м нам помешали? А из мрамора ступени, По которым в парк вбежали, Их ты помнишь? ветви, тени? В парке хоть луна светила. На скамье, решив, что можно, Ты "дружка" рукой схватила И пожала осторожно. И, закрыв глаза, держала, Трепеща от возбужденья: Плоть в руке твоей дрожала, Раскаленная от тренья. Но отдаться прямо в парке Не решалась ты, однако. Поднялись, пошли сквозь арки, Где-то лаяла собака. На квартире оказались И легли в одной постели. Наши ласки продолжались. Как друг друга мы хотели! Но пищал твой пейджер тонко - Тебя мама вызывала, Волновалась за ребенка. Ты звонить ей выбегала. А потом вдруг оказалось, Что сосед есть в комнатушке. Очень ты его стеснялась - Он не спал на раскладушке, Спьяну нам мычал советы - Мол, давайте, вас тут двое, Я не в счет; святое это, Ваше дело молодое. Только утреннею ранью Разрешилась эта смута - О, какой восторг за гранью! О, волшебная минута! Поднялся сосед и вышел, На тебя я навалился... Ах, восторг все выше, выше! Ах - и вот он разрешился! Сбилось на пол одеяло, Было утро в птичьем гаме. Подо мною ты лежала, Обхватив меня ногами, Улыбаясь благодарно, Гладя мне живот и спину, Глядя мне в глаза коварно... Я был счастьем пьян в дымину! Я мечтал об этом чуде И боготворил, о, боги! - Твои маленькие груди, Твои кудри, руки, ноги. Запищал твой пейджер снова И прочла ты сообщенье, А потом мы бестолково Одевались, и в смущеньи Все прощались и прощались, Шли на кухню, кофе пили, - Но потом мы возвращались В комнату - и вновь любили. Нам казалось - мало, мало, Не уступим ни на йоту... Ты, конечно, опоздала В это утро на работу, Я в Москву уехал, Оля, И храню твою визитку. Что ж, такая наша доля - Испытать разлуки пытку. Но тебя я вспоминаю, Мысленно веду беседу, Как бы вновь тебя ласкаю... Оля! Я к тебе приеду! 1997 год. Послание коту моему Катрюшке. "Я так бессмысленно-чудесен, что Смысл склонился предо мной!" Игорь Северянин, "Интродукции", 1918 год. С утра я хмур, пью крепкий кофий, А котик на меня глядит. Кошачий взгляд - он как магнит, Он выше всяких философий. Взгляд не бессмысленный, о нет, Но взгляд бессмысленно-чудесный. Слова людские - вздор и бред Пред этой тварью бессловесной. По разуменью моему, Мой котик не подвержен сплину. "Ну, что глядишь?" - скажу ему, а он зевнет и выгнет спину. Я много книжек прочитал, Сам написал стихов немало, И что - счастливей, что ли, стал? Что, жизнь осмысленнее стала? А котик не читает книг, В депрессию он не впадает: Увидит муху - прыгнет вмиг, И счастлив. Он ведь не страдает. Поесть, поспать и поиграть, И самочку покрыть весною - Вот смысл жизни. Меньше знать, А больше жизнью жить самою! И мы для этого живем, В нас гедонизм - первооснова. Все прочее есть ржавый лом, Конструкции ума больного. Я улыбнусь, допив свой кофий. Тебя я, котик, видеть рад. Воистину, твой, котик, взгляд - Превыше всяких философий. 