рабле, и море разлучает меня с городом, все сметающим на своем пути, а впереди - чудо Антильских островов. Как бы то ни было, а покидая Нью-Йорк, я испытывал и изумление и благодарность. Я обрел там душевный опыт, который ни на что не променяю, и нашел друзей. Как я благодарен им! За синь южных олеографий и зелень северных гравюр, нашедших друг друга в Нью-Джерси, куда привела меня Анита, индеанка с португальской кровью, и Софья Мегмирова, русская из Пуэрто-Рико. За крохотный аквариум и за день в зоопарке, где на меня пахнуло детством и разом я вспомнил всех на свете. Корабль все плывет, и вот уже видны пальмы, и веет корицей. Так пахнет исконная Америка, благословенная земля, испанская Америка. Но что это? Снова Испания? Снова - отныне и навеки - Андалузия? Но нет - кадмий Кадиса здесь отдает пурпуром, роза Севильи - кармином, а гранадская зелень мягко светится рыбьими чешуйками. Гавана встает из тростников. Чудесная песня рожка, гул барабана, шелест сухих семян в тыковке. Но кто же встречает меня? Да ведь я знаю ее с самого детства! Это она, смуглая мадонна Тринидад, ждет меня на берегу. И негры. Они поют, танцуют, и мелодия мне знакома, я ловлю в ней родной андалузский отзвук. Здешних негров не мучает то, что они - негры. "Мы - латиняне", - скажут они белому и спокойно посмотрят в глаза. Лесенка из трех ступеней: тростники, берег и пальмы. И тысяча негров - апельсиновый румянец рдеет за темными щеками. Они пляшут - лихо и яростно, как в лихорадке, пляшут сон, который я сочинил тогда. Сон веет, как ветер с моря. (Читает "Сон кубинских негров".) 16 марта 1932 г. В ЧЕСТЬ ЛОЛЫ МЕМБРИВЕС  Сегодня мы собрались здесь, чтобы сердечно приветствовать замечательную актрису - Лолу Мембривес, славу нашего театра, маху с огненным веером, тоскующую героиню и бесшабашную девчонку - и насладиться исполненной вдохновения игрой аргентинских актеров во главе с их юной предводительницей - режиссером Эвой Франко, в чьей постановке по-новому зазвучал драматургический шедевр старинного испанского поэта. Сейчас я говорю с вами не как поэт, который слышит моря и деревья и вздрагивает во тьме, полной бабочек, не как поэт, которому сначала пригрезилась пьеса, а после захотелось ее поставить, нет - с вами говорит человек, страстно любящий театр и глубоко убежденный в его мощи - на все времена - ив его грядущем величии. Когда я слышу об упадке театра, я думаю о молодых драматургах, которых наша постановка театрального дела вынуждает в безнадежности опустить руки, покинуть мир своих образов и заняться другим делом. Когда я слышу об упадке театра, я думаю о тысячах и тысячах людей из сел и предместий, которые ждут и жаждут увидеть собственными глазами - и впервые! - соловьиную идиллию Ромео и Джульетты и налитое вином брюхо Фальстафа, услышать собственными ушами, как взывает, борясь в одиночку с небом, наш Сехизмундо. Я не верю в упадок театра, как не верю в упадок живописи или музыки. Когда при дворе Карла IV вкрадчивая кисть Менгса кладет робкую краску, входит, следя башмаками, заляпанными глиной, Гойя и, не угодничая, но проклиная, пишет дурковатое личико герцогини де Мединасели и шутовскую физиономию принца Фернандо - Менгс сделал бы из них Диану и Аполлона! Когда импрессионистский пейзаж становится уже кашей из бликов, приходит Сезанн и возводит четкий контур и творит бессмертные яблоки, которых вовеки не коснется холодный червь. Когда переливы Моцарта становятся уже слишком ангельскими, приходит, чтобы установить равновесие, песнь Бетховена, слишком человеческая. Когда вагнеровские боги слишком щедрой рукой даруют художнику величие, приходит Дебюсси - сложить эпическую песнь об ирисе над ручьем. Когда завещанная Кальдероном фантазия рождает в умах поэтишек XVIII века идиотские нелепицы и вздорные выкрутасы, звучит, наконец, тихий, ласковый голос моратиновой флейты. А когда обитые штофом покои баюкали Францию, грянул гром по имени Виктор Гюго, и надломились газельи ножки консолей, и сети водорослей выступили на глади померкших зеркал. Нет, это не упадок, потому что упадком начинается агония, и смерти тогда не миновать, это просто вдох и выдох, систола и диастола, естественно сменяющие друг друга, пока бьется сердце театра; это