сударит добрый Чаплин Чарли -- В океанском котелке с растерянною точностью На шарнирах он куражится с цветочницей... Там, где с розой на груди в двухбашенной испарине Паутины каменеет шаль, Жаль, что карусель воздушно-благодарная Оборачивается, городом дыша,-- Наклони свою шею, безбожница С золотыми глазами козы, И кривыми картавыми ножницами Купы скаредных роз раздразни. 3 марта 1937 -------- Реймс -- Лаон Я видел озеро, стоявшее отвесно,-- С разрезанною розой в колесе Играли рыбы, дом построив пресный. Лиса и лев боролись в челноке. Глазели внутрь трех лающих порталов Недуги -- недруги других невскрытых дуг. Фиалковый пролет газель перебежала, И башнями скала вздохнула вдруг,-- И, влагой напоен, восстал песчаник честный, И средь ремесленного города-сверчка Мальчишка-океан встает из речки пресной И чашками воды швыряет в облака. 4 марта 1937 -------- x x x На доске малиновой, червонной, На кону горы крутопоклонной,-- Втридорога снегом напоенный, Высоко занесся санный, сонный,-- Полу-город, полу-берег конный, В сбрую красных углей запряженный, Желтою мастикой утепленный И перегоревший в сахар жженый. Не ищи в нем зимних масел рая, Конькобежного голландского уклона,-- Не раскаркается здесь веселая, кривая, Карличья, в ушастых шапках стая,-- И, меня сравненьем не смущая, Срежь рисунок мой, в дорогу крепкую влюбленный, Как сухую, но живую лапу клена Дым уносит, на ходулях убегая... 6 марта 1937 -------- x x x Я скажу это начерно, шопотом, Потому что еще не пора: Достигается потом и опытом Безотчетного неба игра. И под временным небом чистилища Забываем мы часто о том, Что счастливое небохранилище -- Раздвижной и прижизненный дом. 9 марта 1937 -------- Тайная вечеря Небо вечери в стену влюбилось,-- Все изрублено светом рубцов -- Провалилось в нее, осветилось, Превратилось в тринадцать голов. Вот оно -- мое небо ночное, Пред которым как мальчик стою: Холодеет спина, очи ноют. Стенобитную твердь я ловлю -- И под каждым ударом тарана Осыпаются звезды без глав: Той же росписи новые раны -- Неоконченной вечности мгла... 9 марта 1937 -------- x x x Заблудился я в небе -- что делать? Тот, кому оно близко,-- ответь! Легче было вам, Дантовых девять Атлетических дисков, звенеть. Не разнять меня с жизнью: ей снится Убивать и сейчас же ласкать, Чтобы в уши, в глаза и в глазницы Флорентийская била тоска. Не кладите же мне, не кладите Остроласковый лавр на виски, Лучше сердце мое разорвите Вы на синего звона куски... И когда я усну, отслуживши, Всех живущих прижизненный друг, Он раздастся и глубже и выше -- Отклик неба -- в остывшую грудь. 9 -- 19 марта 1937 -------- x x x Заблудился я в небе -- что делать? Тот, кому оно близко,-- ответь! Легче было вам, Дантовых девять Атлетических дисков, звенеть, Задыхаться, чернеть, голубеть. Если я не вчерашний, не зряшний,-- Ты, который стоишь надо мной, Если ты виночерпий и чашник -- Дай мне силу без пены пустой Выпить здравье кружащейся башни -- Рукопашной лазури шальной. Голубятни, черноты, скворешни, Самых синих теней образцы,-- Лед весенний, лед вышний, лед вешний -- Облака, обаянья борцы,-- Тише: тучу ведут под уздцы. 9 -- 19 марта 1937 -------- x x x Может быть, это точка безумия, Может быть, это совесть твоя -- Узел жизни, в котором мы узнаны И развязаны для бытия. Так соборы кристаллов сверхжизненных Добросовестный свет-паучок, Распуская на ребра, их сызнова Собирает в единый пучок. Чистых линий пучки благодарные, Направляемы тихим лучом, Соберутся, сойдутся когда-нибудь, Словно гости с открытым челом,-- Только здесь, на земле, а не на небе, Как в наполненный музыкой дом,-- Только их не спугнуть, не изранить бы -- Хорошо, если мы доживем... То, что я говорю, мне прости... Тихо-тихо его мне прочти... 