Ее, что было сил, прижал рукой К поверхности мелкозернистой. Резко Точильный круг свой бег затормозил, Как поезд возле самого вокзала, И сразу же руке труднее стало... Я думал почему-то в тот момент, Каким был в старину мой инструмент? От долгого сражения с металлом Сточился круг и сделался овалом, Который запинается слегка И стукнуть норовит исподтишка, Как будто бьет заклятого врага. (Но я ему прощаю это. Так С годами после позабытых драк Легко бывает детский враг прощен.) Кто более искусен? Может быть, Не тот, кто изобрел круговращенье, А тот, кто круг умел остановить! Но должен ли свои секреты он Навязывать другому поколенью? Об этом и была моя печаль. И вовсе не себя мне было жаль. Хотя, конечно, что и говорить, Получше есть занятья по жаре, Чем размышлять о таинствах станка, Отдавшись на съеденье мошкаре. А двойника тем более не жаль. Когда же круг едва не спрыгнул с вала, Чтоб лезвием поранить двойника, То выходка меня не напугала, И я пустил станок еще сильней. (Круг тормозил, конечно, мне назло.) Подобная беда, когда ты к ней Готов, и впрямь не слишком велика. А все-таки мне было тяжело, И досаждало более всего, Что, наточивши лезвие клинка, Теперь мы только портили его. Поэтому, когда двойник поднял Заточенное лезвие к очкам, Приглядываться начал к острию И недовольно пальцем трогать стал, Признаюсь, я едва не закричал: Довольно! погоди! подумай сам, Насколько бы естественнее было Доверить точку самому точилу. А тем, что одобряет сам станок, И я доволен был бы, видит бог. Перевод Б. Хлебникова ДИКИЙ ВИНОГРАД С какого древа смокву не сорвать? А виноград с березы разве можно? Вот знанье винограда и берез. Как девочка, что гроздью винограда С березы сорвана, я б знать должна. Про виноград, какого плод он древа. Я родилась, наверное, как все, И выросла девчонкой озорною, От брата не желающей отстать. Все это вышло как-то даже страшно, Когда с гроздями я наверх взвилась. За мной пошли, как шли за Эвридикой, Целехонькой вернув из вышних мест. И жизнь моя теперь как бы вторая - Прожить ее могу я, как хочу. Я праздную с тех пор два дня рожденья, И знайте вы, двоих во мне узрев, Что на пять лет одна меня моложе. Брат на поляну в лес меня повел К березе, что стояла одиноко В своем зубчатом лиственном венце И с тяжкой шевелюрой на затылке, Увитой виноградною лозой. Я виноград и год назад видала. Одну лишь гроздь. А тут таких гроздей С березы на меня глядело столько, Что столько Лейф Счастливый {*} не видал. Но большей частью грозди были выше Моих воздетых рук, как и луна, - К ним следовало по стволу забраться, Что брат и сделал, сверху набросав Гроздей мне, но бросал куда подальше, Чтоб дольше я искала их в траве И мог наесться он и сам от пуза. Но было мало этого ему. Желая, чтобы я сама кормилась, Забравшись выше, он весь ствол пригнул И дал мне в руки самую верхушку. "Держи и ешь. Другую я согну. Покуда без меня, держи покрепче". Я дерево держала. Нет, я лгу. Не я его, оно меня держало. Минуты не прошло, оно меня Вверх подняло, как удочка рыбешку. Вот суть перемещенья моего. Брат мне кричал: "Давай слезай оттуда! Вот дурища! Давай скорей слезай!" Но я своей какой-то детской хваткой, Наследственной, с далеких тех времен, Когда дикарка-мать дитя за ручки Вывешивала властно на суку, Чтоб вымыть, просушить - ну я не знаю, Расскажет вам эволюционист! - За жизнь свою держалась инстинктивно. Мой брат пытался рассмешить меня: "Эй! Что ты там висишь на винограде? Сестра, не трусь, тебя он не сорвет, Коль ты не рвешь его. Слезай, дуреха!" Я