ворным Или тенистый дол в пути найдя, Где, волею вождя, То радостна она, то вдруг заплачет И лик меняет мой, отобразив На нем любой порыв, Как будто бы под маской маску прячет; И скажет, кто не меньше пролил слез: "Он любит. Но любим ли? - вот вопрос". Для глаз моих угла жилого вид - Смертельный враг. Меня дубрава манит, На высях горных отдых нахожу. Иду - и мысль на месте не стоит, И грусть нередко радостью предстанет, С которою смотрю на госпожу. Недаром дорожу Я этой сладкой, этой горькой частью И говорю в душе: желанный срок, Быть может, недалек, Когда ты не нарадуешься счастью. От этой мысли к новой - ровно шаг: Ужели правда? Но когда? Но как? Остановись порой в тени холма Иль под сосной и выбрав наудачу Скалы обломок, я на нем пишу Прекрасный лик. Когда же от письма Вернусь к себе, замечу вдруг, что плачу, И - "Как ты мог расстаться с ней?" - спрошу. Пускай, когда спешу Утешить мысль теплом ее улыбки, Я забываю о себе самом, Любовию влеком, - Душа в восторге от такой ошибки: И всюду вижу я мою любовь И счастлив заблуждаться вновь и вновь. Она не раз являлась предо мной В траве зеленой и в воде прозрачной, И в облаке не раз ее найду. И Леда перед этой красотой Сочла бы дочь-красавицу невзрачной, - Так солнце гасит яркую звезду. Чем дальше забреду, Чем глуше место, тем мою отраду Прекрасней нахожу. Но вот обман Растает, как туман, - И камнем хладным я на камень сяду, И зарыдает хладный камень тот И пальцами по струнам проведет. На самую высокую из гор, Куда бессильны дотянуться тени Других вершин, всхожу: ведь только там Охватывает безутешный взор Всю полноту душевных злоключений. Там предаюсь спасительным слезам, Поняв, что к тем местам, Где государыня моя осталась, Неблизок путь. И про себя тогда Шепчу: "Смотри туда, Где, может, по тебе истосковалась, Как ты по ней, любимая твоя". И этой думою утешен я. Канцона, за горами, Где глубже и прозрачней небосвод, Меня над речкой ты увидишь снова, Где в рощице лавровой Благоуханный ветерок поет: Душа расстаться с милой не сумела, И здесь перед тобою - только тело. CXXXV Особенной должна Быть редкость, неожиданным явленье, Возможность для сравненья Дающее со мною, - разве нет? Где брезжит первый свет, Есть птица - диво стороны далекой: Без друга, одинока, От вольной смерти восстает она. Так страсть моя - одна, Так, полная высокого стремленья, Не может жить без солнца своего, Так гаснет - для того, Чтоб вновь пылать, не зная утешенья, Горит, сгорает, чтобы возродиться, Как чудо-птица, жизни вновь полна. Могучий камень скрыт В индийском море: силой притягает К себе железо он и отторгает Его от дерева, топя суда. Знакомая беда! Так среди слез, в пучине, риф прекрасный Мой краткий век злосчастный, Мою ладью гордыней сокрушит; Так не принадлежит Мне больше сердце, не оберегает Давно меня, затем что предпочла Любимая скала Железу плоть; так в бездну повергает Меня, страша безвременной могилой, Мой камень милый, мой живой магнит. Есть в Африке края, В которых обитает зверь кротчайший, Но болью величайшей Грозят его глаза, что смерть таят. И, обращая взгляд К сей твари, следует остерегаться Глазами с ней встречаться: Опасна только ими тварь сия. Но, зная это, я Упрямо с неуклонностью редчайшей На муку вновь иду, нетерпелив: Влечет слепой порыв Туда, где взором, негою сладчайшей Мне смерть сулит, позвав на путь тернистый, Мой ангел чистый, хищница моя. Родник на юге бьет, Что именем от солнца происходит: Как только ночь приходит, Вода кипит, а утром - холодна (Тем холодней она, Чем выше солнце на небесном своде). Источник слез, я - вроде Того ключа уже который год: Едва лишь настает Для взгляда ночь, когда