ий стан его одела, Небрежно сброшена с плеча, Из белой ткани епанча, Какую носят кандиоты, Пускаясь в буйные налеты; Не панцырь грудь его хранит, Она под сеткой золотою; И обувь странная гремит Серебряною чешуею; Но чин высокий он являл Осанкой гордою своею, Хотя, казалось, что стоял Галионджи простой пред нею. X "Ты видишь правду тайных слов: Что я, кто я - никто не знает; Мой рок мрачнее страшных снов И многим горе предвещает. Но как молчать, стерпеть ли мне, Чтоб мужем был Осман тебе? Доколе мне тоской мятежной Ты не явила страсти нежной, Я должен был, я сам хотел Таить мой бедственный удел; Не в пламенной моей любви Теперь я стану убеждать: Любовь я должен показать Годами, верностью и кровью; Но ты не будь ничьей женой, И я не брат, Зулейка, твой". XI "Не брат? И мне тебя чуждаться? Творец! Роптать я не должна. Но, ах! Ужель я рождена Безродной по земле скитаться, Без милого на свете жить? Меня не будешь ты любить! И я увяну сиротою, Но знай: и в горести моей Останусь другом я - сестрою - Зулейкой прежнею твоей! Быть может, жаль тебе решиться Младую жизнь мою пресечь, А должен мстить; возьми же меч - Вот грудь моя! Чего страшиться? Сноснее тлеть в земле сырой, Чем жить и быть тебе чужой. Судьбы жестокого удара Теперь причину вижу я, Яфар... он вечно гнал тебя, А я, увы! Я дочь Яфара! Спаси меня!.. Хоть не сестрой, Пусть буду я твоей рабой". XII "Зулейка! Ты моей рабою!.. Пророком я клянусь, Селим Всегда, везде, навек твоим! Счастлива нежною мечтой, Ты слез не лей передо мною. Взгляни на меч заветный мой, Корана с надписью святой! Пускай сей меч в день шумной брани Позором ослабелой длани Не защитит в бою меня, Когда обет нарушу я! Прелестный друг, души отрада, Соединимся мы тесней! Теперь исчезла нам преграда, Хоть лично мне Яфар злодей, Ему был братом - мой родитель; Он тайно брата умертвил; Но однокровного губитель Меня, младенца, пощадил; И сироту - он, Каин новый! - Хотел себе поработить, Как львенка, думал заключить Обманом в тяжкие оковы, И тщился строго наблюдать, Чтоб я цепей не смел порвать. Его обид я не забуду; Кипит во мне отцова кровь; Но в том порукою любовь, Что для тебя - я мстить не буду. Однако ж ведай, как Яфар Свершил злодейский свой удар!" XIII "Как ярость братьев раздраженных Вспылала гибельной грозой, Любовь, иль честь тому виной, - Не знаю я: в душах надменных Обид малейших даже вид Вражду смертельную родит. Отец мой, Абдала, всех боле Врагам был страшен в ратном поле. Еще поднесь его дела Боснийцы в песнях величают, И ратники Пасвана знают, Каков был смелый Абдала. Я расскажу Зулейке ныне О горестной его кончине, Как он коварства жертвой пал, И, о моей узнав судьбине, Как я навек свободным стал". XIV "Когда Пасван в стенах Виддина Уже не жизнь одну спасал, А сам султану угрожал; Тогда паши вкруг властелина Стеклись, раздор забыли свой И двинулись с мятежным в бой. Два брата сабли обнажают, При каждом верные полки, Раскинут стан, и бунчуки В полях Софийских развевают. Но Абдалы надежный меч Напрасно ждал кровавых сеч. Он мнил, что с братом примирился, - И в небеса переселился, Родным злодеем отравлен. Однажды, бывши утомлен Звериной ловлею и жаром, Вкушал в купальне он покой, И раб, подкупленный Яфаром, Ему напиток роковой Поднес; он взял без подозренья, - И смерть!.. Не верь моим словам, Гарун решит твои сомненья; Спроси его, Гарун был там". XV "Удар свершен. Пасван надменный, Разбитый, но не побежденный, Войну пресек, - родитель твой Берет неправедною мздой Удел и сан высокий брата; Так подлой наглостью своей В диване все, ценою злата, Искатель низкий и злодей Достанет, - наши земли, правы, Его измены плод кровавый, Он получил. Нет нужды в том, Что в дар богатство расточает, - Утрату новым грабежом Яфар обильно заменяет. Ты спросишь: как? Взгляни сама На сел, полей опустошенье, И под жестокостью ярма Рабов несчастных