Марина Цветаева. Мои Службы --------------------------------------------------------------- Марина Цветаева Мои Службы. Цветаева М.И. Избранные сочинения в 2-х томах Т.2 Автобиографическая проза.Воспоминания.Дневниковая проза.Статьи.Эссе -М."Литература";СПБ:"Кристалл",1999. OCR: Larissa Petrik --------------------------------------------------------------- ПРОЛОГ Москва, 11-го ноября 1918 г. - Марина Ивановна, хотите службу? Это мой квартирант влетел, Икс, коммунист, кротчайший и жарчайший. - Есть, видите ли, две: в банке и в Наркомнаце... и, собственно говоря (прищелкивание пальцами)... я бы, со своей стороны, Вам рекомендовал... - Но что там нужно делать? Я ведь ничего не умею. - Ах, все так говорят! - Все так говорят, я так делаю. - Словом, как вы найдете нужным! Первая - на Никольской, вторая здесь, в здании первой Чрезвычайки. - Я:-?! - Он, уязвленный - Не беспокойтесь! Никто вас расстреливать не заставит. Вы только будете переписывать. Я: - Расстрелянных переписывать? Он, раздраженно: - Ах, вы не хотите понять! Точно я вас в чрезвычайку приглашаю! Там такие, как вы, и не нужны... Я: - Вредны. Он: - Это дом Чрезвычайки, Чрезвычайка ушла. Вы наверное знаете, на углу Поварской и Кудринской, у Льва Толстого еще... щелк пальцами)... дом... Я: - Дом Ростовых? Согласна. А учреждение как называется? Он: - Наркомнац. Народный Комиссариат по делам национальностей. Я: - Какие же национальности, когда Интернационал? Он, почти хвастливо: - О, больше, чем в царские времена, уверяю вас!.. Так вот. Информационный отдел при Комиссариате. Если вы согласны, я сегодня же переговорю с заведующим. (Внезапно усомнившись) - Хотя, собственно говоря... Я: - Постойте, а это не против белых что-нибудь? Вы понимаете... Он: - Нет, нет, это чисто механическое. Только, должен предупредить, пайка нет. Я: - Конечно, нет. Разве в приличных учреждениях?.. Он: - Но будут поездки, может быть, повысят ставки... А в банк вы решительно отказываетесь? Потому что в банке... Я: - Но я не умею считать. Он, задумчиво: - А Аля умеет?* Я: - И Аля не умеет. Он: - Да, тогда с банком безнадежно... Как вы называете этот дом? Я: - Дом Ростовых. Он: - Может быть, у вас есть "Война и мир"? Я бы с удовольствием... Хотя, собственно говоря... Уже лечу, сломя голову, вниз по лестнице. Темный коридор, бывшая столовая, еще темный коридор, бывшая детская, шкаф со львами... Выхватываю первый том "Войны и мира", роняю по соседству второй том, заглядываю, забываю, забываюсь... ----- - Марина, а Икс ушел! Сейчас же после вашего ухода! Он сказал, что он на ночь читает три газеты и еще одну легкую газетку и что "Войну и мир" не успеет. И чтобы вы завтра позвонили ему в банк, в 9 часов. А еще, Марина (блаженное лицо), он подарил мне четыре куска сахара и кусок - вы только подумайте! - белого хлеба! Выкладывает. - А что-нибудь еще говорил, Алечка? - Постойте... (наморщивает брови)... да, да, да! Са-бо-таж... и еще спрашивал про папу, нет ли писем. И такое лицо, Марина, сделал... гримасное! Точно нарочно хотел рассердиться... -------- 13-го ноября (хорош день для начала!). Поварская, дом 1р. Соллогуба, "Информационный отдел Комиссариата по делам Национальностей". ---------------- * Але 4 с половиной года (примеч. М. Цветаевой). Латыши, евреи, грузины, эстонцы, "мусульмане", какие-то Мара-Мара", "Эн-Дунья", - и все это, мужчины и женщины в кацавейках, с нечеловеческими (национальными) носами и ртами. А я-то, всегда чувствовавшая себя недостойной этих очагов (усыпальниц!) Рода. (Говорю о домах с колонистами и о своей робости перед ними.) --------- 14-го ноября, второй день службы. Странная служба! Приходишь, упираешься локтями в стол (кулаками в скулы) и ломаешь себе голову: чем бы таким заняться, чтобы время прошло? Когда я прошу у заведующего работы, я замечаю в нем злобу. --------- Пишу в розовой зале, - розовой сплошь. Мраморные ниши окон, две огромных завешенных люстры. Редкие вещи (вроде мебели!) исчезли. ---------- 15-го ноября, третий день службы. Составляю архив газетных вырезок, то есть: излагаю своими словами Стеклова, Керженцева, отчеты о военнопленных, продвижение Красной Армии и т.