зык. В 1795 году Парни вследствие падения курса ассигнаций окончательно разорился. Ему пришлось поступить на государственную службу в Министерство народного образования, потом сделаться одним из четырех администраторов Художественного театра (Theatre des arts). В 1799 году он создал ироикомическую поэму "Война древних и новых богов", имевшую оглушительный успех - за один год она выдержала шесть изданий. К разбору этой поэмы мы вернемся позднее. Здесь же заметим, что она вызвала полемику во Франции и за ее пределами и навлекла на голову Парни такие поношения, каким он до того не подвергался. В 1804 году Парни выпустил в свет примыкавшую к "Войне богов" книгу "Украденный портфель" ("Le Portefeuille vole"), в которую, в частности, вошли две скабоезно-сатириче-ские поэмы, пародирующие Библию, - "Утраченный рай" ("Le Paradis perdu") и '"Галантная Библия" ("Les Galanteries de la Bible"). Вероятно, в эти же годы возникли некоторые небольшие поэмы в духе средневековых фаблио-"Счастливый отшельник" ("L'Heureux ermite"), "Портрет Борджиа" ("Portrait de Borgia"), "Паломничества" ("Les Pelerinages"), "Мои литании" ("Mes Litanies"), "Ничего нет нового" ("Nil novi"), "Обращенный Алкивиад" ("Alcibiade converti"). Все они были опубликованы посмертно, за пределами Франции - они вошли в сборник "Неизданные сочинения Эвариста Парни", появившийся в Брюсселе (изд. Тардье) в 1827 году с обстоятельной вступительной статьей Пьера-Франсуа Тиссо (1768-1834), друга Парни, автора замечательного исследования о Вергилии и члена Французской Академии, а несколько позднее - в "Полное собрание сочинений Парни", вышедшее у брюссельского издателя Лорана в 1830 году. Сохранились сведения о том, что Парни замышлял обширную сатирическую поэму "Христианида". Сразу после июльской революции 1830 года в Париже вышли избранные сочинения Парни в четырех томах, - здесь в томе четвертом содержится "Рассказ святой Магдалины" ("Recit de Sainte Magdeleine") с подзаголовком "Эпизод из "Христианиды"" ("Episode de la Christianide") и примечанием издателя: "Под этим заглавием Парни подготовил новое издание "Войны богов", увеличенное на 14 песен". {OEuvres choisies de Parny avec une preface de H. D., t. 3. Paris, 1830, p. 167.} В том же томе находим и "Пролог к одной из песен "Христианиды"". Впрочем, и в уже не раз называвшейся статье Тиссо содержится сходное упоминание: "Парни переделал "Войну богов", прибавив к ней четырнадцать песен, которые являются сокровищем поэзии, и дал ей новое название - "Христианида"". {OEuvres inedites d'Evariste Parny precedees d'une notice sur sa vie et ses ouvrages par M. P.-F. Tissot. Bruxelles, 1827, p. XLIX.} Осуществил ли Парни свой замысел в полном объеме - неизвестно: текст "Христианиды" дошел до нас лишь в виде названных отрывков и эпизодов, да и те рассеяны по разным изданиям; французы никогда не собирали их вместе, - вообще не только на родине Парни, но и во Франции так и не существует ни одного сколько-нибудь полного критического издания его произведений. Публикация в мае 1804 года "Украденного портфеля" была актом мужества и свидетельствовала об идейной принципиальности Парни и его непреклонной верности вольтерианству, вообще - просветительским идеям. Времена изменились. 10 сентября 1801 года был заключен Конкордат между Наполеоном Бонапартом, Первым. Консулом, и римским папой Пием VII; вступив в силу семь месяцев спустя, он завершил период революционной борьбы с церковью и восстановил католический культ во Франции. "Это соглашение[...], - писал в своих мемуарах князь Талейран, - примирило Францию с папским престолом; оно встретило оппозицию только со стороны некоторых военных, весьма честных, впрочем, людей, ум которых не мог, однако, возвыситься до такого рода понятий". {Талейран. Мемуары. Изд. ИМО, М.. 1959, стр. 164.} Талейран изображает реакцию на Конкордат тенденциозно, потому что, как он и сам признавался, "великому примиренью с церковью" он "немало способствовал", - на самом деле сопротивление было велико, особенно среди интеллигенции, унаследовавшей идеи просветителей. Так, 23 января 1803 года Бонапарту пришлось распустить "Отдел нравственных и политических наук" Французской академии, где группировались наиболее влиятельные из свободных мыслителей того времени - Вольнэй, Гара, Женгенэ, Кабанис, Мерсье, Лаканаль, Нэжон, - "все те идеологи, - как пишет Олар, - которые относились враждебно к католической церкви и стали относиться враждебно к честолюбию Бонапарта". {А. Олар. Политическая история Французской революции. Соцэкгиз, М., 1938, стр. 903.