? - чтоб знал земли жилец Премудрой власть и за стезею Млечной. Ее власы - не Нимфы ль быстротечной Сеть струйная из золотых колец? Чистейшее в ней бьется из сердец - И гибну я от той красы сердечной. В очах богинь игру святых лучей Постигнет ли мечтательной догадкой Не видевший живых ее очей? Целит любовь иль ранит нас украдкой, Изведал тот, кто сладкий, как ручей, Знал смех ее, и вздох, и говор сладкий. CLX Амур и я - мы оба каждый раз, Как человек, перед которым диво, Глядим на ту, что, как никто, красива И звуком речи восхищает нас. Сиянью звезд сродни сиянье глаз, И для меня надежней нет призыва: Тому, в чьем сердце благородство живо, Случайные светила не указ. Как хороша, без преувеличений, Когда сидит на мураве она, Цветок средь разноцветья лугового! Как светел мир, когда порой весенней Она идет, задумчива, одна, Плетя венок для золота витого! CLXI О шаг бесцельный, о расчет заочный, О маета, о гордое пыланье, О сердца дрожь, о властное желанье, О вы, глаза, - источник слезоточный; О ты, листва, - венчатель правомочный, Единое двум доблестям признанье; О сладкий плен, о тяжкое призванье, Меня вовлекшие в сей круг порочный; О дивный лик! Не пылких благодушии Амурова стезя, но слез и страха: Строптивца там заездят, больно шпоря. О чистые и любящие души, Вы - сущие, и вы - добыча праха, Воззритесь же на эту бездну горя! CLXII Блаженные и радостные травы Ложатся под стопы моей Мадонны, Прельстительным речам внимают склоны, Оберегая след благой потравы. Фиалочки и бледные купавы, Пускай незрелый лист зеленой кроны Живому солнцу не чинит препоны, Ласкающему вас лучами славы. Округа нежная, река живая, Лелейте дивный лик и эти очи, Живого солнца пылкий блеск впивая; Сколь мысли с вами сладиться охочи! Отныне и скала окрест любая Вспылает мне подобно, что есть мочи! CLXIII Амур, любовь несчастного пытая, Ты пагубным ведешь меня путем; Услышь мольбу в отчаянье моем, Как ни один другой в душе читая. Я мучился, сомненья отметая: С вершины на вершину день за днем Ты влек меня, не думая о том, Что не под силу мне стезя крутая. Я вижу вдалеке манящий свет И никогда не поверну обратно, Хотя устал. Беда, что крыльев нет! Я сердцем чист - и был бы рад стократно Влачиться за тобой, крылатым, вслед, Когда бы знал, что это ей приятно. CLXIV Земля и небо - в безмятежном сне, И зверь затих, и отдыхает птица, И звездная свершает колесница Объезд ночных владений в вышине, А я - в слезах, в раздумиях, в огне, От мук моих бессильный отрешиться, Единственный, кому сейчас не спится, Но образ милый - утешенье мне. Так повелось, что, утоляя жажду, Из одного источника живого Нектар с отравой вперемешку пью, И чтобы впредь страдать, как ныне стражду, Сто раз убитый в день, рождаюсь снова, Не видя той, что боль уймет мою. CLXV Она ступает мягко на траву - И дружно лепестки цветов душистых, Лиловых, желтых, алых, серебристых, Спешат раскрыться, как по волшебству. Амур, в своем стремленье к торжеству Берущий в плен не всех, - лишь сердцем чистых, Струит блаженство из очей лучистых - И я иной услады не зову. Походке, взору должное воздав, Скажу: нельзя и речью не плениться; Четвертым назову смиренный нрав. Из этих искр - и из других - родится Огонь, которым я охвачен, став Как при дневных лучах ночная птица. CLXVI Быть верным бы пещере Аполлона, Где он пророком стал, - как знать? - для света Флоренция бы обрела поэта, Как Мантуя, Арунка и Верона. Но как не мечет из сухого лона Моя скала струи, так мне планета Иная: терн, репей велит мне эта Кривым серпом жать с каменного