ого предка? Разве мог он, дикий, хромоногий, Дома тихой жизнью наслаждаться, Если через горные пороги Можно было до тебя добраться? Опершись на кованое стремя, Облаков папахою касаясь, Я б и сам, наверно, в это время Увозил трепещущих красавиц. В седлах ясноокие подарки Привозили прадеды с собою. Может, потому теперь аварки Славятся грузинской красотою! * Ражбадин - мюрид, отличавшийся храбростью в набегах. ГРУЗИНСКИМ ДЕВУШКАМ Могу поклясться именем поэта, Что на манер восточный не хитрю, Ведь я сейчас - прошу учесть вас это - Не за столом грузинским говорю. Известен всем того стола обычай: Поднявший тост имеет все права На то, чтобы слегка преувеличить, - Лишь выбирай пообразней слова. Но я в стихах так действовать не в силах, О, девушки грузинские, не лгу, Что вас, очаровательных и милых, Я позабыть в разлуке не могу. Зачем у вас так много цинандали Мужчины пьют? Их не пойму вовек. Меня лишь ваши очи опьяняли, А за столом я стойкий человек. Хоть дикарем меня вы назовите, Хоть пожелайте сверзиться с горы, Но я бы вас, уж вы меня простите, Не выпустил из дома без чадры. Ей-богу, не шучу я. В самом деле Завидно мне, что вновь одной из вас Счастливец на проспекте Руставели Свидание назначил в этот час Припомнив стародавние обиды, Вы нынче отомстили мне сиолна За то, что вас аварские мюриды В седые увозили времена. Как вы со мной жестоко поступили: Без боя, обаянием одним Мгновенно сердце бедное пленили И сделали заложником своим. Но чтобы мне не лопнуть от досады И не лишиться разума совсем, Одену вас я в горские наряды, Назначив героинями поэм. В ущельях познакомлю с родниками, Ведя тропинкой, что узка, как нить. И будете вы жить над облаками И в дымных саклях замуж выходить. В поэмах тех узнают вас грузины, Но верю, не обидятся в душе И не найдут достаточной причины, Чтоб обвинить аварца в грабеже. Пусть продолжают думать на досуге, Что на заре глубокой старины Им были за особые заслуги Волшебные создания даны. Искрятся звезды над вершиной горной. О, девушки грузинские, не лгу: Я пленник ваш, я вам слуга покорный, Живущий на каспийском берегу. Мне ваши косы видятся тугие. Мне ваши речи нежные слышны. Но все, что я сказал вам, дорогие, Держите в тайне от моей жены! x x x Кто бездумно и беспечно Хохотать способен вечно, Разве тот мужчина? Кто не гнулся под мечами, Но всю жизнь не знал печали, Разве тот мужчина? Кто в заздравном даже слове Умудрялся хмурить брови, Разве тот мужчина? Кто смертельно не влюблялся, Ни с одной не целовался, Разве тот мужчина? Кто любую звал голубкой И за каждой бегал юбкой, Разве тот мужчина? Кто готов подать нам стрелы И предать нас в то же время, Разве тот мужчина? Кто, к столу шагнув с порога, Осушить не в силах рога, Разве тот мужчина? Кто в местах, где многолюдно, Пьет из рога беспробудно, Разве тот мужчина? Кто хоть век в дороге будет, Дом отцовский позабудет, Разве тот мужчина? Кто, исполненный усердья, Судит нас без милосердья, Разве тот мужчина? Кто даст слово, что булатно, Но возьмет его обратно, Разве тот мужчина? КАМАЛИЛ БАШИР Легенда От любви забывали мы страх, Потому что, затмив целый мир, Ты с ума, обольстив нас в горах, Посводил, Камадил Башир. Нам не надо колец золотых, Хоть венчает их огненный лал *, Лишь бы ты на ладонях своих Наши пальцы, держа, целовал. И жемчужные серьги легко За твои отдадим мы слева, Когда шепчешь ты их на ушко, Сладко кругом идет голова. Мы, как белое тело свечи, Пред тобою до белого дня Были счастливы таять в ночи, Золотое сердечко огня. Может, смилуются небеса И помогут вдали от разлук Вновь серебряные пояса Нам сменить на кольцо твоих рук. Что шелка, что парча, что атлас? Мы, как раньше, порою любой Вновь готовы предстать, хоть сейчас, Обнаженными перед тобой. Прорезавший полночную тьму, Был не ты ли, полмира любя, С лунным месяцем схож потому, Что не падала тень на тебя? Власть любовной познав ворожбы, В час намаза колени склонив, Предавались мы жару мольбы, Имя бога твоим заменив. Почернели от злобы мужья, Женихи проклинали невест. И прикончить тебя из ружья Сговорились мужчины окрест. - Камалилу Башару - конец: Мы убьем его! С нами аллах! - Но невесты и жены свинец Растопили в ружейных стволах. И решили ревнивцы тогда В башню смерти тебя заточить. Ключ в потоке исчез навсегда, Чтоб дверей не смогли мы открыть. Но из собственных кос сплетена Нами