Федерико Гарсиа Лорка. Интервью 1927-1936 гг. ---------------------------------------------------------------------------- Перевод Н. Малиновской. Федерико Гарсиа Лорка. Избранные произведения в двух томах. Стихи. Театр. Проза. Том. 2 М., "Художественная литература", 1986 OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru ---------------------------------------------------------------------------- ПЬЕСА Ф. ГАРСИА ЛОРКИ "МАРИАНА ПИНЕДА"  Нет, не героиня для оды. Другое. Мариана - мещаночка. Вся она - чувство. В конце концов, поняв, что любимый изменял ей со Свободой, она становится олицетворением Свободы. Никто ничего не сказал о пей - об этой женщине девятнадцатого века. Никто ее не заметил. Это был мой долг - возвеличить ее. Я чувствовал, что это долг. Ведь все в ней - чувство, и только чувство. Никаких од. Никаких ополченцев. Никаких надгробных плит Конституции. (О, эти жуткие плиты - конституция, конституция, конституция, - которые так возбуждали мое детское любопытство.) У меня есть три совершенно разных варианта пьесы. Первые два не сценичны. Совсем... В третьем, поставленном, должна быть целостность - совместное и одновременное существование двух планов. Один - широкий, всеобъемлющий; он-то и привлечет публику. Другой план заметят немногие, это пьеса с двойным дном. 1 июня 1927 г. "МАРИАНА ПИНЕДА"  У меня нет своего мнения об этой пьесе, я давно уже отошел от нее. Эту драму я написал пять лет назад, меня увлекла тема, до сих пор животрепещущая в Гранаде; еще в детстве я слышал легенды и романсы о Мариане Пинеде, я рос в этой атмосфере. Эпический стиль не привлекал меня. Сама поэзия, сама простота - такой была в моем восприятии Мариана, истинно испанская душа. И я не стал скрупулезно следовать историческим фактам - легенда, передававшаяся из уст в уста и в итоге чудесно преображенная, была мне ближе. Я не считаю свою пьесу новаторской. Это, что называется, обычная пьеса, но все-таки, думаю, в ней есть нерв, есть трепет, а это уже кое-что. Пьеса моя простодушна, как и ее героиня. Это серия гравюр (я очень люблю этот жанр), со всеми присущими романтизму, излюбленными его штампами. Само собой разумеется, что тем не менее это не романтическая драма - ведь нельзя же сегодня всерьез заниматься стилизацией, время ее прошло. Я понимал, что задуманное можно было осуществить двумя способами: решить пьесу в поэтике лубочной живописи - грубый рисунок, крупный мазок (непревзойденный мастер этого жанра - дон Рамон!), а можно было иначе - в лунном свете: размытый контур, детский рисунок. Так я и сделал. А если что и доставило мне истинное наслаждение, так это декорации Сальвадора Дали и участие в спектакле Маргариты Ксиргу, 12 октября 1927 г. ПОРТРЕТ ГАРСИА ЛОРКИ  У меня готовы четыре книги. Сборник стихотворений. Пьесы. И книга нью-йоркских впечатлений, которую я, может, назову "Город". Это личностное восприятие явления безличного, вне времени и пространства, но ограниченного рамками этого города-мира. Символ, который не оставит равнодушным, - страдание. Но скрытое - без драматизма. Это столкновение моего поэтического мира с поэтическим миром Нью-Йорка. И здесь же - печальный, потерянный в Северной Америке народ Африки и островов. Евреи. Сирийцы. Негры. Особенно негры. Их тоска - духовный стержень той Америки. Негр ближе к человеческой природе и к природе вообще. Все для него - музыка, он вынет вам мелодию даже из кармана! Если бы не их искусство, в Соединенных Штатах не осталось бы ничего, кроме техники и автоматов. Новый театр, обновление театральных форм и драматургической теории - сегодня моя главная забота. А Нью-Йорк - как раз то единственное сейчас на земле место, где и следует слушать пульс нового театрального искусства. Лучшие актеры из тех, что я видел, - негры. Непревзойденные мимы. Негритянские мюзиклы вытеснили мюзиклы белых. И вообще искусство белых - сейчас удел меньшинства. Публике нужен негритянский театр, она с ума сходит по черному театру. Предрассудок против негров, обычный в театре, - следствие социального предрассудка, и только. К искусству он не имеет ни малейшего отношения. Когда поет негр, в зале повисает "черная тишина" - засасывающее, черное полушарие. Когда белый актер хочет привлечь внимание публики, он вымазывается ваксой - под Джольсона. И если североамериканцы хохочут - тем грубым, необузданным хохотом, родственным разве что иберийскому смеху, знайте - их заставил хохотать актер-негр. Это Гранада научила меня быть с теми, кого преследуют. С цыганами, неграми, евреями, маврами - в каждом из нас есть что-то от них. В Гранаде струится тайна - то, чего быть не может, а все же есть. Ее - несуществующую - ощущаешь. И ощущаешь именно потому, что ее пет - нет материи, плоти, но тем явственнее аромат. Он пропитал собой все и, может, сумеет даже растворить