15 марта 1937 -------- Рим Где лягушки фонтанов, расквакавшись И разбрызгавшись, больше не спят И, однажды проснувшись, расплакавшись, Во всю мочь своих глоток и раковин Город, любящий сильным поддакивать, Земноводной водою кропят,-- Древность легкая, летняя, наглая, С жадным взглядом и плоской ступней, Словно мост ненарушенный Ангела В плоскоступьи над желтой водой,-- Голубой, онелепленный, пепельный, В барабанном наросте домов -- Город, ласточкой купола лепленный Из проулков и из сквозняков,-- Превратили в убийства питомник Вы, коричневой крови наемники, Италийские чернорубашечники, Мертвых цезарей злые щенки... Все твои, Микель Анджело, сироты, Облеченные в камень и стыд,-- Ночь, сырая от слез, и невинный Молодой, легконогий Давид, И постель, на которой несдвинутый Моисей водопадом лежит,-- Мощь свободная и мера львиная В усыпленьи и в рабстве молчит. И морщинистых лестниц уступки -- В площадь льющихся лестничных рек,-- Чтоб звучали шаги, как поступки, Поднял медленный Рим-человек, А не для искалеченных нег, Как морские ленивые губки. Ямы Форума заново вырыты И открыты ворота для Ирода, И над Римом диктатора-выродка Подбородок тяжелый висит. 16 марта 1937 -------- x x x Чтоб, приятель и ветра и капель, Сохранил их песчаник внутри, Нацарапали множество цапель И бутылок в бутылках зари. Украшался отборной собачиной Египтян государственный стыд, Мертвецов наделял всякой всячиной И торчит пустячком пирамид. То ли дело любимец мой кровный, Утешительно-грешный певец,-- Еще слышен твой скрежет зубовный, Беззаботного права истец... Размотавший на два завещанья Слабовольных имуществ клубок И в прощанье отдав, в верещанье Мир, который как череп глубок; Рядом с готикой жил озоруючи И плевал на паучьи права Наглый школьник и ангел ворующий, Несравненный Виллон Франсуа. Он разбойник небесного клира, Рядом с ним не зазорно сидеть: И пред самой кончиною мира Будут жаворонки звенеть. 18 марта 1937 -------- Кувшин Длинной жажды должник виноватый, Мудрый сводник вина и воды,-- На боках твоих пляшут козлята И под музыку зреют плоды. Флейты свищут, клевещут и злятся, Что беда на твоем ободу Черно-красном -- и некому взяться За тебя, чтоб поправить беду. 21 марта 1937 -------- x x x Гончарами велик остров синий -- Крит зеленый,-- запекся их дар В землю звонкую: слышишь дельфиньих Плавников их подземный удар? Это море легко на помине В осчастливленной обжигом глине, И сосуда студеная власть Раскололась на море и страсть. Ты отдай мне мое, остров синий, Крит летучий, отдай мне мой труд И сосцами текучей богини Воскорми обожженный сосуд. Это было и пелось, синея, Много задолго до Одиссея, До того, как еду и питье Называли "моя" и "мое". Выздоравливай же, излучайся, Волоокого неба звезда И летучая рыба -- случайность И вода, говорящая "да". <21 марта> 1937 -------- x x x О, как же я хочу, Не чуемый никем, Лететь вослед лучу, Где нет меня совсем. А ты в кругу лучись -- Другого счастья нет -- И у звезды учись Тому, что значит свет. Он только тем и луч, Он только тем и свет, Что шопотом могуч И лепетом согрет. И я тебе хочу Сказать, что я шепчу, Что шопотом лучу Тебя, дитя, вручу... 23 марта -- начало мая 1937 -------- x x x Нереиды мои, нереиды, Вам рыданья -- еда и питье, Дочерям средиземной обиды Состраданье обидно мое. Март 1937 -------- x x x Флейты греческой тэта и йота -- Словно ей не хватало молвы -- Неизваянная, без отчета, Зрела, маялась, шла через рвы. И ее невозможно покинуть, Стиснув зубы, ее не унять, И в слова языком не продвинуть, И губами ее не размять. А флейтист не узнает покоя: Ему кажется, что он один, Что когда-то он море родное Из сиреневых вылепил глин... Звонким шопотом честолюбивым, Вспоминающих топотом губ Он торопится быть бережливым, Емлет звуки -- опрятен и скуп. Вслед за ним мы его не повторим, Комья глины в ладонях моря, И когда я наполнился морем -- Мором стала мне мера моя... И свои-то мне губы не любы -- И убийство на том же корню -- И невольно на убыль, на убыль Равноденствие флейты клоню. 