Смолкли. Брат откроет сказок Разных дивных книжку. Прочитает их и чтенью Учить будет Бишку. Кто состряпал эти стишонки и кто намалевал под ними розовую девочку и кудрявого мальчика - неизвестно. На обложке есть только одно имя - и довольно громкое: "И. Д. Сытин". И это естественно. Лубочная книжка Сытина была просто товаром, как "мыло Жукова" и "чай Высоцкого". А сколько еще мелких, менее известных издателей наживалось на дешевой детской книжке. <> 10 <> С каждым годом все больше проникал в область детской литературы многоликий издатель-коммерсант. Это он фабриковал для деревни на одних и тех же машинах пестрый верноподданнический календарь и такую же пеструю сказку, в которой Иван-царевич был похож на казачьего урядника Кузьму Крючкова. Это он изготовлял для городской молодежи целые комплекты сыщиков - Пинкертонов, Холмсов и Ников Картеров по три копейки или по пятаку за выпуск. Это он же печатал на меловой бумаге и переплетал в голубой коленкор с золотым тиснением серии институтских повестей "Лизочкино счастье", "Княжна Джаваха", "Люда Влассовская" [26]. Это он поручал покорным и безответным переводчицам сокращать, перерабатывать и переписывать для "Золотой библиотеки" классиков, полуклассиков и просто любимцев читающей детворы. Бедные переводчицы бойко, по-институтски владели иностранным языком и совсем не владели своим собственным - русским, но все-таки переводили и пересказывали. Это он, умный, энергичный и бессовестный издатель, издавал детские журналы, передовые и черносотенные. В черносотенных у него хозяйничали дамы-патриотки, в передовых - дамы-либералки. Патриотки стряпали литературу по образцу казенной гимназии, либералки - по образцу частной. Не то что от идей Новикова, но и от Ушинского почти ничего не оставалось ко времени полного расцвета предреволюционной издательской промышленности. Правда, изредка еще поступали в детскую библиотеку богатые или скромные вклады из большой русской литературы. Но это были вклады единовременные, и общий уровень детской книги от этого почти не повышался. Мамин-Сибиряк и в детских книгах был тем же, что и в повестях для взрослых. Он знал быт и язык настоящих охотников, золотоискателей, сибирских крестьян и щедро делился с маленькими читателями своим опытом. А дамы-писательницы радовались тому, что рядом с ними на полке стоит такой матерый беллетрист, как Мамин-Сибиряк, но ничему у него не учились и по-прежнему верили в свою дачную деревню, где восьмилетние няньки, украшая белоголовых питомцев венками из васильков, жеманно произносили: - Ишь большеротый! Ну и ребенок, каприза! Писатель покрупнее Мамина-Сибиряка - Антон Чехов - подарил детям "Каштанку", но "Каштанка" была в детской литературе одна, а рыночных Бишек и Дружков - целые своры. Детскую литературу делали в то время не Антон Чехов, не Короленко, неКуприн, не Мамин-Сибиряк, а Чарская, Клавдия Лукашевич и множество безымянных ремесленников. <> 11 <> Перелистываешь, пересматриваешь, перечитываешь всю эту золотопереплетенную, раскрашенную и в своем роде занимательную литературу и думаешь о том, насколько выше, чище и принципиальнее были, взлелеянные учениками Локка [27] и Руссо [28], детские книги конца восемнадцатого и начала девятнадцатого столетия. В это время книга для детей была сухой, нравоучительной, схематичной, но у нее были свои воспитательные задачи, свои идеи и строгий вкус. Эпоха эта стремилась к созданию энциклопедии, к созданию целостного мировоззрения. А к концу прошлого и началу нынешнего столетия энциклопедию заменил универсальный магазин Мюра и Мерилиза, а иногда и просто базар. Нет, из этой фальшивой, потребительской литературы, искажающей и упрощающей мир, ничего не возьмешь. Мы можем и должны позаимствовать из библиотеки прошлого классиков и народный эпос. Но брать классическое наследие надо из первоисточников. Старая детская литература ухитрилась превратить свифтовских лилипутов просто в мурзилок, а Робинзона - в дачника. Мы должны научиться так переводить и пересказывать классиков, чтобы наши дети узнали подлинного Свифта-сатирика, подлинного Дефо-философа. А для того, чтобы ребята справились с книгой далекого времени и чуждой философии, чтобы они не застревали в дебрях благочестивых робинзоновских рассуждений, мы должны научиться по-новому подавать классиков. И это будет возможным только тогда, когда редактирование, пересказ, перевод и предисловие станут у нас делом большого искусства, а не механической фабрикации. Особенно это относится к фольклору - к сказке. Поднимать весь огромный вопрос о значении сказки здесь немыслимо. Скажу только одно. Запасы народного эпоса, русского и иностранного, неисчерпаемы. В нем отразились и различные мировоззрения, и разные времена, и