мой, а взятый в ссуду.
Как стук костяшкой пальца по сосуду
Надтреснутому, чей облив надтекл,
Да дребезжанье выставленных стекл,
Мой голос, поднятый богам в осуду.
Он так неверен, так печально слаб,
Так стелется дымком сырой игили,
Что вправду лишь чадком смолистых лап
Мне кажется -- и все ж ему по силе
Кто знает равный -- как елей хотя б
Чужим рекам мы наши слезы лили.
Чужим рекам мы наши слезы лили --
Я с Этеоклом в Фивах, Полиник
В шести дворцах враждебных нам владык,
Чтоб бросить шестерых на Фивы в силе.
Чтоб Этеокла, брата, убедили
Те шестеро вернуть без выкавык
Трон брату, год спустя, как он привык,
Когда еще их договор был в силе.
Но год прошел, а Этеокл все пас
Ленивых подданных, не помышляя
Вручить бразды Полинику -- вот раз!
Тут брата и подвигла воля злая
Покинуть Фивы, крепко замышляя
Супротив родины, забывшей нас.
О родине, давно забывшей нас,
Мой Этеокл, наш узурпатор, пекся...
Их рати рядом, в щит и шлем облекся,
Взял меч и меч короткий прозапас.
-- Вы против нас, мы будем против вас,
Однако чтоб не каждый в схватке пекся, --
Он начал громко, но слегка осекся, --
Пусть раньше судит бой промеж двух нас. --
И, словно с дикобразом дикобраз,
Они сошлись страшно и возмужало
И, меч вонзив, себя проткнули враз.
И воинство пока соображало,
То шестеро от Фив тут побежало,
Презрев звезду надежды в этот час.
Презрев звезду надежды в этот час,
Враги решили не нести потери,
Поскольку оба брата, две тетери
Лежали рядом, кровию сочась.
Креон, наш дядя, властью облечась,
Стал говорить, что город в полной мере
Понять не может весь объем потери,
Что Этеокл их всех благая часть.
Что шестеро коварством огорчили
Его до слез, а этот... этот гад...
Нет, надо, чтобы гада проучили...
Но гад был мертв, отправлен то ли в Ад,
То ли в Элизий, ну, а мне он -- брат,
Мы наши арфы вербам поручили.
Мы наши арфы вербам поручили,
Чтоб на пирах им слух не услаждать...
"Изменник! Вранам и волкам предать!"
Креон -- они, конечно, умочили.
Так обращаться с теми, кто почили,
Немыслимо. Скорей земле предать.
"Как он посмел отечество предать!"
А вы бы в школе мыслям тем учили.
Вы в голове одних себя носили
И выносили, судя по всему,
А мертвых нечего учить уму.
Ах, как своим молчаньем вас бесили
Мы, мертвецы, я только не пойму --
Могли ль мы петь осилившей нас силе?
Могли ль мы петь осилившей нас силе,
Когда есть сила большая ее,
Ну, правда -- именем небытие,
Что невсваренье самое могиле.
Но крики дяди очень нас давили,
На нервов действовали вервие --
Ведь у него веревка и копье,
А что у нас? Любовь, и ту забили.
Да и на что любовь мне в этот час?
В моей груди сомнительные страсти
Она зажгла к увеселенью власти.
Пойду ль страстями? И гляжу, сейчас
Меня ведут под белы руки: здрасте,
Цветы темниц, вы радуете глаз.
Цветы темниц, смочив их влагой глаз,
Несу виновнику их Полинику,
Два яблока, орех и землянику,
Чтоб соглодал, уйдя в подземный лаз.
Дорога, помню, под гору вилас,
И возле каждого витка по шпику,
Высматривавших бдительно улику,
Когда бы таковая вдруг нашлас.
А возле трупа, в двух шагах, в острас --
Два охламона при ножах и пиках,
Один на козырях, другой на пиках.
Я соскользнула под земельный стряс
И там запела, думая о шпиках,
Простые наши песни без прикрас,
Простые наши песни без прикрас
В моем грудном, тоскливом исполненьи
Имели отзыв в слюноотделеньи
Сердец под жестким панцырем кирас.
Игру забросив, стали шарить стряс
Тот и другой вои в остервененьи, --
По долга неотступному веленьи,
Близ трупа вылезла худая аз.
Покамест на девонской этой жиле
Аукаться хватало дела им, --
Я малый холмик нагребла над ним.
И плакала, и плакала, и выли
Со мною волки над родным моим,
Над ним, на безымянной той могиле.
Мы, как и судьбы, обрекли могиле
Все остальное в нас, мой милый брат.
При жизни ты сносил попреков град, --
Зачем в утробе мы с тобой не сгили?
Зачем все те ж сосцы и нас вспоили,
Что и отца -- теперь отец нам брат,
И то, что ты пошел на братнин град,
Не хорошо, хотя любовь и в силе.
Не всех отпугивает злобный цык, --
Есть все и те, что чувствуют превратно.
Возьми меня к себе, мне здесь отвратно.
Здесь волчий вой, но чаще сытый рыг, --
И если не верна тебе я братно --
То пусть прилипнет к горлу мой язык.
Но пусть прилипнет к горлу мой язык,
Когда тебя не обзову я: шлюха! --
Сказал герой, подняв меня за ухо, --
Я не заметила, как он возник.
А рядом тут как тут его двойник,
И по виску мне зазвенела плюха,
Лишившая меня почти что слуха,
Но в общем-то тот и другой поник.
