ые, И над зеленью дубров Кромка башенных зубцов, Где, может быть, приют находит Та, кто с ума округу сводит. А вон над хижиною дым. Там Коридон и Тирсис с ним Сидят за скромною едою, Что им Филлидой молодою На стол поставлена была. Она ж сама давно ушла И с Фестилидой вяжет в поле Тяжелые снопы, а коли Хлеб для уборки не созрел, Хватает им и с сеном дел. Но, видно, нынче воскресенье, Коль приглашает нас в селенье Колокольный перезвон, Что звучит со всех сторон. Там пляшут под ребек селяне В тенистой роще на поляне, Там веселится стар и млад, А когда сверкнет закат, Всем добрый эль язык развяжет, И каждый что-нибудь расскажет. О Мэб заводит речь одна: Мол, эта фея озорна И сласти по ночам ворует. Другой о домовых толкует - О Джеке с фонарем, о том, Как Гоблин к ним забрался в дом, Взял кринку сливок и за это Так много им зерна до света Успел намолотить один, Что впору дюжине мужчин. Затем косматый гость наелся, У очага чуть-чуть погрелся, Шмыгнул за дверь и был таков Еще до первых петухов. Но вот пришел конец рассказам, И все ко сну отходят разом. Нас же в города влечет, Где, шумя, снует народ; Где лавры рыцарь и вельможа Стяжают и в дни мира тоже Умом или клинком своим, А дамы присуждают им За смелость щедрые награды - Обворожающие взгляды; Где факелом бог Гименей В шафранной мантии своей На свадьбах озаряет пляски, Застолье, представленья, маски - Картины, что себе поэт В мечтах рисует с юных лет. Теперь в театр! Там Джонсон бурный Надел ученые котурны И сын фантазии Шекспир Дивит сладчайшей песней мир. Там без забот, не знаясь с грустью, Лидийской музыкой упьюсь я; И со стихом бессмертным слив Змеею вьющийся мотив, То робкий, то безмерно страстный, Проникнет пенье в душу властно, И, вновь умиротворена, До дна исполнится она Гармониею прирожденной, От всех оков освобожденной; И дивным звукам вняв сквозь сон, Орфей в Элизии, где он Спит на цветах, вспоенных Летой, Сочтет, что можно песней этой Опять Плутона укротить И Эвридику возвратить. Радость, дай мне это счастье, И в твоей навек я власти. IL PENSEROSO {Задумчивый (итал.).} Прочь, Радости, химеры, Которые бездумьем рождены! Как мало вы нужны Душе, взалкавшей знания и веры! Царите в тех умах, Что предаются с пылом беззаботным Фантазиям, бессчетным, Как сны, ночной эскорт Морфея, или Частицы мелкой пыли, Танцующие в солнечных лучах. Богиня мне мила другая - Ты, Меланхолия благая, Чей лик нарочно зачернен, Затем что слишком светел он Для слабого людского взора; Но это чернота, которой Лишь умножалась прелесть той, Кому Мемнон был брат родной, Иль царственной Кассиопеи, Дерзнувшей дочерей Нерея Прогневать похвальбой своей. К тому ж твой род стократ знатней: Родитель Весты светлокудрой, Тебя Сатурн с ней прижил мудрый - Когда над миром он царил, Такой союз за грех не слыл. Не ведая, что свергнет с трона Его Юпитер беззаконно, Бог проводил нередко дни На Иде с ней в лесной тени. Отшельница, ты вся - терпенье, Раздумье, самоотреченье! Надень наряд, чей черен цвет, И пускай тебе вослед Струится он волною темной, Окутай столой плечи скромно И низойди ко мне, но так, Чтоб был величествен твой шаг И, зеркало души крылатой, Был холодней, чем мрамор статуй, Твой лик нездешний до тех пор, Пока вперенный в небо взор Сама и нежно и сурово К земле не обратишь ты снова. Веди сюда Покой, и Мир, И Пост, которого на пир, Равно как муз, в свои чертоги От века приглашают боги. Пускай с тобой придут Досуг, Садов трудолюбивый друг, И златокрылый тот возница Огнеколесой колесницы, Тот херувим, кого наш род Высоким Помыслом зовет. И пусть вокруг все стихнет разом И ждет, чтоб Цинтиею к