ты молчишь. Чему смеялся я? Познал ли ночью Своей короткой жизни благодать? Но я давно готов ее отдать. Пусть яркий флаг изорван будет в клочья. Сильны любовь и слава смертных дней, И красота сильна. Но смерть сильней. СОНЕТ О СОНЕТЕ Уж если суждено словам брести В оковах тесных - в рифмах наших дней, И должен век свой коротать в плену Сонет певучий, - как бы нам сплести Сандалии потоньше, понежней Поэзии - для ног ее босых? Проверим лиру, каждую струну, Подумаем, что можем мы спасти Прилежным, слухом, зоркостью очей. Как царь Мидас ревниво в старину Хранил свой клад, беречь мы будем стих. Прочь мертвый лист из лавровых венков! Пока в неволе музы, мы для них Гирлянды роз сплетем взамен оков. СОНЕТ Тому, кто в городе был заточен, Такая радость - видеть над собою Открытый лик небес и на покое Дышать молитвой, тихой, точно сон. И счастлив тот, кто, сладко утомлен, Найдет в траве убежище от зноя И перечтет прекрасное, простое Преданье о любви былых времен. И, возвращаясь к своему крыльцу, Услышав соловья в уснувшей чаще, Следя за тучкой, по небу скользящей, Он погрустит, что к скорому концу Подходит день, чтобы слезой блестящей У ангела скатиться по лицу. ДЕВОНШИРСКОЙ ДЕВУШКЕ Девушка с фермы, куда ты идешь И что ты несешь в корзинке? Ты - сельская фея, ты сливок свежее. Не дашь ли хлебнуть мне из крынки? Люблю я, мой друг, зеленый твой луг И склоны с блуждающим стадом. Но быть бы вдвоем нам в местечке укромном, Два бьющихся сердца - рядом! Завешу я шалью твоей деревцо, И, лежа в лесу на опушке, Мы будем смотреть маргаритке в лицо С душистой зеленой подушки! [ЧИТАЯ ЧАПМЕНОВСКОГО ГОМЕРА] Не по одной я странствовал земле, И многим царствам отдал я поклон. Я обошел на быстром корабле Те острова, где правил Аполлон. И слышал о краях, где правил он - Слепец с глубокой думой на челе. Но только Чапмен в ясном хрустале Мне показал Гомеров небосклон. ИЗ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА У МОРЯ Бей, бей, бей В берега, многошумный прибой! Я хочу говорить о печали своей, Непокойное море, с тобой. Счастлив мальчик, который бежит по песку К этим скалам навстречу волне. Хорошо и тому рыбаку, Что поет свою песню в челне. Возвращаются в гавань опять Корабли, обошедшие свет. Но как тяжко о мертвой руке тосковать, Слышать голос, которого нет. Бей, бей, бей В неподвижные камни, вода! Благодатная радость потерянных дней Не вернется ко мне никогда. ДОЧЬ МЕЛЬНИКА У мельника славные дочки. И так мне одна дорога, дорога, Что я бы хотел ее щечки Коснуться, как эта серьга. Меня бы укрыла волнистая прядь, И милую шейку я мог бы ласкать. Вокруг ее нежного стана Хотел бы я быть пояском, Чтоб сердце ее непрестанно Со мной говорило тайком. И знал бы я, верно ли бьется оно, То нежной печали, то счастья полно. И я бы хотел ожерельем На белой груди ее стать, Чтоб с грустью ее и весельем Вздыматься и падать опять. И я бы мечтал об одном, об одном - Чтоб снять забывали меня перед сном. ОРЕЛ Вцепившись в голый горный склон Когтистыми руками, он Стоит, лазурью окружен. Он видит, вдаль вперив свой взор, В морщинах волн морской простор, И громом падает он с гор. ИЗ РОБЕРТА БРАУНИНГА В АНГЛИИ ВЕСНОЙ Быть сегодня в Англии - В этот день апреля! Хорошо проснуться в Англии И увидеть, встав с постели, Влажные ветви на вязах и кленах В маленьких, клейких листочках зеленых, Слышать, как зяблик щебечет в саду В Англии - в этом году! А после апреля - в начале мая Ласточки носятся не уставая. И там, где цветет над оградою груша, Цветом своим и росой осыпая Поле, поросшее клевером, - слушай Пенье дрозда. Повторяет он дважды Песню свою, чтобы чувствовал каждый, Что повторить он способен мгновенье Первого, вольного вдохновенья. И пусть еще хмурится поле седое, В полдень проснутся от света и зноя Лютики - вешнего солнца