ка, неизменно отвергаемого женщинами, которых он впоследствии при любой возможности осыпает оскорблениями. Без сомнения, он уже наплел вам с три короба всяких врак о себе самом и о нашем замечательном городке. Пойдемте с нами, если хотите: мы как раз закончили работу и можем исправить ложные представления, которые он постарался у вас создать. К сожалению, в Бененхели теперь живет немало фантазеров, закутавшихся в ложь, как в теплые одеяла. - Меня зовут Фелиситас Ларисе, а это моя единокровная сестра Ренегада, - сказала первая официантка. - Если вам действительно нужен Васко Миранда, вам полезно будет знать, что мы работаем у него экономками с первых дней его пребывания здесь. К заведению Оле мы вообще-то не имеем отношения; сегодня мы просто оказали ему любезность, потому что его штатные официантки больны. Никто вам не расскажет о Васко Миранде больше, чем мы. - Свиньи! Мегеры! - заорал Хельзинг. - Они хотят вас обвести вокруг пальца! Они все эти годы работают тут за жалкие гроши, кланяются и убирают, моют и подметают, а хозяин, между прочим, никакой не Оле и не датчанин, а бывший матрос с Дуная по имени Ули. Я почувствовал, что пора избавляться от Хельзинга. Экономки Васко сняли передники и положили их в большие плетеные корзины, которые держали в руках; им явно хотелось поскорее уйти. Я извинился и встал. - Вот, значит, как вы оценили все, что я для вас сделал! -сказал несчастный негодник. - Я был вашим наставником, а вы вот как мне платите. - Ничего ему не давайте, - посоветовала мне Ренегада Лариос. - Он всегда пытается выкачивать деньги из иностранцев, как заурядный нищий. - За питье, так и быть, заплачу, - сказал я и положил на стол купюру. - Они сожрут ваше сердце, а душу в бутылке закупорят, -не унимался Хельзинг. - Не жалуйтесь потом - я вас предупредил. Васко Миранда - зловредный дух, а они - его сообщницы. Берегитесь! Я своими глазами видел, как они превращались в летучих мышей... Хотя он разглагольствовал очень громко, на людной улице никто не обращал на Готфрида Хельзинга ни малейшего внимания. - Мы тут к нему привыкли, - заметила Фелиситас. - Он распинается, а мы идем себе мимо. Сальвадор Медина, сержант гражданской гвардии, время от времени сажает его на ночь в кутузку, чтоб успокоился. x x x Должен сказать, что набитый опилками пес Джавахарлал переживал не лучшие времена. С того момента, как я покатил его за собой на поводке, он утратил большую часть одного уха и пару зубов. Тем не менее Ренегада, более изящно сложенная из двух моих новых знакомых, восторженно расхваливала его, то и дело трогая мою руку или плечо в подкрепление своих слов. Фелиситас Лариос больше помалкивала, и мне показалось, что она не одобряет этих прикосновений. Мы вошли в маленький двухэтажный одноквартирный дом в сплошном ряду таких же домов на круто идущей в гору улице, именуемой Calle de Miradores, хотя строения на ней были слишком скромны, чтобы щеголять застекленными балконами, на которые указывало лживое испанское название. Однако буквы на табличке (белые на ярко-синем фоне) не выказывали и следа раскаяния. Еще одно свидетельство того, что Бененхели - обитель мечтателей и таинственное место. В конце улицы, на самом верху холма, я различал очертания большого и уродливого фонтана. - Там площадь Слонов, - сказала Ренегада с чувством. -Оттуда главный вход в резиденцию Миранды. - Но стучать или звонить бесполезно - никто не откроет, - вставила Фелиситас, озабоченно нахмурившись. - Будет лучше, если вы отдохнете у нас. У вас усталый и, прошу прощения, даже нездоровый вид. - Будьте добры, - сказала Ренегада, - снимите обувь. Я не понял смысла этого требования, отдававшего религиозным фанатизмом, но подчинился, и она провела меня в крохотную комнатку, пол, потолок и стены которой были облицованы керамическими плитками, в своей дельфтской голубизне хранившими множество миниатюрных сюжетов. - Нет двух одинаковых, - гордо заявила Ренегада. - Говорят, это все, что осталось от древней синагоги в Бененхели, которая была разрушена после изгнания евреев. Говорят, на них