изнуренье. Спроси, как вымученный пот Ему сокровища дает? Почто ж младенец безнадежный Спасен от смерти неизбежной? Зачем суровый твой отец Его приемлет в свой дворец? Не знаю; стыд, иль сожаленье, Иль детской слабости презренье, Иль без сынов он, может быть, Хотел меня усыновить, Иль замысл непонятный, тайный Тому причиною случайной. Но нам ли вместе можно жить? В обоих гнев нетерпеливый Всечасно разгорался вновь; Его страшил мой дух кичливый; Я зрел на нем отцову кровь". XVI "Враги Яфаровы таятся; Не всяк тот верность сохранит, Кого он кормит и поит. Когда б они могли дознаться, Что было с Абдалой, кто я, - Тогда б ему не жить и дня. Они лишь ждут, чтоб сердцем смелый Их вел на дерзостное дело; Глядят, чтоб буйною рукой Им знак был подан роковой. Но тьма судьбу мою скрывает; Один Гарун всю тайну знает. При Абдале воспитан он, И стражем был отцовых жен. Он видел страшную кончину; Но что невольник мог начать? Владыки смерть ему ль отмщать? Он жизнь спасти решился сыну. Гарун меня, младенца, взял, И в день, когда в чаду киченья Губитель гордый пировал. - Осиротелый, без призренья Я у ворот его стоял. Гарун молил - и не напрасно - Об участи моей несчастной. Яфар велел таить - кто я, От всех, - но боле от меня; И в Азию с брегов Дуная, Далеко от Румельских стран, Свое злодейство скрыть желая, Уехал сумрачный тиран; Но мне Гарун открыл обман. Узнал наперсник боязливый Весь ужас тайны злочестивой; Он изменить стремился ей; Так Алла злобных наказует; Он им сообщников дарует, Но не дарует им друзей". XVII "Мой рок невольно устрашает; Но правды я не утаю, Хотя рассказ мой и смущает Невинность робкую твою; Заметил я, как ты дрожала, Когда Селима узнавала В одежде странной; но уж я Ее носил - она моя; Твой юный друг, с которым вечно Ты клятвой связана сердечной, Начальник шайки удалой; Нам жизнь, закон - один разбой. И если б ты узнала боле О нашей в море буйной доле, Тогда б еще удвоил страх Лилеи на твоих щеках. Вот эта сбруя боевая Моей толпой принесена; Вблизи скрывается она; Когда же чаша круговая В пиру морском осушена, То удальцы мои суровы На все летят, на все готовы; Пророк наш должен им простить Веселый грех - вино любить". XVIII "Что было делать? Жить в презреньи, Дышать свободой в заточеньи? Яфар боялся уж меня, И ни кинжала, ни коня Мне дать не смел, а пред диваном Он правду затмевал обманом, Что будто в поле страшно мне Лететь с кинжалом на коне; Пророк то знает - в бой кровавый Спешит один злодей лукавый, - А я в гареме между жен И без надежды, и без славы Томлюсь, Гаруну поручен; Тогда ты ласкою бесценной Меня утешить не могла; Устрашена грозой военной, В далеком замке ты жила. Я тяжкой праздностью томился, Но волю мне на время дать Гарун из жалости решился, - Лишь я был должен обещать Явиться прежде к нам в обитель, Чем с поля брани твой родитель. О, нет! Сказать не в силах я, Как сердце билось у меня, Когда свободными очами Узрел я вдруг и темный лес, И синю даль, и блеск небес, И море с яркими волнами. В пучины моря - небеса, Казалось, дух мой проникает; Казалось мне, он постигает Все тайны их, все чудеса, С тем чувством новым: я свободен! Восторг мой был с безумьем сходен. Тогда я розно был с тобой, И не грустил, - я той порой Владел и небом и землей". XIX "Простясь с печальными брегами, Я с маврским опытным пловцом Стремил свой бег меж островами, Блестящими над влажным дном Жемчужно-пурпурным венцом Святого старца океана. Я видел их. Но жребий мой: Где свел нас с буйною толпой, Как власть дана мне атамана, И как навеки решено, Что жизнь и смерть нам заодно, - Я рассказать тебе успею Тогда, как будет свершено, Что тайно в думе я имею". XX "То правда, в шайке удалой Кипит дух буйный, нрав крутой; Все разных званий, разной веры; Им чужды общие примеры; Но простота, без лести речь, Покорность власти, верный меч, Душа, которая стремится