7 апреля 1937 -------- x x x Как по улицам Киева-Вия Ищет мужа не знаю чья жинка, И на щеки ее восковые Ни одна не скатилась слезинка. Не гадают цыганочки кралям, Не играют в Купеческом скрипки, На Крещатике лошади пали, Пахнут смертью господские Липки, Уходили с последним трамваем Прямо за город красноармейцы, И шинель прокричала сырая: -- Мы вернемся еще -- разумейте... Апрель 1937 -------- x x x Я к губам подношу эту зелень -- Эту клейкую клятву листов -- Эту клятвопреступную землю: Мать подснежников, кленов, дубков. Погляди, как я крепну и слепну, Подчиняясь смиренным корням, И не слишком ли великолепно От гремучего парка глазам? А квакуши, как шарики ртути, Голосами сцепляются в шар, И становятся ветками прутья И молочною выдумкой пар. 30 апреля 1937 -------- x x x Клейкой клятвой липнут почки, Вот звезда скатилась: Это мать сказала дочке, Чтоб не торопилась. -- Подожди,-- шепнула внятно Неба половина, И ответил шелест скатный: -- Мне бы только сына... Стану я совсем другою Жизнью величаться. Будет зыбка под ногою Легкою качаться. Будет муж прямой и дикий Кротким и послушным, Без него, как в черной книге, Страшно в мире душном... Подмигнув, на полуслове Запнулась зарница. Старший брат нахмурил брови, Жалится сестрица. Ветер бархатный крыластый Дует в дудку тоже: Чтобы мальчик был лобастый, На двоих похожий. Спросит гром своих знакомых: -- Вы, грома, видали, Чтобы липу до черемух Замуж выдавали? Да из свежих одиночеств Леса -- крики пташьи. Свахи-птицы свищут почесть Льстивую Наташе. И к губам такие липнут Клятвы, что по чести В конском топоте погибнуть Мчатся очи вместе. Все ее торопят часто: -- Ясная Наташа, Выходи, за наше счастье, За здоровье наше! 2 мая 1937 -------- x x x На меня нацелилась груша да черемуха -- Силою рассыпчатой бьет меня без промаха. Кисти вместе с звездами, звезды вместе с кистями,-- Что за двоевластье там? В чьем соцветьи истина? С цвету ли, с размаха ли бьет воздушно-целыми В воздух убиваемый кистенями белыми. И двойного запаха сладость неуживчива: Борется и тянется -- смешана, обрывчива. 4 мая 1937 -------- <Стихи к H. Штемпель> 1 К пустой земле невольно припадая, Неравномерной сладкою походкой Она идет -- чуть-чуть опережая Подругу быструю и юношу-погодка. Ее влечет стесненная свобода Одушевляющего недостатка, И, может статься, ясная догадка В ее походке хочет задержаться -- О том, что эта вешняя погода Для нас -- праматерь гробового свода, И это будет вечно начинаться. 2 Есть женщины сырой земле родные, И каждый шаг их -- гулкое рыданье, Сопровождать воскресших и впервые Приветствовать умерших -- их призванье. И ласки требовать от них преступно, И расставаться с ними непосильно. Сегодня -- ангел, завтра -- червь могильный, А послезавтра только очертанье... Что было поступь -- станет недоступно... Цветы бессмертны, небо целокупно, И все, что будет,-- только обещанье. 4 мая 1937 -------- Стихотворения разных лет -------- x x x Среди лесов, унылых и заброшенных, Пусть остается хлеб в полях некошеным! Мы ждем гостей незваных и непрошеных, Мы ждем гостей! Пускай гниют колосья недозрелые! Они придут на нивы пожелтелые, И не сносить нам, честные и смелые, Своих голов! Они растопчут нивы золотистые, Они разроют кладбища тенистые, Потом развяжет их уста нечистые Кровавый хмель! Они ворвутся в избы почернелые, Зажгут пожар, хмельные, озверелые... Не остановят их седины старца белые, Ни детский плач! Среди лесов, унылых и заброшенных, Мы оставляем хлеб в полях некошеным. Мы ждем гостей незваных и непрошеных, Своих детей! <1906> -------- x x x Тянется лесом дороженька пыльная, Тихо и пусто вокруг, Родина, выплакав слезы обильные, Спит, и во сне, как рабыня бессильная, Ждет неизведанных мук. Вот задрожали березы плакучие И встрепенулися вдруг, Тени легли на дорогу сыпучую: Что-то ползет, надвигается тучею, Что-то наводит испуг... С гордой осанкою, с лицами сытыми... Ноги торчат в стременах. Серую пыль поднимают копытами И колеи оставляют изрытыми... Все на холеных конях. Нет им конца. Заостренными пиками В солнечном свете пестрят. Воздух наполнили песней и криками, И огоньками звериными, дикими Черные очи горят... Прочь! Не тревожьте поддельным веселием Мертвого, рабского сна. Скоро порадуют вас новоселием, Хлебом и солью, крестьянским изделием... Крепче нажать стремена! Скоро столкнется с звериными силами Дело великой любви! Скоро покроется поле могилами, Синие пики обнимутся с вилами И обагрятся в крови! <1906> -------- x x x В непринужденности творящего обмена Суровость Тютчева -- с ребячеством Верлэна -- Скажите -- кто бы мог искусно сочетать, Соединению придав свою печать? А русскому стиху так свойственно