-- И что за ветер нам принес паскуду, --
Сказал тот, что постарше и брюнет. --
Как пред властями нам держать ответ? --
-- Отвертится, не будет девке худу, --
Сказал блондин, и я сказала: Нет!
Зачем мне отпираться? Я не буду. --
Когда тебя я вспоминать не буду
С признательностью, дивная судьба?
Два честных гражданина (два раба)
Меня влекли под псовью улюлюду.
Встречь мигом расступавшемуся люду,
О стену не пытающему лба,
Боящемуся каждого столба,
На коем сушат медную посуду.
И к дяде втащена за воротник,
Сознаться я тотчас не поленилась,
Что мной оплакан бедный Полиник.
Стояла молча и не повинилась,
И эта твердость дядей оценилась
На весь мой вес, ведь не его род ник.
Тебя, веселья моего родник,
День яркий, оставляю ради ночи.
В проклятом склепе, не закрывши очи,
Усну последним сном, когда б кто вник,
Мой Этеокл! Мой бедный Полиник!
Поверьте, что нельзя страдать жесточе, --
Я, кажется, не вытерплю, нет мочи
Вообразить сиротский мой пикник, --
Ведь я подобна хрупкому сосуду.
Не понимала все, но поняла:
Меня раздавит тяжестью скала.
Не сразу, медленно, как исподспуду,
Уйдет вся жизнь, которой я жила,
И почернеет день, и я не буду.
Пусть почернеет день, когда забуду
Все радости и жизнь, ее саму,
Когда с исходом лет сама пойму,
Куда пора мне, и... там буду, буду!
Ну, умереть самой по самосуду,
Уйти туда по сердцу своему,
Но как же, как же, вопреки уму,
Жизнь истребить в живом, как бы простуду.
Ах, лучше жить хоть жизнию калик,
Каким отец был -- немощным и слипым --
Вверять лицо морским соленым всхлипам.
Мало несчастье, а восторг велик,
Звенящим медью тополям и липам
Я б подставляла мой веселый лик.
И моего врага веселый лик
Меня бы, верно, не смущал нимало.
Что жизнь мою так грубо подломало
В том возрасте, когда есть тьма прилик?
Последний луч... потом последний блик...
Потом груди и воздуха не стало...
Ужели надо, чтоб меня не стало? --
Как не прогнать тогда -- ведь свет велик.
Ведь если к жизни ощущу остуду, --
Приду сама -- другой, а не такой:
Берите жизнь мою -- жалеть не буду --
И стану над подземною рекой,
И слез любви не осушу рукой,
И ненависть стенаньем не избуду.
***
Слежу чтобы лазури слезы лили
О той давным давно забывшей нас
Что кинула опережая час
Тех что ее заботам поручили
Пеняем ей и уступает силе
И для взыскательных рождает глаз
Красу возвышенную без прикрас
Собою не повинную могиле
Ее бессилен выразить язык
Которым тайны взламывать не буду
Пусть будут рядом тайна и родник
Но если я когда-нибудь забуду
Достоиной мудрости смиренный лик
Смешного любопытства не избуду
II. Эвпалинос
Смешного любопытства не избуду,
О Эвпалинос, до тех пор, пока
Не поведет нас твердая рука
Сквозь щербы площадей и зданий груду.
Ты вскоре объяснишь нам амплитуду
Работ, рассчитанных наверняка,
Во славу мастера и мастерка,
В листве дерев, подобной изумруду. --
-- Увы, среди строителей лишь крот,
Веду водою днища я и кили,
Прилично ль будет мне расторгнуть рот?
Ошибкою мне зодчего вменили:
Не возвожу, скорей, наоборот --
Тщусь, чтоб водам лазури слезы лили.
Слежу, чтобы лазури слезы лили
Зеленобраздой зыбкости морской,
Чтоб злую россыпь влаги воровской
Затворы шлюзов в чувство приводили.
Но если бы мои не повредили
Вам поясненья, я готов такой,
Как есть, развертку за строку строкой
Вам сообщать, чтоб вы за тем следили.
Все прославляет здесь ладонь и глаз:
Террасы, угнетенные садами,
Столпы мостов, повисших над водами, --
И, в выси экстатической лучась,
Сама лазурь, грозящая бедами,
Напоминает о забывшей нас.
О той, давным давно забывшей нас
Духовной родине, чей очерк дымный
Нам явлен в пенье дали многогимной
И этой близи, легкой, как экстаз.
В восторге киньте быстрый взор вкруг вас:
Вы ось иглы, чей циркуль безнажимный
Легко включает в свой уют интимный
Пространства многоликого запас.
Вы вскрикнете: там явственно угас
Холодный смысл и опыт геометра
В стихии мощной солнечного ветра.
Там тяжесть облак сжала быстрый газ,
И, весело глядясь в потоки ветра,
Взошла звезда, опережая час.
Что кинула, опережая час,
Звезда, Элизий свой -- приют кометы?
Лучом облив искусные предметы,
Керамиком слывущие у нас,
Где в дружестве отвес и ватерпас
На светлом воздухе свои разметы
Оставили, их слабые приметы
От форм к законам возвышают глаз.
Дожди, от века, почвы не мочили
На этих обезвоженных холмах,
Отвесные жары их облучили.
И вот карандаша счастливый взмах
Извел родник на инеи бумаг,
И мраморы пространство проточили.