вязам, Глядящимся в окно мое, Привязан был дракон ее И звонкой трелью Филомела Чело разгладить мгле сумела. О птица, как чарует нас Твой сладкий, твой печальный глас! Твоим напевом упиваясь, Я часто по лесам скитаюсь; Когда ж ты петь кончаешь нам, Брожу по скошенным лугам Одиноко и безмолвно И гляжу, как месяц полный Плывет в бескрайных небесах, То исчезая в облаках, То вновь из толщи их волнистой Являя лик свой серебристый. С холма я слышу звон - сигнал, Что час тушить огни настал, И стучит прибой о взморье, Этим звукам мрачно вторя. В ненастье же и в холода Скрываюсь я в глуши всегда, Где гасят свет, едва стемнеет, И видно лишь, как уголь тлеет В очагах у бедняков, И слышны лишь песнь сверчков Да окрик сторожа ночного, Смолкающего тут же снова. Порой сижу у ночника В старинной башне я, пока Горит Медведица Большая, И дух Платона возвращаю В наш мир с заоблачных высот, Где он с бессмертными живет, Иль тщусь, идя за Трисмегистом Путем познания тернистым, Заставить слушаться меня Тех демонов воды, огня, Земли и воздуха, чья сила Стихии движет и светила. Порой Трагедия в слезах Мне повествует о делах Детей Пелопса, и о Фивах, И о троянках несчастливых, И о событьях поновей, Хоть редко здесь дивлюсь я ей. Ты, Меланхолия, всесильна! Прервать ты можешь сон могильный Мусея в роще иль велеть Душе Орфея так запеть, Чтоб отпустил Плутон железный Его с женой из адской бездны. Своди ж меня в полночный час С тем, кто оставил нам рассказ, Не дописав его, однако, Про Камбускана и Канаку, Про Альгарсифа, Камбало, Чудесное кольцо, стекло И скакуна из меди звонкой, Иль с тем, кто выспренне и тонко Воспел турниры, шум дубрав, Волшбу и фей, словам придав Смысл больший, нежели обычный, Для слуха нашего привычный. Вот так всю ночь при свете фонаря Я жду, пока придет заря, Но не в порфире, как бывало Во дни охотника Кефала, А спрятав лик под клобуком Из черных туч, коль вихрь кругом Неистовствует, злобно воя, Иль под вуалью дождевою, Если ветер замолчал И ливень в окна застучал. А если солнце светит ныне, Ты уведешь меня, богиня, В леса, где тишину топор Не смел нарушить до сих пор, Где в полусумраке сильваны По чаще бродят невозбранно, Где сосны и дубы приют Дриадам, как и встарь, дают. Там, на траве, росой омытой, От зноя и от взоров скрытый, У говорливого ручья Раскинусь утомленно я, Внимая плеску волн и гуду Хлопотливых пчел, покуда Не забудусь в легком сне И не слетит с небес ко мне Чреда таинственных видений, Бесплотных и немых, как тени, И ласковые крылья их Не коснутся век моих. Когда ж я вновь глаза открою, Пусть музыкою неземною Всю местность огласит вокруг Дух леса, смертных добрый друг. Затем направлюсь непременно Я в древний монастырь, где стены О своды прочно оперлись Под кровлей, устремленной ввысь, И через витражи цветные Едва сквозят лучи дневные. И пусть там громовой орган, Сливаясь с хором прихожан В благоговейном песнопенье, Меня исполнит восхищенья И небеса очам моим Отверзнет рокотом своим. И пусть, когда промчатся годы, Я возвращусь под эти своды, Во власяницу облачусь, В замшенной келье поселюсь, Вникая в свойства нам известных Целебных трав и тел небесных, И в старости сложу, даст бог, Хоть несколько высоких строк... Коль ждет меня судьба такая, Твой, Меланхолия, слуга я. СОНЕТ К СОЛОВЬЮ О соловей, чей зов так звонок в дни Зеленого ликующего мая, Защелкай, трели с ветви рассыпая, - Пусть ввечеру глаза смежат они. Пока не начала в лесной тени Стенать кукушка, скорбная и злая, Влюбленному несчастья предвещая, В него надежду пением вдохни, Иль будет кукованьем неизбежно Заглушено - в который раз! - оно, И вновь себя