краса. Красиво лицо, величава стать, но что за челом и с души что взять и что ты получишь любви взамен, поняв вдруг -- возлюбленная -- манекен. Шляпка модна и брюки клеш, но вместо души позолоченный грош. Мысли -- подделка, влеченья пусты, луна иль безлунье, деревья, кусты -- все тени, предметы. В душевном бесцветьи нет в ночи волшебства, нет сказки в рассвете. Мордашки пикантность и праздный наряд не в радость, коль пуст размалеванный взгляд. 1971 КИНУЛА НОЧЬ ТЕМНОТЫ ШИНЬОН ... Кинула ночь темноты шиньон, лампадой опять засветил миньон, а в штору окна проползает мгла, в шуме дождя стихов слова. Плачет роса иль рассвет грустит, день полыхает иль ночь не спит, сон или явь, сказка иль быль, новое время, столетия пыль: валом обрушатся, смерчем взовьют, слезы иссушат, песню споют. Я в ожидании, я часовой, думы и чувства в томленьи со мной. Стихов, говорят, изобилия рог, и, вдруг, как в ненастье, на мой порог обрушились шквалом, ворвались в дом: их не добывала горбом и трудом. Все то, что горело и жило во мне, в моей не сказанной и пылкой стране теперь рассказалось, теперь пролилось, как будто бы не было -- стало, сбылось. И думы теперь гложут сердце мне -- тебе каково в моей стране?.. 1970 СРЫВАЕТ ЖЕЛТЫЙ ПЛАЧ ЛИСТВЫ... Срывает желтый плач листвы С деревьев огненная осень, И гроздья красные рябин зиме, как дар, она приносит. Стряхнет поблекший свой наряд, пернатых вышлет к дальним странам, и зашумит дождей каскад, все сыро станет, серо, странно. Не запоет, не прожурчит, в листве свирелью не просвищет, ненастьем зимним зашуршит, и снег, как подаянье нищим вдруг как-то утром заблестит, разбросит белых пятен рвань. И лес, где смолкла птичья брань, стоит, хотя и просветленный, но до конца не обновленный. 1970 ВПЕЧАТЛЕНИЕ ОТ УЛИЧНОЙ ВСТРЕЧИ Согнула старым телом клюку, Как жизнь ее -- в бараний рог, Плетется медленно старуха, Я к ней подвинула б порог! Мне на мгновенье власти силу Разгладила б лицо рукой. Глядите женщины, мужчины -- Старуха стала молодой: Зарделся юности румянец, Сбежал на плечи завиток, Морщины превратились в глянец И взгляд горяч, как кипяток. Швырнула молодца клюку, Вернулся молодости срок. Но миг, есть миг. И вот старуха, -- Как избавленья, ждет порог. 1971 РАЗМЕЧТАЛОСЬ СОЛНЦЕ О ВЕСНЕ... Размечталось солнце о весне. Снег исколот звонкою капелью. Облако забылось в синеве, Нежась на деревьях ожерельем. Убежал мороз от солнца в тень, Притаился зябко за чертою, Обдувая ветром светлый день, Зимнее тепло сочтя игрою. Ночку поджидает у ворот, Чтоб сказать ей нежные слова, С ветром торжествующе споет, Что всевластна в январе зима. 1971 ЛЕНИНГРАДУ Не позабыть твоей кардиограммы со шпилевыми взлетами вершин, прямолинейную проспектов панораму и купола с музейностью седин, каналами расчерченный орнамент спокойных вод в гранитных берегах, истории петровских дней фундамент и нового строительства размах. Дворцы самодержавия когда-то оплот и устрашающий редут, теперь музеев светлые палаты и разума торжественный салют. Вознесся колоннадой четкой, стройной, храня монументальность прошлых лет ========================================== Ненастье, перьевые облака, Взмахнув крылом земле пообещали, Блеснув последним отблеском, закат На землю кинул розовые шали. Крадучась ночь туманит синеву, Звезда забила света робкий гвоздик, А лес послал шуршанием молву, Что луч земле привет последний бросил. 1971 ЕЩЕ В ПОЛЯХ НЕ ОТГУЛЯЛА ОСЕНЬ... Еще в полях не отгуляла осень, крылом багряным осеняя лес, как вдруг зимы скоропостижной проседь просыпал в шторме серый вал небес. Листва отяжелело наклонилась в разлапистых объятьях зимней мглы, и в дреме снеговой себе приснилась зеленой накипью безоблачной весны. Неотвратимость белого ненастья, холодного безмолвия рассвет, не жду я с безысходностью несчастья, но чудится моей судьбы участье, когда зима лютует в сентябре. 1972 КАПРИЗЫ РАННЕЙ ЗИМЫ Капризы ранние зимы: она октябрь вдруг всполошила и, не жалея белизны, свои снеговья распушила. Ворвалась вероломно в дом, во всем диктуя свой порядок, поколдовала над прудом, окаменила комья грядок. Когда с непрошенной зимой рассудок строгий примирился, вдруг солнце брызнуло красой, букет сосулек распустился. Заплакал тоненький ледок, сверкая в гамме неба синью, но знаю, близок стужи срок, и жду вот-вот тепло остынет. 