сиво, Потом слезу роняют, а потом - Мы вместе с ними ужинать идем. 180 Итак, Альфонсо каялся. Меж тем Красавица, ему не доверяя, Его еще простила не совсем, И, о пощаде полной умоляя, Стоял он перед ней уныл и нем, Как изгнанный Адам у двери рая, Исполнен покаянья и тоски. И вдруг... наткнулся он на башмаки! 181 Ну что же - возразите вы - не чудо Увидеть в спальне дамский башмачок! Увы, друзья, скрывать от вас не буду: То были башмаки для крупных ног! Альфонсо покраснел. Мне стало худо! Я, кажется, от страха занемог! Альфонсо, форму их проверив тщательно, Вскипел и разъярился окончательно. 182 Он выбежал за шпагою своей, А наша донна к шкафу подбежала: "Беги, мой милый друг, беги скорей! - Она, открывши дверцы, прошептала, - В саду темно, не видно сторожей, На улицах еще народу мало!! Я слышу, он идет! Спеши! Спеши! Беги! Прощай, звезда моей души!" 183 Совет, конечно, был хорош и верен, Но слишком поздно был преподнесен И потому, как водится, потерян. Досадой и волненьем потрясен, Одним прыжком Жуан уж был у двери, Но тут с Альфонсо повстречался он: Тот был в халате и во гневе яром, Но сбил его Жуан одним ударом. 184 Свеча потухла. Кто-то закричав, Антония вопила: "Воры! Воры!" Никто из слуг на крик не отвечал. Альфонсо, озверевший от позора, Жестокою расправой угрожал. Жуан в припадке пылкого задора Как турок на Альфонса налетел: Он жертвою быть вовсе не хотел. 185 Альфонсо шпагу выронил впотьмах, Чего Жуан, по счастью, не заметил. Будь эта шпага у него в руках, Давно б Альфонсо не было на свете. Они, тузя друг друга впопыхах, Барахтались, как маленькие дети. Ужасный час, когда плохой жене Грозит опасность овдоветь вдвойне! 186 Мой Дон-Жуан отважно отбивался, И скоро кровь ручьями полилась Из носа мужа. Он перепугался И выпустил соперника, смутясь. Но, к сожаленью, рыцарь мой остался, Из цепких рук его освободясь, - Как молодой Иосиф из Писания, В решительный момент без одеяния! 187 Тут прибегали слуги. Стыд и страх! Какое зрелище предстало взору: В крови синьор, Антония в слезах, И в обмороке юная синьора! Следы жестокой схватки на коврах: Осколки ваз, оборванные шторм. Но Дон-Жуан проворен был и смел И за калитку выскочить успел. 188 Тут кончу я. Не стану воспевать, Как мой Жуан, нагой, под кровом ночи (Она таких готова покрывать!) Спешил домой и волновался очень, И что поутру стали толковать, И как Альфонсо, зол и озабочен, Развод затеял. Обо всем как есть В газетах все вы можете прочесть. 189 Расскажет вам назойливая пресса, Как протекал процесс и сколько дней, Какие были новые эксцессы, Что говорят о нем и что о ней. (Среди статей, достойных интереса, Гернея стенограмма всех точней: Он даже побывал для этой цели В Мадриде, как разведать мы успели.) 190 Инеса, чтобы как-нибудь утих Ужасный шум великого скандала (В Испании уж не было таких Со времени нашествия вандала!), Двенадцать фунтов свечек восковых Святой Марии-деве обещала, А сына порешила отослать В чужих краях забвенья поискать. 191 Он мог бы там набраться новых правил, Узнать людей, усвоить языки, В Италии б здоровье он поправил, В Париже излечился б от тоски. Меж тем Альфонсо Юлию отправил Замаливать в монастыре грехи. Я чувств ее описывать не стану, Но вот ее посланье к Дон-Жуану. 192 "Ты уезжаешь. Это решено И хорошо и мудро, - но ужасно! Твое младое сердце суждено Не мне одной, и я одна несчастна! Одно искусство было мне дано. Любить без меры! Я пишу неясно, Но пятна на бумаге не следы Горячих слез: глаза мои горды. 193 Да, я любила и люблю - и вот Покоем, честью и души спасеньем Пожертвовала страсти. Кто поймет, Что это я пишу не с огорченьем? Еще теперь в душе моей живет Воспоминанье рядом со смиреньем Не смею ни молить, ни упрекать, Но, милый друг, могу ли не вздыхать? 