Моих ветвей. Какая из планет Завистливо воздвигла Смерть меж нами? Кто скрыл тебя, чей неизбывный свет Я вижу сердцем и пою устами, Тебя, чьим словом я бывал согрет? CCCXXVI Теперь жестокой дерзости твоей Я знаю, Смерть, действительную цену: Цветок прекрасный гробовому плену Ты обрекла - и мир теперь бедней. Теперь живому свету наших дней Ты принесла кромешный мрак на смену, Но слава, к счастью, не подвластна тлену, Она бессмертна, ты ж костьми владей, Но не душой: покинув мир суровый, Ей небо радовать своим сияньем, И добрым людям не забыть ее. Да будет ваше сердце, ангел новый, Побеждено на небе состраданьем, Как в мире вашей красотой - мое. CCCXXVII Дыханье лавра, свежесть, аромат - Моих усталых дней отдохновенье, - Их отняла в единое мгновенье Губительница всех земных отрад. Погас мой свет, и тьмою дух объят - Так, солнце скрыв, луна вершит затменье, И в горьком, роковом оцепененье Я в смерть уйти от этой смерти рад. Красавица, ты цепи сна земного Разорвала, проснувшись в кущах рая, Ты обрела в Творце своем покой. И если я недаром верил в слово, Для всех умов возвышенных святая, Ты будешь вечной в памяти людской. CCCXXVIII Последний день - веселых помню мало - Усталый день, как мой остатний век! Недаром сердце - чуть согретый снег - Игралищем предчувствий мрачных стало. Так мысль и кровь, когда нас бурей смяло, Как в лихорадке, треплет жизни бег. Был радостей неполных кончен век, Но я не знал, что время бед настало. Ее прекрасный взор - на небесах, Сияющий здоровьем, жизнью, светом. А мой убог - пред ним лишь дольный прах. Но черных искр я ободрен приветом: "Друзья! До встречи в благостных краях - Не в вашем мире горестном, а в этом!" CCCXXIX О час, о миг последнего свиданья, О заговор враждебных мне светил! О верный взор, что ты в себе таил В минуту рокового расставанья? Я твоего не разгадал молчанья. О, до чего я легковерен был, Решив, что часть блаженства сохранил! Увы! рассеял ветер упованья. Уже тогда была предрешена Ее судьба, а значит - и моя, Отсюда и печаль в прекрасном взоре; Но очи мне застлала пелена, Не дав увидеть то, что видел я, О большем не подозревая горе. СССХХХ Прекрасный взор мне говорил, казалось: "Меня ты больше не увидишь тут, Как вдалеке твои шаги замрут, - Смотри, чтоб сердце после не терзалось". Предчувствие, зачем ты отказалось Поверить, что мучения грядут? Значение прощальных тех минут Не сразу, не тогда, потом сказалось. Ее глаза безмолвные рекли Моим: "Друзья, которых столько лет Мы были вожделенное зерцало, Нас небо ждет - совсем не рано, нет! - Мы вечную свободу обрели, А вам, несчастным, жить еще немало". CCCXXXIII Идите к камню, жалобные строки, Сокрывшему Любовь в ее расцвете, Скажите ей (и с неба вам ответит, Пусть в прахе тлеть велел ей рок жестокий). Что листья лавра в горестном потоке Ищу и собираю; листья эти - Последние следы ее на свете - Ведут меня и близят встречи сроки, Что я о ней живой, о ней в могиле - Нет, о бессмертной - повествую в муке, Чтоб сохранить прелестный образ миру. Скажите ей - пусть мне протянет руки И призовет к своей небесной были В мой смертный час, как только брошу лиру. CCCXXXIV Коль верности награда суждена И горе не осталось без ответа, Я жду награды: вера ярче света И в мир, и в Донну мной соблюдена. Мои желанья ведает она. Они все те же, только не примета - Лицо иль слово - ей сказали это, Но вся душа пред ней обнажена. Следя с небес за мной, осиротелым, Она себя являет нежным другом, Вздыхая обо мне со мною вместе. И верю, что, расставшись с бренным телом, Я снова встречусь с ней и с нашим кругом Воистину друзей