но это - жизнь. Да, снова жизнь. Она. Она по всей земле и в каждом доме - там солнце побеждает мрак затменья, - она сияет всем на свете... кроме бойцов испанского Сопротивленья. Их смерти желтый пес сбивает с ног, им в сердце смерть вонзает свой клинок. Смотрите: смерть в Испании как дома. В пустыне маятник слепой немеет, и улица пуста и незнакома, и дверь свою открыть никто не смеет. В печальном доме смерти, в царстве сна и тень на волю выйти не вольна. Мир наступил, и каждая дорога дорогой возвращенья к дому стала. Запело в поле семя-недотрога, и солнце над развалинами встало. Земле и небу - мир, полям - весна. Испанцу - высылка, тюрьма, война. Что делать! Мир по-прежнему краснеет, но это - кровь, а стыд все беспробудней. А дерево Испании коснеет, лист за листом роняя в море будней. И все ж его не валит ветер с ног, и в ветре ствол его не одинок. Глаза без сна и без повязки раны; как заповедник - горы под снегами; и, словно львы на страже, партизаны хранят огонь Испании над нами. Герои долга и святых трудов и воины вершин и холодов! Их жажда - свет, а ночь - их щит; надежда для них - залог большой судьбы народа; а сердце жаркое - вся их одежда, и дерзкая мечта - вся их свобода! Испания, при имени твоем склоняются знамена над огнем! О, тайные далекие знамена, подъятые сыновними руками! Как против беззаконного закона они кричат немыми языками! Бродячие знамена поутру на партизанском плещутся ветру. Там умирают; мы же здесь - чужие; но там и здесь мы верность не растратим: не мы в долгу, у нас в долгу другие за цену долга, что мы жизни платим. О, стыд! О, боль! Неправой кары гром! За зло врага выплачивать добром! Кто разрешил, чтоб огоньки мигали, и дети не боялись поношенья, и робкие цветы пренебрегали колючей проволокой устрашенья? Кто смертный приговор весне скрепил, послал ее в застенок и казнил? Мир наступил. И детям обещают спокойный сон блуждающие звезды. Глаза любви с восторгом различают на башнях свет и ласточкины гнезда. Но для детей испанских блеск комет - предвестье голода, смертей и бед. Кто сжал им горло ледяной рукою, и чье проклятье им легло на плечи? Какое зло им не дает покою и шпагою утонченно калечит? А мир, желанный мир их не прикрыл защитою своих широких крыл. Народы мира! Лепетом поэта мой крик отчаянный не обернется! Нет мира, нет, покуда вся планета на крик родных сердец не отзовется! В Испании - фашизм, тюрьма, война. Свободные народы! Ждет она... Из книги "ВОЗВРАЩЕНИЕ ЖИВОГО ПРОШЛОГО" (1948-1956) ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОЖДЛИВОГО ВЕЧЕРА Сегодня снова дождь пройдет и канет туманом в гавани моих потерь и лет, еще не меченных утратой. И снова в соснах буря прошумит, прольется дождь, зайдется в отдаленье торжественно-финальным воплем гром, и молния в последний раз хлестнет по башням огненною плетью. Ты выглянешь тогда, седая старость, из детских одеял и милых глаз... И снова я свою увижу мать сквозь витражи цветные на балконе, откуда город весь как на ладони и голубое в белых бликах море, где бриз играет пальцами прибоя на клавишах зеленых балюстрад. И ночью гулко стонут балюстрады... А мы с Хосе Игнасьо и Пакильо улиток ищем у надгробий старых на кладбище. Или в аллеях парка, заросших буйным золотистым дроком, с мальчишками играем в бой быков... Взлохмаченные гривы бурунов, деревьев шумная скороговорка и мерный задушевный диалог песчаной отмели с накатом волн. Я силюсь, к уху приложив ладонь, проникнуть в то, что мне приносят волны издалека. Мне чудится галоп усталого коня на берегу неровном, где море лижет трупы крепостей и лестничные