1965 гг. Все эти меры упорядочения полезны и облегчают восприятие стихов Рембо, все более трудных для чтения начиная со стихов 1871 г. Меры эти, конечно, не соответствуют хаотической стороне гения Рембо, но если следовать "последней воле" поэта, то стихи его нужно было так и оставить ненапечатанными, как он делал сам. Впрочем, и у Вергилия "последней авторской волей" было сожжение "Энеиды"... СТИХОТВОРЕНИЯ 1869 ГОДА I. Подарки сирот к Новому году Авторская публикация. Впервые напечатано в "Ревю пур туе" 2 января 1870 г. Нужно иметь в виду, что перед читателем - первое стихотворение на французском языке пятнадцатилетнего школьника, который к этому времени уже успел поразить учителей написанными по классным заданиям, но яркими латинскими стихами, печатавшимися одно за другим с 1 января 1869 г. по 15 апреля 1870 г. в журнале "Монитер де ль'ансеньеман сегондэр... Бюллетэн оффисьель де ль'Академи де Дуэ". Этот журнал поместил также (в номере от 15 апреля) выполненный Рембо в классе "обманный" перевод первых 26 стихов поэмы Лукреция "О природе вещей": на самом деле они были воспроизведены но памяти или списаны с некоторыми изменениями "по горячим следам" с только что (в 1869 г.) опубликованного и еще не известного учителям перевода поэмы Сюлли Прюдомом. К "Подаркам сирот" можно подходить по-разному. Это и стихотворение избалованного наградами школьника, бестрепетно обращающегося в журнал со своим первым французским опытом. Это и свидетельство глубокого сиротства не знавших ласки детей в семье Рембо. Это и "пиратское" произведение, заимствовавшее темы и даже отдельные стихи у разных портов: у рекомендованного в коллеже Ж. Ребуля ("L'ange et l'enfant"), y ставшего через год мишенью для насмешек, наиболее мещанского из поэтов-парнасцев Фр. Коппе (из "Enfants trouves", сб. "Poesies", 18541859), у Бодлера, кумира Рембо (стихотворения "Раздумье" и "Утренние сумерки"), у Гюго из разных его книг, у Теодора де Банвилля, современника, на поддержку которого рассчитывал юный поэт, - из "Кариатид". О "заимствованных" стихах и темах см. подробно у Сюзанны Бернар (OSB, р. 359, 360): стих 1 и вся часть II, середина части III основаны на "заимствованиях" из Гюго; стихи 8-9 - из Бодлера; последние стихи части III - из Коппе; стих "Но ангел детства стер..." - из Ребуля; образы "поцелуев солнца" - из Теодора де Банвилля. СТИХОТВОРЕНИЯ 1870 ГОДА Стихи в этой рубрике расположены не всегда строго хронологически, но согласно автографу рукописи так называемого сборника Демени. II. Первый вечер Авторская публикация. Напечатано впервые в сатирическом еженедельнике "Ла Шарж" 13 августа 1870 г. под названием "Три поцелуя". Смысл стихотворения - видимо, иронического, основанного на обостренном у подростка неприятии стихов, воспевающих глупо-слащавое представление о любви, - резче выражен в другом варианте заглавия - "Комедия в трех поцелуях". Однако можно усмотреть и естественное увлечение юного поэта этой темой. III. Предчувствие Впервые напечатано без ведома автора в "Ла Ревю Эндепандант" за январь - февраль 1889 г. Рембо отправил "Предчувствие" Теодору де Банвиллю вместе со стихотворениями "Офелия" и "Солнце и плоть" в письме от 24 мая 1870 г. Обращаясь к Банвиллю с просьбой о поддержке и даже о помощи в напечатании стихов в известных сборниках "Современный Парнас", Рембо писал, что считает парнасцем каждого настоящего поэта, и выражал надежду, что через два года и он станет парнасцем. В письме стихотворение датировано 20 апреля 1870 г. и содержит некоторые варианты. Переводчик М. П. Кудинов, назвав стихотворение "Предчувствие", смело разрешил трудность, возникающую при переводе заглавия (sensation - букв. "ощущение", "впечатление"), ибо речь идет об ощущении, устремленном в будущее. Первый перевод этого стихотворения под заглавием "Ощущение" дал Иннокентий Анненский еще в начале нашего века; позднее были его многочисленные