194 В судьбе мужчин любовь не основное, Для женщины любовь и жизнь - одно, В парламенте, в суде, на поле боя Мужчине подвизаться суждено. Он может сердце вылечить больное Успехами, почетом, славой, но Для нас одно возможно излеченье: Вновь полюбить для нового мученья! 195 Ты будешь жить, ласкаем и любим, Любя, лаская и пленяя многих, А я уйду с раскаяньем моим В молчанье дней молитвенных и строгих. Но страсти пыл ничем непобедим: Я все еще горю, я вся в тревоге! Прости меня! Люби меня! Не верь Моим словам: все кончено теперь! 196 Да, я слаба и телом и душой, Но я способна с мыслями собраться. Как волны океана под грозой, Мои мечты покорные стремятся Лишь к одному тебе. Одним тобой Могу я жить, дышать и наслаждаться: Так в компасе настойчивый магнит К заветной точке рвется и дрожит. 197 Все сказано, но у меня нет силы Проститься навсегда с моей весной. Я так тебя любила, друг мой милый, Такой жестокий жребий предо мной! Зачем меня страданье не убило? Мне суждено остаться вновь одной, Разлуку пережить и удалиться, Тебя любить и о тебе молиться!" 198 Она писала это billet doux* На листике с каемкой золотою: Казалось, было ей невмоготу Скрепить письмо печатью вырезною С девизом нежным "Elle vous suit partout"**, Что означает: "Я всегда с тобою", С подсолнечником, верности цветком, Который всем любовникам знаком. {* Любовная записка (франц.).} {*"Она всюду следует за вами" (франц.).} 199 Вот первое Жуана приключенье. О новых я не смею продолжать: Мне нужно прежде умное сужденье И вкусы нашей публики узнать: Их милость укрепляет самомненье, А их капризам надо потакать. Но если одобренье заслужу я, То через год даю главу вторую. 200 Эпической была наречена Моя поэма. В ней двенадцать книг, Любовь, страданья, бури и война, И блеск мечей, и тяжкий лязг вериг, Вождей, князей, героев имена, Пейзажи ада, замыслы владык: Все без обмана, в самом лучшем стиле, Как нас Гомер с Вергилием учили. 201 Давно мы с Аристотелем друзья: Сей vade mecum* каждому годится. Его поэтов дружная семья Влюбленно чтит, им хор глупцов гордится. Прозаик любит белый стих, но я За рифму, дело мастера боится! А у меня запас всегда готов Сравнений, и цитат, и острых слов. {* Путеводитель; буквально: иди за мной (лат.).} 202 Есть у меня отличие одно От всех, писавших до меня поэмы, Но мне заслугой кажется оно: Ошибки предков замечаем все мы, И эту доказать не мудрено: Они уж слишком украшают тему, За вымыслом блуждая вкривь и вкось, А мне вот быть правдивым удалось! 203 А ежели вы склонны сомневаться, Узнаете вы правду из газет, Могу и на историю сослаться, На оперу, на драму, на балет; Да наконец, уж если признаваться, Я расскажу вам (это не секрет!): Я видел сам недавно, как в Севилье Жуана черти в бездну утащили! 204 Уж если я до прозы снизойду, То заповеди напишу поэтам: Я всех моих собратий превзойду, Подобным занимавшихся предметом, Всем вкусам я итоги подведу И назову сей ценный труд при этом: "Лонгин с бутылкой", или "Всяк пиит Будь сам себе закон и Стагирит". 205 Чти Мильтона и Попа; никогда Не подражай мужам Озерной школы: Их Вордсворт - безнадежная балда, Пьян Колридж, а у Саути слог тяжелый; У Кэмбела стихи - одна вода, А трудный Крабб - соперник невеселый; От Роджерса ни строчки не бери И с музой Мура флирта не твори. 206 Не пожелай от Созби ни Пегаса, Ни музы, ни всего его добра, Не клевещи на ближних для прикрасы И сплетнями не оскверняй пера, Пиши без принужденья, без гримасы, Пиши, как я (давно уже пора!), Целуй мою лозу, а не желаешь - Ты на своей спине ее узнаешь! 