можно увидеть будущее, если умеешь смотреть. - Нелепые россказни, - засмеялась Фелиситас - при более плотном телосложении и менее одухотворенной внешности, которую к тому же несколько портила большая бородавка на подбородке, еще и менее романтичная из двух сестер. -Плитки - самая настоящая дешевка, никакие они не древние; такая голубая керамика в наших краях везде в ходу. А что касается предсказаний судьбы, это и вовсе чушь собачья. Так что кончай, милая Ренегада, валять дурака, и пусть усталый человек хоть немного поспит. Меня не надо было просить об этом дважды - бессонница, даже в худшие времена, была мне совершенно незнакома! - и одетый, как был, я рухнул на узкую кровать в облицованной плитками комнате. На секунду, пока я еще не уснул, мой взгляд упал на одну из плиток у моего изголовья, и на ней я увидел лицо моей матери - она смотрела мне в глаза и лукаво улыбалась. У меня закружилась голова, и я провалился в сон. Проснулся я в длинной ночной рубашке, которую надели на меня через голову. Под ней я был голый. Бойкая парочка - эти две экономки, подумал я; и насколько же крепко я спал! Мгновение спустя я вспомнил про чудесную плитку, но как ни напрягал глаза, не мог обнаружить ничего, даже отдаленно похожего на образ, несомненно увиденный мною перед тем, как я отключился. "Мало ли, что перед сном примерещится", - рассудил я и встал с постели. Был яркий день, и из главной комнаты маленького дома шел сильный, манящий запах чечевичного супа. Фелиситас и Ренегада сидели за столом, накрытым на троих; для меня уже была налита большая тарелка, из которой валил пар. Они одобрительно смотрели, как я поглощаю ложку за ложкой. - Сколько же я проспал? - спросил я, и они коротко переглянулись. - Целый день, - ответила Ренегада. - Уже завтра наступило. - Глупости, - возразила Фелиситас. - Вы только прикорнули на два-три часа. Никакого завтра еще нет. - Моя сестрица шутит, - сказала Ренегада. - Честно говоря, я не хотела вас шокировать и поэтому слегка преуменьшила. На самом деле вы проспали, как минимум, сорок восемь часов. - Скорей уж, сорок восемь минут, - не сдавалась Фелиситас. - Ренегада, не смущай человека. - Мы вычистили и выгладили вашу одежду, - сказала ее сестра, меняя тему. - Надеюсь, вы не будете обижаться. Даже после сна последствия перелета еще давали себя знать. Впрочем, если я действительно дрых двое суток, некоторая дезориентация вполне естественна. Я переключил мысли на насущные дела. - Милые дамы, я чрезвычайно вам благодарен, - произнес я вежливо. - Но теперь я срочно должен просить вашего совета. Васко Миранда - старый друг моей семьи, и мне нужно видеть его по важному семейному делу. Позвольте представиться. Мораиш Зогойби из Бомбея, Индия, - к вашим услугам. Они судорожно вздохнули. - Зогойби! - пробормотала Фелиситас, недоверчиво качая головой. - Вот уж не думала, что еще раз услышу это ненавистное имя, - сказала Ренегада Ларисе, заливаясь краской. Вот что мне удалось извлечь из их последующих объяснений. Когда Васко Миранда, художник с мировым именем, приехал в Бененхели, сестры (в то время молодые женщины лет двадцати пяти) предложили ему свои услуги и были взяты на работу немедленно. "Он сказал, что ему нравится наш английский, наши хозяйственные навыки, но больше всего наше происхождение, - поведала мне Ренегада, немало меня удивив. - Наш отец Хуан Лариос был моряк, у Фелиситас мать была марокканка, а моя мать жила в Палестине. Так что Фелиситас наполовину арабка, а я по матери еврейка". - Значит, у нас с вами есть нечто общее, - заметил я. -Потому что я тоже на пятьдесят процентов принадлежу к этой нации. Судя по лицу Ренегады, известие сильно ее обрадовало. Васко сказал им, что он возродит в своей "малой Альгамбре" легендарную множественную культуру старинного Аль-Андалуса. Они будут жить не как хозяин и служанки, а скорее как одна семья. "Мы решили, конечно, что он немножко чокнутый, - сказала Фелиситас, - но ведь художники, они все такие, и платил он куда больше, чем прочие. -Ренегада кивнула. - На поверку, однако, это все