Оцените этот текст:


----------------------------------------------------------------------------

     Печатается по книге: Эллинские поэты. М.: Ладомир, 1999, с. 417-423, 508.
     Перевод М. Альтмана.
     Оригинал здесь - http://cyrill.newmail.ru/index2.html
----------------------------------------------------------------------------


            К первой строке приступая, я Муз хоровод с Геликона
            Сердце мое вдохновить умоляю на новую песню, -
            С писчей доской на коленях ее сочинил я недавно, -
            Песню о брани безмерной, неистовом деле Арея.
            Я умоляю, да чуткие уши всех смертных услышат,
            Как, на лягушек напавши с воинственной доблестью, мыши
            В подвигах уподоблялись землею рожденным гигантам.
            Дело, согласно сказанью, начало имело такое.
                Раз как-то, мучимый жаждою, только что спасшись от кошки,
            [10] Вытянув жадную мордочку, в ближнем болоте мышонок
            Сладкой водой упивался, - его на беду вдруг увидел
            Житель болота болтливый и с речью к нему обратился:
                "Странник, ты кто? Из какого ты роду? И прибыл откуда?
            Всю ты мне правду поведай, да лживым тебя не признаю.
            Если окажешься дружбы достойным, сведу тебя в дом свой
            И, как любезного гостя, дарами почту торовато.
            Сам я прославленный царь Вздуломорда и здесь на болоте
            Искони всепочитаемый вождь и владыка лягушек.
            Родом же я от Грязного, который с царевною Водной
            [20] На берегах Эридана в любви сочетался счастливо.
            Впрочем, и ты, полагаю, из роду не вовсе простого:
            Может быть, царь-скиптродержец и мощный в боях
                                                          предводитель?
            Ну, не таи же, открой мне скорее свой род именитый".
                 Тут на расспросы лягушки мышонок пространно ответил:
            "Что ты о роде моем все пытаешь? Он всюду известен:
            Людям, бессмертным богам и под небом витающим птицам.
            Имя мое - Крохобор, я горжусь быть достойным потомком
            Храброго духом отца Хлебогрыза и матери милой,
            Ситолизуньи, любезнейшей дочки царя Мясоеда.
            [30] А родился в шалаше я и пищей обильной взлелеян:
            Смоквою нежною, сочным орехом и всяческой снедью.
            Дружба же вряд ли меж нами возможна: мы слишком несхожи.
            Жизнь вся твоя на воде протекает, а мне вот на суше
            Пища привычна людей, и меня на дозоре не минет:
            Ни из красивоплетеной корзины калач белоснежный,
            Ни с чечевичной начинкой пирог с творогом многослойный,
            Ни окровавленный окорок, ни с белым жиром печенка,
            Ни простокваша, ни сыр молодой, ни парная сметана,
            Ни пирожочки медовые - их же вкушают и боги, -
            [40] Словом, ничто из того, что к пирам повара припасают,
            Вкусно приправами всякими пищу людей услащая.
            Не убегал никогда я с опасного поля сраженья,
            Первому следуя зову, я в первых рядах подвизаюсь.
            Даже его не страшусь, человека с огромнейшим телом:
            Смело на ложе взобравшись, цепляюсь за кончики пальцев
            Или пяту ухвачу, и, хоть боль до людей не доходит,
            Скованный сном человек моего не избегнет укуса.
            Но, признаюсь, опасаюсь и я двух чудовищ на свете:
            Ястреба в небе и кошки - великое с ними мне горе, -
            [50] Также и скорбной ловушки, где рок затаился коварный.
            Эти напасти - все страшные, наистрашнейшая - кошка:
            Даже к зарытым в норе норовит она ловко пробраться.
            Редьки же грызть я не склонен, ни толстой капусты, ни тыквы,
            И не питаюсь ни луком зловоннейшим, ни сельдереем -
            Яства отменные, впрочем, для тех, кто живет у болота..."
                 На Крохобора слова Вздуломорда со смехом ответил:
            "Что ты, о друг, все о брюхе толкуешь? Поверь мне, немало
            Есть и у нас, на воде и на суше, чему подивиться.
            Жизнь нам, лягушкам, завидно-двойную назначил Кронион:
            [60] Можем мы прыгать по суше, можем плясать под водою
            И обитаем в жилищах, обеим стихиям открытых.
            Если желаешь, ты можешь и сам в том легко убедиться:
            На спину только мне прыгни, держись, ненадежней усевшись,
            А уже я тебя с радостью в самый свой дом переправлю".