207 Уж если вы хотите утверждать, Что этот мой рассказ лишен морали, То мне придется искренне сказать, Что вы его ни разу не читали! Рассказ мой весел, не хочу скрывать. (Я враг нравоучительной печали!) В двенадцатой же песне я хотел Изобразить всех грешников удел. 208 Но тем из вас, чей извращенный разум, Улик и сплетен разбирая хлам, Все доводы опровергая разом, Не веря мне и собственным глазам, Твердит про "аморальную заразу", - Я вам скажу - пиитам и попам: "Вы просто лжете, дорогие сэры! Точнее - заблуждаетесь без меры!" 209 Я рад во вкусе бабушек писать. Я ссориться с читателем не смею, Мне все же лавры хочется стяжать Эпической поэмою моею. (Ребенку надо что-нибудь сосать, Чтоб зубки прорезались поскорее!) Я, чтоб читатель-скромник не бранил, "Британский вестник" бабушкин купил. 210 Я взятку положил в письмо к издателю И даже получил его ответ: Он мило обещал (хвала создателю!) Статью - хвалебных отзывов букет! Но если он (что свойственно приятелю) Обманет и меня, и целый свет И желчью обольет меня язвительно, - Он деньги взял с меня, ему простительно. 211 Но верю я: священный сей союз Меня вполне спасет от нападенья, И ублажать журналов прочих вкус Не стану в ожиданье одобренья! Они не любят наших юных муз, И даже в "Эдинбургском обозренье" Писатель, нарушающий закон, Весьма жестокой каре обречен. 212 "Non ego hoc ferrem calida juventa"*, - Гораций говорил, скажу и я: Лет семь тому назад - еще до Бренты - Была живее вспыльчивость моя: Тогда под впечатлением момента Удары все я возвращал, друзья. Я б это дело втуне не оставил, Когда Георг, по счету третий, правил. {* "Я не стерпел бы этого в дни пылкой юности" (ит.).} 213 Но в тридцать лет седы мои виски, Что будет в сорок - даже и не знаю: Поглядывать я стал на парики. Я сердцем сед! Еще в начале мая Растратил я хорошие деньки, Уж я себя отважным не считаю: Я как-то незаметно промотал И смелости и жизни капитал. 214 О, больше никогда на сердце это Не упадет живительной росой Заветный луч магического света, Рождаемый восторгом и красой! Подобно улью пчел, душа поэта Богата медом - творческой весной; Но это все - пока мы сами в силах Удваивать красу предметов милых! 215 О, никогда не испытаю я, Как это сердце ширится и тает, Вмещая все богатства бытия, И гневом и восторгом замирает. Прошла навек восторженность моя. Бесчувственность меня обуревает, И вместо сердца слышу все ясней Рассудка мерный пульс в груди моей. 216 Минули дни любви. Уж никогда Ни девушки, ни женщины, ни вдовы Меня не одурачат, господа! Я образ жизни избираю новый: Все вина заменяет мне вода, И всех страстей отбросил я оковы, Лишь скупости предаться я бы мог, Поскольку это - старческий порок. 217 Тщеславию я долго поклонялся, Но божествам Блаженства и Печали Его я предал. Долго я скитался, И многие мечты меня прельщали; Но годы проходили, я менялся. О, солнечная молодость! Не я ли Растрачивал в горячке чувств и дум На страсти - сердце и на рифмы - ум... 218 В чем слава? В том, чтоб именем своим Столбцы газет заполнить поплотнее. Что слава? Просто холм, а мы спешим Добраться до вершины поскорее. Мы пишем, поучаем, говорим, Ломаем копья и ломаем шеи, Чтоб после нашей смерти помнил свет Фамилию и плохонький портрет! 219 Египта царь Хеопс, мы знаем с вами, Для памяти и мумии своей Себе воздвиг над многими веками Гигантский небывалый мавзолеи. Он был разграблен жадными руками, И не осталось от царя царей, Увы, ни горсти праха. Так на что же Мы, грешные, надеяться-то можем? 220 Но все же, философию ценя, Я часто говорю себе: увы, Мы - существа единственного дня, И наш удел-удел любой травы! Но юность и у вас и у меня Была приятна, согласитесь вы! Живите же, судьбу не упрекая, Копите деньги. Библию читая!.. 