он не находит Лучей живого солнца, я горю; Но только посмотрю На светоч мой - и сразу сердце сводит: Внутри неузнаваем и снаружи, Дрожу от стужи, превращаюсь в лед. Как явствует из книг, Есть в Греции, в Эпире, ключ студеный, Что факел незажженный Зажжет, волной своей воспламеня. Любовного огня Душа моя еще не испытала, Когда пред ней предстала Холодная краса, - и в тот же миг В душе огонь возник, И перед нею, мукой опаленной, И камень бы разжалобиться мог. Но кто ее зажег, Сам погасил огонь, едва рожденный. Так сердце зажигала и гасила Вновь эта сила - мой живой родник. Струятся два ключа На островах Фортуны: кто напиться Из первого склонится, Умрет, смеясь; воды в другом испив, Он будет снова жив. И я бы умер весело, быть может, Но мука сердце гложет, Неслыханное счастье омрача. Амур, молчи, умча Меня туда, где слава - небылица, О роднике, который полн всегда, - Особенно когда Апрельской трелью слух ласкает птица И слез источник глубже океана: Весною рана снова горяча. Кто обо мне тебя, Канцона, спросит, - скажешь: "Берег Сорги, Закрытый дол меж гор - его приют, Куда его зовут Амур и образ той, что не в восторге От нас, не зная жалости нисколько, Себя лишь только на земле любя". CXLII Под сень благую, под густые листья Бежал я от безжалостного света, Который третье излучало небо; Уже от снега вешний ветер горы Освобождал, преображая время, Густели травы, зацветали ветви. Едва ли знала благородней ветви Подлунная и зеленее листья, Чем те, что мне весны явило время, - И я, от жаркого спасаясь света, Не за тенистые укрылся горы: Я знал, что к лавру благосклонно небо. Теперь без страха я смотрел на небо И, возлюбив прекраснейшие листья, Бродил в дубровах, поднимался в горы, Но ни ствола не повстречал, ни ветви, Что были бы в такой чести у света Верховного и презирали время. И чувств моих не охладило время, И, вновь спеша туда, где слышал небо, Влеком лучами сладостного света, Я возвращался к вам, живые ветви, И в дни, когда лежат во прахе листья, И в дни, когда травой покрыты горы. Поля дубровы, камни, реки, горы - Bсe на земле преображает время; И да простят мне дорогие листья, Что многие круги свершило небо, - И эти клеем смазанные ветви Решил покинуть я при виде света. Пленен лучами сладостного света, Великие преодолел я горы, Чтобы любимые увидеть ветви; Теперь же краткий век, места и время Иной стезей зовут меня на небо И ждут плодов - не все ж цветы и листья. Другие листья, блеск другого света, Другой на небо путь, другие горы Искать мне время и другие ветви. CCXXXVII Не столь морскими существами волны Населены, и небо над луною Не столь усеяно звездами ночью, Не столь обильны птицами дубровы И травами - поляна или берег, Сколь это сердце - думами под вечер. Мне все желанней мой последний вечер, Что у живой земли отнимет волны И сон дарует мне и тихий берег: Никто несчастней не был под луною, Чем я, - тому свидетели дубровы, В которых я блуждаю днем и ночью. Я отдыха не знаю долгой ночью, Вздыхаю - утро на дворе иль вечер, Амуром превращен в жильца дубровы. Покой найду, когда иссохнут волны, И солнце поменяется с луною Лучами, и увянет вешний берег. Рождает боль живую каждый берег, Я днем бреду в раздумьях, плачу ночью, Не превзойден превратною луною. Едва заря погаснет, что ни вечер Вздыхает грудь, из глаз струятся волны, Которым смыть под силу и дубровы. Враждебны города, но не дубровы Для дум, приют которых - этот берег Высокий, где живые льются волны, Когда я плачу безмятежной ночью, И я на день не променяю вечер, Не предпочту денницу пред луною. Блажен пастух, что был любим Луною! Мне спать бы рядом с ним в тени дубровы, И та, кто близит