в себе все. И сколько бы ни изгоняли Гранаду, она никогда не восстанет, но, танцуя, ускользнет, тайно надеясь, что и враждебная сила тоже изберет танец орудием борьбы и утратит мощь. Колдунья обманет палача и лишит его силы. Это тень мавританских празднеств омрачила цыганское веселье. Цыгане - маска Андалузии, табу, которым обозначена ее глубина, огражденная от соприкосновения с враждебным миром. В цыганском цыганства меньше всего... В "Цыганском ромапсеро" цыганское разве что самое начало. По сути своей эта книга - андалузский алтарь. По крайней мере, такой я ее вижу. Это андалузская песня, а цыгане в ней - припев. Я соединил все местные поэтические элементы и дал им общий броский ярлык. И какие бы лица ни появлялись в романсах, единственный и главный герой их - Гранада... Но это уже в прошлом. Сейчас и темы и поэзия моя переменились. Драматизм насыщен лирикой, в темах больше пафоса. Но пафос этот особенный, отрешенный, он точен и холоден. На страницах "Западного обозрения" Медина Асара объявил, что у меня есть что-то общее с хотой - в моих стихах он услышал иберийский ритм хоты. При всей моей симпатии к Медине Асаре со страниц "Литературной газеты" - нейтральной полосы между востоком и западом, - хочу сказать, что думаю о себе иначе. Во мне, возможно, выразилось что-то цыганское, вероятнее всего солеа, или цыганская сигирийя, или поло, или канья, то есть тот глубинный, первозданный, древний андалузский слой, когда песня была скорее воплем, а не мелодией. Сигирийя и солеа - песни исключительно местные, они ни на что не похожи и ни с чем не перекликаются. В отличие от них фандангильо и хота воплощают общее полуостровное начало и возникают то здесь, то там, как родники, под самыми разными названиями - и на плоскогорье, и на восточном побережье, и даже на севере. Я ценю андалузскую музыку за чистоту выражения - в ней, как в кубизме, линии инстинктивно точны и четки. Никакой мути. Мелодия причудлива, дерзка, как арабеска, но составляют ее неукоснительные прямые. Только звукозапись может сохранить наш редчайший музыкальный фольклор, сквозь нотные линейки он просачивается... 15 января 1931 г. БРОДЯЧИЕ КОМЕДИАНТЫ  _Университетский театр ставит "Жизнь есть сон" Кальдерона. Первый, с кем я сталкиваюсь за кулисами, - один из руководителей труппы поэт Гарсиа Лорка. В синем комбинезоне он похож на механика, шофера, рабочего - недостает только молотка в нагрудном кармане. Так выглядит сегодня вдохновенный певец цыган_. - Вы похожи на механика... - И тем не менее я не механик, а всего только режиссер. - Влюбленный в "Ла Барраку"! Прекрасное название - "Ла Баррака"! - Да, красивое название и хорошая вещь. Собирается, разбирается, грузится на машину, и можно ехать куда глаза глядят... - Вы тащите на себе этот театр с поразительным энтузиазмом... - Не мы. Тащат грузовики, в них больше лошадиных сил. У нас другое занятие. - Конечно, ваше дело - зажечь энтузиазмом сердца, поднять дух. Ну а как же стихи - неужели отменяются? - Стихи? Не отменяются и не откладываются. Дело в том, что сейчас мы погружены в стихи Кальдерона, Сервантеса, Лопе де Веги. Мы выволакиваем их из библиотек, вырываем из рук комментаторов, возвращаем их земле, солнцу и ветру наших селений, и если бы вы знали, как прекрасны эти стихи на воле... - Это очень благородное дело - ездить по самым отдаленным селениям, подобно древним комедиантам времен Хуана дель Энсины, встречаться лицом к лицу с восторженной или негодующей первозданной публикой. Ведь не всегда можно рассчитывать на успех, бывают и провалы, не правда ли? - В Мадриде так думают многие. Но именно в сельской публике мы находим то уважение, тот интерес к театру и желание понять, какие не часто встретишь в больших городах. Поверьте, именно это дает нам силы продолжать наше дело. Очень полезное дело, так я думаю. - Совершенно с вами согласен. А что актеры? - Актеры? Молодые, образованные, умные - этим все сказано. Они взялись за дело с поразительным энтузиазмом и многим жертвуют ради театра. Кто-то должен писать диплом, кто-то готовится к экзамену, кого-то завтра призывают на военную службу - все это не идет в счет. Сегодня существует только театр. И все - актеры. Надо сказать - прекрасные актеры. Вы видели, как они работают? На зависть профессионалам. Ведь для того, чтобы сыграть старинную пьесу, мало усвоить приемы и штампы актерского ремесла, необходимы, помимо призвания, конечно, литературная культура и осознанный профессионализм. Все это есть у студентов. - А как быть с табелью о рангах? - Ее у нас нет. И не может быть. У нас нет премьеров и премьерш. Здесь фаланстер: все равны и каждый делает что может. Один играет главную роль, другой ставит декорации, третий обеспечивает свет, четвертый - не думайте, что он ни на что не годен! - прекрасно водит грузовик. И у всех