Марина Хлебникова. Проверка слуха --------------------------------------------------------------- © Copyright Марина Хлебникова, 1998 From: dis_co@ukr.net Date: 27 Aug 2001 --------------------------------------------------------------- Об авторе Хлебникова(ДЈмина) Марина Сергеевна, родилась 26.12.58 в г.Одесса, после окончания в 1981г. Одесского политехнического института работала инженером-программистом, писала стихи, публиковалась в московской и одесской периодической печати, в сборниках. В 1992г. окончила Литературный институт им.Горького, была принята в Союз писателей России. Продолжала писать стихи, прозу, пьесы, сценарии. В 1998г. была подготовлена к печати первая самостоятельная книга стихов "Проверка слуха". Книга опубликована не была - 6 декабря 1998г. трагически оборвалась жизнь автора. x x x Как на духу! - кричу. - Как на духу!" Духанщик скалит зубы: "Генацвале! Пей "Хванчкару", закусывай хинкали и плюй совсем на эту чепуху!" "Как на духу, - шепчу, - как на духу". Душевный друг скучливо тянет кофе и с видом перекормленного "профи" словесную ссыпает шелуху. "Как на духу..." - молчу, молчу, молчу... Но в тишине - литой, как оплеуха, дурак мигнет: "Держись! Проверка слуха!" И вдруг легко погладит по плечу. x x x Рожденные под визгом под тетивным ковали не стрелу себе, но щит, кривили рты - мол, лезут вверх прыщи! - и прятались, скрывая страх противный. И мнилось, хоть родись без кожи, голым, но вбит веками ужас в стать и в плоть... Два поколенья встали без монголов, чтоб третье их сумело побороть... ... До основанья слово измычали те, в чьих руках связующая нить. Два поколенья вырастут в молчаньи, чтоб третье научилось говорить... x x x А мы говорили о Вечном, Всегда забывая о сущем, О нищем, больном, неимущем, Забытом, убитом, увечном... Как будто искание истин Всегда за пределами взгляда... Как пахнут апрельские листья - "Кудрявая, что ж ты не рада?" x x x Заживем мы светло и безбедно, без оглядок на дедовский морок, без российского бражного бреда, без любимых лаптей и опорок... Мы еще удивим политесом напомаженных девок Парижа... ...Руки будут - хватило бы леса... леса много... да надо поближе... Граду быть - собирайте котомки мужички и айда на работу! Пусть потом вычисляют потомки, что вколочено в эти болота! Им завидки не выкрошат зубы - пусть считают хоть розно, хоть скопом... Тут быть граду - поелику любо нам отсюда смотреть на Европу!.. С двоеперстными только нет ладу, - да на крепость найдутся тараны... заживем... Так, подув на лампаду, думал Петр Алексеич Романов. АНТИГАМЛЕТ Быть иль не быть?.. Кому какое дело, чем Гамлет сыт, и с кем сегодня спит его мамаша?.. Если б овдовела рыбачка иль жестянщика жена, кто б из господ повел ленивым ухом? Но королева! Слух ползет за слухом, и кто-то этой ночью видел духа, а тот ему поведал, что вина за гибель короля на королеве и новом муженьке... И этот бред мусолят равно при дворе и в хлеве, и на конюшне... Мне спасенья нет от лживой скорби, вздохов и намеков - хоть прочь беги! Офелия - и та - преподает урок мне из уроков: несть темных слов, а истина проста - трепещет, что на датскую корону найдется неизвестный претендент, и вся ее краса из бус и лент окажется напрасной, ибо к трону не приведет. Мой добрый Розенкранц! Вы думали, я - флейта... Вы ошиблись! Я - барабан. Мой мозг в сплошных ушибах от подлости людской. Больнее ран, чем в жажде поживиться дармовщинкой и на чужой беде погреть мошну, не отыскать... Как вязкую слюну не сплюнуть после бешенного бега, так эту взвесь с себя не отряхнуть... Уйти, забыться, умереть, уснуть, податься в просветители - читать толпе букварь по химии и праву, дотошно объяснять, что мать - есть мать, - не мне ее судить... или орать, трясти белье, на всех найти управу и, отдуваясь, влезть на шаткий трон?.. Быть иль не быть? Какая скука, право... x x x Объясните льву, что он свободен за решеткой от забот случайных - сыт, напоен, значит, беспечален. Объясните льву, что он свободен. Осознав, поняв и все такое, он забудет край, где жили предки, голос ночи, запах водопоя... Объясните льву, зайдите в клетку. x x x Что с нами происходит, господа интеллигенты, в некотором роде? Мы хлещем спирт, отнюдь, не по породе... Что с нами происходит, господа? Клеймо позавчерашнего суда предчувствуя на будущем исходе, мы не творим сегодняшних мелодий... Что с нами происходит, господа? И сквозь стекло забытого пруда бесследно, легким