221 Любезный мой читатель (а верней - Любезный покупатель), до свиданья! Я жму вам руку и на много дней Вам искренне желаю процветанья. Мы встретимся, пожалуй, попоздней, Коль явится на то у вас желанье. (Я от собратьев отличаюсь тем, Что докучать я не люблю совсем!) 222 "Иди же, тихий плод уединенья! Пускай тебя по прихоти несет Веселых вод спокойное теченье, И мир тебя когда-нибудь найдет!" Уж если Боб находит одобренье И Вордсворт понят - мой теперь черед! Четыре первых строчки не считайте Моими: это Саути, так и знайте! ПЕСНЬ ВТОРАЯ 1 О вы, друзья, кому на обученье Цвет молодежи всех народов дан, - Секите всех юнцов без сожаленья Во исправление нравов разных стран! Напрасны оказались наставленья Мамаши образцовой, и Жуан, Чуть только на свободе очутился, Невинности и скромности лишился. 2 Начни он просто школу посещать, Учись он ежедневно и помногу, Он не успел бы даже испытать Воображенья раннюю тревогу О, пламенного климата печать! О, ужас и смятенье педагога! Как был он тих, как набожен! И вот В шестнадцать лет уж вызвал он развод. 3 По правде, я не слишком удивлен, Все к этому вело, судите сами Осел-наставник, величавый тон Мамаши с философскими мозгами. Хорошенькая женщина и дон Супруг, слегка потрепанный годами, Стеченье обстоятельств, как назло, Неотвратимо к этому вело. 4 Вокруг своей оси весь мир кружится: Мы можем, восхваляя небеса, Платить налоги, жить и веселиться, Приспособляя к ветру паруса, Чтить короля, у доктора лечиться, С попами говорить про чудеса, - И мы за это получаем право На жизнь, любовь и, может быть, на славу. 5 Итак, поехал в Кадис мой Жуан. Прелестный город; я им долго бредил. Какие там товары южных стран! А девочки! (Я разумею - леди!) Походкою и то бываешь пьян, Не говоря о пенье и беседе, - Чему же уподобит их поэт, Когда подобных им на свете нет! 6 Арабский конь, прекрасная пантера, Газель или стремительный олень - Нет, это все не то! А их манеры! Их шали, юбки, их движений лень! А ножек их изящные размеры! Да я готов потратить целый день, Подыскивая лучшие сравненья, Но муза, вижу я, иного мненья. 7 Она молчит и хмурится. Постой! Дай вспомнить нежной ручки мановенье, Горячий взор и локон золотой! Пленительно-прекрасное виденье В душе, сияньем страсти залитой! Я забывал и слезы и моленья, Когда они весною при луне Под "фаццоли" порой являлись мне. 8 Но ближе к делу. Маменька послала Жуана в Кадис, чтобы блудный сын Пустился года на три - срок немалый В чужие страны странствовать один. Таким путем Инеса отрывала Его от всех, казалось ей, причин Грехопадении всяческих: не скрою, Был для нее корабль - ковчегом Ноя. 9 Жуан велел лакею своему Упаковать баулы кочевые. Инесе стало грустно - потому, Что уезжал он все-таки впервые На долгий срок. Потом она ему Вручила на дорогу золотые Советы и монеты; наш герой Из этих двух даров ценил второй. 10 Инеса между тем открыла школу Воскресную для озорных детей, Чей нрав неукротимый и тяжелый Сулил улов для дьявольских сетей. С трех лет младенцев мужеского пола Здесь розгами стегали без затей. Успех Жуана в ней родил решенье Воспитывать второе поколенье. 11 И вот готов к отплытью Дон-Жуан; Попутный ветер свеж, и качка злая: Всегда в заливе этом океан, Соленой пеной в путников швыряя, Бурлит, чертовской злобой обуян. Уж я-то нрав его отлично знаю! И наш герой на много-много дней Прощается с Испанией своей. 12 Когда знакомый берег отступает В туманы моря, смутная тоска Неотвратимо нас обуревает - Особенно, конечно, новичка. Все берега, синея, исчезают, Но помню я - как снег и облака, Белея, тают берега Британии, Нас провожая в дальние скитания. 