} Некоторые из перечисленных Оларом "идеологов" были и лично близки Парни - Гара. Женгенэ. Замечательно, что в том же 1803 году, 28 декабря, Эварист Парни был избран в члены Французской академии на место умершего Девэна и что приветственную речь, восхвалявшую автора "Войны богов", произнес тот самый Доминик-Жозеф Гара (1749-1833), философ, который был одним из вождей антиклерикальной оппозиции, - он стоял в 1792-1793 годах, после Дантона, во главе министерства юстиции, затем - внутренних дел, а впоследствии позволил себе голосовать против присвоения Наполеону Бонапарту и пожизненного консульства, и императорской короны. Видимо, Гара, в то время президент Разряда французской литературы и языка, считал Парни принадлежащим к одной с ним партии - избрание Парни членом Академии было безусловным актом общественного протеста. Гара, разумеется, воздал должное Парни - автору элегий (официально именно за них Парни и был избран)- и возвысил его выше Проперция: "Элеонора в ваших элегиях, как Цинтия в элегиях Проперция, - героиня каждой строки, от первой до последней; между тем сколько у вас различных ситуаций! Сколько разных эпизодов в истории этой любви!..". {Reponse de M. Garat au discours de Parny. В кн.: OEuvres inedites d'Evariste Parny..., pp. 110-111.} Но затем, подробно разобрав все четыре книги элегий, Гара с большой настойчивостью, хотя и не меньшим дипломатическим тактом, говорил о значении "Войны богов", заметив, что Французская академия в прошлом не раз отвергала блестящих писателей именно за те произведения, которые составили их мировую славу - он привел в пример Монтескье, автора "Персидских писем". В зале воцарилось молчание. Тогда Гара сказал: "Это молчание я мог предвидеть. Я не боялся его - ни для вас, ни для себя". И затем, обращаясь к Парни, заявил: "Создавая эту поэму, публикуя ее и, главное, поставив на ней свое имя, - что делает честь вашему мужеству в глазах всякого человека, как бы он к вам ни относился, - вы, без сомнения, не могли рассчитывать на безоблачный успех и на спокойный триумф (des succes sans regrets et des triomphes sans douleurs)". Далее Гара развивал мысль о том, что христианина и философа отнюдь не разделяет пропасть враждебности и непонимания, как это может показаться, ибо "бог евангелия и христианства - это, как его называют, бог истины; подлинный философ тоже обращает свою любовь и свои хвалы к истине, к Вечному Существу, которое есть ее эманация, ее осуществление". Вражду между христианами и философами раздувают клеветники, но это война не богов, а людей, и ее можно избежать. Гара искал путей объединить нацию вокруг общего лозунга - истины, и считал поэму Парни вкладом в это объединение. Приведем заключительные строки речи Гара, полные глубокого смысла и достаточно явно (хотя и во вполне допустимой форме) направленные против безнравственно-тиранической политики Наполеона. Гара напоминает своим соотечественникам о судьбе заговорщика Катилины, которого удалось обезвредить лишь тогда, когда Сенат забыл о своих внутренних партийных распрях и объединился против врага Римской республики. Вот как завершил свою речь Гара: "Когда поджигатель, который замышлял уничтожение высокого Сената, вершившего судьбы Рима, и козни которого разоблачил отец отечества, направился к своему месту, чтобы занять его, - весь Сенат в полном составе, хотя он и был всегда разделен на две враждующие партии, поднялся как один человек и оставил поджигателя, охваченного страхом и бешенством перед лицом внезапно раскрывшегося ему одиночества. Пусть же всякий, кто носит на земле звание человека и кто достоин этого звания, - как бы ни были различны наши верования и наши доктрины, - с ужасом отстранится от этих врагов разума и человечества, пусть оставит их в одиночестве на скамье позора, на этой скамье подсудимых, на которую они сели сами, по собственной воле, и на которой они должны остаться навсегда". {Ibid., pp 123-124.} Напомним, что звание "отца отечества" было присвоено римлянами в 62 г. до н. э. Цицерону, победителю Катилины (последний, уезжая из Рима, поручил своим единомышленникам поджечь город, поднять восстание и убить Цицерона), и что речь Гара произнесена 20 апреля 1803 г. - за полтора года до коронования пожизненного консула императором французов. Гара почти открыто призывает нацию - христиан и не христиан - объединиться против нового Катилины. Для нас в данном случае особенно интересно, что он приурочил этот призыв к избранию во Французскую академию Эвариста Парни. Оценивая речь Гара, друг Парни Тиссо писал в уже цитированном предисловии к "Неизданным сочинениям Парни" 1827 года: "Соединение откровенности и сдержанности, смелости и целомудрия, ... уважение к религии, печать XVIII века на каждом слове оратора... делают эту речь... равно образцом умелой дипломатичности - и памятником духа времени". {Ibid., p. LXIII.