Тех, что ее заботам поручили,
Земля охотно отдает назад:
Там ионический восплыл фасад,
Пред ним волюты мрамора почили.
Повсюду почвы нам не злак растили,
Не серых ив щебечущий каскад,
А бледных мраморов звенящий сад
Взрос из земли, когда ее растлили.
В начале зти камни нас бесили,
Решетки стен, цилиндры и кубы,
Проходы узкие, как перст судьбы, --
Но и взбешенные, мы свет месили,
Природу взнуздывая на дыбы,
Пеняем ей, и уступает силе.
Пеняем ей, и уступает силе,
Готовая копытом размозжить,
Пустыня, разрешающая жить,
Чтоб в область духа камень относили.
Секлой его секли, теслом тесили,
И камень с камнем мыслили сложить,
И камень камню начинал служить,
И мы от их согласия вкусили.
Где первая звезда к нам доскреблась
Сквозь бледножелтый куб и пурпур свода,
Аллея бронз свирепых раздалась,
Мироном вскормленная для извода
Движений в нас, загрузлых, как колода,
В иных глазах, не видящих на глаз.
И для взыскательных рождает глаз
Попытку не отдать возцу обола,
Укрытого с проворством Дискобола,
Почти не уловимую на глаз.
Рука повисла и рука взвилась,
Лоб рассекает левизну камоло,
И вьется пыль тончайшего помола
Вкруг быстрых стоп вслед той, что унеслась.
Движенья всех неизъяснимых рас:
От возглашаемого поворота --
До мнимого, но явленного трота --
Вдруг озаряют вспышками эмфаз
Спираль винтом завитого полета, --
Красу возвышенную без прикрас.
Красу возвышенную без прикрас
Являют нам жилища Академа,
Где голубой Северо-Запад немо
Глядит в ключи, бегущие с террас.
Я слышу вод приятный парафраз --
Для разработки сладостная тема,
И черных куп журчащая поэма
Затронет сердце в нас еще не раз.
Когда бы дальше вы меня спросили --
Что там, где над холмами ряд колонн, --
Там родина Софокла, там Колон.
Эдипа демон до сих пор там в силе,
Святыня у живущих там колон,
Собою не повинная могиле.
Собою не повинная могиле,
У наших ног, конечно, Агора,
Ничем не знаменитая гора,
Когда б не портики и перистили.
Совсем недавно гору замостили,
Но редко слышно эвоэ! (ура),
Зато экзисто! -- здесь звучит с утра
До вечера (отыдь от окон, или...).
Дома несутся вскачь, все вскучь, впритык,
Все метит в лоб иль в ноги из засады:
Здесь статуэтка, там энкаустик.
Слеза экспрессии слезой досады
Сменяется, точь-в-точь как те глоссады,
Которые не изъяснит язык.
Увы, бессилен выразить язык,
Не став на время языком поэта,
То, что вмещает мрамор Поликлета,
Запечатлевший благодатный миг,
Мирон взлетает к цели напрямик,
Он как весна, Кифийский скульптор -- лето,
Разнеженность всех чувств, летаргик ль это?
Споткнулся Дорифор -- что за спотык!
Сон на ногах всегда подобен чуду --
Глаза отверсты, но обращены
В себя -- с носка к лопатке, вдоль спины,
Мышц перистальтика, как по сосуду
Живая мышь, бежит, -- но мыслью сны
Я Дорифора взламывать не буду.
Я мыслью тайны взламывать не буду,
А лучше ею унесусь на Пникс --
На Юго-Западе, где мрамор никс
Летит иль стелется к речному гуду.
Кто растолкует мрамора причуду --
Ах, как изменчив горожанин Икс:
Сгустился воздух вкруг -- уж он оникс,
Он черен, зелен, претерпел остуду.
А перст Авроры в мраморы проник,
И розов, как воздушные фарфоры,
Пред нами торс красавицы поник.
А при звездах -- прозрачны дорифоры, --
Они как с чистою водой амфоры, --
Пусть будут рядом тайна и родник.
Ведь рядом с нами тайное: родник
Исторгся из груди прекрасной Геи,
В нем не вода, но мрамор Пропилеи,
Журчащей сквозь акропольский тальник.
Как африканский опытный речник --
В погоне за цветами элодеи, --
Минует напряженьем лишь идеи
Смерть, возносясь каскадом напрямик, --
Так мы себя доверим, словно хлуду,
Мыслительной опоре, восходя
Чудесной лествой в золото дождя, --
Поскольку август нам кидает груду
Бездымных звезд, и, дух переводя,
Я на Акрополе вас не забуду. --
-- Но если я когда-нибудь забуду,
Напомни мне... -- Но ты, Сократ, умолк,
А что напомнить -- не возьму я в толк,
Сколь голову ломать над тем ни буду. --
Да, видишь ты, в мозгу прорвав запруду,
Мысль осадил идей поганый полк,
И я просил, смутясь, как денег в долг,
Напомнить мне, когда я вдруг забуду.
Твой гений описательный велик,
Он строит столь воздушно и свободно,
Что все стоит добротно, благородно.
Я не нашел предательских улик
Меж правдою и тем, что с правдой сходно;
Достойной мудрости смиренный лик. --
-- Достойной мудрости смиренный лик? --
Но похвалой чрезмерной обижаешь
Меня ты, что и сам не хуже знаешь,
Сколь вымысел от истины отлик. --
-- Да, верно, скудных истины толик
Ты в самом деле и не обнажаешь,
Но то, что на словах сооружаешь,
Владеет тьмой волнующих прилик.