1971 ОГЛОХНЕТ МИР, ОСЛЕПНЕТ СОЛНЦЕ... Оглохнет мир, ослепнет солнце, замрет остолбеневший лес, пустым квадратиком оконце уж не подарит синь небес, печаль вдруг сдавит немотою и свалит тонной скуки груз, уж не забудусь под листвою и облаком уж не умчусь. Все станет прежним и привычным, и серый сдавленный рассвет меня застанет, как с поличным -- что я одна, что музы нет. Тогда бесцветными глазами, В окаменелости пластом, шурша увядшими перстами, в бумаги бледное лицо взгляну с надеждой и мольбой: вернись, вернись моей душой, не нужен мне удал такой -- довольства, чванности покой, не предавай, не покидай, верни мне муза боль и май. 1970 КАМЕННЫЙ УЛЕЙ .... Каменный улей, Соты окон. Проспект, переулок, И солнце в полон Цветущая площадь Взяла, распластав Ковровые клумбы Пестреющих трав. Гул фабрик, заводов, Трамваем трезвон. Был заново город С той песней рожден. В подземных артериях Жизнь ритмичная Пульсирует, бьется -- Ведь темпы столичные. Спешат поезда И развозят людей -- Вершителей века, И светлых идей: Они бездорожье Одели в асфальт, Речные порожья -- В гранит и базальт, Диктуют программу Кранам-великанам, Творят и рисуют Страны панораму. Мой город, как песня, И весел, и лих. Как сказка чудесен -- Ритмичен, как стих. 1970 МАТЕРИ Суровый взгляд, нахмуренная бровь, скупа на ласку и не виновата, что в ней неповторенная любовь, что в ней невосполнимая утрата. У жизни нрав крутой и у нее -- непримиримости стоит стена глухая, как часто узнаю в себе ее, и боль моя -- ее слеза скупая. Резка, порывиста и трудно угадать, что боль пройдет и скорбь ее утихнет, и тяжесть лет несет в печали мать, и бремя то, к несчастью, жизнь не снимет. Прости прошедшее, с ним навсегда простись, Смирись и благодарствуй светлым будням, не наяву, то хоть во сне приснись с веселым смехом и бровей не хмуря. 1971 УЛЕТЕЛИ ПЕРНАТЫЕ СТРАННИКИ... Улетели пернатые странники, желтой вьюгой отпел листопад, тучи солнце услали в изгнание, загрустил в ожидании сад. Позади раскрасавица осень, а зима лишь взмахнула крылом, чуть прикрыла белеющей осыпью берега над болтливым ручьем. Что ж хозяйкою в дом не пожалуешь, чтоб прибрать, побелить, починить, что же осень проказницу балуешь? Чай пора уж ее заменить? Помню как-то ты гостьею раннею обелила наряд золотой, а теперь все томишь ожиданием белизны по канве голубой. 1971 ЦИКЛ СТИХОТВОРЕНИЙ ПОСВЯЩЕННЫХ БАКУ: ТИХИЙ ПЛЕСК ИЛЬ ЗАПАХ НЕФТИ.. Тихий плеск иль запах нефти, Ночь иль зарева пожар. Может сто, а может двести Лет назад вдыхала жар Этих улиц гибких, гулких Перепутанных в узор И теперь, играя в жмурки, Память тихо разговор Заведет о синем море, О бегущем чуде волн, Разгулявшихся в просторе, И про ветра-норда стон. Вот ступенчатой подковой В раскаленной дымке дня Город "Белый", город "Черный" Вдруг нахлынут на меня, Будоража чувства, память, Разбудив мечту и грусть. Их не станут гнать иль прятать Пусть они воскреснут, пусть -- Ханские дворцы, мечети, Крепостной стены гряда, И дворов веселых клети, И в базарных городах Разноцветье пряных сластей, Разнобой гортанных слов -- Я забудусь, пусть ненастье Не напомнит дивный сон. Вот играя в современность, Пагод распахнув зонты, Расщедрясь на зеленелость, На газоны и цветы, Расплескал бульвар веселых, Говорливых звуков гул, Душную дневную сонность Будит вечера прогул. Звезды с неба наклонятся, И зажгут огнями город, В море зыбко повторятся, Расцветят подковой горы. Подмигнет подслеповато Маяка далекий лучик, И врезаясь угловато, Апшерон во тьме излучит. Отдавая дня горячность, отдыхают груды зданий, Тайны ночь все властно прячет, Проносясь чернявой ланью. И обычно, что на юге, Под чадрой смуглянки-ночи Вдруг заря, и в неба луге Звездам цвесть нет больше мочи. И росой не обновленной Город жаждущий проснется. Вновь займется опаленный, Южный день под властью солнца. Будни будят гул заводов, Фабрик шум, кранов урчанье. Детства, молодости город Вновь с тобой я на свиданье. Загляну в твои кварталы. Ты меня не помнишь город? Юность, детство здесь промчались, Но а ты как прежде молод. Южный край и снежный север Что родней, -- порой не скрою -- Лиловатый милый клевер Напоит святой тоскою, Что порой мне так хотелось, Глядя на безбрежность моря, Закопаться в зеленелость Трав, цветов, полыни горькой. Сколько раз, навязнув, слово Так просилось на бумагу, Ты ли южная природа Забродила неги брагу, Что вскипела пеной бурной, Пролилось лучом искристым, Иль во