д. Излагаю раз, излагаю два переписываю с "журнала газетных вырезок" на "карточки"), потом наклеиваю эти вырезки на огромные листы. Газеты тонкие, шрифт еле заметный, а еще надписи лиловым карандашом, а еще клей, - это совершенно бесполезно и рассыпется в прах еще раньше, чем сожгут. Здесь есть столы: эстонский, латышский, финляндский, молдаванский, мусульманский, еврейский и несколько совсем нечленораздельных. Каждый стол с утра получает свою порцию вырезок, которую затем, в течение всего дня, и обрабатывает. Мне все эти вырезки, подклейки и наклейки представляются в виде бесконечных и исхищреннейших вариаций на одну и ту же, очень скудную тему. Точно у композитора хватило пороху ровно на одну музыкальную фразу, а исписать нужно было стоп тридцать нотной бумаги, - вот и варьирует: варьируем. Забыла еще столы польский и бессарабский. Я, не без основания, "русский" (помощник не то секретаря, не то заведующего). Каждый стол - чудовищен. Слева от меня - две грязных унылых еврейки, вроде селедок, вне возраста. Дальше: красная, белокурая - тоже страшная, как человек, ставший колбасой, - латышка: "Я эфо знала, такой миленький. Он уцастфофал в загофоре и эфо теперь пригофорили к расстрелу. Чик-чик"... И возбужденно хихикает. В красной шали. Ярко-розовый жирный вырез шеи. Еврейка говорит: "Псков взят!" У меня мучительная надежда: "Кем?!!"' Справа от меня - двое (Восточный стол). У одного нос и нет подбородка, у другого подбородок и нет носа. (Кто Абхазия и кто Азербайджан?) За мной семнадцатилетнее дитя - розовая, здоровая, курчавая (белый негр), легко-мыслящая и легко-любящая, живая Атснаис из "Боги жаждут" Франса, - та, что так тщательно оправляла юбки в роковой тележке, - " fiere de mourier comme une Reine de France." Еще - тип институтской классной дамы ("завзятая театралка"), еще - мирная дородная армянка (грудь прямо в подбородок, не понять: где что), еще ублюдок в студенческом, еще эстонский врач, сонный и пьяный от рождения... Еще (разновидность!) - унылая латышка, вся обсосанная. Еще... ----------- (Пишу на службе.) Опечатка: "Если бы иностранные правительства оставили в покое русский народ" и т. д. " Вестник Бедноты", 27-го ноября, No 32. Я, на полях: "Не беспокойтесь! Постоят-постоят-и оставят!" ------ Пересказываю, по долгу службы, своими словами, какую-то газетную вырезку о необходимости, на вокзалах, дежурства грамотных: "На вокзалах денно и нощно должны дежурить грамотные, дабы разъяснять приезжающим и отъезжающим разницу между старым строем и новым". Разница между старым строем и новым: Старый строй: - "А у нас солдат был"... "А у нас блины пекли" ... "А у нас бабушка умерла". ---------------------- Только поздней поняла: "взят - конечно: нами!" Если бы белыми - так "отдан" (примеч. М. Цветаевой). 2 Готовая умереть, как французская королева (фр.). Солдаты приходят, бабушки умирают, только вот блинов не пекут. ------------- Встреча. Бегу в Комиссариат. Нужно быть к девяти, - уже одиннадцать - стояла за молоком на Кудринской, за воблой на Поварской, за конопляным на Арбате. Передо мной дама: рваная, худенькая, с кошелкой. Равняюсь. Кошелка тяжелая, плечо перекосилось, чувствую напряжение руки. - Простите, сударыня - Может быть, вам помочь? Испуганный взгляд: - Да нет... - Я с удовольствием понесу, вы не бойтесь, мы рядом пойдем. Уступает. Кошелка, действительно, чертова. - Вам далеко? - В Бутырки, передачу несу. - Давно сидит? - Который месяц. - Ручателей нет? - Вся Москва - ручатели, потому и не выпускают. - Молодой? -Нет, пожилой... Вы, может быть, слышали? Бывший градоначальник, Д<жунков>ский. ------------ С Д<жунков>ским у меня была такая встреча. Мне было пятнадцать лет, я была дерзка. Асе было тринадцать лет, и она была нагла. Сидим в гостях у одной взрослой приятельницы. Много народу. Тут же отец. Вдруг звонок: Д<жунков>ский. (И ответный звонок: "Ну, Д<жунков>ский, держись!") Знакомимся. Мил, обаятелен. Меня принимает за взрослую, спрашивает, люблю ли я музыку, И отец, памятуя мое допотопное вундеркиндство: - Как же, как же, она у нас с пяти лет играет! Д<жунков>ский, любезно: - Может быть, сыграете? Я, ломаясь: - Я так все перезабыла... Боюсь, вы будете разочарованы... Учтивость Д<жунков>ского, уговоры гостей, настойчивость отца, испуг приятельницы, мое согласие. -------------- * Моей сестре (примеч. М. Цветаевой). - Только разрешите, для храбрости, сначала с сестрой в четыре руки? - О, пожалуйста. Подхожу к Асе и, шепотом на своем языке: - Wi(р1)rweе (реш]ide[re]nT nlei[pet] te[pe]r spi[pi]... Ася не выдерживает. Отец: - Что это вы там, плутовки? Я - Асе: "Гаммы наоборот!" Отцу: - Это Ася стесняется. ---------- Начинаем. У меня в правой руке ре, в левой до (я в басах). У Аси - в левой руке ре, в правой до. Идем навстречу (я слева направо, она справа налево). При каждой ноте громогласный двуголосный счет; раз и, два и, три и... Гробовое молчание. Секунд через десять неуверенный голос отца: - Что это вы, господа, так монотонно? Вы бы что-нибудь поживее выбрали. В два голоса, не останавливаясь: - Это только сначала так. ----------- Наконец, моя правая и Асина левая - встретились. Встаем с веселыми лицами. Отец - Д<жунков>скому: "Ну, как вы находите?" И Д<жунков>ский, и свою очередь вставая: "Благодарю вас, очень отчетливо". - ---------- Рассказываю. По ее просьбе называю себя. Смеемся. - О, он не только к шуткам был снисходителен. Вся Москва... На углу Садовой прощаемся. Снова под тяжестью кошелки перекашивается плечо. - Ваш батюшка умер? - До войны. - Уж и не знаешь, жалеть или завидовать. - Жить. И стараться, чтобы другие жили. Дай вам Бог! - Спасибо. И Вам .