спрошу я безнадежно: "Ужель мне утешенья не дано?" Пой, Музы и Любви наперсник нежный, - Ведь им обеим я служу равно. МАЙСКАЯ УТРЕННЯЯ ПЕСНЯ С востока вслед за утренней звездой Приходит май и щедрою рукой На землю льет в лучах зари победных Дождь желтых буковиц и примул бледных. В юных душах, светлый май, Пыл желаний пробуждай, Снова зеленью веселой Разубрав холмы и долы. Прими, желанный гость, привет от нас, Тебе хвалу поющих в этот час! К ВРЕМЕНИ Часов свинцовостопых вереницу, Завистливое Время, подгоняй И тем, чего мы алчем до гробницы, В пути свою утробу наполняй; А так как все, что б ты ни поглощало, - Лишь суета и ложь, Ты мало обретешь, Мы потеряем мало! Когда же ты пожрешь дурное в нас И с ним само себя, наступит час Безмерного, как море, ликованья, Затем что нам лобзанье Даст вечность и откроет вход туда, Где добродетель царствует всегда, Где истина святая, Любовь и мир сияют, окружая Престол того, к кому Душа стремилась сквозь земную тьму; Туда, где мы, отринув плоти бремя, Вплетем наш голос в звездный хор И где над нами станут с этих пор Не властны смерть, судьба и ты, о Время! К ВЫСОКОЙ МУЗЫКЕ Податели восторгов неземных, Посланцы сфер, чета сирен благая, Соединитесь, пение и стих, Безжизненную персть одушевляя, Чтоб насладиться мы могли сполна Мелодией, которая слышна Вокруг того, чей трон сапфироцветный Воздвигся средь несметной И грозной рати ангельских чинов; В чью честь хвалу на арфах златострунных Слагают сонмы херувимов юных, И трубы серафимов вторят им Раскатом победительным своим, И праведники с просветленным взором Псалмы и гимны хором Поют спокон веков. Мелодия не умолкала эта И на земле у нас в былые лета, Пока завет творца, чуждаясь зла, Покорно вся живая тварь блюла И не разладил грех людского рода Начальную гармонию природы, Где каждый голос прославлял того, Кем созданы и свет и естество. О, пусть скорей тот наш напев чудесный Опять сольется с музыкой небесной, И вновь свой лик нам даст господь узреть В сиянье дня, что не померкнет впредь! ЛЮСИДАС "Вновь, плющ, и мирт, и лавр вечнозеленый, Вновь с ваших густолиственных ветвей Побеги, неокрепшие покуда, Безжалостно я буду Срывать рукою грубою своей. Жестокость это, спору нет, но ей Несчастье наше служит извиненьем - Мертв Люсидас. До срока мир лишился Того, кому нет равных меж людей. Как не запеть о нем, коль песнопеньям Меж нами каждый у него учился? Так пусть к нему, кто на гребне зыбей Качается теперь в гробнице влажной, Доносит ветер горький плач друзей! О девять дев, кому Юпитер вверил Ключ, что из-под его престола бьет, Начнем, и пусть мой голос изольет Скорбь о тебе, наш Люсидас несчастный, С такой же силой страстной, С какой, даст бог, произнесет поэт Иных, грядущих лет Надгробный стих и над моею урной. С тобой росли мы на холме одном, С тобой своих овец пасли вдвоем. С тобой, когда заря откроет очи И глянет на туманные поля, Мы стадо по траве, росистой с ночи, Вели в луга под трубный зов шмеля. С тобою вместе бдить мне приходилось, Пока на запад медленно катилась Зажегшаяся вечером звезда, И фавны и сатиры до денницы Под звук твоей цевницы В лесной глуши плясали иногда, И часто-часто песней, нами спетой, Мы умиляли старика Дамета. Но ты, пастух, ушел, и увидать Друзьям тебя не суждено опять, И эхо о тебе горюет в гротах, Над сводами которых балдахин Сплели лоза и тмин. Ни заросли орешника, ни ивы Листвою говорливой В ответ на твой напев не зашумят. О Люсидас, страшней, чем тля для розы Иль клещ, до крови жадный, для ягнят Или для первых мартовских цветов Нежданные морозы, Весть о конце твоем для пастухов! Где, нимфы, были вы, когда сокрыли Пучины Люсидаса навсегда? Вас не было на склоне, где в могиле Лежит друидов, бардов наших прах, Ни на лесистой Моне, ни в краях, Омытых вещей Ди... Но вправе ль, нимфы, Я вас корить: "Будь с ним вы..."