Олег Асиновский. Сборник стихов "Рассказы" --------------------------------------------------------------- © Copyright Олег Эдуардович Асиновский Email: farewell@aha.ru Date: 25 Aug 2001 --------------------------------------------------------------- Олег Асиновский *** Археолог жаждал сена, вечнозеленый сеновал, как слона под Карфагеном своевременно клевал. Ископаемого сена оперенный слой крылатый археолог под колено кожаной кладет лопатой. Так умаялся, что пятки съежились. И в каблуки в боевом вошли порядке карфагенские полки. *** Белошвейка в сани на ходу садится. У нее в кармане булькает водица. Под водой столкнулись утка и пингвин. Сани развернулись. Северный раввин из саней наружу вышел и пропал. На Голгофе в лужу римлянин упал. Держит белошвейка сани на весу. И она - еврейка. Горную росу ниткой собирает, штопает карман. С птицами играет под водой шаман. *** Богатырствует девица-рыболов, подо льдом свернулась калачом. И акула, жирная как плов поскакала в степи за врачом. Ханский врач подкову разогнул. На руках над прорубью стоял. Он здоровье женщине вернул, перерыболовил, обаял. *** В животе матрешки гадано - не гадано пепелище поймано. Выставили пост. В животе прогулки от Москвы до Бадена глазкам гренадерским Солнце или рост разрешают бегать в животе лица, стряхивать в матрешку пепел беглеца. Пепелище беглое на Москве лежит, в Бадене животик детский сторожит. *** В зеленых насаждениях свистят врачи-домовладельцы. И соловьи, как пыль летят. И дышат ей умельцы. Палата номер семь цвела в году шесть раз обильно. И клюв, растущий из чела врачу мешал не сильно. И врач врачонка породил. И кормит жирным свистом, чтоб соловья за клюв водил в палату к онанистам. *** В мягкую калитку мальчик безбородый кулаками кашляет, голосом стучит. Золушка-калитка, брысь на огороды холодные, как туфелька. Бороду на щит свесил папа мальчика. Папа-огород Золушку в пустыне держит и - молчок. Брысь на огороды, избранный народ. Золушка-еврейка, где твой кулачок? *** Викинги купают обезьянок. Каменные викингов глаза из воды торчат. Горит рубанок на лежачьем камне. Образа лягут между камнем и рубанком. Викинг Дарвин к викингу Христу по воде шагнет, как обезьянка. Бег по обезьяньему хвосту на воде страшнее, чем на суше. Жизнь длинней молитвы и слезы. Скучно равновесие нарушу, образа спасая от грозы. *** Вязанка хвороста исправна. И на своих ушла ногах от мельника, который плавно болеет в дантовых кругах. Еще болеет он безвольно. И слезы в мутную муку, как хворостины хлебосольно кунает, лежа на боку. На правом лежа или левом - не выдал камень путевой. Вязанку хвороста на древо Адам закинул головой. Вязанка хвороста съедобна. Хлеба круглее, чем клыки. И по-фамильно, по-микробно упомянулись от Луки. *** Голышом в пластмассовой бутылке инквизитор сядет и замрет. Фруктов одинаковых опилки раздавил и сердце разобьет атаману мягкому по сути своего сердечного зерна. Инквизитор ласковее судит. И зерно с пластмассового дна в Райский сад летит из горловины. Атаман улыбку развернул. И губами зернышко из глины в грудь средневековую воткнул. *** Грузило томное, рукав позолотив, за ниткой спряталось свинцовой. Его разыскивать Сизиф с горы бросается в обновы, плывущие с коров нерукотворных к ногам пастушки молодой. В глазах ее огнеупорных Сизиф горячей бородой застрял и за рукав хватает пастушку сонную, как нить. Корова головой мотает, мычит и пробует скулить. *** Древнее животное открывает душу. Выкатилось потное из воды на сушу. Золотоискатель моет сапоги. Душеоткрыватель катится с ноги. Сердце его смуглое красную росу гонит через круглое тело, как лису. *** Борису Колымагину Еврейский царь эксперименты терпит, как стрелу в плече, чтоб в нерабочие моменты мгновенно вспомнить о враче. Врач по египетской привычке освобожденье от работы ему на каменной табличке рисует, как ландшафт Субботы. Царь на Голгофу удалился, мелькнул в снегах его мизинец, где нежный римлянин резвился, и славянин шипел в зверинец. *** Есть площадка. Офицер из бани веником грозил туда. Стрелы