перепечатки. Последующие переводы, появившиеся уже в советское время, принадлежат В. Лившицу, В. Левику, Г. Петникову, П. Петровскому. Перевод И. Анненского: Один из голубых и мягких вечеров... Стебли колючие и нежный шелк тропинки, И свежесть ранняя на бархате ковров, И ночи первые на волосах росинки. Ни мысли в голове, ни слова с губ немых, Но сердце любит всех, всех в мире без изъятья, И сладко в сумерках бродить мне голубых, И ночь меня зовет, как женщина в объятья... Перевод Б. Лившица: В сапфире сумерек пойду я вдоль межи, Ступая по траве подошвою босою. Лицо исколют мне колосья спелой ржи, И придорожный куст обдаст меня росою. Не буду говорить и думать ни о чем - Пусть бесконечная любовь владеет мною - И побреду, куда глаза глядят, путем Природы - счастлив с ней, как с женщиной земною. Перевод Г. Петникова: В синих сумерках лета я бродил бы хлебами, По тропинкам, обросшим щетиной колосьев, Свежесть трав ощущая босыми ногами, В волны влажного ветра мечтания бросив... Ни о чем бы не думать; оставаясь безмолвным, Отдаваться любви бесконечной приливу, И идти бы все дальше, точно цыган бездомный, В глубь природы, как с женщиной, с нею счастливый. Перевод П. Петровского: В лазурных сумерках простор полей широк; Исколот рожью, я пойду межою. В ногах я муравы почую холодок. Прохладой ветра голову омою. Не буду говорить, ни даже размышлять. Но пусть любовь безмерная восходит; Далеко я уйду, хочу бродягой стать; Как с женщиной, забудусь я в природе. Перевод В. Левика: В вечерней синеве, полями и лугами, Когда ни облачка на бледных небесах, По плечи в колкой ржи, с прохладой под ногами, С мечтами в голове и с ветром в волосах, Все вдаль, не думая, не говоря ни слова, Но чувствуя любовь, растущую в груди, Без цели, как цыган, впивая все, что ново, С Природою вдвоем, как с женщиной, идти. IV. Кузнец Впервые напечатано без ведома автора (и фактически посмертно) осенью 1891 г. в книге Рембо "Реликварий". Помимо автографа "сборника Демени", существует автограф из собрания школьного учителя Рембо - Изамбара, отличающийся довольно большим количеством вариантов, особенно в формах глагола. В остове стихотворения лежит исторический факт времен Французской революции. 20 июня 1792 г. (дата в автографе Изамбара исправлена соответственным образом) голодная толпа парижан ворвалась в Тюильри, и мясник Лежандр принудил короля Людовика XVI на людях надеть красный фригийский колпак - символ свободы нации. Оставалось недолго до ареста, а затем и до казни короля (21 января 1793 г.). Картины революции XVIII в. символизируют у Рембо перспективу переворота, который должен снести Вторую империю. Ненависть кузнеца относится не к Людовику XVI, а к царствовавшему Наполеону III. Саркастически принятое самоназвание "сброд" переходит к врагам, к "сброду" Наполеона III. Вместе с тем, хотя кузнец наделен чертами сознательного рабочего, мятежная толпа во многом все же понимается действительно как "чернь", "сброд" (crapule). Такому пониманию суждено будет дожить до Верхарна и Блока. Существуют также переводы П. Антокольского и Н. Разговорова (отрывок). V. Солнце и плоть Впервые напечатано там же. Рембо послал стихотворение Теодору де Банвиллю в упоминавшемся выше письме от 24 мая 1870 г. под заглавием, пародирующим христианский символ веры, - "Credo in unam", т. е. "Верую в единую" (Венеру) вместо "Верую во единого Бога Отца...". Стихотворение, несмотря на пантеистическую цельность (о которой говорится в статье), должно быть отнесено к еще не вполне самостоятельным вещам Рембо, ибо включает реминисценции и заимствования не только из древних поэтов (Лукреций, Овидий, Вергилии), но и из новых: Мюссе (из его "Ролла" Рембо заимствует и ошибки - так, у него Венера-Астарта там, где нужно Венера-Анадиомена), Андре Шенье, Гюго, Леконт де Лиля, Банвилля и др. Внушительный список этих заимствований дан в OSB (р. 360-365). VI. Офелия Впервые