сердечные, дружеские отношения со всеми, это помогает. Так и едем куда глаза глядят... - А сейчас куда именно? - Может быть, в Париж, а из Парижа в Лондон. Обе столицы ждут нас и проявляют явное любопытство. Мы же постараемся произвести хорошее впечатление на искушенную заграничную публику, ведь там по нас будут судить о молодежи новой Испании. Простите, пора начинать. Я должен идти. 1 декабря 1932 г. ИНТЕРЕСНОЕ НАЧИНАНИЕ  - Какова, по Вашему мнению, цель Театральных клубов? - Искусство. Искусство, понятное всем. Мы в принципе против тех, по преимуществу развлекательных любительских трупп, смысл существования которых сводится к танцам и театральщине. От них столько же вреда, сколько и от театра - современного театра, с одной стороны квелого и манерного, с другой - грубого и пошлого. Они - плоть от плоти этого театра и так же вредны. Нельзя не ужасаться, глядя на все эти Общества Таких-то и Растаких-то, на их худосочные замыслы, которые способствуют лишь девицам в ловле женихов - занятии досточтимом, но к искусству не причастном. Всякий сочинитель прилизанной пьески без труда найдет почитателей, готовых водрузить его имя на знамя своего Общества, обрушив на зрителя с энтузиазмом, достойным иного применения, нерастраченный запас своей театральщины. - И Вы предлагаете создавать Театральные клубы? - Именно так. И чем больше, тем лучше. Нужно свести на нет эти домашние, кисейные Общества. Но без баталий. Мы просто уведем у них зрителя и так завоюем победу. - Сегодня Театральный клуб начинает работу? - Да, - в "Эль Эспаньоль". Одна пьеса уже ставилась, другая - нет. Обе мои - хочу воодушевить своим примером. "Чудесную башмачницу" уже ставила - и с большим успехом - Ксиргу; в ее героине были и ритм, и краски. Сейчас пьесой заинтересовался Макс Рейнгард - он хочет ставить ее по-испански и, возможно, усилит элемент пантомимы. Я обязательно пошлю ему музыку, чтоб оживить... "Башмачница" - фарс, но не только. Ее героиня - это поэтический вариант души человеческой; она и только она важна в пьесе. Остальные персонажи оттеняют ее, не более того. Колорит здесь - фон, а не суть, как бывает в иных драматических жанрах. Этот миф о душе человеческой я мог бы представить и в эскимосском колорите. Язык и ритм в моей пьесе - андалузские, но лишь язык и ритм. Башмачница - не просто женщина, в ней есть что-то от всех женщин мира... У всякого сидящего в зале есть за душой своя Башмачница. - А другая пьеса? - "Любовь дона Перлимплина и Белисы в саду" - это эскиз трагедии. Я лишь очертил немногими словами силуэты действующих лиц. - Что значит пометка в афише "камерный вариант"? - То, что я собираюсь когда-нибудь разработать эту тему во всем ее богатстве. - Расскажите о пьесе. - Дон Перлимплин - менее всего рогоносец, менее, чем кто-либо. Чудовищный обман жены разбудил его воображение - и он оставил обманутыми всех женщин, сколько ни есть их на земле. В "Доне Перлимплине..." я хотел подчеркнуть контраст лирики и гротеска, постоянно смешивая их. Пьеса держится музыкой, как опера в камерном театре. Перерыв заполняют сонатины Скарлатти, связывая действие; диалоги идут под музыку и постоянно прерываются аккордами. Вот пока и все, но, думаю, найдутся и другие авторы, которые напишут для Театральных клубов. Не зачахнем. Вот что важно - Театральные клубы должны браться за пьесы, отвергнутые коммерческим театром. Иначе с ними случится то же, что с любительскими обществами, где зритель, с опозданием в несколько лет, пробавляется обносками профессиональной сцены, замшелыми, заигранными пьесками. Пока дело обстоит так, неоткуда взяться хорошим актерам и тем более хорошим драматургам. На днях я узнал, что создано общество (его возглавляет ваш коллега из "Эль Соль"), которое ставит перед собой те же цели, что и Театральные клубы. Я имею в виду "Союз актеров и драматургов". Это именно то, что нужно. Открыть путь на сцену талантливой молодежи, которая не может пробиться сама, оттого, что ее затирают, оттого, что пет поддержки тех же самых Обществ, и бог весть от чего еще. Поверьте, в Испании почти ничего не сделано в этом плане, и пока немногих беспокоит, что драматурги впустую растрачивают свои силы или бросают писать и что нужна новая смена... - Предстоит большая работа? - Огромная. Вы же видите, сколько собраний и лекций мы затеяли ради создания Театральных клубов. А репетиции... Но мы не сделали бы и десятой доли того, что сделали, если бы не помощь сеньоры Пуры де Маортуа де Уселай, прекрасного организатора, главной вдохновительницы и энтузиастки нашего дела. Испании очень нужны Театральные клубы! 