красные на плане рисовал. Свиней стада в море прыгали с площадки. Сердце после пересадки дольше стада проживет, гнездышко себе совьет. *** За грузовиком пшеницу собирают пионеры. Это юноши в теплицах, диатез, галеры. Пугачев уселся в клетку, темная лошадка. Это профиль на монетку, азбука, лампадка. *** За хлебом в глушь очередей коляску новичок-стоятель везет по головам людей. Младенец у него приятель. Для них в серебряном бревне готовит очередь жилище. Стоятель ползает в окне и жрет ее хвостище. Улыбок деревянных край младенца не пугает. И он мусолит каравай. И сам себя ругает. *** Зимуют белые собаки с пуговицей белой, шерстяной. Нет лица у бледного рубаки, потерялась пуговица. Зной выбирает бледность, как собачку. Самая горячая зимой затевает с пуговицей скачку. Но рубака просится домой. Он лицо оставит у порога. Зазимует с маминым лицом. Не найдется у нее предлога пуговицу выбрать подлецом. *** Ольге Ивановой (Полине) Змея ползет. Она - Емеля. Она - мужчина. Звук земли в ее шагах. Мы пересели к шагам поближе. Залегли. Емеля полз быстрее звука туда, где музыка спала. Он - пианист. Змею, как руку, как ногу жалила пчела. Мы пересели в самолеты, насквозь прозрачные без нас. Иллюминаторы и ноты Емеле не открыли глаз. *** Борису Есенькину Интеллигенция присмотрит за животными. Румяная, собачек малокровных построит за колоннами пехотными рядами песьими. Сама в рядах неровных порядок наведет нечеловеческий. Теперь собачки, как алфавит греческий - помощники героев-грамотеев, всех комиссаров, конников-евреев. *** Карандаши клюют мешок. От разноцветной ласки зацвел прыщами пастушок из фараоновой коляски. Мешками розовыми путь устелен до кровати. Стыдится карандаш взглянуть на мумию в халате. Коляска раздавила мышь. И грифель раскрошила. И пирамиду, как малыш объятьями душила. *** Аркадию Блинцовскому (Сарлыку) Коромысло на поверхности песка разлеглось и женщину пугает. Воду зачерпнул ей от куска тот, который попрекает женщину проглоченным куском. Зачерпнул и рядышком разлегся. С коромыслом женщина пешком по воде пошла. Мужик увлекся женщиной, как собственным ребром. Коромысло в грудь свою вживляет, ведрами гремит. Небесный гром на песке следов не оставляет. *** Космонавт из красной шубы выполз плоский, как рубаха. Он по-царски скалил зубы, космодромил на казаха. Подмосковную казашку стрелец научит бунтовать. Она шьет царю рубашку, ракету пробует взрывать. Так взорвала, негодяйка, что монашка огрызнулась. К Софье шерстяная чайка в келью красную вернулась. *** Крошка хлебная, черствея, над буханкой прожужжит. Несъедобная, как фея, зуб у феи одолжит. Чтобы грызть себя по кругу и с нахлебником блудить. И найти ему подругу. И за хлебом им ходить мимо жутких разговоров на беззубом языке. Несъедобная, как боров возле феи на пеньке. *** Кто юркнул, а кому и виноградину не клади на язычок - все зерна выдавит. Нету, нету ягоды. Зализывает ссадину, сам слезы своей не выдавит юркнувший. А мне какое дело до него? Имеет право скрыться от меня. Сначала душу в тело скрыл. И зернышки склевал, как птица. *** Татьяне Михайловской Кувшин скрипит резными стенками. В нем мытарь спит к стене коленками. Коленок две. Они - ровесницы. Кувшин в траве у ног прелестницы. И чашек две. Они - коленные. И в голове маршруты генные. Кувшин скрипит. Солдаты драпают. И мытарь спит. И стены капают. *** Ложка чайная душевней этой трости кукушатам гнездышко совьет Сто чаинок падают на мостик. Капитан воды им не дает. Соловьи шевелятся, пойманные чашками. Самого негромкого, одного из ста, капитанской ложечкой накормить букашками вызвались историки этого моста. Ложечка Янтарная - имя и фамилия. Соловей Кукушевич братцу Янтарю капитанской ложечкой сеет изобилие тростей и букашечек. Тошно дикарю. *** Лошадь на своих бегах тормозит без парашюта. Приземляется в лугах возле детского приюта. У нее на шее взрослый, как ребеночек сидит. Беспризорник низкорослый из приюта в лес глядит. Божье имя вырезает на осиновом листе. Лошадь в ранку уползает с парашютом на хвосте. *** На