склона. Олива сохнет. Для русла иного С Парнаса ток течет, а им когда-то Она жила, ему цвела богато. Злой рок таков иль за вину расплата - Бесплодье, коль Юпитерово слово Мне в милость не пошлет дождя благого. CLXVII Когда она, глаза полузакрыв, В единый вздох соединит дыханье И запоет, небесное звучанье Придав словам, божественный мотив, Я слушаю - и новых чувств прилив Во мне рождает умереть желанье, И я реку себе: "Когда прощанье Столь сладко с жизнью, почему я жив?" Но, полные блаженства неземного, Боятся чувства время торопить, Чтоб не лишиться сладостного плена. Так дни мои укоротит - и снова Отмеренную удлиняет нить Небесная среди людей сирена. CLXVIII Амур приносит радостную весть, Тревожа сердце мысленным посланьем, Что скоро сбыться суждено желаньям И счастье мне заветное обресть. В сомнениях - обманом это счесть Иль радоваться новым обещаньям, И верю и не верю предвещаньям: Ложь? правда ли? - чего в них больше есть? Тем временем бессильно скрыть зерцало, Что близится пора - заклятый враг Его посулам и моей надежде. Любовь жива, но юность миновала Не только для меня, - печальный знак, Что счастье много призрачней, чем прежде. CLXIX Лелея мысль, что гонит одиноко Меня бродить по свету, я грущу О той, кого мучительно ищу, Чтобы, увидя, каяться глубоко. И вот опять она чарует око. Но как себя от вздохов защищу? Та, перед кем душою трепещу, - Амуру недруг и со мной жестока. И все же, если не ошибся я, То проблеском живого состраданья Согрет ее холодный, хмурый взгляд. И тает робость вечная моя, И я почти решаюсь на признанья, Но вновь уста предательски молчат. CLXX Перед чертами добрыми в долгу, Я верил столько раз, что я сумею Смиреньем, речью трепетной моею Дать бой однажды моему врагу. Надеялся, что страх превозмогу, Но всем благим и злым, что я имею, И светом дней, и смертью связан с нею, Увижу взор ее - и не могу. Я говорил, но только мне понятен Был мой бессвязный лепет - ведь недаром Амур в немого превратил меня: Язык любови пламенной невнятен, И тот, кто скажет, как пылает жаром, Не знает настоящего огня. CLXXI В прекрасные убийственные руки Амур толкнул меня, и навсегда Мне лучше бы умолкнуть - ведь когда Я жалуюсь, он умножает муки. Она могла бы - просто так, от скуки - Поджечь глазами Рейн под толщей льда, Столь, кажется, красой своей горда, Что горьки ей чужого счастья звуки. Что я ни делай, сколько ни хитри, Алмаз - не сердце у нее внутри, И мне. едва ли что-нибудь поможет. Но и она, сколь грозно ни гляди, Надежды не убьет в моей груди, Предела нежным вздохам не положит. CLXXII О Зависть, о коварное начало, Как ты вошла, какой нашла ты путь В прекрасную доверчивую грудь? Как ловко ты в нее вонзила жало! Ты чересчур счастливым показала Меня любимой, и, тебя не будь, Расположенье мог бы я вернуть Той, что вчера мольбы не отвергала. Пусть плачущего ей отраден вид, Пускай она, когда я счастлив, плачет, Она любви моей не охладит. Пускай она намеренья не прячет Убить меня, Амур мне говорит, Что это ничего еще не значит. CLXXIII На солнца чудотворных глаз взираю, Где тот, кем жив и кем слеза точится; Душа от сердца ищет отлепиться, Дабы припасть к сему земному раю; Но сласть и желчь тому присущи краю, И нить судьбы там паутинкой мнится; Амуру жалуясь, душа казнится - Узды крутой избегнуть, мол, не чаю. Так в крайностях плутая изначально, Вся - мертвый лед и жаркое пыланье, Живет она, то низменна, то горня. Воспряв на миг, сто раз вздохнет печально, Но чаще - пребывает в покаянье: Таков был плод от такового корня. CLXXIV Жестокая звезда - недобрый