мой последний вечер, С Амуром и Луной на этот берег Хоть до рассвета пусть пришла бы ночью, А солнце бы навеки скрыли волны. Ты завтра узришь волны под луною, Родившаяся ночью песнь дубровы, Ступив на берег дорогой под вечер. CCLXVIII Как быть, Амур? Печали нет предела. О смерти мысль лелею: Покинула Мадонна этот свет - И сердце мне вернуть не захотела, И ради встречи с нею Прервать пора чреду жестоких лет. Увы, надежды нет При жизни положить конец разлуке. Она ушла - и в муки Отрады тайные превращены, И безутешных слез глаза полны. Ты знаешь о моей жестокой были, О муке безысходной - И ты меня жалеешь в первый раз, Вернее - нас, ведь мы ладью разбили О тот же риф подводный И в темноте остались в тот же час. Опишет ли рассказ Мои страданья, им не уступая? И ты, юдоль слепая, Со мною плакать день и ночь должна, Сокровища такого лишена. Твоя единственная слава пала, Но, мир неблагодарный, Ты не заметил. Недостоин ты, Чтобы Мадонна по земле ступала, Затем что лучезарной Небесной недостоин красоты. А я из пустоты, Которая вокруг простерлась грозно, Зову Мадонну слезно, От стольких упований сохранив Лишь слезы, - только ими я и жив. Стал горстью праха лик ее цветущий, Что от всего земного Нас отвлекал, но тлению чужда Ее душа - под сенью райских кущей, Свободна от покрова, Что был на ней недолгие года; И час пробьет, когда Она, пленяя нас другим нарядом, Предстанет нашим взглядам, Святою, вечной красотой светла И потому прекрасней, чем была. Отрадою для мысленного взора Там, где она желанна, Мадонна благосклонно предстает; И в гордом имени моя опора, Звучащем постоянно В груди моей, - мой сладостный оплот. Амур меня поймет, Он замечает - я не тот, что прежде: Пришел конец надежде; Но я надеюсь, что моя тоска Видна и той, что к правде так близка. Вы, дамы, что ее небесной статью И жизнью восторгались И юной грациозной красотой, - Мне будет состраданье благодатью, Как вы уже, наверно, догадались, Но сострадание не нужно той, Что обрела покой; А я остался здесь, на поле сечи, В душе внимая речи Амура, - мне бы узел разрубить, Но рад Амур меня разубедить: "Покончи с болью, грудь твою сдавившей, Ведь рай перед душою, Не в меру страсти преданной, закрыт. Мадонну почитают опочившей Все, кроме нас с тобою. Поверь, она к тебе благоволит, И, зная, что звучит В подлунной песнь, что славу ей приносит, Она, вздыхая, просит, Чтоб ты любви последний отдал долг - Чтоб голос твой по-прежнему не молк". Разумно сторонись Веселых, не в пример тебе, компаний, Но не беги страданий. Напутственные не забудь слова, Канцона, безутешная вдова. CCCXXXI Бывало, дней моих живой родник Мне часто приходилось покидать, И бог любви не видел большей муки. И на земле, и среди волн привык Я сердце безутешное питать Надеждою и памятью в разлуке. Бросаю меч и поднимаю руки Перед лицом Судьбы: увы, она В минуту погубила упованья, Одни воспоминанья Душе оставя, и душа должна Жить только ими, вечно голодна. Как скороход без пищи, без питья Влачится, спотыкаясь на ходу, Через холмы, равниною, чащобой, - Не так ли с той поры, как жизнь моя Утратила волшебную еду, В которую впилась - не дай, попробуй! - Та, что при слове "жизнь" пылает злобой, Я не могу бессилье превозмочь? И рад бы смерти, и боюсь, что рано. Как пелена тумана Бежит от ветра яростного прочь, Бегу из мира в гробовую ночь. Амур свидетель: вряд ли дорожить Я стал бы жизнью, если бы не та, Кого мы оба светом величали. Но срок пришел ее душе ожить На небе, и с тех пор мечта моя - Спешить за ней, чтоб нас не разлучали Случайности. Однако плен печали Мне предстоял - ведь я не разгадал Другой совет Амура в милом взоре. О горе мне! О