разные события. Мы должны брать из эпоса то, что нам интересно и нужно, но брать без педантизма, без трусости, не пытаясь мелко расшифровать богатый смысл, доверяя качеству материала и уважая читателя. Если послушать педагога-педанта, - нельзя печатать, ни одной народной сказки. В каждой он заметит единственную черту - и всегда порочную. То сказка для него слишком жестокая, то слишком добродушная, то слишком печальная, то слишком веселая. В одной сказке он усмотрит презрение к немецкому крестьянину Гансу, который выведен дураком, а другая сказка покажется ему безнравственной, потому что Ганс оказался в ней слишком умным и обманул помещика-дурака. Сказки бояться нечего, сказка - большое богатство. Надо только выбирать ее с умом и тактом, учитывая возраст читателей, городских и деревенских. А прежде всего надо снять с народной сказки налет сусальности, который появился тогда, когда ее приноравливали к буржуазной детской. Надо разгримировать братьев Гримм [29]. <> 12 <> Но, при всем богатстве классического наследства, оно, разумеется, не может быть основным капиталом советской литературы для детей. Мы возьмем из него героику, сатиру, юмор, словесную игру, меткую пословицу. Мы возьмем богатую сюжетом повесть о временах, событиях и людях у Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Льва Толстого, Тургенева, Лескова, Короленко, Гаршина, Чехова, Горького, Куприна - у всех, кто может быть близок и понятен ребенку и подростку. Мы возьмем романтически-авантюрную и фантастическую повесть, выбрав лучшее из Купера, Вальтера Скотта, Стивенсона, Эдгара По, Жюля Верна, Майн Рида, Киплинга, Уэллса, Джека Лондона, и это будет самым верным способом борьбы с той "приключенческой" бульварной литературой, которая еще проникает в детскую среду самотеком, подпольно, минуя библиотекарей и педагогов. Шире и полнее, чем когда-либо до нашего времени, мы откроем доступ в детскую библиотеку значительным произведениям мировой литературы. То, что было когда-то достоянием немногих любителей словесности, мы должны превратить в средство воспитания мысли, воли, воображения и вкуса. Можно использовать в пересказе такие вещи, которых как огня боялась буржуазная детская, - например, "Гаргантюа и Пантагрюэля" Рабле, можно дать детям исландские саги, испанский плутовской роман, избранные итальянские новеллы эпохи Возрождения, былины и легенды, песни и сказания народов СССР [30]. Такое расширение инвентаря детской библиотеки сделает нашего ребенка полноправным наследником того, что скопило для нас прошлое. Но нельзя жить только наследством, как бы велико оно ни было. Мы должны сами создавать свой нынешний и завтрашний день - новую литературу, которая полно отразит наше время и даже заглянет далеко в будущее. Нечего и говорить, что необходимо дать детям наиболее значительные книги современных советских авторов, пишущих для взрослых, дать их в отборе, соответствующем возрасту, и не случайными выпусками, а в обдуманной системе. Однако самый тщательный отбор таких рассказов и повестей не даст нам возможности собрать библиотеку, способную удовлетворить запросы и потребности растущею человека. Ведь в лучшем случае они будут доступны только ребятам старшего возраста. А между тем книга насущно нужна детям чуть ли не с трех лет. Стало быть, для младших возрастов нам надо создать особую литературу - детскую, но такую, которая избежала бы пороков, столь характерных для специфически детских книжек прежнего времени, - слащавогосюсюканья, сусальности и фальши. Наша детская литература должна быть простой, а не упрощенной, жизнерадостной, но не идиллической. Она должна быть подлинным искусством, а не убогой самодельщиной. Кое-что в этом направлении уже сделано. В начале статьи я сказал, что нашим детям нечего читать. И это правда: чтения у нас мало. В предреволюционные годы детского чтения было сколько угодно. Но детской литературы, в сущности, не было, - нельзя же назвать искусством дамское рукоделие! У нас наоборот: литература есть. Есть детские книги, которые вошли на равных правах в нашу большую литературу и завоевали множество читателей во всех краях Советского Союза. А послушайте, что говорят наши друзья за рубежом о лучших образцах нашей детской книги, посмотрите, как жадно их переводят и для детей, и для взрослых: в них видят замечательный опыт художественной и педагогической ценности. Зато литературного ширпотреба (то есть широкого выбора книг на все возрасты, на все интересы) у нас действительно еще нет. Но это не беда: есть литература - будет и литературный ширпотреб. И можно надеяться, что он будет иного качества, чем тот, которым пользовались дети до революции. Не те дрожжи положены. Широкая литература для чтения возникнет