всхлипом мы уходим, как поколенье лишнее в природе... Что с нами происходит, господа?!. ВИШНЕВЫЙ САД Обмани меня, слышишь, когда-нибудь я отбатрачу - милосердным обманом сквитаюсь, воздам, отплачу... Не палачествуй, Время, не жми - все равно не заплачу, даже если заставишь в глаза посмотреть палачу. Обмани меня, слышишь? Скажи, что все будет прекрасно, что все крысы подохнут, и новый поднимется сад - тот вишневый, тот розовый, тот ослепительно красный, где забытому Фирсу ливрею сошьют для наград, и повесят на уши вишневые длинные серьги, потому что лапша не годится для этих забав... Обмани меня, слышишь? Я, может, тебе не поверю - просто, как же уйти, хоть во что-нибудь не поиграв... x x x Мы уходим в себя, как отшельники в домик витой, отболев маятой, оборвав поводки, но - в ошейниках... Отстраненные, потусторонние, каждым атомом посторонние. Негонимые, нехранимые, в белый свет, как в копейку, мимо мы. МИМЫ. Умные тени невнятного прошлого, разменянные, подброшенные, хоть родились вполне доношенными, но и вовремя - не ко времени, слабый плод из больного семени, с долгой памятью, с геном совести... "Нет на свете печальней повести"... ДЖОРДАНИАНА 1. А было все гораздо проще - был просто город, просто площадь, был просто дождь, слепой, как росчерк, тире слагающий из точек, и был костер, дымящий в меру, и еретик, предавший веру, и были люди - людям было плевать, как движутся светила! В чесночном выдохе и прели толпа визжала: "Зрелищ! Зрелищ!" Менялось все: одежды, речи. Костры менялися на печи, но, как всегда, платился гений - горели Шиллер, Кант и Гейне, в кострах, как буйные расстриги, чернели книги, тлели книги... Паноптикум вселенской скверны - в нем все костры - во имя веры, в нем в каждом веке - новый идол, и хворост сух, и кремень выдан! Зажечь - и все, чего уж проще?.. Смотри же, город... Помни, площадь... 2. Я - Галилей! Не путайте с Джордано. Мне до исхода жить еще и жить, и маятника тоненькая нить еще натрет на слабой шее раны. Я - Галилей. До папского суда, как до Христова возраста распятья, но ТОТ костер, обуглив кромку платья, клеймо мне в сердце выжег навсегда. Я - Галилей, мой дух еще в пути, и дьявол плоти рвет и тянет жилы... На тот костер, что сам себе сложил я, не дай Господь кому-нибудь взойти! Я - Галилей... Не путайте с Джордано. x x x Еще не доросла до пониманья истин, уже не дорасту до счастья мятежа, до схимы, до вериг, до книг Агаты Кристи, но - Господи спаси! - как мается душа! Как мается душа, как спорит с жадным телом, как хочется в круиз по благостным местам, как режутся слова корявой правдой дела, и устрицы во льду не просятся к устам... Мешаются слова неродственного ряда, и маятника ход ни тише, ни скорей... Уйдя от райских врат, не сунусь в двери ада, и Вечность буду я стоять между дверей... Не всем же дорастать до пониманья истин, до схимя, до вериг до счастья мятежа... Под Лениным себя давно никто не чистит, но - Господи спаси! - как мается душа! x x x Будто жизнь чужую проживаю, будто впереди еще рожденье - укушу свой палец - нет, живая! У зеркал застыну - привиденье... Пахнет вечер ладанно и густо, певчий дрозд кого-то отпевает... У зеркал застыну - пусто, пусто... Укушу свой палец - нет, живая. Скука электрических каминов выгнала живой огонь из дома... От меня осталась половина: "сапиенс" остался - умер "гомо". ПОДРАЖАНИЕ ДАНИИЛУ ЗАТОЧНИКУ Господине мой, князь! Лодку губит не море, но ветры. Путь к концу не длинней миллиметра, если с прошлым утрачена связь, если ветер срывает с окон занавески и хлопает дверью, выдувая из окон закон, поселяя законно потери. Мы не помним, кого нам винить, и с которых смотреть колоколен... Господине мой, князе, доколе в узелках будет рваная нить? Равновесье на узком ноже, сто лукавств между правдой и былью... Мы себя потеряли уже, и того, кто найдет, позабыли. x x x Лежу на диване лицом к стене. Лежу уже двадцать лет или двести, но мне не становится легче. Свет пробивается в щель под дверью, наверное, вечер... Плевать, я не читаю газет и не верю болтовне телефакиров. Я жую бутерброд с сыром и думаю о войне: на ней не убили отца - по малолетству, а деда - по 58-10, зато убили меня, родив аллергию на солнечный свет, на бесцельность движений, на "зоо", на "витали", на тех, кто выдавал, и тех, кого выдали, на правду, поскольку она "полу", а следовательно, ложь: "Стране не хватает отечественного бейсбола и фабрик по выделке кож", как будто всего остального вдоволь! У нас самые счастливые в мире вдовы, а сиротство не боль, но благо... Из лимфатических рек выбираюсь на острова АРХИПЕЛАГА, чтоб задохнуться от трупной вони ОСТа (Бросьте! Это же не у нас!) Плевать. Есть моченая розга, а все остальное - просто подмочено, даже мой бутерброд с сыром, коий я ем, отвернувшись к стене, рассматривая клопиные дыры и думая о войне, на которой... x x x Когда-нибудь, пройдя и Крым, и Рым, по трещинкам судьбу сложу в ладони... ...