1998 год. Конец света. Я - паук восьмидесятиглазый, Черный и шерстистый, ростом с дом. Как включу нагрудный мощный лазер, Все вокруг меня горит огнем. Нас таких немало. Мы упали Из стального чрева корабля И уничтожать живое стали На планете с именем "Земля". Жили тут до нас такие - "люди", А теперь уж больше не живут. Мы как дали залп из всех орудий - Вымерли они за пять минут. Мы же стали быстро размножаться: Самки клали яйца на ходу. Стали по планете разбегаться В памятном трехтысячном году. Центр дал заданье - все постройки Быстренько снести, сравнять с землей, Испарить возникшие помойки Лазером. Я, клацая клешней, Бегаю по улочкам московским, Все сношу и дико верещу, - Но, ведом инстинктом пауковским, Между делом самочек ищу. Очень устаю после работы, Вечером в пещеру прихожу - Прежде чем уснуть, поем чего-то, А потом в аквариум гляжу. Плавают в воде, искрятся рыбки... Странно. Я их как-то полюбил. А еще играю я на скрипке - Сам себе, представьте, смастерил. Я вообще мечтатель-многоножка: Паутину лучше всех плету И еще стихи пишу немножко - Все про самок и про красоту. Ночь пройдет - и снова на работу. Братья верещат: "Привет, привет!" Мы уже готовимся к прилету Короля. Москвы уж больше нет. Кое-что расчистить нам осталось - Кремль и все соборы испарить. Это - ерунда, такая малость... Мне бы с Королем поговорить! Вот и ночь. Все сожжены излишки, Стелется повсюду едкий дым. Мы, и наши самки, и детишки, - Все на Красной площади сидим. Мы сидим, мохнатые громады, Членами в восторге шевеля, В звезды мы свои уперли взгляды, Жадно ждем прибытья Короля. Мы его не видели ни разу. Говорят, что он вообще гигант, Говорят, что он - тысячеглазый, Каждый глаз горит, как бриллиант. Мы его ужасно все боимся, Он ведь может всех нас вмиг сожрать, Если мы хоть в чем-то провинимся И ему не станем угождать. С самочкою я переглянулся, К ней бочком придвинулся чуть-чуть, Ласково клешней ее коснулся - Хороша у ней головогрудь! Но внезапно все заверещали: Показался в небе звездолет, Пауки все наземь вдруг упали, А корабль все ближе - вот он, вот! Плавно опустился на планету... Все! Открылись двери корабля! Все! Дыханья - нету, мыслей - нету! Мы сейчас увидим Короля!!! 1999 год. За музыку. Пускай талант я, а не гений - Свой дар лелею и храню. Из наивысших наслаждений Стихи и музыку ценю. Стихи своим считаю делом - И, между прочим, наркотой, - Но музыка, возможно, в целом Наркотик более крутой. Я - человек, уже создавший Немало золотых хитов, В различных группах выступавший Как автор музыки и слов, Не зная ни единой ноты, 15 лет играю рок, и, слушая свои работы, порой испытываю шок: какая роскошь! Да, я в шоке! Меня решительно пьянят Мои вокальные заскоки И разноцветный звукоряд. Альбомов множество скопилось, Я знаю, за 15 лет. Трясусь над ними, озирая Коробки дисков и кассет. Но мне не очень интересен Путь в массы песенок моих. Хотя есть штучек двадцать песен, Известных более других. Еще я - меломан. Мне близко Почти что все - хард-рок, хардкор, Джаз, авангард, и панк, и диско, Тяжмет, и рэггей, и фольклор. Как меломан с огромным стажем, Берусь на слух определить: Вот Фридман нарезает, скажем, А вот Стив Вэй пошел пилить. ...Но лучшей музыкой на свете считаю женский сладкий стон. О, как влюблен я в звуки эти! Как в эти звуки я влюблен! Когда скрипит, трясется койка, Вдруг сладкий настает момент - Ах, женщина тогда какой-то Неповторимый инструмент! Она воркует, стонет, плачет И громко мамочку зовет, Но это - редкая удача, Бывает все наоборот: Когда красивая пацанка Лежит, не скажет даже "ой", Как на допросе партизанка - Молчит геройски под тобой. За что мне нравятся хохлушки - За то, что крайне горячи, За то, что вцепятся в подушки И в голос голосят в ночи. Девчонки! Вы - парней услада, Как меломан, как музыкант, Я вам советую - не надо, Не надо прятать свой талант! Вы не стесняйтеся, девчонки, Шепчите: "Ох!", кричите: "Ах!", - Как инструмент изящно-звонкий, Послушный в опытных руках. 