булавке шерсть растет. Пересчитав шерстинки, ее охранница несет в российские глубинки. Наполеон лечил сустав булавкой шерстяною, когда охранница, устав, храпела за стеною. Абориген слона лечил булавочным укусом. И жизнь свободную влачил с французом и тунгусом. *** Нераспятые бандиты рукавичками закатили бисер в рукоделие. Женщины ногами, как отмычками развлекают это новоселие. Цапля из стеклянной трубки вышла к девам головастым. И монашеские юбки между бисером зубастым клювом ловко вколотила. Отряхнулась от гвоздей, где Голгофа, как горилла превращается в людей. *** Нервный партизан отвесно с пальца обезьяны томной опускается, как местный житель скорлупы укромной. Мышь, которую пугает партизанская ресница, скорлупу отодвигает, зубом зацепив бойницу. Съела мышку обезьяна. Палец в небеса вернулся. Лучший предок партизана в скорлупе перевернулся. *** Елене Пахомовой Ничего во мне и не ломая, ветка выросла прямая. Нет на ветке уголка, чтобы спряталась рука. Вот и некуда себя девать. Стыдно веточку ломать на прозрачные куски и в дверные плакаться глазки. *** Людмиле Сергеевой Няню никаких кровей пилой по-русски необъятной Лев Толстой и князь Андрей делят и молчат приятно. Няня хвалит их молчанье. Вышла к ним из-под пилы зафиксировать прощанье, сгладить острые углы. Два способных дворянина на пиле не уплывут. Няню ищет половина. И вторую позовут умирать за графа Леву под Андрюшиной пилой по-французски непутево, с гениальной похвалой. *** Очечник пятистенный на голову слепца упал. И современный взгляд выполз из лица. Слепец качнул бровями и голову назад откинул. Пузырями слеза покрылась над ползучим этим взглядом и строго по спине катилась. И прикладом слепец, как на войне к слезе своей тянулся и спину изгибал. В очечнике проснулся и плакал Ганнибал. *** Печник нахохлился в гречихе. Из янтарной комнаты дрова на мороз двужильные врачихи вынесли и пилят рукава печнику пилой двуручной. С печником по очереди спят, чтобы он мускулатурой скучной покрывался с головы до пят. Чтобы он янтарную кольчугу наизнанку вывернул стрелецкую и врачих по глиняному лугу провожал на казнь немецкую. *** Плотогоны, как собаки отряхнулись от песка. И коричневые маки в бороды вплели. Узка борода у плотогона. На щеках своих цветы мял он трубкой телефона. Воду впитывал. Плоты шумно воду обгоняли. Бревна сыпались в песок. Плотогоны ковыряли древесину. Волосок на щеке растет неплохо. Маки набирают вес. И собака, как эпоха плотогона гонит в лес. *** Плывут роскосые тюлени. И с пелены тюленьих глаз на одуванчики течений упал слоеный водолаз. Он ножкой дрыгал окрыленно. И сердце в пятку провожал. И в одуванчиках смущенно на мышь тюленя водружал. И Черномор психует рядом. И в одуванчиках змеясь, из сапога плескался ядом на водолаза вещий князь. *** Полярник светится, как жук. Внутри галеры антикварной веслу насвистывает стук. И в крошке тикает сухарной. Ему полярная сова крылами руки полирует. Из-под ногтей растет трава. В ней раб боится и жирует. А жук жирует, не таясь. Дырявит, тискает галеру. И весел девственная связь не разрушает атмосферу. *** Пугает юг, который север. Мужчины говорили "ах", свесились, угадывая клевер - красивый в кроличьих зубах. Они кочуют неумело, охотно дышат в темноте. У них душа зубастей тела и кролик мертвый в животе. *** Радость по заслугам, по делом - домашняя и на просторе - любителю своим углом пенять и фауне, и флоре. Любителю пенять собою, кровушкой своею голубою, которая не пролилась в углу, где дочка родилась. *** Разведчица к родителям уйдет. Она с волшебницей-трусихой им колыбельную поет в лицо, как на руках у психа. Родители ответить захотят родным сестренкам благозвучным. И омолаживают взгляд умением своим подручным. Младенчество приблизилось, как дочь и старикам глаза закрыло разведками волшебными. И прочь безумие отпрыгивает мило. *** С крановщиком орел беспечный ходил кошачьими кругами в стволе кабины долговечной. И наслаждался рычагами. Жуки ходьбе орла мешали. Он им отвинчивал головки. Во глубине жуков дышали