сбитые ступени... И всадник мчит на диком скакуне, иссиня-вороном, в соленой пене. Куда? Куда? Каких подводных врат достичь он хочет, до каких пределов неисчерпаемой голубизны доскачет в поисках искомой глубины, где контур, форма, линия, оттенок, мелодия свою являют суть? Он к новым горизонтам ищет путь, где города гармонию строений возносят к незапятнанному небу и копотью не отравляют рай. А дождь все льет. И вот уж только край, край моря, краешек едва мне виден. И море кануло в туман. А он ревниво уносит вслед за морем гул стволов, таких невероятно-достижимых... Ко мне не наклонятся их вершины и не прошепчут, что они мертвы. Все умерло, все умерло. И смыт дождливый вечер ливнем глаз моих. Кто видит в темноте? Кто просит тени? Кому мешают звезды по ночам, и кто хотел бы, чтоб погасли звезды? Но море умерло, как рано или поздно все умирает, возвращаясь к нам. И остается лишь - ты слышишь, слышишь - лишь разговор, отрывистый, невнятный, где все слова темны и непонятны, и в сердце заползающая дрожь, что все вернется вновь, а ты - умрешь. ВОЗВРАЩЕНИЕ ШКОЛЬНЫХ ДНЕЙ По недавно опавшим соцветьям жасмина и сраженным зарею ночным чудоцветам этим памятным первым октябрьским утром я сбегаю от жизни в далекое детство. Кто ты, маленький призрак, так явственно схожий с той ребячьей фигуркой на раннем рассвете? Ты бредешь по мостам через речку у моря, а в глазах еще сны, за ночь вплывшие в сети. Ты на ощупь тасуешь событья и даты и с тоской наизусть огибаешь кварталы - ведь в конце этих улиц сегодня и завтра тот же скучный учебник тебя поджидает, тот же класс, та же школа и все то же самое. Но за данной вершиной любой пирамиды, за окружностью плоских земных полушарий возникают вершины араукарий, круг арены под небом и буйство корриды. Воскресенье, поездка, повозка и козлы - все в похожей на поднятый хлыст единице, а нули, как на бочках бездонных ободья, в корабельные трюмы спешат укатиться. На стене распростертое мертвое море, небогато расцвеченное островами, никогда не услышит, как море живое голубым кулаком по дверям барабанит. Что тебе тот король на старинной гравюре, за коня королевство отдавший в уплату, если рядом река неотступно горюет о чужом короле, здесь разбитом когда-то. Как невольник, прикованный цепью к галере, к опостылевшей парте прикован часами, ты глядишь сквозь решетку из строк параллельных на кораблик под белыми парусами... Это все мне явилось октябрьским утром в ярко-красных, сраженных зарей чудоцветах и опавшем жасмине... ВОЗВРАЩЕНИЕ ОСЕННЕГО УТРА Я ухожу сейчас, сейчас... В далекий путь я ухожу... Я не скрываю больше слез, нет, я их больше не стыжусь, - опять приспел мой страшный час, и плачу, плачу, плачу я. Я ухожу сейчас, сейчас... Меня неслышно за собой уводит давняя печаль. И плечи сгорблены мои, и сыплет осень блеклый лист на них, и мокрое лицо сечет дождем. Мне так легко, закрыв глаза, войти в тебя, о город мой! Пройти по улицам твоим, знакомым улицам твоим... Меня ведет мой поводырь - осенне-мертвенная желть, она кружится возле ног, ложится на плечи плащом... Уйдите все. Я снова здесь. Я так спешил, я так спешил к тебе, о город мой родной! Шальной девчонкой катит с гор болтунья речка... О простор тех голубых и добрых дней, я вновь приветствую тебя! В саду с Артуро разговор, шеренги черных тополей, недавним зноем испитых, и Ньебла, мой щенок, звенит, резвясь, ошейником своим. И вот уже за перевал склонилось солнце. И холмы в осенней ржавчине лежат. Но бремя осени душа не в силах больше выносить, и, сгорбившись, бредет она по ржавым склонам наугад. Раздвинув поздние