Институт. Думала ли я когда-нибудь, что после стольких школ, пансионов и гимназий, буду отдана еще и в Институт?! Ибо я в Институте и именно отдана (Иксом). Прихожу между 11 ч. и 12 ч. каждый раз сердце обмирает; у нас с Заведующим одни привычки (министерские!). Это я о главном Заведующем, - М<илле>ре, своего собственного, Иванова, пишу с маленькой буквы. Раз встретились у вешалки, - ничего. Поляк: любезен, Да я по бабушке ведь - тоже полячка. Но страшнее заведующего - швейцары. Прежние, кажется, презирают. Во всяком случае, первые не здороваются, а я стесняюсь. После швейцаров главная забота не спутаться в комнатах. Мой идиотизм на места.) Спрашивать стыдно, второй месяц служу. В передней огромные истуканы-рыцари. Оставлены за ненужностью... никому, кроме меня. Но мне нужны, равно как я, единственная из всех здесь, им сродни. Взглядом прошу защиты, из-под забрала отвечают. Если никто не смотрит, тихонько глажу скованную ногу. (Втрое выше меня.) Зала. Вхожу, нелепая и робкая. В мужской мышиной фуфайке, - как мышь. Я хуже всех здесь одета, и это не ободряет. Башмаки на веревках. Может быть, даже есть где-нибудь шнурки, но... кому это нужно? Самое главное: с первой секунды Революции понять: Все пропало! Тогда - все легко. Прокрадываюсь. Заведующий (собственный, маленький) - с места: - Что, товарищ Эфрон, в очереди стояли? - В трех. - А что выдавали? " Ничего не выдавали, соль выдавали. - Да, соль это тебе не сахар! Ворох вырезок. Есть с простыню, есть в строчку. Выискиваю про белогвардейцев. Перо скрипит. Печка потрескивает. - Товарищ Эфрон, а у нас нынче на обед конина. Советую записаться. - Денег нет. А вы записались? - Какое! - Ну что ж, будем тогда чай пить. Вам принести? -------- Коридоры пусты и чисты. Из дверей щелк машинок. Розовые стены, в окне колонны и снег. Мой розовый райский дворянский Институт! Покружив, набредаю на спуск в кухню: схождение Богородицы в ад или Орфея в Аид. Каменные, человеческой ногой протертые плиты. Отлого, держаться не за что, ступени косят и крутят, в одном месте летят стремглав. Ну и поработали же крепостные ноги! И подумать только, что в домашней самодельной обуви! Как зубами изгрызаны. Да, зуб, единственного зубастого старца: Хроноса - зуб! Наташа Ростова! Вы сюда не ходили? Моя бальная Психея! Почему не вы - потом, когда-то - встретили Пушкина? Ведь имя то же! Историкам литературы и переучиваться бы не пришлось. Пушкин - вместо Пьера и Парнас - вместо пеленок. Стать богиней плодородия, быв Психеей, Наташа Ростова - не грех? Это было бы так. Он приехал бы в гости. Вы, наслышанная про поэта и арапа, пестроватым личиком вынырнули бы - и чем-то насмешенная, и чем-то уже пронзенная... Ах, взмах розового платья о колонну! Захлестнута колонна райской пеной! И ваша - Афродиты, Наташи, Психеи - по крепостным скользящим плитам - лирическая стопа! - Впрочем, вы просто по ним пролетали за хлебом на кухню! - ---------- Но всему конец: и Наташе, и крепостному праву, и лестнице. (Говорят, что когда-нибудь и Времени!) Кстати, лестница не так длинна, - всего двадцать две ступеньки. Это я только по ней так долго (1818 г. - 1918 г.) шла. Твердо. (Хочется сказать: твердь. Моложе была и монархия была - не понимала: почему небесная твердь. Революция и собственная душа научили.) Выбоины, провалы, обвалы. Расставленные руки нащупывают мокрые стены. Над головой, совсем близко, свод. Пахнет сыростью и Бониваром. Мнится, и цепи лязгают Ах, нет, это звон кастрюлек из кухни! Иду на фонарь. --------------- Кухня- жерло. Так жарко и красно, что ясно: ад. Огромная, в три сажени, плита исходит огнем и пеной. "Котлы кипят кипучие ножи точат булатные, хотят козла зарезать"... А козел-то я. Черед к чайнику. Черпают уполовником прямо из котла. Чай древесный, кто говорит из коры, кто из почек, я просто вру - и корней Не стекло - ожог. Наливаю два стакана. Обертываю в полы фуфайки. На пороге коротким движением ноздрей втягиваю конину: сидеть мне здесь нельзя, - у меня нет друзей. ------------- - Ну-с, товарищ Эфрон, теперь и побездельничать можно! Это я пришла со стаканами.) - Вам с сахарином или без? - Валите с сахарином! - Говорят, на почки действует. А я, знаете... ...