ограммы, Что нам уделят (уделить хотят). Но я надеюсь выжить вопреки им, На зло уму, наперекор стихиям. * * * 21 января 1943 Вносила на пшено и поросят. Купили поросят, но толку мало -- И те пока, не знаем, где гостят -- Начальство знает где, но толку мало От знанья их всем тем, кто в аппарат, Увы, не входит, и таких не мало. Сын говорит мне: Дай тебе бока Поглажу -- больно стала ты тонка! * * * 7 апреля 1943 Вновь в вихре огородных наслаждений! Вчера таскали ведрами навоз И, чтоб отмежеваться от хождений И к нам прыжков с перрона под откос, Просили проволочных заграждений С шипами и столбов, и удалось. Мне этот год участок дан хороший -- А прошлой осенью у нас с Антошей Все воровали с пограничных гряд, Что были при дороге у помойки. Но трестовцы меня спихнуть глядят, Куда глядят глаза, хоть в этом стойки. Тотчас судьбу и возблагодарят, Как только не замру над ними в стойке. Но мне податься некуда -- навряд Они теперь меня куда скостят. * * * 9 апреля 1943 Теперь сижу над вышивкой платочной В закрай батистового полотна, Орнамент мелкий, пестрый да цветочный, Пойдет, как думаю, на семена. Платки здесь ходят по цене не точной Пяти стаканов ярого пшена, А в рубликах с полста до девяноста -- И хорошо. Последнее ж не просто. Родители кукуют на пайке В 400 грамм хлеба и кашица, Отец изнылся ржою в наждаке, Что он голодный, стонет и томится. Накидки загнала им на толчке За 5 кг пшена, еще разжиться Деньгами удалось, все им снесла. Пшено взяла, а денег не взяла. За строченое полотенце дали 2 к. пшеницы, полтора -- пшена. Все это мы с Антошей проедали. А литру молока -- 100 р. цена. К. мяса -- 200 р., 600 и дале. Пшено -- с 280-ти на 250, пшеница -- 150 р. Картошка 100 р/к -- таков театр! Хлеб -- 100 р., керосин теперь 60 -- Зимой был до 80 р/л -- Ни табака, ни водки не хотят Теперь давать нам -- чудеса! Л.Кэррол! Бывало трикотаж был. Нет! Отпад! Нет масла! 1000 р. на рынке! Перл! Но цены могут снизиться чудок, Когда на Волге тронется ледок. Приехать к вам в Москву? Что за резон-то? Попробуем освоить огород, А нет -- тут и уйдем за горизонт-то. Коль с огородом дело не пойдет И выяснится приближенье фронта -- Тогда черед отъезда и придет. А так -- ропща -- как раз осердишь Бога. Углом своим довольны мы премного. Антоша нынче, в общем, ничего, Немного худ, совсем немного зелен. Находят малокровье у него. В диетстоловой ныне он пристрелян. Мне, правда, не понятно одного -- Что за названьем этот пункт наделен: Повсюду грязь, в тарелках дрянь, бурда -- Но все ж приходится ходить туда. Час на дорогу, очередь два часа И час обратно -- в общем пять часов. Конечно же, нет и в помине мяса, Но на 16 тысяч детских ртов Всего две тыщи мест -- вот в чем весь сказ, а Бездушие, злодейский вид чинов Военкоматских! Боги, мои боги! Какое счастье обивать пороги! * * * 22 апреля 1943 Увы, столь осложнилась жизнь моя, Что и на предложенье Ю.-В. треста Почти тотчас же согласилась я, С 16-го поступив на место Чернорабочей. Жалования 150 рублей, однако вес-то Не в нем, а в карточке на 800 Грамм хлеба, ведь оклад теперь не в счет. Кирпич, известку, разный хлам таскаю, Белю и мою. К 1-му числу Я продларек от треста открываю И тут же посвящаюсь ремеслу Ответственного продавца. Не знаю Я ремесла. Боюсь я. Но несть злу. Не лезть же нашей гибели во злу пасть! Коль отказаться -- то была бы глупость. А сына, видимо, отдам в детсад, Хоть ох как он туда идти не хочет! Свести бы к маме -- но какой с ней слад! Она, как раньше, об одном хлопочет Чтобы усилить промеж нас разлад -- Но чем ребенок им глаза песочит? Ей-богу, не понять мне никогда. Но это горе вовсе не беда. * * * 25 апреля 1943 Вот так я окончательно примкнула К Юго-В. тресту. И не обойдут Теперь при дележе. Зимой мелькнула Мука. Мне не дали. А целый пуд. Пшено -- сама не знаю как сморгнула -- Пуд был пшена. Цепляемся и тут За жизнь и как -- обеими руками, И тоже огороды все дворами. Взошла лишь редька -- больше ничего: Погода все холодная стояла. На окнах в банках долее всего Рассада помидора проростала. Недели через три бы в грунт его... Не повезло в ларьке мне для начала: Мешки велели выбить, да из-за Тотчас разъело руки и глаза. * * * 3 мая 1943 Работы навалилось вдруг без счету: Я отоваривала за квартал -- Селедка, масло, соль, крупа -- до поту -- И сахар (в виде пряников) смотал. Товару мало -- более отчету. Да огородарный сезон подстал, И нас уже кружит, влечет злой гений Плодово-овощных увеселений. * * * 