} Тиссо придает особенный вес словам, сказанным Гара о поэме "Война богов", оценка которой и составляла центр его речи. Вероятно, в то время друзьям Парни уже были известны эпизоды из "Христианиды", частично опубликованные в "Украденном портфеле" лишь два года спустя, а частично появившиеся за границей после смерти Парни. Можно ли после сказанного удивляться, что император Наполеон неоднократно отвергал ходатайства об определении Парни на службу библиотекарем в Дом Инвалидов, о назначении ему государственной пенсии, - несмотря на то, что хлопотами об этом занимались тогдашний министр внутренних дел, брат императора Люсьен Бонапарт и близкий друг Парни маршал Макдональд, многие годы поддерживавший деньгами бедствовавшего поэта? Такой пенсии - размером в три тысячи франков - Тиссо удалось добиться "через министра" только уже в 1813 году, незадолго до смерти Парни, последовавшей 5 декабря 1814 года. У заступников поэта было не слишком много доводов, которые в глазах Наполеона могли бы перевесить его бунтарские, антирелигиозные и антиклерикальные сочинения: они ссылались на его славу лучшего элегика Франции, на сатирическую поэму, направленную против англичан, - "Годдам" ("Goddam", 1803), на поэму в духе Оссиана "Иснель и Аслега" ("Isnel et Aslega", 1802; расширена в 1808 году), на огромный эпос - средневековую поэму "Рыцари розового креста" ("Les Rose-Croix", 1808). Вещи это художественно слабые, за исключением, может быть, "Иснеля и Аслеги", поэмы, ставшей одним из важнейших эпизодов французского оссианизма. Песни Макферсона-Оссиана появились во Франции в 1777 году в прозаическом переводе Пьера Летурнера, прославленного переводчика Юнга и Шекспира, и произвели сильное впечатление, открыв читателям новый художественный мир, не похожий на классицистическую античность; стихотворное переложение Оссиана, исполненное Бауром-Лормианом, вышло под названием "Гаэльские стихи" ("Poesies gaelliques") в 1801 году. Почти сразу же после книги Баура-Лормиана появилась и поэма Парни, еще больше приблизившая французскую поэзию к романтизму, в эти годы оформлявшемуся в творчестве Шатобриана. Поэма "Иснель и Аслега" особенно важна для русской литературы - эпизоды из нее переводили Пушкин ("Эвлега", отчасти "Осгар", 1814), К. Батюшков, Д. Давыдов, В. Туманский, О. Сомов, даже И. Крылов. Может быть, лучше других мрачно-меланхолическую атмосферу оссианизма воспроизвел Денис Давыдов в своем "Вольном переводе из Парни" (1817) романса Эрика, одного из героев поэмы: Сижу на берегу потока, Бор дремлет в сумраке; все спит вокруг, а я Сижу на берегу - и мыслию далеко, Там, там... где жизнь моя!.. И меч в руке моей мутит струи потока. Сижу на берегу потока. Снедаем ревностью, задумчив, молчалив... Не торжествуй еще, о ты, любимец рока! Ты счастлив - но я жив... И меч в руке моей мутит струи потока. Сижу на берегу потока... Вздохнешь ли ты о нем, о друг, неверный друг... И точно ль он любим? - ах, эта мысль жестока!.. Кипит отмщеньем дух, И меч в руке моей мутит струи потока. И все же несмотря на успех оссианической поэмы, в известной мере продолжавшей элегическую линию Парни 70-х-80-х годов, а также на успех фривольных "Превращений Венеры" ("Les Deguisements de Venus"), вошедших в "Украденный портфель", несравненно большее значение имели боевые произведения, составляющие антирелигиозный цикл и вместе образующие несостоявшийся ироикомический эпос "Христиниада". Впрочем, между вольнолюбивым эротизмом Парни - и богоборчеством, между его элегической искренностью, открывшей сложный внутренний мир влюбленного и покинутого, счастливого и обманутого юноши - и его политической революционностью связь была не внешняя, не случайная, а органическая. Это отлично понял Беранже, посвятивший памяти Парни песню (1814), из которой приведем два куплета, первый и последний: Я говорил эпикурейцам: - "Будите песнями Парни! Он пел о чувстве европейцам, Он славил радостные дни". Но от гостей обычных пира Не пенье - стоны слышит свет: Парни уж нет! Угас певец, замолкла лира. Парни уж нет! . . . . . . . . . . . Его уж нет! И не узнает Он больше зависти врагов. Бессмертным жизнь он покидает, По мненью общему богов. Умолкни, ненависть! вне мира Бессилен яд твоих клевет! Парни уж нет! Угас певец, умолкла