Да и я, знаете... Мой заведующий эсперантист (т. е. коммунист от Филологии). Рязанский эсперантист. Когда говорит об Эсперанто, в глазах теплится тихое безумие. Глаза светлые и маленькие, как у старых святых, или еще у Пана в Третьяковской галерее. Сквозные. Чуть блудливые. Но не плотским блудом, а другим каким-то, если бы не дикость созвучия, я бы сказала: запредельным. (Если можно побить Вечность, то ведь можно и блудить с нею! И блудящих с нею (словесников!) больше, нежели безмолвствующих любящих!) Рус. Что-то возле носа и подбородка. Лицо одутлое, непроспанное, Думаю, пьяница. Пишет по-новому, - в ожидании всемирного эсперанто. Политических убеждений не имеет. Здесь, где все коммунисты, и это благо. Красного от белого не отличает. Правой от левой не отличает. Мужчин от женщин не отличает, Поэтому его товариществование совершенно искренно, и я ему охотно плачу тем же. После службы ходит куда-то на Тверскую, где с левой стороны (если спускаться к Охотному) эсперантский магазин. Магазин закрыли, витрина осталась: засиженные мухами открытки эсперантистов друг к другу со всех концов света. Смотрит и вожделеет. Здесь служит, потому что обширное поле для пропаганды; все нации. Но уже начинает разочаровываться. - Боюсь, товарищ Эфрон, что здесь все больше... (шепотом) жиды, жиды и латыши. Не стоило и поступать: этого добра - вся Москва полна! Я рассчитывал на китайцев, на индусов. Говорят, что индусы очень восприимчивы к чужой культуре. Я: - Это не индусы, это - индейцы. Он: " Краснокожие? Я: - Да, с перьями. Зарежут и воспримут целиком. Если вы во френче - с френчем, если ты во фраке - с фраком. А индусы - наоборот: страшная тупость. Ничто чужое в глотку не идет, ни идейное, ни продовольственное. (Вдохновляясь) - Хотите формулу? Индеец (европейца) воспринимает, индус (Европу) извергает. И хорошо делают. Он, смущенный: - Ну, это вы... Я, впрочем... Я больше от коммунистов слыхал, они тоже рассчитывают на Индию... (В свою очередь вдохновляясь) - Думал - в лоск разэсперанчу (Опадая) Без пайка - и ни одного индуса! Ни одного негра! Ни одного китайца даже.. А эти (круговой взгляд на пустую залу) - и слушать не хотят! Я им: Эсперанто, они мне: Интернационал! (Испугавшись собственного крика) - Я ничего не имею против, по сначала эсперанто, а потом уж... Сначала слово. Я, впадая: - А потом дело. Конечно. Сначала бе слово и слово бе... Он, снова взрываясь: - И этот Мара-Мара! Что это такое? Откуда взялось? Я от него еще - не только слова: звука не слыхал! Это просто немой или идиот. Ни одной вырезки не получает - только жалованье. Да мне не жаль. Бог с ним, но зачем приходит? Ведь каждый день, дурак, приходит! До четырех, дурак, сидит. Приходил бы 20-го, к получке. Я, коварно: - А может 6ыть, он, бедненький, все надеется? Приду, а на столе вырезка про мою Мару-Мару? Он, раздраженно: - Ах, товарищ Эфрон, бросьте! Какие там вырезки? Кто про Мару-Мару писать будет? Где она? Что она? Кому она нужна? Я, задумчиво: - А в географии ее нет... (Пауза.) И в истории нет... А что, если ее вообще нет? Взяли и выдумали, - для форсу. Дескать, все нации. А этого нарядили... А это просто немой... (Конфиденциально) - Нарочно немого взяли, чтобы себя не выдал, по-русски... Он, с содроганием доглатывая остывший чай: - А чччерт их знает! ----------- Топота и грохота. Это национальности возвращаются с кормежки. Подкрепившись кониной, за вырезки. (Лучше бы вырезку, а? Кстати, до революции, руку на сердце положа не только не отличала вырезку от требухи, - крупы от муки не отличала! И ничуть не жалею.) Товарищ Иванов, озабоченно: - Товарищ Эфрон, товарищ М<илле>р может зайти, спровадим-ка поскорей наше барахло. Сгребает) - "Продвижение Красной Армии. Стеклова ставим... "Ликвидация безграмотности"... "Долой белогвардейскую сволочь" - Это вам - "Буржуазия орудует"... Опять вам... "Все на красный фронт"... Мне... "Обращение Троцкого к войскам"... Мне... "Белоподкладочники и бслогвар"... Вам... "Приспешники Колчака"... Вам... "Зверства белых"... Вам... Потопаю в белизне. Под локтем -• Мамонтов, на коленях - Деникин, у сердца - Колчак. - Здравствуй, моя "белогвардейская сволочь"! Строчу со страстью. - Да что же вы, товарищ Эфрон, не кончаете? Газету, No, число, кто, о чем, - никаких подробностей! Я сначала было тоже так - полотнищами, да М<илле>р наставил: бумаги много изводите. - А М<илле>р верит? - Во что? - Во все это. - Да что тут верить! Строчи, вырезай, клей... - И в Лету - бух! Как у Пушкина. - А М<илле>р очень образованный человек, я все еще не потерял надежду... - Представьте, мне тоже кажется! Я с ним недавно встретилась у виселицы... фу ты, Господи! - У вешалки: все эти "белогвардейские зверства" в голове... Четверть первого! Ничего, даже как-то умно поглядел... Так вы надеетесь? - Как-нибудь вечерком непременно затащу его в клуб эсперантистов. - Аспирант в эсперанты? Espere, enfant,demain! Еt рuis, demain еnсоrе... Еt рuis touyours demain... Crоуоns еn 1'ауеniг Еsреre! Еt сhаquе fois que se leve 1'aurore Sоуоns la. Роur рriеr соmmе