Христа и чести. CCCXXXV Средь тысяч женщин лишь одна была, Мне сердце поразившая незримо. Лишь с облаком благого серафима Она сравниться красотой могла. Ее влекли небесные дела, Вся суета земли скользила мимо. Огнем и хладом тягостно палима, Моя душа простерла к ней крыла. Но тщетно - плоть меня обременяла; Навеки Донну небеса призвали, И ныне холод мне сжимает грудь: Глаза - ее живой души зерцала, - О, для чего Владычица Печали Сквозь вас нашла свой беспощадный путь? CCCXXXVI Я мыслию лелею непрестанной Ее, чью тень отнять бессильна Лета, И вижу вновь ее в красе расцвета, Родной звезды восходом осиянной. Как в первый день, душою обаянной Ловлю в чертах застенчивость привета. "Она жива, - кричу, - как в оны лета!" И дара слов молю из уст желанной. Порой молчит, порою... Сердцу дорог Такой восторг!.. А после, как от хмеля Очнувшийся, скажу: "Знай, обманула Тебя мечта! В тысяча триста сорок Осьмом году, в час первый, в день апреля Шестый - меж нас блаженная уснула". CCCXXXVII Мой лавр любимый, ты, с кем не сравнится Благоуханной роскошью восток И кем вчера по праву запад мог Как редкой драгоценностью гордиться, Любовь - твоя великая должница: Красы и добродетели чертог, Ты властно моего владыку влек Под сенью благородной опуститься. Тебя избрав навеки для гнезда Высоких дум, - пылая, трепеща, Я счастлив был, я в жизни знал блаженство. Был мир тобою полон, и тогда, Стократ украсить небеса ища, Господь прибрал тебя, о совершенство! CCCXXXVIII Ты погасила, Смерть, мое светило, Увял нездешней красоты цветок, Обезоружен, слеп лихой стрелок, Я тягостен себе, мне все постыло. Честь изгнала, Добро ты потопила, Скорблю один, хоть всех постигнул рок. Растоптан целомудрия росток, И что, какая мне поможет сила? Мир пуст и дик. Земля и Небеса Осиротевший род людской оплачут - Луг без цветов, без яхонта кольцо. Кто понимал, что в ней - земли краса? Лишь я один да Небеса, что прячут От нас ее прекрасное лицо. CCCXXXIX С тех пор как небо мне глаза раскрыло И подняли меня Амур и знанье, Я видел сам, как в смертное созданье Свой блеск вливало каждое светило. Иные мне, бессмертные явило Высокие обличья мирозданье, Которых ни земное созерцанье, Ни робкое сознанье не вместило. Вот почему для той, что ныне Бога Ко мне склоняет, все мои писанья Из бездны бездн добыли так немного: Перо не обгоняет дарованья, И человек, чье зрение убого, На солнце глядя, видит лишь сиянье. CCCXL Мой драгоценный, нежный мой оплот, Который скрыла от меня могила И благосклонно небо приютило, Приди к тому, кто состраданья ждет. Ты посещала сны мои, но вот Меня и этой радости лишила. Какая останавливает сила Тебя? Ведь гнев на небе не живет, Что пищу на земле в чужих мученьях И сердцу доброму несет подчас, Тесня Амура в собственных владеньях. Ты зришь меня, ты внемлешь скорбный глас, Утешь - не наяву, так в сновиденьях, Сойди ко мне, сойди еще хоть раз. CCCXLI Чья доброта на небо вознесла Мою печаль и мой укор судьбине, Чтобы моя владычица поныне Являться мне во всей красе могла, Исполнена душевного тепла И кротости, чужда былой гордыни? И, обретая силы в благостыне, Я вновь живу - и жизнь моя светла. Блаженна та, кто благость льет в другого Доступными лишь им - ему и ей - Видением и тайным смыслом слова. Я слышу: "Верный мой, не сожалей О том, что я была с тобой сурова", - И меркнет солнце от таких речей. CCCXLII Питаю сердце тем, чего довольно От господина моего имею. Зальюсь слезами, вздрогнув, побледнею, - Так от глубокой раны сердцу больно. Но часто мне, простертому безвольно, Является она. Нет схожих с нею! И у моей постели - я не смею