м  времени, о  зловещем "Большом
доме"  с  башенкой  на  крыше,  о его  светящихся  ночных  окнах  и  мрачных
застенках, где томятся невинные люди. Обо всем этом знали, но говорить и тем
более  писать  не  решались.  --  Вот  теперь  слушай,   --  сказал  Николай
Алексеевич, когда жена кончила читать. -- Я написал  другое стихотворение, в
котором  те же первые слова в строке и та же рифма, что и в том. И он прочел
невинное  стихотворение  о  природе. -- По строчкам  этого  стихотворения  я
всегда смогу  восстановить  то, крамольное. Ведь  настанут  же  когда-нибудь
другие времена! Сказав это, он взял из рук жены опасное стихотворение, отнес
его на  кухню и  бросил в огонь топящейся  плиты. -- А теперь забудем о том,
что  там было написано". У  Асиновского  подобная  "дуплетность"  становится
эстетически самодостаточной:  как у Введенского "повторений здесь много", но
"все они нужны".