жутко опасаюсь что-то рвать. В ту пору философию подвеса Постигла я всецело и вполне. "Теперь ты знаешь, - брат меня утешил, - Что лисий, то есть дикий виноград, Бежав зубов лисицы, ощущает, Поскольку на березе вырос он, Где не пойдет искать его лисица, А коль пойдет - так ей слабо достать. Но мы с тобой пришли за виноградом, Перед которым фора у тебя - Цепляться у тебя на ствол побольше, И потому трудней тебя сорвать". За башмаками вниз упала шляпа, Но я висела, голову задрав И в солнечных лучах глаза зажурив, Лишь слышала, как "Падай! - брат кричал. - Невысоко тут, я тебя поймаю". (Невысоко? Но это как кому...) "Да падай! Иль стряхну тебя как грушу!" В молчанье мрачном ниже я сползла, Все жилы напряглись, как струны банджо. "Ты страх как испугалась, я гляжу. Держись покрепче, дай-ка мне подумать... Нагну березу и тебя спущу!" О спуске том поведаю я мало, Но лишь достали ноги до земли, И мир ко мне обратно воротился, Я помню, как смотрела долго я На исступленно скрюченные пальцы. Брат пошутил: "Ты что, как пух на вес? Вперед старайся быть потяжелее, Чтоб на березе в небо не взлететь". Едва ль моя сравнима легковесность С девчоночьим невежеством моим. Тогда мой брат был прав скорее прежде. Я к знанью шаг не сделала тогда, И я не научилась жить по мерке, Равно как жить по сердцу, ибо нет Нужды мне в том, равно как нет желанья, Мне кажется. Никак не сердце ум. Я проживу, как все живут на свете, Жить напрягаясь тщетно по уму, Заботы сну сбывая. Но нужды Учиться жить по сердцу я не вижу. Перевод С. Степанова {* Начальник викингов, который открыл Америку и назвал ее "Винланд".} ДВЕ ВЕДЬМЫ I. ВЕДЬМА ИЗ КОЙСА На ферме за горою, у вдовы С сынишкой (суеверное семейство), Заночевал я. Вот о чем шла речь. ВДОВА Ведь здешний люд что думает про ведьм? Махни рукой - и духи на подмогу; Не вышло, так тебя же и сожгут. Что понимали б! Это ж не иголку Поди искать, а духов заклинать. СЫНИШКА Вели мамаша, этот самый стол Пойдет фырчать, лягаясь что твой ослик. ВДОВА Ну и велю, а только для чего? Чем стол трясти, я лучше расскажу вам, Что мне Правитель Сиу объяснил. Он говорит, у мертвецов есть души. Как, говорю, они же сами - души? А он меня из транса в тот же миг. Вот и судите сами, есть иль нету У них чего-то окромя души. СЫНИШКА Смотри, не говори ему, мамаша, Про наш чердак. ВДОВА На чердаке скелет. СЫНИШКА Но дверь туда заставлена кроватью Мамашиной. Забита напрочь дверь. Совсем не страшно. Ночью он стучится, Мамаша слышит, глупый, и скребет Ей в изголовье. Просится обратно В подвал, откуда вылез он в тот раз. ВДОВА А мы его не пустим! Мы не пустим! СЫНИШКА Он вылез ночью сорок лет назад И, белый, как составленные блюда, На кухню из подвала зашагал, Затем он с кухни перебрался в спальню, Из спальни устремился на чердак, Папаши и мамаши не смущаясь, Папаша был вверху, внизу мамаша, Я был дитя, не помню, где я был. ВДОВА Единственное, чем пенял мне муж, - Я засыпала раньше, чем ложилась. Особенно зимой, когда постель Была как лед и простыни как саван. В ту ночь, когда скелет пошел гулять, Один лег Тоффиль и меня оставил С открытой дверью, чтобы я в постель Перебралась, почувствовав морозец. Когда я, понемногу приходя В себя, разобралась, откуда иней, Вдруг слышу: Тоффиль в спальне, наверху, А думаю, что он внизу, в подвале. Ведь там, в подвале, стукнула доска, Которую туда мы положили, Чтоб посуху ступать весной. И вот Идет, я слышу, тяжко, шаг за шагом, Наверх, как одноногий с костылем Или с ребенком на руках... Не Тоффиль!.. А ежели не