величье, Где вешний поцелуй и щебетанье птичье! <1908> -------- x x x О, красавица Сайма, ты лодку мою колыхала, Колыхала мой челн, челн подвижный, игривый и острый, В водном плеске душа колыбельную негу слыхала, И поодаль стояли пустынные скалы, как сестры. Отовсюду звучала старинная песнь -- Калевала: Песнь железа и камня о скорбном порыве титана. И песчаная отмель -- добыча вечернего вала,-- Как невеста, белела на пурпуре водного стана. Как от пьяного солнца бесшумные падали стрелы И на дно опускались и тихое дно зажигали, Как с небесного древа клонилось, как плод перезрелый, Слишком яркое солнце и первые звезды мигали, Я причалил и вышел на берег седой и кудрявый; Я не знаю, как долго, не знаю, кому я молился... Неоглядная Сайма струилась потоками лавы, Белый пар над водою тихонько вставал и клубился. <Ок. 19 апреля 1908, Париж> -------- x x x Мой тихий сон, мой сон ежеминутный -- Невидимый, завороженный лес, Где носится какой-то шорох смутный, Как дивный шелест шелковых завес. В безумных встречах и туманных спорах, На перекрестке удивленных глаз Невидимый и непонятный шорох Под пеплом вспыхнул и уже погас. И как туманом одевает лица, И слово замирает на устах, И кажется -- испуганная птица Метнулась в вечереющих кустах. 1908 (1909?) -------- x x x Из полутемной залы, вдруг, Ты выскользнула в легкой шали -- Мы никому не помешали, Мы не будили спящих слуг... 1908 -------- x x x Довольно лукавить: я знаю, Что мне суждено умереть; И я ничего не скрываю: От Музы мне тайн не иметь... И странно: мне любо сознанье, Что я не умею дышать; Туманное очарованье И таинство есть -- умирать... Я в зыбке качаюсь дремотно, И мудро безмолвствую я: Решается бесповоротно Грядущая вечность моя! (Конец 1908 -- начало 1909) <1911?> -------- x x x Здесь отвратительные жабы В густую падают траву. Когда б не смерть, то никогда бы Мне не узнать, что я живу. Вам до меня какое дело, Земная жизнь и красота? А та напомнить мне сумела, Кто я и кто моя мечта. <1909> -------- x x x Сквозь восковую занавесь, Что нежно так сквозит, Кустарник из тумана весь Заплаканный глядит. Простор, канвой окутанный, Безжизненней кулис, И месяц, весь опутанный, Беспомощно повис. Темнее занавеситься, Все небо охватить И пойманного месяца Совсем не отпустить. 1909 -------- Пилигрим Слишком легким плащом одетый, Повторяю свои обеты. Ветер треплет края одежды -- Не оставить ли нам надежды? Плащ холодный -- пускай скитальцы Безотчетно сжимают пальцы. Ветер веет неутомимо -- Веет вечно и веет мимо. <Лето 1909?> -------- x x x В морозном воздухе растаял легкий дым, И я, печальною свободою томим, Хотел бы вознестись в холодном, тихом гимне, Исчезнуть навсегда, но суждено идти мне По снежной улице, в вечерний этот час Собачий слышен лай и запад не погас И попадаются прохожие навстречу... Не говори со мной! Что я тебе отвечу? 1909 -------- x x x В безветрии моих садов Искуственная никнет роза; Над ней не тяготит угроза Неизрекаемых часов. В юдоли дольней бытия Она участвует невольно; Над нею небо безглагольно И ясно,-- и вокруг нея Немногое, на чем печать Моих пугливых вдохновений И трепетных прикосновений, Привыкших только отмечать. <Октябрь?> 1909 -------- x x x Истончается тонкий тлен -- Фиолетовый гобелен, К нам -- на воды и на леса -- Опускаются небеса. Нерешительная рука Эти вывела облака. И печальный встречает взор Отуманенный их узор. Недоволен стою и тих, Я, создатель миров моих,-- Где искусственны небеса И хрустальная спит роса. <Не позднее 13 августа> 1909 -------- x x x Ты улыбаешься кому, О, путешественник веселый? Тебе неведомые долы Благословляешь почему? Никто тебя не проведет По зеленеющим долинам, И рокотаньем соловьиным Никто тебя не позовет,-- Когда, закутанный плащом, Не согревающим, но милым, К повелевающим светилам Смиренным возлетишь лучом. <Не позднее 13 августа> 1909 -------- x x x В холодных переливах лир Какая замирает осень! Как сладостен и как несносен Ее золотострунный клир! Она поет в церковных хорах И в монастырских вечерах И, рассыпая в урны прах, Печатает вино в амфорах. Как успокоенный сосуд С уже отстоенным раствором, Духовное -- доступно