                 Так убеждал он и спину подставил, и тотчас мышонок,
            Лапками мягкую шейку обняв, на лягушку взобрался.
            Был он вначале доволен: поблизости виделась пристань,
            Плыл на чужой он спине с наслажденьем... Но, как внезапно
            Буйной хлестнуло волною в него, проклиная затею,
            [70] Жалобно тут завопил он, стал волосы рвать и метаться,
            Горестно лапки под брюхом ломать, а трусливое сердце
            Билось неистово и порывалось на берег желанный.
            От леденящего страха стенаньями глушь оглашая,
            Правит меж тем он подвижным хвостом, как послушным
                                                            кормилом,
            И умоляет богов привести его на берег целым.
            Так, чем он более тонет, тем стонет безудержней, громче
            И, наконец, исторгает из уст своих слово такое:
                 "Верно, не так увозил на хребте свою милую ношу
            Вол, что по волнам провел до далекого Крита Европу,
            [30] Как, свою спину подставивши, в дом свой меня перевозит
            Сей лягушонок, что мордой противною воду пятнает!"
                 Вдруг над равниною водной, высокую вытянув шею, -
            Вот уж где ужас обоих, - явилася грозная гидра.
                 Гидру увидев, нырнул Вздуломорда, о том и не вспомнив,
            Гостя какого, коварный, на верную смерть обрекает.
            Сам углубился в болото и гибели близкой избегнул,
            Мышь же, опоры лишившись, немедленно навзничь упала,
            Лапками лагодя влагу и жалобный писк испуская.
            Часто ее заливала волна, но, живучая, снова
            [90] Наверх она выплывала... Однако судьбы не избегнешь...
            Шерстка намокшая с большей все тяжестью книзу тянула,
            И, уж волной заливаем, пред смертью промолвил мышонок:
                 "Ты, Вздуломорда, не думай, что скроешь коварством
                                                                проступок:
            Как со скалы - потерпевшего в море кораблекрушенье,
            С тела меня ты низвергнул... В открытой борьбе или беге
            Не превзошел бы меня ты на суше. Так наглым обманом
            В воду меня заманил... Но всевидящий бог покарает
            (Грозного не избежишь ты возмездья от рати мышиной)!"
                  Так он сказал и свой дух на воде испустил. Но случайно
            [l00] Это узрел Блюдолиз, на крутом побережье сидевший.
            С писком ужасным пустился он весть сообщить всем мышатам.
            Эти же, новость проведав, вспылали ужаснейшим гневом
            И повелели глашатаям громко прокликать, чтоб утром
            Прибыли все на собранье в палаты царя Хлебогрыза,
            Старца, отца Крохобора, которого труп по болоту
            Выплывший жалко носился - не к брегу родному, однако,
            Нет, уносился, несчастный, в открытого моря пучину.
            Спешно, с зарей, все явились, и первым в собранье поднялся,
            Скорбью по сыну томимый, отец Хлебогрыз и промолвил:
            [110] "Други, хотя и один я теперь претерпел от лягушек,
            Лютая может беда приключиться внезапно со всяким,
            Жалкий, несчастный родитель, троих сыновей я лишился:
            Первого сына сгубила, свирепо похитив из норки,
            Нашему роду враждебная, неукротимая кошка.
            Сына второго жестокие люди на смерть натолкнули,
            С необычайным искусством из дерева хитрость устроив,
            Эту-то пагубу нашу ловушкой они называют.
            Третий же сын - был и мой он любимец, и матери нежной...
            Ах, и его погубил Вздуломорда, сманивши в пучину.
            [120] Но ополчимся, друзья, и грянем в поход на лягушек,
            Тело, как должно, свое облачив в боевые доспехи".
                  Речью такою он всех убедил за оружие взяться.
            Их возбуждал и Арей, постоянный войны подстрекатель.
            Прежде всего облекли они ноги и гибкие бедра,
            Ловко для этого стручья зеленых бобов приспособив, -
            Их же в течение ночи немало они понагрызли.
            А с камышей прибережных сняв шкуру растерзанной кошкой
            Мыши, ее разодравши, искусно сготовили латы.
            Вместо щита был блестящий кружочек светильни, а иглы -
            [130] Всякою медью владеет Арей - им как копья служили.
            Шлемом надежным для них оказалась скорлупка ореха.
            Во всеоружье таком на войну ополчились мышата.