Бесстрашно с гибелью сразиться, Их братство, дикая их честь, И вечная за падших месть, - Все мне порукою надежной, Что должен я искать меж них Оплота в участи мятежной. Удачи в замыслах моих. Уже я главным в шайке смелой, Но франк один, преклонных лет, При мне, и юности незрелой Дает свой опытный совет. Меж ними много душ высоких, И много замыслов глубоких; Здесь вольностью оживлены, Забывши бедствия былые, Друзья Ламброса удалые, Отчизны верные сыны, В пещерах часто ночью темной, При ярком зареве огней, Своих рая {*} с мечтой огромной Уже спасают от цепей; Им думать весело о воле, О равных правах, мирной доле; Их нет нигде, им быть нельзя, Но их мечтой пленен и я. Я рад нестись шумящими зыбями! Скитаться рад в кибитке кочевой, Мне душно жить за пышными стенами; Люблю шатер, люблю челнок простой. О, милый друг! Всегда, везде со мною, И на коне мне спутница в степях, И по волнам на легких парусах; Ты правь конем, ты правь моей ладьею, Ты будь моей надежною звездою!.. Ты освятишь мой жребий роковой, Мне принесешь небес благословенья. Лети, лети в ковчег мятежный мой, Как благодать, как голубь примиренья; Иль в страшный час, во мраке бурных дней Будь радугой прекрасною моей; Зажгись зарей вечерней над холмами, Пророческим огнем меж облаками. Свята - как свят муйцинов Мекки глас Поклонникам молитвы в тихий час, - Пленительна - как песни звук любимый В мечтах младых тоской неизъяснимой; Мила - как мил напев земли родной Изгнаннику в стране, ему чужой; Так будет мне отрадою бесценной Речь нежная подруги несравненной. Приют, как рай в час юности своей, На островах, цветущих красотою, С моей рукой, с любовию моей Тебе готов; там дышит все тобою, Там сотнями мечи уже блестят, Они спасут, и грянут, и сразят. С тобою я, - а шайка удалая Вдоль по морю помчится разъезжать, И для тебя, подруга молодая, Чужих земель наряды отбивать. В гареме жизнь скучна, как плен тяжелый) У нас светла беспечностью веселой. Я знаю, рок грознее с каждым днем Несется вслед за дерзким кораблем; Но пусть беда отважных настигает, Судьба теснит и дружба изменяет; Все усладит любовь твоя одна. Прелестный друг! С той думою сердечной, Что ты моя, что ты верна мне вечно, Печаль летит - и гибель не страшна, Равна любовь, равно к бедам презренье, С тобой во всем найдется наслажденье; Заботы, грусть и радость пополам; Все ты - все я - и нет разлуки нам. Свободные, - с товарищами смело Опять в морях начнем мы наше дело. Так свет идет; дух жизни боевой Дается всем природою самой. Где льется кровь - где стран опустошенье, Ужасна брань и ложно примиренье; И я горю воинственным огнем, Но я хочу владеть одним мечом. На распре власть престол свой утвердила И властвует им хитрость или сила; Пускай же меч блестит в моих руках, А хитрость пусть гнездится в городах; Там негою те души развратились, Которые б и бед не устрашились; Там без подпор, без друга красоте Цвести нельзя в невинной чистоте; Но за тебя страшиться мне напрасно: Как ангел, ты светла душою ясной. Как знать судьбу! Но нам в родной стране Спасенья нет, а горести одне. Мою любовь разлука ужасает: Яфаром ты Осману отдана; Беги со мной! И страх мой исчезает; Попутен ветр, ночь тихая темна. Чета любви ненастья не робеет, В опасной тьме над нею радость веет. Бежим, бежим, о милая! С тобой Отрадно все: - и дышат красотой Моря и степь; - в тебе весь мир земной! Пусть ветр шумит страшнее и страшнее, Прижмешься ты к груди моей теснее! Не ужаснет час гибельный меня! Лишь о тебе молиться буду я. Что буйный ветр? Что бездны океана? Страшись, любовь, коварства и обмана! Нас гибель ждет в гареме, не в морях; Там миг один, а здесь вся жизнь в бедах. Но - прочь от нас тяжелых дум волненья! Решись скорей! Настал уже для нас Иль час беды, или свободы час. Мы жертва здесь и гордости, и мщенья. Яфар мне враг! И хочет дерзкий бей Нас разлучить, - тебе Осман злодей!" {* Рая - христиане, платящие поголовный налог, так называемый "гарач". (Прим. Байрона.)