Dieu роur nоus benir Реut-etrе... Ламартина стих. Вы понимаете по-французски? - Нет, но представьте себе, очень приятно слушать. Ах, какой бы из вас, товарищ Эфрон, эсперантист... - Тогда я еще скажу, Я в 6-ом классе об этом сочинение писала: " A une jeune fille qui avait raconte con reve" Un baiser... sur le front! Un baiser- meme en reve Mais de mon triste front le frais baiser s'enfuit... Mais de l'ete jamais ne revendra la seve, Mais l'aurore jamais n etreindrera la nuit - ----------- * Надейся, дитя, завтра! И потом - завтра-опять... И потом - всегда - завтра... Будем верить в будущее. Надейся! И всякий раз, как заря начинает вставать, Будем просить, чтобы Бог благословил нас. Может быть... (фр). 2 "Девушке, рассказавшей свой сон". Поцелуй... в лоб! Поцелуй - лишь во сне! Но недавний поцелуй слетает с моего грустного лба... Но из лета никогда не вернуться живительному соку, И заря никогда не одолеет ночь (фр.). ---------- Вам нравится? (И, не давая ответить) - Тогда я вам еще дальше скажу: Un baiser sur le front! Tout mon etre frisonne, On dirant que mon sang va remonter son cours... Enfant! - ne dites plus Vos rever a personne Et ne reves jamais ...ou bien - reves toujors! Правда, пронзает? Тот француз, которому я писала это сочинение, был немножко в меня... Впрочем) вру; это была француженка, и я была в нее.. - Товарищ Эфрон! (Шепот почти над ухом. Вздрагиваю. За плечом мой "белый негр", весь красный. В руке хлеб.) - Вы не обедали, может хотите? Только предупреждаю, с отрубями... - Но вам же самой, я так смущена... - А вы думаете... (морда задорная, в каждой бараньей кудре - вызов)... я его на Смоленском покупала? Мне Филимович с Восточного стола дал, - пайковый, сам не ест. Половину съела, половину вам. Завтра еще обещал. А целоваться все равно не буду! ------------- Озарение: завтра же подарю ей кольцо - то, тоненькое с альмандином. Альмандин - Алладин - Альманзор - Альгамбра __ ...с альмандином. Она хорошенькая, и ей нужно. А я все равно не сумею продать.) ------------ Дон. - Дон. - Не река-Дон, а звон. Два часа. И - новое озарение: сейчас придумаю срочность и уйду. Про белогвардейцев сейчас кончу - и уйду. Быстро и уже без лирических отступлений (я - вся такое отступление!) осыпаю серую казенную бумагу перлами своего почерка и виперами своего сердца Только ять выскакивает, контрреволюционное, в виде церковки с куполом - Ять!!! - "Товарищ Керженцев кончает свою статью пожеланием генералу Деникину верной и быстрой виселицы. Пожелаем же и мы, в свою очередь, товарищу Керженцеву"... - Сахарин! Сахарин! На сахарин запись! - Все вскакивают. Надо воспользоваться чужим сластолюбием в целях своего свободолюбия. Вкрадчиво и нагло подсовываю Иванову свои вырезки Поцелуй в лоб! Все мое существо дрожит, И кажется, кровь возобновляет свой круг... Дитя! - Не рассказывайте Ваших снов никому. И не грезьте никогда - или- мечтайте всегда] (фр. ) Накрываю половинкой бело-негрского хлеба. (Другая половинка - детям.) - Товарищ Иванов, я сейчас уйду. Если М<илле>р спросит, скажите, в кухне, воду пью. - Идите, идите. Сгребаю черновую с Казановой, кошелку с 1 ф<унтом> соли... и боком, боком... - Товарищ Эфрон! - нагоняет меня уже возле рыцарей. - Я завтра совсем не приду. Очень бы вас просил, приходите - ну - хотя бы к 10 '/2 часам. А послезавтра, тогда, совсем не приходите, Вы меня крайне выручите. Идет? - Есть! Тут же, при недоумевающих швейцарах, молодцевато отдаю честь, и гоном - гоном - белогвардейской колоннадой, по оснеженным цветникам, оставляя за собой и национальности, и сахарин, и эсперанто, и Наташу Ростову -- к себе, к Але, к Казанове: домой! --------------- Из "Известий": "Господство над морем - господство над миром!" (Упоена как стихом.) --------------- 9/23 января (Известия Ц.И.К. "Наследник"). Кто-то читает: "Малолетний сын Корнилова, Георгий, назначен урядником в Одессе". Я, сквозь общий издевательский хохот, невинно: - Почему урядником? Отец же не служил в полиции! (А в груди клокочет.) Чтец: - Ну там, знаете, они все жандармы! (Самое трогательное, что ни коммунист, ни я в ту минуту и не подозревали о существовании казачьих урядников.) ---------------- В нашем Наркомнаце есть домашняя церковь, - соллогубовская, конечно. Рядом с моей розовой залой. Недавно с "белым негром" прокрались. Тьма, сверкание, дух как из погреба. Стояли на хорах. "Белый негр" крестился, я больше думала о предках (привидениях!). В церкви мне хочется молиться только, когда поют. А Бога в помещении вообще не чувствую. Любовь - и Бог. Как это у них спевается? (Любовь, как стихия любовного, Эрос земной.) Кошусь на своего белого негра; молится, глаза невинные. С теми же невинными глазами, теми же моленными устами... Если бы я была верующей и если