цветы без остановки. *** Светелка-попрыгунья, соль земная, в затылок дышит этажу. Она, как утка подсадная, бредет туда, куда скажу. Рати сходятся в припрыжку и на свету деля паек, земную соль кладут на вышку. Там план сражения пролег и в перья ратников пакует. Играют светом этажи. Сраженье спит и соль ворует земную у небесной лжи. *** Нине Искренко Смилуйтесь, четыре черепахи, забирая под свое крыло. Вытряхая лошадь из папахи конника, которому везло в детстве с черепахами и счетом, устным, как умение прощать. Лошадь, увлеченная полетом, успевает конника стращать черепашьей скоростью прощенья. "Дважды два четыре" из руки лошадь забрала, как угощенье. Детство забрала и кулаки. *** Смычок мохнатый из капкана группа саблезубых бурлаков тянет, как из клюва пеликана в эмиграцию напротив Соловков. Бурлак веревкой промокает свои глаза и телеса. Капкан во рту его сверкает. Рябью покрывается роса. На Соловках бизон мурлычет, щелкает колибри язычком. Капкан с Америкой граничит. Скрипач проткнул ее смычком. *** Собака улыбается пожару. С пожарника улыбчивая тварь сдувает пыль. Улыбчивая пара пылинку пеленает, как букварь. Спасибо, букварю-невозвращенцу. Он - пыль чужого языка. Он - тварь, которая младенцу не улыбается, пока супружеская пара отдыхает с пожарником и без лаптей. Родная буква на собаку лает. Супруги делают детей. *** Спичку из паровозной топки, белую, как изба, Машинист вынимает робкий. Привокзальная голытьба видит пиршества избяные. Повылазила из клубка. И на стены его нитяные спичку вешает за бока. *** Геннадию Айги Старик чаевничает в танке. Стальное блюдечко цветет цветами легкими, как санки. И лошадь соловьем поет. И соловей поет не хуже. И окружным путем в броню въезжает внук из полукружий окопов дедовых. Коню он зуб фарфоровый подарит. И деда поцелует в лоб. И заживо себя состарит, как Ноя мировой потоп. *** Стеклодув свисток былинный богатырскими губами ухватил за кончик винный. Трель разбойничья умами овладела. Глаз стеклянный византийская княжна оловянно-деревянный щурить по свистку должна. Стеклодув стекло листает, губой над Русью шевелит. Княжна свисток его глотает, и сердце у нее болит. *** Сторож, соловью хамящий, жмет лаптем на педаль, где соловей неговорящий в сторожевую даль молчит. И к сторожу на руль садится. Первое "гуль-гуль" смиренный сторож произносит и на ружье соловушку уносит. *** Татьяне Михайловской Теребильщица видна. День и ночь вручную занята уборкой льна у земли вплотную. И разбойники стоймя на кресты ложатся. К ним, сандальями гремя, можно приближаться. На природе седина скоро созревает. Черепная глубина с поля наплывает. Теребильщица дрожит от дневного света. И подземная кружит птица, как монета. *** Виктору Сосноре Фонарный столбик надувной, таежный, как иголки, в подводной лодке ледяной грызут морские волки. Под фонарем свое лицо прозрачными ногтями подводник чистит, как яйцо, гнездится в волчьей яме. Он в лодке складывал избу, в тайге международной дрожит, прикованный к столбу цепочкой кислородной. *** Холодные гантели по ладошкам разложены. Девичий хоровод приблудная, беременная кошка накликала. Химический завод девчата строят втихаря. И над гантелями заря горит. Родные мужики свои ладони подставляют. Котята плачут из реки и обстановку накаляют. *** Чтобы лошадь влезла на березу, кучер себя к пальме привязал. Барин черно-белую занозу вынул из нее и растерзал, растоптал ее своим копытом. Оглянуться кучер не успел,- джунгли окружили его бытом. Соловьище барственно запел. *** Татьяне Михайловской Донская рыба похудела. Волчица римская сосцы от рыбы прячет. Волчье тело жирней соломы и мацы. Три раза крикнула волчица. Две рыбы лопнули по швам. Еврей, как греческая жрица, улов считал по головам. Солома в камень превратилась, пока донской еврей считал. И голова его скатилась. И Бог бояться перестал. *** Татьяне Михайловской В поле луковом бобры долго не живут. Шкурки снежные с горы на бобров плывут. Гуси-лебеди в мехах на горе сидят. И о горе впопыхах луковом галдят. Из бобровой головы