Взглянуть! - она садится, сердобольна. Лицом горячим чувствую прохладу Руки, которой сердце так желало, И речь ее приносит мне отраду: - Не плачь по мне. Ужель ты плакал мало? С отчаяньем и знанью нету сладу. Будь жив и ты, как я не умирала. CCCXLIII Ни взгляда, ни лица, ни золотого Сиянья головы ее склоненной. Из уст ее, на небо вознесенной, Никто не слышит ангельского слова. Как я живу? - я удивляюсь снова. Да я б и не жил, если б истомленной Душе ниспослан не бывал Мадонной Свиданья миг средь сумрака земного. И как она внимательна при этом К словам того, чьи муки так жестоки, Под утро приходя к нему с приветом. Когда же день забрезжит на востоке, Она уходит, вспугнутая светом, И влажны у нее глаза и щеки. CCCXLIV Быть может, сладкой радостью когда-то Была любовь, хоть не скажу когда; Теперь, увы! она - моя беда, Теперь я знаю, чем она чревата. Подлунной гордость, та, чье имя свято, Кто ныне там, где свет царит всегда, Мне краткий мир дарила иногда, Но это - в прошлом. Вот она, расплата! Смерть унесла мои отрады прочь, И даже дума о душе на воле Бессильна горю моему помочь. Я плакал, но и пел. Не знает боле Мой стих разнообразья: день и ночь В глазах и на устах - лишь знаки боли. CCCXLV Любовь и скорбь - двойная эта сила Толкнула мой язык на ложный путь: Сказать о милой то, что, правдой будь, Кощунством бы невероятным было! В том, что безмерных мук не облегчила, Что утешеньем не согрела грудь, Блаженную жестоко упрекнуть, Чья плоть навеки хладным сном почила! Слезам предел стараюсь положить... Да будет в этот ад пред ней дорога Закрыта! Жажду умереть и жить. Она прекрасней, чем была, намного И рада в сонме ангелов кружить У ног всемилостивейшего Бога. CCCXLVI Когда она почила в Боге, встретил Лик ангелов и душ блаженных лик Идущую в небесный Град; и клик Ликующий желанную приветил. И каждый дух красу ее приметил И вопрошал, дивясь: "Ужель то лик Паломницы земной? Как блеск велик Ее венца! Как лен одежды светел!.." Обретшая одну из лучших доль, С гостиницей расставшаяся бренной, Оглянется порою на юдоль - И, мнится, ждет меня в приют священный. За ней стремлю всю мысль, всю мощь, всю боль! "Спеши!" - торопит шепот сокровенный. CCCXLVII О Госпожа, с началом всех начал Над нами ныне сущая по праву. Там, в небесах, твою земную славу Не пурпур и не жемчуг увенчал. Я редкостнее чуда не встречал, И, Бог свидетель, не одну оправу Я так любил, но и уму и нраву Я слезы и чернила расточал. С небесной высоты тебе заметней, Что одного я жажду неизменно: Всегда встречать лучи прекрасных глаз. Для примиренья распри многолетней С отринутой ради тебя вселенной - Моли, чтоб я скорее был у вас. CCCXLVIII От облика, от самых ясных глаз, Которые когда-либо блистали, От кос, перед которыми едва ли Блеск золота и солнца не угас, От рук ее, которые не раз Строптивейших Амуру покоряли, От легких стоп - они цветов не мяли, От смеха - с ним гармония слилась, - Я черпал жизнь у той, с кем ныне милость Царя небес и вестников его. А я стал наг, и все вокруг затмилось. И утешенья жажду одного: Чтоб, мысль мою прозрев, она добилась Мне с нею быть - для счастья моего. CCCXLIX Я поминутно, мнится мне, внемлю Послу Мадонны; шлет его, взывая; И вот - во мне, вокруг - вся жизнь - иная, А годы столь смирили мысль мою, - Что сам себя едва я узнаю, Все издавна привычное меняя, Срок был бы счастлив знать, но роковая Грань, чую, близко: я уж на краю. О день блажен, когда тюрьму земную Покину, свой покров раздранный сброшу, Тяжелый, утлый, смертный; воспарю - И, в черной тьме покинув жизни ношу, Такой чистейшей выси возревную, Что я