у нас из опытов, которые делаются сейчас ценою многих тяжелых затрат и усилий. Нелегко было перевести литературу для детей с прописных истин и прописной морали, которыми мирно жила из года в год буржуазная детская, на путь больших проблем, открыть перед детьми ворота в жизнь взрослых, показать им не только цели, но и все трудности нашей работы, нашей борьбы. Нелегко было перейти с привычного уютного шепотка на голос, внятный миллионам, с комнатного "задушевного слова" на трансляцию, рассчитанную на самые далекие углы СССР. <> 13 <> Пятнадцать, шестнадцать лет - срок небольшой. В западную детскую литературу и в нашу дореволюционную не то что пятнадцать лет, но и пятьдесят вносили не много заметных перемен. Почти до самой революции у нас появлялись детские пьесы, - помнится, г-жи Лялиной, - очень похожие на комедии императрицы Екатерины. В первом явлении на пустой сцене стояла молодая горничная и рассуждала вслух о событиях в семье господ, порицала ветреность и хвалила постоянство. Это были пьесы столетней выдержки. Еще в недавние времена в бельгийских Арденнах я видел, как две девочки на каникулах читали знаменитые книжки графини Сегюр [31]. Одна читала "Проказы Софи", другая - "Примерных девочек". По дороге мимо нашей гостиницы шныряли "паккарды" и "фиаты" самого последнего выпуска, из-за речки на асфальтовую дорогу смотрела железобетонная Мадонна, а бельгийские девочки мирно читали книжки, которыми увлекались когда-то их прабабушки, не знавшие ничего, кроме конной тяги. Течение в детской литературе было всегда очень медленное, как в какой-нибудь илистой речонке, где щепка или пробка болтается целый день на одном месте. "Маленькие Сюзанны" и "Сонины проказы" и были такими щепками и пробками, которые покачивались на виду почти целое столетие. Еще Белинский мечтал о том, чтобы вся эта жеманная болтовня была заменена настоящей литературой, наделенной чувством, воображением, мыслью. Но только в последние годы осуществились наконец эти давние надежды: навсегда сданы в архив сни-сходительные наставления бабушек и тетушек. Опустели книжные полки. Взрослая литература - та сохранила много книг и людей, которые писали эти книги. Детская же литература переменила три четверти своего инвентаря, и живого и мертвого, - и книги и людей. Идеология ее была совершенно очевидна, а художественные достоинства настолько сомнительны, что ее не могла спасти никакая охрана старины и академических ценностей. И все же, - несмотря на то, что строить пришлось почти заново, - детская литература у нас перестает быть тем небольшим прикладным делом, которым занимались ремесленники, писавшие стихи и рассказы под диктовку педагогических резонеров или по заказу коммерсантов. Она становится звеном нашей воспитательной системы, участком нашего строительства, одной из областей нашего искусства. Педагогическая роль не умаляет ее художественного значения. Лучшие писатели понимают высокие воспитательные задачи литературы в стране, где все строится заново. Это отнюдь не значит, что литература должна быть назидательной, наставительной, навязчивой. Правда, каждая наша хорошая книжка пока еще теряется среди всякой дидактики, едва прикрытой или вовсе голой. Разоблачать дидактику прикрытую или демонстрировать явную я здесь не собираюсь. Важнее поговорить о книгах, которые можно считать началом советской литературы для детей. <> 14 <> Прежняя книжная полка была разделена плотной перегородкой на две обособленные части: одна часть быланарядная, другая - солидная. Нарядные книги - повести и рассказы; солидные - научно-популярные книги. Беллетристика занималась преимущественно вопросами морали и карьеры. А научно-популярная книга популярно излагала вопросы мироздания, интересовалась больше человечеством, чем людьми, и пугала читателя длинными названиями. Нашу книжную полку так разделить нельзя. На какую половину - беллетристическую или научнопопулярную - вы поместили бы, скажем, книгу Паустовского о заливе Кара-Бугаз? В ней и документы о моряках и ученых, первых исследователях мертвого залива, и рассказ о пленниках Деникина на голом острове Кара-Бугаз, и очерк о людях, создающих в соленых песках промышленный центр. Есть даже страницы о будущем, пока только воображаемом, но уже близком и возможном. А "Рассказ о великом плане" Ильина? Заглавие эпическое. Оно невольно вызывает в памяти такие названия, как "Повесть о двух городах" [32], или уводит нас еще дальше в прошлое - к сказанию об Окассене и Николет [33]. Между тем книга наполнена самыми последними новостями, сводками, цифрами, экономическими терминами. Как и на чем держится материал? Быть может, это просто механический монтаж, заимствованный у кинохроники? Нет, внутри каждого привычного