бы я любила мужчин, это во мне бы дралось, как цепные собаки. Отец моего "белого негра" служит швейцаром в одном из домов (дворцов), где часто бывает Ленин (Кремль). И мой "белый негр", часто бывая на службе у отца, постоянно видит Ленина. - "Скромный такой, в кепке". Белый негр - белогвардеец, то есть, чтобы не смешивать: любит белую муку, сахар и все земные блага. И, что уже серьезнее, горячо и глубоко богомолен. - Идет он мимо меня, М<арина> И<вановна>, я: "Здрасьте, Владимир Ильич!" - а сама (дерзко-осторожный взгляд вокруг: - Эх, что бы тебя, такого-то, сейчас из револьвера! Не грабь церквей! (разгораясь): - И знаете, М<арина> И<вановна>, так просто, - вынула револьвер из муфты и ухлопала!.. (Пауза). - " Только вот стрелять не умею... И папашу расстреляют... Попади бы мой негр в хорошие руки, умеющие стрелять, и умеющие учить стрелять, и, что больше, - умеющие губить и не жалеть - а--эх!.. ------------------ Есть у нас в комиссариате одна старая дева - тощая - с бантом - влюбленная в своих великовозрастных братьев-врачей, достающая им по детским карточкам шоколад, - проныра, сутяга, между прочим, знающая языки ("такая семья"), и т. д. Когда она слышит о чьей-нибудь болезни, то - с непоколебимой уверенностью - и точно отрубая что-то рукой - определяет: "Заразилась или "Заразился", смотря по тому, идет ли речь о лице женского или мужского пола. Тиф или ишиас - у нее все с<ифи>лис. Стародевический психоз. ----------------- А есть другая - пухлая, сырая, бабушкина внучка, подружка моего белого негра, провинциалочка. Это совсем трогательная девочка. Только недавно приехала из Рыбинска. Дома остались бабушка и братец. Двойной и неистощимый кладезь блаженств. - Наша бабушка такая: маленьких детей но выносит. Грудного нипочем на руки не возьмет: запах, говорит, от них и беспокойство. Ну, а подрастут - ничего. Нарядит, научит. Меня с шестого года растила. "Кушать хочешь?" - "Хочу" - "Ну, иди на кухню, смотри, как обед готовится". Так я с десяти лет уж решительно все умела (оживляясь): не только пироги там, котлеты, - и паштеты, и заливное, и торты... Так же и с шитьем: "Ты девочка, тебе женщиной быть, хозяйкой, детей-мужа обшивать". Я - бегать, она меня за ручку да на скамеечку: "платки подрубай", "полотенца меть", а война началась - на раненых. Сама кроила, сама шила. Потом папаша женился - сиротка я - братец народился, все приданое ему сама... Все пеленки с меточками, гладью - А одеяльце его, в чем гулять выносят, так все моим кружевом обшито, в четыре пальца, кремовое... (Блаженно) - Ведь бабушка меня и вязать и гладью... Пяльцы мне собственные заказала... Мы богато жили! А все сама! И бабушка сама, и я сама... Я не могу, чтобы руки зря лежали! Смотрю на руки: ручки: золотые! Маленькие, пухлые: стройные востроватые пальчики. Крохотное колечко с бирюзинкой. Был жених, недавно расстрелян в Киеве. - Мне его приятель писал, тоже студент-медик. Выходит мой Коля из дому, двух шагов не прошел - выстрелы. И прямо к его ногам человек падает. В крови. А Коля - врач, не может же он раненого оставить. Оглянулся: никого. Ну и взял, стащил к себе в дом, три дня выхаживал. - Офицер белый оказался. - А на четвертый пришли, забрали обоих, вместе и расстреляли... Ходит в трауре. Лицо из черноты землисто-серое. Недоедание, недосыпание, одиночество. Тошная, непонятная, непривычная работа в Комиссариате. Призрак жениха. Беспризорность. Бедная тургеневская мещаночка! Эпическая - сиротка русских сказок! Ни в ком, как в ней, я так не чувствую великого сиротства Москвы 1919 г. Даже в себе. Недавно заходила ко мне, стояла над моими развороченными сундуками: студенческий мундир, офицерский френч, сапоги, галифе, - погоны, погоны, погоны... - Марина Ивановна, вы лучше закройте. Закройте и замок повесьте. Пыль набивается, летом моль съест... Может, еще вернется... И, задумчиво разглаживая какой-то беспомощный рукав: - Я бы так не могла. Совсем как человек живой... Я и сейчас плачу... --------------------- Недавно были с ней в оперетке: она, "белый негр" и я (в первый раз в жизни). Напевы милые, стихи плохие. Сух и жесток русский язык в польских устах. Но... какая-то любовь, но... вне селедок и кошелок, но... свет, смех, жест! Убожество? Но мне чем хуже - тем лучше. "Настоящее искусство" меня бы сейчас оскорбило. Все требования бы встали: "я не скот!" А так - подделка за подделку: после фарса советского - полусветский фарс ------------------ Два слова еще о моей "невесте". С глазами, заплаканными по жениху (чудесные, карие), часами и жалобно выматывает себе и окружающим душу: "Я так люблю все жирное и сладкое... Я раньше гораздо полнее была... Я без сливочного масла жить не могу... Мне мороженая картошка в рот не идет"... -------------------- О