Творца и Донну там узрю. CCCL Богатство наше, хрупкое как сон, Которое зовется красотою, До наших дней с такою полнотою Ни в ком не воплощалось, убежден. Природа свой нарушила закон - И оказалась для других скупою, (Да буду я с моею прямотою Красавицами прочими прощен!) Подлунная такой красы не знала, И к ней не сразу пригляделись в мире, Погрязшем в бесконечной суете. Она недолго на земле сияла И ныне мне, слепцу, открылась шире, На радость незакатной красоте. CCCLI Суровость неги, мягкость отклоненья, Вся - чистая любовь и состраданье, Изящна и в презренье, - страсть; пыланье Во мне умерить мнила, нет сомненья; Речей ее светились выраженья Достоинством и тонкостью - вниманье; Цвет чистый, ключ красы, что в обаянье Все низкие смывает помышленья; Взор неземной, творящий персть блаженной, То гордый, весь - запрет надежд и пыла, То быстрый, мощь дарящих жизни бренной; В чудесных этих измененьях было Мне явлено, где корень неизменный Спасенья, в коем иссякала сила. CCCLII Блаженный дух, ко мне, средь дум своих, Склонявший взор, светлей, чем луч небесный, Давая жизнь словам и вздохам песней (Моя душа не забывает их), Проходишь ты в видениях моих Среди фиалок, рощицей прелестной, Не женщина, но ангел бестелесный, В своем сиянье сладостен и тих. К Зиждителю ты возвратилась вновь, Отдав земле прелестнейшее тело, Твоя судьба в том мире высока. Но за тобой ушла с земли Любовь И Чистота, - и Солнце потускнело, И Смерть впервые стала нам сладка. CCCLIII Пичужка, ты поешь ли, улетая, Или оплакиваешь то, что было, Зимы и ночи близкой ждешь уныло, Минувшей неги пору вспоминая; Ты, как свои живые муки зная Все, что меня не меньше истомило, На грудь бы к безутешному склонила Полет, с несчастным горестно стеная. Не ведаю, равны ли мы в потере; Оплакиваешь, мнится, ты живую; Мне ж смерть и небо, жадны в равной мере. Ввек уделили ночь и зиму злую, - И вот с тобой в одной тоске и вере. О сладостных и горьких днях горюю. CCCLIV Амур, благое дело соверши, Услышь меня - и лире дай усталой О той поведать, кто бессмертной стала, На помощь бедной музе поспеши. Уверенность моим строкам внуши, Чтоб в каждой правда восторжествовала: Мадонна равных на земле не знала Ни в красоте, ни в чистоте души. Он: "Дело не из легких, скажем прямо. В ней было все, что любо небесам, И ею горд недаром был всегда я. Такой красы от первых дней Адама Не видел мир, и если плачу сам, То и тебе скажу - пиши, рыдая". CCCLV О время, ты в стремительном полете Доверчивым приносишь столько зла! О быстрые - быстрее, чем стрела, - Я знаю, дни, как вы жестоко лжете! Но я не вас виню в конечном счете: Природа вам расправила крыла, А мне глаза, несчастному, дала, И мой позор и мука - в их просчете. Надежный берег есть - к нему привлечь Давно пора вниманье их, тем боле Что вечных бед иначе не пресечь. Амур, не ига твоего, но боли Душа моя бежит: о том и речь, Что добродетель - это сила воли. CCCLVI В мой угол аура веет - и впиваю Священную, и в сновиденье смею Делиться с нею всей бедой моею, Как пред живой, бывало, не дерзаю. Со взгляда нежного я начинаю, Мне памятного мукой долгой всею; Потом - как, рад и жалок, полон ею, За часом час и день за днем страдаю. Она молчит; от жалости бледнея, Мне в очи смотрит и вздохнет порою И лик слезою чистой украшает. Моя душа, терзаясь и болея, Себя корит и плачет над собою И, пробудясь, сознанье обретает. CCCLVII Мне каждый день - длинней тысячелетий Без той, кого на землю не вернуть, Кто и сейчас мне указует путь В иную жизнь из этой тесной клети. Не в силах мира суетного сети Меня поймать - я знаю мира суть! Я