5 апреля 1933 г. "ЛА БАРРАКА"  - Что Вы думаете о будущем "Ла Барраки"? - Это моя главная забота - не дать зачахнуть нашему театру, волей случая названному "Балаганом". Сперва мы хотели открыть в Мадриде балаган, чтобы давать представления, а после так и свыклись с этим названием, пока не полюбили его. Правительство предоставило нам субсидию, а энтузиазма у нас хватает, и у меня в том числе - настолько, что я работаю в "Барраке" режиссером и никаких денег за это не получаю. Как и Эдуарде Угарте. (Хотя вообще работать даром безнравственно.) Такие же балаганы, такие же студенческие группы надо создать в Испании повсеместно - это наша мечта. И ради этого мы стремимся пробудить в студенчестве интерес к театру, ведь театр творится многими людьми совместно, здесь ничего не сделаешь в одиночку. У нас в труппе есть несколько молодых поэтов, я надеюсь, что они станут со временем хорошими режиссерами. Все в театре зависит от режиссера. - Как Вас приняла публика? - Хорошо. Очень хорошо. Просто прекрасно. Вначале мы рассчитывали исключительно на студенческую публику. Но потом встретили в селеньях такое понимание, какого не встречали и в столице. Нас приняли очень сердечно. Несмотря на то что нашлись люди, которые обвинили наш театр в политическом интриганстве. Это очевидный абсурд. Мы не занимаемся политикой. Театр, театр и только театр. В Альмасане я испытал редкое душевное волнение. Мы играли ауто "Жизнь есть сон" на площади. Начался дождь. И в тишине над завороженными крестьянами звучали только вздохи дождя, стихи Кальдерона и музыка. - Расскажите о вашем репертуаре. - Нас часто спрашивают, почему мы не ставим современные пьесы. По той простой причине, что в Испании, можно сказать, современной драматургии пока не существует. Ставят большей частью агитационные пьесы, а они плохи и держатся какое-то время только благодаря блистательной режиссуре. Наш современный театр - сегодняшний и вечный, бессмертный, как море, - это театр Кальдерона, Сервантеса, Лопе де Веги, Жиля Висенте. А пока не поставлен "Хитроумный маг" и другие шедевры, какой может быть разговор о современном театре? - В какой манере вы читаете старинные стихи? - О том, как читали стихи в классическую пору, почти ничего не известно. До нас дошли исключительно хвалы, расточаемые драматургами актерам. Мы стараемся читать плавно, выявляя красоту каждого стиха и выделяя, очень отчетливо, все, что необходимо. Нам пришлось встретиться вот с какой трудностью - в текстах недостает знаков препинания, важных для чтения; неясно, насколько значительна та или иная пауза, ведь в стихах - в отличие от прозы - паузы качественно иные. Паузы у нас в спектакле рассчитаны по секундам - ошибиться нельзя, иначе нарушится эта удивительная гармония, контрапункт слова и безмолвия. Конечно, крестьяне, слушая нас, вряд ли постигают всю символику Кальдерона, кстати, вполне им доступную, но они слышат и чувствуют волшебную силу его стиха. - А декорации? - Наши возможности ограничены, паи недоступны многие выразительные средства, поэтому наши декорации прежде всего просты, лаконичны, стилистически точны. У нас ведь не академический театр! Археологическая точность меня мало волнует. Мы скорее стилизуем ее, напоминая об эпохе. Если бы у нас были средства, я бы поставил несколько вариантов одной и той же пьесы: один спектакль в старинной манере, другой в современной; одна постановка пышная, другая строгая, простая. Но средств у нас никаких, а потому оставим эти мечты и в путь - балаган странствует по Испании, из края в край. Сентябрь 1933 г. ВЧЕРА ПРИЕХАЛ ГАРСИА ЛОРКА  - Простите, бога ради. Дело в том, что в поезде я сам не свой. Я называю это состояние "станционным смятением", знаете это смятение отъезда и приезда, когда толпа куда-то несет тебя и выносит, а ты, чужой всему и всем, оторопело плывешь по течению? Есть люди, которых вообще не оставляет это станционное смятение - они приходят, уходят и говорят всегда так, как будто из них выжаты все соки. Один мой друг был вечно в таком состоянии, и только из-за этого мы расстались. Ну посудите сами - какое может быть общение с человеком, который или только что приехал или вот-вот уедет... - Если мне что и интересно, так это жизнь, я люблю гулять, веселиться, часами разговаривать с друзьями, с девушками. Жить в полном смысле слова - полной, доброй, веселой, молодой жизнью. Литература для меня не на первом - на последнем месте. Да к тому же я и не собирался заниматься литературой. Просто иногда неведомая сила заставляет меня писать. И тогда я пишу, как в лихорадке, месяцами, а после - возвращаюсь к жизни. Писать, конечно когда к этому влечет, для меня наслаждение. Писать, но не печататься. Нет. Все, что опубликовано, у меня буквально вырвали из рук друзья или издатели. Я люблю читать свои стихи. А печатать боюсь. Может быть, потому что стоит мне даже напечатать стихи на машинке, как я тут же нахожу в них недочеты, изъяны, и стихотворение перестает мне нравиться, совершенно перестает. Все мои книги у меня буквально вырвали из