                  Живо узнали про это лягушки, и, вынырнув, тотчас
            В место одно собрались, и совет о войне учредили.
            Только пошли пересуды, откуда и кто неприятель,
            Вражий внезапно явился, жезлом потрясая, глашатай -
            Творогоеда бесстрашного сын, Горшколаз знаменитый.
            Он, объявляя войну, к ним со словом таким обратился:
            "Я от мышей к вам, лягушки, и послан я с вызовом грозным:
            [140] Вооружайтесь поспешно, готовьтесь к войне и сраженьям.
            Ибо в воде увидали они Крохобора, в чьей смерти
            Царь Вздуломорда повинен. Так будьте теперь все в ответе.
            Тот же из вас, кто храбрее, на бой пусть скорее дерзает".
                  Так объявил им глашатай, и, грозное слово услышав,
            Затрепетали сердца и у самых бесстрашных лягушек,
            Но Вздуломорда, поднявшись, их речью такой успокоил:
                  "Друга, не я убивал Крохобора и даже не видел,
            Как он погиб: верно, сам утонул он, резвясь у болота,
            В плаванье нам подражая. А эти гнуснейшие мыши
            [150] Вздумали ныне меня обвинять. Ну, тем лучше. Изыщем
            Способ мы раз навсегда весь их род уничтожить коварный.
            Вот что я вам предложу и что кажется мне наилучшим:
            В броню себя заковавши, мы сомкнутым строем, все рядом
            Станем у края болота, на самом обрывистом месте,
            Чтобы, когда устремятся на нас ненавистные мыши,
            Каждый ближайшего мог супостата, за шлем ухвативши,
            Вместе с оружием грозным низвергнуть в пучину болота.
            Там уже, плавать бессильных, мы быстро их всех перетопим,
            Сами же мы, мышебойцы, трофей величавый воздвигнем".
            [160] Речью такой убедил он лягушек облечься в доспехи:
            Голени прежде всего они листьями мальвы покрыли,
            Крепкие панцири соорудили из свеклы зеленой,
            А для щитов подобрали искусно капустные листья.
            Вместо копья был тростник у них, длинный и остроконечный,
            Шлем же вполне заменяла улитки открытой ракушка.
            Так на высоком прибрежье стояли, сомкнувшись, лягушки,
            Копьями все потрясали, и каждый был полон отваги.
                  Зевс же богов и богинь всех на звездное небо сзывает
            И, показав им величье войны и воителей храбрых,
            [170] Мощных и многих, на битву огромные копья несущих,
            Рати походной кентавров подобно иль гордых гигантов,
            С радостным смехом спросил, не желает ли кто из лягушек
            Иль за мышей воевать. А Афине промолвил особо:
                  "Дочка, быть может, прийти ты на помощь мышам
                                                            помышляешь,
            Ибо под храмом твоим они пляшут всегда с наслажденьем,
            Жиром, тебе приносимым, и вкусною снедью питаясь?"
            Так посмеялся Кронид, и ему отвечает Афина:
                  "Нет, мой отец, никогда я мышам на подмогу не стану,
            Даже и в лютой беде их: от них претерпела я много:
            [180] Масло лампадное лижут, и вечно венки мои портят,
            И еще горшей обидою сердце мое уязвили:
            Новенький плащ мой изгрызли, который сама я, трудяся,
            Выткала тонким утком и основу пряла столь усердно.
            Дыр понаделали множество, и за заплаты починщик
            Плату великую просит, а это богам всего хуже.
            Да и за нитки еще я должна, расплатиться же нечем.
            Так вот с мышатами... Все ж и лягушкам помочь не желаю:
            Не по душе мне их нрав переменчивый, да и недавно,
            C битвы когда, утомленная, я на покой возвращалась,
            [190] Кваком своим оглушительным не дали спать мне лягушки,
            Глаз из-за них не сомкнувши, я целую ночь протомилась.
            И, когда петел запел, поднялась я с больной головою.
            Да и зачем вообще помогать нам мышам иль лягушкам:
            Острой стрелою, поди, и бессмертного могут поранить.
            Бой у них ожесточенный, пощады и богу не будет.
            Лучше, пожалуй, нам издали распрей чужой наслаждаться".
                  Так говорила Афина. И с ней согласились другие.
            Тотчас все боги, собравшись, пошли в безопасное место.
                  Временем тем комары в большие трубы к сраженью
            [200] Вражеским станам обоим знак протрубили, а с неба
            Зевс загремел Громовержец, начало войны знаменуя.