17 мая 1943 Мне очень, очень тяжело во всех Житейских отношениях -- вот имя! Но Вы не знаете, какой орех Родители, советуя жить с ними. Пишу и вспоминаю, как на грех, Как в сорок первом в августе с моими Я встретилась, как мама без конца Безмолвно излучала мрак с лица И повернулась -- и пошла с перрона, Не озаботясь, где же наш ночлег, А я осталась около вагона С ребенком, животом и кучей всех Семи тюков тяжелых. Я не склонна Ведь и теперь понять ее побег, Хотя об этом ей не вспоминаю. Но перейти к ним жить? Теперь? Не знаю. Нет, этот вариант не подойдет -- Она не примется "варить бульон" нам. Тридцать седьмой хотя бы вспомнить год, Когда пришла я к ней с новорожденным -- Тогда ведь было все еще! Но вот Что было -- даже супом толоконным Она меня не покормила, и Шесть месяцев в кормления мои Я чувство голода в себе таскала И выглядела плохо -- как мертвец. Нет, нет! Я все давно обмозговала! Здесь что ни день является отец И ноет, ноет, как бы ни рычала, Пока ни изведет меня вконец, И дам продуктов и разгон устрою, А через день он тут с мошной пустою. Помочь не дозовешься их, а жрать Всегда готовы -- и просить не надо. Отец не стал дрова перебирать И забирать ребенка из детсада -- Оно и лучше -- надо полагать -- Сама управлюсь, только вот досада, Что вымещают тяготы на мне -- И это тяжко сознавать вдвойне. * * * 28 мая 1943 Мысль о родителях меня источит: Живут они неладно, поперек. Мать наотрез со мною жить не хочет И ухитрилась прозевать паек. Крупу по карточкам и все -- просрочит! Все говорят, что час их недалек, Работать не хотят и не выходят, И так на нет они покамест сходят. А с сыном тоже хлопоты одне, Галоши потерял, и вдоль по лужам Его несла я в садик на спине -- Не быть возврату временам досужим И нет ни краю, ни конца войне, И, сколь без мужа и отца протужим -- Кто знает. И тоскую. И как знать Доколе этот "таз" еще ковать. Отец меня срамит -- пошел с рукою -- За хлебом. Удивительная стать -- Быть с этой жилкою мастеровою -- И так, ни за понюху, пропадать -- Из чистого протеста. Из покою Душевного не хочет выпадать. Стоит на паперти. А лето знойно. Все суетно вокруг. Ему покойно. * * * 24 июля 1943 Большущее спасибо за костюм -- Такого у меня и не бывало. Сознайтесь, что послали наобум! Я Ваши письма часто получала, Но тут же заходил за разум ум -- Простите, я на них не отвечала -- Из-за беды, постигнувшей меня. Четвертый час сорокового дня Со дня кончины мамы. Двадцать девять Со смерти старика. И так хочу Сказать им что-то нужное, да где ведь! И оглянусь, и тут уж промолчу. Не плачу. Слезы -- этакая невидь! Да заплатила уж! Но все плачу Своей душой, усталой и больною, По карточкам, просроченным не мною. А Вы? Как Вы-то там? Наверняка -- Худеете? Костюмы Вам невпору, И ни портного нет, ни скорняка, Чтоб переделать на руку нескору. Да где теперь найдете Вы бока, Чтоб им в костюме не было простору! Их нет. Вот вероятие -- их нет. Вот Вам неприблизительный ответ. * * * 6 сентября 1943 А тут еще с Антошею несчастье -- Ему в саду прошибли камнем лоб, Пришел завязанный, что за напасть! Я К заведующей: "Не хватало, чтоб Раскалывали черепа на части Они друг другу!" А она потоп Устроила мне мерзостей с присловьем: Следите сами за его здоровьем! С работы прихожу -- темно уже -- В дверь вталкиваю сына -- и на гряду, Нарыла мешок свеклы и ниже Могла его поднять, влачила с саду. А ныне огород мой в неглиже, А там еще картошка! Но нет сладу: Домой придешь -- уж ночь, но все невсчет: Садись -- талоны клей, пиши отчет! * * * Ноябрь 1943 Погиб! Мой муж погиб -- вот это новость! Я курица. Но не смешите кур! Судьба питает к нам одну суровость -- Но же ведь должен быть и перекур, Ведь даже молота многопудовость Должна промахиваться. Чур нас! Чур! Ты, новость, сгинь во тьму -- исчадье песье! Довольно! В жизни будет равновесье! Я отдала соседям огород И комнату вернула в ЖАКТ -- под справку, -- И, отойдя с ребенком от ворот, С узлом в вагонную полезла давку. Но как накурено-то, отворот! Меж тем дежурный проорал отправку, И загремел железами состав, И воздух брызнул, жесткий, как состав. Голос четвертый. МОИ ЗАПИСИ ПО НАСТРОЕНИЮ * * * 14 апреля 1940 Какие подлые клеветники Вводят теперь в обман суд пролетарский. Как объясненья с нами коротки! Добро б еще страдать в неволе царской... Ты не виновен -- что за пустяки! Решением коллегии январской Тебе, ты пишешь, вменена статья 193-17-а. Ее я проглядела в удивленьи -- Что все же приписать тебе могли, В чем обвинили -- в злоупотребленьи? Во власти превышении? Или В небрежном и халатном отношеньи? Могу ль я равнодушна быть к петли, Тебя терзающей, и не помочь -- но, В чем ты виновен, -- поясни мне точно. Тебя я знаю вот уж двадцать лет Как комиссара и как человека. Все это, разумеется, навет... (У Тетушки, конечно, картотека На самый неожиданный предмет -- Выкройкотека и клеветатека. Кухонные рецепты, рифм набор, Счета, записки, наблюденья-сор). * * * 2 августа 1940 Наркому Вну/Дел (Имярек) прошенье О пересмотре (но когда? но кем?) Судейской В/коллегии решенья По поводу Максимова Н.