} XXI "Гарун от казни и упрека Избавлен мной; в сераль до срока Я прибыл, - здесь не каждый знал, Как я по островам скитался; Кто тайну ведал, - умолчал, - И я начальником остался На все готовых смельчаков; Решитель дерзостных трудов, Я их в разъезды рассылаю, Меж них добычи разделяю; И жалко мне, что редко сам Пускаюсь с ними по волнам. Но уж пора! Во тьме глубокой Все тихо! Челн мой недалеко; Уж ветер вьется в парусах. Бежим! Оставим гнев и страх На здешних мрачных берегах! Осман пусть явится с зарею; А ты свободна - ты со мною! И если этот гордый бей Жить должен, - и отца родного Спасти от часа рокового Ты хочешь, - о, беги скорей! Беги! Когда ж судьбы моей Узнав всю тайну без обмана, И клятву сердца, и мечты Любви младой забыла ты, - Я остаюсь, я жду Османа! Тебе не быть его женой, Не быть, что б ни было со мной!". XXII И неподвижная, немая Стояла дева молодая. Так нам резец изобразил, Как мать в печали безотрадной Вдруг обратилась в камень хладный. Лишенная и чувств, и сил, Очам она являла то же; Лишь, бедная, была моложе; Но, страха тайного полна, Едва опомнилась она, - Как видит: у ворот садовых Вдруг блещет факел роковой... Блеснул один, - блеснул другой, И много, - и огней багровых Свет яркий озаряет сад. "Беги!.. Ты больше мне, чем брат!" И в красном зареве с мечами Злодеи видны меж кустами. Они бегут, они летят, По рощам, в просеках мелькают; Кинжалы, факелы сверкают. Страшнее всех Яфар бежит, Бежит к пещере отдаленной И машет саблей обнаженной, И гневом бешенства кипит. Селим! Ужель судьба решила, Чтоб здесь была твоя могила? XXIII Отважный смотрит: "Бил мой час - Зулейка! Скоро все свершится! Целуй меня в последний раз Но близко наши, - к ним домчится Призывный звук, - узрят они В кустах багровые огни; Их мало... но чего страшиться!" Вдруг из пещеры он стрелой, - Чеканный пистолет хватает: Раздался выстрел вестовой, - И дева в горести немой Без слез от страха обмирает. "Не слышно... что ж!.. И приплывут, Но уж Селима не найдут. На выстрел мой бегут толпою Злодеи ближнею тропою. Так обнажись, отцовский меч! Ты не видал подобных сеч. О, друг! Прости! Чрез рощу тайно Иди с надеждой во дворец. Тебе разгневанный отец Простит. Но, ах! Чтобы случайно Свинец вблизи не просвистал; Чтоб в очи не блеснул кинжал. Иди... Не бойся за Яфара; Пусть яд был дан его рукой, Пусть скажет: робок я душой; Не дам ему - не дам удара; Но их - я рад, готов разить; Меня ль убийцам устрашить!" XXIV И он, как вихрь, на склон прибрежный Стремится, выхватив свой меч; Вот первый из толпы мятежной, - Его глава скатилась с плеч. Вот и другой; меч снова блещет, - И труп у ног его трепещет. Но уж он сам со всех сторон Толпою буйной окружен. Селим сечет их, колет, рубит; Достиг до волн береговых, И видит в море удалых. Ужели рок его погубит? К нему бесстрашные в боях Летят на белых парусах; О! Дуй сильнее, ветр попутный! Они спешат, - они гребут, И с лодки в море - и плывут, И сабли блещут в пене мутной; Их дикий взор, как жар, горит, С одежд, с кудрей вода бежит - Вскочили... вскрикнули... сразились; Кипит в саду шумящий бой; Но где ж Зулейки друг младой? Чьей кровью волны обагрились? XXV От вражьих стрел, от их мечей Неуязвленный, невредимый, Толпой неистовых теснимый, Уж он на взморье, меж друзей; Уж верная ладья манила Его к приветным островам; Уже рука его врагам Удар последний наносила, В тот самый миг... Увы! Зачем Ты медлишь, юноша несчастный! Что оглянулся на гарем, Где не видать тебе прекрасной! Ни тяжкий плен, ни смертный страх, Она одна, одна в очах, Он в ней живет - и в час напасти Надежда льстит безумной страсти; В тот миг свинец летит, свистит: "Вот как Яфар врагов казнит!" Чей слышен голос? Кто свершитель Удара мести в тьме ночной? Кто злобною вблизи рукой, Кто