просто смена декораций и вкусов, она не затрагивает сути театрального искусства, неизменно могущественного. Но как нужны ему сегодня молодые добрые руки, новые имена! Идет смена форм. Суть неизменна, но... но... Дело в том, что театр переживает кризис - катастрофически теряет авторитет. И если так будет продолжаться, то последующие поколения утратят веру в театр: источник, питающий призвание, иссякнет. Театр потерял авторитет потому, что взаимоотношения между искусством и коммерцией менялись таким образом, что в итоге нарушилось равновесие между ними. Конечно, театр нуждается в деньгах, но служит также источником дохода; такое отношение к нему закономерно и даже полезно, но до известной степени, - нельзя нарушать равновесие. Нельзя забывать о главном: о красоте, об очищении души, о тревоге, о жертве во имя высокой цели. Сейчас я говорю не об экспериментальном театре, не о высоком искусстве отдельных постановок - они никогда не приносили; да и не должны приносить прибыль, - я говорю о том театре, куда мы ходим каждый день, о кассовом театре. Мы обязаны неустанно напоминать, что театр - высокое искусство, что театр воспитывает и просвещает, наконец, мы вправе потребовать соблюдения хоть каких-то приличий. Публика не виновата; зрителя заманивают, морочат, воспитывают и незаметно, непонятным образом суют ему в руки журавля вместо синицы, да не простого, а золотого. Нельзя только забывать, что театр должен вести за собой зрителя, а не плестись за ним, как это - увы! - нередко случается. Нельзя забывать, что актерское ремесло - благороднейшая профессия, художническое призвание, и нельзя губить его бесконечной чередой жалких, коммерческих постановок, гасящих всякий энтузиазм и сводящих на нет актерское мастерство. Нельзя забывать, что театр - искусство, высокое искусство. Оно рождается вместо с человеком, хранится глубоко в душе, и когда человек хочет выразить самое сокровенное в своей судьбе и сути, он выражает его зримо, движением - сценически. Католическая месса до сих пор остается образцовым театральным действом. Пусть повсюду, начиная с театрика, где идет водевиль, и кончая театром, вдохновленным высокой трагедией, прозвучит слово "искусство", будем повторять и повторять его неустанно. Разве не грустно, что именно в театре об искусстве говорят с какой-то презрительной иронией, и не иначе: "Так это же искусство! Публика не пойдет!" - только это и слышишь в фойе и за кулисами. А я говорю: "Пойдет!" Зритель обязательно пойдет на спектакль, который на голову выше его, и театр поведет его за собой, откроет ему глаза и завоюет уважение. Именно поэтому меня так радует успех "Мирандолины", успех "Дамы-дурочки" и неизменный успех нашей изумительной Лолы. Меня радуют постановки, которые поднимают авторитет театра и дают актеру возможность почувствовать себя художником - то есть тем, кем он и обязан быть, - художником, творящим искусство и всецело посвятившим себя искусству. Театр должен возвратить себе старинные вольности, и тогда вернется уважение к театру и возродится вера в него. Чтобы вновь завоевать авторитет, театру нужны не только хорошие пьесы, но и талантливые режиссеры. Режиссер необходим - это очень важно. Сильный, знающий режиссер, способный предложить свою интерпретацию и выдержать единый стиль. Не обязательно ставить только драматургические шедевры, да это и невозможно, но, уверяю вас, хороший режиссер и актеры, увлеченные режиссерским замыслом, способны сделать из плохой пьесы хороший спектакль. Не сочтите меня самовлюбленным проповедником или лектором, вещающим с кафедры. Со всей искренностью и безо всяких претензий я говорил с вами о том, что меня тревожит, - ведь все мы любим театр и хотим ему служить. 1934 ФЕДЕРИКО ГАРСИА ЛОРКА И ПАБЛО НЕРУДА В ОДНОЙ УПРЯЖКЕ ГОВОРЯТ О РУБЕНЕ ДАРИО Неруда. Дамы... Лорка. ....