знак - Отражена была в моей купели, В жестокой я качался колыбели, В жестоком мире сделал первый шаг, И рок жестокой даме лук напряг - И взор ее обрадовался цели, И я взывал к тебе: "Амур, ужели Не станет другом мне прекрасный враг?" Ты рад моим терзаниям всечасным, Тогда как ей моя печаль не в радость, Затем что рана не смертельно зла. Но лучше быть из-за нее несчастным, Чем предпочесть других объятий сладость, Порукою тому - твоя стрела. CLXXV Лишь вспомню миг сей или сень предела. Где мне Амур хитро измыслил узы, Где стал рабом я дорогой обузы, Где горя сласть всей жизнью завладела, - Я - снова трут, и, словно встарь, зардела Былая страсть, с кем не разъять союзы, И вспыхнул огнь, и полегчали грузы - Тем и живу. До прочего нет дела. Но светит теплоносными лучами Мне явленное солнце ежеденно, На склоне дней, как поутру, сияя. Оно одно и есть перед очами, По-прежнему светло и сокровенно Благую сень и миг благой являя. CLXXVI Глухой тропой, дубравой непробудной. Опасною и путникам в броне, Иду, пою, беспечный, как во сне, - О ней, чей взор, один, как проблеск чудный Двух солнц, - страшит желанье. Безрассудный Блуждает ум - и нет разлуки мне: Я с ней! Вот сонм ее подруг: оне - За ясеней завесой изумрудной. Чей голос - чу! - звучит, слиян с листвой Лепечущей, сквозь шум вершин зыбучий, И птичий хор, и говор ключевой?.. Милей дотоль мне не был лес дремучий, - Когда б лишь солнц моих игры живой Не застилал от глаз зеленой тучей! CLXXVII Являл за переправой переправу Мне в этот долгий день среди Арденн Амур, что, окрыляя взятых в плен, Влечет сердца в небесную державу. Где Марс готовит путнику расправу, Я без оружья ехал, дерзновен, И помыслы не знали перемен, Одной на свете отданы по праву. И памятью об уходящем дне В груди тревога поздняя родится, Однако риск оправдан был вполне: Места, где милая река струится, Покоем сердце наполняют мне, Зовущее меня поторопиться. CLXXVIII Мне шпоры даст - и тут же повод тянет Любовь, неся и отнимая свет, Зовет и, прочь гоня, смеется вслед, То обнадежит, то опять обманет; То сердце вознесет, то в бездну грянет, - И страсть в отчаянье теряет след: Что радовало, в том отрады нет, И разум дума странная туманит. Благая мысль ему открыла путь Не по волнам, бегущим из очей, - Путь к счастью, но другая прекословит, И разум, принужденный повернуть Навстречу смерти медленной своей, Один удел себе и мне готовит. CLXXIX Да, Джери, и ко мне жесток подчас Мой милый враг - и для меня бесспорна Смертельная угроза, и упорно В одном ищу спасенье каждый раз: Она ко мне не обращает глаз, А выражение моих - покорно, И действует смиренье благотворно - И нет стены, что разделяла нас. Иначе бы она в моем уделе Медузою безжалостной была, Перед которой люди каменели. Один лишь выход нам судьба дала, Поверь, бежать бессмысленно: тебе ли Не знать, что у Амура есть крыла! CLXXX Ты можешь, По, подняв на гребне вала, Швырнуть мою кору в водоворот, Но душу, что незримо в ней живет, И не такая сила не пугала. Лавировать в полете не пристало: Золотолистый лавр ее влечет - И крылья быстры, и ее полет Сильней руля и весел, волн и шквала. Державная, надменная река, Ты, лучшее из солнц оставя сзади, К другому держишь путь издалека. Уносишь плоть, но ты же и внакладе: Душа стремится, взмыв под облака, Назад - в любимый край, к своей отраде. CLXXXI Амур меж трав тончайшие тенета Из злата с жемчугами сплел под кроной, Боготворимой мною и зеленой, Хоть сень ее - печальная щедрота. Рассыпал зерен - хитрая забота! - Страшусь и жажду я приманки оной; С начал