метил выстрел роковой? Чей карабин?.. Он твой, губитель! Ты ядом брата отравил, Ты ж сироту его убил!.. И хлещет кровь его струею Над ясной влагою морскою, - И бурных волн прибрежных шум Уносит ропот тайных дум. XXVI Уже рассвет, - клубятся тучи, - В туман одет небесный свод; Полночный бой у шумных вод Давно замолк; но брег зыбучий Явил с печальною зарей Следы тревоги боевой, Обломки сабли притупленной, И меч еще окровавленный. Заметно было на песке, Как буйные его топтали, Как руки, роясь, замирали, - И под кустом невдалеке Курился факел обгорелый. Вот опрокинутый челнок Волною брошен на песок, И епанча из ткани белой В крови, пробитая свинцом, Висит на тростнике морском, - И быстрый плеск волны упорной Отмыть не может крови черной; Но где же тот, с чьего плеча В крови упала епанча? О! Если б сердце чье хотело Оплакать горестное тело, - Пускай его, пусть ищет там, Где море и кипит, и блещет, И под скалой Сигейской плещет, Стремясь к Лемносским берегам; Над ним морские птицы вьются, Уж хладный труп клевать несутся, И он бесчувственный плывет По произволу бурных вод, - И, колыхался с волною, Качает юной головою, Всплывает, тонет и порой Как бы грозит еще рукой. И пусть клюют морские птицы Его, лишенного гробницы; Иль дикий крик и клев страшней Тлетворных гробовых червей? Был друг один, был ангел милый. Прекрасный спутник прежних дней; Она одна душой унылой Грустила б над его могилой. - И столб с надгробною чалмой Кропила верною слезой; Но светлый взор ее затмился, - И пламень жизни в ней погас Тогда, как рок его свершился, Как бил ему последний час. XXVII Над Геллеспонтом вопль и стоны! Унылы мужи, плачут жены; Звезда любви, Яфара дочь Последняя семьи надменной! Спешил - скакал и день, и ночь, Но опоздал твой обрученный; Не зреть ему красы твоей, Не для его она очей. И Вульвулла к нему порою Несется с вестью гробовою. Плач громкий на твоем крыльце Подруг бледнеющих в лице; Рабов безмолвных вид печальный, - Корана песни погребальной Протяжный хор - стенанья, вой, - Ему расскажут жребий твой. Селима падшим ты не зрела; Когда в ночи на страшный бой Твой друг пошел, ты обомлела; Он был надеждой светлых дней. Любовью, радостью твоей. Ты видишь - смерть неизбежные; Уж не спасти тебе Селима! И сердце кровью облилось, Впоследнее затрепетало, Вдруг дикий вопль... разорвалось, И разом биться перестало, И тихо все - все тихо стало. Мир сердцу твоему! И мир Над девственной твоей могилой! Ты счастлива - любви кумир Тебя пленял мечтою милой; Один удар тебя сразил; Он вдруг мечты твои убил, Но веры к ним не погубил. Ты жизнь так радостно встречала; Ты не боялась, ты не знала Разлуки, ссоры роковой Стесненной гордости позора, И злобы с тайной клеветой, И мрачной совести укора, Ни язвы той... О! Черных дней, Ночей ужасных плод унылый Безумства дикого страшней. Она, как червь - жилец могилы, Не утихает, не уснет; И этот червь в душе гнездится, Не терпит света, тьмы страшится; Он сердце точит, сердце рвет И все мертвит, а сам не мрет. Беда тебе! Свершитель злодеянья! Напрасно ты главу опепелил, И слезы льешь в одежде покаянья! Кто Абдалу - Селима, кто убил? Ты назвал дочь невестою Османа... Та, чья краса пленила б и султана, Отрада, честь твоих преклонных лет... О! Рви власы, злодей! Ее уж нет, И нет тебя, уж нет, звезда младая! Родимых волн и прелесть и любовь, Твой блеск погас, его затмила кровь. Злодей, страшись, та кровь была родная; Терзайся век, ищи ее везде: "Где дочь моя?" И отзыв скажет: где? XXVIII В долине меж кустов блистая, Могильных камней виден ряд; И кипарисы там шумят, Не вянет зелень их густая; Но ветви, темные листы Печальны, как любовь младая Без упованья и мечты. В долине той есть холм унылый, Одет муравчатым ковром, И роза белая на нем Одна над тихою могилой Цветет, - но так нежна, бледна, Как бы тоской посажена. Она сама грустит, томится, И чуть повеет ветерок, - Уже и страшно за цветок. Но что ж! И бурный вихрь промчится, И грянет гром, и дождь польет, А роза все цветет, цветет; И если кто грозы вреднее Ее сорвет, - свежей, милее Она с румяною зарей Опять над мягкой муравой. Иль гений тайный, но чудесный Кропит ее росой небесной, И пестун розы молодой? Меж дев Эллады слух несется, Что роза не цветок земной, Когда ни дождь, ни ветр, ни зной, Ничто до розы не коснется: Не нужен ей весенний луч, Не страшен мрак осенних туч, - Над нею птичка, гость эфирный, Незримая в долине мирной, Поет одна в тиши ночей, И райской арфы сладкогласной Дивней напев ее прекрасный; То не иранский соловей; Такой живой, сердечной муки Его не выражают звуки. - Зайдет ли кто, - уж он всю ночь От птички не отходит прочь, И слушает в раздумьи пенье, И плачет, и в душе волненье, - Как бы в груди проснулась вновь Тоской убитая любовь. Но так отрадно слезы льются, Часы так сладостно несутся, И так не тягостна печаль, Что сердцу горестному жаль, Как вдруг пленительное диво Расцвет огнистый прекратит, И невидимка замолчит. Иным в тоске мечталось живо, Но кто жестокий упрекнет, Что в песне жалкой и любимой Почти всегда певец незримой Зулейки имя намекнет? Над ней тот кипарис надгробный, Где влажный звук, словам подобный, Звенит и тает в тьме ночной; Тот мягкий дерн над девой чистой, Где вдруг расцвел цветок душистый Неувядаемой красой. Здесь был вечернею зарею Могильный мрамор положен; Наутро камня нет, - и он Ужели смертного рукою На дальний берег унесен? И нам гласит рассказ восточный: Когда сраженный злобой мощной, Селим был шумною волной Лишен святыни гробовой; Тогда вблизи крутого ската На взморье камень был найден, - И этот камень наречен: "Подушкой мертвого пирата", На нем пловцы в полночной тьме Видают голову в чалме! А роза все не увядает, Томится, снова расцветает, Прекрасна и бледна под чистою росой, Как щеки красоты при вести роковой. ПРИМЕЧАНИЯ  Поэма создана в первой половине ноября 1813 г. в течение одной недели. 5 Декабря 1813 г. поэт занес в дневник: "Абидосская невеста" вышла в четверг 2-го декабря... она отвлекла мои мысли от действительности и заняла их вымыслом; от себялюбивых сожалений обратила к живым воспоминаниям и увела в страну, которая в моей памяти окрашена самыми радужными и самыми зловещими, но неизменно яркими красками". Краткие примечания Байрона к "Абидосской невесте" подтверждают, что в Османской империи, которую поэт посетил в 1810 г., его внимание привлекла не только восточная экзотика, но и те стороны жестокой действительности (национальная рознь, религиозный фанатизм, жестокий семейный деспотизм), которые запечатлелись в его памяти окрашенными "самыми зловещими красками". Эпиграф В качестве эпиграфа к поэме Байрон взял строки из стихотворения "Ае fond kiss" Роберта Бернса (1759-1796). Песнь первая Земля как рай... злодеям предана! - Здесь Байрон имеет в виду Грецию, с XV в. находившуюся под гнетом Османской империи. ...отцова речь // Убийственней, чем русский меч... - В подлиннике: "...чем меч христианина...". В моих очах он, как араб. - В подлиннике: "...как араб или христианин, поверженный в битве". В примечании к этой строфе Байрон подчеркивает: "Турки ненавидят арабов (которые отплачивают им сторицей) еще сильнее, чем христиан". ...Осман рожден // ...От Тимарьетов неизменных... - Здесь Байрон имеет в виду Карасман-оглу, или Кара-Осман-оглу,одного из крупнейших землевладельцев Османской империи, правителя Магнезии. Тимарьеты - знатные турки, которые арендовали земельные участки у богатых землевладельцев и во время войны были обязаны не только служить в отрядах спаги (кавалерии), но и поставлять (в зависимости от размеров арендуемых земельных участков) конных воинов. Пасван-оглу (1758-1807) - паша, возглавлявший в 1797 г. противоправительственный мятеж янычар. Был схвачен и казнен.