преки Мои нужны и горьких слез потоки, Когда ты в сердце властен заглянуть! Лучу неудержимому подобен, Что в дом заглядывает поутру, Ты знаешь, по какой томлюсь причине. Мне верность - враг, и тем сильней Петру Завидую в душе и Магдалине, И только ты понять меня способен. XCVI Я так устал без устали вздыхать, Измученный тщетою ожиданья, Что ненавидеть начал упованья И о былой свободе помышлять. Но образ милый не пускает вспять И требует, как прежде, послушанья, И мне покоя не дают страданья - Впервые мной испытанным под стать. Когда возникла на пути преграда, Мне собственных не слушаться бы глаз: Опасно быть душе рабою взгляда. Чужая воля ей теперь указ, Свобода в прошлом. Так душе и надо, Хотя она ошиблась только раз. XCVII О высший дар, бесценная свобода, Я потерял тебя и лишь тогда, Прозрев, увидел, что любовь - беда, Что мне страдать все больше год от года. Для взгляда после твоего ухода Ничто рассудка трезвого узда: Глазам земная красота чужда, Как чуждо все, что создала природа. И слушать о других, и речь вести - Не может быть невыносимей муки, Одно лишь имя у меня в чести. К любой другой заказаны пути Для ног моих, и не могли бы руки В стихах другую так превознести. XCVIII Любезный Орсо, вашего коня Держать, конечно, можно на аркане, Но кто удержит дух, что рвется к брани, Бесчестия чураясь, как огня? Не жалуйтесь, бездействие кляня. Вы здесь, а он давно на поле брани, И пусть вы недвижимы - на ристанье Он - впереди, всех прочих обгоня. Гордитесь тем, что он на людном месте В урочный час и с тем вооруженьем, Что кровь и возраст и любовь дарует, Глася, что он горит желаньем чести, А господин его воображеньем С ним слитый, в одиночестве горюет. XCIX Надежды лгут, и, в торжестве обмана Уверясь не однажды, как и я, Примите мой совет - ведь мы друзья - О высшем благе помнить непрестанно. Земная жизнь - как вешняя поляна, Где прячется среди цветов змея: Иные впечатленья бытия Для наших душ - подобие капкана. Чтоб раньше, чем придет последний час, Душа покой нашла, чуждайтесь правил Толпы: ее пример погубит вас. Меня поднимут на смех: Позабавил! Зовешь на путь, что сам терял не раз И вновь - еще решительней - оставил. С И то окно светила моего, Какое солнцу в час полдневный мило, И то, где злой борей свистит уныло Среди зимы, когда вокруг мертво; И камень - летом любит на него Она присесть одна, всегда любила; И все края, где тень ее скользила И где ступало это божество; И место и пора жестокой встречи, Будящая живую рану снова В тот день, который муку мне принес; И образ дорогой, и слово в слово Отпечатленные душою речи, - Меня доводят каждый раз до слез. CI Увы, любого ждет урочный час, И мы бессильны изменить природу Неумолимой той, кому в угоду Недолго мир скорбит, лишившись нас. Еще немного - и мой день погас, Но, продлевая вечную невзгоду, Амур не отпускает на свободу, Привычной дани требуя у глаз. Я знаю хорошо, что годы кратки, - И сила чародейного искусства Едва ли больше помогла бы мне. Два семилетия враждуют чувства И разум - и победа в этой схватке Останется на лучшей стороне. CII Когда поднес, решившись на измену, Главу Помпея Риму Птолемей, Притворно Цезарь слезы лил над ней, - Так воплотило слово эту сцену. И Ганнибал, когда он понял цену Чужих побед, обманывал людей Наигранной веселостью своей, И смех его был страшен Карфагену. Так чувства каждый человек таит, Прибегнув к противоположной маске, Приняв беспечный или мрачный вид. Когда играют радужные краски В моих стихах, то это говорит О том, что чувства не хотят огласки. CIII Успеха Ганнибал, победе рад, Не смог развить, на лаврах почивая, - Так пусть