за день веревка была. Твоего мы достигли окна, Голубиные вскинув крыла. И решили мужчины в тоске: Бросим в реку с утеса, что сед. Но спасли тебя в бурной реке, За тобою мы кинулись вслед. И мужья, став чернее земли, Сговорившись с парнями тайком, Дорогую твою отсекли Буйну голову острым клинком. Черный камень надгробной плиты Мы с могильного сняли холма, И вознесся над ревностью ты, И сводил нас, как прежде, с ума. Мы, как белое тело свечи, Пред тобою до белого дня Снова счастливы таять в ночи, Золотое сердечко огня. * Лал - драгоценный камень. ПАРЕНЬ ГОР Легенда - Эй, ненаглядная, скорей Открой-ка двери мне! - Откуда, парень, у дверей Ты взялся при луне? - Клянусь я: сердце привело Меня на твой порог! - Незваный гость, садись в седло, Найди другой чертог! - Тебе, красотка, бог судья, Любовь мою проверь: Скажи, что должен сделать я, Чтоб ты открыла дверь? - Эй, парень, спрыгнувший с коня, Не угоди в шуты! Есть три желанья у меня - Да удалец ли ты? Желанья выполнишь, считай, Нашел к двери ключи. Касаясь шапкой птичьих стай, За семь вершин скачи... - Куда скакать, в какой набег? Приказывай, не мучь! - Гнездится голубь, бел как снег, У края черных туч. К нему, когда взойдет луна, Лиса направит путь. Ты лисью шкуру, что красна, К рассвету мне добудь! Восток в малиновой парче, Храпит под парнем конь. И лисья шкура на плече Пылает как огонь. - Эй, чародейка, дверь открой, К тебе я мчался вскачь! - Ты уговор забыл, герой, Он был из трех задач. И говорит ему она: - Садись в седло опять, Жемчужин горсть с морского дна Ты должен мне достать!.. Держа жемчужины в горсти, Вступил он на порог: - Эй, ненаглядная, впусти, Я возвратился в срок! - Ты нетерпенье, парень гор, До времени смири, Дороже денег уговор, Моих условий - три! - Куда держать мне путь теперь, Скажи скорей о том? - Через распахнутую дверь В девический мой дом. Но, прежде чем меня обнять, Дай клятву, парень гор, Что навсегда отца и мать Забудешь с этих пор. Не медли, милый, дай зарок И страсти не таи, Войдешь ты, как в ножны клинок, В объятия мои. Ах, не молчи, лихой джигит, Со мной забудешь свет. Куда ж ты, сокол?.. - Стук копыт Послышался в ответ. ЗАВЕТ МАХМУДА Горский парень в дом Махмуда Раз пришел чуть свет. Говорит: - Ты в силе чудо Совершить, поэт. Сочини такие строки, Чтоб они успех Обрели бы на Востоке У влюбленных всех. И открыли мне дорогу К той наверняка, Чей отказ жесток, ей-богу, Как удар клинка. Вскоре песня над Кавказом Ринулась в полет. Прикоснешься к ней - и разом Пальцы обожжет. И в ауле Кахаб Росо Стали говорить: Красный сокол взмыл с утеса, Чтоб сердца когтить. И, Махмуду благодарен, Полный рог вина Осушил на свадьбе парень За него до дна. Я и сам в года иные, Молод и удал, Словно стены крепостные Этой песней брал. Горец стреляный к Махмуду Раз пришел чуть свет. Говорит: - Век помнить буду, Удружи, поэт. Я вдову у нас в ауле Сватал, но она Мужа, павшего от пули, Памяти верна. О моем, под звон пандура, Жребии лихом Ты поведай, словно сура *, Золотым стихом. И какие, думай сам уж, Мне нужны слова, Чтобы, сдавшись, вышла замуж За меня вдова. Вскоре пир на всю округу Грянул, говорят, За Махмуда рог по кругу Пил и стар и млад. И среди честного люда Дед мой тоже был. Выпил рог он за Махмуда, А потом спросил: - Как постиг ты это дело, Что у темных круч К сердцу женскому умело Подбираешь ключ? Над горами месяц светел Плыл и плавил тьму. И, вздохнув, Махмуд ответил Деду моему: - Осужденная молвою, Та, что мне мила, И невестой и вдовою На веку была. Я носил шинель солдата, Солнце - в голове. Пел я девушке когда-то, А потом - вдове. Глубока, как память крови, Память о Марьям. Ключ любви таился в слове, Что дарил я вам. И верней ключа покуда Не было и нет, - Походил ответ Махмуда На святой завет. Открывал в года иные, С буркой за плечом, Сам я словно крепостные Двери тем ключом. * Сура - глава корана. x x x Себе представший в образе Махмуда, Лежу ничком в Карпатах на снегу, И грудь моя прострелена. Мне худо, И снег багров, и встать я не могу. Но все ж меня домой живым вернули, И под конем изменчивой Муи Стою, как месяц ясный, но в ауле Следят за мною недруги мои. Кумуз настроив, только начал петь я, Они меня схватили, хохоча, И спину мне расписывают плетью Крест-накрест, от плеча и до плеча. Пусть насмехается имам из Гоцо, Пригубив чашу огненной бузы. Я зубы сжал. Мне потерпеть придется, Он не увидит ни одной слезы. Что я Махмуд, мне показалось нынче, Брожу в горах, печальный от любви, Со звездами, чей свет исполовинчат, Я говорю, как с близкими людьми. Роятся думы, голова что улей, Пою любовь, чтоб вы гореть могли, Но рвется песня: я настигнут пулей Пред домом кунака из Игали. Прощайте, люди. Поздно бить тревогу. Меня на бурке хоронить несут.