цветы, сквозь стены ветхие войдет она в давно безлюдный дом: немая мебель оживет, вздохнут истлевшие ковры, души заслышав тихий шаг. А я настойчиво, как маг, все вызываю чью-то тень в закатном пламени лучей... Жасмина белая капель, мерцая, тянется за ней. Но вот уж выбился из сил вечерний свет. И желтизна осенних листьев тяжела: ведь я весь день ее ношу... Я, полумертвый, ухожу. Я ухожу из этих мест, где кедры и фонтаны спят. По лестнице щербатой в сад сбегу, забьюсь в сетях плюща и в содрогании воды увижу вновь себя таким, каким я здесь когда-то был... И ночь меня застанет здесь в слезах: несу издалека ту осень на своих плечах. Никто не может мне помочь, и плачу, плачу, плачу я на пепелище в эту ночь. ВОЗВРАЩЕНИЕ ТОЛЬКО ЧТО ЯВИВШЕЙСЯ ЛЮБВИ Когда явилась ты, я мучился в безвыходной пещере, где не было ни воздуха, ни света. Я выплыть силился из темноты и, задыхаясь, слышал взмахи крыл каких-то птиц, во тьме неразличимых... Но пали на меня твоих волос лучи и вывели на свет. И золотой их нимб мне просиял зарей над океаном... И было так, как если б я приплыл в прекраснейшую гавань... Я открыл в тебе красивейшие из пейзажей: все в розовом снегу вершины гор, прохладу родников, что были скрыты под сенью спутавшихся завитков. Я привыкал покоиться на склонах, взбираться по холмам, спускаться в долы, любовно обвиваться вкруг ветвей и умирать во сне от наслажденья... В тобой распахнутые небеса я устремился. Молодость моя, едва привыкнув к свету, отдыхала от мук в густой тени любви твоей, с биеньем сердца твоего стараясь совпасть, мое - стучало все ровней... И стал я засыпать и просыпаться ликуя, что не мучаюсь я больше в безвыходной пещерной душной тьме... Ведь ты, любимая, явилась мне. ВОЗВРАЩЕНИЕ НЕДОБРОГО АНГЕЛА Твоим недобрым ангелом, любовь, бываю я по временам. Упрямо сверкает обоюдоострый меч немилосердных слов. Я знаю, знаю: его тяжелый блеск так хорошо и так давно, любовь, тебе знаком. Ненастные дни гнева и часы раскаянья, когда, очнувшись, я за тебя цепляюсь в ливне слез, исторгнутых нелепым сладострастьем неправоты. О, бедная любовь! Я чувствую, как вязкий сумрак снова, нахлынув на меня, тебя гнетет, мне горло сжав, тебе он давит плечи, я вижу, как сгибаются они... Прости меня, любовь! Я в эти дни о стены прошлого бьюсь головою, чтобы тебя мне вызволить из тьмы... Но вновь я побежден, вновь уничтожен, и горький меч я вкладываю в ножны, покой и радость обретая вновь до смутных дней, когда я снова стану твоим недобрым ангелом, любовь. ВОЗВРАЩЕНИЕ МИЛОЙ СВОБОДЫ Ты моряком на суше называл себя когда-то. И ты мог в то время свободным быть. Свободней, чем сейчас. Ты весело шагал по берегам, тревожа их мечтой новорожденной, подводными садами проплывал, дельфиньими откосами зелеными, и пробирался по глубинным тропам, где прячутся сирены-недотроги. Тогда ты мог... О, как ты мог тогда без слез ненужных и напрасных жалоб лететь вперед, глотая ветер жадно, и сердце жарким пламенем пылало, гордясь ему дарованной судьбой... Вокруг тебя, как смертный приговор, еще кольцо изгнанья не сжималось... Ответь, свобода милая моя, пусть девочкой тогда еще была ты, и нежность маленьких твоих шагов была еще младенчески нетвердой, прошу тебя, ответь мне, если помнишь еще ты голос мой: достигну ль я твоих счастливых, вольных берегов? Кто заточил тебя в тюрьму, скажи, кто ноги заковал тебе в колодки, надел тебе на крылья кандалы? Скажи, кто на замок твой рот закрыл, твои владенья населив тенями? Не покидай меня! Вернись ко мне, моя свобода, милой и суровой, как юность, повзрослевшая в тоске. Я стал сильней, чем прежде. Песнь