На улице жгут листья. Теплый дым в осеннем небе гасится и тонет. И город вьется тысячью дымков - как будто в мир иной перелетая, душа земной оставила альков и легкий дым по улицам сметает... ...Когда-нибудь, за день до холодов, сгребу листву руками без перчаток, и в разнобойных контурах листов своей ладони встречу отпечаток, и обращусь в отечественный дым, и отлечу, не спрашивая визы... Налево будет Крым, направо - Рым, и оба вместе - позади и снизу... МАЛЕНЬКАЯ ВЕСЕЛАЯ ПЕСЕНКА Руки в теплых карманах, ноги в теплом - на "манке", я иду по Басманной, я иду по Лубянке, по лубку на Арбате, по кабацкому гною, по ментовке, палате, по лужайке весною, по коричневым лужам, по домов отраженьям - и никто мне не нужен, и плевать на служенье... Не прибьюсь - так отчалю! Не по нервам - по коже... Ничего не печалит... Ничего не тревожит... x x x Это кажется только, что завтра - не то, что вчера... Я проснулась, когда до конца этот сон отыграла: дева ела с ножа, кавалеры под звуки хорала обрывали с нее кружева, и дыра на корсаже светилась веселым и вечным - запусти в нее руку по локоть и вытащишь плод... Дева ела с ножа, каждый атом был считан и мечен, и в зеркальном полу отражался серебряный свод... Дева ела с ножа, кавалеры трясли париками, было заполночь, значит, у Воланда пили вино, брел безумный Ван Гог, от висков отрывая руками, надоевшие уши, которых узреть не дано... Дева ела с ножа, сок стекал по хрустальному жалу, капал на пол, и сразу на камне вскипал адонис... Было заполночь там, где секундная стрелка держала острый нос на Канопус, а может, на что-нибудь близ... И в ночных кабаках растекалась медузообразно прихотливая плоть, бесполезно сливаясь в ничто, и бродил по ножу в ожиданьи последнего спазма обреченный поэт, не согревший дыханьем пальто... ...Я проснулась, когда Космос встал на дыбы, и процокал на печальном осле местечковый вселенский Шагал, грустнооко следя, как срывается бешенный сокол с хилой кисти того, кто Христу при рожденьи налгал... Я проснулась, когда стало ясно, что зыбкое утро обжимает мой дом, как вода ненадежный ковчег... Дева ела с ножа... лодка двигалась странно и утло... и на веслах дремал обреченный на жизнь человек. x x x Версификатор, пиши верлибры, если хочешь знать свои истинные размеры. Рифма - красивая полумера, облекающая негодную мыслишку в пристойную форму: - Как тебе? - Норма! Версификатор, в рифмованной зауми, в метаметафорах и метаметаболах заставь разобраться ребенка, и если он не заплачет и не постареет на твоих глазах, считай себя поздним Пикассо... x x x В поэзии все беззаконно - не потому, а вопреки - неясный шорох, блик оконный меняет медный бой строки, и пахнет свет, и вьется случай, и по стволу струится плющ, и ствол - как суть - листам созвучий тождественен и равносущ. И мир, подвластный звездной гамме, послушный трепетной струне, стоит обеими ногами на золотом ее звене!.. x x x Слепым резцом выводится узор Судьбы и, провалясь под половицу, Копейка свой придуманный позор Медяшки, стертой пальцами блудницы Таит от глаз, не ведая пока, Что через век подпольного мытарства Ее на бархат вынесет рука - Как медный грош эпохи смутных царствий. x x x Харон - перевозчик! Мне можно с тобой ненадолго? Я только приглажу неистовый локон Блока и - мигом обратно. Харон - перевозчик! Мне можно с тобой ненадолго? Я только подложу непочатую пачку бумаги Марине под локоть в Елабуге и - мигом обратно. Харон - перевозчик! Мне можно с тобой ненадолго? Я только ворвусь легкокрылой гетерой в полумрак "Англетера" и - мигом обратно. Харон - перевозчик, ну, что ты молчишь, вынимая весло из уключин? Думаешь, лучше всю жизнь просидеть у Стикса, стиснув в ладонях череп, умирая от мысли, что чем-то не помог и даже не простился?.. x x x Мы - зверье... Нас сгоняет голод, он сильнее обид и стали. Мы живем по законам стаи, вожакам подставляя горло. Называемся волчьей голью, щерим пасть на щенков и самок, потому