термина, внутри каждой цифры оказываются времена, люди, вещи - все вплоть до пейзажа, - а общая тема "рассказа" - столкновение двух социальных систем, переделка природы и человека. Такую книгу не поставишь на полку политической экономии, техники или географии, хотя в ней есть и первое, и второе, и третье. Я назвал две книжки. Обе они оказались бы в положении беспризорных в старом каталоге детской библиотеки. У них как будто нет жанра. На самом жеделе они вовсе не сидят между двух стульев. Они явственно тяготеют к одному литературному жанру - к энциклопедии. Я, конечно, имею в виду не ту словарно-справочную энциклопедию, которая дает кучу сведений в алфавитном порядке. Энциклопедия, которая нужна детям нашего времени и нашей страны, - не перечень, а драматический рассказ, не смесь, а система. Интересно, что из всех наших книг именно такие завоевали популярность не только у нас в стране, но и далеко за ее рубежами. А между тем до революции научно-популярная литература в нашей детской и юношеской библиотеке состояла в значительной своей части из переводов. <> 15 <> Но наряду с книгами широкого масштаба, энциклопедического типа у нас есть книги, решающие более узкую задачу - научную или техническую. Не идут ли они от старых, популяризаторских традиций? Не отрывают ли они вещи от всей цепи жизненных отношений, не враждуют ли с нашими первыми попытками энциклопедической, мировоззренческой литературы? Прочтите книги Бориса Житкова с такими простыми, вполне откровенными названиями, как "Про эту книгу", или "Паровоз", или "Телеграмма", - и вы найдете в них не описание технических процессов, а напряженное действие. Читатель сам берется за рычаги паровоза, сам присутствует при том, как буквы собираются в строчки, строчки - в страницы, страницы - в книгу. Но этого мало. На глазах у читателя сызнова изобретаются телеграф, типографский станок, железная дорога. Труд перестает быть скучной обязанностью. В каждом деле, в каждой вещи таится интереснейшая история поисков, догадок, открытий, о которых говорит и энциклопедическая книга. Есть в Ленинграде Управление мер и весов. Что можно сказать о нем детям? Весы, часы, метры, граммы - скучное дело, кропотливое дело. Но одному из детских писателей - К. Меркульевой [34] - удалось показать, что все часы и все весы в стране находятся под строгим, неусыпным контролем. И главный контролер - Управление мер и весов. Если зазевается этот часовой, - начнут сталкиваться поезда, нельзя будет собрать ни одной машины, аптеки станут не лечить, а отравлять больных. И вот сухой предмет оживает, он уже полон драматического содержания. Другой автор говорит о фарфоровом заводе, да не о заводе, а о том, какой дорогой ценой было завоевано и доведено до наших дней умное и тонкое мастерство ("Китайский секрет" Елены Данько). Я боюсь, что список имен и книг будет утомителен. Но прочтите книги Ильина, рассказывающего о таких важных событиях в жизни человечества, как изобретение искусственного света, письменности, книгопечатания, часов разных систем, механического двигателя, - и вы увидите, что, в сущности, нет никакого разрыва между нашей познавательной и художественной книгой. Та и другая обращены к воображению читателя. Это относится не только к тому, что создал Ильин. Возьмите книги писателя-географа Н. Михайлова [35], "Лесную газету" Виталия Бианки, "Враг под микроскопом" О. Кузнецовой [36]. Все эти книжки лишний раз подтвердят вам, что наша познавательная книга не повторяет и не продолжает старой научно-популярной литературы. Та тяготела к учебнику, эта - к научно-фантастической повести. Та напоминала мирный склад, в котором на полках лежал без движения весь инвентарь "науки и техники". Эта дает науку, технику в росте, в развитии, в борьбе идей. Различие это понимают даже зарубежные критики. В своих отзывах они пишут: "Содержательность этих книг кажется утоляющей после того слабого раствора науки, который преподносит читателям американский писатель для детей". Правда, слова эти сказаны о книжках М. Ильина. Но мы смело можем отнести их к самому типу нашей художественно-научной, нашей очерковой книги. <> 16 <> Итак, выходит, что мы совершенно удовлетворены своей познавательной книгой. За рубежом ее хвалят и переводят, нам она тоже нравится. Чего же больше? Нет, это не так. Мы вовсе не собираемся почить на лаврах. Но мы - люди своего времени и своей страны. Мы умеем радоваться не только завершению дела, но и началу. Я думаю даже, что те, кто не умеет радоваться началу, никогда ничего не построят. Очерковой литературе у нас начало положено. Ее мало, она еще не успела охватить важнейшие темы и важнейшие участки. Ее не так легко разглядеть среди вороха бесцветных и безличных книг, как