напечатано там же. Послано Рембо Банвиллю в том же письме. Существуют также переводы Б. Лившица, П. Антокольского, неопубликованный перевод А. Бердникова. Перевод Б. Лившица: I На черной глади вод, где звезды спят беспечно, Огромной лилией Офелия плывет, Плывет, закутана фатою подвенечной. В лесу далеком крик: олень замедлил ход... По сумрачной реке уже тысячелетье Плывет Офелия, подобная цветку; В тысячелетие, безумной, не допеть ей Свою невнятицу ночному ветерку. Лобзая грудь ее, фатою прихотливо Играет бриз, венком ей обрамляя лик. Плакучая над ней рыдает молча ива. К мечтательному лбу склоняется тростник. Не раз пришлось пред ней кувшинкам расступиться. Порою, разбудив уснувшую ольху, Она вспугнет гнездо, где встрепенется птица. Песнь золотых светил звенит над ней, вверху. II Офелия, белой и лучезарней снега, Ты юной умерла, унесена рекой: Не потому ль, что ветр норвежских гор с разбега О терпкой вольности шептаться стал с тобой? Не потому ль, что он, взвивал каждый волос, Нес в посвисте своем мечтаний дивных сев? Что услыхала ты самом Природы голос Во вздохах сумерек и в жалобах дерев? Что голоса морем, как смерти хрип победный, Разбили грудь тебе, дитя? Что твой жених, Тот бледный кавалер, тот сумасшедший бедный Апрельским утром сел, немой, у ног твоих? Свобода! Небеса! Любовь! В огне такого Виденья, хрупкая, ты таяла, как снег; Оно безмерностью твое глушило слово - И Бесконечность взор смутила твой навек. III И вот Поэт твердит, что ты при звездах ночью Сбираешь свой букет в волнах, как в цветнике. И что Офелию он увидал воочью Огромной лилией, плывущей по реке. Перевод А. Бердникова: I В спокойной черни вод, где капли звезд карминных, Большою лилией Офелия плывет. Плывет медлительно в своих покровах длинных, В то время как в лесах свирепый гон идет. Уж десять сотен лет скользит белейший призрак, Печально девственный, по мертвенной реке, Уж десять сотен лет - безумья слабый признак - Летит ее романс в вечернем ветерке. Ей вихрь целует грудь, вкруг разметав бутоном Одежды, тяжелей текучего стекла, Где ивы, трепеща, ей ветви льют со стоном, Касается камыш высокого чела. Кувшинки, торопясь, бегут вздохнуть над него, В ольшанике она, плывя, срывает с гнезд Всплеск пробужденных крыл, а к ночи, пламенел, Над ней стоит хорал блестящих тихих звезд. II Ты дева бледная! Изваянная в снеге! Да, ты мертва, дитя, гонимое волной, Затем, что горные ветра твоих Норвегии Напраслину сплели о вольности хмельной! Затем, что этот ветр, волос свивая гриву, Внимательной душе нес шорохи дерев, Он сердце пробудил для песни торопливой, Для жалоб всех ручьев, для слез всех жалких дев. Затем, что вопль морей своей трубою медной Грудь детскую твою безжалостно разъял, Что чудный рыцарь твой, немой безумец бледный, В апрельских сумерках к твоим ногам припал. Рай! Вольность! И Любовь! Бедняжка, не с тех пор ли Ты полетела к ним - снежинкой на костер. Виденья чудные в твоем стеснились горле, И Вечность страшная смутила синий взор. III Но говорит Поэт, что при звездах карминных Сбираешь ты цветы, чтоб бросить их в поток, Сносимая волной в своих покровах длинных, Спокойна и бела, как лилии цветок. VII. Бал повешенных Напечатано впервые без ведома автора за девять дней до его кончины в журнале "Меркюр де Франс" 1 ноября 1891 г. Стихотворение стоит в ряду довольно многочисленных произведений французских поэтов XIX в. - Теофиля Готье, Банвилля и других, - написанных по мотивам старинных "плясок смерти" и особенно "Баллады повешенных" поэта XV в Франсуа Вийона. Удивительные стихи 29-30: Oh! voila qu'au milieu de la danse macabre Bondit dans un ciel rouge un grand squelette fou... - близки к пределу экспрессии, достигнутому Рембо в его самых "зрелых" произведениях. Все это заставляет полагать, что дело не в одном только отблеске великого Вийона, но существовала какая-то ныне неизвестная внутренняя причина, побудившая поэта откликнуться "Балом повешенных". У Коона (р. 49) особое внимание обращено на стих 27: "Из леса синего ответил вой волчицы". В этом стихе предваряется образность поэзии XX в.: сочетание разноплановых крайностей - "волк" и "голубизна" (в подлиннике - "лиловость"). Есть перевод П. Антокольского. VIII. Возмездие Тартюфу Впервые опубликовано без ведома автора осенью 1891 г. в книге Рембо "Реликварий". Стихотворения нет в автографе "сборника Демени". "Возмездие Тартюфу" и следующие за ним вещи, написанные Рембо в сонетной форме, - это, строго говоря, не сонеты, а "вольные сонеты", или "четырнадцатистрочники", поскольку поэт не соблюдает сквозных рифм, которые должны объединять в подлинном сонете два катрена. "Злые" - это терминология Тартюфа, мольеровского лицемера, лжеверующего, который клеймит так своих врагов, узурпируя у неба право определять, кто добр и кто зол. Мольер - по условиям века - не мог прямо вывести на сцену духовное лицо, но одел Тартюфа в черное, дав понять всем контекстом, кого он имеет в виду. Рембо ставит все точки над "i", но в новых условиях прямо продолжает Мольера, у которого в словах бойкой служанки Дорины содержится и намек, сколь мерзок был бы Тартюф, если его раздеть: Et je vous verrais nu du haut jusques on bas Que toute votre peau ne me tentarait pas (акт. III, сц. 2 {*}). {* Явись вы предо мной в чем родила вас мать, Перед соблазном я сумела б устоять. (Перевод Мих. Донского).} Последний стих Рембо - прямая цитация этой реплики Дорины, в которой содержится и ставшее важным в образной системе стихотворения слово "кожа" (la peau), конкретизированное Рембо в образ "вспотевшей кожи" настигнутого возмездием подлеца. Другие переводы - П. Антокольского, Т. Левита (подстрочник, цитата в статье). Перевод П. Антокольского: Наказание Тартюфа Он долго растравлял любовный трепет под Сутаной черною и руки тер в перчатках, Метался и желтел, беззубый скаля рот, Пускал слюну тайком и жил в мечтаньях сладких. - Молитесь, братие... - Но дерзкий сорванец Взял за ухо его движеньем беззаботным И, мрачно выругавшись, разодрал вконец Сутану черную на этом теле потном. Возмездье! Сорвана одежда с подлеца, Прощенные грехи с начала до конца Ханжа, как четки, перебрал в уме и, бледен, Готов был выстоять еще хоть сто обеден. Но человек забрал все, чем силен монах, И с головы до пят Тартюф остался наг. IX. Венера Анадиомена Впервые напечатано без ведома автора в дни его агонии журналом "Меркюр де Франс" 1 ноября 1891 и в вышедшей одновременно книге Рембо "Реликварий". Комментаторы издания Плеяды рассматривают вещь как реальный ответ на десятистишия Коппе, который и уродливость века представлял, согласно Рембо, зализанной (Р-54, р. 657-658), а в OSB (р. 373-374) с еще большим основанием устанавливается связь с близким Рембо по духу и незаслуженно полузабытым поэтом Глатиньи ("Les antres malsains" в сб.: "Vignes folles"). X. Ответы Нины Впервые напечатано без ведома автора (и фактически посмертно) осенью 1891 г. в книге Рембо "Реликварий". Прием, на котором построено стихотворение, можно искать и в предшествовавшей Рембо поэзии. Однако развитие первой темы (монолог влюбленного) настолько художественно закончено, а в результате включения картины крестьянского интерьера - и настолько полно, что чи га гель даже при неоднократном обращении к стихотворении! не хочет согласиться с тем, что краткая прозаическая реплика девушки, содержащая лишь одно знаменательное слово - "ле бюро" (т. е., по-видимому, "легализация" брака, "дело", "служба"), уничтожает все значение предыдущего монолога. Стихотворение сохранилось в двух автографах - "сборника Демени", которому мы следуем по образцу издания Плеяды, и "сборника Изамбара", варианты которого показывают, что Рембо раздумывал над решающей заключительной репликой. В "рукописи Демени" заглавие сформулировано как "Ответы (отповеди) Нины", будто в тексте не одна отповедь, а