? Чем вы могли смягчить удел его, Коль даже Каллиопа не сумела Спасти от смерти сына своего, Хоть мир о нем и пролил море слез, Когда певец толпой осатанелой Был брошен в Гебр и к Лесбосу унес Поток его растерзанное тело? Зачем избрал, в отличье от иных, Наш Люсидас пастушескую долю, Зачем ценою бдений покупал Щедроты муз, на милости скупых, А не играл с Неэрой на приволье, Амариллиде кудри не трепал? Для славы? Да, того, чьи мысли чисты, Кто суетность утех презрел, она Ведет вперед стезей труда тернистой. Но в миг, когда нам цель уже видна, Слепая фурия рукой узлистой Нить краткой жизни обрывает... "Грех, - Гремит мне гневно с неба Феб лучистый, - Отождествлять со славою успех. Не в этой жизни истинная слава Стяжается по праву - Увенчивает ею не молва, А лишь один владыка естества, Всезрящий и всеведущий Юпитер. Лишь в горных сферах, где вершит он суд, Награды или кары смертных ждут". О Аретуза и неспешный Минчо, Клянусь, не оглашал и вас досель Напев, что мне звучит с зенита нынче... Но тс-с, моя свирель! Я слышу, как трубит герольд пучины. Твердит он, что причина Несчастья с Люсидасом - не Нептун, И учинить допрос спешит стихиям. Валы и ветры вопрошает он, Кто пастуха посмел сгубить бесчестно. Им это неизвестно, И Гиппотад дать слово принужден, Что целый день безветрие царило, Был воздух тих, зеркально лоно волн, И в них Панопа с сестрами шалила. За то, что сгинул друг наш благородный, В ответе лишь один его негодный, Построенный в проклятой спешке челн. Вот шествует в короне тростниковой Преданьями воспетый Кем с челом, Где скорбь запечатлелась, как на том Цветке, что носит знак ее багровый. Он плачет о наперснике своем, А сзади водяного Идет ценитель галилейских вод С двумя ключами (ибо отворяет Он золотым, железным запирает) И сокрушенно митрою трясет: "Как жаль, что добрый пастырь умирает, Но здравствует и процветает тот, Кто не о стаде - о себе радеет; Тот, у кого важнее нет забот, Чем в праздник бражничать со стригалями Да ссориться с почетными гостями; Кто ремеслом пастушьим не владеет И, слепоустый, брезгует трудами, Без коих пастуху не преуспеть! Дела мирские - вот его услада. А коль дерзнет на пастьбе он запеть, Его свирель фальшивит, раня слух. Мрут его овцы от парши и глада. Стоит у них в загоне затхлый дух, И по ночам оттуда за ограду, Которую забыл закрыть пастух, Уносит жадный волк ягнят из стада, И некому, увы, разбой пресечь, Хоть над дверьми висит двуручный меч". Но с сицилийской нимфою своею Спеши назад, Алфей! Умолк тот глас, Чей грозный звук принудил к бегству вас. К нам из долин, где дышится вольнее, Где умеряют ветры, тихо вея, Неистовство пылающего дня, Где быстрые ручьи бегут, звеня, И где апрель в плаще зеленом вымыл Медвяными дождями лик земли, Несите все цветы, что там взросли - Охапки хрупких скороспелых примул, Жасмина и ромашки полевой, Фиалок, роз, гвоздик пьяняще пряных, И гиацинтов рдяных, И буковиц с поникшей головой. Пусть скорбный амарант, нарцисс печальный Нальют слезами чашечки свои И царственным покровом в миг прощальный Устелют море, коим у семьи И сверстников наш Люсидас похищен. А мы, чтоб отдых дать себе от мук, В догадках утешения поищем. О горе, где теперь наш юный друг? Где носят волны прах его холодный? Быть может, у Гебридов, в царстве вьюг, Он увлечен водоворотом в бездну К насельникам ужасным тьмы подводной, Или, не слыша зов наш бесполезный, Под