моя, зажженная тобой, откроет нам зарю над горизонтом океана. ВОЗВРАЩЕНИЕ НЕИЗМЕННОЙ ПОЭЗИИ О дивная поэзия, и сильная и нежная, мое единственное море с вечным возвращеньем! Да разве можешь ты меня покинуть? И как я мог, слепец, подумать о разрыве? Ты - все, что мне осталось. Сам не понимая, открыв глаза на свет, я был уже с тобою. Верна ты в счастье и верна в несчастье. Ты за руку ведешь меня в дни мира и в дни, когда печальным громом гремит война и льется кровь. Я спал на листьях, я играл в речном песке, песке зеленом, карабкался на башенные шпили и до луны в санях по снегу добирался. Меня несли твои невидимые крылья, твое - такое легкое - дыханье. Кто мне глаза открыл, чтоб я увидел краски? Кто в линии вдохнул свой образ? Когда пришла любовь, кто в свист ее стрелы вложил фонтанов и голубок лепет? Потом ворвался ужас в нашу жизнь, горела молодость на жертвенном огне. Что без тебя герой, что даже смерть его без ореола молнии внезапной, которой ты его, венчая, озаряешь? Вы с правдой - сестры, о подруга! Изгнанницей со мной ты остаешься, со мной, когда меня поносят или хвалят, со мной, когда преследуют меня. Тверда, уверенна в часы моих сомнений, в часы решений вдохновенна, добра и в ненависти неизбежной и радостна в самой печали! И если мало счастья, мало муки, я жду их от тебя. Скажи, ведь прав я: ты дашь мне все, все, что возможно, для моего спасенья и полета? Убьют меня? Тогда моею жизнью навеки станешь ты, и смерти не узнаю. Я - музыка благодаря тебе, я - быстрый ритм и медленный напев, я - ветер в камышах, словарь морской волны и звон цикад, простой, народу внятный. С тобой я становлюсь тобой, а ты во времени всегда была и будешь. Из книги "КУПЛЕТЫ ХУАНА ПЕКАРЯ" (1949-1953) ПОЭТИКА ХУАНА ПЕКАРЯ О своих стихах скажу вам просто: песнь Хуана Пекаря летит от болота к лучезарным звездам. Песнь моя, вы убедитесь сами, временами - мертвое болото, огонек надежды - временами. И у песни главная забота - помнить: не всегда звезда - звезда, а болото не всегда болото. Это значит, что всего полезнее вещь одушевить. Само болото в чистом виде лишено поэзии. И звезда, я утверждаю смело, не таит поэзии в себе, как простое огненное тело. Красота во всем. Но если ты разглядеть ее нигде не можешь - значит, и не будет красоты. Мой народ и я - одно и то же. Я, народ, вершу судьбу свою. Это я тружусь, изобретаю, я красоты мира создаю. Это также я сумел познать, что коль дважды два - подчас четыре, пятью пять - подчас не двадцать пять. Взять хотя бы Франко. Он обычно счет ведет на свой особый лад. Для него убить - как дважды два. Дважды два, а в сумме - пятьдесят. КУПЛЕТЫ ХУАНА ПЕКАРЯ О ТЕХ, КТО УМИРАЕТ НА ЧУЖБИНЕ Смерть на чужбине! Так суда порой уходят ночью в море и пропадают навсегда. Альков и узкая кровать, и призрак смерти где-то рядом, и руку некому подать. А за морем в саду зеленом дичает куст душистых роз и никнет дерево лимонное. В бреду изгнанник видит снова в реку обрушившийся мост и пустоту родного крова. Знакомая равнина стелется, а на холме стоит без крыльев полуразрушенная мельница. Дома немые, заколоченные, друзья, что все еще надеются... Затем... окутывает ночь его. КУПЛЕТЫ ХУАНА ПЕКАРЯ О ТЕРРОРЕ Вижу то, что непреложно: настоящему испанцу спать спокойно невозможно. Милая, по ком звонят? Ночь глуха и бесконечна, стон и плач - кромешный ад. Сердце, сердце, бейся сызнова, бейся! Море дышит так же тяжко, как изгнанник сын его. Отчего задребезжали стекла? Знаешь, дочь? Под окнами проезжают катафалки. Ах, уснуть, уснуть! В долине сна нет лестниц, по которым гул шагов тяжелых слышен. Голод, холод, нет