эта последняя выражена несколько иными словами - "Et mon bureau?". В "рукописи Изамбара" заглавие яснее ("Что удерживает Пину"), а реплика универсальнее: "Mais le bureau?". "Ответы Нины" подтверждают сделанное по поводу "Офелии" наблюдение не о центрическом, а о двухфокусном построении стихотворений Рембо. XI. За музыкой Впервые напечатано без ведома автора в "Ла Ревю Эндепандант" за январь-февраль 1889 г. Последний стих восстановлен по воспоминаниям Изамбара, признававшегося, что в обоих автографах этот стих ранее приводился в смягченной редакции в варианте, принадлежащем ему (по этой редакции сделан приводящийся ниже перевод Б. Лившица). При полной самостоятельности стихотворения должно отметить, что оно восходит к "Зимним прогулкам" Альбера Глатиньи (подробнее см.: OSB, р. 372). Перевод Б. Лившица: На музыке Вокзальная площадь в Шарлевиле На чахлом скверике (о, до чего он весь Прилизан, точно взят из благонравной книжки!) Мещане рыхлые, страдая от одышки, По четвергам свою прогуливают спесь. Визгливым флейтам в такт колышет киверами Оркестр; вокруг него вертится ловелас И щеголь, подходя то к той, то к этой даме; Нотариус с брелков своих не сводит глаз. Рантье злорадно ждут, чтоб музыкант сфальшивил; Чиновные тузы влачат громоздких жен, А рядом, как вожак, который в сквер их вывел, И отпрыск шествует, в воланы разряжен. На скамьях бывшие торговцы бакалеей О дипломатии ведут серьезный спор И переводят все на золото, жалея, Что их советам власть не вняла до сих пор. Задастый буржуа, пузан самодовольный (С фламандским животом усесться - не пустяк!), Посасывает свой чубук: безбандерольный Из трубки вниз ползет волокнами табак. Забравшись в мураву, гогочет голоштанник. Вдыхая запах роз, любовное питье В тромбонном вое пьет с восторгом солдатье И возится с детьми, чтоб улестить их нянек. Как матерой студент, неряшливо одет, Я за девчонками в теми каштанов томных Слежу. Им ясно все. Смеясь, они в ответ Мне шлют украдкой взгляд, где тьма вещей нескромных. Но я безмолвствую и лишь смотрю в упор На шеи белые, на вьющиеся пряди, И под корсажами угадывает взор Все, что скрывается в девическом наряде. Гляжу на туфельки и выше: дивный сон! Сгораю в пламени чудесных лихорадок. Резвушки шепчутся, решив, что я смешон, Но поцелуй, у губ рождающийся, сладок... XII. Завороженные Впервые напечатано, видимо, Верленом без ведома автора в Англии в "Джентльмэн мэгезин" в январе 1878 г., а во Франции - им же в "Лютэс" 19-26 октября 1883 г. Это единственное стихотворение 1870 г., которое Рембо пощадил предлагая Демени в письме от 10 июня 1871 г. уничтожить все остальные. Исходным текстом считается ранняя - 1871 г. - копия Верлена; первоначальный текст сохранился и в автографе "сборника Демени". Копия Верлена, оставшаяся с другими бумагами у его жены, после развода была ему недоступна, и все публикации до 1891 г. осуществлялись Верленом по памяти (так же как и публикации стихотворений "Гласные", "Вечерняя молитва", "Искательницы вшей", "Пьяный корабль"). В английскую публикацию были внесены редакцией журнала изменения, скорее всего с целью облегчить текст для иностранцев. Например, заглавие было "исправлено" на "Маленькие бедняки". Как и другие только что упомянутые стихи, приведенные Верленом в его книге "Пр_о_клятые поэты" (1884), стихотворение принадлежит к числу известнейших вещей Рембо. Сам Верлен пропел в своей книге этому стихотворению акафист. "Завороженных" сравнивают с картинами Мурильо, изображающими нищих детей. Сравнение говорит о высоком художественном уровне стихотворения. Конечно, тональность произведений разных эпох, разных стран и разных искусств различна. У Рембо поражает степень вживания в психику своих наивных героев. Именно этим стихотворением и вошел Рембо в русскую литературу (если не считаться с фактом появления несколько раньше сонета "Гласные"). Оно под Заголовком "Испуганные" было переведено