13 Итак, Жуан на палубе стоял. Ругались моряки, скрипели реи, Выл ветер, постепенно исчезал Далекий город, пятнышком чернея. Мне от морской болезни помогал Всегда бифштекс. Настаивать не смею, Но все же, сэр, примите мой совет: Попробуйте, худого в этом нет. 14 Печально он на палубе стоял, Взирая на Испанию родную. Любой солдат, который покидал Свою отчизну, знает боль такую; Любой душой и сердцем трепетал, Любой в минуту эту роковую, Забыв десятки гнусных лиц и дел, На шпиль церковный горестно глядел. 15 Он оставлял любовницу, мамашу И, что важней, не оставлял жены. Он сильно горевал, и - воля ваша - Вы все ему сочувствовать должны: И нам, испившим опытности чашу, Часы прощанья все - таки грустны, Хоть чувства в нас давно оледенели, - А наш красавец плакав в самом деле. 16 Так плакали Израиля сыны У Вавилонских рек о днях счастливых, - И я б заплакал в память старины, Да муза у меня не из плаксивых. Я знаю, путешествия нужны Для юношей богатых и пытливых: Для упаковки им всего нужней Листки поэмы ветреной моей. 17 Жуан рыдал, и слез текли ручьи Соленые - в соленое же море "Прекрасные - прекрасной" - ведь сии Слова произносила в Эльсиноре Мать принца датского, цветы свои На гроб Офелии бросая. В горе, Раскаяньем томимый и тоской, Исправиться поклялся наш герой. 18 "Прощай, моя Испания, - вскричал он. - Придется ль мне опять тебя узреть? Быть может, мне судьба предназначала В изгнанье сиротливо умереть! Прощай, Гвадалкивир! Прощайте, скалы, И мать моя, и та, о ком скорбеть Я обречен!" Тут вынул он посланье И перечел, чтоб обострить страданье. 19 "Я не могу, - воскликнул Дон-Жуан, - Тебя забыть и с горем примириться! Скорей туманом станет океан И в океане суша растворится, Чем образ твой - прекрасный талисман - В моей душе исчезнет; излечиться Не может ум от страсти и мечты!" (Тут ощутил он приступ тошноты.) 20 "О Юлия! (А тошнота сильнее.) Предмет моей любви, моей тоски!.. Эй, дайте мне напиться поскорее! Баттиста! Педро! Где вы, дураки?.. Прекрасная! О боже! Я слабею! О Юлия!.. Проклятые толчки!.. К тебе взываю именем Эрота!" Но тут его слова прервала... рвота. 21 Он спазмы ощутил в душе (точней - В желудке), что, как правило, бывает, Когда тебя предательство друзей, Или разлука с милой угнетает, Иль смерть любимых - и в душе твоей Святое пламя жизни замирает. Еще вздыхал бы долго Дон-Жуан, Но лучше всяких рвотных океан. 22 Любовную горячку всякий знает: Довольно сильный жар она дает, Но насморка и кашля избегает, Да и с ангиной дружбы не ведет. Недугам благородным помогает, А низменных - ив слуги не берет! Чиханье прерывает вздох любовный, А флюс для страсти вреден безусловно. 23 Но хуже всех, конечно, тошнота. Как быть любви прекрасному пыланью При болях в нижней части живота? Слабительные, клизмы, растиранья Опасны слову нежному "мечта", А рвота для любви страшней изгнанья! Но мой герой, как ни был он влюблен, Был качкою на рвоту осужден. 24 Корабль, носивший имя "Тринидада", В Ливорно шел; обосновалось там Семейство по фамилии Монкада - Родня Инесе, как известно нам Друзья снабдить Жуана были рады Письмом, которое повез он сам. О том, чтобы за ним понаблюдали и С кем нужно познакомили в Италии. 25 Его сопровождали двое слуг И полиглот - наставник, дон Педрилло, - Веселый малый, но морской недуг Его сломил: всю ночь его мутило! В каюте, подавляя свой испуг, Он помышлял о береге уныло, А качка, все сдвигая набекрень, Усиливала страшную мигрень. 26 Да, ветер положительно крепчал, И к ночи просто буря разыгралась. Хоть экипаж ее не замечал, Но пассажирам все - таки не спалось. Матросов ветер вовсе не смещал, Но небо испугало. Оказалось, Что паруса приходится убрать, Из спасенья мачты потерять. 