лира. Парни уж нет! (Перевод И. и А. Тхоржевских) К стиху о "зависти врагов" французский издатель Беранже (а может быть и сам песенник) сделал подстрочное примечание: "Намек на поношение памяти автора "Войны богов"". Тиссо напечатал эту песню Беранже, озаглавленную "К Парни", в подготовленном им брюссельском издании 1827 года, куда вошла большая статья самого Тиссо и речь Гара, а также "Похвальная речь" в честь Парни Этьена-Жуи (Victor-Joseph Etienne, dit de Jouy, 1764-1846). Драматург и автор оперных либретто, Жуй был избран во Французскую академию в 1814 году на место, освободившееся после смерти Парни, и "похвальная речь" в честь предшественника была данью обязательному ритуалу. Но по каким-то причинам, о которых можно лишь догадываться, речь эту ему произнести не удалось, и лишь через десятилетие он опубликовал статью о жизни и творчестве своего предшественника в Академии, снабженную примечанием: "Обстоятельства, которые излишне напоминать, помешали мне произнести эту речь.. .". {OEuvres inedites d'Evariste Parny..., p. 126.} 5  Ироикомическую поэму "Война древних и новых богов" Парни написал в Домоне (близ Монморанси, где некогда жил Жан-Жак Руссо); она была опубликована в феврале-марте 1799 года. Вспомним: осенью того же года, 9 ноября (18 брюмера), был осуществлен переворот, вследствие которого Наполеон Бонапарт захватил неограниченную власть и, собственно говоря, кончилась Французская республика. Чтобы представить себе, как могла быть воспринята эта поэма современниками, следует вспомнить, каково было в ту пору официальное отношение к христианству, и в частности к католической церкви. Приведем несколько фактов. 5 ноября 1793 г. Мари-Жозеф Шенье произнес в Конвенте речь, в которой предлагал заменить католичество "религией Отечества". Оратор говорил: "Освободите сынов республики от ига теократии, еще тяготеющего над ними...". Он призывал основать единственную и универсальную религию, "у которой нет тайн, единственный догмат которой - равенство, единственные проповедники которой - наши законы, а священнослужители - должностные лица, и которая сжигает свой ладан только перед алтарем общего нашего божества - Отечества". {А. Олар. Политическая история Французской революции. М., 1938, стр. 570.} 10 ноября 1793 г. в Соборе Парижской богоматери происходил антихристианский праздник Свободы - на "алтаре Разума" горел "факел Истины"; Собор Парижской богоматери специальным декретом был переименован в "Храм Свободы". В конце 1793 года во Франции всюду уже господствовал культ Разума, заменивший дискредитированное христианство. Церкви были превращены в храмы Разума. Впрочем, движение это было скорее стихийным, потому что даже Робеспьер в это время с трибуны якобинского клуба призывал к терпимости относительно католической церкви, провозглашая: "Атеизм аристократичен. Мысль о Великом существе, бодрствующем над угнетенной невинностью и карающем торжествующее преступление, в высшей степени демократична... Если бы бога не существовало, надо было бы изобрести его" (речь 21 ноября 1793 года). {Там же, стр. 575.} А через несколько недель Конвент принял "Ответ на манифесты королей, составивших лигу против республики", в котором между прочим говорилось: "Французский народ и его представители уважают свободу всех культов и не подвергают гонению ни одного из них... они осуждают крайности философской точки зрения так же, как безумие суеверия и преступления фанатизма". {Там же, стр. 576.} Вскоре после этого атеизм был официально осужден как доктрина, враждебная республике. Робеспьер обличал как атеистов казненных им врагов революции - Гебера, Дантона и других. Был принят декрет, учреждавший культ Верховного существа, - этот декрет начинался словами: "Французский народ признает существование Верховного существа и бессмертие души". Таким образом, была создана новая государственная религия, отменившая прежде провозглашенную свободу вероисповеданий. Приведенные выше слова 1-й статьи декрета Конвента были начертаны на фронтонах всех храмов. В день культа Верховного существа Робеспьер, избранный президентом Конвента и ставший ныне как бы первосвященником новой религии, сам поджег аллегорическую статую атеизма. После падения якобинской диктатуры церковь была отделена от государства. В феврале 1795 года был принят закон, провозглашавший свободу всех культов, запрещавший их оскорбление и заявлявший, что государство снимает с себя всякие заботы об их отправлении. Всюду немедленно поднял голову католицизм, и в то же время активизировались "философы". В газете "Feuille