и господа! Вам, должно быть, случалось видеть, как на корриде двое тореро дразнят быка одним плащом; прием этот называется "упряжка". Неруда. Так и мы с Федерико - не зря же мы связаны током высокого напряжения - решились вдвоем выступить против почтеннейшей публики. Лорка. Согласно обычаю в подобных случаях поэты приветствуют всех собравшихся, обращая к ним свое живое слово - золотое или дубовое, какое есть. Неруда. А мы хотим позвать сюда того, кто уже не сядет с нами за один стол: смерть, огромней других смертей, увела его в темноту, и жизнь, которую он так пылко любил, овдовела. Но мы будем повторять его имя до тех пор, пока мощь его не возникнет из забытья, а мы не укроемся в его жаркой тени. Лорка. И с нежностью пингвинов поприветствовав тончайшего поэта Амадо Вильяра, бросим на скатерть арены великое имя, и пусть вдребезги разлетятся бокалы, пусть взовьются вилки, грозя впиться в глаз, пусть накатит волна и сорвет скатерть. Так назовем же имя поэта Америки и Испании: Рубен... Не руда. ...Дарио. И позвольте осведомиться, дамы... Лорка. ...и господа... Не руда. ...где в Буэнос-Айресе площадь Рубена Дарио? Лорка. Где памятник Рубену Дарио? Неруда. Он так любил парки! Где парк имени Рубена Дарио? Лорка. Где хотя бы цветочная лавка имени Рубена Дарио? Неруда. Где яблоневый сад Рубена Дарио? Лорка. Где слепок руки Рубена Дарио? Неруда. Где мед, курильница, лебедь Рубена Дарио? Лорка. Рубен Дарио спит "у себя на родине", в Никарагуа, и на могиле его разлегся жуткий мраморный лев - вроде тех, что дрыхнут у парадных подъездов богатых особняков. Неруда. Штампованный лев - ему, вожаку львиной стаи, безглазый лев - ему, творцу созвездий. Лорка. Одним-единственным прилагательным он мог заставить шелестеть лес; как фрай Луис де Гранада, вожатый языка, он обратил в звездные знаки лимон, оленье копытце и бездонную жуть кальмара, и покорное ему море затопило наши зрачки, и огромный джинн с парусами и призраками взмыл над серым вечером, самым серым из вечеров. Темный южный ветер бился в грудь поэта, а он, как истинный романтик, шел навстречу ветру и с той же неизменной улыбкой - изверившейся, ироничной, печальной - останавливался в задумчивости, прислоняясь к коринфской колонне. Неруда. Так пусть же память воскресит его багряное имя, муку его сердца, его яростные сомнения, его сошествие в больничный ад и вознесение к замку славы, ибо велик он - поэт - ныне, присно и во веки веков. Лорка. Испанский поэт, он стал для всей пишущей Испании - от мала до велика - образцом благородства. Он ощущал свою сопричастность вселенной - как недостает этого чувства нашим теперешним поэтам! Скольким обязаны ему Валье-Ииклан, Хуан Рамон Хименес и братья Мачадо! Пашня нашего древнего языка впитала свежую воду и едкую селитру его речи. От Родриго Каро и до братьев Архенсола и Хуана де Аргихо испанский язык не знал такого пиршества звуков, такой игры консонансами, такого света и мастерства, каким одарил его Рубен Дарио. Дарио прошел по испанской земле и всю ее - от пейзажей Веласкеса до костров Гойи, от скорбей Кеведо до шафранных крупов балеарских крестьянок - полюбил как родную. Неруда. Морская волна, теплое северное течение занесло его в Чили ц выбросило на зазубренное, каменистое побережье, а океан, раскачивая колокола, накрывал его пеной, и черный ветер Вальпараисо оседал на нем звонкой солью. Так пусть же памятником ему реет сегодня в этом зале изваянная из ветра статуя, пронизанная дымом и голосами, миром и жизнью, подобная его изумительной, сотканной из грез и гласных поэзии. Лорка. И пусть она обретет его кровь - зыблемые волнами ветви коралла, его нервы - замерший на фотографии сноп лучей, его голову минотавра, припорошенную гонгорианским снегом, расцвеченным стайкой колибри; его смутный отсутствующий взгляд - взгляд богача, чье единственное сокровище - слезы. И все его изъяны. Книжные полки, уже поросшие бурьяном, где звучат пустоты флейты, коньячные бутылки мучительных запоев, его дурной и завораживающий вкус, его безалаберное многословие, распирающее плоть стиха. Вне канонов, течений, направлений и школ живет и сейчас его поэзия, щедрая и прекрасная. Неруда. Федерико Гарсиа Лорка, испанец, и я, чилиец, призываем вас вместе с нами склониться перед великой тенью того, чья песня громче нашей, перед тем, кто дотоле неслыханным словом восславил землю, на которую и нам довелось ступить, - землю Аргентины. Лорка. Нас, Пабло Неруду, чилийца, и меня, испанца, сроднил язык, на котором мы говорим, и великий поэт - никарагуанский, аргентинский, чилийский, испанский - Рубен Дарио... Неруда и Лорка. Так поднимем бокалы в честь этого славного имени. 