-. Какая мысль нелепая, ей-богу, Мне показалось, будто я Махмуд. ЦЕЛУЮ ЖЕНСКИЕ РУКИ (Поэма) I Целую, низко голову склоня, Я миллионы женских рук любимых, Их десять добрых пальцев для меня, Как десять перьев крыльев лебединых. Я знаю эти руки с детских лет. Я уставал - они не уставали. И, маленькие, свой великий след Они всегда и всюду оставляли. Продернув нитку в тонкую иглу, Все порванное в нашем мире сшили. Потом столы накрыли. И к столу Они всю Землю в гости пригласили. Они для миллионов хлеб пекли. Я полюбил их хлебный запах с детства. Во мне, как в очаге, огонь зажгли Те руки, перепачканные тестом. Чтобы Земля всегда была чиста, Они слезой с нее смывают пятна. Так живописец с чистого холста Фальшивый штрих стирает аккуратно. Им нужно травы сметывать в стога, Им нужно собирать цветы в букеты - Так строится бессмертная строка Из слов привычных под пером поэта. Как пчелы в соты собирают мед, Так эти руки счастье собирают. Земля! Не потому ли каждый год В тебе так много новизны бывает? Когда приходит радость, опьяняя, Я эти руки женские всегда Целую, низко голову склоняя. II Я знаю эти руки. Сколько гроз Осилили несильные, родные. Их сковывал петрищевский мороз, Отогревали их Костры лесные. У смерти отвоевывая нас, Дрожа от напряженья и бессилья, Они, как новорожденных, не раз, Запеленав, из боя выносили. А позже, запеленаты в бинты, Тяжелых слез ни от кого не пряча, Вернувшись из смертельной темноты, Мы узнавали их на лбу горячем. В них тает снег и теплится огонь, Дожди звенят и припекает солнце, И стонет скрипка, и поет гармонь, И бубен заразительно смеется. Они бегут по клавишам. И вдруг Я замираю, восхищеньем скован: По властному веленью этих рук Во мне самом рождается Бетховен. Мир обступил меня со всех сторон, Лишь на мгновенье задержав вращепье, И, как воспоминанье, древен он И юн, как наступившее свершенье. Они бегут по клавишам. И вот Воскресло все, что память накопила... Мне мама колыбельную поет, Отец сидит в раздумье у камина. И дождь в горах, и вечный шум речной, И каждое прощанье и прощенье, И я, от свадьб и похорон хмельной, Жду журавлей залетных возвращенья. Вот вышли наши женщины плясать. О, крылья гордой лебединой стаи! Боясь свою степенность расплескать, Не пляшут - плавают, не пляшут, а летают. Пожалуй, с незапамятных времен Принц ищет в лебедях приметы милой, И мавры убивают Дездемон Уже давно во всех театрах мира. И Золушки находят башмачки, Повсюду алчность побеждая злую. Целую жесткость нежной их руки И нежность мужественных рук целую. Целую, словно землю. Ведь они Мир в маленьких своих ладонях держат. И чем трудней и пасмурнее дни, Тем эти руки и сильней и тверже. Мир - с горечью и радостью его, С лохмотьями и праздничной обновой, С морозами и таяньем снегов, Со страхами перед войною новой, Вложил я сердце с юношеских лет В любимые и бережные руки. Не будет этих рук - и сердца нет, Меня не будет, если нет подруги. И если ослабеют пальцы вдруг И сердце упадет подбитой птицей, Тогда сомкнется темнота вокруг, Тогда сомкнутся навсегда ресницы. Но силы не покинули меня. Пока живу, пока дышу - живу я. Повсюду, низко голову склоня, Я эти руки женские целую. III В Москве далекой был рожден поэт И назван именем обычным - Саша. Ах, няня! С первых дней и с первых лет Его для нас растили руки ваши. В моих горах певец любви Махмуд Пел песни вдохновения и муки. Марьям! Как много радостных минут Ему твои всегда давали руки. Теперь любое имя назови - Оно уже не будет одиноко: О, руки на плечах у Низами, О, руки, обнимающие Блока! Когда угас сердечный стук в груди, Смерть подошла и встала в изголовье, Тебя, мой незабвенный Эффенди, Они пытались оживить любовью. Когда на ветках творчества апрель Рождал большого вдохновенья листья, Из этих рук брал краски Рафаэль, И эти руки отмывали кисти. Не сетуя, не плача, не крича И все по-матерински понимая, Они сжимали плечи Ильича, Его перед разлукой обнимая. Они всплеснули скорбно. А потом