подарки. Что перед ними юг этот яркий! ФЛЕЙТИСТ ИЗ ГАММЕЛЬНА I Гаммельн - в герцогстве Брауншвейг, С Ганновером славным в соседстве. С юга его омывает река Везер, полна, широка, глубока. Приятней нигде не найдешь уголка. Но многие слышали в детстве, Что пять веков тому назад Испытал этот город не бурю, не град, А худшее из бедствий. II Крысы Различных мастей, волосаты и лысы, Врывались в амбар, в кладовую, в чулан, Копченья, соленья съедали до крошки, Вскрывали бочонок и сыпались в чан, В живых ни одной не оставили кошки, У повара соус лакали из ложки, Кусали младенцев за ручки и ножки, Гнездились, презрев и сословье и сан, На донышках праздничных шляп горожан, Мешали болтать горожанам речистым И даже порой заглушали орган Неистовым писком, И визгом, И свистом. III И вот повалила толпа горожан К ратуше, угрожая. - Наш мэр, - говорили они, - болван, А советники - шалопаи! Вы только подумайте! Должен народ Напрасно нести непомерный расход, Безмозглых тупиц одевая В мантии из горностая! А ну, поломайте-ка голову, мэр, И, ежели вы не предложите мер, Как справиться с грызунами, Ответите вы перед нами! Обрюзгших и пухлых лентяев долой С насиженных мест мы погоним метлой! При этих словах задрожали Старшины, сидевшие в зале. IV Молчало собранье, как будто печать Навеки замкнула уста его. - Ах! - вымолвил мэр. - Как хочу я бежать, Продав этот мех горностаевый! Устал я свой бедный затылок скрести. Признаться, друзья, я не вижу пути От крыс и себя и сограждан спасти... Достать бы капкан, западню, крысоловку?.. Но что это? Шарканье ног о циновку, Царапанье, шорох и легонький стук, Как будто бы в дверь постучали: тук-тук. - Эй, кто там? - встревоженный мэр прошептал, От страха бледнея, как холст. А ростом он был удивительно мал И столь же немыслимо толст. При этом не ярче блестел его взгляд, Чем устрица, вскрытая месяц назад. А впрочем, бывал этот взор оживленным В часы, когда мэр наслаждался зеленым Из черепахи варенным бульоном. Но звук, что на шорох крысиный похож, В любую минуту вгонял его в дрожь. V - Ну что же, войдите! - промолвил он строго, Стараясь казаться повыше немного. Тут незнакомец в дверь вошел. Двухцветный был на нем камзол - Отчасти желтый, частью красный, Из ткани выцветшей атласной. Высоко голову он нес. Был светел цвет его волос, А щеки выдубил загар. Не молод, но еще не стар, Он был стройней рапиры гибкой. Играла на губах улыбка, А синих глаз лукавый взор Подчас, как бритва, был остер. Кто он такой, какого рода, Худой, безусый, безбородый, Никто вокруг сказать не мог. А он, перешагнув порог, Свободно шел, и люди в зале Друг другу на ухо шептали: - Какая странная особа! Как будто прадед наш из гроба Восстал для Страшного суда И тихо движется сюда - Высокий, тощий, темнолицый - Из разрисованной гробницы! VI И вот не спеша подошел он туда, Где мэр и старшины сидели, И с низким поклоном сказал: - Господа, Пришел толковать я о деле. Есть у меня особый дар: Волшебной силой тайных чар Вести повсюду за собою Живое существо любое, Что ходит, плавает, летает, В горах иль в море обитает. Но чаще всего за собой я веду Различную тварь, что несет нам беду. Гадюк, пауков вызываю я свистом, И люди зовут меня пестрым флейтистом. И тут только каждому стало заметно, Что шея у гостя обвита двухцветной Широкою лентой, а к ней-то Подвешена дудка иль флейта. И стало понятно собравшимся в зале, Зачем его пальцы все время блуждали, Как будто хотели пройтись поскорее По скважинам дудки, висевшей на шее. А гость продолжал: - Хоть я бедный дударь, Избавил я хана татарского встарь От злых комаров, опустившихся тучей. Недавно Низама я в Азии спас От страшной напасти - от мыши летучей. А если угодно, избавлю и вас - Из Гаммельна крыс уведу я добром За тысячу гульденов серебром. - Что тысяча! Мы вам