Тоффиль, кто ж тогда? Двойная дверь-то на двойном запоре, А уж вокруг сугробов намело. В подвале-то опилки возле окон, А уж вокруг сугробов намело! То был скелет. Я знала - чей, не скрою. За ручку двери ухватилась я, Но он не чаял пересилить двери, Беспомощно стоял он, где вошел. И ждал, что, может, случай подвернется, И тихий шорох бил его, как дрожь. То был и не скелет, а просто кости. Я б никогда не сделала того, Что сделала, не будь во мне так сильно Желанье посмотреть, чем скреплены. Казалось мне, то был не человек, А на полу держащаяся люстра. И вдруг пред ним я распахнула дверь. Он тут же зашатался от волненья И чуть не рухнул наземь (язычок Огня из верхней челюсти рванулся, В глазницах черный дым затрепетал). Ко мне шагнул он, распахнув объятья, Точь-в-точь как раньше. Но на этот раз Я руку отсекла ему ударом И от удара рухнула сама. Рука распалась, пальцы разлетелись (Недавно где-то видела один, Подай-ка мне шкатулку - уж не там ли?)... Я, сидя на полу, вскричала: "Тоффиль, Он про тебя идет!" Он мог пойти В подвал иль в холл, но для разнообразья, Конечно, выбрал холл - и для такой На скору нитку сшитой образины Пошел довольно резво, хоть теперь, Как пьяные каракули, кренился - Ведь у меня тяжелая рука... По лестнице взобрался он наверх - И в нашу спальню новую крадется. И тут я наконец пришла в себя И закричала что есть мочи: "Тоффиль, Держи дверь в спальню!" - Холодно одной, - Спросил он, - а вот я уже пригрелся, - Я бросилась наверх, еще слаба, И на ходу хватаясь за перила, А наверху (внизу было темно) Скелета не увидела. "Он рядом! Он в нашей спальне, Тоффиль! - Кто? - Скелет! - Какой скелет? - Тот самый, из подвала!" На этом слове Тоффиль соскочил С постели, голый, и ко мне прижался. Тогда я свет решила погасить И комнату на уровне коленей Обшарить, чтобы кости изловить И заломить их на пол. Но не вышло. "Послушай, Тоффиль, он ведь ищет дверь. Должно быть, из-за вьюги он припомнил Бывалошную песенку свою - Вперед и вброд, - что пел на автостраде. Он ищет дверь, пойми, входную дверь, Чтоб выйти. На чердак его заманим Открытой дверью!" Согласился муж. И впрямь, чуть дверь чердачную открыл он, На лестнице послышались шаги. Я слышала их, Тоффиль же не слышал. "Готово! - Я прикрыла дверь собой. - И живо гвозди!" Вмиг заколотили, Заставили кроватью - и вот тут Мы с опозданьем задались вопросом, Что сложено у нас на чердаке. Ну, к счастью, весь припас у нас в подвале, И коль скелету глянется чердак, Он может оставаться там. Однако ж Порою там не можется ему, Тогда стучит за дверью в изголовье Кровати и башку свою скребет Со звуком вроде скрипа старых ставней. Ни слова я об этом никому С тех пор как умер Тоффиль. Поклялась я Его оттуда ввек не выпускать И обходиться с ним ничуть не лучше, Чем с мужем обошлась из-за него. СЫНИШКА Идет молва, что гроб у вас в подвале. ВДОВА Молва права: есть гроб у нас в подвале. СЫНИШКА Есть гроб у нас, но мы не знаем чей. ВДОВА Мы знаем, чей, сынишка. Что таиться. Из-за меня убил его мой муж. Убил, чтоб не убить кого другого. Чтоб не убить меня. Он там зарыт. Где согрешили, там и порешили. Сынишка в курсе дела, но привык Помалкивать до времени об этом. Он смотрит с изумленьем на меня: Мы с малым столько лет друг дружке лгали, Чтоб тем ловчее посторонним лгать. Но нет теперь причины все таить, Да и была ль когда-нибудь, не знаю. Будь Тоффиль жив, он сам бы вам не смог Сказать, зачем кривили мы душою... Она в шкатулке, вывернув ее Себе в подол, не отыскала пальца. Наутро имя "Тоффиль