Так я б тебя просил, когда забуду,
Напомнить мне, что Стикс иль там Пеней --
Приют... довольно розовых теней.
Да ты уговорил мне и простуду!
А как ты смог разделаться и с ней, --
Смешного любопытства не избуду.
***
В свет отходя они мне свет свой лили
Воспоминаньем о себе о нас
Как этот страшныи светоносный час
Тревогам чьим зачли и поручили
Чудовищной не подпадая силе
Терзающей неискушенный глаз
Легко поверить в муку без прикрас
Живого подводящую к могиле
Бессилен перевыразить язык
Чего подробно пояснять не буду
Живого наслаждения родник
Да если самое себя забуду
Источник света глубина и лик
Воспоминаний детства не избуду
III. Глаз
Воспоминаний детства не избуду:
Дом ладно сложен из известняка,
Над очагом Пиндарова строка,
Огонь кидает блики на посуду.
Мне года три. Не знаю. Врать не буду.
Я не могу сказать наверняка.
Дыра дверная дьявольски ярка,
Свет льется из нее, подобно гуду.
Близ дома тихо. В доме никого.
Но угли горячи: их запалили,
Должно быть, только что. И все мертво.
Нет ни души. Петля скрежещет, или?
Где мать, где отче сердца моего?
Но свет дверей, -- не вы ль его пролили?
В свет отходя, они мне свет свой лили,
И свет их гудом наполнял проем
Дверной, пока в сознании моем
Зрачок и ухо зримое делили.
Лучи в отвес добела раскалили
Под солнцем изнемогший камнеем
Двора, и мухи пели: Мы снуем,
Снуем, снуем... Нас злили, нас озлили...
Свет ест глаза, я сощуряю глаз
И подвигаюсь медленно к порогу,
И в перешаге поднимаю ногу.
Рука на косяке. Сейчас, сейчас...
Вот смотрит глаз, он выплыл понемногу --
Воспоминаньем о себе, о нас.
Воспоминаньем о себе, о нас --
Глядит одно внимательное око
Из хижины, не обжитой до срока,
После которого Господь не спас.
Как удивительно пришелся паз
Запястью, побелевшему жестоко.
Все тихо -- ни притока, ни оттока.
Как изумительно мерцает глаз!
Ах, если бы не мух веселый сглаз
На соты стен с торчащею оливой,
То глаз бы, в самом деле, был счастливый.
Он не счастлив, но не несчастлив. Нас
Без огорченья видит, терпеливый,
Как этот страшный светоносный час.
Как этот страшный светоносный час
Над этой Богом кинутой равниной,
Оставлен женщиною и мужчиной,
Глядит печально одинокий глаз... --
-- Сократ, нам кажется, что этот глаз
Уже не парный орган, а единый, --
Пусть он скорей второю половиной
В своем проеме явится для глаз. --
-- Да, ибо видеть вас не научили
Полусокрытое и те ряды
Меж каплею и каплею воды,
Что миг от мига в часе отличили, --
Однако в этом нет большой беды,
Тревогам чьим зачли и поручили.
Тревогам чьим зачли и поручили
Наш жалкий мозг? Волненьям суеты
Иль света? Приключеньям нищеты,
Подобной грубому бруску в точиле?
Кого когда невзгоды научили?
Кого отторгли в звук у немоты?
Кого поставили в виду меты?
Кого несчастьем вдрызг не промочили?
Кто нищенством не наслаждался всласть,
Чей ум -- нежнее, чем порок иль власть,
Безумства голода не искусили?
Кто вожделеннее, чем в славе пасть,
Не жаждал в безызвестности пропасть,
Чудовищной не подпадая силе?
Чудовищной не подпадая силе,
Готовой расплощить живой улов,
Стоит ребенок, хил, большеголов,
Каким на свет явиться напросили.
К тому ж его как будто раскусили:
Вдоль тела, словно хлеб, он преполов, --
Шрам, поделивший надвое, лилов,
Сам полу -- в свете, полузагасили.
И левый глаз, что так собой угас --
Добыча тени, ночи порожденье, --
Полупонятье и полувиденье.
И льется беспощадный яркий час
Горячего, как слезы, полуденья
На пол-лица и на непарный глаз.
Терзающей неискушенный глаз
Нам предстает картина смыслом в вополь:
Вы с Севера входили ль под Акрополь
В лучистый зноем полдень или в час? --
Скала планетой движется на вас, --
Форштевнь ковчега ли, волна потопа ль, --
И подступает тень ее под тополь,
Непроницаемая, как заказ.
Клубится свет вокруг скалы тяжелой,
И все, что высится с гранитных баз,
И самый воздух сзади -- мнится полый.
Увидев этот призрак только раз,
Носимый земно прихотью эолой,
Легко поверить в муку без прикрас.
Легко поверить в муку без прикрас
Любой прозекции тенераздела, --
Во мне, живом, соседствуют два тела,
Сосуществуя порознь, но и в раз.
Но вам, глядящим, кажется как раз,
Что весь я -- в плане правого придела.
До левого вам, точно, нет и дела,
Да есть ли то, чего не знает глаз?
О, вас не заручить подобной гили:
Стрельнуть навстречу выдумке старух,
Скажите, вам, философам, с ноги ли?
Ведь это не в шишиг среди яруг,
Поверить -- в суть железную, не вдруг
Живого подводящую к могиле.