его ошибка роковая Научит вас не опускать булат. Медведица, лишившись медвежат При памятной пастьбе под небом мая, Рычит, клыки и когти обнажая, Что местью нам кровавою грозят. Она не успокоится, поверьте, Не погребет себя в своей берлоге, Спешите же туда, куда зовет Вас воинское счастье - по дороге, Что на тысячелетья после смерти Вам по заслугам славу принесет. CIV Пандольфо, и в неопытные лета, Когда еще не пробил славы час, Кто близко видел вас хотя бы раз, С надеждой ждали вашего расцвета. И я, у сердца попросив совета, Чтоб образ ваш вовеки не погас, Спешу прославить на бумаге вас, Не зная средства лучшего, чем это. Кто Цезарю бессмертный дал венец? Кто Африканца, Павла и Марцелла Увековечил? Кто? Какой творец? Доныне слава их не отгремела, Так пусть перу завидует резец, - Ведь только наших рук бессмертно дело. CVII От этих глаз давно бежать бы прочь - Бессмысленны надежды на пощаду, На то, что прекратят они осаду, Что сердцу можно чем-нибудь помочь. Пятнадцатый уж год, как день и ночь Они сияют внутреннему взгляду, Слепя меня куда сильней, чем смладу, И мне сиянья их не превозмочь. Повсюду предо мной горит упорно, Куда ни гляну, этот свет слепящий Или другой, зажженный этим, свет. Единый лавр разросся пышной чащей, Где заблудился я, бредя покорно За недругом моим Амуром вслед. CVIII Благое место, где в один из дней Любовь моя стопы остановила И взор ко мне священный обратила, Что воздуха прозрачного ясней (Алмаз уступит времени скорей, Чем позабуду я, как это было: Поступок милый никакая сила Стереть не сможет в памяти моей), К тебе вернуться больше не сумею Я без того, чтоб не склониться низко, Ища следы - стопы прекрасной путь. Когда Амуру благородство близко, Сеннуччо, попроси при встрече с нею Хоть раз вздохнуть или слезу смахнуть. CIX Предательскою страстью истомленный, Я вновь спешу туда - в который раз! - Где я увидел свет любимых глаз, За столько лет впервые благосклонный. И в сладостные думы погруженный О нем, который в думах не погас, Я от всего иного тот же час Освобождаюсь, умиротворенный. Поутру, в полночь, вечером и днем Я внемлю нежный голос в тишине, Которого никто другой не внемлет, И, словно дуновенье рая в нем, Он утешение приносит мне - И сердце радость тихая объемлет. CX Опять я шел, куда мой бог-гонитель Толкал, - куда приводит каждый день, - дух в сталь замкнув, с оглядкой, - как воитель, Засаду ждущий, скрытых стрел мишень. Я озирал знакомую обитель. Вдруг на земле нарисовалась тень Ее чей дух - земли случайный житель, Чья родина - блаженных в небе сень. "К чему твой страх?" - едва сказал в душе я, Как луч двух солнц, под коим, пламенея, Я в пепл истлел, сверкнул из милых глаз. Как молнией и громовым ударом, Был ослеплен и оглушен зараз Тем светом я - и слов приветных даром. CXI Та, чьей улыбкой жизнь моя светла, Предстала мне, сидящему в соборе Влюбленных дум, с самим собой в раздоре, И по склоненью бледного чела - Приветствию смиренному - прочла Всю смуту чувств, и обняла все горе Таким участьем, что при этом взоре Потухли б стрелы Зевсова орла. Я трепетал; не мог идущей мимо Я благосклонных выслушать речей И глаз поднять не смел. Но все палима Душа той новой нежностью очей! И болью давней сердце не томимо, И неги новой в нем поет ручей. CXII Сеннуччо, хочешь, я тебе открою, Как я живу? Узнай же, старина: Терзаюсь, как в былые времена, Все тот же, полон ею лишь одною. Здесь чуткою была, здесь ледяною, Тут мягкой, тут надменною она; То строгости, то благости полна, То кроткая, то грозная со мною. Здесь пела, здесь сидела, здесь прошла, Здесь повернула, здесь остановилась, Здесь привлекла