Лайвэй" я Нашел и впрямь на ящике почтовом. Перевод В. Топорова II. НИЩЕНКА-ВЕДЬМА ИЗ ГРАФТОНА Теперь, когда со мной разобрались, Я объявлю хлопотунам злорадно: Попали вы, приятели, впросак. Я польщена: два городка стремятся Спихнуть меня друг дружке, но никто Не гонит вон - оттуда ли, отсюда, - Чтоб не стряслось беды. Двойной бедой Обычный люд всегда стращают ведьмы, А я беду для них учетверю! Они хотят: как скажем, так и будет, А я скажу, что было все не так. Они твердят, мол, запросто докажем, Что Артур Эми проголосовал За Жабу Рива на весенней сходке В Уоррене, а я им круглый год Одно и то же: муж мой Артур Эми Не тот, кого винить в таких делах, - Когда была в Уоррене та смута, Пятнадцати не стукнуло ему. И если незабвенный Артур Эми И впрямь хоть пару раз голосовал, То в городишке по названью Вентворс. Голосовал - тянуть иль не тянуть До нашей фермы просеку - и если Тянуть, то кто заплатит за труды. Их Артур Эми это Хемэн Лэпиш, Они мне мужа спутали с отцом! И если так законники решили, То им придется все перерешить. Уоррен или Вентворс - жить-то можно И тут и там, но я с недавних пор Предпочитаю Вентворс; если надо Решить по справедливости, а все Твердят, что лишь о ней-то и пекутся, То справедливость мне нужна самой. Я знаю: кой-кого бы разозлило Ославленную ведьму приютить, Но остальных пугают лишь расходы - Та малость, что я стою. Взять бы в толк, Что я как ведьма обойтись могу Хотя бы молоком летучей мыши. А интересно, станет ли сильней Позиция моя, коль докажу им, Что я и впрямь умею ворожить? Конечно, Мэллис Хьюз надул всем в уши, Что я его, седого старика, Однажды ночью лихо оседлала, Уездила до кожи и костей И бросила нагим и бездыханным У входа в таун-холл на стыд и срам Любому грубияну в графстве Графтон. Меня стыдили - бросила нагим Седого старика. Но обошлось бы Мне даже это, не начни он грызть Столба у входа, не оставь на нем Следы своих зубов. Хотя ущерба Столбу он этим вовсе не нанес. Он грыз и грыз и громко ржал при этом, И вот какой-то умник подсказал: Пошли посмотрим, что у Хьюза в стойле, Не сгрыз ли ясли, - и, понятно, да, Изгрыз он ножки у своей кровати В труху. Да только, я вам доложу, Хотя он тут же от всего отперся, При чем тут ворожба? Ведь и лошак, Жующий сено, не жует заборы, Тем более - столбы, но все сошлись На том, что Хьюза погубила ведьма. Тогда мне было ровно двадцать лет, А умником, испортившим все дело, И оказался Артур Эми. Он Тогда и стал ухаживать за мною. В мужьях-то он держался молчуном, Но я не сомневалась: слух о Хьюзе Мой благоверный сам и распустил. Я думала: ему скорей по вкусу Держать меня за ведьму. Или вдруг Переменился. Захотел исправить Содеянное. Принялся внушать: "Нет, с шабаша пока не возвращалась. Верхом на помело - и след простыл. Она такое чует - если ветер Ей весточку принес". Еще любил Он толковать, что я его заела. Когда меня видали на метле Над гребнем гор, в минуту возвращенья, А люди это видели не раз, От ближних ожидал он состраданья. Да, Артур Эми кое-что узнал: Вдали от дома, от хлебов домашних, От запахов, привычных и плохих, Семь лет в пустыне под дождем и снегом... Но ворожила я ему лишь так, Как женщина - мужчине, ворожила, Чтобы его навеки удержать. В горах деревья ниже, мох пышнее, Я из-под снега ягоды рвала, А он глядел, застыв у водопада. Его учила кой-чему во тьме - И он был рад, чему его учила. И если видит он меня сейчас, То издали не видит, кем я стала, В каком теперь ничтожестве живу. Когда б я знала с самого начала И в полной силе, ждать чего в