1999 год. Весна у Калитниковского кладбища. Отовсюду сверкающая весна Заволакивает глаза пеленой. В нежную даль, что так неясна, Лечу, сбитый с толку этой весной. Ноги мимо кладбища сами несут - Сегодня не буду туда заходить. А в просторнейшем парке капели льют! А небесная синь хочет с ног свалить! Но я дальше лечу - и лечу не сам, А как будто что-то меня несет К двум старушкам, пластмассовым их цветам, Которые у них никто не берет, И они мне кричат: "Цветочки для вас!" - Но я, перепуганный, дальше лечу: Сверкает какая-то дымка у глаз, Не хочу похоронных цветов, не хочу. Хочется жить, полною грудью дышать, Упасть и смотреть в это небо, ввысь! Опять денег нет и неоткуда взять, Сегодня связи с миром все оборвались. У Птичьего рынка бросили котят - Целую коробку, не сумев продать. Они, смешные, крошечные, пищат, Бегают, не в силах ничего понять. Красивая девушка в черном пальто Присела на корточки и гладит их. Мимо бесшумно скользит авто. День вообще удивительно тих. Слабость не отпускает, душа полна Тоски, накатывающей, как слеза... А повсюду - сверкающая весна, А капели льют - и слепят глаза. 1999 год. На лунном берегу. "...сегодня продавщица кондитерской, завтра жена полкового командира, послезавтра сиделка Красного креста, а в промежутках - фарсовые актрисы, цирковые наездницы и гимназистки старших классов. Все это в конце концов приелось, и минутами кажется неинтересным даже обладание королевой". Анатолий Каменский, рассказ "Четыре". На лунном берегу мы целовались - В беседке, на безлюдном берегу, А волны, что из звездной тьмы рождались, Бежали к нам и гасли на бегу. Я был тогда восторженным и юным, А ты была прелестна: вся дрожа, Дарила губы мне в сиянье лунном, Смеялась, шаловлива и свежа. На веках у тебя мерцали блестки, А у меня кружилась голова - Все было внове, были мы подростки И жаркие шептали мы слова. И это все - мы просто целовались. И этим я был счастлив в те года! Тебя я проводил - и мы расстались, И больше не встречались никогда. Я издали смотрел, как шла ты к маме, Как мать твоя свою ругала дочь, - А я, твоими пахнущий духами, Ворочался, не мог заснуть в ту ночь. Пришел рассвет - я долго просыпался, и в свете солнца, радостный, лежал... С тех пор я очень много раз влюблялся И многих женщин нежно обожал. Но стало все немножко приедаться - Увы, и женщин чары, и луны... А раньше так хотелось целоваться! Так чувства были все обострены! Душа - она ничуть не огрубела, Но сгинуло куда-то волшебство, И женщины пленительное тело Люблю привычно я, узнав его. Привык к тому, что люди - только люди, Мир делится на женщин и мужчин, И о любви, как о каком-то чуде, Я не мечтаю - что искать причин? Но вдруг пахнет волшебными духами И женщины поймаешь странный взгляд - Опять земля качнется под ногами, Как с той подружкой, десять лет назад. 