мне воспело утро Дымкой северною мглистой? Луга звон и ароматы Трав, стогов, цветов весенних, Лунность ночи, гроз раскаты Мне дарил стихом Есенин. Забывалась, уносилась Колыбельной первым слогом, Умирала, возносилась С Пушкинским бессмертным словом. И еще не разумевшей словочтения секреты Мне отец доверил светоч Поэтической кометы. И еще не вняв во смысл, Я стихи твердила звонко. И магическая мысль завораживала тонко. Как провиденье смешное Первый помню свой урок -- С гордо поднятой главою Гордый пушкинский "Пророк", Напрягая горло, мысли Я старалась изложить. Первоклашки пораскисли -- Мне ж сказали отложить Этот стих годов на десять, Я ж учительский совет Позабыла -- на сто, двести Отложила скучных лет. Но подспудно, подневольно, Жило жало то во мне. Было тяжко, было больно В вечер, утро, днем, во сне. Я томилась и страдала. Озеро, лесная глушь, Деревенская отрада, Грозы, весны, зимы, сушь Обостряли горечь боли, Оттеняли страсть и грусть; Я другой желала доли: Каменистой, в дебрях пусть, Только чтоб излить тревогу, Трепетной мечты и мыль, И вздохнуть свободно чтобы, И взметнутся в неба высь. И пробилось сквозь асфальты Каменелости пласты То зерно, что ты когда-то Ранним утром иль закатом В душу мудро заронил. Мой отец! -- далекий лучик Детских милых нежных лет. Все, что в жизни было лучшим, Все, что извело измуча, Осветил твой дивный свет. И венком пусть скромным первым Ляжет робкий этот стих. Нет жемчужин в нем и перлов, Но дарили мне секреты Солнце, свет, молчанье, крик. До свиданья, до свиданья, До свиданья -- не прощай. Ты во мне -- мое призванье, Ты во мне -- любовь и май. БЛАГОСЛАВЛЯЮТ КРАЙ МУГАМЫ Благословляют край мугамы -- Они в узорчатый мотив- ровесник древнего ислама вплетают современный стих. Звучит задумчивая тара, а песня звонким ручейком вдруг воскрешает город старый и старый мой родимый дом. Вот фаэтон по переулку чеканным цокотом копыт в ущелье узком улиц гулких запевно песенку дробит. Устало дышит древний город, и осторожная волна поет мугам, что вечно молод край нефти, хлопка и вина. Здесь солнца жар -- во имя жатвы, и свет луны -- во имя грез. Тепло в себя вбирает жадно владыка нежных винных лоз. Цветут дурманя олеандры, в инжире бродит сладкий сок, под зеленью чадры нарядной тутовник дозревает в срок. Кудесник, заговорщик крови росою алою (сладкою) гранат сверкает алою зарею, манит янтарный виноград, ? О всем поет мугам тягучий И, как дошаб, из жбана льет мотив медовых и певучий. Что передать могло бы лучше, как дышит и живет Восток? СТАРЕЦ КАСПИЙ Старец Каспий волною баюкал колыбель Апшеронской дуги, то урчал и барахтался в бухте в завывании нордной пурги. Лапой пенною берег царапал, то к ступенькам ласкаться бежал, то в томленьи плескался и плакал, то раздавшись спокойно лежал. Непоседливый, непостоянный, с южным нравом и пылкой душой, голубой, покоренный и славный, или грозный, глубокий, большой. Одарило лучистое солнце Щедрым кладом глубокое дно, и прорвавшейся веной льется черной крови густое вино. Охмеляющий запах нефти, ознобляющий пыл волны, разыгрались в просторах вместе вечной дружбой сильны, вольны. Встал упрямо на зыбкой почве голубых непокорных глубин город в пенных лохматых клочьях, город вышек и прочных станин. Эстакад распростерлось кружево и грызет разъярившийся вал рукотворное детище тружеников, остров волей воздвигнутых скал. Не таись старый, гордый Хазарский и щедрот для людей не жалей, из сокровищниц древних, ханских почерневшее золото лей. СТАРЫЙ БАКУ Петляют станы улиц узких, а неба синий ручеек становится туманно тусклым, пока пробьется на порог. Могучей грудью крепостною дыбится древняя стена. Мечетей гордых контур стройный теснит своей грядой она. Но словно вырвавшись к аллаху несут балкончиков чалмы. Молла -- наместник рабства, страха давно ль дурманил здесь умы? Теперь все сказочная древность, теперь обычаи дедов, но не свидетельствуют бренность прожитых тысячей годов. Сама история ступает неслышной поступью своей, перстом столетья отмечает, этап с этапами сличает и пережитое венчает воспоминаньем прошлых дней. КАСПИЙ ОТКИНУЛ ОТ ДЕВИЧЬЕЙ БАШНИ... Каспий откинул от Девичьей башни волны, грызущие крепости твердь -- надо же внукам оставить нашим памятник, славящий девичью честь. Время меняет, старит, корежит и поколенья сменяет людей, оно беспощадно и все же не может затмить нестареющий