Валерием Брюсовым и помещено в третьем выпуске "Русских символистов" (М., 1894): Как черные пятна под вьюгой, Руками сжимая друг друга И спины в кружок, Собрались к окошку мальчишки Смотреть, как из теста коврижки Печет хлебопек. Им видно, как месит он тесто, Как булки сажает на место В горячую печь - Шипит закипевшее масло, А пекарь спешит, где погасло, Лучины разжечь. Все, скорчась, они наблюдают, Как хлеб иногда вынимают Из красной печи - И нет! - не трепещут их тени, Когда для ночных разговений Несут куличи. Когда же в минуту уборки Поют подожженные корки, А с ними сверчки, Мальчишки мечтают невольно, Их душам светло и привольно, Сердца их легки. Как будто к морозу привыкли, Их рожицы тесно приникли Поближе к окну; С ресницами в снежной опушке Лепечут все эти зверушки Молитву одну. И руки вздымают так страстно, В молитве смущенно неясной Покинув дыру, Что рвут у штанишек все пряжки, Что жалко трепещут рубашки На зимнем ветру. Позднее Брюсов не дал места "Испуганным" ни в первом, ни во втором издании своей известной антологии "Французская лирика XIX века". И. С. Постулальскому приходилось слышать от И. М. Врюсовой, что Валерии Яковлевич с годами стал считать слабым и свой перевод, и самый подлинник, видя в нем влияние сентиментальной городской поэзии Франсуа Коппе. Помимо Брюсова, уже в советское время, стихотворение переводили А. Арго и М. Усова. Перевод А. Арго: Ночь - нет туманней и угарней, А под окном хлебопекарни Пять душ ребят Стоят, не трогаются с места, - За пекарем, что месит тесто, Они следят... Рукою крепкой, без охулки, Пшеничные тугие булки Он в печь кладет. О, как их это все волнует, А тот и в ус себе не дует И, знай, поет. И ждут они, как ждут лишь чуда, Когда же наконец оттуда, Из недр печи, Для человеческой утробы Пойдут румянистые сдобы И калачи! Вот из-под балок закоптелых Дразнящий запах булок белых К ним донесло, И сквозь губительную стужу К ним под лохмотья прямо в душу Идет тепло. Им уж не холодно, не жутко, Нет, как пяти Христам-малюткам, Им горя нет. Они к стеклу прильнули, кротки, Им кажется, что там, в окошке, Весь белый свет... Так, зачарованные хлебом, Они под непросветным небом Глядят на печь, А ветер зимний, злой и звонкий, Срывает лихо рубашонки С их узких плеч! Перевод М. Усовой: Где снег ночной мерцает ало, Припав к отдушине подвала, Задки кружком, - Пять малышей - бедняги! - жадно Глядят, как пекарь лепит складно Из теста ком. Им видно, как рукой искусной Он в печку хлеб сажает вкусный, Желтком облив. Им слышно: тесто поспевает, И толстый пекарь напевает Простой мотив. Они все съежились в молчанье - Большой отдушины дыханье Тепло, как грудь! Когда же для ночной пирушки Из печки калачи и плюшки Начнут тянуть И запоют у переборок Ряды душистых сдобных корок Вслед за сверчком, - Что за волшебное мгновенье. Душа детишек в восхищенье Под их тряпьем. В коленопреклоненной позе Христосики в ночном морозе У дырки той, К решетке рожицы вплотную, За нею видят жизнь иную, Полны мечтой. Так сильно, что трещат штанишки, С молитвой тянутся глупышки В открытый рай, Который светлым счастьем дышит. И зимний ветер им колышет Рубашки край. XIII. Роман Впервые напечатано без ведома автора осенью 1891 г. в книге Рембо "Реликварий". В стихе 18 (стих 19 в переводе) очень заметная в подлиннике реминисценция стиха Бодлера из стихотворения "Вино тряпичников" ("Цветы Зла"). При внимательном чтении стихотворение воспринимается как ироническое, отчасти и по отношению к собственным, будто преодоленным "романам". Маленькая ложь насчет семнадцати лет (Рембо лишь 20 октября должно было исполниться шестнадцать) свидетельствует об отчуждении от темы. Поэт думал о другом. В том же году, 29 августа, он бежал в Париж навстречу ожидаемому со дня на день перевороту: Третья республика была провозглашена 4 сентября 1870 г. Другие переводы - Т. Левита, Б. Лившица. Перевод Т. Левита: I Едва ль серьезен