1933 ФЕДЕРИКО ГАРСИА ЛОРКА ПРЕДСТАВЛЯЕТ СТУДЕНТАМ МАДРИДСКОГО УНИВЕРСИТЕТА  ПАБЛО НЕРУДУ То, что я сейчас делаю, официально называется "представление", но на самом деле я не представляю вам чилийца Пабло Неруду - поэт такого масштаба в этом не нуждается. И раз уж мой небольшой поэтический опыт дает мне известное право, я просто хотел бы нежно и настойчиво нацелить ваше внимание. Я хочу сказать вам, что сейчас вы услышите поэта милостью божией, того, кто учился чувствовать не здесь, а в ином мире, внятном немногим. Поэта, которому боль и смерть понятнее здравого смысла и философии, а кровь роднее чернил. Поэта, в котором живут таинственные голоса, не разгаданные, по счастью, им самим. И подлинного человека, постигшего, что ласточка и тростинка бессмертней гранитных щек изваяния. Испанская Америка исправно поставляет нам поэтов, разных и по дарованию, и по вдохновению, и по мастерству - нежных певцов гор, долин и тропиков. Их непривычные мелодии и ритмы открывают новые богатства в испанской речи, давно знакомой и пьяному удаву, и милому пингвину в накрахмаленной сорочке. Далеко не у всех этих поэтов американский тембр. У иных - испанский, у других - намеренно чужой, обычно французский акцент. Но только не у больших поэтов. У них все сокрушает свет - победный, таинственный, безмерный, жестокий и романтичный свет Америки. Глыба, которая вот-вот рухнет, стих, повисший на паутинке над бездной, улыбка с повадкой ягуара, косматая рука, ласкающая кружевной платочек. Они рассвободили голос великого испанского языка Америки, бьющего из тех же родников, что и язык наших классиков. Без зазрения совести эта поэзия крушит каноны, не боится показаться смешной и даже разрыдаться посреди улицы. И рядом с дивным голосом Рубена Дарио, учителя на все времена, рядом с обаятельным, вычурным, захватывающе пошлым, переливчатым голосом Эрреры-и-Рейсига, рядом с воплем уругвайца (а не француза) графа Лотре-амона, чья песнь захлестывает кошмаром утро подростка, встает поэзия Пабло Неруды, такая искренняя, нежная и страстная, какой еще не знала Америка. С каким-то детским изумлением он смотрит на мир, и если ему чего-то и недостает, так это иронии и злобы - как раз того, что всегда выручает фальшивых поэтов. И не меч окажется у него в руках, когда он возжаждет кары, а раненая голубка. Я хочу, чтобы вы вслушались в слова этого большого поэта, чтобы каждый, разумеется на свой лад, проникся его поэзией. Поэзия, как и спорт, требует призвания, но есть в истинной поэзии оттенки, блики, ароматы, доступные всем. И пусть они взрастят зерно, зароненное в каждого из нас, то зернышко безумия, которое мы порой топчем, заменяя злым моноклем книжного педантства, и без которого жизнь неразумна. РЕЧЬ О ТЕАТРЕ  Дорогие друзья! Уже давно я взял себе за правило отказываться от разного рода чествований и банкетов, которые могли бы иметь касательство к моей скромной персоне. Во-первых, потому, что всякое чествование ложится еще одним камнем в литературное надгробие, а во-вторых, потому что слишком печально слышать холодную хвалебную речь и обязательные аплодисменты, пусть даже от чистого сердца. А кроме того - так уж и быть, признаюсь вам, - мне кажется, что банкеты и поздравления приносят несчастье, и накликают его друзья уж одним тем, что устало думают: "Справили - и гора с плеч". На банкете обычно собираются за одним столом коллеги, здесь чаще, чем где-либо, встретишь людей, которые терпеть тебя не могут. Я предложил бы поэтам и драматургам вместо банкетов устраивать состязания и турниры. Принимай дерзкий вызов неукротимого врага: "Тебе этого не суметь! Разве ты сможешь наделить своего героя всей тоской моря? Или, может быть, отважишься передать словами отчаянье солдата, ненавидящего войну?" Художника закаляет борьба, он нуждается в требовательности, рожденной любовью, не дающей поблажек, а дешевая лесть расслабляет и разъедает душу. Сирены с оранжерейными розами в кудрях заманивают нас сегодня в театр и лгут нам, а публике лишь покажи сердце, набитое опилками, - и она счастлива и готова взорваться овацией, стоит только прошамкать монолог! Но драматург, поэт, если он не хочет обречь себя на забвение, пусть помнит о