земли, Предвечным сотворенной, Нежней манка не слышала охота. А свет, с кем солнцу проигрышны встречи, Слепил. Шнурок шел от сетей к запястью Пречистому, как снежное сиянье. Так завлекли меня заманной властью И мановенья дивные, и речи, И нежность, и надежда, и желанье. CLXXXII Сердца влюбленных с беспощадной силой Тревога леденит, сжигает страсть, Тут не поймешь, чья пагубнее власть: Надежды, страха, стужи или пыла. Иных бросает в жар под высью стылой, Дрожь пробирает в зной, что за напасть! Ведь жаждущему просто в ревность впасть И дев считать вздыхателями милой. Я ж обречен лишь от огня страдать И лишь от жажды гибну ежечасно, Слова бессильны муку передать. О, что мне ревность! Пламя так прекрасно! Пусть видят в нем другие благодать, Им не взлететь к вершине - все напрасно. CLXXXIII Но если поражен я нежным оком, Но если ранят сладкие слова, Но если ей любовь дала права Дарить мне свет улыбки ненароком, Что ждет меня, когда, казнимый роком, Лишусь я снисхожденья божества, В чьем взоре милость теплится едва? Неужто смерть приму в огне жестоком? Чуть омрачен моей любимой лик, Весь трепещу, и сердце холодеет, Страшусь примеров давних каждый миг, И этих страхов разум не развеет. Я женскую изменчивость постиг: Любовь недолго женщиной владеет. CLXXXIV Амур, природа, вкупе со смиренной Душой, чья добродетель правит мной, Вступили в сговор за моей спиной: Амур грозит мне мукой неизменной, В сетях природы, в оболочке бренной, Столь нежной, чтобы справиться с судьбой, Душа любимой, прах стряхнув земной, Уже от жизни отреклась презренной. Готовится душа отринуть плоть, Чьи очертанья были так прекрасны, Являя средоточье красоты. Нет, милосердью смерть не побороть. И если так - надежды все напрасны И безнадежны все мои мечты. CLXXXV Вот птица Феникс в перьях из огня, И этих ожерелий позолота На белой шее - силой приворота Чарует всех, мой бедный дух казня. Лучи ее венца как светоч дня, Амур в стекло их ловит, как в тенета, Сочится пламя струйкой водомета И даже в лютый холод жжет меня. Окутал пурпур царственные плечи, С лазурной оторочкою убор, Усыпанный пунцовыми цветами. Уносит слава далеко-далече, К богатым недрам аравийских гор Сокровище, парящее над нами. CLXXXVI Когда б Гомер великий и Вергилий Узрели ту, что ярче всех светил, Ее воспели б, не жалея сил, В единый стиль свои сливая стили, Энея бы хвалою обделили, Померк бы Одиссей и сам Ахилл, И тот, кто пятьдесят шесть лет царил, И тот, кого в Микенах погубили. Сей доблести и древней мощи цвет Теперь обрел еще одно светило, Где чистота в единстве с красотой. Блеск древней славы Эннием воспет, А я - о новой. Только б не претила Ей похвала моя, мой дар простой. CLXXXVII Пред ним Ахилла гордого гробница - И Македонец закусил губу: "Блажен, чья слава и поныне длится, Найдя такую звонкую трубу!" А чистое созданье, голубица, Кому слагаю песни в похвальбу, Моим искусством жалким тяготится, - Что сделаешь! Не изменить судьбу! И вдохновить Гомера и Орфея Достойной, той, кого бы мог по праву Петь горячо из Мантуи пастух, Рок дал другого, кто, пред ней немея, Дерзает петь о лавре, ей во славу, Но, кажется, его подводит слух. CLXXXVIII О солнце, ты и в стужу светишь нам, Тебе была любезна эта крона С листвой, зеленой, как во время оно, Когда впервые встретил зло Адам. Взгляни сюда. Склонись к моим мольбам, Не уходи, светило, с небосклона, Продли свое сиянье благосклонно, Желанный вид являй моим глазам: Я вижу холм и тень его косую, На тихий мой огонь она легла, На пышный лавр, он был тростинкой малой. Но тень