кто, когда семнадцать лет. Прекрасным вечером - довольно пива, чая, Крикливое кафе, где одуряет свет! Уходишь на бульвар, где липы расцветают. Прекрасным вечером прекрасен запах лип. Разнежен воздух так, что ты смежишь ресницы. Ветр, полный отзвуков, - ведь город невдали - Дыханием вина, дыханьем нива мчится. II Вдруг неба видишь ты малюсенький клочок Густой голубизны, обведенный сучками. Там вышита звезда, и тает и течет Несмело, белая, тишайшими толчками. Июнь! Семнадцать лет! Хмелей! Пьяней! Ликуй! Кипенье роста, как шампанское, играет. Ты грезишь, чувствуешь, что вот уж поцелуй, Как маленький зверек, здесь, на губах, порхает. III Душе безумной что роман, то "Робинзон". Тогда, вдруг появись под фонарем дрожащим, Проходит барышня (и сразу ты пленен) В тени грозящего воротника папаши. И так как у тебя такой наивный взгляд, То, продолжая путь своей походкой чинной, Легко и быстро вдруг оглянется назад, - И на твоих губах застынут каватины. IV Влюблен по август ты, одною ей живешь! Влюблен. Твои стихи ей кажутся смешными. Уходят все твои друзья: ты слишком пошл. Но вот ты получил записку от любимой. В тот вечер вновь в кафе, где одуряет свет, Ты появляешься, чтоб выпить пива, чаю... Едва ль серьезен кто, когда семнадцать лет И рядом есть бульвар, где липы расцветают. Перевод В. Лившица: I Нет рассудительных людей в семнадцать лет! - Июнь. Вечерний час. В стаканах лимонады. Шумливые кафе. Кричаще яркий свет. Вы направляетесь под липы эспланады. Они теперь в цвету и запахом томят. Вам хочется дремать блаженно и лениво. Прохладный ветерок доносит аромат И виноградных лоз, и мюнхенского пива. II Вот замечаете сквозь ветку над собой Обрывок голубом тряпицы, с неумело Приколотой к нему мизерною звездой. Дрожащей, маленькой и совершенно белой. Июнь! Семнадцать лет! Сильнее крепких вин Пьянит такая ночь... Как будто бы спросонок, Бы смотрите вокруг, шатаетесь один, А поцелуй у губ трепещет, как мышонок. III В сороковой роман мечта уносит вас... Вдруг - в свете фонаря, - прервав виденья ваши, Проходит девушка, закутанная в газ, Под тенью страшного воротника папаши, И, находя, что так растерянно, как вы, Смешно бежать за ней без видимой причины, Оглядывает вас... И замерли, увы, На трепетных губах все ваши каватины. IV Вы влюблены в нее. До августа она Внимает весело восторженным сонетам. Друзья ушли от вас: влюбленность им смешна. Но вдруг... ее письмо с насмешливым ответом. В тот вечер... вас опять влекут толпа и свет... Вы входите в кафе, спросивши лимонаду... Нет рассудительных людей в семнадцать лет Среди шлифующих усердно эспланаду! XIV. "Вы, павшие в боях в год девяносто третий..." Впервые напечатано без ведома автора осенью 1891 г. в книге Рембо "Реликварий". Рембо демонстративно датирует свое антибонапартистское стихотворение временем пребывания в тюрьме Мазас в Париже, в которую он попал за недоплату железнодорожной компании за билет 13 франков. Из тюрьмы поэта выручил учитель Жорж Изамбар, отправивший его в дом своих теток в город Дуэ. В действительности сонет скорее всего был написан в июле и переписан в тюрьме по памяти либо датирован временем заключения: тюремная датировка очень подходила для антибонапартистского сонета. С самого начала франко-прусской войны шовинистическая пресса (например, отпетые бонапартисты отец и сын Кассаньяки) пыталась возжечь патриотические чувства обманным сравнением своей войны с великими кампаниями Революции, в которых были разгромлены войска феодальной коалиции, в том числе и пруссаки. Рембо осудил в письмах гротескные проявления воинственности и, как он писал, "патруйотизм" шарлевильских мещан. В стихотворении есть реминисценции "Марсельезы" и некоторых стихов "Возмездий", где Гюго отделял великих дедов - "титанов 93 года" - от их ложных наследников времен Второй империи. Рембо понимал, что бонапартисты Наполеона III были и ложными "преемниками" республиканцев, и