1998 год. Пунктуальность. Я пунктуален неизменно. Пусть было мне нехорошо, Я должен выйти был на сцену - Я встал, оделся и пошел. Да, с бодуна меня мотало, И во дворе в сей поздний час Овчарка на меня напала И укусила пару раз! Я дернулся, кривясь от боли, И улицу перебежал - Ногой овчарку отфутболил, Но рядом тормоз завизжал: Меня машина сбила, смяла, Вдруг вылетев на тротуар, Все кости мне переломала - Настолько страшным был удар. Водитель, матерясь ужасно, Меня в машину затащил, И мы на свет рванули красный - Ох, в этом он переборщил. Внезапно врезались мы в стену, В машине взрыв раздался тут - А ведь до выхода на сцену Мне оставалось пять минут! И я, как некий терминатор, Восстал из дыма и огня, И сделал шаг - но экскаватор, Рыча, наехал на меня. А я на сцену был обязан Через минуту выходить! Я вновь восстал, хоть был размазан По мостовой, и во всю прыть Сюда сквозь парк помчался с криком, - Пусть ветки по лицу секут, - И счетчик в голове затикал: Осталось двадцать пять секунд. Вот и ступеньки - хоть недаром Я так спешил... Что за дела! Меня здесь обварили варом, И потекла по мне смола. Я только заскрипел зубами И дальше поволок себя, Вертя руками и ногами, Дверные ручки теребя. Вдруг рухнул лист стекла, блистая, И срезал голову мою - Нет, так я точно опоздаю! Вновь терминатором встаю, Приладив голову обратно, Решаю - это ничего, Успеть - успею, вероятно... Осталось пять секунд всего! В порядок привожу мгновенно Себя...Ура! Все хорошо! Я должен выйти был на сцену - И я, как видите, пришел. 1999 год. Дельтаплан Илоны. Прошлым летом мы с Симоной, взяв билеты до Херсона, К морю Черному махнули, где я в клуб один вступил: На изящном дельтаплане я слетал с крутого склона, И над кромкою прибоя я парил, парил, парил... В клубе дельтапланеристов как-то встретил я Илону - Удивительно красивой эта девочка была! Боже, я влюбился сразу, позабыв свою Симону, Я кружился над Илоной в небе на манер орла. И однажды утром с нею мы, как две большие птицы, Понеслись на дельтапланах над волнами в небесах. Как хотелось мне с Илоной в поцелуе страстном слиться - Но мешала эта штука, рама скользкая, в руках. Полетали и вернулись, и Илона вдруг спросила: "Не сходить ли нам сегодня в ресторан? Ты очень мил..." Помню, я тогда ответил: "Небо нас соединило!" - И, клянусь, друзья, Илону страстно ночью ублажил. ...Уезжали мы с Симоной и разглядывали фотки, что нащелкали на море, сидя в поезде, смеясь. Вдруг Симона показала фотокарточку красотки И сказала мне серъезно: "У тебя была с ней связь". Я оправдываться начал: "Ах, Симона, что ты, крошка?" - Но спустя минуту понял, что бессмысленно вранье, И тогда ответил твердо: "Да, увлекся я немножко, Да, влюбился я в Илону - что ж, ты видела ее" Хлопнул дверью, вышел в тамбур, закурил там и подумал: "Сколько в мире баб красивых! Страстью всех испепелю! А ведь я б не отказался от Илоны и под дулом! Но Симону ведь я тоже обожаю и люблю... Ах, подруги наши - гири по рукам и по ногам нам, Но порой мы все ж взлетаем и парим, парим, парим! Я хочу быть моногамным, не могу быть моногамным, Как увижу я красоток - прям-таки бегу я к ним!" 1999 год. Пей, пока пьется! Пей, пока пьется! Пей вволю, дружище! Все хорошо - водка, пиво, коньяк. Рано иль поздно снесут на кладбище, В землю зароют тебя абы как. И над тобой будут птички красиво Петь-заливаться и гнездышки вить... Пей, пока можешь, и водку, и пиво, Пей - позже могут врачи запретить. Пей без оглядки и без опасенья, Звон хрусталя - самый сладостный звук. Пей без сомненья и до окосенья, Пей в окруженьи друзей и подруг. Смерть между нами неслышно крадется С остро наточенной страшной косой. Вспомни, что всем умирать здесь придется, Выпей - и быстро заешь колбасой. Развеселись и забудь про заботы - Завтрашний день их решит сам собой. Женщин не бойся, знакомься, чего ты? Хочешь - танцуй, развлекайся с любой. Ешь, пока естся, люби, пока можешь, В культ возведя наслажденье, живи. Все перепробуй - потом подытожишь, Сколько какой испытал ты любви. Будешь лежать-помирать на подушках, Радуясь: "Вволю я пожил, ха-ха! Ел за троих, пил-гулял на пирушках - И избежал я унынья греха..." Пей, пока пьется! Пей вволю, дружище! Все, как ты верно заметил, "ништяк"... Пусть нас однажды снесут на кладбище, Ну, а сейчас нас заждался кабак! 1999 год. Звездная идиллия. Мысль была простой до гениальности - Долларов побольше накопить И, уладив разные формальности, Астероид в космосе купить. Я - купил, провел там освещение, Атмосферой глыбу окружил. У меня такое ощущение, Будто бы всегда на ней я жил. Каждый день встаю я по будильнику И тружусь в забое золотом, Вечером спешу я к холодильнику, Что стоит в вагончике моем. Отбираю вкусности для ужина, Радуясь, что выполняю план. Вспоминаю с нежностью о суженой, Наливая водочку в стакан. Вспоминаю, как в года тяжелые Обещал я ей разбогатеть... До чего же классно, что нашел я Платину, и золото, и медь! Для нее, любимой, рад стараться я, Хорошо б сейчас ее сюда... Эх, вернусь, куплю себе плантацию, Чтобы не работать никогда! Мы сидим с помощником-андроидом На камнях, я поднимаю тост, И горят над нашим астероидом Миллионы ярко-синих звезд. Я хочу сегодня опьянения - И включаю я магнитофон: Невозможно слушать без волнения Смех прелестный той, в кого влюблен. Я устал - и, рухнув, как подрубленный, Спать ложусь в вагончике своем. Снятся мне глаза моей возлюбленной Плюс ее улыбка плюс наш дом. Слышу я сквозь сон шаги андроида - Он сказал, что я во сне храплю... Как вернусь на Землю с астероида, Я ему андроидку куплю. Все нормально. Кстати, создает уют Мысль, что просчитал все до секунд... И машины во дворе работают, Без конца просеивая грунт. 1999 год. Семейная сценка. "Дорогая, что случилось? Вы - в аллее? Вы - грустите? Отчего вы здесь? Боитесь, что пропустите зарю? Где же наш слуга-туземец по прозванью Тити-Мити? Я при встрече Тити-Мити непременно пожурю. Что вы топчете песочек, стоя у оранжереи? Не хотите ли бонбошку? Нет так нет, тогда я сам... Что такое? Всюду - иней. Не уйти ль нам поскорее? Мы рискуем простудиться, здесь угроза есть носам. Отвечала дорогая со слезами: "Да, мне грустно, Оттого, что я не лягу нынче в летний мой гамак, Оттого, что осень злая припорошила искусно Первым снегом чудо-розы, что мне подарил Мак-Мак..." "Дорогая, что вы, право! Ведь таков закон природы! И Мак-Мак от нас далеко, он - полярный капитан. Ах, утешьтесь, и пойдемте, я вам дам журналы моды. Ну, утрите ваши слезки... Ангел мой ! Шарман, шарман!" И ушли они, обнявшись; он - каким-то счетом занят, А она ответ искала на мучительный вопрос: "Разве страсть несхожа с морем? разве море замерзает?" - и вослед ей "До свиданья!" тихо пели сотни роз. 2000 год. Совет начинающему стихотворцу. Итак, мой друг, ты стать решил поэтом? Давно рифмуешь, не жалея сил? Ну что ж, я помогу тебе советом: Ты сам меня об этом попросил. Попробуй, друг, стать суперсовременным, Писать о том, что всех волнует нас. Экстравагантным будь и дерзновенным - Таким, что мог явиться лишь сейчас. И мании величии