мне ложа кроме каменной плиты, плащ мой - собственная кожа. Десять лет они изводят плоть и кровь мою, ни дня не дают дышать свободно. Жизнь моя - как ночь глухая, как незримая десница, что разит не уставая. Сотни раз меня хотят убивать и ради этого воскрешать сто раз подряд. Воскресите и убейте! Что мне смерть, когда я жизнь возрожу ценою смерти? Я, истерзанный, кричу: "За поруганную землю встанем все плечом к плечу!" Я - народ. И кто сегодня поднял руку на меня, на себя тот руку поднял. О поденщики, вербуемые смертью, о гробовщики! Ведь и вам лежать в гробу! Вы - запоры, вы - наручники, вы - глазк_и_ в дверях, вы - стены, вы - решетки злополучные. Нас все больше, больше, больше, вас все меньше, меньше, меньше. Скоро всех вас уничтожим. Бейте, бейте же, пока подниматься не устанет злобно бьющая рука! Не найдете наказаний, от которых наши муки не покроются цветами. Видишь, милая, уже ветерок республиканский все свежее и свежее. Не печалься, мать моя, что сынов ты провожаешь в чужедальние края. Тут и вымпелы, и флаги, башни в солнечных лучах, песни, танцы на лужайке. На одре Хуана Пекаря кубок хереса, как солнце, как бессмертья сила некая. ХУАН ПЕКАРЬ ПРОСИТ ПОМОЧЬ ИСПАНСКОМУ НАРОДУ Я брожу по белу свету: друг мой, разожми ладонь, от души мне дай монету. Лишь рукою, что разжата, можно раны врачевать и впустить в свой дом собрата. Я прошу не подаянья: я прошу помочь героям, погибающим за правду. Знай, к тебе стучится в дом не бродяга, а борец с гордо поднятым челом. Я просить пришел к тебе, чтобы жизнь была в кровавой завоевана борьбе. Я прошу за заключенных, и за тех, кто не сдается, и за тех, кто в списках черных. Я прошу за семьи наши, потерявшие кормильцев, за надежды их угасшие. За голодного младенца, не имеющего солнца, не имеющего детства. И за то, чтоб матерям их спокойствие вернули: в каждой пролитой слезе скрыта вражеская пуля. И за тех, кто, с гор спускаясь сквозь седые облака, в битвы новые вступает разъяреннее быка. Друг мой, для того прошу я, стоя здесь в пыли дорожной, чтобы выстрел партизана был и метче и надежней. Чтоб в его руках винтовка по фаланге, по фаланге бить могла без остановки. Я прошу за наши чаянья, за испанское подполье, за рискующих всечасно. Я прошу, прошу, прошу, снова говорю и снова: дай из полного кармана, дай мне даже из пустого. Я прошу, чтоб поддержать пламя утренней зари, в небе вспыхнувшее жарко. Я прошу, прошу, прошу и просить не перестану. Я прошу, пока дышу. Я прошу во имя Родины. Не откладывай на завтра то, что можешь дать сегодня! Из книги "БАЛЛАДЫ И ПЕСНИ РЕКИ ПАРАНА" (1953-1954) БАЛЛАДА О ТОМ, ЧТО СКАЗАЛ ВЕТЕР Вечности очень подходит быть всего лишь рекою, быть лошадью, в поле забытой, и воркованьем заблудившейся где-то голубки. Стоит уйти человеку от людей, и приходит ветер, говорит с ним уже о другом, открывает ему и глаза и слух на другое. Я сегодня ушел от людей, и, один среди этих оврагов, стал смотреть я на реку, и увидел я только лошадь, и услышал я только вдали воркованье заблудившейся где-то голубки. И ветер ко мне подошел, как случайный прохожий, как путник, и сказал: "Вечности очень подходит быть всего лишь рекою, быть лошадью, в поле забытой, и воркованьем заблудившейся где-то голубки". БАЛЛАДА О ДОНЕ БАРБОСИЛЬО Беден дон Барбосильо. Дон Барбосильо нищ. Нищ под дождем и ветром, да и под солнцем нищ. Идет от лошади к лошади дон Барбосильо, от виллы к вилле плетется, нищ, одинок, бесприютен. Хлеба он просит, хлеба, хлеба кусок. Что же дают Барбосильо? Что подают? Только кусочек дождя, солнца и ветра кусок - вот и все, что