легендарным Беллерусом спит, Близ той горы, откуда страж небесный К Наманке и Байоне взор стремит? Архангел, сжалься! Пусть нам из пучины Доставят тело милое дельфины! Но, пастухи, смахните слезы с глаз. Довольно плакать, ибо друг наш милый Жив, хоть и скрылся под водой от нас. Так в океане дневное светило, Когда оно урочный путь свершило, Скрывается, дабы в свой срок и час С чела небес опять сверкнуть алмазом. Уйдя на дно, наш друг вознесся разом По милости творца земли и вод К нездешним рекам и нездешним кущам, Где хор святых угодников поет Хвалу перед престолом присносущим. Там нектаром с кудрей он смоет ил, Забудет, что когда-то слезы лил, И в царстве, чей покой и мир блаженный Оберегает сонм небесных сил, Упьется радостью неизреченной. Не плачьте ж, пастухи. Уйдя от нас, Стал добрым духом друг наш Люсидас И в этих водах охраняет ныне Тех, кто коварной вверился пучине". Такою песней на дорийский лад Дубраву оглашал пастух безвестный, Пока спускался день, огнем объят, В сандальях серых по дуге небесной; Когда ж погас, отпламенев, закат И солнце в море рухнуло отвесно, Он встал и, синий плащ надев, исчез: С утра ему опять в луга и в лес. СОНЕТЫ НАПИСАНО В ДНИ, КОГДА ОЖИДАЛСЯ ШТУРМ ЛОНДОНА О, латник или капитан, когда Взломает эту дверь твой меч кровавый, Не угрожай хозяину расправой, Его жилищу не чини вреда. Питомец муз-волшебниц, без труда Тебя он увенчать способен славой, Твои деянья в песне величавой Запечатлев для мира навсегда. Не разоряй приют певца невинный: Сам эмафиец, победитель Фив, Дом П_и_ндара не превратил в руины, Надменный город штурмом взяв и срыв, И стих творца "Электры" спас Афины, Сердца спартанцев жалостью смягчив. ДОБРОДЕТЕЛЬНОЙ МОЛОДОЙ ОСОБЕ Ты с самых малых лет не предпочла Пространный торный путь стезе безвестной И ввысь, к вершине истины небесной, С немногими крутой тропой пошла. Как Руфь и как Мария, избрала Ты часть благую и на рой прелестный Тщеславиц юных области окрестной Взираешь с состраданьем и без зла. Так полни свой светильник непорочный Елеем добродетели святой И нас не устыжающей надежды И веруй, дева: полночью урочной С толпой гостей приидет в твой покой Жених, чей светлый лик слепит все вежды. К ЛЕДИ МАРГАРЕТ ЛИ Отец ваш граф, верховный казначей И председатель Тайного совета. Бессребреником слыл во мненье света, Затем ушел с обеих должностей И умер, прочитав на склоне дней О роспуске парламента декреты - Так счеты свел оратор в оны лета, Узнав о Херонее, с жизнью сей. На вашего родителя ни разу Взглянуть не довелось мне оттого, Что для меня в ту пору длилось детство. Но я от вас слыхал о нем рассказы И вижу, что достоинства его Вам, Маргарет, достались по наследству. ЧЕРНИТЕЛЯМ НЕКОТОРЫХ МОИХ ТРАКТАТОВ Назвал я "Тетрахордом" свой трактат. Он нов по мысли и не прост по слогу. Таких, кому он по зубам, немного, А дюжинные книжники вопят, Название коверкая стократ: "Сам черт сломает на заглавье ногу!" И в Майл-энд-Грин, на книгу глянув строго, Идут гулять, хоть, право же, навряд Шершавей это слово, чем Колкитто, Гэласп, Макдбннел, Гордон - имена, Которые теперь столь знамениты. О сэр Джон Чик, скорей воспрянь от сна И, взяв язык Гомера под защиту, Его в правах восстанови сполна! ИМ ЖЕ Как только я призвал свой век восстать И, сбросив путы, обрести свободу, Псы и ослы, - а им нет перевода, - Галдеж повсюду подняли, под стать Тем недругам Латоны, коим стать Лягушками пришлось в былые годы. Ведь ждать признанья от такого сброда - Что бисер перед свиньями метать. Они кричат о вольности, но воля Созвучна своеволию для них, И правда им страшней оков былых. Будь добр и мудр, коль жаждешь лучшей доли, Иль захлебнется край отцов твоих В пучине бед, невиданных дотоле. НОВЫМ ГОНИТЕЛЯМ СВОБОДЫ СОВЕСТИ ПРИ ДОЛГОМ ПАРЛАМЕНТЕ Как смели вы, кем требник запрещен И свергнут лишь затем прелат верховный, Чтоб вновь с Многоприходностью греховной Блудил, как с девкой, ваш синедрион, Настаивать, что должен нас закон Синодам подчинить, лишив духовной Свободы, данной нам от бога, словно А.