что сегодня сами вожакам подставляли горло... И впиваясь в траву когтями, плавим землю звериной злобой, потому что под костью лобной что-то помнит, щемит и тянет... Помним: голод не любит гордых, но мороженый кус пластая, к Гончим Псам задираем морды и хрипим: "До тепла нам стая..." МЕЙЕРХОЛЬД Полдыханья от гнева до хлева, полдыханья от храма до срама... как его называла мама - Владик или Сева?.. Всеволод сын Эмиля... Макинтош изобрел резину, а присяжные говорят - невинен, неподсуден, поскольку не знал, что кто-то изобретет шланг или резиновую дубину... Как не знали и те, что били Всеволода сына Эмиля почему?! ПО ЧЕМУ? По старческим ребрам, по ногам желто - красно - синим (как всегда, чтоб спасти Россию!)... полдыханья от слова до рева... непосильно... на - крови - ли взошли посевы - крест решеток: не рампа - рама... как его называла мама - Владик или Сева?.. Всеволод сын Эмиля... Опускайте занавес. Все. Убили. x x x Ушедших за столбик, Уставших от сказок Востока, От калейдоскопа Империй и каганатов, Словесных потопов, Сивушного дикого стока Не решусь осудить Окончательно и бесповоротно, Как расстриг - протопопов Не Никону было судить - Аввакумову ветвь Бессеребренных и беспокойных... На парижских кладбищах Весной зацветают левкои, На российских кладбищах Их некуда посадить... x x x Ни с того, ни с сего острым ребрышком режется мир там, где темень и пыль, где паук мастерит паутину - из медвежьих углов да из черных прокуренных дыр пробивается Слово, и Вечность зовет на крестины... Освети мне углы - в них всегда интересней, чем в центре, где бушует борьба за пристойность, за "как у людей"... ... В самом дальнем углу деревенской запущенной церкви можно тихо заплакать, а больше не стоит нигде... x x x Кому звезда, кому гранитный клин, кресты, плита ли, холмики в ограде, а этим - безымянным - дерн один... "Блаженны правды изгнанные ради"... А на Руси не били дураков, не били скоморохов и убогих, но извели коней и нет подков на счастье, и умножилися боги... И ты, поэт, блаженства не проси: постись, терпи, неси без зла вериги... Как много книг хороших на Руси, но никого не учат эти книги. x x x Это - лук золотой, репчатый, Это - гусь молодой лапчатый, Это - квас, а хотелось крепче бы: Не умею играть кравчего. По стаканам плеснув беленькой, Говорю невпопад важному: - Отдыхай от забот, бедненький, Видишь, дело у нас - бражное! Колея ли моя - келия ль! Из степи ли ветра, с моря ли - Знать, елеем не стать зелию, Ни о чем, господин, спорили. Хруст капустный - не стон вечевый, Жуй, хлебай, да слезись веками: Для себя мне просить нечего... За Россию просить - некого... БЛОКУ Гулянье, грезы, грохот, грязь. Диск лунный. Лужи. Дискотека. Сип ветра, Вечер. Векосвязь. Фонарь. Аптека. Из мутной сыворотки лет отцедится грядущим веком полсотни слов, десяток мет - Фонарь. Аптека. "Двенадцать", вышедших в метель, бредут искать иную Мекку, а в этой - те же. Ночь. Постель. Фонарь. Аптека. САПФО Ах, как легко в то утро пелось! Смеялись мраморы живые, И ветер трогал легкий пеплос, Как мальчик девочку впервые, И корабли спешили в Делос, На Кипр, в Афины или Спарту... И так легко в то утро пелось, Как будто брошена на карту Не вся судьба, а так - предсудьбье Богини гордой и греховной... Вершили суд земные судьи, А ей был ведом суд верховный!.. Ах, как ей пелось, слава Фебу! Когда в словах не чуя муки, Корабль летел туда, где к небу Волна протягивала руки... НЕОДУЭЛЬНОЕ Даже если успеешь зажмуриться, - чтоб не в глаза, даже если успеешь ладонью прикрыть щеку, все равно помешать не сможешь лететь плевку, даже если летит он не прямо в тебя, а за... И тогда по законам чести, бери отгул, дымный порох готовь, обегай по квартирам тех, с кем на кухне своей, создавая ритмичный гул, многократно братался средь прочих хмельных утех, - потому что к заре все должно быть готово и нужно будет сходиться, подошвами руша наст, и дыханье смиряя, не струсить по счету "три", даже если проспит и совсем не придет Данзас... x x x Не итоги - так, мысли вслух, бормотанье, летучий лепет... Тополей воробьиный пух летним снегом кружит и лепит. И прохожий - один из ста - смотрит пристально, словно будит, будто знает - на ней креста нет и не было, и не будет... Будет зреть виноградный сок, будет моря больничный запах, будут чайки крестить песок мелким крестиком тонких лапок, только я просвищу пращой - и прохожий меня осудит: он не знает - меня еще нет, и