27 В час ночи шквал ужасный налетел, Швырнул корабль с размаху, как корыто; Открылась течь, и остов заскрипел, Большая мачта оказалась сбита. Корабль весь накренился и осел, Как раненый, не чающий защиты; И скоро, в довершение беды, Набралось в трюмах фута три воды. 28 Часть экипажа, устали не зная, Взялась за помпы, прочие меж тем Пробоину искали, полагая, Что можно бы заткнуть ее совсем. Напрасный труд: упрямая и алая Вода, наперекор всему и всем, Просачивалась буйно сквозь холстину, Тюки белья, атласа и муслина. 29 Ничто б несчастным не могло помочь - Ни стоны, ни молитвы, ни проклятья, И все ко дну пошли бы в ту же ночь, Когда б не помпы. Вам, мои собратья, Вам, мореходы Англии, не прочь Чудесные их свойства описать я: Ведь помпы фирмы Мэнна - без прикрас! - Полсотни тонн выкачивают в час. 30 С рассветом буря стала утихать И даже течь как будто ослабела. Матросы, не решаясь отдыхать, Насосами работали умело. Но к ночи ветер поднялся опять, И море беспокойно заревело, А ураган, набравшись новых сил, Корабль одним ударом накренил. 31 Измученный, лежал он без движенья, На палубы нахлынула вода. (Картин пожаров, битв и разрушенья Не забывают люди никогда, Но, хоть рождают боль и сожаленье Разбитые сердца и города, Всем уцелевшим, как давно известно, О катастрофе вспомнить интересно.) 32 Матросы, топором вооружась, Грот - мачту торопливо подрубили, Но, как бревно, лежал, не шевелясь, Как будто ослабевший от усилий, Больной корабль; тревожно суетясь, Фок - мачту и бушприт они свалили - И, как старик, что превозмог недуг, Корабль с усильем выпрямился вдруг. 33 Естественно, что в час такой плачевный Всех пассажиров ужас обуял: И аппетит их, и покой душевный Жестокой бури приступ нарушал. Ведь даже и матросы, к повседневной Опасности привыкнув, каждый шквал Встречают смело, только дозой грога И рома ободренные немного. 34 Ничто так ре способно утешать, Как добрый ром и пламенная вера: Матросы, собираясь умирать, И пили и молились свыше меры; А волны продолжили бушевать, Клубились тучи в небе мутно - сером, И, вторя вою океана, ввысь Проклятья, стоны и мольбы неслись. 35 Но Дон-Жуан один не растерялся, Находчивость сумел он проявить: Он вынул пистолет и попытался Безумство на борту остановить, И экипаж ему повиновался; Они страшились пули, может быть, Сильней, чем волн, хоть моряки считают, Что во хмелю тонуть им подобает. 36 Идти ко дну готовясь через час, Они просили грогу. Но упорно Жуан им отвечал: "Меня и вас Погибель ждет, но умирать позорно В обличье скотском!" Власти подчинись, Ему внимали пьяницы покорно, И сам Педрилло, выбившись из сил, Напрасно грогу у него просил. 37 Старик несчастный был разбит совсем: Он жаловался громко, и молился, И каялся в грехах, и клялся всем, Что он теперь вполне переродился; Теперь, не отвлекаемый ничем, В науки б он прилежно погрузился, Никто его не мог бы соблазнить Для Дон-Жуана Санчо Пансой быть. 38 Потом опять надежда появилась - К рассвету ветер несколько утих. Но с прежней силой течь возобновилась; Усилий не жалея никаких, Команда вновь за помпы ухватилась, А два десятка слабых и больных На солнце сели, кости прогревая И к парусам заплаты пришивая. 39 Желая течь хоть как-нибудь унять, Они под киль поддели парусину. Пусть кораблю без мачт не совладать С разгулом урагана и пучины, Но никогда не нужно унывать, Встречая даже страшную кончину! Хоть умирать приходится лишь раз, Но как - вот это беспокоит нас! 40 Швыряли волны их и ветры били По воле и по прихоти своей. Матросы и руля не укрепили, И отдыха не знали много дней, Но ждали все же наступленья штиля (Надежда подкрепляет всех людей). Корабль, конечно, плыл еще куда - то, Но по сравненью с уткой - плоховато. 41 Пожалуй, ветер стал ослабевать, Зато корабль держался еле-еле, И все, кто начал это сознавать, Насупились и явно оробели; Притом воды им стало не хватать. Напрасно в телескоп они глядели: Ни паруса, ни полосы земли - Лишь море предвечернее вдали. 