дадим пятьдесят! - Прервал его мэр, нетерпеньем объят. VII Флейтист порог переступил, Чуть усмехнувшись - оттого, Что знал, как много тайных сил Дремало в дудочке его, Ее продул он и протер. И вдруг его зажегся взор Зелено-синими огнями, Как будто соль попала в пламя. Три раза в дудку он подул. Раздался свист, пронесся гул. И гул перешел в бормотанье и ропот. Почудился армий бесчисленных топот. А топот сменился раскатами грома. И тут, кувыркаясь, из каждого дома По лестницам вверх и по лестницам вниз - Из всех погребов, с чердаков на карниз Градом посыпались тысячи крыс. Толстые крысы, худые, поджарые, Серые, бурые, юные, старые, - Всякие крысы любого размера: Крупный вор и жулик мелкий, Молодые кавалеры - Хвост трубой, усы как стрелки, - Крысы-внуки, крысы-деды, Сыроеды, крупоеды, - Все неслись за голосистой Дудкой пестрого флейтиста. Прошел квартал он за кварталом. А крысы вслед валили валом, Одна другую обгоняя. И вдруг бесчисленная стая Танцующих, визжащих крыс Низверглась с набережной вниз В широкий, полноводный Везер... Одна лишь смелая, как Цезарь, Часа четыре напролет Плыла, разбрызгивая воду. И, переплыв, такой отчет Дала крысиному народу: - Едва лишь флейта зазвучала, Как нам почудилось, что сало Свиное свежее скребут И яблоки кладут под спуд. И плотный круг сдвигают с бочки, Где заготовлены грибочки, И нам отпирают таинственный склад, Где сыр и колбасы струят аромат, Вскрываются рыбок соленых коробки, И масла прованского чмокают пробки. На тех же бочонках, где масло коровье, Все обручи лопнули - ешь на здоровье! И голос, приятнее в тысячу раз Всех ангельских арф и лир, Зовет на великое празднество нас: "Радуйтесь, крысы! Готовится пир Всех ваших пирушек обильней. Отныне навеки становится мир Огромной коптильней-солильней. Всем, кто хочет, можно, дескать, Чавкать, хрупать, лопать, трескать, Наедаться чем попало До отказа, до отвала!" И только послышались эти слова, Как вдруг показалась громада - Прекрасная, гладкая голова Сверкающего рафинада. Как солнце, она засияла вблизи, И шепот раздался: "Приди и грызи!" Но поздно!.. Уже надо мной Катилась волна за волною.... VIII Экая радость у граждан была! Так они били в колокола, Что расшатали свои колокольни. Не было города в мире довольней. Мэр приказал: - До ночной темноты Все вы должны приготовить шесты. Норы прочистить, где крысы кишели. Плотники! Плотно заделайте щели, Чтобы не мог и крысенок пролезть, Духу чтоб не было мерзостной твари! Вдруг появился флейтист на базаре. - Тысячу гульденов, ваша честь! IX - Тысячу гульденов? - Мэр городской Ошеломлен был цифрой такой. Было известно ему, что казна В городе Гаммельне разорена. Столько рейнвейна и вин заграничных На торжествах и обедах публичных Выпили дружно мэр и старшины... Тысяча гульденов? Нет, половины Хватит на то, чтоб наполнить вином Бочку, огромную с высохшим дном! Можно ли тысячу гульденов даром Бросить бродяге с цыганским загаром, Дать проходимцу, который притом В город явился, одетый шутом?.. Мэр подмигнул музыканту: - Мы сами Видели нынче своими глазами - Крысы погибли в реке, как одна, И не вернутся, конечно, со дна. Впрочем, мой друг, городская казна Что-то за труд заплатить вам должна, Скажем - на добрую пинту вина. Это совсем неплохая цена За то, что минутку Дули вы в дудку. А тысячу мы посулили вам в шутку. И все же, хоть после бесчисленных трат Бедный наш город стал скуповат, - Гульденов мы вам дадим пятьдесят! X Весь потемнел владелец дудки. - В своем ли, сударь, вы рассудке? К чему вся эта болтовня! Довольно дела у меня. К обеду я спешу отсюда В Багдад, где лакомое блюдо Готовит мне дворцовый повар. С ним у меня такой был сговор, Когда я вывел из притонов Под кухней стаю скорпионов. Я с ним не спорил о цене. Но вы свой долг отдайте мне! А если со мною