горе! Бывало, мир несчастным покидал, Кто умереть счастливым опоздал. В глазах, что были сердцу моему Обителью, пока ревнивый Рок Его оттуда злобно не изринул, Амур с прискорбьем начертал, чему Желаньем долгим я себя обрек, Какой в прощальный день я жребий вынул. О, если бы я этот мир покинул, Покуда жизнь моя жива была! Но Смерть пришла - и ей закрыла вежды. О тщетные надежды! Земля мое сокровище взяла. Я жив, но жизнь без милой немила. Плохую службу мне не сослужи, Мой бедный разум, не оставь меня В минуту рокового помраченья, Прочел бы я во взоре госпожи: "Ты на пороге горестного дня, Отрады - в прошлом, впереди - мученья" - И был бы рад земного облаченья Лишиться первым и, освобожден От ненавистной тесноты телесной, В обители небесной Увидел бы, что пуст Мадонны трон. Но нет, - уйду, годами убелен. Канцона, всем влюбленным говори: "Ты счастлив? Так умри, Пока тебе твой путь подлунный дорог, И не ищи весомых отговорок". CCCXXXII Удел счастливый мой, пора блаженства, Златые дни, безоблачные ночи, И вздохи нежные, и сладость лада Моих латинских строф и новых песен Внезапно вылились в печаль и в слезы, И немила мне жизнь, и жажду смерти. Жестокой, злой, неумолимой Смерти Я говорю: Лишив меня блаженства, Ты сделала моим уделом слезы, И мрачны дни мои, унылы ночи. Мучительные вздохи - не для песен, И скорбь, моя сильней любого лада. Где признаки утраченного лада? В словах о муках, в помыслах о смерти. Где пламя строф, где жар любовных песен, В которых сердца чуткого блаженство? Где о любви слова под сенью ночи? И на устах и в думах - только слезы. Мечта когда-то порождала слезы, А сладостные слезы - сладость лада, И, плача, долгие не спал я ночи, Тогда как нынче слезы горше смерти, Закрывшей взгляд, исполненный блаженства, - Высокое начало низких песен. Прекрасный взор, предмет любовных песен, В последних песнях заменили слезы Воспоминаний о поре блаженства, И мысль рождает перемену лада, И без конца взываю к бледной Смерти: Прерви мои мучительные ночи! Покинул сон томительные ночи, Глухие звуки - новый признак песен, В которых говорится лишь о смерти, И что ни песня - в каждой слышны слезы. Изменчивее не бывает лада В стране любви, где начал я с блаженства. Никто не знал подобного блаженства, Никто сильней не страждет дни и ночи. Двойная боль двойного просит лада, Рождающего звуки скорбных песен. Надежду прежних дней сменили слезы, И смерть одна - лекарство против Смерти. Убитый смертью, только волей Смерти Увижу лик в обители блаженства, Что вздохи делал сладкими и слезы - Зефир и дождь под сенью нежной ночи: Из светлых мыслей ткал я строфы песен Любовного, возвышенного лада. Когда, найдя опору в скорби лада, Лауру смог бы я отнять у Смерти, Как милую - Орфей звучаньем песен, Я прежнее бы испытал блаженство! А не найду - пусть мрак ближайшей ночи, Закрыв истоки, остановит слезы. Амур, уж много лет, как льются слезы, Как скорбного не оставляю лада, На лучшие не уповая ночи. Поэтому я и взываю к Смерти С мольбою взять меня в приют блаженства, К той, без которой плачут строфы песен. Взлети слова моих усталых песен Туда, где неизвестны гнев и слезы, Она, чья красота - небес блаженство, Тотчас же новизну заметит лада, Неузнаваемого волей Смерти, Оставившей меня во мраке ночи. Вы, кто в безоблачные верит ночи, Кто пишет сам иль ждет любовных песен, Глухой к моей мольбе скажите Смерти, Страданий порту, где излишни слезы, - Пусть отрешится от былого лада, Что всех печалит, мне ж сулит блаженство. Сулит блаженство после долгой ночи: И лада скорбь, и безысходность песен, И слезы - все уйдет с приходом Смерти. CCCLIX Когда мой нежный, верный мой оплот, Чтоб тяжких