факел речей. И вот он донес из глубин сокровенных легенду, реальность которой ясна: любовь, чьи законы всегда современны, воспета в легенде чиста и проста. Ее не купить, сторговавшись ценою, ее не продать, коль остыла душа, не спрятать ее за толщенной стеною, она заставляет и жить, и дышать. Влюбленному хану не жаль и богатства, а девушке с милым и в хижине рай, влюбленному хану отдать бы полцарства, а девушке только б любимый да май. Но хан ведь владыка, и воля аллаха на этой земле повторяется им, А он одаряет то златом, то страхом, считая, раз властен, то значит любим. Ему приглянулись и черные косы, и глаз охмеляющий винный родник. Его не разжалобят девичьи слезы, он брать то, что нравится, право ж привык. А девушке смерть желаннее сто крат, чем ханские нежности, почести, пир. Условие хану: "Мне башню высокую, хочу перед свадьбой взглянуть на мир". Что хану, собрал он рабов повелительно, и за ночь та башня готова была. Ее приподнес он невесте пленительной, а башня была высока и грозна. Как белая птица в свадебном платье стояла на башне и, к солнцу воздев в прощании руки, молилась, плача, за всех несчастливых и любящих дев. А Каспий манил, обещал забвенье, вот взмах белокрылой и тонкой чадры, и ринулась чайкой в косматую пену, и крик был последним и горьким: "Прости". 1971 АХ , ЭТО НЕ ГОЖЕ... Ах, это не гоже! Пусть это не гоже! К тебе обращаться Всевидящий боже. Но сдавленным вздохом, Как стоном мы все же, Вздохнув глубоко, Выдыхаем: "О, Боже"! Ты где-то незримый, Всему ты причастный; К тому, кого любим, К тому, с кем несчастны. Зовешь, пробуждаешь и с трепетом страстным Мне музу даришь и ведешь меня властно В чертоги, где воздух -- лазурь голубая, Где я неземная, почти неживая. 1972 ЧТО СО МНОЙ СЛУЧИЛОСЬ В ЭТО ЛЕТО ? Что со мной случилось в это лето? Рифмы ритм сведет меня с ума: Образы витают рядом где-то, Синяя мерещится вода, Накипь лип пьянящим ароматом Властно перехватывает дух, Ночь с сиянием звезд во сто каратов Усмиряет тополиный пух. До черты, что вечностью зовется, мне рукой (становится) подать, Песнь моя с томленьем сладким льется, И ее мне страшно расплескать. 1971 ЗАЧЕМ ГОВОРИТЬ , ЕСЛИ СЕРДЦЕ БЬЕТСЯ... Зачем говорить, если сердце бьется Признанием губ и горением глаз, И бессловесно мелодия льется, Дня превращая томление в час. Разлуки рассветы и полночь свиданий, И радость, и горе разделим вдвоем, Ведь это не просто построить здание, Которым "семейное счастье" зовем. С любовью, проверенной десятилетьем, С фундаментом цельности и чистоты, И с пониманьем друг друга в соцветьи, С стремлением общим и страстью мечты. И к дрожи зимы, что стараньем зовется, Друг другу горячие руки подав, Без скорби, что песня весны не вернется, Придет, дань душевную юным отдав. 1971 БЫВАЮ ПОРОЙ И ПРОСТА, И СЛОЖНА Бываю порой и проста, и сложна, Умна и глупа, но душа чтоб звучала. Постичь жизни суть я пытаюсь сама С трагизмом конца и тайной начала. Найти, доискаться, взлелеять в себе Любовь и мечту, все, что было и будет; То ль песню усталости в потном труде, То ль радости боль, что несем мы людям. Нести на алтарь любви и добра, Широты души, песни ширь удалую, И петь я готова с утра до утра И песню свою, и песню чужую. 1972 БЛОКУ Мой бледный, тонкий, нежный лирик, я пью хмелясь печаль твою, звучит взволнованная лира, ведет в поэзии страну. Там слезы чистых светлых капель росы, блистающей весной, я соберу и нанизаю на нить травинки луговой. Я обернуся "незнакомкой", и чудные мои черты в тот вечер, тающий незвонко, с такой тоской увидишь ты. Но вот бегу я, спотыкаюсь и об утесы бьюсь, кричу, и нежный лирик, отзываясь, мне душу дарит. Я молчу, не в силах высказать словами свою бездонную любовь, цветы бутонами-стихами чаруют ароматом вновь. Ты здесь в печали вековечной, звездой в пылающей душе, потоком мысли бесконечной, в бессмертном страждущем стихе. И я твоей тоской и мукой, твоей любовью и мечтой, Все, что чернит и вялит скукой, в поклоне низком пред тобой, внемля печальным стройным звукам, смываю светлою слезой. 1972 ОСТАНОВИСЬ ПОСТОЙ БЕЖАТЬ... Остановись, постой бежать, Дай мне подумать, осмотреться, Вчера ль на свет рожала мать, Сегодня далеко от детства. И юности запал прошел, А в зрелости вопрос свершений; Куда бежишь -- остановись! Я далеко от разрешений загадок жизни; Хоть божись, напрасно наше красноречье. Она уходит наша жизнь. Пусть мудро это, но грущу, Смириться не сумев, ищу иную истину. Познав прискорбия венец -- Всему, что думает -- конец. 