конце, Наверное, мне воли не хватило б Прожить так вольно, как я прожила. Быть может, да, но кажется: едва ли. Перевод В. Топорова ОГОНЬ И ЛЕД Как мир погибнет? От огня Иль ото льда погибель ждет? Сомнений нету у меня: Огонь опаснее, чем лед. Но если мировой пожар Земной наш не погубит шар, То даст достаточно нам льда Холодная вражда. Перевод Вл. Васильева ЗАБРОШЕННОЕ КЛАДБИЩЕ Надгробий мраморная речь Зовет на кладбище глухое. Живых влечет сюда былое, А мертвых - нечем и завлечь. На плитах письмена гласят: "Отсюда нет пути назад. Ты имена читаешь тут, Твое назавтра здесь прочтут". Но не лукавят ли стихи? Именья здешние тихи. Нигде усопших не видать. Чего ж грозиться и пугать? И разве не было б вернее Прочесть на камне: "Смерть страшна, И здесь покончили мы с нею!" Зачем не лжете, письмена? Перевод В. Топорова СНЕЖНАЯ ПЫЛЬ Ворона в небо С ветвей взлетела И в хлопья снега Меня одела. И полегчало Мне под лавиной - Не все пропало, А половина! Перевод В. Топорова ВСЕ ЗОЛОТОЕ ЗЫБКО Новорожденный лист Не зелен - золотист. И первыми листами, Как райскими цветами, Природа тешит нас; Но тешит только час. Ведь, как зари улыбка, Все золотое зыбко. Перевод Г. Кружкова УБЕЖАВШИЙ ЖЕРЕБЕНОК Однажды, под реющим в воздухе первым снежком, Нам встретился жеребенок на горном лугу. "Ты чей?" Малыш, привстав на дыбки, махал хвостом, Поставив ногу на изгородь из камней. Увидя нас, он заржал и пустился стрелой, По мерзлой земле рассыпая маленький гром, Смутно мелькнул вдали - и пропал через миг В сумятице хлопьев, за снежною пеленой. "Видно, он снега боится. Еще не привык К зиме. Испугался метели - и наутек. Если бы даже мать сказала ему: Что ты! Это такая погода, сынок! - Он бы и то вряд ли поверил ей. Где его мать? Малышу нельзя одному". Вот он опять возникает из серых теней, Хвост задирая, скачет назад во весь дух, Снова лезет на изгородь, перепуганный весь, Встряхиваясь, будто шальных отгоняя мух. "Кто бы его ни оставил так поздно здесь, В час, когда есть у каждой твари живой Крыша своя и кормушка, - нужно сказать, Чтобы сходили за ним и привели домой". Перевод Г. Кружкова В СМЫСЛЕ ПЕНЬЯ Пока мы не взялись за дело, Дул ветер, как ему взбредет. Что было силы и всецело, В любом краю, из года в год. А мы взялись за обученье: Не так задул, не в тех местах, И слишком шумно - в смысле пенья. - А в смысле пенья надо так! Ценя в примерах простоту, Мы взяли воздуха за щеки И выдули, погрев во рту, Его по порциям и в сроки. По порциям и в сроки. Впредь Он знал, чего недоставало - Губ, горла, пауз, - чтоб запеть... И ветру стало ветра мало. Перевод В. Топорова НИ ДАЛЕКО, НИ ГЛУБОКО Нрав у людей такой: Им на песке не лень, К берегу сев спиной, В море глядеть весь день. Парусной лодки крыло Там оживляет вид, Порою воды стекло Чайку на миг отразит. Берег хорош собой И многообразней стократ, Но бьет о песок прибой, И люди в море глядят. Не видят они далеко, Не видят они глубоко, Но хоть и бессилен взгляд, Они все равно глядят. Перевод А. Сергеева ВРАСПЛОХ И каждый раз, когда порой полночной, В таинственный и тихий час урочный, Снег шелестящий, белый снег с небес Посыплется на голый, черный лес, Я удивленно, робко озираюсь, И возвожу глаза, и спотыкаюсь, Застигнутый врасплох, - как человек, Который разлучается навек И со стезей своей, и с белым светом, Томимый неисполненным обетом И не свершив начатого труда, - Как будто бы и не жил никогда. Но прежний опыт говорит мне смело, Что царство этой оторопи белой Пройдет. Пусть, пелена за пеленой, Скрывая груды опали