тех, кто взращивает розы в аллеях, омытых утренней росой, о голубке, раненной неведомым охотником, - никто не слышит ее предсмертного стона, канувшего в тростники. Я бежал от сирен, поздравлений и похвал и ни разу не принял приглашения на банкет по случаю премьеры "Йермы", но я был счастлив, когда узнал, что мадридское актерское братство обратилось к Маргарите Ксиргу - чистейшее имя и солнце нашего театра! - к изумительной исполнительнице главной роли и ко всей ее труппе, блистательно сыгравшей спектакль, с просьбой дать специальное представление "Йермы". За это свидетельство вашего внимания и интереса к тому, что нам удалось сделать, я и хотел бы от всего сердца поблагодарить всех здесь присутствующих. Сейчас к вам обращается не поэт, не драматург и не прилежный ученик, увлеченный изменчивой картиной жизни человеческой, но пламенный сторонник театра социального действия. Театр, может быть, самое могучее и верное средство возрождения страны; как барометр, театр указывает на подъем или упадок нации. Чуткий, прозорливый театр (я говорю обо всех жанрах - от трагедии до водевиля) способен в считанные годы переменить образ чувств целого народа, и, точно так же, увечный театр, отрастивший копыта вместо крыльев, способен растлить и усыпить нацию. Театр - это школа смеха и слез; это свободная трибуна, с которой должно обличать лживую или ветхую мораль, представляя через живые судьбы вечные законы сердца и души человеческой. Если народ не протянул руку помощи своему театру, он либо мертв, либо при смерти. Но также и театр, если он бесстрастен, глух к биению общественной жизни, к пульсу истории, к трагедии народа, слеп к исконным краскам родной земли и чужд ее душе, не смеет называться театром. Игорный дом, заведение, где предаются гнуснейшему пороку - "убивают время", - вот ему имя. Я не хочу никого оскорбить, я никого персонально не имею в виду, я говорю о театре вообще, о том, что надо решать проблему. Изо дня в день я слышу о кризисе театра и каждый раз думаю, что зло не в том, в чем его обычно усматривают. Зло вытекает из глубинной сути вещей; оно не в плодах - не в спектаклях, но в корнях их, в театральной организации. Если актеры и драматурги будут и впредь оставаться марионетками в руках коммерсантов, не способных оценить произведение и не ограниченных никаким художественным или государственным контролем, то и актеры, и драматурги, и театр вместе с ними ежечасно будут увязать все глубже безо всякой надежды на спасение. Комедия-буфф, водевиль, ревю - эти легкие жанры, до которых я сам большой охотник, - может быть, еще и спасутся, но драма в стихах, историческая драма и то, что называют испанской сарсуэлой, не смогут выжить, изо дня в день терпя ущерб, потому что они требуют постоянного обновления и вообще многого, а сегодня нет среди нас никого, кто мог бы увлечь за собой, пойти на жертвы, решиться на единоборство с публикой, взять ее приступом и укротить. Театр должен властвовать над публикой, а не публика над театром. Поэтому драматургам и актерам придется во что бы то ни стало завоевать публику. Ведь зрители - те же дети, а дети любят строгого и дельного учителя, если он справедлив, и, жестоко потешаясь, втыкают иголки в стул тому, кто робок и угодлив с учениками, но не способен их ничему научить и мешает учить другим. Публику можно учить - обратите внимание, я говорю "публику", а не народ, - можно и нужно. Недавно, уже на моей памяти, освистали Дебюсси и Равеля, а прошло несколько лет, и я своими ушами услышал громоподобные овации, которыми публика наградила прежде отвергнутые произведения. И только потому, что публику сумели повести за собой Ведекинд в Германии, Пиранделло в Италии и другие авторитеты. Как это нужно и театру и исполнителям! Надо держаться достойно и верить, что наши усилия оправдают себя. Иначе мы так и будем дрожать от страха за кулисами и душить свои мечты и самое душу театра, этого высочайшего искусства, которому выпало пережить тяжелые времена, когда искусством стали называть все, что угодно, - лишь бы нравилось, когда сцена превратилась в разбойничий притон, где нет места поэзии. Главное - искусство. Благороднейшее искусство. А вы, друзья мои, прежде всего - художники. Художники