1972 ГИМН МУЗЫКЕ Волнуйте, жальте, протестуйте, Зовите верить и любить, Дарите муку, наслажденье, Прощать учите прегрешенья, И не прощая преступленья, Учите мудро, чисто жить. О песнь музыки и музы, Внемлю, дыханье затаив, Как страстные святые узы Слова со звуками сроднив, В меня вливаются бальзамом, Слезу исторгнув из глубин, Курятся неги фимиамом, И сердца трепетный рубин Порывом взлетным устремится Навстречу звукам и словам, Не человеком -- вольной птицей Я улетаю к небесам. 1972 НЕТ МУКИ ГОРЕСТНЕЙ И СЛАЩЕ... Нет муки горестней и слаще, Нет чище радости и страсти Души порыв и взлет мечты, И ощущенье высоты; Призванья робкие признанья В душе хоть горечь увяданья, В смятении сумбурный ум, И боль невысказанных дум. Себе признаться не грешно -- Надеяться и ждать смешно. 1972 МИМО ПРОХОДЯТ ЛЮДИ... Мимо проходят люди, Чужие усталые лица. Что-то завтра будет? Ночью кошмар мне снится. Мимо проходят чужие, Бредут усталые странники, А среди них родные Идут, утонув в коноплянике. Чужими стали родные, Родными стали чужие; Узы крови простые, Узы духа иные. Я болью души болею, Я плача души не скрою; По жизни бреду аллеи Духовною сиротою. 1972 ПЛАЧ Для чего же ты светило, ах ты, солнце, солнышко, я слезой горючей мыла горе свое горюшко. Ах ты, горе-горюшко, в сердце нет заплаты, обмануло морюшко и украло брата. Претворилось в блюдечке тихоньким и паинькой, и не стало юного как-то вдруг, случаянно. Девочка-подросток я взрослой стала рано. В сердце в крови хлесткой память бьется раной. Я не могу не думать ни о чем и просто слушать тиканье часов, я не могу не строить города воздушные, но нужные всегда. Воздушные! Живите вы во мне по осени, по лету, по весне. 1972 ТЫ ЗАБЫЛСЯ, УСНУЛ... Ты забылся, уснул, головою поник, так наверно должно было статься, мне ж пчелой бы рукой пышность платья гвоздик все б ласкать да с тобой целоваться. 1972 РАБОТА Работа хлопотливая, и словно белка в ней кружима и крутима я колесиками дней. Опять стеклянно-матовый подарит ночь привет, неся в подоле аленький, младенческий рассвет. Он застучит стозвон даря и радость, и красу и на поле, и в городе, и в небе, и в лесу, и я крылатой птицей из теплого гнезда лечу, чтоб песней влиться в симфонию труда. И улицы-дорожки, и парков -- парики, и временем скорежены домишки-старики, высоты монотонные стеклянные, бетонные летят они квадратами и ленточной волной, и сердце без остаточка уж больше не со мной. Оно в окошке светится лик солнечный дразня, и кружелихой вертится в огромной чаше дня. 1972 РЕЗВИСЬ МАЛЫШ Резвись малыш и ножками меси Амброй младенчества пропитанный объем Беззубым ртом высмеивай мессий, Пытавшихся гадать, кем будет он потом. Резвись малыш, пока еще в начале Добро и зло, надежда и обман И потому наивнейшим всезнанием Царит твой высший человечий сан. Резвись малыш, все будет много позже: Желание все понять, желание все решить, И ощущение, свойственное взрослым, Незримого присутствия души. Не плачь, малыш, я прошлое твое Твоих наивных голубых рассветов, Которые врываются в проем И обещают солнечное лето. 1972 СНЕГ ПАДАЕТ И ПЛАВИТСЯ Снег падает и плавится в смятении и панике, а в памяти есть памятка, там снежность без подпалинки, там снежность без подталинок, без ссадин и без наледи, и нежность полутайная, немеющая на людях, а снег все с неба рушится, и свет фонарных лунностей из тьмы ныряет в лужицы, где мрут снежинки юные. 1972 РАЗДУМИЙ ГРУСТНАЯ ГРЯДА Раздумий грустная гряда Опять сгустилась надо мною, И гулкой отозвалась болью Рубцом зажившая беда. Откуда-то из немоты, Из дремлющих предположений, Ко мне приходит ощущенье Незаземленной высоты. Светлеет будничная даль, В ее реальности привычной, Возвышенной и необычной, Любая кажется деталь, Размерность граней и углов Готовы жертвовать предметы, Чтобы когда-нибудь воспета Была б к пространству их любовь. И хочет быть уверен глаз, Что и его волшебный гений Причастен к тайнам светотени, Что и его над ними власть, Что не наступит страшный миг, Когда вместившийся в хрусталик, Вдруг станет тусклым цвета стали Угасший и затихший миг. И яростный самообман Зовет творить, дерзать и строить... Раздумий грустная гряда Опять сгустилась надо мною. 1972 НЕУЛОВИМАЯ МНЕ БЫ ТВОЕ ОПЕРЕНИЕ... Неуловимая мне б твое оперение Цвета далекой безоблачной выси, Пошлы обновы, явись обновлением В свободном парении духа и мысли. Нематериальное дитя Метерлинка Для человечества ты ватерлиния. Сигнал! В бытовщину не погружаться, Синяя птица высокого счастья Неуловимая! Клювом синим Тарань ненавистную тучу ненастья, Не попадайся в сети насилия Назло птицеловам, птица счастья. Не для тебя золотые клети, В блюдце вода и в пригоршне зерна, Ты не для музейных и частных коллекций Синяя птица высокого взлета. 