вырастает лук. И накладывает швы лебедь Левенгук. *** Борису Колымагину Без работы волосы секутся, ноги волосатые плетутся. Из пустыни удирает тракторист, он душой и телом чист. Он волшебную водицу пьет, яблоневым зернышком плюет. В капле безработица сидит. Тракторист ее освободит, выпустит в пустыню, как змею. Сядет на песочную скамью, лоб наморщит холостой. Мрак опустится густой. И ковчег, как антилопа встанет поперек потопа. *** Козы лижут леденец. Липкими руками трогает себя юнец. Козы за щеками напрягают языки, жмурятся и блеют. Пальцы прыгают с руки. Буквы каменеют. А юнец табак жует, спину выгибает. Тело юное поет, рта не раззевает. *** Игорю Холину Летчик искру высекает. Голова его сверкает. Дожидается полета он снаружи самолета. И не сеет, и не пашет, и ресничками не машет. Холод льется из кабины в лапы бледного мужчины, между пальцами журчит и по темени стучит. И кабина под замком, как петух перед броском. *** Молодой, а уже с брюшком лыжник за волшебным порошком катит снежной целиной к матушке своей стальной. Мама в талии тонка, у нее звенят бока, когда сыплет порошок сыну глубоко в мешок. Мужа рыхлая жена ждет в Путивле, как стена. Ножкой топает босой. Палку лыжную косой оплетает, снег круша. Мужа тонкая душа изо рта ее торчит, порошок в груди стучит. *** Ордынец белоснежный на берегу крутом лежит, как центробежный дошкольник животом. Подводные телеги от берега плывут. Ордынские набеги в дошкольнике ревут. Стучит его сердечко в глубинах живота. Ордынец, как овечка не закрывает рта. Он букву золотую толкает языком, чтоб жег ее такую дошкольник кипятком. *** Ветка суповая в глиняном горшке, Баба деловая в каменном мешке. Слезы проливают, светятся, дрожат, в кулаки зевают бабы-сторожа. Утром состязание девок-силачей, золота сползание в глиняный ручей. *** Елене Пахомовой Северянин шьет берлогу. Валенки на босу ногу надевает в тишине. Точка на его спине рукотворная белеет. Северянин не болеет, он берлогу расширяет, точку в сердце растворяет. В белокаменных снегах легкость чувствует в ногах. В сердце он иглу втыкает, белой кровью истекает. От окраин до Москвы одинаковые швы. *** Чабан из варягов в греки летит через горные реки. На лету у крылатой машины влажные ощупывает шины. Или на корточки приседает, нежничает и бодает. Тонкорунные ярки с утеса золотые ползут под колеса. Над резиною черной кружат, между пальцев чабаньих дрожат. *** Олегу Ездакову Доктор вырвал из кустарника кареглазого напарника. Ветку за его спиной поправляет под Луной. Мало света двум врачам, бьют друг дружку по плечам, инструментами звенят. Тьму подкожную бранят, лечат воздухом ночным. Из кустарника печным пахнет дымом, жар летит. Кожа белая хрустит. *** Вместо крошечного мужа из моря вытекает лужа. Аквалангистка шею тянет. Форель, как водоросль вянет. Бурлит водица питьевая. Форель мельчает ручьевая. Веселящим дышит газом. Тайным ведает Приказом, чтоб на кавказских берегах стоять в свинцовых сапогах. *** Поваренок скачет боком. Голову морковным соком лечит около огня. Варит для себя коня. Вилкой бок ему пронзает и на спину залезает. Детской дрыгает ногой. Электрической дугой на коне он управляет. Быт семейный оживляет. *** Арво Метсу Шестовик ровняет ранку. Он породистую планку прибинтовывает к ней в царстве дантовых теней. Белоснежный узел лепит и на шею свою крепит вместо головы навеки. Густомарлевые веки окружает он тенями. Правит пестрыми санями. Две ноги, как две души мягче, чем карандаши. *** За ворота с помощью бревна выплеснул заводик летуна. Где ребенок, распахнув дневник, денежку ему за воротник опускает, зная наперед, что отец не сеет и не жнет. А когда дойдет до кулаков, выпорхнет оазис из песков. Или пролетарская монета выползет из Нового Завета. *** Кашевар на стане полевом обнимается со львом. Около котла пустого зверя лапает густого. Шерсть ему перебирает. Пасть ключами запирает против стрелки часовой. Смерчь оттуда пылевой по ключу на кашевара выползает, как отара. Львиный жир из рукава в арамейские слова раньше времени течет, Горку