оказалось красивыми сказками. Слова, больше ничего. Он приказывает, мы исполняем - только так. И чем дальше, тем он больше сходил с ума, начал одеваться, как султан тех времен, и вести себя стал еще хуже, чем эти жестокие мавританские деспоты-язычники". Они приходили к нему каждое утро и старались, как могли, поддерживать чистоту в доме. Садовников он уволил, и сад с водоемами - некогда настоящий рай, Хенералифе**** в миниатюре, - считай, совсем погиб. Кухонной прислуги давно уже не было, и Васко просто оставлял сестрам Лариос список покупок и деньги. "Сыры, сосиски, вина, пирожные, - сказала Фелиситас. - Не думаю, что хотя бы яйцо было сварено в этом доме за последний год". С того самого дня, как Сальвадор Медина оскорбил его пять с лишним лет назад, Васко жил затворником. Он проводил день за днем, запершись в своей высокой башне, куда не позволял сестрам входить под страхом немедленного увольнения. Ренегада сказала, что видела в его мастерской пару полотен, в которых кощунственным образом Иуда занял место Христа на кресте; эти изображения "Иуды Христа" стояли там долгие месяцы, неоконченные и явно заброшенные. Не было признаков того, что он работает над чем-то еще. Он больше не разъезжал, как бывало, по всей планете исполнять заказы на роспись гостиничных вестибюлей и залов ожидания в аэропортах. "Он закупил массу сложного оборудования, - сказала Ренегада. - Записывающие устройства, даже рентгеновский аппарат. С помощью этой своей техники он делает странные записи - сплошь визги да хлопки, крики да шлепки. Авангардная бессмыслица. Потом пускает это на полную громкость на своей башне - всех цапель распугал, что там гнездились". - "А рентгеновский аппарат зачем?" - "Чего не знаю, того не знаю. Может быть, из этих прозрачных фотографий хочет вытворить какое-нибудь искусство". - Здорового в этом ничего нет, - сказала Фелиситас. - Он никого не видит, совершенно никого. Уже год с лишним, как Фелиситас и Ренегада в глаза не видели своего работодателя. Но порой лунными ночами его закутанную в плащ фигуру замечали жители городка: он крался по высоким зубчатым стенам своей крепости, как толстый медлительный призрак. - Но почему вам ненавистно мое имя? - спросил я. - Была одна женщина, - сказала Ренегада после долгой паузы. - Простите меня. Может быть, тетя ваша? - Моя мать. Художница. Ее уже нет на свете. - Царствие ей небесное, - вставила Фелиситас. - Васко Миранда очень озлоблен из-за этой женщины, -произнесла Ренегада скороговоркой, словно иначе не могла заставить себя это выговорить. - Наверно, он ее сильно любил, правда ведь? Я ничего не ответил. - Простите меня. Я вижу, вам больно. Это болезненная тема. Мать и сын. Вы верны ее памяти. И все же я думаю, что он был, что он был ее... ее... - Любовником, - резко сказала Фелиситас. Ренегада покраснела. - Мне очень жаль, вы, наверно, не знали, - промолвила она, кладя ладонь на мою левую руку. - Продолжайте, пожалуйста, - сказал я. - Потом она повела себя с ним жестоко и прогнала его. С тех пор в нем растет обида. Это чувствовалось все сильнее и сильнее. Самое настоящее безумие. - Здорового в этом ничего нет, - вновь сказала Фелиситас. - Ненависть сжигает душу. - И теперь являетесь вы, - продолжала Ренегада. - Я думаю, он ни за что не согласится встретиться с ее сыном. Само звучание вашего имени будет для него невыносимо. - Он рисовал супергероев и зверюшек из мультфильмов на стенах моей детской, - сказал я. - Я должен его увидеть. И увижу. Фелиситас и Ренегада многозначительно переглянулись -дескать, бог с ним. - Милые дамы, - сказал я. - Мне тоже есть что вам рассказать. x x x - Некоторое время назад что-то привезли, - промолвила Ренегада, когда я кончил. - Может быть, там была одна картина. Не знаю. Возможно, та, где под верхним слоем изображена ваша мать. Видимо, он забрал ее к себе в башню. Но четыре большие картины? Нет, ничего такого не присылали. - Скорее всего, еще рано, - сказал я. - Кража произошла совсем недавно. Вам надо будет понаблюдать. Теперь я вижу, что мне не следует пока объявляться у его