villageoise" появилась статья "Религиозное упорство к причиненные им убийства", где подсчитывались жертвы христианской религии - их оказалось около десяти миллионов; в газете "Decade philosophique" появился первый отрывок из пока никому неизвестной и, видимо, даже еще не законченной поэмы Парни "Война богов". Такой была общественная обстановка, когда впервые прозвучала эта поэма: она шла против течения, являясь выражением идеологии "философской партии" Конвента, партии, сохранившей верность просветительским идеалам XVIII века, революционному деизму раннего якобинства. В мае 1795 года церкви были возвращены католическому духовенству на том условии, чтобы оно подчинялось законам государства. Позднее, при Директории, была подтверждена свобода культов и одновременно шло постепенное восстановление католицизма как основной религии населения Франции. Такое более или менее установившееся равно- , весне, косвенно приведшее - вопреки намерениям Директории - к усилению католической церкви, продержалось до переворота 18 брюмера (9 ноября 1799 года), который оказался для церкви спасительным. Уже и до того Бонапарт отменил ряд антицерковных постановлений. А 18 брюмера было восторженно принято священниками. Епископ Руайе произнес апологию 18 брюмера в Соборе Парижской богоматери. В самом деле, с этого дня все шло с неуклонной логикой к Конкордату с римским первосвященником, который и был заключен 10 сентября 1801 года, но обнародован лишь спустя семь месяцев, 18 апреля 1802 года. Теперь было недалеко и до тех дней, когда император Наполеон принесет присягу на евангелии и назовет себя "императором милостью божией" (1804), отменит республиканский календарь (1806), повелит положить в основу преподавания в императорском университете "принципы католической религии" (первоначально в постановлении Государственного совета было - "христианской"; сам Наполеон заменил это слово на "католической") (1808), восстановит многие конгрегации и монастырские общины и т. д. "Более сделать для нее (церкви) не мог бы самый христианнейший король... Во всей совокупности разрушительной и реакционной деятельности Бонапарта, более или менее сознательно направленной им против революции, самым реакционным актом является Конкордат". {Там же, стр. 904-905.} Парни опубликовал "Войну богов" накануне 18 брюмера; "Галантную Библию" и "Утраченный рай" - в год провозглашения империи; во время же самой империи он сочинял "Христианиду", фрагменты которой увидели свет за границей уже в последние годы Реставрации. Его антирелигиозное и антиклерикальное творчество представляло собой деятельность просветителя, воевавшего за идеи "партии философов". Эта партия существовала, хотя ей с каждым годом приходилось со все большим трудом отстаивать свои принципы. То были еще оставшиеся в живых деятели великой Энциклопедии, которые превыше всего ставили "организованную науку"; большинство из них принадлежали к Французской академии. За некоторыми исключениями, они исповедовали деизм: В числе этих ветеранов Просвещения были Гара, Женгенэ, Мари-Жозеф Шенье. Последний отличался, вероятно, наибольшей активностью среди своих собратьев - как политический, общественный, литературный деятель и как идеолог. В 1806 году Наполеон предложил Французской академии составить обзор развития литературы после 1789 года; эту работу выполнил Шенье,который прочел свой доклад в Государственном совете в присутствии императора в феврале 1808 года, - расширенное издание обзора увидело свет в 1815 году под названием "Историческая картина состояния и развития французской литературы после 1789 года" ("Tableau historique de letat et des progres de la litterature francaise depuis 1789"). Шенье дает здесь очень высокую оценку "Войны богов", созданной его единомышленником. Он напоминает о Буало, затмившем своей ироикомической поэмой "Налой" холодного Тассони - автора "Похищенного ведра", и Вольтере, который сумел по меньшей мере сравняться с Ариосто; не называя "Орлеанской девственницы", Шенье имеет в виду именно ее. Далее он пишет: "Г-н де Парни достоин того, чтобы его имя было названо рядом с этими образцовыми авторами". Затем следует характерная оговорка. "Шаг, который нам предстоит теперь сделать, кажется, быть может, нелегким; во всяком случае речь пойдет только о литературных достоинствах. Набожное рвение, полагая, что оно обязано быть строгим, может присвоить себе право быть несправедливым; зависть, чтобы воспользоваться тем же правом, усваивает речь и маску лицемерия. Проявляя осмотрительность, но и высоко ценя талант, мы не хотим ни