должен годы долгие тянуть И черпать силы в лучезарном свете. К чему страшиться смерти? Ведь Господь На муку и на гибель шел смиренно, Терпел, в ничтожество ввергая плоть; Ведь смерть, оледенив Мадонне вены, Величья не посмела побороть, - И светлый лик сиял без перемены. CCCLVIII От смерти горьким сладкий лик не стал, Но смерть пред сладким ликом стала сладкой. Могу лишь длить мгновенья жизни краткой, Коль шаг любимой путь мне указал? И тот, кто наших праотцев подъял Из преисподней, на злодейства падкой, Благою смерть явил, не супостаткой. Приблизься, смерть! Тебя давно я ждал. Не медли, смерть! Тебя я вожделею. Пусть мой не пробил час - я был обязан Уйти в тот миг, когда она ушла. С тех пор и дня без мук я жить не смею - Я с нею в жизни, с нею в смерти связан, И день мой смерть Мадонны прервала. CCCLXI Глас моего твердит мне отраженья, Что дух устал, что изменилось тело, Что сила, как и ловкость, ослабела: Исчез обман: старик ты, нет сомненья. Природа требует повиновенья; Бороться ль? - время силу одолело Быстрей воды, гасящей пламень смело; За долгим тяжким сном - час пробужденья. Мне ясно: улетает жизнь людская, Что только раз дана, свежа и здрава: А в глуби сердца речь внятна живая - Той, что, теперь вне смертного состава, Жила, единственная, столь сияя, Что, мнится, всех других померкла слава. CCCLXII На крыльях мысли возношусь - и что же: Нет-нет и к тем себя почти причту, Кто обрели, покинув суету, Сокровище, что всех земных дороже. Порою стынет сердце в сладкой дрожи, Когда уверен я, что слышу ту, О ком скорблю: "Люблю тебя и чту, - Ты внутренне другой и внешне - тоже". Меня к владыке своему она Ведет, и я молю позволить впредь Мне оба лика зреть - ее и Бога. В ответ: "Твоя судьба предрешена. Лет двадцать - тридцать нужно потерпеть. Не падай духом - разве это много!" CCCLXIII Смерть погасила солнце. Легче глазу От стрел слепящих отдыхать впотьмах. Кто жгла и леденила - стала прах. Увял мой лавр, оставив место вязу. Есть в этом боль и облегченье сразу: Сегодня мысли дерзкие и страх Мне чужды, и росток надежд зачах, И скорбь не полнит сердца до отказу. Ни ран, ни исцеленья нет ему, И я опять свободою владею И сладостной и горькой, и к тому, Кто небо движет бровию своею, Я возвращаюсь - к Богу моему, - Устав от жизни, но не сытый ею. CCCLXIV Лет трижды семь повинен был гореть я, Амуров раб, ликуя на костре. Она ушла - я дух вознес гор_е_. Продлится ль плач за грань десятилетья? Страстей меня опутавшую сеть я Влачить устал. Подумать о добре Давно пора. Твоей, Господь, заре Я старости вручаю перволетья! Зачем я жил? На что растратил дни? Бежал ли я змеи греха ужасной? Искал ли я Тебя? Но помяни К Тебе мой вопль из сей темницы страстной, Где Ты меня замкнул, и чрез огни Введи в Свой рай тропою безопасной! CCCLXV В слезах былые времена кляну, Когда созданью бренному, беспечный, Я поклоняться мог и жар сердечный Мешал полет направить в вышину. Ты, видящий паденья глубину, Царю небес, невидимый Предвечный, Спаси мой дух заблудший и увечный, Дай милосердно искупить вину, С тем чтобы если я предела войнам Не видел в тщетном вихре бытия, Хотя бы сделать мой уход пристойным. Да увенчает доброта Твоя Остаток дней моих концом достойным! Лишь на Тебя и уповаю я. Избранные канцоны, секстины, баллады и мадригалы XI Ни вечерами, ни в полдневный час С тех пор, как вы однажды Проникли в тайну негасимой жажды, Я без фаты уже не видел вас. Покуда, госпожа, вы знать не знали, Что сердце тайной к вам исходит страстью, Лицо светилось ваше добротой, Но выдал бог любви меня, к несчастью, И тотчас вы, предав меня