не было, и не будет. ОДА СВИФТУ Пока за портьерами вражий стан ищет монаршья ретивая свита, Вы будете с нами, сэр Джонатан Свифт. Пока при своих, сняв лицо, как кафтан, владыка сморкается в полу клифта, Вы будете с нами, сэр Джонатан Свифт. Пока, обессилив от мелких ран, титан лилипутскими нитями свит, Вы будете с нами, сэр Джонатан Свифт. За окнами кожу меняет платан - не ветви, не корень, которым сыт. Все в мире по-прежнему, сэр Джонатан Свифт. ИДИЛЛИЯ Когда-нибудь НЕКТО - ужасно ученый и добрый - придумает НЕЧТО - и все станет в мире иначе: сплошные удачи! Тотально! Сплошные удачи в системе отсчета из Доблести, Чести и Долга, и к завтраку каждый себе сможет выписать устриц, и дети устанут болеть, и не высохнут реки, и все словари обозначат пометами "устар." такие слова, как "несчастные" или "калеки" И станет тепло, и народы забудут о нервах, любясь и резвясь, погоняя то серых, то чалых... Пока в этот рай не заявится новая стерва - за яблоком, вроде. И все повторится сначала. x x x Небичеванных, молодо-гордых Под тревожное ржанье подруг Жеребят на коротеньких кордах Объезжать выводили на круг. Первый хлыст - и не боль - изумленье, Вера в руку, творящую зло, Но на третьем сгибает колени Вороной - он готов под седло. Круг за кругом - измученной тенью, клочья пены роняя с боков... И Гнедой, замечтавшись о сене, Принимает своих седоков.. День к закату - последний на корде, Хлыст звенит, как натянутый лук! Это Рыжий несется по хорде, Вырывая веревки из рук! Бросьте хлыст - он не станет послушней! Хоть с откоса - но сам, без петли! Рыжий ветер, надежда конюшни, Золотая веснушка земли! x x x ...А потом мы ослепли, но как-то не сразу дошло - если полная тьма, ни к чему это хрупкое зренье. Долго жили надеждой, варили траву и коренья, приставали к всевидящим: может уже рассвело?.. А потом стало сниться, что выросли дети и зрят контур синего моря и мягкую зелень травы... Приставали к всевидящим, те говорили - зарницы наблюдают в районе Находки, а в дебрях Москвы просветления ждут через две или три перестройки, только если всем миром, и если прищучит разинь... ... О, куда ты летишь, ненормальная дикая тройка, дарвалдайскую медь рассыпая в дорожной грязи?.. ... А потом мы оглохли... x x x Безвольно плыть по утренней волне, сплетенной из предзимнего тумана, плащи, пальто, плешивые платаны привычно оставляя в стороне. Кофейной чашкой долго согревать озябшие, негнущиеся пальцы, и пусть жильцом себя не сознавать, но - слава Богу! - и не постояльцем. И обтекая отмели проблем, хранить туманом смазаные лица... Не плакать - плыть... сливаться и не слиться с чужими, но не чуждыми совсем... Я ПРИДУ ЮГО - ЗАПАДНЫМ ВЕТРОМ x x x Мы в детстве пахли рыбьей чешуей, все знали о ветрах и о теченьях, до синевы, до умопомраченья ныряя в ускользающий прибой. Летели к переливчатому дну и вверх неслись стремительней дельфинов, земные в этот миг - наполовину, из двух стихий не выбрав ни одну. А после на песке, как короли, прозрачных мидий жарили и ели, и открывались жаберные щели, и снова нас тянуло от земли. Туда, где серебрились косяки ставриды над мохнатыми камнями, и крабы нам железными клешнями по-братски пожимали плавники. x x x На уровне моря, где берег щекочет волна, где стайки мальчишек бычка подсекают на донку, из пены морской, не спеша, выходила ОНА, куриного бога неся на раскрытой ладони. Прижмурив ресницы, смотрела в неровный овал, и видел мир, отшумевший еще до потопа - там, бросив друзей, поджидал черепаху финвал, и без парусов - на быке - уплывала Европа... - Останься, Европа! - просила девчонка. - Быка нельзя в океан! Он не кит!.. Он фарватер не знает! - Смотри, обалдела, - рыбак подтолкнул рыбака, а тот пробурчал: "Перегрелась. В июле бывает." x x x На самом краю обретенного рая сижу... загораю... болтаю ногами, глотаю маслины, в прищур, как в прицел, заресниченный, длинный то бабочка влезет, то дынная корка, то юный папаша с мальцом на закорках, то плавная рябь надувных крокодилов - наверное, столько не водится в Нилах, и Конго, и всех Амазонках на свете, как в этой у моря отобранной клети с усталой водой между трех волнорезов и краем песка... Очерчен раек горизонта порезом. А в общем - тоска. ПУШКИН В ОДЕССЕ В прохладе Хлебной гавани, Вдали от дач Рено, Где шкиперы усталые Пьют критское вино, Где воздух пахнет пристанью, Корицей и смолой, И гальками - монистами Катается прибой, ОН думает о Байроне, Спасаясь