42 А к ночи снова буря разыгралась, И в трюме и на палубе опять Вода, как накануне, показалась. Все знали, что теперь несдобровать. Все помпы отказали. Оставалось На жалость волн и бури уповать, - А волны столь же к жалости способны, Как люди в дни войны междоусобной. 43 Вот плотник, со слезами на глазах, Измученный, явился к капитану. Он был силен, хотя уже в годах, Не раз уж он по злому океану Отважно плавал, и отнюдь не страх Его заставил плакать, - но не странно, Что он заплакал: он семью имел И в страшный час детей своих жалел. 44 Корабль тонул. Мольбы и заклинания, Все пассажиры начали кричать: По сотне свеч угодникам заранее Несчастные старались обедать. Иные в этом хаосе стенания Спешили шлюпки на море спускать. Один к Педрилло бросился в смятенье, Прося хоть у него благословенья. 45 Иные наряжались, торопясь, Как будто на воскресное гулянье; Иные рвали волосы, крестясь, И плакали, кляня существованье; Иные, в лодке плотно умостясь, Утешились на время от сознанья, Что лучше корабля хороший челн Противиться способен гневу волн. 46 Но, к сожаленью, в этом состоянье, Усталые от страха и тоски, Они тащили в диком состязанье Куда попало кадки и тюки. Ведь, даже умирая, о питанье Мечтают люди, смыслу вопреки! Но в катер погрузили очень мало: Мешок с галетами и бочку сала. 47 Зато в баркас успели взять и ром, И хлеб, слегка подмоченный, и мясо - Свинину и говядину; притом Воды бочонок взяли для баркаса И даже пять огромных фляг с вином - По существу, немалые запасы! Хотя при обстоятельствах таких И на неделю б не хватило их. 48 Все остальные лодки потеряли В начале шторма. Впрочем, и баркас Был в жалком состоянье и едва ли Мог долго продержаться. Но сейчас Не думали об этом: все мечтали За борт скорее прыгнуть, чтобы час Урвать у жизни: всем уж ясно стало, Что лодок для спасенья не хватало. 49 Вот сумерки, как лиловатый дым, Над водною пустыней опустились; Ночь надвигалась облаком густым, И лица все бледнее становились: За этой пеленой, казалось им, Черты чего - то гневного таились. Двенадцать дней их страх сводил с ума, Теперь его сменила смерть сама. 50 Кто в силах был - трудились над плотом: Нелепая затея в бурном море; Хотя смешного мало было в том, Но остальные, облегчая горе, Над ними насмехались. Крепкий ром Подогревал веселье. В страшной своре Полубезумцев, полумертвецов Их дикий смех казался визгом псов. 51 К восьми часам бочонки, доски, реи - Все побросали в море, что могли. По небу тучи, сумрачно темнея, Скрывая звезды, медленно ползли. От корабля отчалив поскорее, Как можно дальше лодки отошли. Вдруг черный остов дрогнул, накренился И как - то сразу в воду погрузился. 52 И тут вознесся к небу страшный крик Прощанья с жизнью. Храбрые молчали, Но вой трусливых был смертельно дик; Иные, в волны прыгая, рыдали, И волны жадно поглощали их, И снова пасть пучины разевали. Так в рукопашной схватке в жажде жить Спешат враги друг друга задушить. 53 Вот над могучим воем урагана Еще один последний общий стон Рванулся в тьму полночного тумана И снова, громом бури заглушен, Умолк в пустыне черной океана; Но ветер доносил со всех сторон Лишь крики одиноких утопавших - Агонию пловцов ослабевавших. 54 Нагруженные лодки отошли Заранее, но те, кто были в них, Едва ли верить искренне могли Теперь в спасенье бренных тел своих, Куда бы волны их ни понесли. В баркасе только тридцать было их, А в катере лишь девять поместилось, Погрузка неразумно проводилась. 55 Все прочие - душ около двухсот - Расстались с христианскими телами. Утопленник недель по восемь ждет, Носимый океанскими волнами,