ты, единственное блюдо Коммунистической страны! (Стих о вобле в меньшевицкой газете "Всегда вперед"). -------------------- Мой помощник. Наш стол обогатился новым сотрудником (собездельником было бы точней). Богатырь, малиновый налив, волжанин. Вечно и зверски голоден. За обедом безнадежно просит надбавки: молча подставленная тарелка кротко и упорно вопиет. Ест все. Собой красавец: восемнадцать лет, румянец такой, что жарко рядом сидеть: пещь! Безбород и безус. Робок. Боится двинуться - знает, что сокрушит. Боится кашлянуть - знает, что оглушит. Робоcть и кротость великана. У меня к нему нежность, как к огромному теленку: безнадежная, потому что дать - нечего. Узрев его впервые у стола - уральского ведмедя над кружевом "Известий", мы с Ивановым одновременно усмехнулись. Что думал Иванов - не знаю, я же в ту секунду знала: "Завтра не приду, и послезавтра не приду, и после-послезавтра не приду. 5уду стирать и писать". Не приходила не три дня, а шесть. На седьмой являюсь. Стол чист - ни одной вырезки: как языком слизано. Иванова ни признака. Медведь, расставив локти, один царствует. Я, обеспокоенно: - А где Иванов? Где вырезки? Медведь, сияя: - Иванова я с тех пор в глаза не видал! Я здесь целую неделю один восседал. Я, в ужасе: - Но вырезки? Журнал вели? Он, блаженно: - Какое- журнал! Все в корзине! Попытался было - перо плохое, бумага праховая, пишу - сам не разбираю. И такой сон на меня напал... К весне, должно быть. (Я, мысленно; "Врешь, медведь, к зиме"!) Он, продолжая: - Ну, думаю, была-не была! Сгреб это я их, простыни-то эти, и в корзину. Утром прихожу - пусто. Должно быть, уборщица сожгла. И каждый день так. Маленькие все целы, для вас берег. Выдвинут ящик: сонм белых бабочек! И я, обольщенная строчкой и уже оторвавшись: мысленно: "Сонм белых бабочек! Раз, два... четыре... ( - нет! - ) Сонм белых девочек! раз, две, четыре... Сонм белых девочек - да нет - в эфире Сонм белых бабочек! Прелестный сонм Великих маленьких княжон... и, огрызаясь, к "сотруднику": - Сейчас мы все это восстановим... (мысленно; кроме великих княжон!) - разберите хронологически. Он: - Как это? Я:- По числам. Ну, 5"ое февраля. Римское II - это февраль, Вам ясно? 1 - январь, II - февраль... Не дышит и не мигает. -Тогда, постойте... Тогда просто пишите письмо домой. Берите перо и пишите: "Милая мама, мне здесь очень скучно и голодно"... в этом роде, или наоборот: "Мне здесь очень весело и сытно". Потому что, иначе она огорчится. А я сейчас буду восстанавливать статьи Стеклова и Керженцева. Он, восхищенно: - Из головы?! Я: - Не из сердца же! И, махом: "В статье от 5-го февраля 1919 г. "Бслогвардейщина и белый слон"' товарищ Керженцев утверждает"... -------------------- Перекочевываем на новое пепелище, - из дома Ростовых на Иерусалимское подворье. Целых десять дней перебираемся. Докрадываем остатки ростовско-соллогубовского добра. Я взяла себе на память тарелку с гербом. В кирпично-красном поле - ' Никогда не существовавшей' (примеч. М. Цветаевой), борзая. Лирическая кража, даже рыцарская: тарелка не глубокая и не мелкая, по нынешнему времени - явно для полужидкой воблы) а дома у меня на ней будет стоять чернильница. Бедные соллогубовские эльзевиры! В раскрытых ящиках! Под дождем! Пергаментные переплеты, французские витиеватые литеры... Свозят возами. Библиотечной комиссией заведует Брюсов Везут: диваны, комоды, люстры. Рыцари мои остаются. Вписанные в стену портреты, кажется, тоже. На месте - дележ. Ревностный спор "столов". - Это нашему заведующему! " -Нет, нашему! - У нас стол карельской березы, к нему и кресло. - Вот именно потому, что у вас стол, у нас будет кресло! - Но нельзя же разбивать гарнитур! Я, сентенциозно: - Можно разбивать только головы! "Столы" бескорыстны, - мы все равно ничего не получим. Все в кабинеты заведующих, влетает мой белый негр: - Товарищ Эфрон! Если бы вы знали, как у Ц-лсра хорошо! Секретер красного дерева, ковер, бронзовые 6ра! Точно в старое время! Хотите, посмотрим? Бежим через этажи. Комнаты No Отдел такой-то... Кабинет заведующего. Входим, Негр торжествующе: - Ну? - Ему бы подушку под ноги и болонку... - Будет с него и кота! В глазах веселящийся бес. - Товарищ Эфрон! Поймаем ему кота! Тут в 18-ой квартире есть. А? Я, лицемерно: - Но он здесь все загадит. - Вот этого-то я и хочу! Громилы проклятые! Через три минуты кот выкраден и заперт. "Служба" кончена. Летим, родства не помня, со всех шести этажей. - Товарищ Эфрон! Малиновая оттоманка-то, а? - А графинины ковры-то, а? Вдогон диаболнческое мяуканье мстителя. - ---------------- Три насущных М. - Ну, как довезли картошку? - Да ничего, муж встретил. - Вы знаете, надо в муку прибавлять картошку: 2/3 картошки, 1/3 муки. - Правда? Нужно будет сказать матери. У меня: ни