опале, Надменно взгляд сокрыли под фатой. И то, из-за чего я сам не свой, Я потерял при этом: Нет больше солнца ни зимой, ни летом, И я умру, не видя ваших глаз. XIV Когда стремлю тебя, несчастный взгляд, На ту, кто красотой тебя убила, Я б не вздыхал уныло, Но испытаний дни тебе грозят. Душевным думам только смерть вольна Закрыть дорогу в порт благословенный, Тогда как, очи бедные, у вас Отраду вашу, свет, для вас священный, Отнять способна меньшая вина, - Ведь вы слабее дум во много раз. Поэтому, пока не пробил час Для слез, - а он уж близок, час разлуки, - В преддверье долгой муки Ловите миг настойчивей стократ. XXII Когда приходит новый день на землю, Иную тварь отпугивает солнце, Но большинство не спит в дневную пору; Когда же вечер зажигает звезды, Кто в дом спешит, а кто - укрыться в чаще, Чтоб отдохнуть хотя бы до рассвета. А я, как наступает час рассвета, Что гонит тень, окутавшую землю, И сонных тварей поднимает в чаще, Со вздохами не расстаюсь при солнце, И плачу, увидав на небе звезды, И жду с надеждой утреннюю пору. Когда сменяет ночь дневную пору И всходят для других лучи рассвета, Я на жестокие взираю звезды И плоть кляну - чувствительную землю, - И первый день, когда увидел солнце, И выгляжу, как будто вскормлен в чаще. Едва ли зверь безжалостнее в чаще В ночную ли, в дневную рыщет пору, Чем та, что красотой затмила солнце. Вздыхая днем и плача до рассвета, Я знаю, что глядящие на землю Любовь мою определили звезды. Пока я к вам не возвратился, звезды, Иль не нашел приют в любовной чаще, Покинув тело - прах ничтожный, землю, О, если бы прервало злую пору Блаженство от заката до рассвета, Одна лишь ночь - пока не встанет солнце! Я вместе с милой проводил бы солнце, Никто бы нас не видел - только звезды, И наша ночь не знала бы рассвета, И, ласк моих чуждаясь, лавром в чаще Не стала бы любимая, как в пору, Когда спустился Аполлон на землю. Но лягу в землю, где темно, как в чаще, И днем, не в пору, загорятся звезды Скорей, чем моего рассвета солнце. XXIII Зари моей безоблачную пору - Весну еще зеленой, робкой страсти, Которая жестоко разрослась, Воспомню в облегченье скорбной части И, в незабвенных днях найдя опору, Когда я жил, Амура сторонясь, Поведаю о том, как, разъярясь, Он поступил и что со мною стало. Наука мне - наука для других! О горестях моих Перо - и не одно! - кричать устало, И нет строкам безрадостным числа, И редкий дол не помнит пеней звуки- Как не поверить, что несчастлив я? И если память не тверда моя, Забывчивость вполне прощают муки И мысль, что все другие прогнала И памяти приносит столько зла, Всецело завладев душой моею, А я лишь оболочкою владею. Немало лет пришло другим на смену С тех пор, как бог любви меня впервые Подверг осаде: я на зрелый путь Уже ступил, и думы ледяные Воздвигли адамантовую стену, Чтоб ею сердце навсегда замкнуть. Еще слеза не обжигала грудь, Был крепок сон, и видеть было странно Мне в людях то, чего я сам лишен. Но нет судьбе препон: День - вечером, а жизнь концом венчанна. Амур не мог себе простить того, Что сталь стрелы лишь платье повредила, Мне самому не причиня вреда, И даму взял в союзницы тогда, Перед могуществом которой сила И хитрости не стоят ничего. Они взялись вдвоем за одного И превратили в лавр меня зеленый, Для коего не страшен ветр студеный. Какое ощутил я беспокойство, Почувствовав, что принял облик новый, Что в листья волосы обращены, Которым прочил я венок лавровый, И ноги, потеряв былые свойства, Душе, творящей плоть, подчинены, В два корня превратились близ волны Величественней, чем волна Пенея, И руки - в ветки