будто бы решающих те же задачи. Но она есть. А как обстоит дело с беллетристикой? Ведь это тот самый вид литературы, который издавна больше всего привлекает к себе читателей. Есть ли у нас новая, принципиально отличная от старой, повесть для детей? Да, есть. Моя статья - не детальный критический обзор. Цель моя - показать главнейшие повороты в детской и юношеской литературе, которые до сих пор оставались почти незамеченными. Знают ли наши литературные критики, в каком направлении идет советская школьная повесть? Она началась почти одновременно с самой советской школой. Ее писали, как летопись, вчерашние школьники. Поэтому она ничуть не похожа на беллетризованные катехизисы школьных добродетелей и так враждебна идиллическим дамским повестям, воспевающим "золотое детство"! Наши авторы пишут не для того, чтобы поучать, - они сами вместе с читателем решают важнейшие этические задачи, определяют место пятнадцатилетнего школьника в жизни. Разговор человека со своим временем вы найдете в самых различных по характеру повестях молодых и зрелых писателей. Старая школьная повесть, об институте или гимназии, была либо натуралистической, бытовой, либо романтически приподнятой. В первом случае юный герой сидел за партой или стоял у классной доски. Во втором - тот же герой сидел на эффектно нарисованном бутафорском коне, на фоне нарисованных Кавказских гор и сжимал в руке картонный кинжал. В советской повести и конь, и кинжал, и горы - настоящие. Возьмите "Школу" Аркадия Гайдара. В ней школьная жизнь занимает не более четверти книжки. А все остальное - "школа жизни": революция и гражданская война - партизанская борьба и фронт. Как и первая повесть Гайдара "РВС", "Школа" овеяна подлинной романтикой, столь не похожей на олеографии старой детской литературы. "Республика Шкид" Л. Пантелеева и Г. Белых - увлекательная школьная хроника. Но та же "Республика Шкид" - настоящая повесть о Петрограде времен гражданской войны, о заросших травой улицах, о блокаде, о голоде. А вот "Швамбрания" Л. Кассиля. Швамбрания - имя страны. Это - страна выдуманная, игрушечная, утопическая. В ней царит социальная и "возрастная" справедливость, попранная во всем остальном мире. Но приходит революция - она разрушает сочиненную Швамбранию и сама берет на себя задачу восстановления социальной справедливости. Раскроем другую повесть - "Солнечную" К.Чуковского. Санаторий у южного моря. Ребята в гипсовых коробках лежат, привязанные широкими тесемками к больничным койкам. Лежат уже несколько лет. Тут и горбатые, и параличные, и сухорукие дети. Это одна глава повести. Другая глава. Над той же площадкой у моря, над теми же больничными койками покачивается в небе огромный бумажный змей, который кажется маленьким, как почтовая марка. А нитка от змея переходит из рук в руки. "И тот, кто получает рту нитку, сияет, как самовар". Третья глава. Те же ребята - кто в корсете, кто в гипсе, но все в бумажных разноцветных шляпах, все с красными флагами - едут Первого мая на автомобилях в Пантикапейский колхоз. Санаторий - не изолятор. Даже стены больницы и санатория не отгораживают детей от жизни, которой живет вся страна. Большие сдвиги, происходящие в нашей жизни, сказываются и на судьбе тех беспризорных ребят, которые в прежней, дореволюционной повести были бы предоставлены собственной участи или попечению случайно встреченных благодетелей. Интересный замысел положен в основу повести Л. Пантелеева "Часы". Беспризорного Петьку, которому случайно попали в руки чужие часы, ведут в детский дом. Он зарывает часы в землю, во дворе детдома, чтобы на другой день, едва только встанет солнце, бежать. Но на том месте, где были зарыты часы, вырастает за ночь целая гора дров. Петька поневоле вынужден дожидаться, пока дрова сожгут, а тем временем привыкает к оседлой жизни, к новой обстановке, к новой среде. К весне это уже не тот Петька, что был. Он не знает теперь, что делать с золотыми часами, долго носит их в кармане и под конец отдает девочке, дочери владельца. Золотые часы, всю зиму пролежавшие в земле, незаметно перевоспитали Петьку. Среди детских книг о перевоспитании малолетних правонарушителей повесть Пантелеева редкое и счастливое исключение. Перемены, происходящие в душе маленького бродяги, героя этой серьезной, но полной забавных приключений повести, естественны и убедительны и так далеки от какой бы то ни было назидательности. Столь же свободно и правдиво развивается действие в таких повестях, как "Голубая чашка" Гайдара, "Кондуит" Кассиля. "Улица сапожников" Дойвбера Левина [37], в детских книгах Алексея Кожевникова, Лидии Будогоской. Взрослые люди, у которых еще на памяти старые детские книжки, подменявшие реальную жизнь бутафорией, высказывают