М. -- Меня не трогают его лишенья, И я пишу Вам вовсе не затем, Чтоб Вы мольбе жены несчастной вняли И, оправдав его, судимость сняли. Все так -- я числилась его женой, Хоть мы душой друг другу были чужды, -- Делился радостями не со мной И написал из лагерей из нужды. Итак, здесь повод, видимо, иной, Чем если б мне он нужен был как муж, да И сам он, видя это, прошлый год Просил меня оформить с ним развод. Безжалостна к нему, как перед Богом, Его я, разумеется, кляну, Но я могла бы рассказать о многом, Что отрицало бы за ним вину, -- Затем, что я, являясь педагогом, Подметила за ним черту одну, Что он, хотя и вследствие сиротства, Достаточно имеет благородства, И человек он честный -- не пустой, Хоть малограмотный, но убежденный. Родился он у матери простой, Законным браком вовсе обойденной, Мечтавшей с Вам понятной теплотой, Чтоб сын ее, вне статуса рожденный, (как и другие три) были с одной Фамилией -- стать матерью-женой. Увы! Предмет насмешек и издевок, Узнал он рано подневольный труд, Все прелести побоев, голодовок И пьяных мастеров тяжелый суд, Все выгоды таких командировок, Когда тебя с письмом любовным шлют Или дают пустую флягу в руки -- Все испытал он, он прошел все муки. Контуженный на бойне мировой, Изведавший позор и угнетенье, Он избран в комитет был полковой Во дни Октябрьского возмущенья. С большевиками телом и душой, Он Зимний брал, он получал раненья На Финском фронте -- и с тех пор с одним Мой путь был неразрывно связан с ним. Он всюду был, где только в нем нуждались, Ему не свойствен аристократизм. Мы часто в те районы посылались, Где неискоренен был бандитизм. На жизнь его нередко покушались. В нем есть неистощимый альтруизм -- Он раздает всегда что только можно, Его купить деньгами невозможно. Он бескорыстен, нечестолюбив, Он говорил мне: "Есть шинель, и будет". Где жил он -- там мой кооператив -- Тринадцать метров с половиной будет -- А нас там трое, то есть есть мотив Для улучшенья -- он иначе судит. Велосипед да вечное перо, По описи, -- вот все его добро. Два года он провел в Монгольском Гоби -- Рис, мясо да соленая вода, И превратился в некое подобье Ходячего скелета, и тогда Просил внимания к своей особе. Из центра отвечали: Не беда, Что там у Вас? Поносик или рвотка? Максимов, Вы -- казанская сиротка. А у Максимова была цинга, Опухли десны и шатались зубы, Заныла простреленная нога И стали боли в животе сугубы. Монголы замечали: "Плох дарга! На родина! В большой аймак ему бы!" Но уланбаторское Сов-ино Решило иначе лечить его И переслало... ампулу стрихнина! И где бы был Максимов мой сейчас, Когда б от поглощенья "витамина" Его сам "отравитель" не упас, Раскрывшийся Максимову с повинной, -- Он переводчиком служил у нас. Вот редкостное отношенье к кадрам! Чтоб избежать других наверняка драм, Максимов запросился от всего, Минуя Сов-ино, туда, где мило. Он попросту просил спасти его. Меня письмо порядком удивило -- Он и не жаловался до того. Но он не ныл, отнюдь, а ясно было, Что человека допекла беда. И, что могла, я сделала тогда. Командировка не была удачной: В Москве в Ино он так и не попал, Не мог понять он в форме однозначной, В какую переделку все влипал. И снова выехал он, незадачный, Туда, где перед тем чуть не пропал, -- В Монголию, край столь к нему суровый. Страна все та же, но аймак был новый. Его старались обойти во всем -- Во-первых, переводчика лишали, На совещанья, бывшие при нем, Ни разу, во-вторых, не приглашали. Его старались обойти хоть в чем, В работе и признании мешали. И так третировал его отдел, Что осенью Максимов заболел. Врач констатировал отечность легких, Заныла вскоре плечевая кость, Стал руку поднимать труд не из легких, Явилась слабость сердца, частый гость, А с грудью что творилось -- что ни вздох -- кых! Давленье невозможно поднялось. Что делать, как помочь его здоровью? К тому ж, он