Лысую печет. *** Жестянщица пернатую трубу вертит, пешая, в зобу. Шевелит серебрянной губой. Провожает милого в забой. На веревках опускает мужика, как таблетку в центр языка. Кровяной поток и дождевой встретились на почве бытовой. Или рукотворная труба засасала божьего раба. *** Африканочка давит белые точки. Она же плодовые части и оболочки в зарослях камыша, травы, мха на плечи свои накидывает, как меха. На чернокнижные кожные складки ориенбургские пуховые шоколадки пугачевской накидывает лопатой. Рот вытирает розовой ватой. Нервничает, ушные тискает мочки на Горах Воробьевых в пушкинском свитерочке. *** Носильщик безноcую бляху в грудь себе через рубаху втирает, сердцем шевеля, на бок голову валя. Искры сыплются из глаз. Меднорудный трубный глас поднимается от ног. Грудь сжимается в замок. Не осталось ни клочка от сердечного щелчка. Зря носильщик бьет крылом, в бляху тычется челом. *** Голубятник морщит спину. Он на птичью половину пробирается ползком. От него седым виском пахнет строго на юга. Оперяется нога. А спина не оперяется и в ноге не растворяется, и не давит на лицо, как голубка на яйцо. *** Лагерник по-бабьи молод. Ноготь у него проколот инструментами насквозь. Ногу поднимает лось по-собачьи. И моча из лосиного плеча в некусачий пузырек и под черный козырек бьет фонтаном, пузырясь. Лагерник, развеселясь, пьет ее, лосиную. Шапку ломит псиную. *** Хлебороб пищит из шубы, отрастил медвежьи губы. А во время посевной сам голодною слюной увлажняет тонких две. Языком по голове он раздвоенным проводит. И медвежий клюв находит. И пищит, чтобы с ума не сойти. И задарма гнет, змееныш, спину на русского мужчину. *** Шахтер разламывает каску. Он подземного Савраску жирными ее кусками кормит, щелкая портками. Над Савраскиным куском гладковыбритым соском прожигает робу. Золотую пробу ставит, закусив губу, только у себя на лбу. И коняге ставит. И на череп давит желтою лопатой, шапочкой пейсатой. *** Янычар пушной пыхтит. Чернобурый глазик с него слизывает Кит. Сплевывает в тазик Кит глазастою слюной. Янычарьи слезы он расщепленной спиной высосал из розы. В подмосковной слободе раненая тетка полоскается в воде ниже подбородка. Голова ее торчит над водой, как запах. Под ногтями пульс стучит. Кит на задних лапах приседает между ног тетки мягкокровной. Или православный Бог саблей машет ровной. *** Емеля язык на грудь свесил для красоты на озере Чад, где чудь овцам стрижет хвосты. Чтобы в тени овец состарился он в стригаля, семь из груди сердец выползли на поля. Почва от них жирней, овцы ее жуют, мимо лежачьих камней жала свои суют. *** Щуп красив, как перелетный гусь в тяжелых облаках. Вавилонский царь нечетный с ним на мертвых языках говорит и не минирует башню у себя на лбу. В ней царевич онанирует. К пограничному столбу башню привязал и щупает он отцовские глаза. Или кожа глазья хлюпает, с ногтя катится слеза. *** Юннат сжимается в юннатиху. Из головы его ресница летит, курносая в Саматиху и над Египтами клубится. В Саматихе колючая телега до неба выросла, кустясь. Сто Мандельштамов без разбега ползут в нее. Юннат, бесясь сам разбивает их на пары. Он с Мандельштамом на руках торчит, румяный из Сахары в микроскопических чулках. *** Эскулап таблетку спелую снявши с языка горянки, вдруг горянку черно-белую в расписные санки запрягает. Чтобы строгую на санях таблетку утянула на пологую гору. И на ветку на горе ее повесив, улеглась под ветками. Где воинственный Маресьев щелкает монетками. *** Мешочник, как русалка сужается к хвосту. Матерчатая палка мужчине под пяту не долетает с неба. Когда с речного дна пузырь ржаного хлеба сорвался. И видна от края и до края дубина. А в дубине мешочница сырая на царской половине. *** Самокатчик волоокий кареглазых щук за ремень широкий деревянных брюк навтыкал икристых. Сам втянул живот. С мордочек душистых щучьих гугенот брюкам под колеса прыгает с коня. У него из носа капает с ремня. *** Рейтузы квадратом кавалерист служа, сложил. И под халатом брезентовым дрожа, он к моряку на