с головы до ног, раз уж призвание и любовь привели вас сюда, на подмостки, и заставили жить в иллюзорном мире кулис и пить горькую чашу театра. Художник - это не просто звание, это призвание. Над всеми театрами, от самых скромных, провинциальных, до больших столичных театров должно реять слово "Искусство", не то придется водрузить на театр вывеску "Купля-продажа" или того хуже. Так пусть же реет над театром это слово - Искусство. А еще - Служение, Честность, Самоотречение и Любовь. Я не хочу, чтобы слова мои были восприняты как поучение. Я сам мог бы многому у вас научиться. Любовь и надежда - вот что заставило меня говорить. Я не мечтатель. Я долго обдумывал это, хладнокровно взвешивая все за и против, ведь я коренной андалузец, а умение владеть собой издревле в крови у андалузцев. И я знаю, что истина не с тем, кто бубнит "сегодня, сегодня, сегодня", жуя свой ломоть в теплом углу. Истина с тем, кто бесстрашно глядит вдаль, встречая зарю в чистом поле. Я знаю - прав не тот, кто говорит "сейчас же, сейчас", вперив глаза в пасть билетной кассы, а тот, кто скажет "завтра, завтра, завтра", предчувствуя новую жизнь, что занимается над миром. 2 февраля 1935 г. ЛУИС СЕРНУДА  Сегодня я пришел сюда не потому, что здесь собрались мои друзья, и даже не потому, что Луис Сернуда мне друг; менее всего мне хочется участвовать в ритуальном действе, давно превращенном в фарс и разукрашенном здравицами, приправленными жгучей завистью и крокодильими слезами. Менее всего хочется сотрясать воздух, когда заранее знаешь, что и тебе поднесут на блюдечке порцию аплодисментов, политую, как глазурью, традиционным "весьма интересно". Я пришел сюда восторженно и благоговейно приветствовать моих товарищей по поэтической капелле, может быть лучшей в Европе, и восславить великого певца тайны, благороднейшего поэта Луиса Сернуду. Ради него одного стоило бы обновить забытое еще в восемнадцатом веке слово "божественный" и вернуть его дивному лебедю влагу, тростник и сумрак. Поверьте мне, это правда. Все так, как я говорю, и это почувствует всякий, кто способен чувствовать. Книга "Реальность и желание" - очень важное событие для испанской словесности, славная веха. Поверьте мне. Я дрался с этой книгой врукопашную; читал ее безо всякого желания, засыпая и просыпаясь, читал, когда болела голова, заботливо взращивая ростки той ненависти, которую в нас вызывают творцы шедевров, но все было напрасно; книга захватила меня, я покорился ее кристальному совершенству, укрощенной любовной агонии, сумрачным глыбам и гневу. Эта хрупкая книга пленяет и страшит, как если бы робкие струны клавикордов брызнули кровью. Не думаю, что в Испании найдется писатель, если только это настоящий писатель, мастер своего дела, равнодушный к утонченной красоте поэтического мира Луиса Сернуды, к его лирике, родной сестре беккеровской поэзии, к его мифотворческому дару, который в прекрасном "Юном мореплавателе" обретает мощь наших классиков. В хоре современных голосов - ширококрылого голоса Альберти и нежного, как ирис, Морено Вильи, сердечного голоса Салинаса и плакучего Альтолагирре, андийского водопада Неруды, гибельных зарев Алейсандре и пещерных вод Гильена - я намеренно называю поэтов несхожих - отчетливо выделяется голос Луиса Сернуды. И чтобы отстоять свою мятежную искренность и красоту, ему не нужны ни рвы, ни колючая проволока. То самое перо, что вычертило искусные арабские карты и рассыпало гвоздики и черных бабочек по лентам мертвых детей, то перо, что трепетно копировало в агонии академий статую Аполлона, то скорбное, хмельное от росы перо сжимал в пальцах Луис Сернуда, слушая голос, диктовавший ему "Реальность и желание". Еще в 1924 году он написал: Дуновение бриза, уходя в крутизну, щебетанием в кронах открывает весну {*}. {* Здесь и далее стихи в переводе Б. Дубина.