Живого подводящую к могиле,
Зачатую с живым в живом яйце,
Ложеснами исшедшую в конце
Девятилунья в колотьбе игили, --
Оставшуюся жить, когда погили
Спасенья не нашедшие в Творце,
Курорт устроившую во дворце,
Где до того одни лишь боги згили, --
Бессилен запятнать живой язык.
Для мертвой вещи он не знает знака.
Ах, имя есть ей... вот оно: Однако!
Не знаю перевесть на наш язык
Я это слово. Есть во мне, а на-ка! --
Не может перевыразить язык!
Бессилен перевыразить язык
То, из чего язык сей был составлен, --
Так, если завтрак специей приправлен,
Что объяснит в ней ваш заядлый мык?
Однако -- не одних лишь горемык
Ингредиенция, Однако втравлен
В самой души исток, ну, как средь трав лен, --
Трава -- травой, не скажешь ведь, что смык.
Чем в человеке менее в осуду,
Чем праведней других, чем чище он,
Чем голубей огонь, тем дольше лен...
Случалось вам в огне искать остуду,
В том огоньке, какой зело кален?
Сие подробно пояснять не буду.
Чего подробно пояснять не буду,
То опускаю; то, что опущу,
О том, пожалуй, вас не извещу,
Вы не прибудете, я не убуду.
Но вот, чего сказать вам не забуду,
В чем не премину, во что посвящу, --
Что с каждым днем все более грущу,
В себе лелея эту незабуду.
Я понял, что ношу, ношу цветник,
Подобный восхитительному сидру,
Родившийся, когда и я возник.
Мой шаг включает скрытую клепсидру...
В какую завтра обратится гидру
Живого наслаждения родник? --
-- Живого наслаждения родник --
Твои цветы, Сократ, но поясни нам,
Что обнаружил ты в растенье длинном
И отчего ты головой поник?
Столь светел твой младенческий дневник
Про полувзор в сиянии невинном,
Что осенил мерцаньем голубиным
Он и Акрополя зловещий лик.
Твой ясный взор -- ищу его повсюду, --
Пошли мне поскорей двуокий свет
Своей звезды, подобной изумруду. --
-- Да, -- говорит язык, -- а сердце: Нет. --
-- Но может измениться твой ответ? --
-- Да, если самое себя забуду.
Да, если самое себя забуду.
Подумай-ка, а будешь ли ты рад
Услышать "да" того, кто не Сократ,
Внимать пустому звонкому сосуду?
Вот ты Однако принял за причуду
Ума под бременем тяжелых трат,
И этот ум -- величиной в карат
Игрой ты уподобил изумруду.
Сколь мал бы ни был он и сколь велик
Он ни казался вам на расстоянье, --
Прошедшее имеет тьму прилик, --
Его игра -- всего лишь состоянье,
Где все решает противостоянье:
Источник света -- глубина -- и лик.
Источник света -- глубина -- и лик
Младенческий, как поле, разделенный
В той глубине тем светом и влюбленный
Во все, что свет. Свет добр и свет велик.
Скала в зеленом вихре повилик
Благоухает свежестью зеленой.
В ограде, белым солнцем раскаленной,
Зеленой дверцы удивленный всклик.
Я, кажется, готов поверить чуду
Прихода в камне, легкого шажка,
Провеявшего на лицо остуду... --
-- Но твой обзор... он одноок пока... --
-- Мне, правда, не забыть о нем, пока
Воспоминаний детства не избуду.
***
По счастии слезу мы все пролили
Недоуменьем изъерзало нас
Пока сумерничать не капнул час
Кому бряцать и кликать поручили
А чистый пух земли где отдых в силе
На самоличный лад на разный глаз
Прекраснейшая птица без прикрас
Повинна времени но не могиле
Когда молчит любой другой язык
Кого перечислять уже не буду
Высокого и светлого родник
Поправите когда кого забуду
У каждого из них лицо не лик
Священной оторопи не избуду
IV. Фидий
Священной оторопи не избуду:
Из олимпийской выси на позор
К нам следует небесный ревизор
Взглянуть на немудрящую паскуду.
Налощиваем паглазы, полуду,
Подвязываем повязь и подзор
И за околицей несем дозор
Со сна до кислого косненья уду.
Зачем визит назначен на теперь,
Не на тогда, когда нас веселили
Урчь в животах и по дорогам мерь, --
Мы и доселе не определили.
Но радуется женщина и зверь,
И счастия слезу мы все пролили.
По счастии слезу мы все пролили
И стали с благодарностию ждать
Мгновенья нашей власти угождать,
Которым нас оне же наделили.
Столы агор во мрамор застелили
С тем, чтоб торжественность жратве придать,
Трапезует ли, может ли едать
Блаженный дух, торча перстом в солиле? --
Сего не знамо. Мякоть ананас
Золотосокую и тук говядов,
Окорока свиных и конских лядов --
Конечно, лопает наш патронас.
А будет ли отведать наших ядов, --
Недоуменьем изъерзало нас.
Недоуменьем изъерзало нас,
Что и божественному провиденью
Быть ближе к своему произведенью
Мешает их Олимп или Парнас, --
Что им пришло покинуть их оаз
И, словно рядовому привиденью,
Многоочитому являться бденью --
Чтоб стать со всеми прочими на аз.
Сечась лучом или дождем мочась,
Таких, почти что азбучных, омег ли
Они бы, сидя у себя, избегли
И шастали бы по верху, лучась,
Заочно нас обыгрывая в кегли,
Пока сумерничать не каплет час.