сыграли вы шутку, Звучать по-иному заставлю я дудку!.. XI - Да как ты смеешь, - крикнул мэр; - Мне ставить повара в пример! Как смеешь, клоун балаганный, Грозить нам дудкой деревянной. Что ж, дуй в нее, покуда сам Не разорвешься пополам! XII Снова на улицу вышел флейтист, К флейте устами приник, И только издал его гладкий тростник Тройной переливчатый, ласковый свист, Каких не бывало на свете, - Послышалось шумное шарканье, шорох Чьих-то шагов, очень легких и скорых. Ладошки захлопали, ножки затопали, Звонких сандалий подошвы зашлепали, И, словно цыплята бегут за крупой, Спеша и толкаясь, веселой толпой На улицу хлынули дети. Старшие, младшие, Девочки, мальчики Под флейту плясали, вставая на пальчики. В пляске Качались кудрей их колечки, Глазки От счастья светились, как свечки. С криком и смехом, Звонким и чистым, Мчались ребята За пестрым флейтистом... XIII Мэр и советники замерли, словно Их превратили в стоячие бревна. Ни крикнуть они, ни шагнуть не могли, Будто внезапно к земле приросли. И только следили за тем, как ребята С пляской и смехом уходят куда-то Вслед за волшебником с дудкой в руке. Вот уже с улицы Главной к реке Манит ребят говорливая дудка. Мэр и старшины лишились рассудка. Вот уже Везера волны шумят, Пересекая дорогу ребят... Руки тряслись у старшин от испуга, Свет в их глазах на мгновенье померк... Вдруг повернула процессия с юга К западу - к склонам горы Коппельберг. От радости ожили мэр и старшины: Могут ли дети дойти до вершины! Их остановит крутая гора, И по домам побежит детвора. Но что это? В склоне открылись ворота - Своды глубокого, темного грота. И вслед за флейтистом в открывшийся вход С пляской ушел шаловливый народ. Только последние скрылись в пещере, Плотно сомкнулись гранитные двери. Нет, впрочем, один из мальчишек не Мог Угнаться за всеми - он был хромоног. И позже, когда у него замечали Близкие люди улыбку печали, Он отвечал, что с той самой поры, Как затворились ворота горы И чудная дудка звучать перестала, Скучно в родном его городе стало... Он говорил: - Не увидать Мне никогда страны счастливой, Куда от нас рукой подать, Но где земля и камни живы, Где круглый год цветут цветы Необычайной красоты. Где воробьи простые краше, Чем яркие павлины наши, Где жала нет у мирных пчел, Где конь летает, как орел, Где все вокруг не так, как дома, А ново, странно, незнакомо... И только показалось мне, Что в этой сказочной стране Я вылечу больную ногу, Скала закрыла мне дорогу, И я, по-прежнему хромой, Один, в слезах, побрел домой... XIV О горе Гаммельну! Богатый Там начал думать над цитатой, Что, как верблюду нелегко Пролезть в игольное ушко, Так и богатым в рай небесный Не проползти тропинкой тесной... Напрасно мэр гонцов и слуг Послал на сотни верст вокруг С такою трудною задачей: Где б ни был этот шут бродячий, Найти его и обещать Вознаграждение любое, Коль в город он придет опять И приведет детей с собою... Когда же мэр в конце концов Узнал от слуг и от гонцов, Что и флейтист исчез без вести, И детвора с флейтистом вместе, Созвал он в ратуше совет И предложил издать декрет: "Пусть ведают стряпчие и адвокаты: Там, где в бумагах проставлены даты, Должно добавить такие слова: "Столько-то времени от рождества И столько-то времени с двадцать второго Июля - то есть со дня рокового, Когда отцвела, не успевши расцвесть, Надежда народа всего городского - В году от рождества Христова Тысяча триста семьдесят шесть". А путь последний детворы - От набережной до горы - Старшины города и мэр Потомкам будущим в пример Иль в память совести нечистой Назвали Улицей Флейтиста. Ни двор заезжий, ни трактир Здесь нарушать не смеют мир. Когда ж случится забрести На эту улицу флейтистам И огласить окрестность свистом, - Дай бог им ноги унести! А на колонне против скал, Где