} И с тех пор не прекращался его поединок с печалью, затаенной севильской печалью. Изысканный поединок на золотых шпагах и в масках из нарциссов, но со страхом и без надежды, ибо поэт верит, что умирают навсегда. Этот поединок, не скрашенный мечтой о рае, длится в его стихах, и оттого поэт жаждет сберечь для вечности обнаженные плечи моряка и взметенные ветром кудри; после он рухнет, сломленный победой: Я черпал силу из твоей груди, застывшей царственно-холодным камнем, из мрачных глаз твоих, бессмертная праматерь! Суров его гимн "Печали", одно из последних стихотворений "Реальности и желания". Сейчас надо не разбирать книгу Луиса Сернуды, а славить ее. Восславим ее бесплодное ожидание, ее неверие, отчужденность и плач, отлитые в канон, холод, свет и звук арфы. Я не заблуждаюсь. Мы не заблуждаемся. Так поздравим Луиса Сернуду с книгой "Реальность и желание", одной из лучших книг современной испанской поэзии. 21 апреля 1935 г. ПРИМЕЧАНИЯ ПРОЗА ДУЭНДЕ, ТЕМА С ВАРИАЦИЯМИ В этой лекции, впервые прочитанной весной 1930 года в Гаване (впоследствии Гарсиа Лорка еще несколько раз выступал с ней), поэт с наибольшей полнотой развил свои мысли о творческом процессе, привлекая обширный материал мирового - и прежде всего испанского - искусства. В искусстве он различает три начала, олицетворяя их в образах "ангела", "музы" и "дуэнде". Последнее слово - чисто испанского происхождения, оно переводится обычно как "невидимка", "привидение", "домовой". Однако в данном случае предметом персонификации становится не какое-либо из прямых значений этого слова, а то переносное значение, которым наделяет его автор, следуя фольклорной традиции. Лекция была впервые опубликована в 1942 году в Буэнос-Айресе (Собрание сочинений Гарсиа Лорки, т. 7). Стр. 391. Студенческая резиденция - высшее учебное заведение, фактически независимый университет, и студенческий городок в Мадриде, созданные с целью воспитания молодой испанской интеллигенции. Хукар, Гвадалете, Силь, Писуэреа - названия рек, расположенных на востоке, юге, северо-западе и западе Испании. Ла-Плата - водный бассейн в Южной Америке, образованный слиянием рек Параны и Уругвай при их впадении в Атлантический океан. Мануэль Торрес (Мануэль Сото Лорето, 1878-1933) - народный певец, исполнитель канте хондо. Гарсиа Лорка посвятил ему "Цыганские виньетки" ("Поэма о канте хондо"). Дебла - андалузская песня, исполняется в стиле канте хондо. Брайловский Александр (р. 1896) - французский пианист. Дариус Мийо (1892-1974) - французский композитор. Стр. 391. Ницше Фридрих (1844-1900) - немецкий философ. В своей эстетической программе призывал к возрождению дионисийского (стихийного) начала в искусстве, противопоставляя его аполлоническому (сознательному, уравновешенному), Плясуньи-гадитанки - танцовщицы Гадеса (древнее название города Кадиса). Стр. 392. Ангел, выросший на пути в Дамаск и проникший в щель Ассизского балкона...- Имеются в виду религиозные предания о Савле (будущем апостоле Павле), обращенном богом на праведный путь, когда он направлялся в Дамаск, и о святом Франсиске Ассизском, который покинул светскую жизнь и стал аскетом в результате божественного озарения. Стр. 393. Генрих Сузо (ок. 1300-1366) - немецкий мистик и поэт. Так было с Аполлинером - великого поэта растерзала грозная муза, запечатленная рядом с ним кистью блаженного Руссо. - Французский художник Анри Руссо (1844-1910) написал портрет французского поэта Гийома Аполлинера (1880-1918) и его подруги Мари Лорансен под названием "Муза, вдохновляющая поэта". Хуан де ла Крус (1542-1592) - испанский поэт. Вердагер Мосен Синто (Хасинто; 1845-1902) - каталонский поэт. Хорхе Манрике (1440-1478) - великий испанский поэт, автор "Строф на смерть отца". Граф Лотреамон - псевдоним французского писателя и поэта, уроженца Уругвая Исидора Дюкасса (1?46-1870). Стр. 394. Рафаэль Эль Гальо - прославленный тореро. Аргантонио - легендарный правитель страны Тартес, располагавшейся в древности на территории современного Кадиса и других провинций Андалузии. Герион - мифологическое трехголовое чудовище, убитое Гераклом. Стр. 395. Хуан де Хуни (1507-1577) - испанский скульптор, художник и архитектор. Иоанн Лествичник (VI-VII вв.) - византийский религиозный писатель, автор книги "Лествица", состоящей из глав-ступеней, которые ведут читателя к высотам добродетели. Элеонора Дузе (1858-1924) - итальянская трагическая актриса. Стр. 396. "Сновидение о черепах" - сатирико-дидактическое произведение Франсиско Кеведо. Вальдес Леаль Хуан де (1622-1690) - испанский художник. Стр. 397. Плеберио - персонаж трагикомедии Фернандеса де