Пока сумерничать не капнул час,
Богам живется веселей, чем людям, --
Мы их за это осуждать не будем,
Особенно потом, но и сейчас.
Поздней им скажут: Подана свеча-с, --
И мраморная дрожь пройдет по грудям,
И мы, мы ничего им не забудем,
Припомним каждый человеко-час.
Ну, а пока... они нас отличили,
Как взыскивают боги: се грядут! --
Кобылы в ужасе ушми прядут.
Жуки слышнее в дубе заточили.
Гремят в кимвалы и кричат: Идут! --
Кому бряцать и кликать поручили.
Кому бряцать и кликать поручили,
Тот рад бездельничать. Бросают фрахт
Суда, и поднимаются из шахт
Все те, кого мы в шахтах заточили.
Мы, правда, их слегка переучили
На пахту в недрах мозглых гауптвахт, --
Бросают вахту и бегут от пахт,
Которых не успели, не всучили.
Вон, как глаза от света закосили,
Вон, как, не скалясь, улыбнулся рот,
И волос с них теперь не упадет.
От эманации земли вкусили,
Сполна вкусили, и не смерть их ждет,
А чистый пух земли, где отдых в силе.
О чистый пух земли, где отдых в силе,
Ты разомкнул тяжелых глин червец,
И в воздух вышел за пловцом пловец, --
Почуяв их, собаки взголосили.
Из тех, кого не ноги их носили,
Кто нес ковчежец, а кто поставец, --
Иной плешивец, а иной вшивец, --
И только ветер запахи месили.
Открылся каждый гинекейский лаз,
И женщины, прекрасны, безобразны,
Худы и полны, и разнообразны, --
Явились молча и с точеньем ляс,
Контагиозны или не заразны --
На самоличный лад, на разный глаз.
На самоличный лад, на разный глаз,
Но все Тезеи, а не то и -- Фебы,
Выводят под уздцы коней эфебы
Продемонстрировать высокий класс.
А иноходцы -- кожа их атлас,
Ах, тоньше, лучше, но в какой графе бы --
Знай бьются, вьются так, что и строфе бы
Алкеевой такой счастливый пляс!
Вот он взлетит на крышу, как кораз,
Нет, выше, зорче, пластая копыта,
Оставит на лазури мгу сграффита.
Но виснет юноша на нем как раз,
На землю возвращая неофита,
Прекраснейшую птицу без прикрас.
Прекраснейшую птицу без прикрас
Являет человек в седле, с ним рядом
Еще один -- своим спокойным взглядом
Упорство разлагает зверьих рас.
По рысакам попона иль аррас --
Меж тем, как воздуха по женским лядам,
Струятся вниз трепещущим каскадом
Иль стягивают стан броней кирас.
Средь этой гомозни гнедой и гили
Тряпичатой, и потного сырца,
Где, как подковы, цокают сердца,
Где каждый, словно флюгер на нагили, --
Ни на мгновенье выдумка творца,
Мужая, не приблизилась к могиле.
Повинно времени, но не могиле --
Все трогается, плещущий поток
Беспечно срезал Северо-Восток
И растянулся в тонкой загогиле.
Уже и битюги пробитюгили,
Им вслед прогалоппировал пяток
Повозок, обозначивший подток
Подопоздавшей, как всегда, рангили.
Но сутолки довольно и без их
Веселой помощи там, в гуще цуга:
Один уздой свирепой давит друга,
Всплеснувшего, как смерч и как язык,
Которым в полночь лижет звезды вьюга,
Когда молчит любой другой язык.
Но не молчит пленительный язык
Шалуньи-музыки -- она подкопы
Ведет, сверкая шанцами синкопы,
Сама себе и отзывы, и зык.
И дароносица, и козлобык
Стопами попадают точно в стопы,
Сменяются триглифами метопы,
За клобуками семенит хлобык.
Флейт и кифар веселую побуду
Прекрасно празднуют: ликейский хор
Хорошеньких мальчишек-хорохор...
Я вам еще из памяти добуду
Полуувядших нежных терпсихор,
Кого перечислять уже не буду.
Кого перечислять уже не буду, --
Так это гвалт, галдеж, визгу, содом,
Кратеры, возносимые с трудом,
Как подобает полному сосуду, --
Кадильниц, кубков, ваз, -- вообще посуду,
Что нынче украшает каждый дом,
Равно тех, кто ведет и кто ведом, --
Поскольку имена всегда в осуду.
Добавлю к этому, что всяк -- винник
Вольготно принятого соучастья --
Его и устроитель, и данник.
Если хотите, веский смысл причастья
Здесь в добровольности, оно бесстрастья
Высокого и светлого родник.
Высокого и светлого родник --
Бессуетность, покой, самодовленность;
От них и мига чистого нетленность,
Несхожесть лиц, движений и туник.
Аттических героев пятерик
Предводит им, висков их убеленность
Оправдывает медленную леность,
С какою каждый шествует старик.
За дипилонову выходят буду
Дозор и авангард, дабы принять
Богов Эллады, -- надо ль объяснять,
Что бог есть бог, так объяснять не буду, --
Их перечислю я, дабы пенять
Мне не смогли, когда кого забуду.