лесной, По пояс снега наметут метели, - Тем звонче квакши запоют в апреле. И я увижу, как сугроб седой В овраги схлынет талою водой И, яркой змейкой по кустам петляя, Исчезнет. И придет пора иная. О снеге вспомнишь лишь в березняке, Да церковку заметя вдалеке. Перевод Г. Кружкова К ЗЕМЛЕ Любви коснуться ртом Казалось выше сил; Мне воздух был щитом, Я с ветром пил Далекий аромат Листвы, пыльцы и смол... Какой там вертоград В овраге цвел? Кружилась голова, Когда жасмин лесной Кропил мне рукава Росой ночной. Я нежностью болел, Я молод был, пока Ожог на коже тлел От лепестка. Но поостыла кровь, И притупилась боль; И я пирую вновь, Впивая соль Давно просохших слез; И горький вкус коры Мне сладостнее роз Иной поры. Когда горит щека, Исколота травой, И затекла рука Под головой, Мне эта мука всласть, Хочу к земле корней Еще плотней припасть, Еще больней. Перевод Г. Кружкова ПРОЩАЙ. ОСТАВАЙСЯ ХОЛОДНЫМ Сгущается мгла. Расставаться пора. Фруктовый мой сад, молодая кора, Фруктовый мой сад под холмом на отшибе - И снежные волны, и зимние зыби Тебе предстоит без меня пережить. О как бы хотел я тебя сторожить От зайцев, оленей, мышей, куропаток - От всех, кто до спящего дерева падок! Но этой зимою ни птиц, ни зверье От сада ружье не отгонит мое... Я знаю: ты справишься. Хуже другое: Порой разгорается солнце зимою, И хоть ты недаром под северный склон Посажен и тем от лучей защищен - Не верь преждевременно теплому свету: Земля не весною, а ложью согрета; Растениям больше наносится зла Не в сорок мороза, а в десять тепла. Не будь же доверчив к обманам природным... Но хватит! Прощай. Оставайся холодным! А я уезжаю на целый сезон. Вокруг меня будут береза да клен; Они, по сравненью с тобой, грубоваты, Им больше подходит топор - не лопата... Душою, мой сад, я останусь с тобой, И вместе с тобою в ночи ледяной Я стану срастаться с земной глубиной, Твою повторяя судьбу и дорогу. Все прочее мы представили Богу. Перевод Н. Голя ДВОЕ ВИДЯТ ДВУХ Влюбленность и забвенье завели их Не слишком далеко, но высоко На холм, поросший лесом. Вечерело. Им было бы пора остановиться, Подумать о нуги назад, каков бы Он ни был, этот путь - в камнях, в ухабах, В размоинах, уже покрытых мраком. И в этот миг поваленный забор С колючей проволокой задержал их. Они остановились. В их глазах Еще горело некое стремленье, Которое вело вперед, вперед, И вот само споткнулось. Перед ними Лежала ночь, и если бы с откоса Скатился камешек, он бы скатился Сам по себе, а не по чьей-то воле. "Ну вот и все. Спокойной ночи, лес!" Но нет, не все. На них глядела лань. Она стояла прямо против них И не боялась, видимо, приняв их, Не двигавшихся, за высокий камень С неясной трещиною посредине. А камень, даже новый, ненадолго Бывает интересен, и она Вздохнула и ушла неторопливо. "Ну вот и все". Но нет, опять не все. Неясный звук заставил их остаться. На них глядел олень. Он был под елкой За изгородью - прямо против них. Нет, это не вернувшаяся лань! Сохатый, беспокойный, он смотрел И всхрапывал широкими ноздрями, Как будто спрашивая: "Отчего вы Не шевельнетесь? Что, не в состоянье? Вы, верно, только кажетесь живыми?!" Он так смотрел, что им уже хотелось Ему навстречу руку протянуть - И погубить прекрасный миг. Олень Ушел неторопливо вдоль ограды. Два видели двоих, и двое двух. "Ну, это все". Да, это было все. Зато теперь они чего-то ждали, Окутанные теплою волной. Сама земля нежданной благодатью Влюбленным говорила о любви. Перевод А. Сергеева ВСПОМИНАЯ ЗИМОЙ ПТИЦУ, ПЕВШУЮ НА ЗАКАТЕ День угасал в