спину, который с ним в халате, вскочил. Чтобы на льдину вынырнуть в Евфрате. Рейтузы в треуголку кавалерист на льдине шмяк. Как на иголку египетской графине. *** Истопница чесноком берестяной натерла ком. Как ныне с фиником наружу сбирается она на огненную лужу. Из лужи греческий чеснок торчит, как волосы из ног козлиных истопницы. И в пятках шепелявят птицы. И тыща долек чеснока с ног варяжского жука сыплются в Египет. В чум. В параллелепипед. *** Муфту над обрывом горным опричник обухом топорным в царевой распушил больнице. Раздавил орла в глазнице боярыни неоперабельной. Она из рукояти сабельной в муфту опрокинула лекарства всего онкологического царства. За опричником в обрыв шагнула. На груди таблетку расстегнула. *** Углежог воюет с Крымом. Пипетку боевую дымом заряжает под водой. Из пипетки дым гнедой с углежогом на спине скачет в Северной Двине через Крым на Галилею. В рот каурому Гирею углежог сует пипетку, как тридцатую монетку. *** Уборщица пушнину с трофейного станка свинтив наполовину, устала, как рука. Которая винтила песцовые винты и в бегство обратила руку Калиты. И Калита за спину руку не убрал. Он сам наполовину немецкий адмирал. *** Целинник чубчик мускулистый, редкоземельный, грязно-чистый из-под шапки жирноватой над пупырчатой зарплатой распростер с верхушки лба до верблюжьего горба на затылке седоватом. Яровой с затылка атом целинник в опиумный мак сует, как денежку в башмак. *** Эмку за крючок и за кольцо красный на кремлевское крыльцо тянет-потянет из живота то ли китайца, то ли кита. А нету крыльца под краской красной. Или под краской охи навстречу ахам по двухколесным плахам скок-прыг на северо-юг. В эмку, в кольцо, на крюк. *** Яхонт на оленью шкуру, шестипалую яхонтовую фигуру какой-то каюр многодетный на узор конфетный камень липкий, как буква "ять" отпускает от себя погулять. С каюренком своим шестым, ядреным и не простым. Для них по ягельному настилу водит каюр гориллу. У гориллы чубчик завит, мозг неразвит, как алфавит. *** Игорю Холину Цепляет полярник все, что плывет. Чтобы цеплять, полярник под лед свои архимедовы телеса на петербургские плюхает адреса. Так или эдак, но брызга от адресов пачкает внутренности трусов. От Ленинграда до Сиракуз по брызге предсказывает индус. Он к полярнику лезет в трусы. А полярник два глаза в усы прячет, как две щеки от, например Луки. *** Фартук в бор навсегда, отсюда его туда, да на турецком эсминце, на своем верхом мизинце обнаженная - томная, как калека - в бор умыкнула от грека. Фу, - грек, какой-никакой, - а мизинцу мраморному рукой, машет пузатой дланью в бор на тропу кабанью. *** Отщепенец с ланью груб. Отшелушивает куб водяной с кормов. А фашист сомов, если бы, да кабы в бухенвальдовы клубы выпускает поутру в судоходную Куру. Зря журчит папаха из копыт вайнаха. Отщепенец до поры, тридцать третий из Куры богатырь нерусский или сом этрусский, выскочит, вестимо, На Бенито мимо. *** Юрту маленький сохой, сарацын царапает плохой. Из юрты на него царьградцы, палестино-ленинградцы, летят, не маленькие сами. Сарацына бьют носами по рукам, чтобы взрослея, он не юрту, но еврея сохою оцарапал. А себя не лапал. *** Историк нитевидный пальцами хрустит. Столбик безобидный в лоб ему летит. Влажные морщины тикают на лбу. Голые мужчины клеются к столбу. Падает папирус с высоты столба. Фараон, как вирус сядет в центре лба. Царские одежды, нитками шурша, шьет он без надежды, что умрет душа. *** Ан лед то тронулся в ольху на черноморову сноху. У нее желудок чист. Мозговая кость, как лист на зорьке в сумраке ольхи неподалеку от снохи на девяти стоит ногах на флорентийских берегах. Аки по суху, по льду сноха иудовна еду из ольхи выносит. Спать с собою просит. *** Железяку в паспорте ручном пятый на заводике свечном проверяет страж у якута аж. Петроградскому вьюго-якуту на железяке дает цикуту. Ничего железяка не весит. Паспорт свой якута бесит, его железные листы, вокзалы, телеграф, мосты. *** Инжиром изобильно озерцо. Парообразный с озерца кацо по ночам на белую резину падает