1972 ПОСВЯЩАЕТСЯ МОЕЙ ВНУЧКЕ ДАШЕНЬКЕ Что осень? Кончен отдых летний, И школьные грядут вопросы, И небо, позабыв о лени, Все сыплет водяное просо, И листья желтые, как свечи, И сморщенные, как старушки, Шуршат о том, что все не вечно, И растревоживают душу. И гул далекой электрички, Как звон церковный благолепен, Зовет, заманивает, кличет В лес, в храм осенний на молебен. 1992 О БОЖЕ МОЙ , КАК ЭТО ПРОСТО... О боже мой, как это просто, Один иль два глухих ударов, Последний выдох впитан в воздух, И чьей-то жизни вдруг не стало. Не стало ожиданий чьих-то, Надежд, усталости, волнений, Затихли снегопады, ливни В остановившемся движенье. Два черных раскаленных солнца, Желавшие все видеть сразу Вдруг стали тусклыми и плоскими, Два бывших человечьих глаза. В бездонность названную прошлым Вдруг опрокинулось пространство... О боже мой, как это просто Один иль два глухих удара. 1972 АХ , МИЛЫЙ МОЙ ВЕСЕННИЙ ГОРОД ! Ах, милый мой, весенний город! Грязнуля в рыжих ручейках. Мы оба пережили холод, И нам теперь не ведом страх. Вот-вот и ты зазеленеешь, И я, быть может, расцвету, И губы, может быть, посмеют Не онеметь, сказав "ЛЮБЛЮ". Пойми признание такое, Любовь большой душевный труд. Я слов боюсь, они порою Про чувства так правдиво лгут. Весна, весна, недуг природы: Усталость, тусклость, немота И переменчивость погоды, И настроений пестрота, И город впитывает влагу, Асфальт стыдливо обнажив, И хочется смеяться, плакать, И умереть, и снова жить. 1972 ПЯТЬ МИНУТ КЛИНИЧЕСКОЙ СМЕРТИ Боль притупилась, будто онемела, Свободно распахнулась высота, И облаком я над собой взлетела, Беспечна и по-юному легка. А над моим холодным, мертвым телом Взволнованно шептались доктора, Их руки напрягались, лбы потели, И мне хотелось крикнуть: "Я жива. Оставьте мои жалкие останки, Я вырвалась на волю, на века". Но в грудь впивалась голубою сталью Холодное безмолвие ножа. Вновь было суждено забиться сердцу, Мне было велено вернуться в плоть, Чтоб по земле истерзанное тело Опять тащить через мученья вброд. 1972 КАК ДУШНО МНЕ... Как душно мне, как душно мне. Церквушка в желтой куще. Куда-то улетучился мой атеизм могучий, Как ты несовременная, Но как ты своевременна Среди непеременных Явленье непременное. Перечисленья четкие: Вот паперть, вот ограда, Но нитью в этих четках И горечь, и отрада. Не в твой ли воздух влита, Настоянна на гласных Звучание молитвы Таинственно неясной. То ль в счастье, То ль в несчастье, Сосущее у сердца, Томящее участие, Скорбящее соседство. И колоколом громким Ты проникаешь в спальни, Как приглашенье гонгом На час исповедальный... Но есть другая версия, Вполне официальная, После работы вечером Уверьтесь неслучайно: Напротив остановки Трамвая на Солдатской В Москве, во граде стольном Есть культовое здание... Как душно мне. 1972 Я ПОМНЮ, Я ПОМНЮ, Я ПТИЦЕЙ БЫЛА... Я помню, я помню, я птицей была. Не смейтесь, я помню прекрасно. Я помню как плавно, как славно плыла К земле в притяжении властном. Я крыш черепичные помню ковры В туманном свечении утра. Я хижины помню и помню дворцы, И стаи летящие уток. 1972 И ТЫ НЕ ВЕРЬ В МОЕ УБИЙСТВО... И ты не верь, не верь в мое убийство: другой поручик был тогда убит. Что -- пистолет?.. Страшна рука дрожащая, тот пистолет растерянно держащая, особенно тогда она страшна, когда сто раз пред тем была нежна... Но, слава богу, жизнь не оскудела, мой Демон продолжает тосковать, и есть еще на свете много дела, и нам с тобой нельзя рисковать. Но, слава богу, снова паутинки, и бабье лето тянется на юг, и маленькие грустные грузинки полжизни за улыбку отдают, и суждены нам новые порывы, они скликают нас наперебой... Мой дорогой, пока с тобой мы живы, все будет хорошо у нас с тобой... ПРОБРАЛАСЬ В НАШУ ЖИЗНЬ КЛЕВЕТА... Пробралась в нашу жизнь клевета, как кликуша глаза закатила, и прикрыла морщинку у рта, и на тонких ногах заходила. От раскрытых дверей -- до стола, от стола -- до дверей, как больная, все ходила она и плела, поминая тебя, проклиная. И стучала о грудь кулаком, и от тонкого крика синела, и кричала она о таком, что посуда в буфете звенела. От Воздвиженки и до Филей, от Потылихи до Самотечной все клялась она ложью твоей и своей правотой суматошной... Отчего же тогда проношу как стекло твое имя? Спасаюсь? Словно ногтем веду по ножу -- снова губ твоих горьких касаюсь. 