дней моих ослабить муку, По левую стоит над ложем руку И речь свою премудрую ведет, Я с трепетом дерзаю в свой черед Спросить: "Откуда ты, душа благая?" Ветвь пальмы прижимая И лавра ветвь к груди, она в ответ: "Сюда, на этот свет Я поспешила с неба эмпирея, Тебя, мой безутешный друг, жалея". Ответом ей - мой благодарный взор. "Но для меня, - я говорю, - задача, Что послужило знаком..." - "Волны плача, Неиссякаемые с неких пор, И вздохи, одолев такой простор, Смущают мой покой в святом пределе. Послушай, неужели Ты огорчен, что я из мира зла В мир лучший перешла? Ты был бы этим счастлив беспримерно, Любя меня признаньям соразмерно". "Я плачу о себе, вообрази, Лишь о себе, на муки обреченном, Что ты взошла на небо, убежденном, Как в том, что видит человек вблизи. Господь бы не явил благой стези Особе юной, полн благоволенья. Будь вечного спасенья Ты недостойна, редкая душа, Что вознеслась спеша, Свободна от одежд, в приют блаженства, Высокое мерило совершенства. Что, одинокому, помимо слез, Мне остается при моем уделе? Милей угаснуть было в колыбели, Дабы не стать рабом любовных грез!" "Зачем терзаться? - слышу я вопрос. - Ты лучше бы крылам себя доверил И суету измерил, И этот плач любовный - тот же прах! - На правильных весах И радостно последовал за мною, Вознагражден из двух ветвей одною". "Нельзя ли мне, - я говорю тогда, - Узнать, что ветви означают эти?" Она: "Ты не нуждаешься в ответе, Ты, чьим пером одна из них горда. Победы символ - пальма. Навсегда Над миром и собою одержала Я верх и лавр стяжала, Триумфа знак. Всевышний и тебе С соблазнами в борьбе Поможет, и, найдя защиту в Боге, Найдешь меня в конце твоей дороги". "Ужели очи вижу наяву, Что солнцем были мне, и те же косы, Чей пленник я?" - "Подобные вопросы Напоминают глупую молву. Бесплотная, на небе я живу; Что ищешь ты, давно землею стало, Но я тебе предстала Такою, чтобы скорбь прошла твоя, И верь, что стану я Еще прекрасней и тебе дороже, Тебя да и себя спасая тоже". Я плачу, и она Мне вытирает терпеливо щеки. И вновь звучат упреки - И камень был бы ими сокрушен. И вдруг исчезли - и она, и сон. ПРИМЕЧАНИЯ На жизнь Мадонны Лауры С. 21. Был день, в который... - Петрарка имеет в виду Страстною пятницу (6 апреля 1327 г.), когда он впервые встретил Лауру. ...Скорбя, померкло Солнце... - Согласно преданию, в день распятия Христа "померкло солнце". ...Добро одних над злом других подняв... - Речь идет о планетах Юпитер и Марс, иначе говоря, о торжестве благого начала (Юпитер) над злым (Марс). ...И рыбаков Петра и Иоанна... - По преданию, Петр и Иоанн были рыбаками... ...И ныне городку... - Речь идет о селении Комон, где родилась Лаура. С. 22. Сонет построен на восхвалении не только имени Лауры, но даже слогов, его составляющих. С. 23. С тобой, мой друг... - Сонет явно обращен к какому-то конкретному лицу, которое, однако, Петрарка не пожелал назвать. С. 30. Сонет XXV адресован другу-поэту, отошедшему от любовной лирики и вновь к ней вернувшемуся. Сонет XXVI обращен к тому же другу-поэту. С. 31. Благой король... - французский король Филипп VI. ...на чьем челе корона // Наследная... - то есть корона Карла IV. Далее речь идет о крестовом походе 1333 года. Под "безжалостными сатрапами Вавилона" подразумеваются сатрапы Багдадского падишаха. ...Что Божий самый ревностный слуга... - папа Иоанн XXII. ...Твой нежный агнец... - подразумевается Агнесса Колонна. ...в троице планет... - по тогдашней космогонии: Луна, Меркурий и Венера. С. 32. А свет звезды, что немила Юноне... - свет Венеры. С. 33. Коль скоро, Аполлон, прекрасный пыл... - пыл (любовь) к Дафне. ...