Затихли, словно ветви перед бурей. И ленинское штопали пальто, Пробитое эсеровскою пулей. Они не могут отдохнуть ни дня, Неся Земле свою любовь живую. И снова, низко голову склоня, Я эти руки женские целую. IV Я помню, как, теряя интерес К затеям и заботам старших братьев, По зову рук далекой Долорес Хотел в ее Испанию бежать я. Большие, как у матери моей, Правдивые, не знающие позы, И молча хоронили сыновей, И так же молча вытирали слезы. Сплетались баритоны и басы: "Но пасаран!" - как новой жизни символ. Когда от пули падали бойцы, Ей каждый сильный становился сыном. Я помню, в сакле на меня смотрел С газетного портрета Белояннис, Как будто много досказать хотел, Но вдруг умолк, чему-то удивляясь. С рассветом он шагнет на эшафот, Ведь приговор уже подписан дикий. Но женщина цветы ему несет - Прекрасные, как Греция, гвоздики. Он улыбнулся, Тысячи гвоздик В последний раз увидел на рассвете, II до сих пор, свободен и велик, Он по Земле идет, смеясь над смертью. Я помню Густу, Помню, как она В одном рукопожатии коротком Поведала, как ночь была черна И холодна тюремная решетка. Там, за решеткой, самый верный друг С любовью в сердце и петлей на шее Хранил в ладонях нежность этих рук, Чтоб, если можно, стать еще сильнее. Глаза не устают. Но во сто крат Яснее вижу наболевшим сердцем, Как руки женщин Лидице кричат И как в печах сжигает их Освенцим. Я руку возвожу на пьедестал. ...У черных женщин - белые ладони. По ним я горе Африки читал, Заржавленных цепей узнал я стоны. И, повинуясь сердцу своему, Задумавшись об их тяжелой доле, Спросил у негритянки: - Почему У черных женщин белые ладони? Мне протянув две маленьких руки, Пробила словом грудь мою навылет: - Нам ненависть сжимает кулаки, Ладони солнца никогда не видят! Святые руки матерей моих, Засеявшие жизненное поле... Я различаю трепетно на них Мужские, грубоватые мозоли. Ладони их, как небо надо мной, Их пальцы могут Землю сдвинуть с места. Они обнять могли бы шар земной, Когда бы стали в общий круг все вместе. И если вдруг надвинется гроза, Забьется птицей в снасти корабельной, Раскинув сердце, словно паруса, Я к вам плыву, земные королевы! Земля - нам дом. И всем я вам сосед - Француженке, кубинке, кореянке. Я столько ваших узнаю примет В прекрасной и застенчивой горянке. Как знамя ваши руки для меня! И словно на рассвете в бой иду я, Опять, седую голову склоня, Я эти руки женские целую. V Смеясь, встречает человек рассвет, И кажется, что день грядущий вечен, Но все-таки по множеству примет Мы узнаем, что наступает вечер. А вечером задумчив человек, Приходит зрелость мудрая и злая... Но я поэт. День для меня - как век. И возраста я своего не знаю. Я очень поздно осознал свой долг, Мучительный, счастливый, неоплатный; Я осознал, Но я вернуть не смог Ни дни, ни годы детские обратно. Себе я много приписал заслуг, Как будто время вдруг остановилось, Как будто я лучом явился вдруг Или дичком в саду плодовом вырос. Могу признаться, мама, не тая: Дороги все мои - твои дороги, И все, что прожил, - это жизнь твоя, И лишь всю жизнь твои писал я строки. Я - новорожденный в руках твоих, И я - слезинка на твоих ресницах. За частоколом лет мой голос тих, Но первый крик тебе доныне снится. Не спишь над колыбелью по ночам И напеваешь песню мне, как прежде. Я помню, как начало всех начал, Напевы ожиданья и надежды. Вхожу я в школу старую. И взгляд Скользит по лицам - смуглым, конопатым, А вот и сам, как тридцать лет назад, Неловко поднимаюсь из-за парты. Учительницы руки узнаю - Они впервые карандаш мне дали. Теперь я книгу новую свою, Поставив точку, отпускаю в дали. О руки матери моей, сестер! Вы бережно судьбу мою держала, И вас я ощущаю до сих пор, Как руки женщин всей моей державы! Вы пестовали ласково меня И за уши меня трепали чаето. В начале каждого большого дня Вы мне приветливо желали счастья. И вы скорбели, если вдалеке, В безвестности Я пропадал годами, И вы о жизни по моей руке Наивно и уверенно гадали. Вы снаряжали нас для всех дорог, Вы провожали нас во все скитанья, Мы возвращались на родной порог И снова говорили: "До свиданья". Когда коня седлает во дворе В неблизкий путь собравшийся мужчина, Его всегда встречает на заре Горянка с полным до краев кувшином. Чужая, незнакомая почти, Стоит в сторонке, Только это значит, Примета есть такая, Что в пути Должна ему сопутствовать