прекрасным взором в плен; Здесь оживленна, здесь невесела... Все мысли с ней - ничто не изменилось, Ничто не предвещает перемен. CXIII Итак, Сеннуччо, лишь наполовину Твой друг с тобой (поверь, и я грущу). Беглец ненастья, здесь забыть ищу И ветер, и кипящую пучину. Итак, я здесь - и я тебе причину С великою охотой сообщу Того, что молний здесь не трепещу, - Ведь сердцем не остыл (и не остыну!). Увидел я любезный уголок - И ожил: в этих родилась местах Весна моя - смертельный враг ненастья. Амур в душе огонь благой зажег И погасил язвивший душу страх. Лишь не хватает глаз ее для счастья. CXIV Безбожный Вавилон, откуда скрылось Все: совесть, стыд, дел добрых благодать, - Столицу горя, прегрешений мать покинул я, чтоб жизнь моя продлилась. Один я, как Амуру полюбилось, Хожу то песни, то цветы сбирать, И с ним беседовать, и помышлять О лучших днях: тут помощь мне и милость. Мне до толпы, мне до судьбы нет дела, Ни для себя, ни до потребы низкой; И внутренний и внешний жар упал. Зов - лишь к двоим: одна бы пожалела, Ко мне пришла бы умиренной, близкой; Другой бы, как защитник, твердо стал. CXV Чиста, как лучезарное светило, Меж двух влюбленных Донна шла, и с ней Был царь богов небесных и людей, И справа я, а слева солнце было. Но взор она веселый отвратила Ко мне от ослепляющих лучей. Тут не молчать - молить бы горячей, Чтобы ко мне она благоволила! Я ревновал, что рядом - Аполлон, Но ревность мигом радостью сменилась, Когда соперник мой был посрамлен. Внезапно туча с неба опустилась, И, побежденный, скрыл за тучей он Лицо в слезах - и солнце закатилось. CXVI Неизъяснимой негою томим С минуты той, когда бы лучше было, Чтоб смерть глаза мои навек смежила И меньшей красоты не видеть им, Расстался я с сокровищем моим, Но лишь оно воображенью мило И в памяти моей весь мир затмило, Что было близко - сделало чужим. В закрытую со всех сторон долину- Предел, где я не так несчастлив буду, Вдвоем с Амуром возвратился я. Среди пустынных этих скал - повсюду, Куда я взор задумчивый ни кину, Передо мною ты, любовь моя. CXVII Когда б скала, замкнувшая долину, Откуда та прозванье получила, По прихоти природы обратила На Рим лицо, а к Вавилону спину, - Все вздохи бы надежду и причину Свою настигли там, где жить ей мило, Быстрей по склону. Врозь летят. Но сила В любом верна - и милой я не мину. А там к ним благосклонны, - так сужу я: Ведь ни один назад не прилетает, - Им с нею пребыванье - наслажденье. Вся боль от глаз: чуть только рассветает, Так, по красе мест отнятых горюя, Мне слезы шлют, ногам - изнеможенье. CXVIII Вот и шестнадцатый свершился год, Как я вздыхаю. Жить осталось мало, Но кажется - и дня не миновало С тех пор, как сердце мне печаль гнетет. Мне вред на пользу, горечь - майский мед, И я молю, чтоб жизнь возобладала Над злой судьбою; но ужель сначала Смежить Мадонне очи смерть придет! Я нынче здесь, но прочь стремлюсь отсюда, И рад, и не хочу сильней стремиться, И снова я в плену былой тоски, И слезы новые мои - не чудо, Но знак, что я бессилен измениться, Несметным переменам вопреки. СХХ Узнав из ваших полных скорби строк О том, как чтили вы меня, беднягу, Я положил перед собой бумагу, Спеша заверить вас, что, если б мог, Давно бы умер я, но дайте срок - И я безропотно в могилу лягу, При том что к смерти отношусь как к благу И видел в двух шагах ее чертог, Но повернул обратно, озадачен Тем, что при входе не сумел прочесть, Какой же день, какой мне час назначен. Премного вам признателен за честь, Но выбор ваш, поверьте, неудачен: Достойнее гораздо люди есть. CXXII Семнадцать лет, вращаясь, небосвод Следит, как я безумствую