вскоре начал харкать кровью. Он запросился в центр на рентген, Ему, понятно, что не разрешили. Он уланбаторцами был забвен, Они высокомерием грешили, Хоть заезжали часто в наш домен, Поскольку все пути тут проходили И ночевали в аймаке у нас, Но, съехав, забывали нас тотчас. Спустя полгода прибыл переводчик, Он плоховато русский понимал, Монгольского же знал всего кусочек, Он жаловался часто, что был мал Курс языков у них -- еще б годочек, А письменность он так перелыгал, Что часто из монгол к нам кто подходит И говорит -- не так мол переводит. Сам за собою сознавал он грех. Нет-нет и на вопрос в беседе штатской, Какой язык он знает лучше всех, Он живо отвечал: Моя -- бурятской! -- Он был рассеян, словно майский снег, И часто в невнимательности адской Такого наворотит, что весьма Казался нам лишившимся ума. Максимов на виду был в Цецерлике, И уважали все вокруг -- его, И только в Центре злобные языки Опять не признавали ничего И собирали против нас улики, Ему грозил арест -- и от всего, Измученный душой, разбитый телом, Понятно, что на родину хотел он. Он знал, что Партия оценит труд, Что будут зачтены ему условья, В которых он трудился, как верблюд, Что сможет он восстановить здоровье. И на тебе -- арест, а после -- суд! Могу ль найти достаточно здесь слов я, Чтоб описать -- какой все это стыд, Как человек унижен -- он убит! Прошу Вас, человека и наркома, В чьем веденьи работал мой Н.М., Помочь ему явиться вскоре дома, Поскольку он страдает между тем -- И все невинно. Тягче ж нет ярема, Чем быть безвинно осужденну, чем Так мучиться. Максимова... Но это Письмо осталось как-то без ответа. * * * Август 1940 Он написал мне вскоре: "Пропуск есть. Свидание разрешено. Но вот что: Снимается колонна -- так что взвесь. Будь до 20-го". Такая почта. Решила ехать. Трудностей не счесть. Билетов по ЖД не взять ни про что. Мои попытки кончились ничем И я едва не бросила совсем. Моя сноха Г.М., смутившись мало, Идти решила тут уж напролом И через начНКВД вокзала Достала мне билет, но дело в том, Что я Н.М. в отчаянье писала: "Билетов нет. Откладывай прием". И муж меня не ждал. А я с поноской Стояла ночью в очереди броской В вокзале возле входа на перрон. Передо мной застыла вереница Людей, мечтающих попасть в вагон, -- Истерзанные, сумрачные лица Глядели на чугунный Рубикон, Табун мешков, кульковая станица -- Но всем хотелось душу отвести И выяснить, что ждет в конце пути. И вспыхивали ночью разговоры, Подобно самокруток костеркам, Перекочевывали вдаль, неспоры, И гасли, подпадая ветеркам. Во мне все замирало. Контролеры Приглядывались к лицам и мешкам, Да иногда заливчатым раскатом Смеялся Павел -- я стояла с братом. Он знал меня, он понимал без слов Мое особенное состоянье, Старался подбодрить меня, толков Во всем, в чем предлагал свое вниманье, Раскован и участлив, и рисков. Вот тронулся вагон -- и расстоянье Меж нами увеличилось. Сейчас, Увы, меня теряет он из глаз. Наш поезд мчится на Восток, не мало Людей с ним едут, сколько сот судеб! Ну, а меня судьба и здесь избрала -- Я еду к мужу, он объект судеб- ных надругательств. Мужа не видала Я целый год -- вот мой насущный хлеб, И я делюсь с попутчиками благом -- С учительницею и начснаблагом. Но как живут они? Как разыскать? Я узнаю, как быть бесправным людям... -- Да ими каждый может помыкать, Они -- рабы, как мы о них ни судим, Эксплуатируемые, подстать Рабам любого общества, ничуть им Не лучше, сознавая все умом, Они живут при праве крепостном. Образованье, возраст их -- без роли, Способности, заслуги -- не в учет, Вот только раньше крепостных пороли, А нынешних охрана не сечет -- Там интересней, знаете ль, гастроли... Их обирают... сильничают... вот. Все это в наших кущах повсеместно -- Да что же-с? Это-то вам не известно? Безвинно-с гибнет множество людей. Комкорпуса -- он с Дальнего Востока, Большая умница -- и тем злодей. Он держит всех в руках -- катушка тока, Колодец нескончаемый идей. Такие там нужны. И... семь лет срока. Да вот как проволока станет в фас -- Воочью и увидите сейчас. Та проволока будет загородка, Где до разбивки их по лагерям Часами топчутся они зяботко -- Оставленные бурям и дождям, Страдальцы, коих недругов охотка И происки мерзавцев гонят к нам. Средь них один на сотню, может, в зуде -- А в большинстве -- невинные все люди. Я вышла в Котласе. Куда идти? Что делать? Как на Ватцу подаваться? Тут и без тридцати плюс десяти Кг не весело. И где та Ватца? Спасибо, женщина -- "нам по пути, Снесу вам", -- я не стала торговаться -- Весь путь 10 км -- десять рублей. Связала, вскинула, пошла. Я с ней. Деревней и убожеством пахнуло. Шли долго. День был жарким. Тяжела И неудобна ноша. Платье льнуло. Шли линией ЖД -- мостами шла, Взлетала в насыпь, меж холмов тонула. Но Ватца наконец-то подошла. Когда не в силах волочить нога гирь, Внезапно вот тебе и отдых -- лагерь. Максимова здесь знают. "А, да, да. Он пограничник, он седой, высокий. Два дня назад он приезжал сюда. Они уходят. Нынче же. Вот тока Не застаете вы его. Беда! Они снимаются". Струей жестокой Мне слезы брызнули из глаз. Вот на! Но я его увижу. Я должна! "Мы ожидаем паровоз с ремонта. Когда прибудет -- заберет вас он". За что же, думаю, ты осужден-то, Участливый мой мальчик? Осужден На 3, 5 года так же глупо, с понта И за компанию -- вот весь резон. Он -- бывший командир, в сраженьях ранен, А ныне к тачке приписной крестьянин. Как жаден интерес к большой земле! Выспрашивают, слушают пристрастно. А кипяток и сахар на столе. Звонят по телефону и участно Интересуются в своем угле Насчет Максимова, и ежечасно -- По части паровоза. Суть вещей Давно уж в прошлом. В памяти моей -- Над лесом солнце и роса в низине, И зэковая насыпь полотна. Мы стоя мчим на Ватцу на дрезине. Свиданье кончено. Муж и жена Должны расстаться. Навсегда отныне. Я слишком скоро с ним разлучена. Лимит на встречу. Нежности по норме. А вот и Ватца. Вещи на платформе. С платформы на платформу побросать Задача двух минут. Дрезина, трогай! Ты не забудь меня поцеловать... Она пошла. А ты седой и строгой Уносишься. Не смей так исчезать! И слезы душат день еще дорогой. Разлука -- в этом слове сколько мук -- Такой, казалось бы, ничтожный звук! Вот в тот-то миг, когда он пропадает За поворотом с поднятой рукой, Тоска ему на сердце упадает И мрак в глаза. И сердце мне рукой Холодной одиночество сжимает, И там, где я нечаянно рукой Доски касалась, -- вдруг он припадает Губами и -- я знаю -- пропадает. * * * 19 мая 1941 Николушка! Писала ведь уже, Что я на демонстрацию ходила И было распрекрасно на душе. За нами все правительство следило -- Все в точности, как нынче на клише. Тов. Сталин тоже был -- в усах бродила Усталая усмешка -- но в себе Он все такой же, как и при тебе. Теперь по поводу все заявленья -- Не надо беллетристики, мой друг! Пиши по существу опроверженья Всех обвиняющих тебя потуг, Их гордое, прямое отверженье. Не надобно описывать всех мук, Как то ты делал раньше -- сил убудет, А мук равно читать никто не будет. А только основное и возьмут. Я тоже над черновичком тут маюсь -- Как думаешь -- и от меня возьмут? Я от себя ведь тоже -- попытаюсь? Меня -- уверена я -- не возьмут, А я ради тебя и постараюсь. Я хлопотать хочу, а не бросать. Ответь мне сразу -- стоит мне писать? * * * 25 ноября 1941 ...за это время в ' 920-м Я вышла замуж. Он был военком. По всяким кочевали с ним пенатам: Омск, Крым, Чернигов. А в 26-м, 27, 28--30-м В Москве я проживала, быв при том -- На основанье знаний, убеждений -- Зав воспитательных учереждений. Затем -- Коломна, Райпотребсоюз -- Я выступаю здесь экономистом, Затем -- Лопасня, Венюки -- тружусь На ниве Наробраза -- методистом. Затем, сознаться в этом не боюсь, Помбух уж я, свожу баланс с юристом -- Т.е. баланс свожу -- юрист меж скоб -- В конторе ПЛОДООВОЩИ ЛенОП. А в 35-м нервами снедужа, Я весь 36-й, 37-й Жила на иждивении б/мужа, Уехавшего с новою женой В Монголию. В 37-м вновь мужа Туда же шлют, и едет он со мной. В Монголии я собираюсь с духом И в ГОСТОРГОБЩЕСТВЕ сижу помбухом. В 39-м не работаю, Опять живу на иждивеньи мужа: В июне месяце я узнаю, Что у него жена и дочь, к тому же. Прошу освободить площадь мою, Не говорим и держимся с ним вчуже. 26-го августа ушел На службу он и больше не пришел. И в тот же день -- в час с чем-то будет допуск -- Явились двое из НКВД И предъявили мне мандат на обыск Его вещей, предметов и т. д., Обмолвившись, что мне возможен допуск К любой работе, хоть в КВЖД, Что всякий даже взять меня обязан И что мужнин арест со мной не связан. Я, по образованью, педагог И вот преподавать пойти решилась, Но связки слабые -- мой давний рок, И горла в три недели я лишилась. А тут со мною в Хлебном бок-о-бок В Райплане вдруг вакансия открылась, И там без оформленья, а в азарт, Служила я три месяца по март, -- На счетной, хоть и временной, работе. Я исполнительна, честна, точна -- Ошибок я не допускаю в счете, И, с высшими, и с низшими ровна -- И это подтвердят все на работе. Что до Н.