                  Первым Квакун Сластолиза - тот в первых рядах
                                                            подвизался -
            Метким копьем поражает в самую печень по чреву:
            Навзничь упал он, и нежная шерстка его запылилась.
            С грохотом страшным скатился, доспехи на нем зазвенели.
            Этому вслед Норолаз поражает копьем Грязевого
            Прямо в могучую грудь. Отлетела от мертвого тела
            Живо душа, и упавшего черная смерть осеняет.
            Острой стрелою тут в сердце Свекольник убил Горшколаза.
            [210] [В брюхо удар Хлебоеда на смерть Крикуна повергает:
            Наземь упал он стремглав, и от тела душа отлетела.
            Гибель героя увидев и мщеньем за друга пылая,
            Камень огромный, на жернов похожий, схватил Болотняник,
            В шею метнул Норолазу; в глазах у того потемнело.
            Тут уже жалость взяла Травоглода, и дротиком острым
            Он упредил нападенье врага. Но и сам поплатился:
            Ловко копьем дальнолетным в него размахнулся Облиза,
            Меток удар был, под самую печень копье угодило.
            Он на Капустника, по побережью бежавшего, яро
            [220] Ринулся, но, не смутившись, тот сам обратил его в бегство.
            В воду злосчастный упал и живой уж не выплыл, багровой
            Кровью окрасил болото, и, вздутый, с кишками наружу,
            Долго еще труп героя у берега горестно бился.]
                  Творогоед же от смерти и на берегу не сберегся.
            В ужас пришел Мятолюб, когда Жирообжору увидел:
            Бросивши щит, он проворно спасается бегством к болоту.
            Соня Болотный убил знаменитого Землеподкопа
            [А Водорад поразил беспощадно царя Лизопята,]
            Тяжким булыжником череп ему раскроив. Размягченный
            [230] Из носу мозг его вытек, и кровью земля обагрилась.
            Соне Болотному смерть причинил Блюдолиз безупречный,
            Дротик свой бросив, и тьма ему взоры навеки покрыла.
            Это увидел Чесночник и, за ноги труп расторопно
            Крепкой рукою схвативши, в болото Болотного бросил.
            Тут за убитого друга герой Крохобор заступился,
            Ранил жестоко Чесночника в печень, под самое чрево.
            Тело простерлось бессильно, душа же в Аид отлетела.
            Болотолаз, то увидев, горсть грязи швырнул в Крохобора:
            Тина лицо облепила, он зрения чуть не лишился.
            [240] Гневом вспылал Крохобор и, могучей рукой ухвативши
            Камень из долу огромный - земли многолетнее бремя -
            В Болотолаза метнул его яростно. Вся раздробилась
            Правая голень его, и, подрубленный, пал он на землю.
            Тут и Пискун на него напустился и сильно ударил
            В чрево. Проникло в утробу копье глубоко, и, как только
            Крепкой рукою копье извлек из брюха противник,
            Тотчас наружу за ним и все внутренности потянулись.
            Видя, что на побережье от смерти не убережешься,
            Еле плетясь и измученный страшно, сраженье покинув,
            [250] В ров Зерногрыз пробирался, чтоб гибели лютой избегнуть.
            В пятку копьем уязвив, поразил Хлебогрыз Вздуломорду.
            [Позже, хоть раненный тяжко, он вынырнул вновь из болота.]
            Видя, что дышащий трудно во прахе простерт Вздуломорда,
            К первым рядам устремившись, копье в него Луковник бросил,
            Но уцелел крепкий щит, и копья острие в нем застряло.
            Также и дивный Полынник, в сражениях равный Арею,
            Сбросить не смог с головы Вздуломорды тяжелого шлема,
            Хоть средь лягушек воинственных витязем первым считался:
            Слишком уж много врагов на него устремилось. Пред грозным
            [260] Натиском не устоял он и спешно в болоте укрылся.
                  Был средь мышей еще юный, но храбростью всех
                                                            превзошедший,
            Славный герой Блюдоцап, знаменитого сын Хлебоскреба.
            Из дому вызвавши сына, отец его в бой посылает.
            Этот же витязь, с угрозою весь истребить род лягушек,
            Гордо вперед выступает, пылая с врагами сразиться.
            Тотчас лягушки, объятые ужасом, в бегство пустились.
            Силой владея великою, тут бы их всех погубил он,
            Если бы зоркий Кронион, отец и бессмертных и смертных,
            Гибнущих видя лягушек, к ним жалостью вдруг не проникся
            [270] И, головой сокрушенно качая, богам не промолвил:
                  "Боги! Великое диво я вижу своими глазами.