напрасно. Но вот гляжу в себя - и сердцу ясно, Что в пламени уже заметен лед. Сменить привычку - говорит народ - Трудней, чем шерсть! И пусть я сердцем гасну, Привязанность в нем крепнет ежечасно, И мрачной тенью плоть меня гнетет. Когда же, видя, как бегут года, Измученный, я разорву кольцо Огня и муки - вырвусь ли из ада? Придет ли день, желанный мне всегда, И нежным станет строгое лицо, И дивный взор ответит мне как надо. CXXIII Внезапную ту бледность, что за миг Цветущие ланиты в снег одела, Я уловил, и грудь похолодела, И встречная покрыла бледность лик. Иных любовь не требует улик. Так жителям блаженного предела Не нужно слов. Мир слеп; но без раздела Я в духе с ней - и в мысль ее проник. Вид ангела в очарованье томном - Знак женственный любовного огня - Напомню ли сравнением нескромным? Молчанием сказала, взор склоня (Иль то мечта?), - намеком сердца темным: "Мой верный друг покинет ли меня?" CXXIV Амур, судьба, ум, что презрел сурово Все пред собой и смотрит в жизнь былую, Столь тяжки мне, что зависть зачастую Шлю всем, достигшим берега другого. Амур мне сердце жжет; судьба готова Предать его, - что мысль мою тупую До слез гневит; вот так, живя, воюю, Мученьям обречен опять и снова. Мечта возврата нежных дней поблекла, Худое к худшему прийти грозится; А путь, мной проходимый, - в половине. Надежд (увы мне!) не алмазы - стекла Роняет, вижу, слабая десница, И нить мечтаний рвется посредине. СХХХ Нет к милости путей. Глуха преграда. И я унес отчаянье с собою Прочь с глаз, где скрыта странною судьбою Моей любви и верности награда. Питаю сердце вздохами, и радо Оно слезам, катящимся рекою. И в этом облегчение такое, Как будто ничего ему не надо. И все же я прикован всем вниманьем К лицу, что создал ни Зевксис, ни Фидий, Но мастер с высочайшим дарованьем. Где в Скифии, в которой из Нумидий Укроюсь, коль, не сыт моим изгнаньем, Рок отыскал меня, предав обиде! CXXXI О, если бы так сладостно и ново Воспеть любовь, чтоб, дивных чувств полна, Вздыхала и печалилась она В раскаянии сердца ледяного. Чтоб влажный взор она не так сурово Ко мне склоняла, горестно бледна, Поняв, какая тяжкая вина Быть равнодушной к жалобам другого. Чтоб ветерок, касаясь на бегу Пунцовых роз, пылающих в снегу, Слоновой кости обнажал сверканье, Чтобы на всем покоился мой взгляд, Чем краткий век мой счастлив и богат, Чем старости мне скрашено дыханье. CXXXII Коль не любовь сей жар, какой недуг Меня знобит? Коль он - любовь, то что же Любовь? Добро ль?.. Но эти муки, Боже!.. Так злой огонь?.. А сладость этих мук!.. На что ропщу, коль сам вступил в сей круг? Коль им пленен, напрасны стоны. То же, Что в жизни смерть, - любовь. На боль похоже Блаженство. "Страсть", "страданье" - тот же звук. Призвал ли я иль принял поневоле Чужую власть?.. Блуждает разум мой. Я - утлый челн в стихийном произволе. И кормщика над праздной нет кормой. Чего хочу - с самим собой в расколе, - Не знаю. В зной - дрожу; горю - зимой. CXXXIII Я выставлен Амуром для обстрела, Как солнцу - снег, как ветру - мгла тумана, Как воск - огню. Взывая постоянно К вам, Донна, я охрип. А вам нет дела. Из ваших глаз внезапно излетела Смертельная стрела, и непрестанно От вас исходят - это вам лишь странно - Вихрь, солнце и огонь, терзая тело. От мыслей-стрел не спрятаться. Вы сами Как солнце, Донна, а огонь - желанье. Все это колет, ослепляет, глушит. И ангельское пенье со словами Столь сладкими, что в них одно страданье, Как дуновенье, жизнь во мне потушит. CXXXIV Мне мира нет, - и брани не подъемлю, Восторг и страх в груди, пожар и лед. Заоблачный стремлю в мечтах полет - И падаю, низверженный, на