растет, покуда я толкую, Заветный дол уже заволокла, Где госпожа живет в душе усталой. CLXXXIX Забвенья груз влача в промозглый мрак, Ладья моя блуждает в океане Меж Сциллой и Харибдой, как в капкане, А кормчий-господин мой, нет! мой враг. На веслах - думы. Сладить с ними как? Бунтуют, позабыв об урагане. Извечный вихрь страстей и упований Ветрила рвет в пылу своих атак. Под ливнем слез, во мгле моей досады Сплетенная из неразумья снасть Вся вымокла: канаты как мочала. Два огонька погасли, две отрады, Уменье гибнет, разуму пропасть. Боюсь: не дотянуть мне до причала. СХС Лань белая на зелени лугов, В час утренний, порою года новой, Промеж двух рек, под сению лавровой, Несла, гордясь, убор златых рогов. Я все забыл и не стремить шагов Не мог (скупец, на все труды готовый, Чтоб клад добыть!) - за ней, пышноголовой Скиталицей волшебных берегов. Сверкала вязь алмазных слов на вые: "Я Кесарем в луга заповедные Отпущена. Не тронь меня! Не рань!.." Полдневная встречала Феба грань; Но не был сыт мой взор, когда в речные Затоны я упал - и скрылась лань. CXCI Свет вечной жизни - лицезренье Бога, Не пожелаешь никаких прикрас, Так счастлив я, Мадонна, видя вас, При том, что жизнь - лишь краткая дорога. Как никогда, прекрасны вы, коль строго, Коль беспристрастно судит этот глаз. Как сладок моего блаженства час, В сравненье с коим и мечта убога. Он пролетит - и это не беда. Чего желать? Кого-то кормят звуки, Кого - растений сладкий аромат, Кого живит огонь, кого - вода, А мне от них ни радости, ни муки, Мне образ ваш дороже всех услад. CXCII Амур, вот светоч славы яснолицей, Той, что царит над естеством земным. В нее струится небо, а засим Она сама дарует свет сторицей. Взгляни, какой одета багряницей, Каким узором блещет золотым, Стопы и взор направя к тем крутым Холмам, поросшим частой медуницей. И зелень трав, и пестрые цветы Под сенью темной падуба густого Стопам прекрасным стелят свой ковер, И даже ночь сияет с высоты И вспыхнуть всеми искрами готова, Чтоб отразить сей лучезарный взор. CXCIII Вкушает пищу разум мой такую, Что и нектар меня бы не привлек, Река забвенья в душу льет поток, Лишь лицезренья красоты взыскую. Слова моей возлюбленной смакую, Записываю в сердце чернью строк, Для воздыханий нахожу предлог, При этом сладость чувствую двойную: Так эта речь волшебная нежна, Звучит подобьем райских песнопений, О, этот голос - чудо из чудес! В пространстве малом явлено сполна, Сколь всемогущи мастерство и гений Природы животворной и небес. CXCIV Любимого дыханья благодать Живит пригорки, рощи и поляны, Зефир знакомый, нежный, мой желанный, Возвыситься велит мне и страдать. Спешу сюда, чтоб сердцу отдых дать. Скорее! Прочь от воздуха Тосканы! Тоска гнетет, как серые туманы, Но мне уже недолго солнца ждать. Оно мое, в нем сладость в изобилье. Мне без него на свете жизни нет, Но слепну я, приблизившись вплотную. Укрытья не найти, мне б только крылья, Погибелью грозит мне яркий свет: Вблизи него горю, вдали - горюю. CXCV Года идут. Я все бледнее цветом, Все больше похожу на старика, Но так же к листьям тянется рука, Что и зимою зелены и летом. Скорее в небе не гореть планетам, Чем станет мне сердечная тоска Не столь невыносима и сладка, Не столь желанна и страшна при этом. Не кончится мучений полоса, Пока мой прах могила не изгложет Иль недруг мой ко мне не снизойдет. Скорей во все поверю чудеса, Чем кто-то, кроме смерти, мне поможет Или виновницы моих невзгод. CXCVI В листве зеленой шелестит весна, Но как ее дыханье жалит щеки, Напомнив мне удар судьбы жестокий: Ее