от хандры, Об играх светской барыни, Любезной до поры, О том, что надо выстрадать Судьбу, коль ты Поэт... ОН думает. До выстрела Еще тринадцать лет. К ВОРОНЦОВОЙ По Итальянской, по Итальянской Бьются копыта, мчится коляска Солнце сквозь листья - в бешеной пляске, По Итальянской мчится коляска. К белой ротонде, кованым стрелам, К пальцам, дрожащим в кружеве белом, - Вихрем сминая светские маски, По Итальянской мчится коляска! Елизавета, Элис, Элиза - Имя в дыханьи южного бриза, В спутанных кудрях, солнечной краске - По Итальянской мчится коляска, Мчится предтечей звукам романса, Мчится к загадке VOBULIMANS'а... Что будет завтра - нынче не ясно. По Итальянской мчится коляска... VOBULIMANS - анаграмма из письма Е. К. Воронцовой к А. С. Пушкину (СНАМИЛЮБОВЬ) ЯПОНСКОЕ КАЛЛИГРАФИЧЕСКОЕ ИСКУССТВО Незавершенность совершенства и совершенство недомолвок - на белом четкий контур жеста лишь чуть приподнимает полог... За ним - огонь, и мысль, и сила, и мимолетность озаренья, за ним - что будет и что было, за ним ошибки и прозренья... Но где покров, и что - основа? В чем зашифрован тайный смысл? Здесь мысль не есть синоним слова, а слово - не всегда есть мысль. x x x Почему не степнячке - скифянке, вольной дочери вольного рода, а степенной посадской славянке посмуглила ты кожу, природа? И в каком стародавнем колене, на каком обороте земли положила раскосые тени на славянские скулы мои? Где сплелись? На каком пепелище две любви напоили коней? Срез земли, обнажив корневища, не распутает тайны корней... Да и надо ли корни тревожить? Давний след затерялся в пыли... Я славянка со смуглою кожей. Я - землянка с корнями земли... x x x Абрамцевская осень Левитанье... Ни ветерка - Кленовый лет в отвес... В коряжинах река, Недальний лес, И нарастанье Той тишины до ломоты в ушах, Где даже шаг тяжел и неуместен... Я первый раз В до боли русском месте Учусь по-русски Воздухом дышать... x x x Где-то новости носят на перьях сороки, Ивы топят безвольные пальцы в пруду... Подышу на стекло, нарисую дорогу И уйду... ДВЕНАДЦАТЫЙ ВЕТЕР 1. Я - двенадцатый ветер в календаре, годовой эпилог, Рождественская козерожка... Бабушка говорила, дети рождаются счастливыми на заре, а ты родилась ночью, когда мяукнула кошка, и в дверную щель просунув свиной пятак, как в проглотную прорезь метровского аппарата, чертенок родинками пометил места будущих спотыканий - нежно и аккуратно: щеки для пощечин веселый крап, шейного позвонка отметину - под ошейник, и слева над грудью (но это не для лап!) это - "десятка" мишени!.. 2. ...Снова кошка мяучит, планеты ломают строй, надо мной зависает Кронос - Сатурн, то есть... Господи, прошу я, поскорей закрой эту глупую гороскопную повесть!.. У меня меняются линии на руке, когда ветер теплеет, и зацветают сливы, и боли затягиваются шрамиками от пирке, и я тогда не завидую тем - утренним, счастливым... Мне бы только ветер поймать - пять последних дней старого года не пускают меня в новый... Незнакомая женщина в зеркале подмигивает мне: "Родинка моя, - говорит, - будем здоровы!" x x x А перед временем потерь Все легче цепь приобретений - Для горько пахнущих растений Вот - вот должна открыться дверь... И сухо хрустнет первый лед, И первый лист сорвется с клена... И потому во мне живет Боязнь звонков и почтальона... x x x Когда совсем просох асфальт, и тополя раскрыли губы ветрам, и юный альт скворца взорвался в сумраке скворечни, когда запенились черешни, и по ночам светло и трубно завыли все коты в округе, и заспешили к ним подруги, тогда я гладила белье, - в нем жил уже весенний запах, и под кипящим утюгом он превращался в пьяный ветер и рвал бессовестно из рук прямые паруса простынок... ... А муж сказал, что я простыла, что у меня весенний насморк, и взгляд совсем респираторный, а мне все слышались валторны, и мелкий бес зудел в ребре - дразнил и требовал поблажки... ... Ах, как спокойно в ноябре мне предаваться вечной глажке!.. x x x Я так безнадежно больна Каким-то вчерашним исходом, Слезой по октябрьским водам Неясная бродит вина: Как будто не осень, а дождь Виновен, что падают листья, Как будто вчерашняя ложь Дороже сегодняшних истин... x x x Безмысленно, темно и сонно толкаясь в утренней тусовке, вжимаясь в гущу тел бесполых, чтоб додремать ночные бредни, не поднимая век брезгливых на неизменные пейзажи индустриального предместья, и на сограждан - пассажиров, которых можно даже голых вдавить друг в друга, но