М. -- ему я не жена: Он муж той женщины, кем он одолжен Ребенком, коего растить он должен. * * * 3 октября 1942 ...вот что о вас он пишет: "Леля зря Не выезжает, так как будет сложно В той ситуации, что с октября В ее районе, кажется, возможна". Вы, Лелечка, неправы, говоря, Что все всегда я путала безбожно -- Действительно, вас Нюра на Урал К себе зовет, коль подойдет аврал. Возможен и приезд в Москву, но дело С пропиской здесь неважно обстоит, А без прописки хлебного надела Вы не получите, а общепит Без карточек -- весьма худое дело, У нас запасов нет, никто не сыт, Мы и самих себя не обеспечим, И поддержать двоих вас будет нечем. На рынке цены не про наш карман: Хлеб черный сто рублей, картофель сорок, По сорок молоко -- обрат, обман, Сливмасло 800 руб., сахар дорог. У тов. Курындина теперь роман С Саратовом, и он без оговорок Готов везти в Москву вас на себе -- Думайте сами о своей судьбе. Всех наркоматы вызывают сольно, И с вызовом вписаться к нам пустяк, Но кто в Москву приехал самовольно -- Живут без карточек и кое-как И за год так дойдут, что видеть больно, А малое заболеванье -- так И умирают без причин и следствий. Зимой ждем голода и прочих бедствий. Мрем словно мухи, трудим как волы, Ежевечерне топливо сгружаем, Всем наплевать, что силы в нас хилы, Жизнь человеческая нуль, когда им И миллионы на фронтах -- малы. Решайте сами -- мы не понукаем -- Покончим ли со страхом и тугой -- Уехавши из города в другой? Куда же ехать? И до куда ехать? Минуем голода ли и руин В Москве и Курске, да на Колыме хоть? У Вали комната, но нет дровин. А с холодом овладевает нехоть, И неотложных множество причин Является к нам при таком куверте, Чтоб преподать нас немощи и смерти. Как от уюта вам искать приют, Я посоветую? Терпеть в дороге, Бежать от голода сюда и тут И страх, и голод обрести в итоге. А люди... не заметят и пройдут, От них не следует нам ждать подмоги: Сердца нуждою ожесточены -- Итак, вы, следственно, решать вольны. Конечно, ужас впереди немалый. Поговори с Курындиным, как он Тебя в совхоз устроит прилежалый -- Тогда, конечно, ехать с ним резон: Тебя пропишут под Москвой, пожалуй. Покамест с нами поживет Антон -- Курындин лично знает всех начпродов, Он ведает хозяйствами заводов. Он повезет в Москву в вагонах скот, Взять скарб ваш ничего ему не стоит, В совхозах жизнь наладится вот-вот, Саратов нынче очень беспокоит -- Его черед, должно быть, подойдет. Отъезд же ваш родителей расстроит, Забросив их на гибель. Может быть -- Их тоже следовало б сговорить? * * * 24 апреля 1943 Живем мы так же. В воздухе теплеет. Себя в порядок стали приводить. Все чистим, моем. Газ на кухне тлеет, И можем постирать, себя помыть. Близ бань хвосты, народ в них не редеет, А в ванной нашей трубы все забить Пришлось, поскольку в сильные морозы Вода коленца распустила в розы. С весной растет желание поесть -- И стали прикупать немного хлеба По рыночным ценам -- пришлось известь На это тряпки -- такова потреба, А доживем до лучших дней? -- Бог весть! * * * 26 мая 1943 Письмо твое -- как солнышко, как небо Весеннее, как травушка полей -- Я получила. И 600 рублей. Спасибо. Но прошу тебя -- не надо, Не присылай! Я продаю с себя -- И в этом есть, пусть слабая, отрада. И точно, верь мне, прихожу в себя... А эти деньги... граммы рафинада... 600 грамм масла... Не лишай себя Необходимого. Продам. Мне просто. Тем более, что все мне -- больше роста. О чем ты там начальство попросил? Все эти хлопоты по мне напрасны -- Не надо тратить понапрасно сил -- Ведь мы живем покамест безопасны, Опеки ж над собой, по мере сил, Я не терпела никогда -- согласны Еще терпеть ее от близких бы, А от чужих мы не возьмем хлебы. До просьб не унижайся ты николи И ради гибнущих нас -- не проси, Имей довольно принципа и воли И высоко достоинство неси, Останься человеком и в недоле, А лбом дверей, пожалуй, не сноси -- И смысла никакого нет, и ранишь Мне сердце тем, что воздух лбом таранишь. Что до Москвы -- то город наш большой, В нем люди разные и мыслят разно: Одни гуляют и живут душой, Другие трудятся однообразно, Рабочий день у них всегда большой И с выходными тоже несуразно. Кто не работает -- тот сыт, одет, Не устает и ездит на балет. Я ж ничего не вижу и не знаю, И времени свободного нейму, По выходным землицу ковыряю И к осени на трудодень возьму Немного овощей. А что читаю -- Читаю мало -- иногда