некогда исчезли дети, Их повесть город начертал Резцом для будущих столетий. И живописец в меру сил Уход детей изобразил Подробно на стекле узорном Под самым куполом соборным. Еще сказать я должен вам: Слыхал я, будто в наше время Живет в одной долине племя, Чужое местным племенам По речи, платью и обрядам, Хоть проживает с ними рядом. И это племя в Трансильвании От всех отлично оттого, Что предки дальние его, Как нам поведало предание, Когда-то вышли на простор Из подземелья в сердце гор, Куда неведомая сила Их в раннем детстве заманила. XV Тебе ж, мой мальчик, на прощанье Один совет приберегу: Давая, помни обещанье И никогда не будь в долгу У тех людей, что дуют в дудку И крыс уводят за собой, - Чтоб ни один из них с тобой Не мог сыграть плохую шутку! ИЗ ДАНТЕ ГАБРИЭЛЯ РОСCЕТТИ БАЛЛАДА Джон с войны пришел домой Изнуренный и больной. - В нашем доме радость, Джон: Сын женой твоей рожден. - Рад я, мать, но обо мне Не спеши сказать жене. Я устал, хочу я спать. На полу стели мне, мать! Лишь полночный грянул звон, Душу богу отдал Джон... - Что за стук, о мать моя, Там за дверью слышу я? - Дочка, плотник к нам пришел. Чинит лестницу и пол. - Что за пенье, мать моя, Там за дверью слышу я? - То церковный причт и хор Мимо нас идут в собор. - А теперь хочу я знать, Отчего ты плачешь, мать. - Дочка, горю не помочь. Джон скончался в эту ночь. - Мать, на кладбище вели Отвести еще земли. Нужно место нам двоим С третьим - мальчиком моим! ИЗ РОБЕРТА ЛЬЮИСА СТИВЕНСОНА ВЕРЕСКОВЫЙ МЕД Шотландская баллада Из вереска напиток Забыт давным-давно. А был он слаще меда, Пьянее, чем вино. В котлах его варили И пили всей семьей Малютки-медовары В пещерах под землей. Пришел король шотландский, Безжалостный к врагам, Погнал он бедных пиктов К скалистам (sic! - М.Б.) берегам. На вересковом поле, На поле боевом, Лежал живой на мертвом И мертвый - на живом. ----- Лето в стране настало, Вереск опять цветет, Но некому готовить Вересковый мед. В своих могилках тесных, В горах родной земли, Малютки-медовары Приют себе нашли, Король по склону едет Над морем на коне, А рядом реют чайки С дорогой наравне. Король глядит угрюмо: "Опять в краю моем Цветет медвяный вереск, А меда мы не пьем!" Но вот его вассалы Приметили двоих Последних медоваров, Оставшихся в живых. Вышли они из-под камня, Щурясь на белый свет, - Старый горбатый карлик И мальчик пятнадцати лет. К берегу моря крутому Их привели на допрос, Но ни один из пленных Слова не произнес. Сидел король шотландский, Не шевелясь в седле. А маленькие люди Стояли на земле. Гневно король промолвил: - Пытка обоих ждет, Если не скажете, черти, Как вы готовили мед! Сын и отец молчали, Стоя у края скалы. Вереск звенел над ними, В море катились валы. И вдруг голосок раздался: - Слушай, шотландский король, Поговорить с тобою С глазу на глаз позволь! Старость боится смерти. Жизнь я изменой куплю, Выдам заветную тайну! - Карлик сказал королю. Голос его воробьиный Резко и четко звучал: - Тайну давно бы я выдал, Если бы сын не мешал! Мальчику жизни не жалко, Гибель ему нипочем. Мне продавать свою совесть Совестно будет при нем. Пускай его крепко свяжут И бросят в пучину вод - А я научу шотландцев Готовить старинный мед!.. ----- Сильный шотландский воин Мальчика крепко связал И бросил в открытое море С прибрежных отвесных скал. Волны над ним сомкнулись. Замер последний крик... И эхом ему ответил С обрыва отец-старик: - Правду сказал я, шотландцы, От сына я ждал беды. Не верил я в стойкость юных, Не бреющих бороды. А мне костер не страшен. Пускай со мной умрет Моя святая тайна - Мой вересковый мед! ИЗ А. Э. ХАУСМЕНА КТО ЭТОТ ГРЕШНИК? Кто этот грешник юный в наручниках стальных, И чем он так разгневал попутчиков своих? Видно, вправду он виновен, если терпит град угроз... Нет, ведут