не бойся - Да что же ты напишешь без нее? Начнут тебя ругать - не беспокойся, Пусть критики орут, как воронье, Тебе на пользу эти злые вопли: Они тебе рекламу создают. Ты должен стать сильней, так вытри сопли, Вернись к стихам и в них найди уют. Стать властелином дум - твоя задача, И тем, кто в моде, ты не подражай. По-своему пиши, а не иначе, Но сам в шедевры классиков въезжай. Да, да, читай побольше! Ежедневно Читай стихи, рецензии - учись! Не надо на меня смотреть так гневно - С безграмотностью собственной борись. С ошибками ведь пишешь, безусловно... Но даже если вдруг прозреешь ты - Не думай, что писать ты сможешь ровно, Все время выдавать одни хиты. Бывают и у гениев провалы, Ошибки, просто слабые стихи. Не создавай же, как не раз бывало, Заведомо нелепой чепухи. Пьяней от власти над капризным словом, Но в целом предпочтенье отдавай Лишь темам незаезженным и новым, Цветы, едва расцветшие, срывай. В твоих стихах всегда должна быть тайна, Без тайны нет стихов - так повелось. Все, что сиюминутно и случайно, Скорей в угоду Вечности отбрось. Будь искренним бескрайне, беспредельно, Интуитивно Вечность возлюбя. И все, что ты напишешь, станет цельно - Пиши не для толпы, а для себя. ...Ну вот, мой друг, решивший стать поэтом, давай, дерзай, забыв тоску и грусть. Ведь ты просил помочь тебе советом? Так заучи совет мой наизусть. 2000 год. Ожидание чуда. Когда я ждал любви несбыточной, Влюблен в абстрактный идеал, Я в комнате своей, как в пыточной, Стихи томами сочинял. Подростком неуравновешенным Я бормотал, бродил, творил И, будучи почти помешанным, Со звездным небом говорил. Бежал людей, бежал их мнения, Болел, искал себя везде, Всегда искал уединения - В садах, средь скал и на воде. Я, выбором судьбы испуганный, Жил в городишке небольшом И - неустанно, сладко-путанно - Мечтал о будущем своем. Вопросами измучен сложными, Жизнь расчислял я на года... О, всеми красками возможными Переливался мир тогда! Что мне судьбою уготовано? Кем стану я? Где буду жить? Какая, где она и кто она, Кого мне суждено любить? Прощай, жизнь маленькая, скромная, - Восторг и тайный страх в груди! Да, что-то яркое, огромное, Волшебное ждет впереди! Ждет что-то необыкновенное! Ждет самолеты, поезда, Любовь, как чудо драгоценное, Невиданные города! ...Где ж то волненье, упоение картинами грядущих дней? Я, что ли, стал обыкновеннее? Кровь, что ли, стала холодней? Да, да, теперь я стал циничнее, Насмешливей, спокойней стал. Мир стал понятней и привычнее, Сбылось все то, чего я ждал. Но, жизнь, прошу тебя смиренно я, Опять огонь в меня вдохни - То ожидание блаженное Чудес и странствий мне верни! Чтоб я, пленен твоими сказками, Вновь от восторга замирал, Чтоб мир немыслимыми красками Опять, как прежде, заиграл! Чтоб чувство жизни настоящее Совсем не умерло во мне - То, вдаль влекущее, пьянящее, Чем полон воздух по весне! 1998 год. Дневники. Лет пятнадцать уже я веду дневники - С той поры, как впервые приехал в Москву. Неустанно печатаю эти листки, В них - события, люди, в них - все, чем живу. До Москвы тоже было немало всего, Что составило толстый особенный том. Рад, что прошлое вовсе мое не мертво, И горжусь каждым правильно прожитым днем. А отец мой, увы, дневники свои сжег... И Качалов-артист - целых два сундука! Я, об этом узнав, испытал легкий шок: Как сожгли? Поднялась как на это рука? Смалодушничать очень и очень боюсь: Да, грешил я немало - но кто без греха? Не сожгу свою жизнь, буду сильным, клянусь! Как стальной крестоносец Любви и Стиха. 