взорам, И очертания живут. Колосья -- так недавно сжаты, Рядами ровными лежат; И пальцы тонкие дрожат, К таким же, как они, прижаты. <Не позднее 22 октября> 1909 -------- x x x В просторах сумеречной залы Почтительная тишина. Как в ожидании вина, Пустые зыблются кристаллы; Окровавленными в лучах Вытягивая безнадежно Уста, открывшиеся нежно На целомудренных стеблях: Смотрите: мы упоены Вином, которого не влили. Что может быть слабее лилий И сладостнее тишины? <Не позднее 13 августа> 1909 -------- x x x Озарены луной ночевья Бесшумной мыши полевой; Прозрачными стоят деревья, Овеянные темнотой,-- Когда рябина, развивая Листы, которые умрут, Завидует, перебирая Их выхоленный изумруд,-- Печальной участи скитальцев И нежной участи детей; И тысячи зеленых пальцев Колеблет множество ветвей. <Не позднее 22 октября> 1909 -------- x x x Твоя веселая нежность Смутила меня: К чему печальные речи, Когда глаза Горят, как свечи, Среди белого дня? Среди белого дня... И та -- далече -- Одна слеза, Воспоминание встречи; И, плечи клоня, Приподымает их нежность. <Не позднее 22 октября> 1909 -------- x x x Не говорите мне о вечности -- Я не могу ее вместить. Но как же вечность не простить Моей любви, моей беспечности? Я слышу, как она растет И полуночным валом катится, Но -- слишком дорого поплатится, Кто слишком близко подойдет. И тихим отголоскам шума я Издалека бываю рад -- Ее пенящихся громад,-- О милом и ничтожном думая. <Не позднее 22 октября> 1909 -------- x x x На влажный камень возведенный, Амур, печальный и нагой, Своей младенческой ногой Переступает, удивленный Тому, что в мире старость есть -- Зеленый мох и влажный камень. И сердца незаконный пламень -- Его ребяческая месть. И начинает ветер грубый В наивные долины дуть: Нельзя достаточно сомкнуть Свои страдальческие губы. <Не позднее 22 октября> 1909 -------- x x x Бесшумное веретено Отпущено моей рукою. И -- мною ли оживлено -- Переливается оно Безостановочной волною -- Веретено. Все одинаково темно; Все в мире переплетено Моею собственной рукою; И, непрерывно и одно, Обуреваемое мною Остановить мне не дано -- Веретено. <Не позднее 22 октября> 1909 -------- x x x Если утро зимнее темно, То -- холодное твое окно Выглядит, как строгое панно: Зеленеет плющ перед окном; И стоят под ледяным стеклом Тихие деревья под чехлом -- Ото всех ветров защищены, Ото всяких бед ограждены И ветвями переплетены. Полусвет становится лучист. Перед самой рамой -- шелковист -- Содрогается последний лист. <Не позднее 12 ноября> 1909 -------- x x x Пустует место. Вечер длится, Твоим отсутствием томим. Назначенный устам твоим Напиток на столе дымится. Так ворожащими шагами Пустынницы не подойдешь; И на стекле не проведешь Узора спящими губами; Напрасно резвые извивы -- Покуда он еще дымит -- В пустынном воздухе чертит Напиток долготерпеливый. <Не позднее 12 ноября> 1909 -------- x x x В смиренномудрых высотах Зажглись осенние Плеяды. И нету никакой отрады, И нету горечи в мирах, Во всем однообразный смысл И совершается свобода: Не воплощает ли природа Гармонию высоких числ? Но выпал снег -- и нагота Деревьев траурною стала; Напрасно вечером зияла Небес златая пустота; И белый, черный, золотой -- Печальнейшее из созвучий -- Отозвалося неминучей И окончательной зимой. <Не позднее 12 ноября> 1909 -------- x x x Дыханье вещее в стихах моих Животворящего их духа, Ты прикасаешься сердец каких, Какого достигаешь слуха? Или пустыннее напева ты Тех раковин, в песке поющих, Что круг очерченной им красоты Не разомкнули для живущих? <Не позднее 12 ноября> 1909 -------- x x x Нету иного пути, Как через руку твою -- Как же иначе найти Милую землю мою? Плыть к дорогим берегам, Если захочешь помочь: Руку приблизив к устам, Не отнимай ее прочь. Тонкие пальцы дрожат; Хрупкое тело живет: Лодка, скользящая над Тихою бездною вод. <Не позднее 13 декабря> 1909 -------- x x x Что музыка нежных Моих славословий И волны любови В напевах мятежных, Когда мне оттуда Протянуты руки, Откуда и звуки И волны откуда,-- И сумерки тканей Пронизаны телом -- В сиянии белом Твоих трепетаний? <Не позднее 13 декабря> 1909 -------- x x x На темном