ложными "преемниками" по отношению к Наполеону I и деяниям его времени. Поэт упоминает не только павших под Вальми (место знаменитой победы революционных войск над пруссаками 20 сентября 1792 г.) и под Флерюсом (победа над австрийцами в 1794 г.), но и павших в Италии, а итальянские войны Республики продолжались и при Бонапарте. Рембо не удостаивает Наполеона III его официальным титулом "император", ассоциировавшимся у французов с военной славой Наполеона I, но намеренно именует его "королем", т. е. титулом свергнутых революцией старых монархов. Перевод П. Антокольского: Французы семидесятого года, бонапартисты- республиканцы, вспомните о своих отцах в девяносто втором году. Поль де Кассаньяк Вы, храбрые бойцы, вы, в девяносто третьем Бледневшие от ласк свободы огневой, Шагавшие в сабо по рухнувшим столетьям, По сбитым кандалам неволи вековой, Вы, дравшиеся в кровь, отмщая друг за друга, Четырнадцать держав {*} встречавшие в упор, Вы, мертвые, чья Смерть, как честная подруга У вас плодотворит все пахоты с тех пор, Огнем омывшие позор величий низких, - Там, в дюнах Бельгии, на холмах италийских, Вы, не смыкавшие горящих юных глаз, - Почийте же, когда Республика почила, Так нас империя дубиной научила. А Кассаньяки вновь напомнили про вас. {* Внесенная П. Антокольским реминисценция борьбы против интервентов в советское время.} XV. Зло Впервые напечатано без ведома автора в "Ла Ревю Эндепандант" за январь-февраль 1889 г. Речь идет о французских и прусских жертвах войны. Рембо сначала, как это видно по автографу, объединил прусского короля и Наполеона III одним словом "глава" (ср. в XX в. наименование типа "дуче", "фюрер"), но потом, чтобы еще определеннее выразить презрение ко второму, заменил слово "Chef" на "Roi" ("король"). Стихотворение при всей своей краткости и специфической тесноте сонетной формы насыщено содержанием и дает простор для развития нескольких тем, в том числе и темы антирелигиозной. В самом начале третьего десятилетия нашего века этот сонет был переведен Т. Левитом ("Напасть"), Б. Лившицем, И. Поступальским. Позднее появились переводы П. Антокольского, А. Яснова, прямо противоположные друг другу в трактовке последнего трехстишия. Перевод Б. Лившица: Меж тем как красная харкотина картечи Со свистом бороздит лазурный небосвод И, слову короля послушны, по-овечьи Бросаются полки в огонь, за взводом взвод; Меж тем как жернова чудовищные бойни Спешат перемолоть тела людей в навоз (Природа, можно ли взирать еще спокойней, Чем ты, на мертвецов, гниющих между роз?) - Есть бог, глумящийся над блеском напрестольных Пелен и ладаном кадильниц. Он уснул, Осанн торжественных внимая смутный гул, Но вспрянет вновь, когда одна из богомольных Скорбящих матерей, припав к нему в тоске, Достанет медный грош, завязанный в платке. Перевод И. Поступальского: Тогда как красные плевки больших орудий Весь летний день свистят под небом голубым, Пестромундирные бегут полками люди В огонь, а их король дарит насмешку им; Тогда как действует неистовая мялка, Сто тысяч человек сгребая в груду тел, - Бедняги, на траве простертые вповалку, О, твой, природа, труд, святейшее из дел! - Есть Бог, что радостно на алтарях узорных Вдыхает золотых курильниц фимиам; В баюканье осанн он предается снам И пробуждается, когда в наколках черных Приходят матери и в плаче, и в тоске Дают ему медяк, хранившийся в платке. Перевод П. Антокольского: Меж тем как рыжая харкотина орудий Вновь низвергается с бездонной вышины И роты и полки в зелено-красной груде Пред наглым королем вповалку сожжены, И сумасшествие, увеча и ломая, Толчет без устали сто тысяч душ людских, - О, бедные, для них нет ни зари, ни мая, О, как заботливо выращивали их. Есть бог, хохочущий над службой исполинской Хоругвей, алтарей, кадильниц и кропил, Его и хор осанн давно уж усыпил. И вот разбужен бог тревогой материнской, - Она издалека пришла к нему в тоске