удача. Страна родная! Думается мне, Твой путь имел счастливое начало: Октябрь, скакавший к счастью на коне, С кувшином полным женщина встречала. Она стояла молча у ворот, Прижав к груди спеленатого сына, И время шло уверенно вперед И становилось радостным и сильным. Октябрь перед последним боем пил, Клинок сжимая, из кувшина воду... Быть может, потому так много сил И чистоты у нашего парода. Шел человек за нашу правду в бой, И мертвыми лишь падали с коня мы. Но, Родина, ни перед кем с тобой Мы голову вовеки не склоняли. Не будет никогда такого дня, Всегда беду мы одолеем злую. И снова, низко голову склоня, Я эти руки женские целую. VI Я у открытого окна стою. Я солнце в гости жду ежеминутно. Целую руку близкую твою За свежесть нерастраченного утра. Несу к столу, к нетронутым листам, И щебет птиц и ликованье радуг... Бывало, мать, пока отец не встал, Все приводила на столе в порядок. Боясь вспугнуть его черновики, Чернила осторожно пополняла. Отец входил и надевал очки. Писал стихи. И тишина стояла. На оклик: "Мать!" - поспешно шла она, Чтобы принять родившиеся строки. И снова наступала тишина, В ней лишь перо пришептывало строго. Все тот же стол, и тишина вокруг - Здесь время ничего не изменило. И добрая забота близких рук Вновь не дает пересыхать чернилам. Мне руки говорят; "Пиши, поэт! Пусть песня никогда не оборвется, Пусть наступает каждый день рассвет, И мысль всегда рождается, как солнце!" И я пишу, пока писать могу, И рано смерти многоточье ставить. Но, словно след на тающем снегу, Должна и жизнь когда-нибудь растаять. Но песня не прервется и тогда, Когда успею сотни раз истлеть я. Она придет в грядущие года Тревожным днем двадцатого столетья. Потомки, позабывшие меня! Отцов перерастающие дети! Целуйте, низко голову склоня, Как жизнь саму, родные руки эти! ГОРЯЩЕГО СЕРДЦА ПЫЛАЮЩИЙ ВЗДОХ [Строка иа стихотворения Махмуда, знаменитого аварского лирика XIX века.] Поднимается в горы луна на арбе, И туманом ее покрывается лик. Кличет верного зятя и сына к себе, Задыхаясь от гнева, почтенный старик. - О жене твоей, зять, о сестре твоей, сын, Слух недобрый ползет по соседним дворам. И позор моих нынче коснулся седин, Знать должны вы, что в этом повинна Марьям. Непутевая дочь мне призналась сама, Не скрывая в греховном бесстыдстве того, Что от песен Махмуда она без ума, И не только от сладостных песен его. Над любым в этом доме лишь я властелин, Пусть два острых кинжала покинут ножны. Ты жену свою, зять, ты сестру свою, сын, Порешить моей волей, не дрогнув, должны. Отвечал ему сын: - Будь спокоен, отец, Я кинжалом смертельный удар нанесу. И позору немедля наступит конец, Лишь безгласное тело исчезнет в Койсу. - Ты спокоен будь тесть, - отвечал ему зять, - Высока над ощеренной бездной скала, Если вниз полететь, то костей не собрать, И не птица Марьям, чтоб раскинуть крыла... Каждый камень был черен, как будто агат, По ущелью все дальше в полуночной мгле Вел жену свою муж, вел сестру свою брат К одинокой, высокой, жестокой скале. Устремила Марьям опечаленный взгляд В ту из белых сторон, где заходит луна. И спросил ее муж, и спросил ее брат, Не желает сказать ли что-либо она. - Ты пред смертью стоишь на последнем краю, Что последним желанием будет твоим? - Вы позвольте, я песню Махмуда спою, Больше жизни который был мною любим. И дозвольте прочесть еще строки письма, Их прислал мой возлюбленный с дальних Карпат. Что от страсти к нему я давно без ума, Ты прости меня, муж, ты прости меня, брат. Муж сказал: - Можешь спеть, потерявшая честь, Пусть в гробу возвратится твой милый назад! Брат добавил: - Письмо его можешь прочесть, Пусть зароют Махмуда на склоне Карпат! Став над бездной, сняла перед ними чахто *, Пали волосы на плечи мягкой волной, Жаль, далек ты, Махмуд, не оценит никто, Что темней ее волосы черни ночной. Ворот душного платья рванула она, Так что брызнули пуговки каплями слез. Обнаженные груди, светлей, чем луна, Рядом, вздрогнувший вдруг, озарили утес. И запела Марьям. По вершинам, как лань, Ее голос летел, растопив облака. Полоскавшая пропасти гулкой гортань, Волны, будто коней, осадила река. И с распахнутых в небе сторон четырех Горы словно на главный сошлись джаамат **. И горящего сердца пылающий вздох С дагестанской земли долетел до Карпат. А как стала читать она строки письма, Что написаны ярче коралловых