мученья я испил до дна. Прекрасный лик явила мне она, Теперь такой чужой, такой далекий, Сияли золотых волос потоки, Нить жемчугов теперь в них вплетена. О, как ложились эти пряди мило, Распущенные - как они текли! - Воспоминанье до сих пор тревожит. В жгуты тугие время их скрутило, Не избежало сердце той петли, Которую лишь смерть ослабить может. CXCVII Дохнул в лицо прохладой лавр прекрасный: Здесь рану Фебу бог любви нанес. Я сам в его ярме, влеку свой воз. Освобождаться поздно - труд напрасный. Как некий старый мавр - Атлант несчастный, Тот, что Медузой превращен в утес, И сам я в путах золотых волос, В чьем блеске меркнет солнца пламень ясный, Я говорю о сладостных силках, О той, что стала мукою моею. Покорствую - не в силах дать отпор. В ее тени пронизывает страх, Как мрамор, я от холода белею. Я камнем стал, увидев этот взор. CXCVIII Колеблет ветер, солнце освещает Литые нити пряжи золотой, Их плел Амур и, сетью их густой Опутав сердце, дух мой очищает. Кровинкой каждой сердце ощущает. Предвосхищает приближенье той, Что над моею властвует судьбой И всякий раз ее весы качает. Узрев огонь, в котором я горю, Сиянье уз, благодаря которым Я связан по рукам и по ногам, Уже не помню, что я говорю, Теряю разум перед ярким взором, От нежности своей страдаю сам. CXCIX Прекрасная рука! Разжалась ты И держишь сердце на ладони тесной, Я на тебя гляжу, дивясь небесной Художнице столь строгой красоты. Продолговато-нежные персты, Прозрачней перлов Индии чудесной, Вершители моей судьбины крестной, Я вижу вас в сиянье наготы. Я завладел ревнивою перчаткой! Кто, победитель, лучший взял трофей? Хвала, Амур! А ныне ты ж украдкой Фату похить иль облаком развей!.. Вотще! Настал конец услады краткой: Вернуть добычу должен лиходей. СС О эта обнаженная рука, Увы, ее оденет шелк перчатки! Так эти две руки смелы и хватки, Что сердце в плен берут наверняка. Смертелен лук крылатого стрелка, Но и ловушек у него в достатке, Столь дивные привады и подсадки Опишешь ли посредством языка? - Прекрасные глаза, ресницы, брови, А этот рот - сокровищница роз, Певучих слов и редкостных жемчужин. Тут надо быть, однако, наготове. А вот чело и золото волос, Таких, что солнца жар уже не нужен. CCI Судьба смягчилась, наградив меня Бесценным даром - шелковой перчаткой, Чтоб я достиг вершин отрады сладкой, Далекий образ в памяти храня. Не вспоминал я рокового дня, Забыл позор и той минуты краткой, Когда богатство я обрел украдкой И сразу нищим стал, свой стыд кляня. Не удержал я драгоценной дани, Безволен, безъязык и безголос, Я уступил без боя поле брани. Мне крылья бы - добычу б я унес, Чтоб отомстить той несравненной длани, Из-за которой пролил столько слез. CCII Из недр прозрачных дива ледяного Исходит пламень, жар его велик, Он сушит сердце, в кровь мою проник, Руиной становлюсь, жильем без крова. Со мною смерть расправиться готова, Ее небесный гром, звериный рык Беглянку, жизнь мою, уже настиг, И трепещу, не в силах молвить слова. Любовь и сострадание могли б Меня спасти - две каменных колонны - Встать вопреки крушенью и огню. Но нет надежды. Чувствую: погиб. О враг мой нежный, враг мой непреклонный, Я не тебя, а лишь судьбу виню. CCIII Но я горю огнем на самом деле. Никто не усомнится, лишь одна, Та, что мне всех дороже, холодна, Не замечает мук моих доселе. Краса и недоверье! Неужели В глазах моих душа вам не видна? Когда бы не звезды моей вина, Меня бы пощадили, пожалели. Мой жар, совсем ненужный вам сейчас, Мои хвалы божественности вашей, Возможно, сотни душ воспламенят. Тоска