р исходных: собственно, едва ли  кто из  Великих
Мастеров  в столь малой степени может "подлежать  ревизии", как Бах.  Тем не
менее,  опыт  Вариаций  81-го года показал  нам  такого  Баха, который  знал
Бетховена, любил  Веберна, жил в 20-м веке  и остался самим собой". Заннович
не случайно повторяет здесь свою известную фразу: "попытка осмыслить  каждый
такт",  --  она в приведенном фрагменте  ключевая. Собственно,  это  правило
модернистского  искусства,  которое  гарантирует  ему  вечную жизнь  на фоне
отмирания всех возможных измов. Ведь, образно говоря, Бах -- это то, что "as
is"  поставляет  вдохновение, Гульд  --  это  то,  что  мы в  силах из этого
материала  создать.  И  именно  так  работал модернист  Данте,  преодолевший
постмодерн сицилийцев и Кавальканти.
     Но об этом как-нибудь в  другой раз, -- я и так  уже  увлекся, мне лишь
остается  добавить,   что   за   образец  я   взял   упомянутые  гульдовские
Гольдберг-вариации  81-го  года, и  попросить  у  тебя  прощения за  длинное
пись-мо,  любезная  ***.  У  меня  некоторые  виды  сделать  его  сателлитом
Лебяжкина,  --  по  примеру Т.  С., кото-рый тоже  любил  писать  письма,  и
выдавать их за комментарий к своим сочинениям, что немало печалило некоторых
литературовэдов. Но мы-то знаем, что  главное в  полифоническом искусстве --
это умение слышать голоса.
     Засим     остаюсь     твой     навеки,    любезная    ***,     Алексис.

_____________________________________





        СЕКРЕТНАЯ МУЗЫКА

        x x x

Как недобитый серафим
В остывших небесах,
Летящий прочь, неисправим,
С бутылкою в руках,

Так обретя свои пятьсот,
Не посмотрев назад,
Я на трамвае мертвецов
Поеду в Ленинград.

Таков напиток никаков,
Что небеса навстре,
Чем больше сделаешь глотков,
Тем катишься быстрей.

Стучат колеса раз-два-три,
Сияет черный свет.
И никому не говори,
Что у тебя билет.

Пройдя небес двойную хмурь,
Вписавшись в крайний ряд,
Мы выйдем прямо на лазурь,
Где ангелы летят.

Какое дело, Ленинград,
Что не готов чехол.
Да будет чаек маскарад
И больше ничего.

Еще глоток, и не беда
Что отзвенел трамвай,
А тридцать линий навсегда
И наш последний рай.



        x x x

Морю прошептал Овидий
Больше ничего не видя:
Все живое навсегда
Скрыла за собой вода.

Среди змей, ехиден, раков
Выплакал глаза Иаков.
Как тут быть? Сынок пропал.
В яме только кровь и кал.

Я сижу в своей квартире,
Бьют часы мои четыре.
Под ребром торчит кинжал,
Блядский ангел убежал.

Но объявится Иосиф,
Старика в беде не бросив.
Скифом погребен Назон,
И дурной окончен сон.

Своего добьется детка,
Зарастет грудная клетка,
А потом сто тысяч лет
Заметут наш слабый след.



BWV 1080 (Fuga a 3 Soggetti)

От пеленок до инсульта
Строят правильный удел
Умные дорожки Гульда;
Бах терпел и нам велел.

Из последнего забвенья,
С этой стороны ничто,
Где ни ангелов, ни пенья,
Музыка звучит зато.

Эта песенка не спета,
Для нее не надо слов.
И шуршит неслышно Лета,
И все шепчется любовь:

У меня в кармане пусто,
Ты болеешь ОРВИ.
Знаешь, мир не стоит грусти
И тем более любви.

Все ошибка и нелепость,
Роковой такой просчет.
В прах падет хрустальна крепость
И тебе предъявят счет.

Все накроется, взорвется,
Все умрут, сойдут с ума,
Ничего не остается,
Лучше посох да сума.

Станешь вовсе безъязыкой
От волнений и обид.
А секретная музыка
Все равно себе звучит.



     1990-2004