землю. Сжимая мир в объятьях, - сон объемлю. Мне бог любви коварный плен кует: Ни узник я, ни вольный. Жду - убьет; Но медлит он, - и вновь надежде внемлю. Я зряч - без глаз; без языка - кричу. Зову конец - и вновь молю: "Пощада!" Кляну себя - и все же дни влачу. Мой плач - мой смех. Ни жизни мне не надо, Ни гибели. Я мук своих - хочу... И вот за пыл сердечный мой награда! CXXXVI Что ж, в том же духе продолжай, покуда Небесного огня не навлекла! Ты бедностью былой пренебрегла, Ты богатеешь - а другому худо. Вся мерзость на земле идет отсюда, Весь мир опутан щупальцами зла, Ты ставишь роскошь во главу угла, Презренная раба вина и блуда. Здесь старики и девы Сатане Обязаны, резвясь, игривым ладом, Огнем и зеркалами на стене. А ведь тебя секло дождем и градом, Раздетую, босую на стерне. Теперь ты Бога оскорбляешь смрадом. CXXXVII В мех скряга Вавилон так вбил громаду Зол, мерзких преступлений и порока, Что лопнул он; богов стал чтить высоко: Венеру с Вакхом, Зевса и Палладу. Жду правых дел, - нет сил, нет с мукой сладу: Вот нового султана видит око, - Придет и оснует (дождусь ли срока?) Един престол и даст его Багдаду. Кумиров здесь осколки в прах сметутся, Чертогов тех, что небесам грозили, Вельможи алчные огнем пожрутся. А души те, что с доблестью дружили, Наследят мир; тогда узрим - вернутся Век золотой, деяний древних были. CXXXVIII Исток страданий, ярости притон, Храм ересей, начетчик кривосудам, Плач, вопль и стон вздымаешь гулом, гудом, Весь - ложь и зло; был Рим, стал Вавилон. Тюрьма обманов кузня, где закон: Плодясь, зло пухнет, мрет добро под спудом; Ад для живых; великим будет чудом, Христом самим коль будешь пощажен. Построен в чистой бедности убогой, Рог на своих строителей вздымаешь Бесстыдной девкой; в чем же твой расчет? Или в разврате? Или в силе многой Богатств приблудных? Константина ль чаешь? Тебя спасет бедняк - его народ. CXXXIX Когда желанье расправляет крылья, Которым к вам я, о друзья, влеком, Отвлечь Фортуна рада пустяком И делает напрасными усилья. Но сердце, хоть от вас за много миль я, Летит туда, где море языком Вдается в дол, где солнечно кругом. Я слез моих не удержал обилья. Позавчера опять расставшись с ним: Оно - свободно, я же - под конвоем, В Египет - я, оно - в Ерусалим. И расставанье тяжело обоим: Давно мы убедились, что двоим Нам наслаждаться не дано покоем. CXL Амур, что правит мыслями и снами И в сердце пребывает, как в столице, Готов и на чело мое пробиться, И стать во всеоружье над бровями. Но та, что буйно вспыхнувшее пламя Терпеньем и стыдом унять стремится, Чей разум - неприступная граница, За нашу дерзость недовольна нами. И вот Амур показывает спину, Надежду потеряв, бежит, горюя, Чтоб затвориться в оболочке тесной. И я ли повелителя покину? И час последний с ним не разделю я? Ах, умереть, любя, - конец чудесный! CXLI Как в чей-то глаз, прервав игривый лет, На блеск влетает бабочка шальная И падает, уже полуживая, А человек сердито веки трет, - Так взор прекрасный в плен меня берет, И в нем такая нежность роковая, Что, разум и рассудок забывая, Их слушаться Любовь перестает. Я знаю сам, что презираем ею, Что буду солнцем этих глаз убит, Но с давней болью сладить не умею. Так сладостно Любовь меня слепит, Что о чужих обидах сожалею, Но сам же в смерть бегу от всех обид. CXLIII Призыв Амура верно вами понят, - И, слушая любви волшебный глас, Я так пылаю страстью каждый раз, Что пламень мой любую душу тронет. Я чувствую - в блаженстве сердце тонет, Я снова оторвать не в силах глаз От госпожи, что так добра сейчас, И страшно мне, что грезу вздох прогонит. Сбывается, сбылась моя