Поправите, когда кого забуду:
Афина, Гера, Аполлон, Гермес,
Краса торжественная без примес,
Любезная и вечности, и люду;
Нептун с Плутоном, терпящим простуду,
Деметра-мать и молневик Зевес,
За Артемидой следует Арес
И Дионис -- господь вину и блуду;
Двенадцать всех -- расход нам невелик,
Зато какое общество -- о боги! --
Эллады боги: что ни взгляд, то блик!
Вот и они, уставшие с дороги,
Стоят у наших домов на пороге:
У каждого из них лицо -- не лик.
У каждого из них лицо -- не лик,
И их глаза умны, пускай инертны, --
Здесь делать нечего: они бессмертны,
Их молодость не требует улик.
И, несмотря на множество прилик,
Их мышцы так спокойны, светлочертны...
Они прекрасны, а не милосердны,
Они щедры и не щадят толик, --
Чтоб утолить их светлую причуду
И дать нам снисхожденья образец. --
-- Сократ, безветрие? -- Нет. Так, бизец,
Давленья перепад: от быта к чуду,
Витийственный, как Фидия резец.
Священной оторопи не избуду.
***
Зачем зачем они все лили лили
Способны в легкий свет окутать нас
В один прелестный предзакатный час
Как если бы им это поручили
И кто такое выдержать был в силе
Суть пламя согревающее глаз
Моим силеньим ликом без прикрас
Сжился я с тем с чем подойду к могиле
Как повернулся вымолвить язык
Я буду именно когда не буду
Увы глубокомыслия родник
Ксантиппа я когда-нибудь забуду
Ты знаешь даже разъяренный лик
Смешной любви по смерти не избуду
V. Ксантиппа
Смешной любви до смерти не избуду,
До нетошнотного похмелья там, --
Все неотцветшим в памяти цветам
Твоим, Ксантиппа, ласки не забуду.
Духовным взором вижу их повсюду
Они за мною ходят по пятам
И льнут к воспоминаньям и мечтам
Живой листвой, влекомой к изумруду.
То был всего, наверное, пяток
Неярких роз, но взгляд мой утолили
Они верней, чем жажду кипяток.
Я думаю, они же накалили
И Запад, погасив совсем Восток, --
И аромат свой нам все лили, лили.
Зачем, зачем они все лили, лили
Нам аромат свой, разве их душа
Не истекала волнами, спеша
Придать эфиру алость кошенили,
И разве их листки не исходили
Предагонийным трепетом, шурша,
Шершавые, как плоть карандаша,
Которым на картонах наследили?
Нет, нет, Ксантиппа, -- может быть, Парнас
Иль Геликон -- возвышенней и резче
Для душ высоких: Геликон! Парнас!
Но нежной розы стоны не зловещи
И, как немногие на свете вещи,
Способны в легкий свет окутать нас.
Способны в легкий свет окутать нас
Такие поры и флюориферы
Ленивой памяти, что нет и сферы,
Где б этот светоч прошлого погас.
Должно быть, мудрой Лидии рассказ
О том, как я вяжу мои шпалеры
Иль мою руки, бережась холеры,
Тебя подвиг любви на этот раз.
Одушевясь, ты крикнула тотчас:
Даю я пир в честь дивного Сократа! --
И первою из трат явилась трата
На эти розы, кои Пан припас --
Чтоб уколоть бесценного собрата
В один прелестный предзакатный час.
В один прелестный предзакатный час --
А было, по обычаю, мне тошно,
И у окна я как-то так оплошно
Стоял нагой, на улицу бычась, --
Поток людей редел, едва сочась,
Рдел дальний холм смешно и заполошно, --
Мне нечто засосало вдруг подвздошно,
И женщина возникла, тут случась.
Ее лучи заката промочили:
Стал алым белый вышитый воздух,
В глазах ее был виден стойкий дух.
Они меня в свой легкий круг включили
На фоне плит и прочих нескладух, --
Как если бы им это поручили.
Как если бы им это поручили,
Ее глаза, окинув мой дворец,
Меня спросили: Вы и есть мудрец,
Которого нам так вот и всучили?
Тобой ли, чудище, нам источили
Плевы в ушах, высоких струн игрец,
Забавных несуразностей творец, --
И так меня на месте уличили.
И так невыносим был сей афронт
С тем, что теперь так ловко раскусили,
Тому, кого зазря превозносили,
Так дружелюбно покивал мне зонт,
Что я, смутясь, ушел за горизонт
Окна, такого выдержать не в силе.
И кто такое выдержать был в силе?
Ведь это пострашнее, чем Зевес,
В кругу своих -- явившийся с небес,
Раздет, разгневан, на гнедой кобыле.
Вообще-то женщины давно забыли
Ко мне дорогу: их не путал бес,
А может, стали обходиться без, --
Я не в накладе: слава Богу, были.
Ах, женщины, за ними глаз да глаз,
А мне и за самим -- и сам не промах, --
Тут туче быть -- при молниях и громах, --
Того и жди, что молнии из глаз --
И все ж Лаисы, Фрины, ахни гром их,
Суть пламя, согревающее глаз.
Суть пламя, согревающее глаз,
В осанке воплощенные законы, --
Я верю, не убудет у иконы
В молитвенном сиянье чьих-то глаз.
Но отчего, скажи, тебе далась
Печальная улыбка Антигоны,
Когда б среди какой-нибудь агоны
У ног Сократа девушка нашлась.
Ты думаешь, возможно двух зараз
Вместить одновременно -- две заразы?
Дать к телу доступ, не деля на разы?
И ты воображаешь -- китоврас --
Иль сокрушаю насмерть без отразы,
Моим силеньим ликом без прикрас?