возмущать чью бы то ни было совесть, ни присоединяться к несправедливости". Совершив этот осторожный лукаво-дипломатический ход, Шенье продолжает: "Было бы проявлением смехотворной осторожности не назвать "Войну богов", как было бы явным недоброжелательством отрицать красоты, сверкающие повсюду в этой поэме: от первой" строки до последней ее возвышает то чудесное, которое так необходимо эпопее... Как не заметить оригинальной композиции, драматического начала, постоянно перебивающего повествование, искусства соединения поэтических фраз, естественности и в то же время строгости форм в этой длинной череде десятисложных стихов, которым тем труднее придать изящество, что они, казалось бы, так легки для вульгарного пера! Как не восхвалить прежде всего великое множество счастливых деталей, - одни из них относятся к высокому стилю, в котором г-н де Парни еще не испытал себя, другие более нежны и дышат мягкостью тех элегий, которые в прошлую пору столь справедливо создали его репутацию!". Сказав еще несколько слов об "Утраченном рае" (в котором Парни по мнению Шенье, стремился "весело разработать деликатный и своеобразный сюжет, о котором Мильтон, более смелый в ином отношении, написал серьезно; но мы не можем иметь об этом суждения") и "Рыцарях Розового креста", М. - Ж. Шенье возвращается к оговоркам, предшествующим окончательной оценке: "Наш долг - с уважением отстранив опасные вопросы, выходящие за пределы изящной словесности, ограничиться единственным пунктом, входящим в нашу компетенцию, и признать в г-не де Парни один из самых чистых, самых блестящих и самых гибких талантов, которыми может сегодня гордиться французская поэзия". {Tableau historique de letat et des progres de la litterature francaise depuis 1789, par M. - J. de Chenier. Paris, 1821, pp. 287-288.} Шенье сделал все возможное, чтобы высказать свое мнение о "Войне богов", - надо понимать, что сочинять для Наполеона заказанный им обзор было нелегким делом. Так или иначе первая оценка поэмы, данная единомышленником автора, оказалась весьма точной. Прежде всего это относится к установлению связи "Войны богов" с Вольтером. Вольтер был для Парни главным литературным авторитетом, и не только учителем, а идеалом. Сам Вольтер сразу очень высоко оценил автора "Любовных стихотворений". Тиссо рассказывает, что Вольтер "увидел в появлении элегий Парчи победу, одержанную над дурным вкусом; он нежно расцеловал их автора, назвав его "Мой дорогой Тибулл"". {OEuvres inedites dEvariste Parny..., p. VIII.} Парни впоследствии не раз вспоминал об этом, но сам себя именовал иронически "Tibullinus" ("Тибульчик"). Тиссо, проводя в той же статье сравнение Парни с Вольтером, считал, что их объединяет независимость суждений, презрение к предрассудкам, ненависть к лицемерию, срывание всех покровов с истины, взгляд на истину как на залог счастья народов, любовь к человечеству. Можно добавить, что Парни, подобно Вольтеру, был деистом - по его собственным словам, он верил в Высшее существо, олицетворяющее Разум, и полагал, что люди профанируют его, приписывая библейскому богу свирепость, мстительность, деспотичность - вообще склонность к тирании и кровавым расправам. Деистические убеждения Парни отчетливо выразились в "Войне богов". В начале песни III ангел, стоящий у райских врат, впускает по очереди представителей разных верований: магометанина, еврея, лютеранина, квакера, католика. Шестой на вопрос ангела: "А ты какой же веры?" - отвечает: "Никакой". Ангел Но каждый ведь во что-нибудь да верит! Шестой Я веровал в бессмертие души Да в бога, что поступки наши мерит. (Точнее, в прозаическом переводе: "В бессмертную душу, в бога, который вознаграждает и карает, больше ни во что".) Нет сомнений, что литературным образцом для автора "Войны богов" послужила "Орлеанская девственница": вслед за Вольтером он написал свою поэму легким и гибким десятисложным стихом с нерегулярными - то смежными, то перекрестными - рифмами, а также, подобно Вольтеру, разбил ее на песни, снабженные - каждая - развернутым заглавием, излагающим краткое содержание песни да и самый тон поэмы, характер повествования, внимание к деталям, сочетание легкого эротизма с замаскированно-серьезными философскими пассажами, даже образ автора, время от времени появляющегося со своими мнениями, насмешками, отступлениями, - все это в большей или меньшей степени восходит к Вольтеру. Наконец, подобно своему учителю, Парни старался охватить в поэме возможно большее число проблем - философских, нравственных, религиозных, даже бытовых. Обе ироикомические поэмы