мечта, Смотрю - движенье кудри разметало, Любимая навстречу мне спешит. Но что со мной? Восторг сковал уста, Я столько ждал - и вот стою устало, Своим молчаньем перед ней убит. CXLIV И солнце при безоблачной погоде Не так прекрасно (я к нему привык!), И радуга, другая что ни миг, Не так светла на чистом небосводе, Как в день, что положил предел свободе, Был светел и прекрасен милый лик, Перед которым беден мой язык, Не зная слов достойных в обиходе. Внушал любовь ее прелестный взор, И я, Сеннуччо мой, с тех самых пор Яснее на земле не видел взгляда. Она сжимала грозный лук в руке - И жизнь моя с тех пор на волоске И этот день вернуть была бы рада. CXLV И там, где никогда не тает снег, И там, где жухнет лист, едва родится, И там, где солнечная колесница Свой начинает и кончает бег; И в благоденстве, и не зная нег, Прозрачен воздух, иль туман клубится, И долог день или недолго длится, Сегодня, завтра, навсегда, навек; И в небесах, и в дьявольской пучине, Бесплотный дух или во плоть одет, И на вершинах горных, и в трясине; И все равно, во славе или нет, - Останусь прежний, тот же, что и ныне, Вздыхая вот уже пятнадцать лет. CXLVI О чистая душа, пред кем в долгу Хвалебное мое перо недаром! О крепость чести, стойкая к ударам, - Вершина, недоступная врагу! О пламя глаз, о розы на снегу, Что, согревая, очищают жаром! О счастье быть подвластным этим чарам, Каких представить краше не могу! Будь я понятен с песнями моими В такой дали, о вас бы Фула знала, Бактр, Кальпа, Танаис, Олимп, Атлас. Но так как одного желанья мало, Услышит край прекрасный ваше имя: От Альп до моря я прославлю вас. CXLVII Я Страстью взнуздан, но жестокость шпоры И жесткие стальные удила Она порой ослабит, сколь ни зла, И только в этом все ее потворы; И к той приводит, чтобы въявь укоры И муки на челе моем прочла, Чтобы Любовь ответные зажгла Смятенные и грозовые взоры. Тогда, как будто взвидев гнев Зевеса, Страсть-помыкательница прочь отпрянет, - Всесильной свойствен равносильный страх! - Но столь тонка души моей завеса, Что упованья робость зрима станет И снисхожденье сыщет в тех очах. CXLVIII Тибр, Герм, По, Адидж, Вар, Алфей, Гаронна, Хебр, Тезин, Истр и тот, что Понт разбил, Инд, Эра, Тигр, Евфрат, Ганг, Альба, Нил, Ибр, Арно, Танаис, Рейн, Сена, Рона; Плющ, можжевельник, ель и ветки клена Палящий сердце не угасят пыл; Лишь Дафны лист и берег, что судил Сквозь слезы петь, - одна мне оборона. В мучительном и пламенном бою С Любовью - только в них исток отваги, Хоть время понукает жизнь мою. Расти ж, мой Лавр, над плеском тихой влаги, Садовник твой, сокрытый в тень твою, В лад шуму вод поверит мысль бумаге. CL - Душа, что деешь, мыслишь? Будет с нами Покой и мир иль вечной жить борьбою? - Что ждет - темно; сужу сама с собою: Взор дивный скорбен нашими бедами. - Что в том, раз ей дано творить очами Средь лета лед и пыл огня зимою? - Не ей, - тому, кто правит ей самою. - Пусть! Но все видеть и молчать годами! - Порой язык молчит, а сердце стонет Пронзительно; лицо светло и сухо, Не виден плач стороннему вниманью. - Ум все же не спокоен, ропщет глухо, Но боли - острой, стойкой - не прогонит; Несчастный недоверчив к упованью. CLI Так не бежит от бури мореход, Как, движимый высоких чувств обетом, От мук спасенье видя только в этом, Спешу я к той, чей взор мне сердце жжет. И смертного с божественных высот Ничто таким не ослепляет светом, Как та, в ком черный смешан с белым цветом, В чьем сердце стрелы золотит Эрот. Стыжусь глядеть: то мальчик обнаженный. И он не слеп - стрелок вооруженный, Не нарисован - жив он и крылат. Открыл он то мне, что от всех таилось, И