матери, ни мужа, ни муки. ---------------- Мороженая картошка. - Товарищ Эфрон! Картошку привезли! Мороженая! Узнаю, конечно, позже всех, но дурные вести - всегда слишком рано. "Наши" уехали в экспедицию, сулили сахарные россыпи и жировые залежи, проездили два месяца и привезли... мороженую картошку! По три пуда на брата. Первая мысль: как довезти? вторая: как съесть? Три пуда гнили. Картошка в подвале, в глубоком непроглядном склепе. Картошка сдохла, и ее похоронили, а мы, шакалы, разроем и будем есть. Говорят, привезли здоровую, но потом вдруг кто-то "запретил", а пока запрет сняли, картошка, сперва замерзнув, затем оттаяв, сгнила. На вокзале пролежала три недели. Бегу домой за мешками и санками. Санки - Алины, детские, бубенцовые, с синими вожжами, - мой подарок ей из Владимирского Ростова. Просторное плетение корзиночкой, спинка обита кустарным ковром. Только двух собак запрячь - и айда! - в северное сияние... Но собакой служила я, северное сияние же оставалось позади: ее глаза! Ей тогда было два года, она была царственна. ("Марина, подари мне Кремль!" - пальцем указывая на башни.) Ах, Аля! Ах, санки по полуденным переулкам! Моя тигровая шуба (леопард? барс?), которую Мандельштам, влюбившись в Москву, упорно величал боярской. Барс! Бубенцы! У подвала длинный черед. Обмороженные ступени лестницы, Холод в спине: как втащить? Свои руки, - в эти чудеса я верю, но три пуда вверх! По тридцати упирающимся и отбрасывающим ступеням! Кроме того, один полоз сломан. Кроме того, я не уверена в мешках. Кроме всего, я так веселюсь, что - умри! - не помогут. Впускают партиями: по десяти человек. Все - парами, мужья прибежали со своих служб, матери приплелись. Оживленные переговоры, планы: тот обменяет, этот два пуда насушит, третий в мясорубку пропустит (это три пуда-то?!) - есть собираюсь, очевидно, только я. - Товарищ Эфрон, добавочные брать будете? На каждого члена семьи полпуда. У вас сеть удостоверение на детей? Кто-то: - Не советую! Там одна слизь осталась. Кто-то еще: - Загнать можно! Продвигаемся. Охи, выдохи, временами - смех: в темноте чьи-то руки встретились: мужская и женская. (Мужская с мужской - не смешно.) Кстати, откуда это веселяшее действие Эроса на малых сих? Вызов? Самооборона? Скудость средств выявления? Робость под прикрытием легкости? Дети ведь, испугавшись, тоже часто смеются. "L'аmour n еst ni joyeux tendre". А может быть- вернее всего - никакого аmоur, просто неожиданность: мужская с мужской - ругань- мужская с женской - смех. Неожиданность и безнаказанность. Говорят о предстоящем суде над сотрудниками, представили огромные счета и на закупленное и на прожитое : какие-то постои, подводы, извозчики... Себе, конечно, нахватали всего. - Вы заметили, как такой-то отъелся? - А такой-то? Щеки лопаются! Впустили. Навстречу ошалелая вереница санок. Полозья по ногам. Окрики. Тьма. Идем по лужам. Запах поистине тлетворный. - Да посторонитесь же!!! - Товарищ! Товарищ! Мешок лопнул! Хлипь. Хлябь. Ноги уходят по щиколку. Кто-то, тормозя весь цуг, яростно разувается: валенки насквозь' Я давно уже не чувствую ног. -Да свет-то когда-нибудь - будет?! - Товарищи! Удостоверение потеряла! Ради всего святого - спичку! Вспыхивает. Кто-то на коленях, в воде, беспомощно разгребает слизь - А вы в карманах поищите! - Вы, может, дома забыли? • Да разве тут найдешь?! - Продвигайтесь! Продвигайтесь! Товарищи, встречная партия! Поберегись!!! И - прогал. Прогал и водопад. Квадратная дыра в потолке сквозь которую дождь и свет. Хлещет, как из дюжины труб. - Потонем! - Прыжки, скачки, кто-то мешок упустил, у кого-то в проходе санки завязли. - Господи! ------------- Картошка на полу: заняла три коридора. В конце более защищенном, менее гнилая. Но иного пути к ней, кроме как по ней же нет. И вот: ногами, сапогами. Как по медузьей горе какой-то. Брать нужно руками: три пуда. Но оттаявшая слиплась в чудовищные гроздья. Я без ножа. И вот, отчаявшись (рук не чувствую) - Любовь - не веселье и нежность (фр.), какую попало: раздавленную, мороженую, оттаявшую... Мешок уже не вмещает. Руки, окончательно окоченев, не завязывают. Пользуясь темнотой, начинаю плакать, причем тут же и кончаю. - На весы! На весы! Кому на весы?! Взваливаю, тащу. Развешивают два армянина, один в студенческом, другой в кавказском. Белоснежная бурка глядит пятнистой гиеной. Точно архангел коммунистического Страшного Суда! (Весы заведомо врут!) - Товарищ барышня! Не задерживай публику! Ругань, пинки. Задние напирают. Я загромоздила весь проход. Наконец, кавказец, сжалившись - или рассердившись, откатывает мой мешок ногой. Мешок слабо завязанный, рассыпается. Клюканье. Хлипанье. Терпеливо и не торопясь подбираю. ----------------- Обратный путь С картошкой. (Взяли только два пуда,