носят энциклопедический характер - по ним можно изучать нравы и философию эпохи. Обе они при внешнем легкомыслии отличаются высокой идейной напряженностью и плотностью содержания. Но предметом пародирования для Вольтера явилась прежде всего поэма Шаплена "Девственница" и уж попутно - Библия; Парни избирает предметом своей насмешки непосредственно само священное писание. Античное язычество и христианство - эти начала, противоборствуя, формируют сюжет поэмы Парни. Однако не только сюжет: основываясь на этом противоборстве, Парни искусно строит и стилистическое движение. Так, в самом начале автор внемлет гласу голубя - Святого духа, который диктует ему рассказ. Это прямое пародийное использование обращения древнего поэта к Музе - только место Музы заступает Святой дух. Правда, как, впрочем, и у Гомера, призыв к божеству имеет условный характер: автор больше не сошлется на своего вдохновителя и будет говорить от себя, в начале каждой песни занимая читателя собственными делами и раздумьями; так, в начале песни IX: Я домосед: по целым дням сижу У камелька, и уголья мешаю, И все-таки от холода дрожу, И скверную погоду проклинаю. И так часы проходят в болтовне... Когда же ночь напоминает мне, Что спать пора, и я ложусь послушно В свою постель, напяливши колпак... Такого домашнего, бытового, в ночном колпаке автора не знали предшественники Парни - ничего похожего не было ни у Буало в "Налое", ни у Вольтера. В сущности аналогию ему можно найти только в русской поэзии XVIII века, у Державина. Но особенно разительное впечатление производят эти строки, если, с одной стороны, вспомнить, что за подлинного автора поэмы выдается Святой дух, а с другой, сопоставить их с пародийно-гомеровскими описаниями, развернутыми сравнениями, мифологическими перифразами и проч. Это - один из контрастов, лежащих в основе поэтической системы "Войны богов". Другой, еще более разительный контраст - между фривольными, скабрезными, иногда изящно-галантными, иногда даже вульгарно-непристойными эпизодами, с подчеркнутой дерзостью и свободой вставляемыми автором в повествование независимо от логики сюжетного развития, и вполне серьезными, философски аргументированными размышлениями о религии, политике, нравственности. Таких пассажей много, они перемежаются с эпизодами первого типа, иногда переплетаются или сливаются с ними. В первой же песне Парни дает многостороннюю характеристику христианской религии. Устами Юпитера сообщается о том, что христианство - религия рабов, что Христос - лучший союзник власть имущих, деспотов: Тиранов он поддерживает гнет, Рабу велит: чти свято господина! Таков политический аспект этой веры. Он будет подробнее раскрыт ниже, в песне VII. где Юпитер продолжит свое рассуждение: ...Без сопротивленья, Благословляя рабство, сей народ Надел ярмо, выносит притесненья. И тянется к пощечине щека, И ждет спина спокойно тумака... Они тиранов терпят без роптанья, И Константин имеет основанья Хвалить удобство новой веры сей, Вошедшей в моду. Он теперь, злодей, На мягком ложе мирно почивает... Ему кровь сына руки обагряет; Жену свою он в ванне утопил, Зятьев своих обоих удушил И кинул псам тела на растерзанье, Но совесть не казнит за злодеянья, И сладкий сон глаза его смежил... Тигр этот спит, о мщенье Немезиды Не думая... В, казалось бы, шуточной поэме Парни таких патетических мест немало: обличение политической реакционности христианства - важная тема "Войны богов". Но и с эстетической точки зрения новые божества "скучны, напыщенны, убоги - и неумны" (песнь I). Радость жизни, свойственную античному миру, эллинской мифологии, сменила унылая обреченность: Венками роз увитое чело Усыпал прах... Ведь все на свете тленно, До смеха ль тут?.. ... Красавицы, отрекшись от утех И позабыв, что есть на свете смех. Вздыхают безутешно у распятья: Грешны и поцелуи, и объятья... Беги, Венера! Как тебе не злиться? Твой пояс заменила власяница... Закон наш строг, ему не прекословь! (Песнь VII) Такая религия не может способствовать развитию искусства - она всем своим строем враждебна поэзии. За несколько лет до Парни сходную мысль развивал Фридрих Шиллер в стихотворении "Боги Греции" (1788); обращаясь к ним, немецкий поэт восклицал: Не печаль учила вас молиться, Хмурый подвиг был не нужен вам; Все сердца могли блаженно биться, И блаженный был сродни богам. Было все лишь красотою свято, Не стыдился радостей никто Там, где пела нежная Эрато, Там, где правила Пейто. (Перевод М. Лозинского) Парни формулирует в своей поэме и те обвинения против христианской религии, которые до него настойчиво выдвигали философы-энциклопедисты, прежде всего Вольтер и Гольбах. Он говорит о преступлениях, совершенных именем Христа. Эта тема получила развитие в песне VIII, где речи о злодеяниях церкви вложены... в уста архангела Гавриила - повесы, бабника, очаровательного сластолюбца и покорителя сердец. Гавриил демонстрирует ангельской рати будущее. Перед зрителями проходят "ряды костров и виселиц..., и плахи, и темницы, и оковы", "...