возьму С собою в очередь какую книжу, Но быстро устаю и плохо вижу. * * * 25 сентября 1943 Устала! И хотела б отдохнуть -- Не все ж трудиться -- я ведь не машина. Ешь только, чтобы в зуб ногой толкнуть. Слабеет, разрушается Ирина И хочет прежние года вернуть, Что прожиты с чужого, видно, чина, По сказанному смыслу, при худом Вмешательстве, сторонним мне умом. Жизнь вспоминается, и хочешь плакать -- Так жутко искалечена она. На всем серятина и одинакоть, И много лет назад жизнь вручена Тому, кто сам был сер, как эта слякоть, Кто и не знал, какая мне цена, И мною торговал, и без разбору Мной помыкал с любой, какая впору. И вот теперь я остаюсь одна, И горечь прошлого меня обстала, И с настоящим я разрешена. Где будущее? -- жду его устало, Не понимая, для чего должна. И так вчера из ящика достала Листок от липы и прочла у лип: "Ваш муж Максимов, капитан, погиб". Всю ночь по улице бродила вьюга, Порывы ветра были так сильны, Что даже стекла плакали с испуга И двери хлопали, возмущены. Вокруг ходила ходуном округа, И стены двухметровой толщины, Не озаботясь, пропускали воздух -- Так мрак сочится сквозь стекло при звездах. Всю нашу дверь издергало струей, И комната, гранича с коридором, Была в нем только утлою ладьей, Высасываемой в ветра простором. Носились поверху -- Бог им судьей -- Там крыша с вороном, тут дверь с запором. В ночь на двадцать четвертое число Мне злую весть к порогу намело. Погиб Н.М. Пал смертью... смертью храбрых. Спасая родину. Вот две строки! И скачут в песьих головах при швабрах Убийцы счастья моего -- легки На поминанье... Он пал смертью храбрых. Он пал... не сволочи... не пошляки... Мой муж. Н.М.Максимов. Мой Максимыч! Опомнись же! Вернись домой, Максимыч! * * * 30 сентября 1943 Любимый -- верю! Верю, что ты жив! И в этот день, день моего рожденья, Я собрала наш маленький актив Друзей старинных, и тебе мой день я Весь отдала, тоску мою не скрыв, И пролетел весь вечер, как мгновенье, В беседе о тебе... Погиб мой муж -- И счастье, и страданье -- к одному ж. Двадцать три года им одним жила я И горя много за него снесла. На что надеялась? Чего ждала я? И годы утекли водой с весла, Поваленного около сарая. Бездонно глубока любовь была. Бездонна только мать земля сырая -- Друзья ушли -- опять одна, одна я. Одна -- но как всегда! И он -- один В той стороне! Как в стороне! Как прежде! Не праздновали пышных именин С ним никогда. А общество! Ну где ж де Собрать его нам у себя! Один Он пропадает где-то вечно. Где ж? Где? Компании имел на стороне. Ирина оставалась в стороне, Он где-то пьет вино, целует женщин. Я в стороне. Без шума. Без вина. Я дома. Он -- в гостях. Балует женщин. Пред ним чужая женщина. Она С ним говорит. Судьба балует женщин, Но если женщина -- твоя жена, То ищешь ласок женщины ты кроме Нее везде, но не у ней, не в доме! Друзья разлили горькое вино -- Но тост один нам в душу был заронен -- Пить за твое здоровье. Ах, одно Проклятое -- "погиб и похоронен" -- Встречаю всюду. Нет, не верю, но Конец твой был, должно быть, подшпионен! Пожалуй, тут руками разведешь, Но не объедешь и не обойдешь! Лишь у людей ошибки в извещенье, А у меня -- с походом! На весах! Был взят, как враг. Ждала освобожденья. Ошибка, думала, напрасный страх. Все выяснится... Ссылка! Разлученье! Другим приходит извещенье. Трах! Мертвец является к ним преназойно! Но твой не оживет -- ты будь покойна. Что ж делать-то? Пишу ему письмо: Николушка! Родной! Что ж снова бросил! Кому покинул? Грядеши камо? Наобещал и опростоволосил, Как будто это так -- собой само, Как убежать воде с постылых весел. Покуда рвался -- не жалел чернил. Уехал, позабыл. И изменил. Какие приняли тебя -- стать недры? Где ты поял последний свой покой? Быть может, косточки размыли ветры, Быть может, перстью поросли сырой -- И ни родной души на километры -- Овыть исход из жизни молодой. Я ж ощущаю знойно, зябкотело Все твое нежное, большое тело, Прекрасные конечности твои, Упругость мышц и крепость сухожилий. И что все ласки, все слезы мои, Когда ты их минуешь без усилий! Что за тебя с судьбой мои бои, Когда ты в вышних в белизне воскрылий -- Я же в долинах скорби подлежу -- Что мертвому тебе принадлежу. Будет искать и не найдет покоя Измученная тусклая душа С ее тлетворной боязной тоскою -- И как была юна, и как свежа -- И ты, один ты знал ее такою, Пока не поделила нас межа -- Ее же не заступишь, как ни рыскай... Прощай, мой лучший, мой прекрасный близкий! * * * 25 октября 