1972 БАБЬЕ ЛЕТО Деревья в пояс кланялись, и золото кудрей купала осень ранняя в тепле прозрачных дней. Еще не позабытое ворвалось лето в лес, с объятьями раскрытыми синеющих небес. Качался в удивлении, лаская, небосвод в багрянцевом пленении осенний хоровод. 1972 ПРИВЫЧКА-ОТМЫЧКА ДУШИ ! Привычка -- отмычка души! Спаси убоявшихся холода. Входи! На подмогу спеши с парадного, с черного входа. Покоя покорная тень, смирения, робости, страха, богиня инертности тел, сестра двоюродная праха. Входи, здесь заждались давно, хозяйкой входи, а не гостьей. Здесь сытно, уютно, тепло, здесь все безусловно, как в ГОСТах. Привычка! Не твой ли замес повинен в бездарном мгновении, когда зарожденье чудес кончается обыкновением. 1972 ШУКШИН Алеют твои калины, белеют твои березы, бьют голубые ливни не по тебе ли слезы? Волнуются в поле травы, шумят у реки камыши, весть прилетела с ветрами, будто ушел Шукшин. Ушел в алмазные россыпи ранних утренних рос, ушел в изумрудные озими и в ярость весенних гроз. Ушел... так уходит солнце, и тусклый ложится туман, и тени чернявые сонмом конца предвещают обман. Но можно ль в конец поверить? В зените еще полет, возможно ль огонь уверить, что властен над пламенем лед? И кадры сменяются кадрами, и жизнь происходит вновь, с экрана -- лавиной из кратера страдания, боль, любовь! И вновь пламенеют калины, ты шепчешь признанья березе... Звенят золотые былины шукшинской поэзии в прозе. 1972 Теперь доспеет ли, вдыхая, Тепло травы, земли, небес. Или морщинясь, увядая, ничьим покатит в жизни лет. ОЛЮШКА Ах, Олюшка! Всевышний щедрым был, и восхвалений нудная работа нужна ли, чтоб сказать, что страсти нежный пыл и красота даны тебе от бога? И нужно ль повторять, что заводь глаз твоих, обманчивым спокойствием пленяя, вдруг всколыхнется, и в единый миг в них вспыхивает голубое пламя. Известно это всем, тебе и мне, но жаль, что ты судьбе во всем покорна, и разум твой благоговейно нем перед ее многоголосым хором. Но ты иною не умеешь быть. Такой, как есть, тебя благословляю, твою науку и любить, и жить я понимаю и не осуждаю. Но помни друг, спаси и сохрани своей души серебряные звуки, чтобы слетали голубые сны наградою за будни, быт и скуку. 1972 БЫЛ ЭТОТ ДОМ И ЩЕДР, И НЕ СПЕСИВ Был этот дом и щедр, и не спесив, в нем, как объятья, раскрывались двери, и с нежностью друг друга возлюбив, в нем обитали люди, птицы, звери. Бывает в бескорыстии самом вдруг трещиной намеченная корысть. Бесплодно согревать таким теплом -- оно как льдина источает холод. А этот дом -- большой приют тепла, в нем не напрасно прописалось лето, в нем хрупкая безжизненность стекла -- граница жизни с жизнью, цвета с цветом. Здесь кактусы -- пришельцы из пустынь, посланы той, не близлежащей флоры, оконную переосмыслив стынь, кокетничают с бледным снежным фоном. Здесь чиж и кенарь -- баловни лесов, полощут звуки хором и дуэтом, но клетке этой не знаком засов и, кажется, птенцам мила неволя эта. Здесь пес, хоть не породист, но добряк и нас встречал урчаньем, а не рыком, здесь на стене приковывает взгляд аквариум с вихрастой стаей рыбок, здесь люди не цари, не главари, а добрые гиганты этой свиты, здесь все друг другу истинно свои, самой природы самородный слиток. Хоть вездесущий каждодневный быт здесь, не стесняясь, обнажал приметы, мне думалось -- какая радость быть хоть раз вошедшим в дом прекрасный этот. 1972 ЗЕЛЕНОЙ ГУСЕНИЦЕЙ ПОЕЗД Зеленой гусеницей поезд, Вплетаясь в ветви колеи, Вразгоне набирая скорость, Блеснув глазком, исчез вдали. И я исчезла, уносима Под стук колес и буферов. У жизни мало я просила, Познав реальность грез и снов. Мельканье милого пейзажа -- Стоги, холмы, деревни, лес. С столетним жизни буду стажем, Россию петь не надоест. Ее равнины удалые, Ее раздолье и простор, И нивы вечно молодые, И волн речных переговор. Рассветы с мглистою, росистой, И полдень жаркого жнивья, С закатом -- крик стадов басистый, И ночь, которой