дверей. Он тогда распорядится, чтобы картины спрятали где-нибудь еще. Поэтому вы, пожалуйста, наблюдайте, а я буду ждать. - Если вы хотите жить в нашем доме, - предложила Фелиситас, - можно будет договориться. Если вы хотите. Услышав эти слова, Ренегада отвернулась. - Ваша поездка - это великое паломничество, - сказала она, не поворачивая ко мне лица. - Сын ищет наследие своей погибшей матери, ищет исцеления и мира. Мы, женщины, просто обязаны помочь мужчине в его поисках. Я жил в их доме больше месяца. Они хорошо обо мне заботились, и мне было приятно с ними разговаривать; но о них самих я узнал очень мало. Их родители, по всей вероятности, умерли, но они не были настроены говорить об этом, и я, естественно, не настаивал. Ни других братьев и сестер, ни друзей Ренегады и Фелиситас в моем поле зрения не было. Любовников тоже. Тем не менее они выглядели счастливой и неразлучной парой. Утром, держась за руки, уходили на работу, вечером так же возвращались. В иные дни я в моем одиночестве ощущал некое полужелание в отношении Ренегады Лариос, но, поскольку остаться с ней наедине возможности не было, я не сделал никаких шагов ей навстречу. Каждый вечер после ужина сестры шли наверх, где у них была одна кровать на двоих, и я до поздней ночи слышал их перешептывания и шевеления; тем не менее утром они всегда были на ногах до того, как я просыпался. В конце концов я не утерпел и спросил их за ужином, почему они не вышли замуж. - Потому что в наших краях все мужчины дохлые выше плеч, - отпарировала Ренегада, бросая на сестру яростный взгляд. - Ниже, впрочем, тоже. - Моя сестра, как всегда, чересчур капризна, - сказала Фелиситас. - Но мы действительно не похожи на тех, кто живет вокруг. И никто в нашей семье не был похож. Все остальные уже умерли, и мы не хотим терять друг друга из-за каких-то там мужей. Наша связь более тесная. Видите ли, мало кто в Бененхели разделяет наши предпочтения. Например, мы рады тому, что кончилось правление Франко и вернулась демократия. А если говорить о более личных вещах, мы не любим табака и детей, а все вокруг просто свихнулись и на том, и на другом. Курильщики вечно расхваливают радость приобщения, которую дарят им эти пачки "фортуны" и "дукадос", и интимную чувственность момента, когда ты даешь прикурить другу; но нам претит просыпаться и надевать пропахшую дымом одежду или ложиться спать, ощущая застарелый запах курева в волосах. А что касается детей - полагается вроде бы думать, что чем их больше, тем лучше, но нам вовсе не улыбается оказаться во власти команды скачущих и визжащих маленьких тюремщиков. И, честно говоря, нам потому так нравится ваш песик, что он - чучело и не требует от нас внимания. - Но за мной вы ухаживаете великолепно, - возразил я. - Это другое, - объяснила Фелиситас. - Вы нам платите. - Безусловно, могли бы найтись мужчины, которые любили бы вас ради вас самих, а не ради семьи и детей, - не уступал я. - А если в Бененхели у людей не те политические взгляды, почему не отправиться в Эрасмо, к примеру? Я слыхал, у них там по-другому. - Если вы так настырны, что требуете ответа, - сказала Фелиситас, - то знайте, что я в жизни не встречала мужчину, который ценил бы женщину саму по себе. Что касается Эрасмо: туда нет от нас дороги. Я уловил в глазах Ренегады странное выражение. Возможно, она соглашалась не со всем, что говорила сестра. Порой после этого разговора я воображал одинокими ночами, что вот-вот дверь моей комнаты откроется и Ренегада Лариос скользнет в мою постель, в своей длинной ночной рубашке на голое тело... но этого так и не случилось. Я лежал один и прислушивался к шепотам и шорохам над моей бессонной головой. x x x Пока тянулся месяц ожидания, я бродил по улицам Бененхели - иногда тащил за собой Джавахарлала, но чаще один, -охваченный тупым безразличием, не позволявшим мне сосредоточиться на прошлом. Я задавался вопросом, не приобрел ли я ту же пустоту взгляда, какой отличались многие из так называемых "паразитов", которые проводили большую часть времени на "своей" улице в ходьбе и толкотне, покупали