ему дают. Боже, как он одинок - дон Барбосильо! По краю оврага идет он, проходит над водопоем, нищ, одинок, бесприютен. И река, большая, как небо, и небо глухи к нему. Садится над водопоем дон Барбосильо и в беспредельность воет. x x x Облака принесли мне сегодня летучую карту Испании. Как мала над рекой эта карта, и какая огромная тень от нее ложится на пастбище! Коней табуны накрыла эта тень, что легла от карты. На коне в этой тени искал я селенье свое и свой дом. Я въехал во двор, где когда-то вода из фонтана била. Хоть не было там фонтана, фонтан звенел неустанно. Вода там не била, а все же она меня напоила. x x x Цветами апельсина вдруг дохнула Параны прохлада. Мои цветы. Я ухожу. Удерживать меня не надо. Меня позвали берега, они всегда мне были рады, и я на взморье поселюсь. Удерживать меня не надо. Я помню: море там, вон там среди деревьев шло по саду. И шла любовь... Я ухожу. Удерживать меня не надо. x x x Петь и петь, чтоб стать цветком моего народа. Пусть пасется рядом скот моего народа. Пусть запомнит песнь мою пахарь моего народа. Пусть внимает мне луна моего народа. Пусть поят меня моря моего народа. Пусть ко мне склонится девушка моего народа. Пусть меня замкнет в себе сердце моего народа. Потому что, видишь, одинок я без моего народа. (Впрочем, сам я не жил дня без моего народа.) x x x Я ведь знаю, что голод уносит мечту, - но я должен по-прежнему петь; что тюрьма заслоняет мечту, - но я должен по-прежнему петь; и что смерть убивает мечту, - но я должен, я должен по-прежнему петь. x x x Я унесу их с собою в глазах, как портрет и как снимок, - в глубине моих глаз. Я приеду, в глаза мне посмотрят, и кто-нибудь скажет: "Реки и кони в твоих глазах". Душа других горизонтов осталась и тихо уснула в глубине моих глаз. Вы не слышите? Дальние воды и кони забытые медленно проходят в моих глазах. В глубине моих глаз. Из книги "ВЕСНА НАРОДОВ" (1955-1957) ПУТЕШЕСТВИЕ В ЕВРОПУ Видеть снова, Европа, тебя! Видеть снова тебя! Видеть снова! Наконец я увидел тебя. Ты меня одарила долгим взглядом своим, но не мертвенным взглядом слепого - безмятежным весельем встающего утром светила. Я спустился к тебе как-то осенью с кручи небесной. Расплескался ноябрь посреди голубого тумана. Стыла Бельгия - в белое платье одетой невестой - тихий ангел печали звонил в этот колокол странный. Горн валялся в пыли, и горнист рядом мертвый валялся. Погружаясь в коричневый сон, я от боли заплакал. Я в Германии был, мрак над ней в небесах колыхался, но уже распускался в руках ее утренний факел. В снегопад я спустился на тело страдалицы Польши. Осторожно на щит приняла меня Вислы сирена. Меч усталый ее не был кровью окрашенным больше, жив народ ее, вставший с душой обнаженной из плена. Да, из всех в нашем мире однажды придуманных казней величайшая казнь на безвинный народ этот пала. Пасть врага с каждым днем все грозней, все больней, все ужасней его тело живое стальными зубами терзала. Но взгляните: он все-таки жив. Снова, кроткий и нежный, родничок его сердца забившей струею играет, обращается к жизни мечта его с новой надеждой, ночь над ним умирает, и день перед ним рассветает. И опять я летел. Средь тумана вдали закачалась Прага, как городок в поднебесье - приветливый, дальний, и в студеном течении спящая Влтава казалась королевой под крыльями белой голубки хрустальной. Я увидел людей на заводах, в работе упорных; стеклодувов ее - меж тончайших прозрачнейших граней; совершенство и стройность во всем; и на землях просторных - виноградные грозди, в варе тяжелевшие ранней. А потом я с тобой повстречался: латинянка, но