небе, как узор, Деревья траурные вышиты. Зачем же выше и все выше ты Возводишь изумленный взор? -- Вверху -- такая темнота,-- Ты скажешь,-- время опрокинула И, словно ночь, на день нахлынула Холмов холодная черта. Высоких, неживых дерев Темнеющее рвется кружево: О, месяц, только ты не суживай Серпа, внезапно почернев! <Не позднее 17 декабря> 1909 -------- x x x Где вырывается из плена Потока шумное стекло, Клубящаяся стынет пена, Как лебединое крыло. О, время, завистью не мучай Того, кто вовремя застыл. Нас пеною воздвигнул случай И кружевом соединил. <1910> -------- x x x Когда мозаик никнут травы И церковь гулкая пуста, Я в темноте, как змей лукавый, Влачусь к подножию Креста. Я пью монашескую нежность В сосредоточенных сердцах, Как кипариса безнадежность В неумолимых высотах. Люблю изогнутые брови И краску на лице Святых, И пятна золота и крови На теле статуй восковых. Быть может, только призрак плоти Обманывает нас в мечтах, Просвечивая меж лохмотий, И дышит в роковых страстях. <Лето 1910, Лугано> -------- x x x Под грозовыми облаками Несется клекот вещих птиц: Довольно огненных страниц Уж перевернуто веками! В священном страхе зверь живет -- И каждый совершил душою, Как ласточка перед грозою, Неописуемый полет. Когда же солнце вас расплавит, Серебряные облака, И будет вышина легка, И крылья тишина расправит? <Не позднее 5 августа 1910> -------- x x x Единственной отрадой Отныне сердцу дан, Неутомимо падай, Таинственный фонтан. Высокими снопами Взлетай и упадай И всеми голосами Вдруг -- сразу умолкай. Но ризой думы важной Всю душу мне одень, Как лиственницы влажно- Трепещущая сень. <Июль> 1910 -------- x x x Над алтарем дымящихся зыбей Приносит жертву кроткий бог морей. Глухое море, как вино, кипит. Над морем солнце, как орел, дрожит, И только стелется морской туман, И раздается тишины тимпан; И только небо сердцем голубым Усыновляет моря белый дым. И шире океан, когда уснул, И, сдержанный, величественней гул; И в небесах, торжествен и тяжел, Как из металла вылитый орел. <Не позднее июня> 1910 -------- x x x Когда укор колоколов Нахлынет с древних колоколен, И самый воздух гулом болен, И нету ни молитв, ни слов -- Я уничтожен, заглушен. Вино, и крепче и тяжеле Сердечного коснулось хмеля -- И снова я не утолен. Я не хочу моих святынь, Мои обеты я нарушу -- И мне переполняет душу Неизъяснимая полынь. <Не позднее 5 августа 1910> -------- x x x Мне стало страшно жизнь отжить -- И с дерева, как лист, отпрянуть, И ничего не полюбить, И безымянным камнем кануть; И в пустоте, как на кресте, Живую душу распиная, Как Моисей на высоте, Исчезнуть в облаке Синая. И я слежу -- со всем живым Меня связующие нити, И бытия узорный дым На мраморной сличаю плите; И содроганья теплых птиц Улавливаю через сети, И с истлевающих страниц Притягиваю прах столетий. <Не позднее 5 августа 1910> -------- x x x Я вижу каменное небо Над тусклой паутиной вод. В тисках постылого Эреба Душа томительно живет. Я понимаю этот ужас И постигаю эту связь: И небо падает, не рушась, И море плещет, не пенясь. О, крылья, бледные химеры На грубом золоте песка, И паруса трилистник серый, Распятый, как моя тоска! <Не позднее 5 августа 1910> -------- x x x Листьев сочувственный шорох Угадывать сердцем привык, В темных читаю узорах Смиренного сердца язык. Верные, четкие мысли -- Прозрачная, строгая ткань... Острые листья исчисли -- Словами играть перестань. К высям просвета какого Уходит твой лиственный шум -- Темное дерево слова, Ослепшее дерево дум? Май 1910, Гельсингфорс -------- x x x Вечер нежный. Сумрак важный. Гул за гулом. Вал за валом. И в лицо нам ветер влажный Бьет соленым покрывалом. Все погасло. Все смешалось. Волны берегом хмелели. В нас вошла слепая радость -- И сердца отяжелели. Оглушил нас хаос темный, Одурманил воздух пьяный, Убаюкал хор огромный: Флейты, лютни и тимпаны... <Не позднее 5 августа 1910> -------- x x x С. П. Каблукову Убиты медью вечерней И сломаны венчики слов. И тело требует терний, И вера -- безумных цветов. Упасть на древние плиты И к страстному Богу воззвать, И знать, что молитвой слиты Все чувства в одну благодать! Растет прилив славословий -- И вновь, в ожиданьи конца, Вином божественной крови Его -- тяжелеют сердца; И храм, как корабль огромный, Несется в пучине веков. И парус духа бездомный Все ветры изведать готов. <Июль> 1910, Ганге -------- x x x <С. П. Каблукову> ........................ Я помню берег вековой И скал глубокие морщины, Где, покрывая шум морской, Ваш раздавался голос львиный. И Ваши бледные черты И, в острых взорах византийца, Огонь духовной красоты -- Запомнятся и будут сниться. Вы чувствовали тайны нить, Вы чуяли рожденье слова... Лишь тот умеет похвалить, Чье осуждение сурово. <Август> 1910, Берлин -------- x x x Как облаком сердце одето И камнем прикинулась плоть, Пока назначенье поэта Ему не откроет Господь: Какая-то страсть налетела, Какая-то тяжесть жива; И призраки требуют тела, И плоти причастны слова. Как женщины, жаждут предметы, Как ласки, заветных имен. Но тайные ловит приметы Поэт, в темноту погружен. Он ждет сокровенного знака, На песнь, как на подвиг, готов: И дышит таинственность брака В простом сочетании слов. <Не позднее 5 августа 1910> -------- x x x Неумолимые слова... Окаменела Иудея, И, с каждым мигом тяжелея, Его поникла голова. Стояли воины кругом На страже стынущего тела; Как венчик, голова висела На стебле тонком и чужом. И царствовал, и никнул Он, Как лилия в родимый омут, И глубина, где стебли тонут, Торжествовала свой закон. <Август> 1910, Целендорф -------- x x x В самом себе, как змей, таясь, Вокруг себя, как плющ, виясь,-- Я подымаюсь над собою: Себя хочу, к себе лечу, Крылами темными плещу, Расширенными над водою; И, как испуганный орел, Вернувшись, больше не нашел Гнезда, сорвавшегося в бездну,-- Омоюсь молнии огнем И, заклиная тяжкий гром, В холодном облаке исчезну! Август 1910, <Берлин> -------- Змей Осенний сумрак -- ржавое железо Скрипит, поет и разъедает плоть... Что весь соблазн и все богатства Креза Пред лезвием твоей тоски, Господь! Я как змеей танцующей измучен И перед ней, тоскуя, трепещу, Я не хочу души своей излучин, И разума, и Музы не хочу. Достаточно лукавых отрицаний Распутывать извилистый клубок; Нет стройных слов для жалоб и признаний, И кубок мой тяжел и неглубок. К чему дышать? На жестких камнях пляшет Больной удав, свиваясь и клубясь; Качается, и тело опояшет, И падает, внезапно утомясь. И бесполезно, накануне казни, Видением и пеньем потрясен, Я слушаю, как узник, без боязни Железа визг и ветра темный стон. 1910 -------- x x x В изголовьи Черное Распятье, В сердце жар, и в мыслях пустота,-- И ложится тонкое проклятье -- Пыльный след на дерево Креста. Ах, зачем на стеклах дым морозный Так похож на мозаичный сон! Ах, зачем молчанья голос грозный Безнадежной негой растворен! И слова евангельской латыни Прозвучали, как морской прибой; И волной нахлынувшей святыни Поднят был корабль безумный мой: Нет, не парус, распятый и серый, В неизвестный край меня влечет -- Страшен мне "подводный камень веры"1 Роковой ее круговорот! Ноябрь 1910, Петербург 1 Тютчев (прим. О. Мандельштама) -------- x x x Темных уз земного заточенья Я ничем преодолеть не мог, И тяжелым панцирем презренья Я окован с головы до ног. Иногда со мной бывает нежен И меня преследует двойник; Как и я -- он так же неизбежен И ко мне внимательно приник. И, глухую затаив развязку, Сам себя я вызвал на турнир; С самого себя срываю маску И презрительный лелею мир. Я своей печали недостоин, И моя последняя мечта -- Роковой и краткий гул пробоин Моего узорного щита. <1910?> -------- x x x Медленно урна пустая, Вращаясь над тусклой поляной, Сеет, надменно мерцая, Туманы в лазури ледяной. Тянет, чарует и манит -- Непонят, невынут, нетронут -- Жребий,-- и небо обманет, И взоры в возможном потонут. Что расскажу я о вечных, Заочных, заоблачных странах: Весь я в порывах конечных, В соблазнах, изменах и ранах. Выбор мой труден и беден. И тусклый простор безучастен. Стыну -- и взор мой победен. И круг мой обыденный страстен. 