рук. Могу только добавить, что сейчас у меня готовы четыре законченных сборника, и я не отдаю их в печать. Книга "Поэт в Нью-Йорке" еще не напечатана, но что удивительно - в одном из барселонских журналов уже появилась статья об этом сборнике. Есть вещи еще более удивительные. Случилось так, что еще до того, как я стал публиковать стихи, заговорили о моем влиянии на поэтов, о моих последователях. А виноваты друзья - они повсюду читали мои стихи, пропагандировали их. Книгу о Нью-Йорке я привез из поездки в Соединенные Штаты; пока я не хочу отдавать ее издателям, хотя меня просили. Потом когда-нибудь я ее опубликую, но сначала хочу почитать стихи. Буду читать стихи и говорить о них, объяснять, почему они написаны. То есть я собираюсь читать и в то же время растолковывать стихи. Не всю книгу, конечно, какую-то часть. Всю - это слишком. Это громадная, длиннющая книга, ею можно замучить до смерти. - Вы собираетесь читать лекцию? - Лекция будет называться "Дуэнде. Тема с вариациями". Если говорить применительно к искусству, то дуэнде - это его электрический ток, его изюминка, его корень; нечто вроде штопора, который вонзается в сердце зрителя. Я буду говорить только об испанском искусстве. Лекция будет сопровождаться диапозитивами и музыкальными иллюстрациями. Что-то я попробую спеть сам. Да-да, попробую. Тихонько, конечно, но все же попробую сам, потому что, честно говоря, не знаю, кто бы мог сделать это за меня; как умею, постараюсь подкрепить песнями свои рассуждения о происхождении андалузской музыки. _Затем Ф. Гарсиа Лорка рассказывает о двух пьесах, которые он не надеется и не намерен ставить_: - Одна пьеса - это мистерия в прозе и стихах, мистерия в полном соответствии с жанром. Мистерия о времени. Я привез ее с собой, хотя не имею намерений ставить ее в Буэнос-Айресе. Что же касается другой пьесы (она называется "Публика"), то я не собираюсь ставить ее ни в Буэнос-Айресе, ни где бы то ни было вообще. Думаю, что не найдется ни труппы, которую бы она вдохновила, ни публики, способной воспринять пьесу не как личное оскорбление. - ? - Потому что в этой пьесе, как в зеркале, публика увидит себя. На сцену выйдет скрытая драма каждого сидящего в зале, та самая, в которую он погружен всегда, и в том числе сейчас, здесь, на спектакле. А скрытые драмы обычно мучительно остры и менее всего благопристойны, и потому зрители неизбежно и единодушно возмутятся и прекратят представление. Конечно, моя пьеса не годится для постановки, не зря я назвал ее "поэма, которую освищут". - Мое искусство не общедоступно. Я никогда не считал его общедоступным. "Цыганское романсеро" - не общедоступная книга, хотя некоторые ее темы близки всем. У меня есть стихи, которые общедоступны, но их не много. Таков, например, романс о неверной жене, потому что внутренне он народен; его воспримет всякий и каждый, кто прочтет. Но большая часть того, что я написал, не такова, хотя может показаться такой - из-за темы. Моя поэзия - искусство другого рода, и если это не в полном смысле слова искусство для избранных, то все же отшлифованное. Все в нем - и мировосприятие и техника - далеко от открытой непосредственности искусства для всех, если не противоположно ей. Но довольно об этом. Не будем больше говорить о серьезных вещах. Как хорошо дышится в Буэнос-Айресе! И мне хочется узнать этот город, побродить по его улицам, познакомиться с людьми, подружиться с кем-нибудь. Искусство интересно только в ту минуту, когда оно возникает. Я ни о чем не забочусь и не хочу ни о чем заботиться. Хочу жить, радоваться, наслаждаться жизнью. - Вы живете на литературный заработок? - Слава богу нет. Я не был бы счастлив, если бы кормился литературой. У меня есть родители. Очень добрые родители, они могут и пожурить, но в конце концов всегда платят. 14 октября 1933 г. КОРОТКАЯ БЕСЕДА С ГАРСИА ЛОРКОЙ  - Галисия всегда в моем сердце, я видел ее и столько мечтал о ней, а ведь мечта дороже увиденного, по крайней мере для меня. Паломники в Сантьяго-де-Компостела... Больные душевно и телесно, в надежде обрести здоровье они стекаются туда со всех концов земли повергнуть к стопам святого - воина и чудотворца - свои грехи и язвы. Их мольбы впечатаны в те вековые камни, обожженные солнцем, терпеливо отполированные языком воды. Когда я приехал в Галисию, Компостела и галисийская земля завладели моей душой и я почувствовал себя поэтом этих высоких трав, этих светлых неспешных дождей. Я почувствовал себя галисийским поэтом и ощутил властное желание писать - поэзия этой земли заставила меня выучить галисийский язык - или диалект? Не все ли равно, как называется это чудо... Изучая галисийский язык, галисийскую литературу и музыку, я обнаружил поразительные совпадения с поэзией и музыкой андалузской, а вернее - с цыганской. Но вот что удивительно! Те цыгане, что