Когда ты жил среди простого люда... - Речь идет об изгнании Аполлона с Олимпа. ...Она сидит на травке - наше чудо, // Сама сплетая над собою сень. - Подразумеваются сразу и Дафна (возлюбленная Аполлона) и Лаура (возлюбленная Петрарки), обе они уподобляются вечнозеленому лавру. С. 34. Нет, Орсо... - Сонет посвящен Орсо дель Ангаллара. С. 35. Сонет XXXIX посвящен Джованни Колонна, и речь в нем идет о предполагавшейся встрече автора с этим кардиналом весной 1337 года. Однако боязнь повстречаться с Лаурой удерживает поэта. Когда Амур иль Смерть в средине слова // Начатой мною ткани не порвут... - Речь идет о новом сочинении, над которым Петрарка в ту пору работал (предположительно над "Африкой" или "Жизнеописанием знаменитых мужей"). Но часто мне для моего труда // Недостает благословенных нитей, // Которые мне Ливии мог бы дать. - Как явствует из заключительного следующего терцета, речь вдет о манускрипте, который Петрарка просил своего адресата (предположительно Джакомо Колонна или Джованни Колонна) прислать для работы. О том, что Петрарка просил прислать именно Тита Ливия, в оригинале не сказано. Это - предположение переводчика. Вероятнее, что под mio dilecto padre (любимый мой отец) оригинала скрыт св. Августин, а не Тит Ливий. С. 36. Когда из рощи Дафна прочь уйдет... - Под метафорической Дафной скрывается Лаура. Сонет написан по случаю отъезда Лауры в июле 1336 года; в тот день разразилась сильная гроза. Вместе с предыдущим сонет XLII образует определенное поэтическое единство, ...В глубинах Монджибелло труд замрет // Хромого Сицилийца-великана. - Согласно мифу, кузница Вулкана находилась в Монджибелло (вулкан Этна) или на острове Липари. ...И с ним Юнона вновь благоуханна. - Юнона - сестра Вулкана. В данном случае - олицетворение воздуха. С. 37. Латоны сын с небесного балкона... - то есть бог солнца Аполлон. ...Ту, по которой, как другой сейчас... - Под "той" подразумевается Дафна, в которую был влюблен Аполлон. Кто, проявив неумолимый нрав... - Речь идет о Юлии Цезаре, всплакнувшем над головой Помпея, разбитого им при Фарсале. ...И тот, кто был сильней, чем Голиаф... - то есть Давид, рыдавший над трупом мятежного сына Авессалома и трупом своего гонителя Саула. С. 38. Мой постоянный недоброжелатель... - зеркало. Хоть нет на свете трав, достойных стать // Цветку неповторимому оправой. - В переводе несколько приподнято. В оригинале проще: растительность недостойна такого красивого цветка. Вот смысл уподобления Лауры Нарциссу, И золото, и жемчуг, и лютеет... - Петрарка ревнует к украшениям Лауры, ревнует к зеркалу, в которое она смотрится. С. 40, ...Спасающейся Дафны превращенье... - то есть превращение в лавр. Как и в ряде других сонетов, тут с Дафной идентифицируется Лаура. ...И не был бы с усталым старцем схож, // Гигантской тенью застившим Марокко. - Под "усталым старцем" подразумевается мифологический Атлант, превратившийся под взглядом Медузы в одноименную гору. С. 41. Скорей... там, где две реки, // Евфрат и Тигр, влачат свои извивы // Из одного истока, Феб зайдет... - Смысл этого стихотворного пассажа таков: "скорее солнце зайдет на Востоке". С. 42. На первый дар, синьор мой, отдохнуть... - Сонет обращен к Агапито Колонна при посылке ему даров. Из дальнейших строк следует, что Петрарка посылал своему знакомцу подушку, рукопись морального или философского содержания и кубок. Агапито Колонна доводился родным братом кардиналу Джованни и епископу Джакомо, друзьям Петрарки. С. 43. В первом четверостишии этого сонета (LXI) Петрарка благословляет время и место (Прованс, Авиньон, церковь св. Клары), где он впервые встретил Лауру. Одиннадцатый на исходе год... - Сонет написан 6 апреля 1358 года, в одиннадцатую годовщину встречи с Лаурой. С. 44. ...