бус, Исчезать начала караковая тьма, И заря как разрезанный встала арбуз. От безудержной страсти, любви и тоски Не стыдилась Марьям белоснежных громад. Выпал мужа кинжал из ослабшей руки, И кинжал уронил очарованный брат. О горящего сердца пылающий вздох, Ты поныне летишь среди каменных скал. И каких ни настало бы в мире эпох, Пред тобою бессилен холодный кинжал. * Чахто - женский головной убор. ** Джаамат - совет, собрание. О ЛЮБВИ Опять пленен... Был мальчиком когда-то, Пришла любовь и, розу оброня, Открыла тайну своего адата И сразу взрослым сделала меня. Но гребням лет не в образе богини, А женщиной из плоти и огня Она ко мне является поныне И превращает в мальчика меня. Застенчивость, бесстыдство в ней и трепет, Вновь загораюсь я, и оттого Воображенье преклопенно лепит Из женщины подлунной - божество, Как глупость командира, и не раз Любовь была опасностью чревата, Зато являла мужество солдата, Что безрассудный выполнил приказ. Она всегда похожа на сраженье, В котором мы, казалось бы, судьбой Уже обречены на пораженье, И вдруг - о чудо! - выиграли бой! Она всегда похожа на сраженье, В которое уверовали, но Нежданно прибывает донесенье, Что начисто проиграно оно. И хоть любовь не сторонилась боли, Она порою, ран не бередя, Была сладка, как сон под буркой в поле Во время колыбельного дождя. Я возраста достиг границы средней И, ни на что не закрывая глаз, Пишу стихи, как будто в миг последний, И так влюбляюсь, словно в первый раз. ХАФИЗ НЕ ОСТАВИЛ ШИРАЗА Манивший из разных сторон мусульман, Сверкавший подобьем алмаза, Хоть был недалек голубой Исфаган, Хафиз не оставил Шираза. Мерцал полумесяц над свитком дорог, Но их опасался, как сглаза, Хафиз потому, что оставить не мог Печальными розы Шираза. Владыки Востока из белых дворцов, За честь они это считали, С дарами к нему посылали гонцов И в гости его приглашали. Гонцы увозили, нахмурясь, как ночь, Любезные строки отказа. Писал он владыкам: "И на день невмочь Оставить мне женщин Шираза". Саади бывал и в далеких краях, Где пел он над струнами саза, Но в жизни ни разу - любви падишах - Хафиз не оставил Шираза. И к женщинам лик обращал, как привет, Он даже во время намаза, Покинуть боялся, наверное, свет Хафиз в отдаленье Шираза. УЧИЛИЩЕ ЛЮБВИ Жизнь - высшее училище любви, Чьи кафедры не каждому потрафили, Ты в нем на факультете географии Пред картой мира взгляд останови. Материки, как полуострова, Но даже там, где правит бал военщина, - "Целуй меня!" - мужчине шепчет женщина - Знак вечности не эти ли слова? В училище история должна Былые страсти изучать и чаянья. Встарь поклонялись женщине отчаянно, Тому пример Троянская война. А это - медицинский факультет, Но здесь не знают способов лечения, Когда наносит женщина ранение Мужскому сердцу, излучая свет. На кафедре астрономов сто крат Движения небесных тел осознаны, А мне бы знать, двумя любуясь звездами, О чем они на небе говорят? ЗАВЕЩАНИЕ ЛЮБВИ Завещала любовь: - Берегите меня Вы не в каменных душах бестрепетных скал, Берегите меня, как в дороге коня, Как для песни чунгур, как для мести кинжал. Завещала любовь:- - Берегите меня Не в мечети, где вас разделяет аллах, Берегите меня среди ночи и дня, Там, где жар оставляют уста на устах. Завещала любовьг - Всем наследникам вы Накажите моих не оспаривать прав, Чтобы думой для каждой была голова, Мастерам колыбелей работу задав. Завещала любовь: - В неоплатном долгу Предо мной вы должны на земле пребывать. Как изделья свои на гончарном кругу, Стану вас я кружить и в огне обжигать. x x x Я спросил на вершине, поросшей кизилом: "Что мужского достоинства служит мерилом?" - "Отношение к женщине", - молвило небе в ответ. "Чем измерить, - спросил я у древней былины, - Настоящее мужество в сердце мужтаны?." - "Отношением к женщине", - мне отвечала она. "Чем любовь измеряется сердца мужского?" - "Отношением к женщине!"