иной раз тревогу, как бы серьезные задачи и подлинный жизненный материал не сделали детскую книжку слишком взрослой, не убили в ней легкости и праздничности. Но это неверно! Губительны для детской книги назидательная тенденциозность, схема, та схема, которая порой торчит из повести, как вылезшая из дивана пружина. А схемы у нас еще много. Есть авторы, готовые в любую минуту проиллюстрировать в стихах или в прозе любой циркуляр Наркомпроса. Были, скажем, у нас повести во славу бригадного метода классной работы. Конечно, бригадный метод - несомненный факт в истории нашей школы и, как всякий факт, может войти в художественную литературу. Но беда в том, что, кроме бригадного метода, в этих повестях не было ровно ничего - ни людей, ни времени, ни обстановки, ни языка. Не стало в нашей школе бригад - и такая книга утратила всякий смысл. <> 17 <> История школьных лет - с давних пор излюбленное детьми чтение. Но, разумеется, круг интересов у детей значительно шире событий школьной жизни. Им нужна повесть о жизни взрослых. Все мы знаем, с какой жадностью набрасывались и набрасываются сотни тысяч ребят - чуть ли не с девятилетнего возраста - на старые и новые номера "Вокруг света" [38]. Что их привлекает в убористых колонках этого журнала? Приключения, конечно. Пестрота и сложность жизненных положений, разнообразие обстановки, в которой живут и действуют взрослые, их профессиональный опыт - опыт моряка, летчика, инженера, путешественника, охотника. Этот интерес к окружающей жизни вытекает из самых здоровых потребностей растущего человека и должен быть удовлетворен безупречным литературнымматериалом. А между тем и на Западе, и в старой России именно в этой области пышнее всего расцветала спекуляция, создавались самые легковесные и фальшивые "приключенческие повести". Наша детская литература взяла на себя задачу заменить суррогаты повестями, насыщенными жизненным опытом, основанными на подлинном знании и талантливом воображении. Она еще не создана - широкая беллетристика для детей. Но ей уже положено начало. Наша советская действительность, изгоняющая посредников и спекулянтов из промышленности, изгоняет их и из литературы. На смену безымянным компиляторам, которые готовы были писать о чем угодно, ничего не зная и не видя, пришли люди настоящего знания и настоящего опыта. Рассказы Бориса Житкова, тонкого, своеобразного художника и бывалого, много видевшего человека, - это не те условные и надуманные повести из "Мира приключений", где отвлеченные герои действуют среди декоративных скал и водопадов. Его портовый город можно узнать сразу - и по говору людей, и по обстановке. Все у него точно, характерно - и время, и место действия, и облик героев. Детская литература настойчивее, чем всякая другая, требует от писателя подлинного материала, вынесенного из жизни. Недаром в нее вошли именно те писатели из общей литературы, у которых такой материал имеется в избытке (Новиков-Прибой, Неверов, Фадеев, А. Толстой, Н. Тихонов, Сергей Григорьев и др.). Нечто свое, особенное, неповторимое внес в детскую литературу Михаил Пришвин, великий знаток русской природы, охотник, землепроходец, который с полным правом может называться "бывалым человеком". А наряду с профессиональными писателями детская литература привлекает и совсем новых людей, прежде никогда не писавших. Это - краеведы, моряки, летчики, участники научных экспедиций. <> 18 <> Советской литературе для детей всего полтора десятка лет. Она почти ровесница своих старших читателей. И все же эта литература успела уже охватить самые разные читательские возрасты и для каждого из них создать достаточно заметные и уже полюбившиеся детям книги. Это шутливые, озорные поэмы для маленьких старейшего детского писателя Корнея Чуковского. В основе его книжек лежит и настоящее понимание ребенка, и подлинное знание традиций народной детской поэзии. Это необычные по остроте и серьезности замысла детские стихи Владимира Маяковского - книжки о новой морали, политические памфлеты в стихах. Мы знаем стихи - игровые, веселые - молодых поэтов Агнии Барто. Н. Забилы, З. Александровой, Е. Благининой, - стихи, ставшие уже достоянием семьи и детского сада. А для возраста постарше у нас есть романтические повести Аркадия Гайдара, Бориса Житкова, Л. Пантелеева, К. Паустовского, Л. Кассиля, Степана Злобина, Сергея Григорьева. Всех уже и перечислить трудно. Вот только критики детской литературы у нас почти кет. Она целиком сводится к библиографическим рецензиям, рекомендательным ярлыкам, к школьным отметкам, плюсам и минусам. Но ведь ни плюсы, ни минусы не помогают писателю, не намечают новых проблем. Настоящая критика не ставит отметок, - она направляет, селекционирует литературу: настаивает на одних видах и сметает с пути другие. Но для того чтобы заниматься селекцией, чтобы создавать новые и жизнеспособные виды, нужно владеть искусством принципиального и бережного отбора. Мы создаем совсем новую литературу, мы предпринимаем труднейший художественный и воспитательный опыт, возможный только в стране, которая строится заново. Пусть же рядом с нами заново создается и критика детской литературы. Пусть эта критика смело и серьезно определит, какое наследство мы должны принять и с какой наследственностью нам надо бороться. 