спит земля. До боли дорог мне и мил Родной природы светлый лик, Пусть то воспето раньше было, Восторг опять слагает стих. 1972 ОНА ИГРАЕТ УТРА ЦВЕТОМ.. Она играет утра цветом, Весною светит голубой, Бодрится солнца ярким светом, Конца пугает темнотой. С желаньем прочно согласует Свою безудержную власть -- Как вспышкой света миг дарует, Лучом сверкнет, чтоб в темнь упасть. О дар природы сокровенный, Природы вечной и живой, Прекрасен ты несовершенный, О жизни миг -- сейчас ты мой! Продлись минутой вдохновенья, Все то, что дарит мне земля, Тот миг рождается в мученьях, Но не любить его нельзя. О жизнь -- прекрасная загадка, И не хочу я разгадать Долга ты будешь или кратка, Тебе отдать хочу все, взять! Восторг влюбленный не скрывая, Чтоб удивляться не устать, Я книгу жизни раскрываю Не пролистать, а прочитать. 1972 ЛУЖАЙКА По голубой канве небес Узор рисует летний лес. Лежу, закинув, я лицо В лужайки пестрое кольцо. На все лады лесной народ Напев о радости просвищет. И пел бы, верно, круглый год. Да только осень лето ищет. Травы зеленая копна Звенит, жужжит, стрекочет песни, А вдалеке уже видна Гряда, грозы идущей вестник. 1972 ЧТОБЫ ПИСАТЬ НУЖНО ЛЬ УМЕНЬЕ? Чтобы писать нужно ль уменье? Теперь сумею ли писать? Терзают мысли, но сомненья мешают людям рассказать. Нужны ль мои переживанья, моя тоска и мой восторг? Души не праздной излиянья, Поэзии взахлеб глоток? Во мне большая сила духа, Сонм мыслей, жажда бытия, И фальшь ловлю я тонким слухом, и к сини неба, легче пуха, хочу взлететь порою я. И восхищенье вместе с лаской хочу я людям подарить, пусть день мне явится присказкой, реальность взглянет пусть с опаской, и все ж я знаю -- стоит жить! 1972 ВИНО НЕ НУЖНО МНЕ... Вино не нужно мне. В висках и так стучит, Мутнеет взор, слезой дыханье сводит, И слышу, сердце гулкое не спит, И мысль с душою разговор заводят. Зима и осень, лето и весна, Любовь и радость, ненависть и горе, И только не вино тому вина, Что думаю о них, с собою спорю: Меня пьянит черемуха в саду, И песенка свирели неумелой. Я радость, боль и веру подношу В хмельном вине своих стихов незрелых. 1972 МНЕ ВЕТЕР ПЕЛ, ЧТО ЛЕТО ПОЗАДИ Мне ветер пел, что лето позади, Волна озерная прощально проплескалась, Я не сказала лету: "Погори, ужели дней твоих мне не осталось?" Я знала -- грозди красные рябин И желтый лист прозрачный и поникший, Как обещание зимы седин, Что побелеет осень с ней смирившись. Но вечно не процарствует зима, Растопит солнца луч холодную гордыню, Опять в цветах затеплится весна, И стужа тяжким поминаньем минет. 1972 БЕЛО- РОЗОВАЯ ЛАМПА Бело-розовая лампа, Розово-пастельный свет. Ночи звуков льется гамма, Сном забудешь сотню бед. Бело-розово погаснет, И вползет черняво тьма. Очертания неясны, Вьется змейкой рам тесьма. Тихо тикает будильник, Друг бессонной тишины. В кухне щелкнет холодильник, Сну промолвишь что-то ты. И устало закрываю Я усталые глаза, День ушедший вспоминаю, И под веком жжет слеза. 1972 ЗАЧЕМ Я С ГРУСТЬЮ ЖАЖДАЛА РАЗЛУКИ... Зачем я с грустью жаждала разлуки, Зачем, томясь и мучая себя, Я избегала, чтоб в объятьях руки Сплелись в признанье -- мой ты, я твоя. Зачем смотрела с явной неприязнью И говорила колкие слова? Нет, не было той мелочной боязни, Что липким словом поплывет молва. Я просто знаю праздностью, обманом Не принудишь себя в беспамятстве забыть, Что с легкостью, присущею волану, Мне не любить, любви не изменить. ПЕЧАЛЬ Не шурши летучей мышью надо мной печаль-старушка -- у меня другие мысли, я тебя не стану слушать. Радость звоном не вчера ли обещала удивленье, и опять вдруг вечерами мне печаль готовить пенье. Или пусть они столкнуться, сядут рядом на ступеньке и тихонько прикоснутся: тенью, светом, плачем, пеньем, в трауре старушкой-думкой, что печалию одета, или девочкой-резвушкой, или белою Одеттой. Вас ласкать и с вами плакать, ей же богу, мне блаженство, хоть ласкутных мыслей лапоть так далек от совершенства. 1972 НЕ ЖАЛЕЙТЕ СЕБЯ, НЕ ЛАСКАЙТЕ Не жалейте себя, не ласкайте, беспощадными будьте к себе, и тогда вам откроются тайны о судьбе, о любви, о весне. И не бойтесь корявой дуры, той, что ждет, чтоб закрыть глаза -- будешь смелой, бесстрашной натурой, или слабости брызнет слеза, ей равны все без знаков различья. Так живите враспашку душой. И не ради простого приличья, не петляйте в бесчестья кривой. Разумейте простую истину -- что