бродят по ярмаркам и водят мохнатого плясуна медведя и хвостатую мартышку-замухрышку, не приживаются в Галисии. Там никого не проведешь, там и цыгана обведут вокруг пальца! - А сами-то Вы - испанец? - Как истый галисиец, Вы спрашиваете с цыганским лукавством. А я, как цыган, отвечу с готовностью, цыгане тоже говорят правду. Испанец - вопреки всему и всем. Испанец, любящий и готовый отстаивать все национальные особенности наших провинций. Как глубинно различны Андалузия и Галисия! Их отличие требует к себе уважения, но ведь есть и подземная река общности, есть общий для них духовный стержень, есть дуэнде, о котором я буду говорить в лекции, - его присутствие всегда ощутимо в жесте, взгляде, слове, но прежде всего в том чувстве, смысл и суть которого в двух словах не объяснишь. Карта Испании похожа на шкуру быка, не правда ли? И мне кажется, когда-то - и долго - она была сложена вдвое, и тогда астурийцы, галисийцы, андалузцы и валенсийцы совершенно перемешались. Когда же в один прекрасный день шкуру развернули, моим предкам выпала обожженная солнцем земля, мать олив и виноградных лоз, а Вашим - благословенный нескончаемый дождь, который красит поля зеленой глазурью и кроет камни бархатным мхом. - Два слова о Ваших галисийских стихотворениях. - Галисийские стихи... "Цыганское романсеро"... "Кровавая свадьба"... "Поэма о канте хондо"... Да где они, эти книги? Печатался я немного, почти все осталось неизданным. И не надо меня торопить: я помню все свои стихи. И когда-нибудь - когда у меня не будет, как сегодня, прекрасной возможности провести вечер с Вами, когда меня не будет требовать к себе испанский посол, когда я не буду торопиться на встречу с замечательными поэтами, актерами, драматургами и журналистами Вашей прекрасной страны, столь же душевно щедрой, сколь щедра на зелень, свет и ветер весна, так вот - когда-нибудь я засяду за издание своих книг и лучшее из галисийских стихотворений посвящу Вам - ведь это все равно что посвятить его всем Вашим землякам. Договорились? 22 октября 1933 г. ГАРСИА ЛОРКА СТАВИТ НАРОДНЫЕ ПЕСНИ  _В театре "Авенида" идет репетиция_. - Ритм! Главное - держать ритм! - _Его руки чертят в воздухе ритмический узор_. - Нет, нет, вот здесь какой ритм! - _Он садится за рояль и выступает уже в роли концертмейстера, а затем и балетмейстера_: - Теперь поворот, отведите руки, так, хорошо, очень хорошо! _Федерико Гарсиа Лорка замечает лас, подходит, мы обмениваемся рукопожатием_. - Посмотрите, как замечательно, с каким увлечением они работают! Драматические актеры из любви к искусству, по доброй воле играют спектакль вроде тех, что показал в Буэнос-Айресе Таиров. Они все могут - сыграют и трагедию, и фарс, и комедию, сыграют и в музыкальном спектакле. Я впервые ставлю песни - "Паломники", "Четыре мула", "Осеннюю кастильскую песню", а кажется - мог бы заниматься этим всю жизнь. - Вы серьезно изучали испанские народные песни? - Да, я серьезно занимался песнями, изучал их и просто влюбился в них. Десять лет я постигал наш фольклор не как ученый - как поэт. Поэтому я и счел возможным взяться за то, чего еще никто в Испании не делал: я хочу поставить песню, сделать ее увлекательным спектаклем, как делают в России. У обеих стран - России и Испании - богатейший фольклор, открывающий удивительные, сходные возможности. Это отличает нас от других народов. Но, к несчастью, в Испании стараниями сарсуэлистов фольклор разворован и обесчещен, почти уничтожен, тем не менее сарсуэла в моде, ее любят. Эти композиторы копируют песню точно так же, как, учась, художник копирует в музее шедевры, а ведь еще Фалья говорил: "Народную песню бессмысленно давать в нотной записи, нужно записывать на пластинку живой голос, иначе песня утратит то, что и составляет ее красоту". Вы видели, я вникал во все подробности, но главное - следил за ритмом. Иначе нельзя. Песня - живое существо и очень нежное. Собьешься с ритма и погубишь песню. Очень легко нарушить ее чудесное равновесие, а удержать его трудно - как шарик на острие иглы. Песни похожи на людей. Они живут, становятся лучше или хуже, иные гибнут, и остается только полустертая, почти непонятная запись. Для нашего спектакля я выбрал три песни. Все три переживают сейчас период расцвета. "Паломников" и сейчас можно услышать в Гранаде. Из многочисленных вариантов песни я выбрал два: первую вариацию с живым, радостным ритмом я услышал в гранадской долине, вторую, печальную, поют в горах. Наш сценический вариант начинает и кончает первая вариация. Затем идет "Осенняя кастильская песня", очень красивая и грустная. Ее поют в Бургосе; в ней поэзия той равнины, тех золотых тополей. Вешним веткам гр_о_зы, зимним - вьюги, а влюбленным - слезы друг о друге {*}. {* Здесь и далее перевод стихов А. Гелескула.