и славянка, шла пастушкою вдоль запевающих песню полей ты, и во лбу твоем месяц звенящий горел, точно ранка, и вливалось в уста тростниковой дыхание флейты. И сказал я: привет передай мой румынским крестьянам, что спаслись после всех испытаний и тягот суровых. Разбиваясь на брызги, нефть била под солнцем фонтаном, пробуждался свободный народ, засыпавший в оковах. О любовь, о величье, о слава! С какой теплотою мне Румыния руку рукой своей крепкой пожала! Ты - хозяйка судьбы, ты хозяйка над вольной землею, ты засеешь ее, чтобы завтра скорее настало. Я в Москву прилетел. Льдами город был наглухо скован. Охраняла его звезд кремлевских высокая стая, и Василий Блаженный по-прежнему был коронован, в небе луковками куполов разноцветных блистая. Вот сюда из развалин войны, после скорби горючей, величавая мать навсегда возвратилась устало, и из чрева ее появился младенец могучий - бурной жизни начало и нового света начало. Я покинул ее, когда ветер повеял весенний и под снегом зеленые рожь выпускала побеги. "Никогда еще в них, - говорили печальные тени, - большей не было силы и большей младенческой неги". И, летя в небесах, я сказал ей уже на прощанье: "Сохрани яркость красной влюбленной гвоздики навеки!" И платок бросил вниз я. На белой горящее ткани плыло сердце мое через горы, и долы, и реки. До свиданья. Планета землею в глаза мне смотрела. Солнце вышло из карцера туч на просторы вселенной. Над Европой теплело, да, да - над Европой теплело... И внезапно я встал на мосту над красавицей Сеной. О виновная Франция, ты и Париж твой греховный! Кто бы смог не простить вас, хоть раз увидав ваши лица? Исстрадавшийся, раненый, слабый, несчастный, бескровный, разреши мне, Париж, в твои волосы глубже зарыться. Я очнулся и тихо сказал себе: "В путь! Я дождался, о Европа, с тобой расставанья минуты щемящей". С Нотр-Дам лился звон колокольный... И все приближался ветра сдавленный крик, из Америки морем летящий. ВОЗВРАЩЕНИЕ В СОВЕТСКИЙ СОЮЗ x x x Я принес бы тебе с собою - я тебя не видал столько лет - все богатство мое, на котором лежит до сих пор запрет. Твой лоб высок и прекрасен - чего б я ему не принес! Из Кадиса - синие волны и гвоздику Севильи, из Гранады - мирты и колос из-под неба Кастильи. Твой лоб - это лоб героя, и чего б я ему не принес! x x x Твое сердце открыто и нежно - чего б ему не принес? И реку Гвадалквивир, от цветенья лимонов бледную, и рощи кордовских олив, и дрожь тополей у Дуэро. Твое сердце - сердце героя, и чего б я ему не принес! x x x Твой голос чист и глубок - чего б я ему не принес? Гирлянду снегов Гвадаррамы, лежащих в цветочном уборе, и сердце Мадрида, и рыбу Кантабрийского моря, цветок Пиренейских гор и свет Средиземного моря. Твой голос - голос героя, и чего б я ему не принес! Чего б я тебе не принес сегодня, если бы мог! Всю любовь, что в крови и сознании всего народа Испании. ВЕСНА СВЕТА Наконец-то весна настала. Как светло! И с неба холодного, над Москвой нависшего низко, сколько вдруг лучей заблистало солнца смелого и свободного, сколько вдруг на улицах искр! Слышно всем уж теперь, как воды рвутся вон из-под кромки талой: скоро к свету пробьются всходы. Наконец-то весна настала. Из книги "ОТКРЫТО В ЛЮБОЙ ЧАС" (1960-1963) x x x С тобой, что станет с тобой? Когда останешься без меня, что за свет унесет тебя, что за мрак - меня? Боль в висках, в глазах, боль в сердце, в костях, в крови и в душе... С тобой, что станет с тобой? Из книги "РИМ - ГРОЗА ПЕШЕХОДОВ" (1968) РИМСКИЕ СОНЕТЫ Ah! cchi nun vede sta parte de monno Nun za nnemmanco pe cche cosa e nnato. G.-G. Belli {*}