С. иль Резерфорд мудрей, чем он? Тех, кто, подобно Павлу, стал, без спора, Господней веры истинным оплотом, Честят еретиками с неких пор И Эдвардс и шотландец... как его там? Но мы разоблачим ваш заговор, Что пострашней Тридентского собора, И наш парламент скоро Меч против фарисеев пустит в ход, Не уши им, но руки отсечет И край от них спасет, Затем что там, где пишется "пресвитер", Читается "епископ" между литер. МИСТЕРУ ГЕНРИ ЛОУЗУ О ЕГО МУЗЫКЕ Ты, Гарри, доказал нам в первый раз, Что можно даже в Англии суровой Слить воедино музыку и слово И скандовать строку не как Мидас. Твой дар тебя навек от тленья спас; Художника, в чьих звуках с силой новой Раскрылась прелесть языка родного, Не позабудут те, кто сменит нас, Феб наделил крылами вдохновенья Тебя, слагатель гимнов и кантаты, За то, что чтишь ты окрыленный стих. Тебя б сам Данте предпочел когда-то Каселле, чье он жадно слушал пенье В чистилище среди теней незлых. ПРИСНОБЛАЖЕННОЙ ПАМЯТИ M-С КЭТРИН ТОМСОН, ДРУГА МОЕГО ВО ХРИСТЕ, СКОНЧАВШЕЙСЯ 16 ДЕКАБРЯ 1646 ГОДА Любовь и вера, с коими была Ты неразлучна, дух твой закалили, И смерть без жалоб, страха и усилий Ты ради вечной жизни приняла. Но не погребены твои дела, Щедроты и даяния в могиле: Туда они с тобой, как свита, взмыли, Где радость неисчерпна и светла. Послали их в лучистом одеянье Любовь и вера к трону судии, Чтоб о твоем земном существованье Поведали служители твои И ты вкусила за свои страданья Дарующей бессмертие струи. ГЕНЕРАЛУ ЛОРДУ ФЕРФАКСУ ПО СЛУЧАЮ ОСАДЫ КОЛЧЕСТЕРА Столь, Ферфакс, ты превознесен молвой, Что в дрожь бросает короля любого При имени воителя такого, Кому Европа вся гремит хвалой. Неустрашимо продолжаешь бой Ты с гидрой мятежа многоголовой, Хоть, попирая Лигу, Север снова Простер крыла драконьи над страной. Но ждет тебя еще трудов немало (Затем что лишь войну родит война), Покуда смута не сокрушена И справедливость не возобладала: Ведь доблесть кровью исходить должна Там, где насилие законом стало. ГЕНЕРАЛУ ЛОРДУ КРОМВЕЛЮ ПО ПОВОДУ ПРЕДЛОЖЕНИЙ, ВЫДВИНУТЫХ НЕКОТОРЫМИ ЧЛЕНАМИ КОМИТЕТА ПО РАСПРОСТРАНЕНИЮ СВЯЩЕННОГО ПИСАНИЯ Наш вождь, неустрашимый Кромвель, тот, Кто с мудростью и верой неизменной Стезей добра сквозь мрак страды военной И тучу клеветы нас вел вперед, Не раз сподобил бог своих щедрот Тебя в борьбе с фортуною надменной: Ты рать шотландцев сбросил в Дарвен пенный, Под Данбаром побед умножил счет И в Вустере стяжал венок лавровый. Но и в дни мира ждут тебя бои; Вновь на душу советчики твои Надеть нам тщатся светские оковы. Не дай же им, продажным псам, опять У нас свободу совести отнять. СЭРУ ГЕНРИ ВЭНУ-МЛАДШЕMУ Ты молод, Вэн, но разумом столь зрел, Что даже Рим, где тоги, а не латы Над эпиротом взяли верх когда-то, Сенатора мудрее не имел. Ты, заключая мир, в веденье дел Искусней был любого дипломата; Ты, в ход пуская то булат, то злато, Добыть победу на войне умел. К тому ж меж властью светской и духовной Различье ты постиг и учишь нас, Как избегать, по твоему примеру, Смешенья их, в чем многие виновны. Вот почему в глазах страны сейчас Ты - старший сын и страж господней веры. НА НЕДАВНЮЮ РЕЗНЮ В ПЬЕМОНТЕ Господь, воздай савойцу за святых, Чьи трупы на отрогах Альп застыли, Чьи деды в