} Разве высшая красота не в этом? Что перед ней поэзия... Все мы, те, кто пишет стихи, и те, кто разбирается в поэзии, умолкаем, когда звучат эти великолепные строки, сложенные народом. - А Вам не кажется, что это авторская песня? - Авторская, конечно, только автор неизвестен. Но вот ведь в чем дело - песня живет. Передается из уст в уста, меняется, становится все лучше и обретает, наконец, поразительную красоту - вот она, перед нами. Ее до сих пор поют в Бургосе, но только в селеньях, не в городе, городские ее не знают... "Четыре мула" - очень характерная рождественская колядка, поют ее в Альбайсине и только на рождество, когда стоят холода. Языческая рождественская колядка, почти все народные песни - языческие. Есть и церковные песенки, много неязыческих колыбельных. А это - замечательная языческая рождественская колядка, она раскрывает дионисийскую суть андалузского рождества. Песни дарят нам и такие неожиданные открытия. А есть замечательные песни социального плана, очень глубокие по чувству. Например, эта: От ночи и до ночи работник в поле. А нашим богатеям живется в холе. Или вот эта - здесь бурлит чисто андалузская ярость. Она могла бы стать манифестом, гимном недавнего переворота: Перевернись, черепаха, и подари на здоровье бедным по сдобной лепешке, а богачам - по коровьей. Те песни, что я ставлю, - другие, в них нет этой желчи. Надеюсь, что спектакль наш понравится. Ведь не только песни сами по себе хороши - хорошо работает труппа Лолы Мембривес. Мне казалось, когда я ставил песни, что рядом со мной мои товарищи, актеры студенческого театра "Ла Баррака", которым я руковожу, так приятно мне было работать. Актеры этой труппы так знают и любят свое дело, что работать с ними - истинное удовольствие, особенно когда ставишь спектакль, о котором можно только мечтать. Мануэль Фонтанальс сделал изумительные декорации и прелестные костюмы. Вот увидите. Он сумел подчеркнуть красоту человеческого тела, о которой в театре и думать забыли. А ведь спектакль должен быть праздником тела человеческого, все должно играть - от кудрей до ног, и главное - взгляд, зеркало души. Пластика, ритм - о них начисто забыли режиссеры, которые умеют одно: выпустить на сцену двух-трех угрюмых бородачей, таких, что дрожь пробирает от одного их вида. Театр должен вернуться к пластике. Это одна из моих режиссерских задач. - Вы оставили без изменений текст песен и мелодию? - Да, я очень бережно отнесся и к стихам и к музыке. Я только распределил текст между действующими лицами и сделал аранжировку. 15 декабря 1933 г. НОВОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ ГАРСИА ЛОРКИ  _10 января в театре "Авенида" состоится премьера драматической поэмы Ф. Гарсиа Лорки "Мариана Пинеда". Это уже третья пьеса Гарсиа Лорки, показанная труппой Маргариты Ксиргу аргентинским зрителям. Вот что рассказал нам Гарсиа Лорка о "Мариане Пинеде", первой из написанных им пьес_: - Мариана Пинеда - одно из самых сильных впечатлений моего детства. Дети, мои ровесники, и я вместе с ними, взявшись за руки, водили хоровод и пели печальную песню, за которой мне виделась трагедия. И постепенно все это - Марьянита, знамя свободы, Педроса - приобрело какие-то сказочные очертания. Они становились сродни облакам, яростным ливням и пелене тумана, что сходила в долину с отрогов Сьерра-Невады и бережно укутывала наше маленькое селенье пуховой тишью и белизной. Но вот однажды мать взяла меня с собой в Гранаду, и снова передо мной встал народный романс: там дети тоже пели его так же сурово и торжественно, только звучал он еще трагичнее, чем на улицах нашего маленького селенья. И тогда мое тоскующее сердце постигло, угадывая и вопрошая, очень многое, и я понял, что Мариана Пинеда была изумительной, чудной женщиной и жила одним - любовью к свободе. Дважды распятая - на кресте страдания и на кресте судьбы - зачарованная двумя миражами - надеждой, дарованной человеку и дарующей его жизни смысл, Мариана Пинеда предстала передо мной святой в ореоле неземной красоты: с невыразимой нежностью ее глаза, полные затаенной печали, смотрели вниз - на город. И тогда Альгамбра казалась мне драгоценной пряжкой на ее плече; долина, затканная переливчатыми зелеными шелками, - ее платьем, а горные отроги, покрытые снегом, - зубчатой кружевной каймой ее юбок, сплетенной искусными кружевницами при золотистом свете медных масляных ламп. Со всем пылом юности я наделял Мариану Пинеду героической страстью. В моем воображении она вставала в один ряд с героями, рожденными величайшими драматургами Золотого века - я зачитывался тогда их произведениями. Если бы я тогда написал о ней пьесу, Мариана Пинеда предстала бы перед нами в полном боевом вооружении, похожей не на себя, а на Великого Капитана, и принялась бы разить наповал всякого, кто усомнился бы в том, что жизнь держится единственно любовью к