Рохаса "Селестина" (1502), оплакивающий свою погибшую дочь. Вальдивьесо Хосеф Мариа де (ум. в 1638 г.) - испанский драматург и поэт. Сиеуэнса Хосе де (1544-1606) - испанский писатель и историк. Тортоса - город в Каталонии. Стр. 398. Вильясандино Альфонсо Альварес де (ум. в 1424 г.) - испанский поэт. Эррера Фернандо де (1534-1597) - испанский поэт, Хуан де ла Мисериа - испанский художник XVI в., написавший с натуры портрет святой Тересы в старости. Филипп Австрийский (Филипп II, 1527-1598) - король Испании. Стр. 399. Лагартихо, Хоселито, Белъмонте, Каганчо - прославленные испанские тореро. Стр. 400. Гонсало де Берсео (1188-1246) - первый известный по имени испанский поэт. Протопресвитер Итский - Хуан Руис (ум. ок. 1351) - испанский поэт, автор "Книги благой любви". Грегорио Эрнандес (1576-1637) - испанский скульптор, Хосе де Мора (1642-1724) - испанский скульптор. Педро де Мена (1623-1688) - испанский скульптор. Мартинес Монтаньес Хуан (1568-1649) - испанский скульптор. Руидера - местность в Ла-Манче, где находятся тринадцать лагун и пещера Монтесиноса, куда спускался герой романа "Дон-Кихот". Стр. 401. Антонелло де Мессина (1430-1479) - итальянский художник. Липпи Филиппо (1406-1479) - итальянский художник. Массолино - прозвище итальянского художника Томмазо ди Кристофере Финн (1383-1447); Руссо. - Имеется в виду Анри Руссо (см. прим. к стр. 393). ПОЭТИКА Это высказывание Гарсиа Лорки было опубликовано поэтом Херардо Дьего в составленной им книге "Испанская поэзия. Антология 1915-1933" (Мадрид, 1932). ПОЭТ В НЬЮ-ЙОРКЕ 16 марта 1932 года Гарсиа Лорка выступил в Мадриде с чтением стихов из книги "Поэт в Нью-Йорке" и собственными к ним комментариями. Известное долгое время лишь по газетным отчетам, это выступление было полностью опубликовано только в 1966 году. Стр. 406. Томас Стернз Элиот (1888-1965) - англо-американский поэт, эссеист, критик. В ЧЕСТЬ ЛОЛЫ МЕМБРИВЕС Выступление в Буэнос-Айресе на спектакле "Дама-дурочка" по пьесе Лопе де Беги, посвященное исполнительнице главной доли, известной аргентинской актрисе и руководительнице театральной труппы Лоле Мембривес (1888-1969). Опубликовано в газете "Критика" (Буэнос-Айрес) 16 марта 1934 года. Стр. 410. Сехисмундо - герой пьесы Кальдерона "Жизнь есть сон". Менгс Рафаэль (1728-1779) - немецкий художник, придворный портретист. ...голос моратиновой флейты. - Имеется в виду творчество испанского драматурга Леандро Фернандеса Моратина (1760-1828). ФЕДЕРИКО ГАРСИА ЛОРКА И ПАБЛО НЕРУДА В ОДНОЙ УПРЯЖКЕ ГОВОРЯТ О РУБЕНЕ ДАРИО Гарсиа Лорка и чилийский поэт Пабло Нсруда (1904-1973) встретились в 1933 году в Аргентине и сразу же стали друзьями. В мае 1934 года они вдвоем выступили в Пен-клубе Буэнос-Айреса, посвятив свою речь великому поэту Латинской Америки, никарагуанцу Рубену Дарио (1868-1916), обновившему испаноязычную поэзию. Стр. 413. Амадо Вильяр (1899-1954) - аргентинский поэт и драматург. Луис де Гранада (1504-1588) - испанский писатель, философ и богослов. Стр. 414. Братья Архенсола - Луперсио (1563-1613) и Бартоломе (1562-1633), испанские поэты и историки. Хуан де Аргихо (1567-1623) - испанский поэт. ФЕДЕРИКО ГАРСИА ЛОРКА ПРЕДСТАВЛЯЕТ СТУДЕНТАМ МАДРИДСКОГО УНИВЕРСИТЕТА ПАБЛО НЕРУДУ Приехавший в Испанию и дружески встреченный здесь поэтами поколения 27-го года, П. Неруда выступил 6 декабря 1934 года перед студенческой аудиторией Мадридского университета. Его представил собравшимся Ф. Гарсиа Лорка. Стр. 415. Эррера-и-Рейсиг Хулио (1875-1910) - уругвайский поэт. Граф Лотреамон - см. примеч. к стр. 393. РЕЧЬ О ТЕАТРЕ В начале 1935 года перед представлением "Йермы", данным специально для актеров и деятелей театрального искусства, Гарсиа Лорка произнес речь, которая была опубликована в газете "Геральдо де Мадрид" 2 февраля 1935 года. Это наиболее развернутое из всех выступлений поэта, посвященных театру, который в 30-е годы занял центральное место в его жизни и творчестве. Именно здесь Гарсиа Лорка выдвигает программу создания "театра социального действия". ЛУИС СЕРНУДА Выступление Гарсиа Лорки 18 апреля 1936 года на банкете по поводу выхода книги Л. Сернуды "Действительность и желание". Луис Сернуда (1902-1963) - испанский поэт поколения 27-го года. Л. Осповат