в бандитскую дрезину. На резине открывает рот. Щеки надувает и живот. У кацо они парообразные. Донную инжирину Приказные с собою узники на дыбу берут евангельскую рыбу. *** Евгению Шкловскому Бомболюк -- он байский пережиток. Бывало, беспривязный скот от Янцзы до маргариток воздухоплавал -- вот. Воздухов благорастворение, устаревает бай когда, телес его смягчает трение о бомболюкицу -- ну да. Такая ижица настала в долине пирамид, что из еврейского квартала гром туда гремит. *** Твердеет опухоль, как выхухоль младой. В больничке раковой протертою водой онколог греческий ее рот в рот пичкает в пушистый отворот. Во облацех темна вода. Чу, выхухоль неведомо куда с онколога на фиговое древо твердеет вправо через лево. Под древом химия куском, ахейцы, ампула, обком. *** Хлястик сзади холодит брюнеточку, как крот. Него окрест она глядит. Неподалеку от чернозем неспешно, бухарский под валун валится потешно. Ужо за хлястик гунн, блондинище ухватит брюнетицу в метель. Чур, валун укатит он в свою постель. *** Дмитрию Авалиани Глохнет сад, как самовар. Глядь, вторую руку шумериец на загар в благодатном внуку нашивает и шипит. Нил цветет из Ганга. На руке уклейка спит слаще, чем яранга. Аллигатор до гнезда шаркает по внуку. Бьет каспийская вода в лупу Левенгуку. *** Ушкуйник хрюкает в вигваме. Он усыхает с головы. А в голове его, чем в Каме сырей Петрополя, увы. Пока в Петрополе испанка листала волосы ноги, вигвам седая мусульманка не добавляла в пироги. Ушкуйник не бывал в Гвинее. Не вербовал его варяг. И чем случайней, тем сырее на веках от каляк. *** Александру Еременко Жаровня, как пилюля по ночам жирна. Жаркая мамуля по-мужицки на пилюлю наплывает. Пилюлин завиток сердце накрывает. С завитка свисток трижды кукаречит. Далее сама себя Петровна лечит. У нее чума. *** Всю ночь у меня на коленях сидело утро. Утром ко мне на колени села ты. Какое тяжелое утро. *** Должен летать. Крыло холоднее собачьего носа. *** Жука перевернул я на спину. Смотри, жук - день высокий какой - звезд не видно. *** Виктору Яну (Ян Шанли) Как испугать человека, чтобы человек бросился в море? Как испугать рыбу, чтобы рыба выбросилась на берег? Как испугать поэта, чтобы поэт устроился на работу? *** Крючок цепляется за камень у альпиниста и у рыбака. Какие разные все люди. У рыбака крючок с наживкой. Наживку объедают рыбы, пока крючок цепляется за камень. И альпинист мог наживить крючок. И птицы горные наживку бы клевали. Какие разные все люди. У птицы рыбий аппетит. *** На дворе тысячелетье. В пилорамовой глуши мастерит охотник сети. Ловит, хитрый, для души. Для души сажает елку. Старцы из Политбюро едут, едут на прополку. Их фамилии в метро. Вечно зеленеет древо, многолетнее оно. Пилорама - шаг налево. Прямо - опера Гуно. *** Обид заслуженный глотатель детдом прокормит на зарплату. Давно ли жег работодатель родную его хату? И столько он пожал ручонок, и стольких целовал он в лоб. Давно ль ордынский татарчонок учил его, как поп? *** Палец у виска ночует. Дура лошадь снег не чует, глазками сверлит. Щелкнул ножик перочинный, на войну бежит мужчина. Где, мужик болит? Спичка будит на работу, от нее горит болото, крестит брат шалун зевоту, теплится микроб. Лошадь бродит, как посуда, как немытая посуда, не съедят ее покуда барин и холоп. *** Прочен лед на реке. Мост над рекой - лучшая память о лете. *** Собака пьет из ручья. Она, как ручей - ничья. Ты подошла к ручью и видишь - я тоже пью. Показала собаке своей собаку ничью и ручей. Вы ушли, как пришли - вдвоем. А я остался с ручьем. Остался с собакой ничьей, которая, как ручей. *** Соловьи ругаются по-соловьиному, не по-людски. Скучно в лесу. *** Стаей лопат руки мозолю, когда по одной выпускаю на волю. И девочка, с которй строил на песке, и женщина, с которой думал о куске, и негодяй, которому вдогонку булыжники летают мимо - они и глазки отвели в сторонку, когда я плыл неутомимый. Я в лодке плыл с будильником вдвоем. И мы не загрязняли водоем. *** Арво Метсу Старухи, как девочки - хотят выглядеть женственно.