дни, когда мы камни чтили, Хранили твой завет в сердцах своих, Вовеки не прости убийце их Мук, что они пред смертью ощутили, Когда их жен с младенцами схватили И сбросили, глумясь, со скал крутых, Их тяжкий стон возносят к небу горы, Их прах ветра в Италию несут - В край, где царит тройной тиран, который Сгубил невинных. Пусть же все поймут, Узрев твой гнев, что призовешь ты скоро Блудницу вавилонскую на суд. О СВОЕЙ СЛЕПОТЕ Когда померк, до половины лет, Свет для меня в житейской тьме кромешной, "К чему мне, - вопросил я безутешно, - Талант, который зарывать не след? Как может человек, коль зренья нет, Предвечному творцу служить успешно?" И в тот же миг я, малодушьем грешный, Услышал от Терпения ответ: "Твой труд и рвенье, смертный, бесполезны. Какая в них нужда царю царей, Коль ангелами он располагает? Лишь тот из вас слуга, ему любезный, Кто, не ропща под ношею своей, Все принимает и превозмогает". МИСТЕРУ ЛОРЕНСУ Пускай огонь в камине разведут, Чтоб мы теперь, когда дожди полили, С тобой, мой Лоренс, теплый кров делили, В беседах коротая время тут, Покуда дни ненастья не пройдут И вновь зефир не колыхнет воскрылий Весеннего наряда роз и лилий, Которые не сеют, не прядут. Здесь есть все то, что тонкий вкус прельщает: Свет, яства и вино; здесь, наконец, Под лютню иль орган нас восхищает На дивном языке тосканском пенье; И кто себе такие наслажденья Нечасто позволяет, тот - мудрец. САЙРИЭКУ СКИННЕРУ Мой Сайриэк, чей знаменитый дед В былые дни британскую Фемиду Брал неизменно под свою эгиду И как судья, и как законовед, Вкуси со мной отрад, в которых нет Приличьям ни ущерба, ни обиды, Оставив Архимеда, и Эвклида, И планы, что таит француз иль швед. Учись соразмерять разумно время - Не только размышляй, какой стезей Идти вперед, задавшись мудрой целью, Но и умей позабывать про бремя Дневных забот и суеты мирской, Коль посылает бог нам миг веселья. ЕМУ ЖЕ Друг Сайриэк, уже четвертый год Мои глаза не различают света, Хоть вчуже нелегко заметить это. Напрасно я вперяюсь в небосвод - Не видны мне ни звездный хоровод, Ни золотое солнце, ни планеты. Но дух мой тверд, надеждой грудь согрета, Меня несчастье с курса не собьет. Ты спросишь, где, слепец, беру я силы? В сознанье, что огонь моих очей Служение свободе угасило - О ней я возвещал Европе всей. И этой мыслью волю закалила Мне вера, поводырь в юдоли сей. О МОЕЙ ПОКОЙНОЙ ЖЕНЕ Во сне моя усопшая жена Ко мне вернулась, словно Алкестида, Которую у смерти сын Кронида Для мужа отнял в оны времена. Библейской роженицы, что должна Очиститься, была бескровней с вида Она, святая, чья до пят хламида Спадала, белоснежна и длинна. Я разглядеть не мог сквозь покрывало Ее лицо, хоть взор духовный мой Прочел, что, как и встарь, оно сияло Любовью, бесконечной и немой. Но ах! Шагнув ко мне, она пропала, Проснулся я - и свет сменился тьмой. ПСАЛМЫ ПСАЛОМ I Блажен тот муж, что не идет к порогу Совета нечестивых, на дорогу Греховных не встает и не сидит В собранье развратителей, а чтит Закон господень, людям свыше данный, О коем размышляет неустанно. Он будет словно древо у воды, Чьи вызревают вовремя плоды И чья листва вовеки не желтеет: Что бы ни делал он, во всем успеет. Иной удел у нечестивца. Он, Как прах, что ветром над землей взметен, Пасть на суде господнем не преминет, Его собранье праведных отринет, Затем что путь им указавший бог Путь нечестивых гибели обрек. ПСАЛОМ II Зачем мятутся столькие народы, И ковы тщетно строят племена, И восстают цари, и год от года Все громче меж князей хула слышна На бога и помазанника божья: "На вечные расторгнем времена Их узы, их оковы свергнем тоже"?