свободе. Она предстала передо мной закованной в латы, и уже готовы были зазвенеть королевские октавы, акростихи, торжественный одиннадцатисложник, но сердце мягко не соглашалось: "Она другая". У Марианы Пинеды, обреченной умереть на виселице, а не победить, не было другого оружия - лишь два кинжала, вонзенные в ее собственное сердце: одному имя - любовь, другому - свобода. И тогда я понял: чтобы написать эту легенду, я должен пойти против истории - ведь история однозначна и не дает простора воображению, а лишь дозволяет облекать ее в поэтические одежды, воскрешая давно умолкнувшие чувства. Мне стала ясна моя цель: пьеса должна была стать восторженным и любовным гимном Гранаде, городу прозрачной поющей воды. И я начал ее народным романсом, который слышал в детстве, и так же кончил: из-за спущенных штор, из-за оконных решеток доносятся все те же чистые и строгие голоса, повторяя, как молитву, строки, волновавшие меня до слез. Уходя от буквы и приближаясь, насколько это возможно, к духу истории, я шел за романсом, который пели дети, искал его поэзию и нежность, укрытую в безмолвии монастырских садов, и ту дерзновенную отвагу, которой веет от защитников любви и свободы, героев девятнадцатого века. Прекрасная смерть Торрихоса - ив контрапункт ей коррида в Старой Ронде; могучие быки и тореро в бакенбардах, дух свободы и ярмо деспотизма, любовники и заговорщики, и сверх того эта изумительная женщина, птица с перебитым крылом - любовью, птица об одном крыле - свободе, взлетевшая наперекор всему и увенчанная бессмертной славой. Я хотел, чтобы строфы жизни, прожитой Марианой, истинной испанкой, стали гимном любви и свободе, двум этим великим чувствам, слившимся воедино. Это не самая первая, но одна из первых моих вещей, и я люблю ее, как невесту. "Мариана Пинеда" написана в 1923 году (или в 25-ом?). Большинство мадридских критиков настолько преувеличило литературные и драматургические достоинства "Марианы Пинеды", что я сам был крайне удивлен. Пьесу сочли не любопытной заявкой, но состоявшейся работой драматурга, владеющего театральной техникой и осознающего специфику исторического жанра, но главное - сумевшего создать истинно поэтическую атмосферу, неотделимую от героев и всего, что их окружает. Отмечали вольное течение стиха, силу чувства героини, достигавшую высот трагедии, выделяли сцену прощания Марианы с монахинями у эшафота. Я был обрадован и изумлен, потому что сказали и о том, что я считал и считаю главным: театр для меня - это поэзия и страсть, воплощенные в слове, пластике и действии. Некоторые считают, что я драматург для Лолы Мембривес, а эта замечательная актриса просто создана играть моих героинь. Полностью с этим согласен. Она сыграла Мать в "Кровавой свадьбе", Башмачницу в "Чудесной башмачнице". Лола Мембривес настолько глубоко понимает и чувствует роль, всегда играет так темпераментно и проникновенно, что я просто не могу с этим не согласиться. Лола Мембривес за несколько дней до спектакля уже становится Марианой Пинедой, в ней уже живет и эта поразительная женщина, и все другие персонажи, и все романтическое окружение героини. Она полностью занята репетициями, декорациями, костюмами, светом (как великолепен Фонтанальс!), но тем временем в ней растет волнующее, тревожнее предчувствие созидания: ее огромные глаза - это те самые глаза Марианы Пинеды, что мерещились мне в небе Гранады. Все было открыто взору Марианы Пинеды, и ничто не ускользает от взгляда Лолы Мембривес. И только иногда по глазам ее понимаешь, сколько труда, усилий и души вкладывает она в роль, облекая в плоть свою героиню и наделяя ее той силой чувства, которая рождает могучий отклик в сердцах зрителей. "Мариана Пинеда", может быть, лучшая роль Лолы Мембривес, но также и свидетельство ее замечательных режиссерских и организаторских способностей. Мне кажется, что этот спектакль - одна из лучших работ ее труппы. 29 декабря 1933 г. ТЕАТР ДЛЯ НАРОДА  "Ла Баррака" для меня - мое детище, самое любимое из моих произведений, я верю в нее много больше, чем в то, что пишу, и не раз ради нее оставлял стихи или пьесу, "Йерму" в том числе - она давно была бы закончена, если бы время от времени я не бросал все и ее пускался бродяжить по Испании с моим театром. Чудесные странствия! Я сказал "мой театр", хотя мы с Эдуарде Угарте вдвоем руководим театром. Эдуарде Угарте в соавторстве с Лопесом Рубио написал пьесу "С вечера до утра" - на театральном конкурсе она удостоилась первой премии. Но все-таки главная роль в театре моя, а Угарте присматривает за мной. Я сам занимаюсь абсолютно всем, он присматривает за всем и за мной, говорит мне, что хорошо, что плохо, и я всегда следую его совету, потому что знаю: он прав. Такой критик, как Угарте, необходим художнику. "Ла Баррака" - удивительный, видимо, единственный в своем роде те