Из груди, где разросся лавр младой // Листвой любви... - обычное в сборнике отождествление Лауры с лавром. Нет, не о том, чтоб в сердце у меня // Умерить пламя... - Почти буквальная цитата из Данте ("Чистилище", VIII, 84). С. 45. Завидев левый берег в Тирренском море... - если ехать из Прованса в Италию. С. 45. К кому обращен этот LXV1II сонет, точно не установлено. Предполагают, что к римскому приятелю Петрарки Орсо дель Ангилара (или к Стефано Колонна). Священный город ваш... - Рим. С. 47. ...Оружие, что точит мой тиран... - то есть Амур. С. 48. Меж созданных великим Поликлетом... - к портрету Лауры работы Симоне Мартини. С. 50. ...Жестокий луч еще согреет грудь... - Глаза Лауры уподобляются лучу. С. 53. ...Стереть с лица следы неравной схватки... - схватки с Амуром. С. 54. Сонет XCI, по всей вероятности, посвящен брату поэта Герардо по случаю смерти его возлюбленной, С. 55. Рыдайте, дамы. Пусть Амур заплачет - сонет написан на смерть поэта Чино да Пистойя (ок. 1270-ок. 1337), друга Данте. Рыдай, Пистойя, вероломный град... - Пистойя названа вероломной за то, что в 1301 году изгнала Чино как сторонника партии черных гвельфов. С. 56. Когда бы чувства, полнящие грудь... - Петрарка сетует на то, что его верность Лауре приносит ему только боль. А вот верность апостола Петра и Марии Магдалины Христу доставила им прощение и любовь. С. 58. Любезный Орсо, вашего коня... - Посвящен Орсо дель Ангиллара, который не смог принять участие в турнире, Надежды лгут, и, в торжестве обмана... - Сонет относят к Джованни Колонна ди Сан Вито, который собирался принять монашество. С. 59. И то окно светила моего... - В первом четверостишии Петрарка говорит о двух солнцах - о Лауре и солнце настоящем. ...И место, и пора жестокой встречи... - авиньонская церковь св. Клары. С. 60. Когда поднес, решившись на измену, // Главу Помпея Риму Птолемей... - Комментаторы полагают, что сонет, судя по его нарочитой учености, откосится к раннему периоду творчества Петрарки. Основываясь на свидетельствах Лукавя. Петрарка говорит о притворстве Цезаря. Далее рассказывается о притворстве Ганнибала, после поражения во второй Пунической войне. Успеха Ганнибал, победе рад... - Сонет посвящен молодому Стефано Колонна, разбившему 22 мая 1333 года войско Орсини под Сан-Чезарио. Медведица, лишившись медвежат... - В гербе Орсини имеется изображение медведицы. Тут намек на поражение при Сан-Чезарио. С. 61. Пандольфо, и в неопытные лета... - Сонет посвящен Пандольфо Малатеста, владетельному синьору Римини. Кто Африканца, Павла и Марцелла... - "Африканец" - Сципион Африканский; Павел - Павел Эмилий победитель македонцев в битве 168 г. до н. э.; Марцелл - римский консул, сражавшийся с Ганнибалом. С. 62. Благое место, где в один из дней... - Сонет посвящен другу Петрарки Сеннуччо дель Бене. Ему же посвящены следующие сонеты - CXII и CXIII. С. 65. Безбожный Вавилон, откуда скрылось... - Под Вавилоном подразумевается Авиньон, где находился папский двор. Этому Новому Вавилону противопоставляется Воклюз и уединенная жизнь. Меж двух влюбленных Донна шла... - то есть между Аполлоном и Петраркой. С. 66. ...На Рим лицо, а к Вавилону спину... - то есть к Авиньону. С. 67. Узнав из ваших полных скорби строк... - Сонет посвящен Антонию да Феррара, который, поверив в слухи о смерти Петрарки, написал по этому поводу скорбные стихи. С. 68. Семнадцать лет, вращаясь, небосвод... - Течь идет об очередной годовщине первой встречи с Лаурой. Сменить привычку - говорит народ - // Трудней, чем шерсть! - В буквальном переводе латинская поговорка звучит так: "Волк меняет шерсть, но не умысел". Внезапную ту бледность, что за миг... - Сонет на расставание с Лаурой по случаю своего отъезда в Рим для венчания лавровым венком (1341 г.?). С. 72. Что ж, в том же духе продолжай... - Этот - как и два следующих сонета (CXXXVII и CXXXVIII) - направлен против папского двора в Авиньоне. ...