11 февраля 1911 -------- x x x Когда подымаю, Опускаю взор -- Я двух чаш встречаю Зыбкий разговор. И мукою в мире Взнесены мои Тяжелые гири, Шаткие ладьи. Знают души наши Отчаянья власть: И поднятой чаше Суждено упасть. Есть в тяжести радость, И в паденьи есть Колебаний сладость -- Острой стрелки месть! Июнь 1911 -------- x x x Душу от внешних условий Освободить я умею: Пенье -- кипение крови Слышу -- и быстро хмелею. И вещества, мне родного Где-то на грани томленья, В цепь сочетаются снова Первоначальные звенья. Там в беспристрастном эфире Взвешены сущности наши -- Брошены звездные гири На задрожавшие чаши; И в ликованьи предела Есть упоение жизни: Воспоминание тела О... неизменной отчизне... Июль 1911 -------- x x x Я знаю, что обман в видении немыслим И ткань моей мечты прозрачна и прочна; Что с дивной легкостью мы, созидая, числим И достигает звезд полет веретена,-- Когда, овеяно потусторонним ветром, Оно оторвалось от медленной земли, И раскрывается неуловимым метром Рай -- распростертому в уныньи и в пыли. Так ринемся скорей из области томленья -- По мановению эфирного гонца -- В край, где слагаются заоблачные звенья И башни высятся заочного дворца! Несозданных миров отмститель будь, художник,-- Несуществующим существованье дай; Туманным облаком окутай свой треножник И падающих звезд пойми летучий рай! Июль 1911 -------- x x x Ты прошла сквозь облако тумана. На ланитах нежные румяна. Светит день холодный и недужный. Я брожу свободный и ненужный... Злая осень ворожит над нами, Угрожает спелыми плодами, Говорит вершинами с вершиной И в глаза целует паутиной. Как застыл тревожной жизни танец! Как на всем играет твой румянец! Как сквозит и в облаке тумана Ярких дней сияющая рана! 4 августа 1911 -------- x x x Не спрашивай: ты знаешь, Что нежность безотчетна, И как ты называешь Мой трепет -- все равно; И для чего признанье, Когда бесповоротно Мое существованье Тобою решено? Дай руку мне. Что страсти? Танцующие змеи! И таинство их власти -- Убийственный магнит! И, змей тревожный танец Остановить не смея, Я созерцаю глянец Девических ланит. 7 августа 1911 -------- x x x В лазури месяц новый Ясен и высок. Радуют подковы Звонкий грунт дорог. Глубоко вздохнул я -- В небе голубом Словно зачерпнул я Серебряным ковшом! Счастия тяжелый Я надел венец. В кузнице веселой Работает кузнец. Радость бессвязна, Бездна не страшна. Однообразно- Звучно царство сна! 12 ноября 1911 * Поздний вариант: стихотворение названо "Кузнец", отличается последней строфой и датировкой: Круглое братство Он для всех кует. Легкий месяц, здравствуй! Здравствуй, Новый год! Ноябрь 1911, 1922 -------- x x x Стрекозы быстрыми кругами Тревожат черный блеск пруда, И вздрагивает, тростниками Чуть окаймленная, вода. То -- пряжу за собою тянут И словно паутину ткут, То -- распластавшись -- в омут канут -- И волны траур свой сомкнут. И я, какой-то невеселый, Томлюсь и падаю в глуши -- Как будто чувствую уколы И холод в тайниках души... 1911 -------- x x x Тысячеструйный поток -- Журчала весенняя ласка. Скользнула-мелькнула коляска, Легкая, как мотылек. Я улыбнулся весне, Я оглянулся украдкой,-- Женщина гладкой перчаткой Правила, точно во сне. В путь убегала она, В траурный шелк одета, Тонкая вуалета -- Тоже была черна... <1912 (1911?)> -------- x x x Когда показывают восемь Часы собора-исполина, Мы в полусне твой призрак носим, Чужого города картина. В руках плетеные корзинки, Служанки спорят с продавцами, Воркуют голуби на рынке И плещут сизыми крылами. Хлеба, серебряные рыбы, Плоды и овощи простые, Крестьяне -- каменные глыбы И краски темные, живые. А в сетке пестрого тумана Сгрудилась ласковая стая, Как будто площадь утром рано -- Торговли скиния святая. <1912> -------- Шарманка Шарманка, жалобное пенье, Тягучих арий дребедень,-- Как безобразное виденье, Осеннюю тревожит сень... Чтоб всколыхнула на мгновенье Та песня вод стоячих лень, Сентиментальное волненье Туманной музыкой одень. Какой обыкновенный день! Как невозможно вдохновенье -- В мозгу игла, брожу как тень. Я бы приветствовал кремень Точильщика -- как избавленье: Бродяга -- я люблю движенье. 16 июня 1912 -------- x x x А. Ахматовой Как черный ангел на снегу Ты показалась мне сегодня, И утаить я не могу-- Есть на тебе печать Господня. Такая странная печать -- Как бы дарованная свыше,-- Что, кажется, в церковной