его в темницу за преступный цвет волос. Человечество позорит непристойный этот цвет. За него могли повесить поколенья прежних лет. От петли иль живодерни вряд ли ноги бы унес Тот, кому дала природа ненавистный цвет волос. Не жалея сил и денег, красил голову злодей Или волосы под шляпой скрыть пытался от людей. Но с него сорвали шляпу, и тотчас же на допрос Был доставлен нечестивец, скрывший цвет своих волос. Верно, ждут его в неволе невеселые деньки. Там для рук его довольно приготовлено пеньки. Иль долбить он будет камень в зной палящий и в мороз, Лихом бога поминая за проклятый цвет волос.. ИЗ РЕДЬЯРДА КИПЛИНГА x x x На далекой Амазонке Не бывал я никогда. Только "Дон" и "Магдалина" - Быстроходные суда - Только "Дон" и "Магдалина" Ходят по морю туда. Из Ливерпульской гавани Всегда по четвергам Суда уходят в плаванье К далеким берегам. Плывут они в Бразилию, Бразилию, Бразилию. И я хочу в Бразилию - К далеким берегам! Никогда вы не найдете В наших северных лесах Длиннохвостых ягуаров, Броненосных черепах. Но в солнечной Бразилии, Бразилии моей, Такое изобилие Невиданных зверей! Увижу ли Бразилию, Бразилию, Бразилию, Увижу ли Бразилию До старости моей? x x x Если в стеклах каюты Зеленая тьма, И брызги взлетают До труб, И встают поминутно То нос, то корма, А слуга, разливающий Суп, Неожиданно валится В куб, Если мальчик с утра Не одет, не умыт, И мешком на полу Его нянька лежит, А у мамы от боли Трещит голова, И никто не смеется, Не пьет и не ест, - Вот тогда вам понятно, Что значат слова: Сорок норд, Пятьдесят вест! x x x Есть у меня шестерка слуг, Проворных, удалых. И все, что вижу я вокруг, - Все знаю я от них. Они по знаку моему Являются в нужде. Зовут их: Как и Почему, Кто, Что, Когда и Где. Я по морям и по лесам Гоняю верных слуг. Потом работаю я сам, А им даю досуг. Даю им отдых от забот - Пускай не устают. Они прожорливый народ - Пускай едят и пьют. Но у меня есть милый друг, Особа юных лет. Ей служат сотни тысяч слуг, - И всем покоя нет! Она гоняет, как собак, В ненастье, дождь и тьму Пять тысяч Где, семь тысяч Как, Сто тысяч Почему! x x x Горб Верблюжий, Такой неуклюжий, Видал я в зверинце не раз. Но горб Еще хуже, Еще неуклюжей Растет у меня и у вас. У всех, Кто слоняется праздный, Немытый, нечесаный, грязный, Появится Горб, Невиданный горб, Косматый, кривой, безобразный. Мы спим до полудня И в праздник и в будни, Проснемся и смотрим уныло, Мяукаем, лаем, Вставать не желаем И злимся на губку и мыло. Скажите, куда Бежать от стыда, Где спрячете горб свой позорный, Невиданный Горб, Неслыханный Горб, Косматый, мохнатый и черный? Совет мой такой: Забыть про покой И бодро заняться работой. Не киснуть, не спать, А землю копать, Копать до десятого пота. И ветер, и зной, И дождь проливной, И голод, и труд благотворный Разгладят ваш горб, Невиданный горб, Косматый, мохнатый и черный! x x x Кошка чудесно поет у огня, Лазит на дерево ловко, Ловит и рвет, догоняя меня, Пробку с продетой веревкой. Все же с тобою мы делим досуг, Бинки послушный и верный, Бинки, мой старый, испытанный друг, Правнук собаки пещерной. Если, набрав из-под крана воды, Лапы намочите кошке (Чтобы потом обнаружить следы Диких зверей на дорожке), Кошка, царапаясь, рвется из рук, Фыркает, воет, мяучит. Бинки - мой верный, испытанный друг, Дружба ему не наскучит. Вечером кошка, как ласковый зверь, Трется о ваши колени. Только вы ляжете, кошка за дверь Мчится, считая ступени. Кошка уходит на целую ночь, Бинки мне верен и спящий: Он под кроватью храпит во всю мочь - Значит, он друг настоящий! x x x Я - маленькая обезьянка, Разумное существо. Давай убежим на волю, Не возьмем с собой никого! В коляске приехали гости. Пусть мама подаст им чай. Уйти мне позволила няня, Сказала: - Иди, не мешай! Давай убежим к поросятам,