1998-2003 гг. Мой отец. Мой отец, к сожаленью, покойный, Замечательный был человек - Бард, похвал безусловно достойный, Покоритель опаснейших рек. На плотах он по рекам сплавлялся, Прямо литрами пил самогон, Семиструнке своей поклонялся И любим был всем городом он. Он рыбачил, сам делал иконы, Собирал он монеты, значки, Он облазил все горные склоны, Делал слайды и вел дневники. Он гордился успехами сына, Тем, что Костя - поэт-маньерист; Да и сам он, красавец-мужчина, Был тотальный в душе гедонист. Он на пенсию мог выйти рано, Но не дожил... Как время бежит! Похоронен в степях Казахстана, Он под солнцем палящим лежит. А чуть поодаль ярко сверкает Наше озеро - синий Балхаш, Над волнами там чайка летает, Люди толпами валят на пляж. Хлопну рюмку настоечки на ночь За отца в день его именин. Его звали Андрей Николаич, Он потомственный был дворянин. 1998 год. Звонок. Я пальцем ткнул в дверной звонок, Не зная, что в нем кнопки нет, И вдруг меня ужалил ток - На, получи урок, поэт: Ты думал, что раздастся звон, Затем тебе откроют дверь... Но больно палец обожжен - Тому, что знаешь, ты не верь. Мир переменчив и жесток. Ты так его воспринимай: Сперва всмотрись в дверной звонок - Потом уж кнопку нажимай. 1998 год. Про Макеко. Макеко в Сердцеву влюбился, Вешнинский в Лазареву - тоже, И гул весны преобразился, На шепот новых пар помножен. Душа стесняется живая Имен и званий человека. А дева, недоумевая, Все шепчет: "Я теперь - Макеко?" Вот, станут жить они, не зная, Что мир земной им лишь приснился... Смеются души в кущах рая: "Макеко в Сердцеву влюбился!" 1997 год. * * * Что такое поэзия, в чем ее суть? - Говорили всю ночь, даже больше чуть-чуть, Говорили, курили и спорили мы На какой-то квартире средь долгой зимы. Ты сидела одна, вся в табачном дыму, Иногда улыбалась чему-то...Чему? Иногда с кем-то чокалась, водку пила, В разговор не вступала и странной была. Тут вскричал в доску пьяный поэт у окна: Что такое поэзия? Вот вам она: "Я заметил во мраке древесных ветвей чуть живое подобье улыбки твоей..." 1998 год. Муравей. Чтобы люди ценили, Уважали, боясь и любя, Должен стать ты мудрей остальных, Доказать всем, что ты - выше их. Я же стать бы хотел муравьем, Неприметным таким муравьем... Много надо ли мне, муравью? Съем чего-то, чего-то попью... Я все ползал бы сам по себе, А не тратил бы силы в борьбе, Никому б не доказывал я, Что нет лучше, чем я, муравья. Слышу про муравейник вопрос - И оттуда бы я уполоз. Слышу про муравейник вопрос - И оттуда бы я уполоз. Муравьев и безумных людей Позабыть я б старался скорей. Я бы влез на травинку одну И глазел бы себе на луну... Да, глазел бы себе на луну. 1998 год. Видение. Люди-цветы всевозможных цветов Танцуют вокруг Вечного Арбуза, Зная, что внутри он золотой. (Они рождаются, убежденные в этом). Но меж ними идет спор, Спор триллионов поколений: Алмазные внутри Арбуза семечки, Или рубиновые? Или изумрудные? Окруженные со всех сторон Бездонностью черного космоса И серебряной россыпью звезд, Танцуют люди-цветы, Жители Зеркальной Планеты. Я думаю о них, погружаясь в сон. Мне так уютно смотреть на их танец. Я становлюсь одним из них... 1997 год.