Презренная раба вина... - По утверждению Петрарки, папским придворным так нравилось французское вино, что они не хотели перебираться обратно в Рим. ...Венеру с Вакхом, Зевса и Палладу... - Здесь переводчик не совсем точен: в оригинале сказано, что "новый Вавилон" стал предпочитать Венеру и Вакха Зевсу и Палладе, то есть любострастие и вино божественной воле и мудрости. ...Вот нового султана видит око... - то есть нового папу, и далее под Багдадом подразумевается Рим, в который новый папа снова перенесет столицу христианского мира. С. 73. Богатств приблудных? Константина ль чаешь? - Существует несколько толкований этого не совсем ясного в оригинале места. Наиболее убедительным представляется следующее: император Константин (274-337 гг.), сделавший христианство государственной религией и тем самым положивший начало обогащению церкви, навлек на себя священный гнев. Когда желанье расправляет крылья... - Сонет обращен к друзьям, монахам обители Монтре, среди которых был и брат Петрарки Герардо. ...В Египет - я, оно - в Ерусалим. - Эта петрарковская символика расшифровывается: я - в рабство (Авиньон), оно - на свободу (благословенный город). С. 75. И солнце при безоблачной погоде... - Сонет обращен к Сеннуччо дель Бене. С. 76. Фула, Бактр, Кальпа, Танаис, Олимп, Атлас. - Петрарка перечисляет отдаленнейшие, по тогдашним географическим понятиям, точки. В последнем терцете он ограничивает сферу распространения своих песен Альпами и Средиземным морем, то есть Италией. С. 86. Быть верным бы пещере Аполлона... - Сонет целиком построен на иносказании. Общий смысл его таков: когда б я оставался верен латинской музе (то есть писал бы латинские стихи, которые Петрарка всегда считал для себя главными), а не отвлекался бы на написание пустяков (то есть любовной лирики по-итальянски), то я прославил бы свою Флоренцию, как прославил Катулл свою Верону, и т. д. Исходя из общего этого смысла, следует толковать и детали. Терн, репей - поэтические пустяки, писанные по-итальянски. Олива сохнет - символ "усыхающей мудрости". С. 91. Глухой тропой, дубравой непробудной... - Летом 1333 года Петрарка по пути из Кельна в Авиньон проезжал Арденнский лес. Этим путешествием и навеян сонет. С. 92. Да, Джери, и ко мне жесток подчас... - Это стихотворный ответ на сонет Джери дей Джанфильяцци ("Мессер Франческо, кто сохнет от любви..."), в котором этот последний вопрошает: как победить враждебность своей возлюбленной? С. 93. ты можешь, По, подняв на гребне вала... - Сонет написан под впечатлением плавания по реке По (из Пармы в Верону в 1345? г.). С. 93. ..лучшее из солнц... - Лаура. Амур меж трав... - Весь сонет - парафраза того, что Петрарка кратко выразил в своем прозаическом трактате "О презрении к миру": "Я нечаянно попал в сети". В первом четверостишии Лаура уподобляется лавру, под которым раскинута сеть из жемчуга и золота, то есть из ожерелья и волос Лауры. Два следующих стиха: плод, свисавший рыболовным крючком ко рту поэта, - означает, по-видимому, надежду на конечный успех сердечного влечения. С. 95. Амур, природа, вкупе со смиренной... - Сонет написан по случаю болезни Лауры. С. 96. ...И тот, кто пятьдесят шесть лет царил... - император Август. ...И тот, кого в Микенах погубили... - Агамемнон. Сей доблести и древней мощи цвет... - Сципион Африканский.