не дрогнут они инстинктом первородным, не потому что - кодекс чести, а потому что день не начат, и нет еще мужчин и женщин, а только темный теплый хаос, не осознавший двуединства, не потому что день не начат, а потому что ночь без спроса замкнула круг. И для чужого сомнамбулический автобус, шофер с широкими глазами, в которых только осевая, невнятный лепет выходящих, кондуктора зрачок - монета - прекрасный повод, чтоб свихнуться, поверив вдруг в кончину мира, летящего слепым снарядом из ночи - в ночь с блаженной миной ОТРАЖЕНИЯ Женщина и щенок стоят перед зеркалом. Женщина думает, что это - неудачное зеркало, а щенок думает, что за стеклом живет еще один щенок - и каждый из них по-своему прав, потому что законы оптики почти не распространяются на женщин и совсем недоступны щенкам. И если в ваших очках отражаются мои глаза, то, может быть, в моих глазах отражается ваша близорукость?.. x x x "В начале было Слово"... Словно винт, оно взрезало мертвое пространство, и Время, отделясь от Постоянства, текло в его резьбе... Но ветхий бинт, стянувший Пустоту и мрак Пролога, рассыпался на звездное пшено, и легким звездам стало все равно - от Бога Слово или же до Бога... ... А мы с тобой сидим, как два грача над червяком, и молча делим, делим... Да было ль Слово? Бог с ним! - вот и съели!.. Полярная качается свеча, а мы молчим, наш винт сошел с резьбы и потихоньку втягивает годы, и до немого темного исхода подать рукой... Так что в начале бы...? x x x Я иду, отражаясь во всех зеркалах: в темных окнах домов и высоких витринах, в соцмодерновских арках и рамках старинных, в лужах, книгах, зрачках, кимберлитовых глинах - я иду, отражая реликтовый страх всех зеленых эвглен, инфузорий, феринок, опрокинутых в чашу с остатками пищи, диплодоков, детей до рождения нищих, матерей, промотавших себя на торжищах, их отцов в частоколах хмельных карантинов... Я иду, или время идет вдоль меня, отражаясь в изгибах и фокусах впадин, собираясь вином в темноте виноградин, в теплом прахе дорог, в темной сути огня - не корысти, а слова единого ради... x x x Я приду юго-западным ветром, Влажногубым В февральскую темень. Будет вечер. Мы будем не теми. Только вечер. Рыжий чертик запляшет в камине, Лягут на пол нечеткие тени, И в смятении Пятен и линий, На мгновенье Обретется, закружится вольно То, что было костром и метелью... Только будет ревнивая колли Нюхать воздух И лаять на тени... Только ты Ненадежное слово Вдруг припомнишь и брови нахмуришь, От окурка прикуришь И снова От окурка прикуришь... ЗОЛУШКА Внезапно, как сбегает молоко, сбежал покой, откинув одеяло, и туфельки помчались так легко, что платье за ногой не успевало, и не гадалось: "Быть или не быть?" - спина несла ликующее тело!.. Что надо помнить? - К черту! Все забыть! Сказали, в полночь - ей какое дело?!. Когда кружатся, радужно блажа, слова неуличенные в обмане, когда последний вечер куража на острие. На лезвии. На грани. x x x Как хорошо - я выключила свет, на цыпочках подкралась и тихонько поцеловала шрам над правым веком... Ты вздрогнул и проснулся. Тридцать лет твоя щека ждала прикосновенья, а может, триста, но безумный лекарь запаздывал иль просто не родился... Мохнатые качались паутины над письменным столом, долготерпенье лежало толстым слоем на стекле. Кто рисовал на нем инициалы - чудные, как пролив Па - де - Кале, чтоб в комнату, где пахло карантином, пробрался луч?.. Не помню... знаю мало... верней сказать, не знаю ничего... Кто подсказал, что в комнате твоей лежит моя расческа триста лет, а на столе вчера пролили клей, поэтому - пятно?.. Ни одного нет здесь чужого атома - предмет к предмету. Отзыв и пароль совпали, и к щеке прильнула дека... Как хорошо... я выключила свет, на цыпочках подкралась и тихонько поцеловала шрам над правым веком... x x x Из соломок и теплого пепла легкий дом - папиросная крыша. Он из маленькой нежности слеплен - слышишь, ветер за окнами дышит, видишь, печка не корчит поленья - здесь другим не согреться скитальцам. В этой комнате все отопленье - только мы - наши губы и пальцы... Только мы. Гаснет щепка сырая... И солома не пахнет самшитом... Тонкой ниткой по самому краю наши судьбы друг к другу пришиты. АВИЦЕННА Топография страсти - под выемкой смуглых ключиц бьется темным ключом подключичная вена... Авиценна! Исписаны сотни страниц, но газели не лечат, а зелья не выдумал лекарь... Авиценна! Твой палец на пульсе любви - придави - и конвульсии вывернут тело - стон удушья похож на оргазм, а свидетелей нет, мы одни... Белый - белый снег ложится на край простыни... Не простынь, ты совсем не одет, в нашем климате это опасно... Десять гласных всего, десять гласных, но каждую можно кричать полным горлом, когда снег помножен на бред и лежит в основаньи маразма этой ночи бесценной, повисшей на шее как крест... Южный Крест водят ведьмы по северным склонам небес... Топография ночи - в бездонных провалах глазниц все бессонницы - вместе и без... Недоигранный блиц бесконечен в летящей Вселенной... Авиценна! Исписаны сотни страниц, но, как пена, уходят слова, и болит голова от бессилия их подобрать и желания их говорить... Авиценна, не надо лечить сумасшедших, огонь добывающих треньем: пусть идут до конца - до растертых ладоней, до изобретенья огнива... Трут помножен на бред и лежит в основаньи наива темной Вечности, где лишь на миг предоставлена нам авансцена... Лишь на миг, Авиценна... x x x Лететь вдоль параллельных без затей, куда-то в безвоздушное пространство, где Лобачевский нам за постоянство воздаст пересечением путей? Скреститься в бесконечности, когда нам только и останется - креститься?.. Любимый! Посмотри, какие лица на этой фреске Страшного Суда!.. Век под судом - смешное ремесло! Мы нагрешим - и будем неподсудны!.. Любимый, поцелуемся прилюдно, коль нас с тобою к людям занесло! И не услышим: "Дать бы им раза, бесстыжим - да и вытурить из рая!" - поскольку старый Бог закрыл глаза, как мы их в поцелуе закрываем... ГАЛАТЕЯ 1990 Руки пачкаю мокрой глиной, злюсь, ломаю, всю ночь курю... Что ваяю? Да вот мужчину... Мужичка для себя творю. Неказистый? Так дело вкуса. Не плейбой, не делец - прораб, а глядишь, не родит искуса у других - незамужних баб... В меру пьющий да в меру бьющий доминошник в штанах мешком, курит "Приму", подсолнух лущит, с мужиками засев кружком... Нос - картошкой, а рот - подковой, со спины - и совсем дебил... А попробуй, слепи такого, чтоб, как душу, тебя любил... ПОЧТИ АНТИЧНОЕ Помнишь, когда этот парус был новым и ярким, Ты говорил - Пенелопа ждала Одиссея, Я привезу тебе кучу заморских подарков, Будут соседки судачить от злости косея, Будут подружки шептаться - подумаешь, штучка! Так нарядилась, как будто ни вкуса, ни меры! Жди, Пенелопа. А то, что заначил с получки, Спрятано в томе великого старца Гомера... Помнишь, когда этот парус был ярким и новым, Я отвечала - с дарами сплошные заботы. Лучше рыбачить, под вечер являться с уловом, Глосиков жарить и "Шабское" пить по субботам... Помнишь, когда этот Понт назывался Эвксинским, Ждать Пенелопа могла двадцать лет не старея... ...Старый Гомер, припорошенный пылью российской, В доме пустом опоздавшего ждет Одиссея... ВЕЧЕР ОТДЫХА ДЛЯ ТЕХ, КОМУ ЗА ТРИДЦАТЬ На темные пророчества, волшбу и колдовство слетались одиночество, бездомье и вдовство. Кружили, руки выпростав, морщиня жалко лбы надеясь что-то выпросить у скаредной судьбы. Сплеталась нить непрочная печального родства, и мерзло одиночество в объятиях вдовства... x x x Вам, Арамис, все сказано не мной, и ваших снов не я золотошвейка... Я - лишь узор. Затейливая змейка средь фауны и флоры остальной. Второй октавы пятая струна, соль на ладони, легкий бег олений... Мой завиток, украсив письмена, ни слова в них, и буквы не изменит... x x x И все-таки, здравствуй! Когда сквозь молчанье Вселенной, сквозь меру и разум, сквозь каменный лом Вавилона, сквозь холод пустого томящего, ждущего лона пробьется ползвука, я встану на оба колена и просто заплачу, как плакать давно разучилась - бессильно, бесстыдно, как ливень - дробясь и мелея, как тот звездочет, что дождался кометы Галлея, и умер от счастья... И все-таки... Все-таки, здравствуй! МОНОЛОГИ МАРИИ И БОГА МАРИЯ Велели покориться - что ж, пожалуй... Иосиф стар, а я хочу детей... Спаси нас Бог от низменных страстей, От наводненья, мора и пожаров... Но даже без корысти - лучше Бог, Чем случай ненадежный и хмельной... Иосиф стар... Не век же быть одной, Копя бесплодья горькую поклажу. Да будет Сын - не Божий - только мой! Пусть он докажет! БОГ Зачем любовью к женщине земной Осквернено великое рожденье?.. Пятак свиной, Исчадье, Наважденье Тому виной... Мария! Ангел мой! Твой старый Бог совсем сошел с ума И мелет чушь - прости великодушно... Покорная, а смотришь непослушно... Податлива, а все же не сама... Пойду в кабак. Нарежусь, заскулю на каменном плече у вы