морозном блеске. Я шел домой - и в перелеске, Где стыла голая ветла, Почудился мне взмах крыла. Как часто, проходя здесь летом, Я замирал на месте этом: Какой-то райский голосок Звенел мне, нежен и высок. А ныне все вокруг молчало, Лишь ветром бурый лист качало. Два раза обошел я куст, Но был он безнадежно пуст. С холма вдали искристо-синей Я видел, как садился иней На снег - но он старался зря, Серебряное серебря. По небу длинною грядою Тянулось облако седое, Пророча тьму и холода. Мигнула и зажглась звезда. Перевод Г. Кружкова ОТТЕПЕЛЬ НА ХОЛМЕ Неузнаваем снежный скат холма, Когда мильоны серебристых змеек Внезапно выскользнут из всех лазеек, - Такая тут начнется кутерьма! Нет, это выше моего ума - Понять, как происходит это чудо; Как будто солнце сдернуло с земли Сопревший старый коврик - и оттуда Сверкающие змейки поползли, От света удирая врассыпную! Но если б я решил переловить Их мокрый выводок или схватить За юркий хвостик ту или иную И если б я полез напропалую В их гущу, в суматоху ярких брызг - Под дружный птичий гомон, смех и писк, - Клянусь, все это было бы впустую! Для этого нужна луна. Точней, Морозящие чары полнолунья. Ведь если солнце - главный чародей, То и луна, конечно же, колдунья. (И, кстати, заклинательница змей!) В седьмом часу, когда она всходила, Загадочно мерцая и блестя, На склоне суета еще царила. Но поглядел я три часа спустя: Вся масса змеек на бегу застыла В причудливом оцепененье поз, Повисла перепутанным каскадом. Луна сквозь ветви голые берез Их обвораживала цепким взглядом. Куда девалась быстрота и прыть! Теперь они во власти чародейки. Всю ночь она их будет сторожить - На каждом кончике луча по змейке. ...Вот если бы и мне так ворожить! Перевод Г. Кружкова О ДЕРЕВЕ, УПАВШЕМ ПОПЕРЕК ДОРОГИ (Пусть оно слышит!) Ствол, рухнувший под натиском метели На просеку, не то чтобы всерьез Хотел нам преградить дорогу к цели, Но лишь по-своему задать вопрос: Куда вы так спешите спозаранок? Ему, должно быть, нравится игра: Заставить нас в сугроб сойти из санок, Гадая, как тут быть без топора. А впрочем, знает он: помехи тщетны, Мы не свернем - хотя бы нам пришлось, Чтоб замысел осуществить заветный, Руками ухватить земную ось И, развернувшись, устремить планету Вперед, к еще неведомому свету. Перевод Г. Кружкова ВСЯ ПЕВЧАЯ РАТЬ Весною поваливший снегопад Затею начал явно невпопад: Согревшаяся почва поначалу Лечь пеленою снегу не давала: Чуть разрастется снежное пятно, Посмотришь - вмиг растаяло оно, И лишь в ночи земля мало-помалу Под рыхлое укрылась покрывало. Трава и сад признали белый цвет, Дорога же упорствовала: нет. С утра могли бы травы и побеги, Как о надгробье, говорить о снеге, А ветви сада были через край Отягчены, как будто урожай Склонил их долу силой неизбежной - Но урожай морозный, зимний, снежный. Дорога же чернела белым днем, Теплом шагов питаясь, как огнем. В наш край весною множество певцов Слетается, летя со всех концов; Остаться здесь, у нас, в конце концов Решится мало кто: одни к Гудзону продолжат путь, а те под перезвоны на юг вернутся - таковы законы малиновок, дроздов, скворцов, синиц... Но поздний снег нарушил планы птиц. Среди снежинок не летится птице, На белом поле боязно садиться, И лишь дорога, лишь она одна Их не пугает - благо, что черна. Ненастьем порожденная тревога Сдружила всех, и стаи на дорогу Слетелись разом, и по ней потек Поющих птиц щебечущий поток. Я шел вперед. Они передо мною Спеша, теснились пестрою толпою И звонко щебетали по пути, В сторонку опасаясь отойти.