моя, когда не станет нас, Моя немая речь, твой взор погасший Еще надолго искры сохранят. CCIV Душа моя, которая готова Все описать, увидеть и прочесть, Мой жадный взор, душе несущий весть, Мой чуткий слух, ведущий к сердцу слово, Неужто дали времени иного Вы нашим дням хотите предпочесть, Где два огня, два путеводных есть, Где след любимых стоп я вижу снова. Тот след и путеводный яркий свет Ведут вас в этом кратком переходе, Помогут вечный обрести покой. О дух мой, возносись в тумане бед, Встречая гнев, подобный непогоде, К божественному свету - по прямой. CCV Как сладки примиренье и разлад, Отрадна боль и сладостна досада. В речах и в разумении - услада И утешение и сладкий ад. Терпи, душа, вкушая молча яд, Бояться сладкой горечи не надо, Тебе любовь - как высшая награда, Возлюбленная всех милей стократ. Спустя столетья кто-нибудь вздохнет: "Несчастный, что он пережил, страдая, Но как его любовь была светла". Другой судьбу ревниво упрекнет: "Такой красы не встречу никогда я. О, если бы она теперь жила!" CCVIII С альпийских круч ты устремляешь воды И носишь имя яростной реки, С тобою мы бежим вперегонки, Я - волею любви, а ты - природы. Я отстаю, но ты другой породы, К морской волне без роздыха теки, Ты ощутишь, где легче ветерки, Где чище воздух, зеленее всходы. Знай: там светила моего чертог, На левом берегу твоем отлогом Смятенная душа, быть может, ждет. Коснись ее руки, плесни у ног, Твое лобзанье скажет ей о многом: Он духом тверд, и только плоть сдает. CCIX Холмы, где я расстался сам с собою, То, что нельзя покинуть, покидая, Идут со мной; гнусь, плечи нагнетая Амуром данной ношей дорогою. Я самому себе дивлюсь порою: Иду вперед, все ига не свергая Прекрасного, вотще подчас шагая: К нему что дальше - ближе льну душою. И как олень, стрелою пораженный, - Отравленную сталь в боку почуя, Бежит, все больше болью разъяренный, - Так со стрелою в сердце жизнь влачу я, Томимый ею, но и восхищенный, От боли слаб, без сил бежать хочу я. CCX От Эбро и до гангского истока, От хладных до полуденных морей, На всей земле и во вселенной всей Такой красы не видывало око. Что мне предскажут ворон и сорока? Чьи руки держат нить судьбы моей? Оглохло милосердие, как змей, Прекрасный лик меня казнит жестоко. Любой, кто видит эту красоту, Восторг и сладкий трепет ощущает, Она дарует всем свой чистый свет, Но, охлаждая пыл мой и мечту, Притворствует иль впрямь не замечает, Что я, страдая, стал до срока сед. CCXI Хлысту любви я должен покориться, У страсти и привычки в поводу Вослед надежде призрачной иду, Мне на сердце легла ее десница. Не видя, сколь коварна проводница, Ей верит сердце на свою беду, Во власти чувств рассудок как в бреду, Желаний бесконечна вереница, Краса и святость завладели всем, В густых ветвях я пойман был нежданно, Как птица, бьется сердце взаперти. В то лето - тыща триста двадцать семь, Шестого дня апреля утром рано Вступил я в лабиринт - и не уйти. CCXII Во сне я счастлив, радуюсь тоске, К теням и ветру простираю длани, Кочую в море, где ни дна, ни грани, Пишу на струях, строю на песке. Как солнце мне сияет вдалеке, И слепнет взор, и словно все в тумане, Спешу я по следам бегущей лани На колченогом немощном быке. Все, что не ранит, привлечет едва ли. Нет, я стремлюсь во сне и наяву К Мадонне, к смерти, к роковому краю. Все эти двадцать долгих лет печали Стенаньями и вздохами живу. Я пойман, я люблю, я умираю. CCXIII Такой небесный дар - столь редкий случай: Здесь добродетелей высоких тьма, Под сенью светлых прядей - свет ума, Сияет скромность крас