1933  ^TДЕТИ ОТВЕЧАЮТ ГОРЬКОМУ^U ^TПИОНЕРАМ^U Дорогие ребята! На мой вопрос: какие книги читаете вы и какие хотели бы читать, я получил от вас более двух тысяч единоличных и коллективных писем. Это очень хорошо. Теперь ""Детиздат" знает, что нужно ему делать, и, наверное, вы скоро получите интересные книги. О ваших требованиях будет сделан доклад на съезде писателей, а сейчас для осведомления писателей и родителей о ваших желаниях друг мой, Маршак, печатает часть обработанного им материала, данного вами. Будьте здоровы и бодры, живите дружно, работайте весело, учитесь крепко. С большевистским приветом М. Горький. 1934  Эти книги будут вами написаны и присланы нам. (Из письма школьника) ^T1. ИЗ СЕЛА ОЛЬХИ, ИЗ ГОРОДА КАМНЯ^U В "Правде" и во многих других газетах нашего Союза было напечатано обращение М. Горького к школьникам и пионерам. Горький просил ребят написать ему, чего ждут они от нового издательства детской литературы, какие книги знают и любят. И вот перед нами около двух тысяч писем со всех концов Союза. Из Москвы, из Магнитогорска, из города Камня, из деревни Омужни - ныне колхоз "Возрождение", из села Ольхи, из местечка Смолевичи, с пристани Ильинка в Чувашской АССР, со станции Сары Озек на Турксибе, из Брединских копей. С первого взгляда можно угадать, чьи это письма. В конверты вложены листки, вырванные из школьных тетрадей в клетку, в линейку или в две линейки. Чем меньше корреспондент, тем крупнее и чернее он пишет. Семилетние и восьмилетние вырывают из своих тетрадок, из самой середины, сразу два листка и пишут на них, как на одном длинном листе. Среднюю строчку приходится при Этом пропускать, - она дырявая от проволочек,которыми скрепляют тетрадки. А старшие школьники, из 7-й или 8-й группы, любят писать на маленьких клетчатых листочках из записных книжек. Если письмо получается пространное, на него уходит добрая половина книжки. Но на серьезное дело не жалко! Есть письма, наскоро нацарапанные карандашом. А другие написаны чернилами, да так аккуратно и кругло, что сразу видишь: переписано с черновика, и не один раз переписано. Попадаются письма с самыми неожиданными приложениями. Тут и стихи, и рассказы, и рисунки, и чертежи, и даже фотографические карточки корреспондентов. Два пионера из Тифлиса прислали полный список всех картин, которые они видели в кино за свою двенадцатилетнюю жизнь. Московский школьник Юрий Световидов прислал на отзыв чертеж последнего своего изобретения. Это электрическая мышеловка, которая должна убивать крыс, как электрический стул убивает осужденных в Америке. Ученик 4-й группы Пензенской школы Яков Каждая приложил к своему письму рассказ о том, как он ел лягушку (быль). Старшие школьники вкладывают в письма целые каталоги книг с подробными критическими характеристиками. А самые письма наполнены вопросами и настоятельными требованиями. Ответить всем, кто пишет, не так-то просто. Вся деятельность нового издательства - Детгиза - должна быть ответом на письма детей. Ведь для того и затеяна была эта всесоюзная переписка, чтобы перед началом большой работы над детской книгой узнать, кто ее читатель. И цель достигнута. Правда, из писем трудно сделать точные статистические выводы о том, каковы интересы и вкусы дошкольного и школьного возраста. Писем от дошкольников почти нет, а школьники далеко не всегда рассказывают, сколько им лет, в какой школе, в каком классе они учатся. По крайней мере, десятая доля всей груды писем подписана именем звена, лагеря, детской библиотеки или порядковым числом, обозначающим целый класс. Но не ради статистики начато было все дело. Статистикой - обследованием читательских интересов - у нас еще будут заниматься серьезно и много. А эта переписка больше всего похожа на простой откровенный разговор между литературой и ее читателем. Ребята не заполняют анкетные рубрики, а пишут свободно и весело о себе, о своей библиотеке, освоих товарищах, о том, чем они интересуются и кем собираются быть. Ребят воодушевляет и самый адрес письма - Москва, Горькому - и возможность предъявить к собственному издательству требования, которые будут услышаны и осуществлены. "Максим Горький! Я к тебе обращаюсь с таким