все, что о любви мной говорилось, Мне рассказал моей Мадонны взгляд. CLII О смирный зверь с тигриною повадкой, О ангел в человеческой личине, - Страшась, надеясь, в радости, в кручине Я скручен так, что и живу украдкой! Отпустишь ли, удавишь мертвой хваткой, Пожить ли дашь в когтях своей дичине, - Все к одному - обречены кончине, Кого Любовь поит отравой сладкой. И не под силу обомлевшей силе, Страдая, выстрадать, двоякость эту - Остуду льда и пламена в горниле. И хочет сжить она себя со свету, Как та, которой и следы простыли; Но нету сил. И смерти тоже нету. CLIII Горячий вздох, ступай к твердыне-сердцу, Пусть ото льда оттает Состраданье; Лети, небес достичь, мое рыданье - Пусть смерть иль милость явят страстотерпцу. Мысль пылкая, ступай и одноверцу Несведущему дай мое познанье. О, если страсть не помутит сознанье, Мы от надежд найдем к спасенью дверцу. Ты помоги мне, мысль, чтоб молвить можно, Что наше бытованье - бесприютно. Ее же - и светло и бестревожно. Ты поспешай любви моей сопутно, И мы несчастья убежим, возможно, Коль светоч мой мне знак подаст несмутно. CLIV Сонм светлых звезд и всякое начало Вселенского состава, соревнуя В художестве и в силе торжествуя, Творили в ней Души своей зерцало. И новое нам солнце возблистало, И каждый взор потупился, предчуя, Что бог любви явил ее, ликуя, Чтоб изощрить на дерзком злое жало. Пронизанный очей ее лучами, Течет эфир пылающей купиной, И может в нем дышать лишь добродетель. Но низкое желание мечами Эдемскими гонимо. Мир свидетель, Что красота и чистота - едино. CLV Юпитер разъяренно, Цезарь властно Разили ненавистные мишени; Но вот Мольба упала на колени, - И злость владык ее слезам подвластна. Мадонна плакала, меж тем пристрастно Властитель мой явил мне эти пени: И скорбь и страсть, не знающие лени, Меня сразили гневно и злосчастно. Любовь рисует плачущего чуда Виденье мне, иль тихими речами Изгравирует сердце, - вот причуда! - Как адамант, иль с хитрыми ключами К нему подступит, дабы из-под спуда Возник тот плач, и я рыдал ночами. CLVI Я лицезрел небесную печаль, Грусть: ангела в единственном явленье. То сон ли был? Но ангела мне жаль. Иль облак чар? Но сладко умиленье. Затмили слезы двух светил хрусталь, Светлейший солнца. Кротких уст моленье, Что вал сковать могло б и сдвинуть даль, - Изнемогло, истаяло в томленье. Все - добродетель, мудрость, нежность, боль- В единую гармонию сомкнулось, Какой земля не слышала дотоль. И ближе небо, внемля ей, нагнулось; И воздух был разнежен ею столь, Что ни листка в ветвях не шелохнулось. CLVII Тот жгучий день, в душе отпечатленный, Сном явственным он сердцу предстоит. Чье мастерство его изобразит? Но мысль лелеет образ незабвенный. Невинностью и прелестью смиренной Пленителен красы унылой вид. Богиня ль то, как смертная, скорбит? Иль светит в скорби свет богоявленный? Власы - как злато; брови - как эбен; Чело - как снег. В звездах очей угрозы Стрелка, чьим жалом тронутый - блажен. Уст нежных жемчуг и живые розы - Умильных, горьких жалоб сладкий плен... Как пламя - вздохи; как алмазы - слезы. CLVIII Куда ни брошу безутешный взгляд, Передо мной художник вездесущий, Прекрасной дамы образ создающий, Дабы любовь моя не шла на спад. Ее черты как будто говорят О скорби, сердце чистое гнетущей, И вздох, из глубины души идущий, И речь живая явственно звучат. Амур и правда подтвердят со мною, Что только может быть один ответ На то, кто всех прекрасней под луною, Что голоса нежнее в мире нет, Что чище слез, застлавших пеленою Столь дивный взор, еще не видел свет. CLIX Ее творя, какой прообраз вечный Природа-Мать взяла за образец В раю Идей