Моим силеньим ликом без прикрас
Я мог бы сердце разыграть, как атом,
Став удивительным подводным скатом,
Стрекающим коснувшуюся раз.
Но дело в том, что скат-то сам погряз
В своем всеведенье, став самокатом,
И если наделит кого раскатом,
То и немедля получает стряс.
Мои поползновенья не благи ли? --
Непознанная истина, а к ней
Найду ль дорогу между простыней?
Таков ли замысл и исход вигили?
Войду ли с тем в роилище теней?
Короче -- с тем ли подойду к могиле?
Сжился я с тем, с чем подойду к могиле, --
С моею сказкой хореозвезды
Во славу Господа -- на все лады
Я выплясался под зурну игили.
Мои зоилы не были строги ли,
Сухим давая выйти из воды?
Но не было, ах, не было беды
В их разжиженном пресноводном иле.
Куда страшней мой собственный язык --
Чудовищный сплетатель хитрых истин,
Он мне сильней, чем прежде, ненавистен.
Да, да, я не люблю родной язык --
За то, за то одно, что он -- не истин, --
Как повернулся выместить язык?
Как повернулся выместить язык
Такое, от чего озноб всей кожей
Бежит струей, на мурашей похожей,
И холодом вползает под язык.
Да разве не чудесный наш язык,
Столь непостижный, словно космос Божий,
То долгий гость, то путник мимохожий,
Мне дал мой удивительный язык?
Имел тогда б твой танец амплитуду?
Не то что восьмигранен (осмомысл!) --
Твой чардаш потерял бы всякий смысл.
Ах, этот пляс Твой -- мчит, подобно чуду,
Пространствам придавая высший смысл,
В котором буду я, когда не буду.
Я буду именно -- когда не буду,
Ксантиппа! Убывая -- быть! И я
Дарю всю полноту предбытия
Тебе, с которой ссориться не буду. --
-- Постой, Сократ, я возражать не буду
Такому повороту бытия,
И если ты не будешь, ведь и я --
Довольно скоро и вполне не буду.
Но жаль, когда какой-нибудь шутник
Сократа имя весело склоняет
В любом из мест, где вывешен ценник.
От этого твой промысел линяет.
Во мненьях это как-то оттесняет,
Увы -- глубокомыслия родник. --
-- Увы, глубокомыслия родник
Нуждается в устах, глазах и шеях, --
Иначе эти струи, хоть зашей их --
Куда и луч бы света не проник.
И если фокусник или мясник,
Иль мусагет исчадий длинношеих
Услышит нечто, что длинней ушей их,
Я не боюсь, чтоб он в те речи вник. --
-- Я -- да. И не за Кришну, не за Будду
Боюсь в тебе, и не за тот киоск,
Чему строитель этот хладный мозг, --
Он ввысь уводит будою за буду, --
За это тело, хрупкое, как воск,
Которое любить я не забуду. --
-- Ксантиппа, я когда-нибудь забуду
Живые передряги наших ссор --
Они мне явятся -- как некий сор,
Где я наткнусь на резвую причуду.
И там, и сям я вижу в них повсюду --
В рассыпанном на безоружный взор --
Не явленное ни на чей позор,
Что как бы медь, сверкнувшая сквозь луду.
Из этих драгоценнейших толик
Вся радость жизни состоит в прошедшем,
И горе -- этих блесток не нашедшим.
Пора настала, видишь, кинуть клик
Всем бурным дням, в былое отошедшим,
Где красен даже разъяренный лик.
Послушай: даже разъяренный лик
Бывает непротивным и непотным,
А драгоценным камнем приворотным,
Ну что там -- бирюза иль сердолик!
Ущерб от перепалок невелик,
Смягченный бегом времени вольготным,
А после -- у любви за базом скотным --
Есть тоже тьма волнующих прилик.
Но верен навсегда останусь чуду
Безмолвного пахучего цветка
С его листвою, сродной изумруду.
В плену у роз, пусть только у пятка,
Я долго буду пребывать, пока
Смешной любви по смерти не избуду.
***
Страданья в душу скорби не пролили
А кто уколет честных граждан в нас
На пищу гражданам хотя б на час
Нам на троих палаш мой поручили
И отвратясь мы минуть грязь не в силе
В предсмертном клике и в зенице глаз
Поверенных отчизне без прикрас
Как огоньки на праведной могиле
Они показывали нам язык
Чем занят был перечислять не буду
Я говорил души моей родник
Я вам повем зараз не то забуду
А мне во сне в ту ночь явился лик
Когда сомнений тягостных избуду
VI. Город
Сомненья тягостного не избуду,
Могу ли в мыслях одолеть развал,
Когда давно я не переживал
Подобных колебаний амплитуду.
Сократ, ты ездил покорять Потуду,
Ты, что за справедливость ратовал,
На истме воздвигал за валом вал
И с черепов откалывал полуду.
Ты, партизан Божественной любви,
Которой ум твой Дельфы просветлили,
Одноплеменников топил в крови.
Иль прибыли Афинян умилили
Тебя настолько, что и визави
Страданий в душу скорби не пролили? --
-- Страданья в душу скорби не пролили
Тому, чьи сути, тощи, как скала,
Седалищем афинского орла
Седые Парки быть определили.
Но сердце мне они не закалили
Настолько, чтоб кровавые дела
И грязь разбойничьего ремесла
Мой ум растлили, а не просветлили