вопросом. Как организовалась Красная Армия и как боролась Красная Армия во время гражданской войны? Я пионер Угловского отряда 3-го звена "Буденновец". Я писал письмо, а в сердце горела радость. Привет от пионеров Угловского отряда. Писал Капитонов Кирилл Яковлевич". Когда у человека "в сердце горит радость", он умеет говорить о своих желаниях просто и прямо. Даже трудности орфографии не останавливают его. Младшие ребята пишут еще проще и лаконичнее: "Очень люблю книжки про зверей, очень интересуюсь про слона". Или: "Дорогой Максим Горький! Я люблю смешные книжки. Мне восемь лет. Лиля Чекрызова". Или: "Максим Горький! Мне хочется прочитать сказку про бычка, рассказ про городскую жизнь, стишок про оленя, сказку про волка. Ольга Петрова" (деревня Липняки, Рыбинского района). Всякий, кто знает маленьких детей, скажет, что эти письма выражают подлинные интересы первого читательского возраста. В них нет и тени того снисходительного лицемерия, с которым дети отвечают взрослым на их назойливые вопросы. Такая откровенность позволяет нам на этот раз по-настоящему познакомиться со множеством читателей-детей, вникнуть в их интересы и вкусы, которые они так хорошо умеют прятать от нас, взрослых. Кто же он такой, наш новый читатель, советский ребенок и подросток? Чем отличается он от тех читателей, какими были в его возрасте мы, и от своих сверстников, которые сейчас растут за границей? ^T2. ОХОТНИКИ ЗА КНИГАМИ ^U Самым старшим из корреспондентов Горького лет пятнадцать - шестнадцать, а самым младшим - семь, если не считать нескольких четырехлеток, за которых пишут матери. Но больше всего писем от школьников двенадцати - четырнадцати лет. Это читатели жадные и требовательные. В каждом письме они жалуются, что книг мало. Для тогочтобы получить интересную книжку, они готовы часами сидеть в библиотеке, поджидая, не принесет ли кто-нибудь единственный экземпляр любимой повести. "В библиотеке хорошую книгу _захватить_ очень трудно. Раз только Д. Вознесенскому удалось _ухватить_ книгу Марка Твена. В кооперативе хороших книг тоже нет. Скоро начнется учебный год. В свободный день или в свободное время нам опять нечего делать". Так пишут три пионера из села Ляхи. Что ни письмо, то просьба прислать книг - на 2 рубля, на 81 копейку, "аж на 20 рублей". Что ни письмо, то жалоба. Вместо рассказов и стихов приходится читать учебники. В школе деревни Кемка, Ленинградской области, вся школьная библиотека состоит из четырех книг. Первая книга - "Вопросырайонирования", вторая книга - "Борьба с дифтеритом", третья книга - "Положение женщины в Советском Союзе", а четвертая - случайный, одинокий но- мер журнала "Мурзилка". Вот и все. Я видел собственными глазами эту детскую библиотеку в Кемке. На самодельной полке у стены стояли там, перевязанные тесемочкой, четыре выцветшие брошюрки. Они давно намозолили ребятам глаза, как лозунг: "Кто куда, а я в сберкассу". Их никто даже и не считал за книги. Да и какие ребята стали бы читать про скучное районирование с дифтеритом! Зато уж если забредет в деревенскую школу интересная книга или свежая газета, ее читают "гуртом" - все вместе. "Як грачи посядем, - пишут белорусские пионеры из Пасецкого сельсовета, - одного усадим читать, а все сидим и слушаем коллективно, как родные братья, одного батька дети". На книги охотятся, ищут их у товарищей, записываются в очередь. О книге говорят ласково, любовно: "Хорошая книжечка". "Вот это так книжечка". "Достать бы хоть троечку таких книг!" "Хорошо, кабы книжечки были потолще, чтобы читать их можно было долго, ну хоть бы три-четыре дня". "Очень хочется какого-нибудь журнальчика, чтобы картины в нем были в красках". Но уж если книга не понравилась, о ней говорят гневно и презрительно. Ей не могут простить, что она обманула лучшие ожидания. - Нудьга! Дети уверены, что каждая книжка обязательно должна принести им веселье, дело, новые знания. "Я люблю читать всякие книги, кроме скучных", - пишет школьница 5-й группы, нечаянно повторяя Вольтера. "Живу в Бузиновке, - пишет мальчик. - Мой папа работает здесь начальником политотдела. Ему-то весело, а мне скучно и нечего читать". Интересную книгу читают по два, по три раза. "Эту книгу я читал с большим вниманием. Прочитав ее один раз, я захотел прочитать еще. Прочтя два раза, я остался доволен этой книгой" (Купцов А. П. из Ленинграда. Отзывы на книгу Пантелеева "Часы). Содержание книжки ребята помнят точно. Во многих письмах они пересказывают Горькому целые повести: "Детство" и "В людях" самого же Горького, "Таинственный остров" Жюля Верна, "Дерсу Узала" Арсеньева, "Пакет" Пантелеева, "Рассказ о великом плане" Ильина, "Кара-Бугаз" Паустовского, "Джека Восьмеркина" Смирнова. "Джека" они просят даже продлить,