лавра, - замер дух! А белоснежный пух, Которым я покрылся, не умея Сдержать надежды дерзновенный взлет! Увы! сразила молния надежду И я, не зная, как беде помочь, Один, роняя слезы, день и ночь Искал ее на берегу и между Пустынных берегов - во мраке вод. И с той поры уста из года в год О жертве сокрушалися безвинной, И седина - от песни лебединой. Так я бродил вдоль берегов любимых - И вместо речи песня раздавалась, И новый голос милости просил: Столь нежно петь еще не удавалось Мне о моих страданьях нестерпимых, Но милости я так и не вкусил. Какую муку я в душе носил! Однако больше, чем сказал доныне, Сказать я должен, пусть не хватит слов, О той, чей нрав суров, - О бесконечно милой мне врагине. Она, в полон берущая сердца, Мне грудь отверзнув, сердцем овладела И молвила: "Ни слова про любовь!" Со временем ее я встретил вновь, Одну, в другом обличье, - и несмело Поведал ей всю правду до конца. И выражение ее лица Мне было осужденьем за признанье, И я поник, застыв, как изваянье. Но столько гнева было в милом взоре, Что, и одетый в камень, трепетал я, Внимая: "Может быть, меня с другой Ты спутал?" "Захоти она, - шептал я, - И я забуду, что такое горе. Пошли мне слезы вновь, владыка мой!" Не понимаю как, но, чуть живой, Способность я обрел передвигаться, Виня себя за памятный урок. Однако краток срок, Чтоб за желанием перу угнаться, И из того, что в память внесено, Я только часть не обойду вниманьем. Такого не желаю никому: Смерть подступила к сердцу моему, И я не мог бороться с ней молчаньем, - Обресть в молчанье силы мудрено; Но было говорить запрещено, И я кричал - кричали песен строки: "Я ваш, и, значит, вы к себе жестоки!" Хотел я верить, что она оттает, Найдет, что я достоин снисхожденья, А если так, таиться смысла нет, Однако гнев порой бежит смиренья, Порой в смиренье силу обретает, - И я, на все мольбы мои в ответ, Оставлен был во тьме, утратив свет. Нигде, нигде не видя, как ни тщился, Ее следов, - где их во тьме найти! - Как тот, кто спит в пути, Однажды я ничком в траву свалился. Упрямо попрекая беглый луч, Я перестал мешать слезам печали И предоставил им свободный бег. С такою быстротой не тает снег Весной, с какою силы убывали. Я, не найдя просвета среди туч, Под сенью бука превратился в ключ, - Подобное бывает, как известно, И потому сомненье неуместно. Кто создал эту душу совершенной, Коль скоро не Творец всего живого, С которого она пример берет, Всегда прощенье даровать готова Тому, кто к ней с мольбой идет смиренной И все свои ошибки признает. Когда она мольбы повторной ждет, Она и в этом подражает Богу, Чтоб кающихся больше устрашить: Ведь клятва не грешить Не закрывает грешную дорогу. И госпожа, на милость гнев сменя, До взгляда снизошла - и оценила, Что скорбь моя моей вине равна; И слезы осушила мне она, И, осмелев, я вновь взмолился было, И взор ее, несчастного казня, Сейчас же в камень превратил меня. Лишь голос мой, оставшийся на воле, Мадонну звал и Смерть, исполнен боли. Печальный голос - как забыть такое! Я, изнывая от любовной жажды, В пустынных гротах плакал много дней, И грех слезами искупил однажды- И существо свое обрел земное, Как видно, чтоб страдать еще сильней. Охотником я следовал за ней, И я нашел ее: моя дикарка, Нагая, от меня невдалеке Плескалась в ручейке, Который солнце освещало ярко. Увидя, что утешить взор могу, Я на нее смотрел; она смутилась И, от смущенья или же со зла, Меня водой студеной обдала, И тут невероятное случилось: Я превратился - право, я не лгу, - В оленя стройного на берегу И до сих пор мечусь от бора к бору, Перехитрить свою б