пожары, разрушенья, насилия, убийства и разбой" - и все это из-за одного неверно истолкованного слова священного писания. Сам Христос вполне поддерживает и оправдывает злодейства. А священнослужители и святые, рассматривая эти картины грядущего, неизменно повторяют одно: "Убейте всех!". Всех убивают, чтобы таким путем решить пустой богословский спор, отлично пародированный Парни: "Христос - в дарах!" - одни из них кричат. "Нет, он - на них!" - другие голосят. "Вокруг даров он!" - третьи говорят. "Вы врете все! - четвертые вопят, - Христос, вестимо, спрятан под дарами". Вообще песнь VIII рассказывает историю распространения христианства, уничтожающего все вокруг. Здесь повествуется об испанской инквизиции, о крестовых походах, об истреблении евреев, о Варфоломеевской ночи, о преступлениях папы-кровосмесителя Александра VI, об убийстве индейцев. Эта очень важная часть поэмы кончается беседой между богом-отцом, Святым духом и Христом, - они предчувствуют близкую гибель, которую им готовит разум. Парни находит любопытный сюжетный поворот - бог сам опровергает себя, произнося те слова, которые мог бы сказать автор. Вот этот замечательный разговор: Дух святой ...Коль прояснятся у людей мозги - Мы задрожим при имени деистов; Вы знаете: их злобный нрав неистов. Христос Ай-ай! Молчите! Дух святой Всюду и везде Бог истинный, хотя его нигде Не увидать... Мы ж - выдумка людская. Мы - сказка, мы - побасенка пустая. Сомнение развеет нас, как дым. Христос Долой сомненье, и неверье - с ним! Слепая вера разум уничтожит, Невежество власть нашу приумножит. Дух святой И Библия... На протяжении всей поэмы ощущается этот контраст: наука и вера, знание и невежество; в ряд с невежеством ставится Библия. Но и этот контраст приобретает эстетический характер. С одной стороны - слог прозрачный, ясный, логически-отчетливый; с другой - темный, загадочный. Дух святой воплощает в своих речах эту вторую стилистическую манеру. И с ней спорит автор - на этот раз устами Христа, который выражает эстетическую программу Парни в следующих словах: О Дух святой! У вас ума палата. Да толку что? Любитель громких фраз, Вы без конца впадаете в экстаз, Но речь пуста, хотя витиевата. Любую околесицу - в псалом! Чужд суесловью настоящий разум, Он ясностью силен, а не экстазом, Ни капли нет напыщенности в нем. Реплика Христа перекликается со стихотворением "Некоторым поэтам" ("A quelques poetes"), эстетическим манифестом Парни. Его главные строки - речь этих "нескольких поэтов", утверждающих, что "поэзия- язык богов, далекий от грубой речи толпы и устремляющийся в небеса". На это возражает автор: "Возможно, что там наверху говорят, как вы... Но, спускаясь на землю, боги, если только они разумны, для нас лишают свою речь напыщенности (desenflent pour nous leur langage)". И далее: "Соблаговолите не быть божественней, чем боги; подобно им, очеловечьте ваши рифмы. Оставьте волосатым жрецам стиль чудес, пусть темные пророчества вопят оракулы со своего лживого треножника. Загадочность, которая дозволена пророкам, не обязательна для поэтов. Гений имеет древние права: согласен; но язык имеет свои законы". Итак, Парни за поэтическую речь простую, ясную, сниженную до разговорности. В конце стихотворения он предает анафеме "темного поэта, и двойной анафеме - выспреннего". Все это относится к стилю Библии, к псалмам, а в контексте "Войны богов" - к монологам Святого духа. Недаром в эпилоге поэмы автор с торжеством говорит о том, что прежние христианские церкви превращены в храмы нового божества - Разума, и вместе с тем наступило царство Вельзевула, принявшего обличие свободы. Парни ухитрился в легком десятисложнике, не нарушая течения сюжета, популяризировать и данные исторической науки о тех элементах христианства, которые заимствованы из других религий. В песне V читаем о том, что уже древние иудеи "крали, у браминов, у халдеев. | У персов и у греков их богов, | Невежество заботливо взлелеяв | От Нила вплоть до Ганга берегов". У предшественников похищены и Моисеевы рога, и Троица, и Христовы чудеса, и многое другое. Об этой проблеме настойчиво писал незадолго до Па