... "Нету мерила такого!" - Возразили служители мер и весов. ЭЙ, МУЖЧИНЫ... Эй, мужчины, вам к лицу ли Разжигать, друзья мои, В древнекаменном ауле Петушиные бои? И безумен ваш обычай: Шумной, спорящей гурьбой Наблюдать, ликуя, бычий Завсегда кровавый бой. Эй, мужчины, вы и сами Рассудительно лихи, Не должны под небесами Бой вести, как петухи. Стародавнею порою, Раны чести бередя, Дрались горцы под горою, С черных бурок не сходя. Эй, мужчины, вам завещан Долг высокий, чтобы вы Бой вели во славу женщин, Не склоняя головы. Эй, мужчины, не в разладе, А коль драться, то в бою Защищая жизни ради Землю отчую свою. Я и сам, где высь крылата, У гнездовия дождя, Бой веду за все, что свято, С черной бурки не сходя. x x x В Иран приехав вешнею порою, Трех женщин я повсюду встретить мог. Одна тысячелетнею чадрою Окутана была до самых ног. Красивых женщин пели не случайно Поэты здесь в былые времена. - Кто вы, Ханум, чей лик сокрыт, как тайна? - Я - Персия, - ответила она. Чадра другой была под стать вуали, Приметить позволяя неспроста Жемчужины, которые сверкали В полуоткрытой киновари рта. Казалось, проплывавшая в зените, Слегка прикрылась облаком луна. - Кто вы, Ханум? Как вас зовут, скажите? - Я - Персия, - ответила она. Точеные, как будто из самшита, У третьей были ножки. И, смугла, Мне улыбалась женщина открыто, И я подумал: "Боже, как мила!" Прекрасный лик. Точеная осанка, И дерзко грудь почти обнажена. - А вы, мадам, наверно, парижанка? - Я - Персия, - ответила она! В ШИРАЗЕ Я спросил в Ширазе речку малую: - Как случилось, что не первый век, Осенясь звездою семипалою, Стала ты известней многих рек? Отвечала речка светло-сизая: - Потому завиден мой удел, Что поила некогда Хафиза я И меня он некогда воспел. Я спросил в Ширазе розу красную: - Почему не первый век подряд, Называя самою прекрасною, О тебе повсюду говорят? Почему ты, как звезда вечерняя, Выше роз других вознесена? - Пел Хафиз, - сказала роза чермная, - Обо мне в былые времена. И, на женщин бросив взгляд не издали, Я спросил в Ширазе как-то раз: - Почему считают в мире исстари Первыми красавицами вас? - Жизнь сравнивший с чашею пригубленной, Так считал Хафиз. И, не скупой, Самарканд за родину возлюбленной Отдавал он вместе с Бухарой. Я ВЛЮБЛЕН В СТО ДЕВУШЕК Я в сотню девушек влюблен, Они везде, повсюду, Они и явь, они и сон, Я век их помнить буду. Я помню давнюю весну: Мальчишка босоногий, Я встретил девочку одну С кувшином на дороге. Казалось, девочка была, Совсем как тот кувшин, мала. Вода была холодной в нем - Я знал наверняка, - Но обожгла меня огнем Вода из родника. Таил насмешку быстрый взор... Ее люблю я до сих пор. А позже, в стужу и весной, У сизых волн каспийских Я брел за девушкой одной, Не подходя к ней близко. Ходил за ней я как во сне, По улицам кружа, А чтоб увидеть тень в окне Второго этажа, Влезал я на высокий клен... Я до сих пор в нее влюблен. Не позабыть, пока живу, Мне девушки одной, Что как-то ехала в Москву В одном купе со мной. Спасибо, дорогой кассир, Что дал места нам рядом, Что с ней в одно окно на мир - Одним смотрели взглядом. Так, рядом с ней, вдвоем, вез слов Всю жизнь я ехать был готов. Мне злая девушка одна И до сих пор мила, Что, раздражения полна, Стихи мои рвала. Люблю я взгляд веселых глаз Одной девчонки милой, Что в восхищенье столько раз Стихи мои хвалила. Я в злую девушку влюблен, В простую девушку влюблен, И в очень строгую влюблен, И в недотрогу я влюблен, И в равнодушную влюблен, И в девушку смешливую, И я в послушную влюблен, Влюблен я и в строптивую. Я в каждом городе влюблен, На всех путях-маршрутах, В студенток разных я влюблен Всех курсов института. Своей любовью окрылен, Их всех зову я "милой", - Я в сотню девушек влюблен С одной и той же силой. Но ты мрачнеешь неспроста! Ты даже с места встала. "Ах, значит, я одна из ста? Спасибо, я не знала!.." Я отвечаю: нет, постой, Мой друг, все сто в тебе одной! Сто разных девушек в тебе, А ты одна в моей судьбе!.. Когда бежал я у села Мальчишкой босоногим, Ведь это ты с кувшином шла По узенькой дороге. А в городе, средь суеты, Где Каспия прибой, Не замечала разве ты, Как шел я за тобой? Потом - ты помнишь стук колес И поезд, что в Москву нас вез? Сто девушек - та ты сама, Ты их вместила всех, В гебе - и лето и зима, В тебе - печаль и смех. Порой ты равнодушная, Бываешь злой - не скрою, Порою ты послушная И нежная порою... Куда бы ни летела ты, Я за тобой летел, Чего б ни захотела ты,. Добыть тебе хотел. С тобою шли мы: по горам, Где туч стада лежали, И к самым разным городам Мы вместе подъезжали. Я в сотню девушек влюблен С одной и той же силой... Тебя, любовью окрылен, Сто раз зову я "милой". В тебе сто девушек любя, В сто раз сильней люблю тебя! x x x С кем поделюсь я обидой своей, Кому расскажу про печаль-невзгоду?! С каждым годом весна