            Скоро, пожалуй, побьет и меня самого сей разбойник,
            Что на болоте свирепствует. Впрочем, его успокоим.
            Тотчас Афину пошлем или шумного в битвах Арея:
            Эти его, хоть отважного, живо от битвы отвадят".
                  Кроноса сын так промолвил. Арей же ему возражает:
                  "Ныне, Кронид, уж ни мудрость Афины, ни сила Арея
            Лютую смерть отвратить не сумеют от жалких лягушек,
            Разве на помощь им все мы направимся, да и оружье,
            [280] Коим когда-то сразил Капанея, могучего мужа,
            Дерзостного Энкелада и дикое племя гигантов,
            Ты и теперь пустишь в ход - перед этим и храбрый смирится".
            Только промолвил Арей, громовою молнией грянул
            Кроноса грозного сын, - и великий Олимп содрогнулся,
            Знаменье страшное в ужас повергло мышей и лягушек,
            Все же мышиное войско сражения не прекращало,
            Крепко надеясь лягушачий род истребить совершенно,
            Что и могло бы случиться, если б с Олимпа Кронион,
            Сжалившись, в помощь лягушкам не выслал защитников новых.
            [290] Вдруг появились создания странные: кривоклешневы,
            В латы закованы, винтообразны, с походкой кривою,
            Рот словно ножницы, кожа - как кости, а плечи лоснятся,
            Станом искривлены, спины горбаты, глядят из-под груди,
            Рук у них нет, зато восьмеро ног, и к тому двуголовы -
            Раками их называют... И тотчас они начинают
            Мышьи хвосты отгрызать, заодно уж и ноги и руки.
            Струсили жалкие мыши и, копья назад повернувши,
            В бегство пустились постыдное... Солнце меж тем закатилось,
            И однодневной войне волей Зевса конец наступает.


                           ПРИМЕЧАНИЯ (В. Ярхо).

     Эту  пародийную  поэму  в  древности  приписывали  наряду  с "Маргитом"
Гомеру,  однако  уже  в  прошлом  веке  возобладало  мнение,  что "Война..."
написана   в   V   в.  или  несколько  раньше.  Между  тем  стилистические и
лингвистические наблюдения над текстом, начавшиеся с конца XIX в. и особенно
усилившиеся  во  второй  половине  нашего  столетия, показали, что поэма эта
создана  в  позднеэллинистическое время, если не в эпоху Августа. Пародия на
гомеровский  эпос,  достигаемая  перенесением его героического содержания на
низменный сюжет войны мышей с лягушками, не носит характера идейной полемики
с  эпическими  идеалами,  а  представляет  собой  скорее литературную игру с
использованием  гомеровской  фразеологии  -  гомеровских полустиший, формул,
отдельных  слов,  из  которых  составляются  стихи-центоны.  Цельные  стихи,
заимствованные у Гомера, встречаются очень редко (152, 205).

     Ст. 1. ...муз хоровод с Геликона... - Ср.: "Теогония", 1 сл.
     Ст. 9. ...от кошки - собственно, от ласки, которых греки держали в доме
для защиты от мышей.
     Ст.  19.  Родам  же  я  от  Грязного...  -  Намек  на  имя отца Ахилла,
по-гречески Peleus, обручившегося с морской нимфой Фетидой - здесь: царевной
Водной.
     Ст. 20. Эридан. - См.: "Теогония", 337 и примеч.
     Ст. 39. Пирожочки медовые - подношение богам. Бедные люди нередко вылеп
ляли  их  в  форме того животного, которого положено было приносить в жертву
богу.
     Ст.  50. Также и скорбной ловушки... - Ср. Каллимах. "Победа Береники",
фр. 3-4.
     Ст. 79. Вол, что по волнам провел... - Зевс, похитивший Европу.
     Ст. 83. Грозная гидра - то есть водяной уж.
     Ст. 210-223 изымаются рядом издателей как поздняя вставка.
     Ст. 228 считается неподлинным.
     Ст. 252 считается неподлинным.
     Ст.  280 сл. Капаней - участник похода семерых против Фив, отличавшийся
надменностью.  Зевс  сразил его молнией. Энкелад. - См. Каллимах. "Причины",
фр. 1, 36.

Last-modified: Wed, 24 Mar 2004 06:49:40 GMT
Оцените этот текст: