в жажде доблестного дела, На брань с мужами рядом полетела. Та, кто, иголкой палец уколов Или заслышав крик совы, бледнела, По грудам мертвых тел, под звон штыков, Идет Минервой там, где дрогнуть Марс готов. 55 Ты слушаешь, и ты пленен, но, боже! Когда б ты знал, какой была она В кругу семьи, в саду иль в темной ложе! Как водопад, волос ее волна, Бездонна глаз лучистых глубина, Прелестен смех, живой и нестесненный, - И слово меркнет, кисть посрамлена, Но вспомни Сарагосы бастионы, Где веселил ей кровь мертвящий взгляд Горгоны. 56 Любимый ранен - слез она не льет, Пал капитан - она ведет дружину, Свои бегут - она кричит: вперед! И натиск новый смел врагов лавину. Кто облегчит сраженному кончину? Кто отомстит, коль лучший воин пал? Кто мужеством одушевит мужчину? Все, все она! Когда надменный галл Пред женщинами столь позорно отступал? 57 Но нет в испанках крови амазонок, Для чар любви там дева создана. Хоть в грозный час - еще полуребенок - С мужчиной рядом в бой идет она, В самом ожесточении нежна. Голубка в роли львицы разъяренной, И тверже, но и женственней она И благородней в прелести врожденной, Чем наши сплетницы с их пошлостью салонной. 58 Амур отметил пальчиком своим Ей подбородок нежный и чеканный, И поцелуй, что свил гнездо над ним, С горячих губ готов слететь нежданный. - Смелей! - он шепчет. - Миг настал желанный, Она твоя, пусть недостоин ты! Сам Феб ей дал загар ее румяный. Забудь близ этой яркой красоты Жен бледных Севера бесцветные черты! 59 В краях, не раз прославленных на лире, В гаремах стран, где медлит мой рассказ, Где славит жен и циник, злейший в мире, Хоть издали, хоть прячут их от нас, Чтоб ветерок не сдул их с мужних глаз, Среди красавиц томного Востока Испанку вспомни - и поймешь тотчас, Кто жжет сильней мгновенным блеском ока, Кто ангел доброты и гурия Пророка. 60 О ты, Парнас! Ты мне сияешь въяве, Не сновиденьем беглым, не мечтой, Но здесь, во всей тысячелетней славе, Запечатленный дикой красотой, На этой почве древней и святой. Так я ли, твой паломник, о могучий, Тебя хоть краткой не почту хвалой: О, пусть услышу отклик твой певучий И муза крыльями взмахнет над снежной кручей. 61 Как часто мне являлся ты во сне! Я слышал звуки древних песнопений, И час настал, и ты открылся мне. Я трепещу, и клонятся колени, Передо мной - певцов великих тени, И стыдно мне за слабый голос мой. О, где найти слова для восхвалений? И, бледный, умиленный и немой, Я тихо радуюсь: Парнас передо мной! 62 Сколь многие тебя в восторге пели, Ни разу не видав твоих красот. Не посетив страны твоей, - так мне ли Сдержать порыв, когда душа поет! Пусть Аполлон покинул древний грот, Где муз был трон, там ныне их гробница, - Но некий дух прекрасный здесь живет, Он в тишине лесов твоих таится, И вздохи ветру шлет, и в глубь озер глядится, 63 Так! Чтоб воздать хвалу тебе, Парнас, Души невольным движимый порывом, Прервал я об Испании рассказ, О той стране, что новым стала дивом, Родная всем сердцам вольнолюбивым, - Вернемся к ней. И если не венок (Да не сочтут меня глупцом хвастливым), От лавра Дафны хоть один листок Позволь мне унести - бессмертия залог. 64 Прощай! Нигде средь этих древних гор, Ни даже в дни Эллады золотые, Когда гремел еще дельфийский хор, Звучали гимны пифии святые, - Верь, не являлись девы молодые Прекрасней тех, что дивно расцвели Средь пылких нег в садах Андалусии, - О, если б мир им боги принесли, Хоть горький мир твоей, о Греция, земли! 65 Горда Севилья роскошью и славой, Прекрасны в ней минувшего черты, И все ж ты лучше, Кадикс многоглавый, Хоть похвалы едва ль достоин ты. Но чьей порок не соблазнял мечты, Кто не блуждал его тропой опасной, Пока блистали юности цветы? Вампир с улыбкой херувима ясной, Для каждого иной, для всех равно прекрасный! 66 Пафос погиб, когда царица нег Сама пред силой Времени склонилась, И на другой, но столь же знойный брег За нею Наслажденье удалилось. Та, кто измен любовных не стыдилась, Осталась верной лишь родным волнам, За эти стены белые укрылась, И в честь Киприды не единый храм, Но сотни алтарей жрецы воздвигли там. 67 С утра до ночи, с ночи до утра Здесь праздный люд на улицах толпится, Плащи, мантильи, шляпы, веера, Гирлянды роз - весь город веселится. Повсюду смех и праздничные лица, Умеренность на стыд обречена. Приехал - можешь с трезвостью проститься! Здесь царство песни, пляски и вина И, верите, любовь с молитвою дружна. 68 Пришла суббота - отдых и покой! Но христианам не до сладкой лени. Ведь завтра будет праздник, и какой! Все на корриду кинутся, к арене, Где пикадора, весь в кровавой пене, Встречает бык, от бешенства слепой. Прыжок! Удар! Конь рухнул на колени, Кишки наружу. Хохот, свист и вой! А женщины? Как все - поглощены борьбой! 69 И день седьмой ведет заря в тумане, Пустеет Лондон в этот день святой. Принарядясь, идут гулять мещане, Выходит смывший грязь мастеровой В неделю рая на воздух полевой. По всем предместьям катит и грохочет Карет, ландо, двуколок шумных рой, И конь, устав, уже идти не хочет, А пеший грубиян глумится и хохочет. 70 Один с утра на Темзу поспешил, Другой пешком поплелся на заставу, Тех манит Хайгет или Ричмонд-Хилл, А этот в Вер повел друзей ораву. По сердцу всяк найдет себе забаву, - Тем невтерпеж почтить священный Рог, А тем попить и погулять на славу, И, смотришь, пляшут, не жалея ног, С полночи до утра - и тянут эль и грог. 71 Безумны все, о Кадикс, но тобою Побит рекорд. На башне девять бьет, И тотчас, внемля колокола бою, Твой житель четки набожно берет. Грехам у них давно потерян счет, И все у Девы просят отпущенья (Ведь дева здесь одна на весь народ!), И в цирк несутся все без исключенья: Гранд, нищий, стар и млад - все жаждут развлеченья. 72 Ворота настежь, в цирке уж полно, Хотя еще сигнала не давали. Кто опоздал, тем сесть не суждено. Мелькают шпаги, ленты, шляпы, шали. Все дамы, все на зрелище попали! Они глазами так и целят в вас. Подстрелят мигом, но убьют едва ли И, ранив, сами вылечат тотчас. Мы гибнем лишь в стихах из-за прекрасных глаз. 73 Но стихло все. Верхом, как отлитые, Въезжают пикадоры из ворот. Плюмаж их белый, шпоры - золотые, Оружье - пика. Конь храпит и ржет, С поклоном выступают все вперед. По кругу вскачь, и шарф над каждым вьется. Их четверо, кого ж награда ждет? Кого толпа почтит, как полководца? Кому восторженно испанка улыбнется? 74 В средине круга - пеший матадор. Противника надменно ждет он к бою. Он облачен в блистательный убор, Он шпагу держит сильною рукою. Вот пробует медлительной стопою, Хорош ли грунт. Удар его клинка - Как молния. Не нужен конь герою, Надежный друг, что на рогах быка Нашел бы смерть в бою, но спас бы седока. 75 Трубят протяжно трубы, и мгновенно Цирк замер. Лязг засова, взмах флажком - И мощный зверь на желтый круг арены Выносится в пролет одним прыжком. На миг застыл. Не в бешенстве слепом, Но в цель уставясь грозными рогами, Идет к врагу, могучим бьет хвостом, Взметает гравий и песок ногами И яростно косит багровыми зрачками. 76 Но вот он стал. Дорогу дай, смельчак, Иль ты погиб! Вам биться, пикадоры! Смертелен здесь один неверный шаг, Но ваши кони огненны и скоры. На шкуре зверя чертит кровь узоры. Свист бандерилий, пик разящих звон... Бык повернул, идет, - скорее шпоры! Гигантский круг описывает он И мчится, бешенством и болью ослеплен. 77 И вновь назад! Бессильны пики, стрелы, Конь раненый, взвиваясь, дико ржет. Наездники уверены и смелы, Но тут ни сталь, ни сила не спасет. Ужасный рог вспорол коню живот, Другому - грудь. Как рана в ней зияет! Разверст очаг, где жизнь исток берет. Конь прянул, мчится, враг его бросает, Он гибнет, падая, но всадника спасает. 78 Средь конских трупов, бандерилий, пик, Изранен, загнан, изнурен борьбою, Стоит, храпя, остервенелый бык, А матадор взвивает над собою Свой красный шарф, он дразнит, нудит к бою, И вдруг прыжок, и вражий прорван строй, И бык летит сорвавшейся горою. Напрасно! Брошен смелою рукой, Шарф хлещет по глазам, - взмах, блеск, и кончен бой. 79 Где сращена с затылком мощным шея, Там входит сталь. Мгновенье медлит он, Не хочет, гордый, пасть к ногам злодея, Не выдаст муки ни единый стон. Но вот он рухнул. И со всех сторон Ревут, вопят, ликуют, бьют в ладони, Въезжает воз, четверкой запряжен, Втащили тушу, и в смятенье кони, Рванув, во весь опор бегут, как от погони. 80 Так вот каков испанец! С юных лет Он любит кровь и хищные забавы. В сердцах суровых состраданья нет, И живы здесь жестоких предков нравы. Кипят междоусобные расправы. Уже я мнил, война народ сплотит, - Увы! Блюдя обычай свой кровавый, Здесь другу мстят из-за пустых обид, И жизни теплый ключ в глухой песок бежит. 81 Но ревность, заточенные красотки, Невольницы богатых стариков, Дуэньи, и запоры, и решетки - Все минуло, все ныне - хлам веков. Чьи девы так свободны от оков, Как (до войны) испанка молодая, Когда она плясала средь лугов Иль пела песнь, венок любви сплетая, И ей в окно луна светила золотая? 82 Гарольд не раз любил, иль видел сон, Да, сон любви, - любовь ведь сновиденье. Но стал угрюмо-равнодушным он. Давно в своем сердечном охлажденье Он понял: наступает пробужденье, И пусть надежды счастье нам сулят, Кончается их яркое цветенье, Волшебный исчезает аромат, И что ж останется: кипящий в сердце яд. 83 В нем прелесть женщин чувства не будила, Он стал к ним равнодушней мудреца, Хотя его не мудрость охладила, Свой жар высокий льющая в сердца. Изведав все пороки до конца, Он был страстями, что отбушевали, И пресыщеньем обращен в слепца, И жизнеотрицающей печали Угрюмым холодом черты его дышали. 84 Он в обществе был сумрачен и хмур, Хоть не питал вражды к нему. Бывало, И песнь споет, и протанцует тур, Но сердцем в том участвовал он мало. Лицо его лишь скуку выражало. Но раз он бросил вызов сатане. Была весна, все радостью дышало, С красавицей сидел он при луне И стансы ей слагал в вечерней тишине. ИНЕСЕ Не улыбайся мне, не жди Улыбки странника ответной. К его бесчувственной груди Не приникай в печали тщетной. Ты не разделишь, милый друг, Страданья дней его унылых, Ты не поймешь причины мук, Которым ты помочь не в силах. Когда бы ненависть, любовь Иль честолюбье в нем бродило! Нет, не они велят мне вновь Покинуть все, что сердцу мило. То скука, скука! С давних пор Она мне сердце тайно гложет. О, даже твой прекрасный взор, Твой взор его развлечь не может! Томим сердечной пустотой, Делю я жребий Агасфера. И в жизнь за гробовой чертой, И в эту жизнь иссякла вера. Бегу от самого себя, Ищу забвенья, но со мною Мой демон злобный, мысль моя, - И в сердце места нет покою. Другим все то, что скучно мне, Дает хоть призрак наслажденья. О, пусть пребудут в сладком сне, Не зная муки пробужденья! Проклятьем прошлого гоним, Скитаюсь без друзей, без дома И утешаюсь тем одним, Что с худшим сердце уж знакомо. Но с чем же? - спросишь ты. О нет, Молчи, дитя, о том ни слова! Взгляни с улыбкой мне в ответ И сердца не пытай мужского. 85 Прости, прости, прекрасный Кадикс мой! Напрасно враг грозил высоким стенам, Ты был средь бурь незыблемой скалой, Ты не знаком с покорностью и пленом. И если, гневом распален священным, Испанца кровь дерзал ты проливать, То суд был над изменником презренным. Но изменить могла здесь только знать. Лишь рыцарь был готов чужой сапог лобзать. 86 Испания, таков твой жребий странный: Народ-невольник встал за вольность в бой. Бежал король, сдаются капитаны, Но твердо знамя держит рядовой. Пусть только жизнь дана ему тобой, Ему, как хлеб, нужна твоя свобода. Он все отдаст за честь земли родной, И дух его мужает год от года. "Сражаться до ножа!" - таков девиз народа. 87 Кто хочет знать Испанию, прочти, Как воевать Испания умела. Все, что способна месть изобрести, Все, в чем война так страшно преуспела, - И нож и сабля - все годится в дело! Так за сестер и жен испанцы мстят, Так вражий натиск принимают смело, Так чужеземных потчуют солдат И не сочтут за труд отправить сотню в ад. 88 Ты видишь трупы женщин и детей И дым над городами и полями? Кинжала нет - дубиной, ломом бей, Пора кончать с незваными гостями! На свалке место им, в помойной яме! Псам кинуть труп - и то велик почет! Засыпь поля их смрадными костями И тлеть оставь - пусть внук по ним прочтет, Как защищал свое достоинство народ! 89 Еще не пробил час, но вновь войска Идут сквозь пиренейские проходы. Конца никто не ведает пока, Но ждут порабощенные народы, Добьется ли Испания свободы, Чтобы за ней воспряло больше стран, Чем раздавил Писарро. Мчатся годы! Потомкам Кито мир в довольстве дан, А над Испанией свирепствует тиран. 90 Ни Сарагосы кровь, ни Альбуера, Ни горы жертв, ни плач твоих сирот, Ни мужество, какому нет примера, - Ничто испанский не спасло народ. Доколе червю грызть оливы плод? Когда забудут бранный труд герои? Когда последний страшный день уйдет И на земле, где галл погряз в разбое, Привьется Дерево Свободы, как родное? 91 А ты, мой друг! - но тщетно сердца стон Врывается в строфу повествованья. Когда б ты был мечом врага сражен, Гордясь тобой, сдержал бы друг рыданья. Но пасть бесславно, жертвой врачеванья, Оставить память лишь в груди певца, Привыкшей к одиночеству страданья, Меж тем как Слава труса чтит, глупца, - Нет, ты не заслужил подобного конца! 92 Всех раньше узнан, больше всех любим, Сберегшему так мало дорогого Сумел ты стать навеки дорогим. "Не жди его!" - мне явь твердит сурово. Зато во сне ты мой! Но утром снова Душа к одру печальному летит, О прошлом плачет и уйти готова В тот мир, что тень скитальца приютит, Где друг оплаканный о плачущем грустит. 93 Вот странствий Чайльда первая страница. Кто пожелает больше знать о нем, Пусть следовать за мною потрудится, Пока есть рифмы в словаре моем. Бранить меня успеете потом. Ты, критик мой, сдержи порыв досады! Прочти, что видел он в краю другом, Там, где заморских варваров отряды Бесстыдно грабили наследие Эллады. ПЕСНЬ ВТОРАЯ 1 Пою тебя, небесная, хоть к нам, Поэтам бедным, ты неблагосклонна. Здесь был, богиня мудрости, твой храм. Над Грецией прошли врагов знамена, Огонь и сталь ее терзали лоно, Бесчестило владычество людей, Не знавших милосердья и закона И равнодушных к красоте твоей. Но жив твой вечный дух средь пепла и камней. 2 Увы, Афина, нет твоей державы! Как в шуме жизни промелькнувший сон, Они ушли, мужи высокой славы, Те первые, кому среди племен Венец бессмертья миром присужден. Где? Где они? За партой учат дети Историю ушедших в тьму времен, И это все! И на руины эти Лишь отсвет падает сквозь даль тысячелетий. 3 О сын Востока, встань! Перед тобой Племен гробница - не тревожь их праха. Сменяются и боги чередой, Всем нить прядет таинственная Пряха. Был Зевс, пришло владычество Аллаха, И до тех пор сменяться вновь богам, Покуда смертный, отрешась от страха, Не перестанет жечь им фимиам И строить на песке пустой надежды храм. 4 Он, червь земной, чего он ищет в небе? Довольно бы того, что он живет. Но так он ценит свой случайный жребий, Что силится загадывать вперед. Готов из гроба кинуться в полет Куда угодно, только б жить подоле, Блаженство ль там или страданье ждет. Взвесь этот прах! Тебе он скажет боле, Чем все, что нам твердят о той, загробной доле. 5 Вот холм, где вождь усопший погребен, Вдали от бурь, от песен и сражений, - Он пал под плач поверженных племен. А ныне что? Где слезы сожалений? Нет часовых над ложем гордой тени, Меж воинов не встать полубогам. Вот череп - что ж? Для прошлых поколений Не в нем ли был земного бога храм? А ныне даже червь не приютится там. 6 В пробоинах и свод его и стены, Пустынны залы, выщерблен портал. А был Тщеславья в нем чертог надменный, Был Мысли храм, Души дворец блистал, Бурлил Страстей неудержимый шквал, Но все пожрал распада хаос дикий, Пусты глазницы, желт немой оскал. Какой святой, софист, мудрец великий Вернет былую жизнь в ее сосуд безликий? 7 "Мы знаем только то, - сказал Сократ, - Что ничего не знаем". И, как дети, Пред Неизбежным смертные дрожат. У каждого своя печаль на свете, И слабый мнит, что Зло нам ставит сети. Нет, суть в тебе! Твоих усилий плод - Судьба твоя. Покой обрящешь в Лете. Там новый пир пресыщенных не ждет. Там, в лоне тишины, страстей неведом гнет. 8 Но если есть тот грустный мир теней, Что нам мужи святые описали, Хотя б его софист иль саддукей В безумье знаний ложных отрицали, - Как было б чудно в элизийской дали, Где место всем, кто освещал наш путь, Услышать тех, кого мы не слыхали, На тех, кого не видели, взглянуть, К познавшим Истину восторженно примкнуть. 9 Ты, с кем ушли Любовь и Счастье в землю, Мой жребий - жить, любить, но для чего? Мы так срослись, еще твой голос внемлю, И ты жива для сердца моего. Ужель твое недвижно и мертво! Живу одной надеждой сокровенной, Что снова там услышу зов его. Так будь что будет! В этой жизни бренной Мое блаженство - знать, что ты в стране блаженной. 10 Я сяду здесь, меж рухнувших колонн, На белый цоколь. Здесь, о Вседержитель, Сатурна сын, здесь был твой гордый трон. Но из обломков праздный посетитель Не воссоздаст в уме твою обитель. Никто развалин вздохом не почтит, И, здешних мест нелюбопытный житель, На камни мусульманин не глядит, А проходящий грек поет или свистит. 11 Но кто же, кто к святилищу Афины Последним руку жадную простер? Кто расхищал бесценные руины, Как самый злой и самый низкий вор? Пусть Англия, стыдясь, опустит взор! Свободных в прошлом чтут сыны Свободы, Но не почтил их сын шотландских гор: Он, переплыв бесчувственные воды, В усердье варварском ломал колонны, своды. 12 Что пощадили время, турок, гот, То нагло взято пиктом современным. Нет, холоднее скал английских тот, Кто подошел с киркою к этим стенам, Кто не проникся трепетом священным, Увидев прах великой старины. О, как страдали скованные пленом, Деля богини скорбь, ее сыны, Лишь видеть и молчать судьбой обречены! 13 Ужель признают, не краснея, бритты, Что Альбион был рад слезам Афин, Что Грецию, молившую защиты, Разграбил полумира властелин! Страна свободы, страж морских пучин, Не ты ль слыла заступницей Эллады! И твой слуга, твой недостойный сын Пришел, не зная к слабому пощады, Отнять последнее сокровище Паллады! 14 Но ты, богиня, где же ты, чей взгляд Пугал когда-то гота и вандала? Где ты, Ахилл, чья тень, осилив ад И вырвавшись из вечного провала, В глаза врагу грозою заблистала? Ужель вождя не выпустил Плутон, Чтоб мощь его пиратов обуздала? Нет, праздный дух, бродил над Стиксом он И не прогнал воров, ломавших Парфенон. 15 Глух тот, кто прах священный не почтит Слезами горя, словно прах любимой. Слеп тот, кто меж обломков не грустит О красоте, увы, невозвратимой! О, если б гордо возгласить могли мы, Что бережет святыни Альбион, Что алтари его рукой хранимы. Нет, все поправ, увозит силой он Богов и зябких нимф под зимний небосклон. 16 Но где ж Гарольд остался? Не пора ли Продолжить с ним его бесцельный путь? Его и здесь друзья не провожали, Не кинулась любимая на грудь, Чтоб знал беглец, о ком ему вздохнуть. Хоть красоты иноплеменной гений И мог порой в нем сердце всколыхнуть, Он скорбный край войны и преступлений Покинул холодно, без слез, без сожалений. 17 Кто бороздил простор соленых вод, Знаком с великолепною картиной: Фрегат нарядный весело плывет, Раскинув снасти тонкой паутиной. Играет ветер в синеве пустынной, Вскипают шумно волны за кормой. Уходит берег. Стаей лебединой Вдали белеет парусный конвой. И солнца свет, и блеск пучины голубой. 18 Корабль подобен крепости плавучей. Под сетью здесь - воинственный мирок. Готовы пушки - ведь неверен случай! Осиплый голос, боцмана свисток, И вслед за этим дружный топот ног, Кренятся мачты и скрипят канаты. А вот гардемарин, еще щенок, Но в деле - хват и, как моряк завзятый, Бранится иль свистит, ведя свой дом крылатый. 19 Корабль надраен, как велит устав. Вот лейтенант обходит борт сурово, Лишь капитанский мостик миновав. Где капитан - не место для другого. Он лишнего ни с кем не молвит слова И с экипажем держит строгий тон. Ведь дисциплина - армии основа. Для славы и победы свой закон Британцы рады чтить, хотя им в тягость он. 20 Вей, ветер, вей, наш парус надувая, День меркнет, скоро солнце уж зайдет. Так растянулась за день наша стая, Хоть в дрейф ложись, пока не рассветет. На флагмане уже спускают грот. И, верно, остановимся мы вскоре, А ведь ушли б на много миль вперед! Вода подобна зеркалу. О, горе - Ленивой свиты ждать, когда такое море! 21 Встает луна. Какая ночь, мой бог! Средь волн дрожит дорожка золотая. В такую ночь один ваш страстный вздох, И верит вам красотка молодая. Неси ж на берег нас, судьба благая! Но Арион нашелся на борту И так хватил по струнам, запевая, Так лихо грянул в ночь и в темноту, Что все пустились в пляс, как с милыми в порту. 22 Корабль идет меж берегов высоких. Две части света смотрят с двух сторон. Там пышный край красавиц чернооких, Здесь - черного Марокко нищий склон. Испанский берег мягко освещен, Видны холмы, под ними лес зубчатый, А тот - гигантской тенью в небосклон Вонзил свои береговые скаты, Не озаренные косым лучом Гекаты. 23 Ночь. Море спит. О, как в подобный час Мы ждем любви, как верим, что любили, Что друг далекий ждет и любит нас, Хоть друга нет, хоть все о нас забыли. Нет, лучше сон в безвременной могиле, Чем юность без любимой, без друзей! А если сердце мы похоронили, Тогда на что и жизнь, что толку в ней? Кто может возвратить блаженство детских дней! 24 Глядишь за борт, следишь, как в глуби водной Дианы рог мерцающий плывет, И сны забыты гордости бесплодной, И в памяти встает за годом год, И сердце в каждом что-нибудь найдет, Что было жизни для тебя дороже, И ты грустишь, и боль в душе растет, Глухая боль... Что тягостней, о боже, Чем годы вспоминать, когда ты был моложе! 25 Лежать у волн, сидеть на крутизне, Уйти в безбрежность, в дикие просторы, Где жизнь вольна в беспечной тишине, Куда ничьи не проникали взоры; По козьим тропкам забираться в горы, Где грозен шум летящих в бездну вод, Подслушивать стихий мятежных споры, - Нет, одиноким быть не может тот, Чей дух с природою один язык найдет. 26 Зато в толпе, в веселье света мнимом, В тревогах, смутах, шуме суеты, Идти сквозь жизнь усталым пилигримом Среди богатств и жалкой нищеты, Где нелюбим и где не любишь ты, Где многие клянутся в дружбе ныне И льстят тебе, хоть, право, их черты Не омрачатся при твоей кончине - Вот одиночество, вот жизнь в глухой пустыне! 27 Насколько же счастливее монах, Глядящий из обители Афона На пик его в прозрачных небесах, На зелень рощ, на зыбь морского лона, На все, чем, озираясь умиленно, Любуется усталый пилигрим, Не в силах от чужого небосклона Уйти к холодным берегам родным, Где ненавидит всех и всеми нелюбим. 28 Но между тем мы долгий путь прошли, И зыбкий след наш поглотили воды, Мы шквал, и шторм, и штиль перенесли, И солнечные дни, и непогоды - Все, что несут удачи и невзгоды Жильцам морских крылатых крепостей, Невольникам изменчивой природы, - Все позади, и вот, среди зыбей - Ура! Ура - земля! Ну, други, веселей! 29 Правь к островам Калипсо, мореход, Они зовут усталого к покою, Как братья встав среди бескрайных год. И нимфа слез уже не льет рекою, Простив обиду смертному герою, Что предпочел возлюбленной жену. А вон скала, где дружеской рукою Столкнул питомца Ментор в глубину, Оставив о двоих рыдать ее одну. 30 Но что же царство нимф - забытый сон? Нет, не грусти, мой юный друг, вздыхая. Опасный трон - в руках у смертных жен, И если бы, о Флоренс дорогая, Могла любить душа, для чувств глухая, Сама судьба потворствовала б нам. Но, враг цепей, все узы отвергая, Я жертв пустых не принесу в твой храм И боль напрасную тебе узнать не дам. 31 Гарольд считал, что взор прекрасных глаз В нем вызывает только восхищенье, И, потеряв его уже не раз, Любовь теперь держалась в отдаленье, Поняв в своем недавнем пораженье, Что сердце Чайльда для нее мертво, Что, презирая чувства ослепленье, Он у любви не просит ничего, И ей уже не быть царицей для него. 32 Зато прекрасной Флоренс было странно: Как тот, о ком шептали здесь и там, Что он готов влюбляться непрестанно, Так равнодушен был к ее глазам. Да, взор ее, к досаде многих дам, Сражал мужчин, целил и ранил метко, А он - юнец! - мальчишка по годам, И не просил того, за что кокетка Нередко хмурится, но гневается редко. 33 Она не знала, что и Чайльд любил, Что в равнодушье он искал защиты, Что подавлял он чувств невольный пыл, И гордостью порывы их убиты, Что не было опасней волокиты, И в сеть соблазна многих он завлек, Но все проказы ныне им забыты, И хоть бы страсть в нем синий взор зажег, С толпой вздыхателей смешаться он не мог. 34 Кто лишь вздыхает - это всем известно, - Не знает женщин, их сердечных дел. Ты побежден, и ей неинтересно, Вздыхай, моли, но соблюдай предел. Иначе лишь презренье твой удел. Из кожи лезь - у вас не будет лада! К чему моленья? Будь остер и смел, Умей смешить, подчас кольни, где надо, При случае польсти, и страсть - твоя награда! 35 Прием из жизни взятый, не из книг! Но многое теряет без возврата, Кто овладел им. Цели ты достиг. Ты насладился, но чрезмерна плата: Старенье сердца, лучших сил утрата, И страсть сыта, но юность сожжена, Ты мелок стал, тебе ничто не свято, Любовь тебе давно уж не нужна, И, все мечты презрев, душа твоя больна. 36 Но в путь! Иной торопит нас предмет. Немало стран пройти мы обещали, И не игре Воображенья вслед, А волею задумчивой печали. Мы стран таких и в сказках не встречали, И даже утописты наших дней Такой картиной нас не обольщали, - Те чудаки, что исправлять людей Хотят при помощи возвышенных идей. 37 Природа-мать, тебе подобных нет, Ты жизнь творишь, ты создаешь светила. Я приникал к тебе на утре лет, Меня, как сына, грудью ты вскормила И не отвергла, пусть не полюбила. Ты мне роднее в дикости своей, Где власть людей твой лик не осквернила. Люблю твою улыбку с детских дней, Люблю спокойствие - но гнев еще сильней. 38 Среди мудрейших в главы хрестоматий, Албания, вошел твой Искандер. Героя тезка - бич турецких ратей - Был тоже рыцарь многим не в пример. Прекрасна ты, страна хребтов, пещер, Страна людей, как скалы, непокорных, Где крест поник, унижен калойер И полумесяц на дорогах горных Горит над лаврами средь кипарисов черных. 39 Гарольд увидел скудный остров тот, Где Пенелопа, глядя вдаль, грустила. Скалу влюбленных над пучиной вод, Где скорбной Сафо влажная могила. Дочь Лесбоса! Иль строф бессмертных сила От смерти не могла тебя спасти? Не ты ль сама бессмертие дарила! У лиры есть к бессмертию пути, И неба лучшего нам, смертным, не найти. 40 То было тихим вечером осенним, Когда Левкады Чайльд узнал вдали, Но мимо плыл корабль, и с сожаленьем На мыс глядел он. Чайльда не влекли