веселей, И меньше стихов о ней с каждым годом, С кем поделюсь я обидой своей, Кому расскажу про печаль-невзгоду? Девушки с каждым годом милей, И меньше стихов о них с каждым годом. Хожу и думаю столько дней - С кем обидой своей поделиться? Стихи о самой любимой моей Печатаются на последней странице. ЧАША ЖИЗНИ Она из Чоха, из Ругуджи; он - Поэт Эльдарилав - глашатай страсти, И, словно красный сокол на запястьй, Вскормлен глагол, что к милой обращен. Но знатная у девушки родня, И здравствует восточная манера: Отцу невесты сваты офицера В дар привели арабского коня. Клыкам подобны скалы с двух сторон, Чох расположен, словно в волчьей пасти. Поэт Эльдарилав - глашатай страсти К возлюбленной на свадьбу приглашен. Ответить бы отказом, но тогда Противники сочтут за трусость это. "Эй, виночерпий! Чашу для поэта Скорей наполни!" - крикнул тамада. "Отравлено вино - не пей вина", - Как смерть бледна, знак подала невеста, Но за нее, не двинувшийся с места, Он гордо чашу осушил до дна. Вольны враги решить его удел, Зато у них над словом нету власти, Поэт Эльдарилав - глашатай страсти, Держа кумуз, последний раз запел. И видел он: темнеет вышина, Горит звезда, как рана в ней сквозная.., Пью чашу жизни я, того не зная, Нто, может быть, оправлена она. АЙ ЛАЗЗАТ* Иди в объятия ко мне, Зачем нам ждать прихода ночи? Знай, что у сплетниц при луне Еще старательнее очи. Таких здесь не было времен, Чтоб, возвратясь, как из разведки, Двух не склоняли бы имен Осведомленные соседки. Давай обнимемся мы так, Чтоб тайно сплетницы вздыхали, И подражанья вещий знак Влюбленным виделся сквозь дали. Иди в объятия мои, Чтоб снег летел, как цвет черешни, Великий грех не знать любви, Ведь только любящий безгрешен. Дороги нету нам назад, Теперь и вправду мы едины. И шепчут "аи лаззат" вершины, И небо вториг: "Ай лаззат!" Мы в недоступной вышине, И окружают нас, не старясь, И восхищение, и зависть, И звезды, словно при луне. Значимей прежнего стократ Простое делается слово. Ты шепчешь: "Ай лаззат!" - в снова Тебе я вторю: "Ай лаззат". *Ай лаззат - как чудно, как хорошо! x x x От общего наследия любви Живет частица и в моей крови. Не оттого ль рассвет любого дня Так радостен и светел для меня? И ночью звезды Млечного Пути Не оттого ль горят в моей горсти? От достоянья общего любви Частица малая - в моей крови. Лишь с ней одной я был бы богачом, Когда б в другом не преуспел ни в чем. Любовь людей - волшебная казна - Хоть раздает себя, а все полна. И более, чем сам я над казной, Моя казна трясется надо мной. x x x - Скажи, чья радость прочих веселей? - Того, кто прежде радости не знал. - Скажи, чье горе прочих тяжелей? - Того, кто никогда не горевал. - А мы с тобой, любимая, давно Все знаем, от веселья до потерь. - Немудрено нам знать, немудрено, Ведь жизнь всегда стучалась в нашу дверь... - Что за окном: закат или восход, Свистит ли ветер иль поет свирель? Что за окном: черешня ли цветет Иль кружится январская метель? Что за окном, не все ли то равно, Еще с тобой мы молоды, поверь. Нальем и выпьем старое вино, Чтоб жизнь всегда стучалась в нашу дверь. Прильни щекою к моему плечу, И я сквозь снег и ночи темноту Туда с тобою вместе улечу, Где обнялись два дерева в цвету. ДОРОГА Я по гористой дороге иду, Где притаились капканы-ущелья. Грозный поток отделяет мечту От непростого ее воплощенья. Мне говорили: какая награда Стоит того, чтобы так изнывать?! Плюнь на мечту, за которую надо Драться и жизнью своей рисковать! Шел я. Метели в пути завывали. Шел я. Любовь согревала в пути. Руку друг другу мы подавали И помогали друг другу идти. Впрочем, надежды бывали пустыми, Те, что в начале кружащейся мглы Ярко горели, да скоро остыли, Стали обычною кучкой золы. И, по волнам леденящим кочуя, В вихрях, ревущих на сотни ладов, Я сохранил, я сберег это чудо - Чувство, которому имя - любовь! x x x Писал поэт стихи жене: "Ты свет мой, и звезда, и зорька. Когда ты рядом - сладко мне, Когда тебя не вижу - горько!" Но вот жена - звезда и свет - Явилась, встала у порога. "Опять ты здесь, - вскричал поэт, - Дай мне работать, ради бога!" x x x Высокие травы родимого края Июньское солнце сжигает дотла. И я, как трава, увядаю, сгораю, Хоть мне твоего не хватает тепла. От ливня июньского никнет пшеница, Всплывает на озере донная муть. А мне бы напиться, а мне бы напиться, А мне бы в