1943 Я говорила ей: Не умирай! Тебя проводит Павел на Ваганки -- Не я! Не я! Не смей! Не забывай! Не хочешь ты избыть волшбу цыганки! Не знаю, помогло ль, но невзначай Она почти уж бренные останки Свои смахнула с одра и сейчас Забегала, морщинками лучась. Устала я от перенапряженья, Одна моя "молочная сестра" Бесчувственна и самоуваженья Исполнена до перелей нутра -- Она как бы из дерева растенье, Или -- чурбан, иль -- манекен -- хитра Тяжелой хитростью куста мясного. "Что вам меня завить бы -- право слово!" Холодным мастером сапожных дел Я стала -- в проволоку шью подметки На туфле ношеной -- таков удел, И нам сапожники идут в подметки. Наш гардероб изрядно похудел, И кое-что в нем смазало подметки -- В обмен на масло или молоко -- И без вещей носильных нам легко! * * * 5 ноября 1943 Уж матушка совсем восстала с одра, Предерзостно становится за печь И, бегая трусцой на кухню бодро, Грозится шаньги к празднику испечь, А я промазываю стекла в ведро. Купили вин и ожидаем встреч. Без вас -- тоска на сердце, а не праздник, И даже самый праздник нам не в праздник. Соседи завалили коридор Весьма материальными дровами, А мы чего-то ждем -- зима на двор -- А мы все ждем чего-то. Кто-то нами Займется? Батареи с коих пор Лежат у нас на кухне штабелями. Но вам-то пылко, вам-то не с руки Болеть, чем заняты тыловики. * * * 10 ноября 194З Наш дорогой, наш миленький малыш! Ишь -- Как только перешел ты Днепр-реку, Ты загордился и теперь не пишешь, А нам тоска подносит табачку, Когда не спрашивают, чем ты дышишь. А скука -- так, ей-богу, начеку, Не дремлет, да и мысли не зевают, Когда нас родственники забывают. Живем скучнее скучного, зато Соседам весело, а мы скучаем От этого еще сильней -- и то: Мы писем никаких не получаем -- И это нам, конечно же, ничто, Но письма получать мы все же чаем. Мать верит в возвращенье сыновей. А это все. Что делать. Хоть убей. * * * 14 ноября 1943 Паршивое какое состоянье -- Тоска, тоска, тоска. Покоя нет. Во всем нервозность. Хлопоты, стоянье -- Все раздражает. В мыслях -- винегрет. Что ни начну -- напрасное старанье. И нет душе моей покоя, нет. Что как задумаю -- все выйдет худо. Все люди надоели. И не чудо. Война все продолжается. Давно Не получаю писем ни от Саши, Ни от Павлуши. Братья мне равно Тот и другой. Где-то они, все наши? Увидеть их мне больше не дано. И я одна... одна... одна -- при чаше. Кругом чужие. Ненависть. Грызня. Собаки. Душно. Душит все меня. Я, как в осаде, в собственной квартире. Соседи ходят, шепчутся и... ждут! Как при аресте мужа! Как четыре Года назад! Таятся! И прядут Паучью шерсть и, сети растопыря, Подкопы всюду под меня ведут. И сплетни, сплетни -- с каждым днем все гаже -- Меня пятнают. Ты, Ирина, в саже! * * * 18 ноября 1943 Павлуша! Как ты на руку нескор! Все медлишь отвечать, томишь молчаньем! Прошло немало времени с тех пор, Когда ты нас обрадовал посланьем -- А мы все с ящика не сводим взор -- Все ждем. Все ждем. Что делать с обещаньем Писать, пусть даже занят, пару слов,? "Ужасно занят" -- или: "Жив. Здоров". Но этих-то двух слов и нет. Их нету! И беспрестанно в пустоту трубя, И чувствуем, и знаем мы, что это, Должно быть, не зависит от тебя. Но хочется двух слов, а без ответа Хоть в двух словах -- нам будет жаль себя. Поэтому надеемся и снова Расчитываем на письмо в два слова. Твоей сестре кухмейстером служить Теперь приходится (впервые!), ибо Стараюсь родной маме услужить, И, заради кухарского пошиба, Я начала эпитеты сносить Что "некрасивая" я и что "рыба". Но больше обвинений никаких Не слышу от соседушек моих. * * * 29 ноября 1942 От братьев писем нет. Ужель убиты? Нет никого в живых. Одна! Одна! Нет больше Ники. Нет -- и хоть кричи ты! Смотрю его портрет. Волос волна, Открытый нежный взгляд. О, не молчи ты! Он жив! Он жив! Я снова им полна. Павлушу жаль безумно. Не хотелось Ему... но, видимо, пришлось... так делось. Писал тогда же, что уходит в бой, Добавив, что "гадалки врут, должно быть". Несчастные, не можем быть собой -- И нас толкают, как слепых, чтоб гробыть. Нутро твое кричит наперебой, Но ты насилуешь себя -- що робыть? Нет личности -- остался имярек И раб условий, а не человек. Спать нераздетым. Жить в земле под прахом И наблюдать страданья, кровь и смерть С гадливым ужасом и смертным страхом. Не мочь в земной траве себя простерть И кольчатым червям и хрупким птахам Завидовать мучительно. Не твердь Небесную, не глаз сиянье видеть, А ненависть одну и ненав