одежду, ели в ресторанах, пили в барах и все время что-то говорили с пеной у рта, но со странным отсутствующим выражением лица, указывавшим на их полное безразличие к теме разговора. Впрочем, чары Бененхели явно действовали и на людей с нормальными глазами: всякий раз, как я проходил мимо старого слюнявого Готфрида Хельзинга, он игриво, заговорщически мне подмигивал, приветливо махал рукой и кричал: "Как насчет нового бесподобного собеседования? Поскорее бы!" - словно мы были закадычные друзья. Я пришел к выводу, что оказался в таком месте, куда люди приезжают забыться - или, точнее, затеряться в себе самих, окунуться в некий сон о том, кем они могли бы или предпочитали быть, - или, запамятовав, кем они были в прошлом, тихо отстраниться от себя нынешних. Эти люди могли быть лжецами, как Хельзинг, или почти что кататониками*****, как бывший мэр, этот "почетный паразит", с утра до ночи сидевший неподвижно на табуретке бара на открытом воздухе и не произносивший ни слова, как будто он все еще пребывал в тиши и мраке алькова за большим деревянным гардеробом в доме его покойной жены. Атмосфера тайны, окутывавшая эту улицу, была, по сути дела, атмосферой незнания; что казалось загадкой, было в действительности пустотой. Эти вырванные с корнем и плывущие по течению люди стали по своей воле человеческими автоматами. Они не жили - только имитировали жизнь. Местные, насколько я мог видеть, были в меньшей степени, чем "паразиты", одурманены наркотическими испарениями городка; но преобладающие в Бененхели рассеянное отчуждение и апатия в какой-то степени сказывались и на них. Мне пришлось три раза спрашивать Фелиситас и Рене-гаду о недавно приезжавшей сюда молодой женщине, которая, по словам Готфрида Хельзинга, искала встречи с Васко Мирандой. В первых двух случаях они пожимали плечами и напоминали мне, что Хельзингу нельзя доверять; но когда однажды вечером я вернулся к этой теме еще раз, Ренегада подняла глаза от шитья и проговорила: - Да, да, действительно, сейчас подумала и вспомнила -приезжала, богемная такая, вроде как искусствовед из Барселоны, реставратор картин или что-то в этом роде. Но ничегошеньки она не добилась своим кокетством и сейчас должна уже быть в своей Каталонии, там ей самое место. У меня опять создалось сильное впечатление, что Фелиситас осуждает сестру за ее длинный язык. Она почесала бородавку и поджала губы, но ничего не сказала. - Так что же, эта каталонка все-таки увиделась с Васко? -спросил я в возбуждении от открывшегося. - Никто вам этого не сказал, - отрезала Фелиситас. - Нет смысла больше поднимать эту тему. Ренегада покорно склонила голову и вновь занялась шитьем. Во время моих прогулок я иногда встречал обильно потеющего Сальвадора Медину - шефа гвардии, который при виде меня неизменно хмурился, снимал фуражку и принимался скрести свои мокрые от пота кудри, словно силился сообразить, что это за тип такой идет ему навстречу. Мы никогда с ним не разговаривали - отчасти из-за того, что в испанском я все еще был слаб, хотя постепенно осваивался в нем благодаря ночному чтению книг и дневным урокам, даваемым мне сестрами Лариос, которым я за это приплачивал вдобавок к еженедельным расчетам за комнату и еду, отчасти из-за того, что английский язык отразил все попытки Сальвадора Медины овладеть им, подобно матерому преступнику, всегда на два шага опережающему закон. Я был рад тому, что Медина настолько мало мною заинтересован, что тут же обо мне забывает: это значило, что индийским властям нет никакого дела до моего местопребывания. Я напоминал себе, что недавно совершил убийство, и приходил к выводу, что взрыв в доме жертвы наверняка стер следы моего преступления. Поверх сцены с моим участием бомба написала новую картину, навсегда скрыв от глаз следователей меньшее насилие под слоем большего. Еще одно доказательство отсутствия подозрений на мой счет я получил из банков. За годы, проведенные в небоскребе отца, я сумел припрятать солидные суммы в иностранных банках, в том числе на номерных счетах в Швейцарии (так что, видите, я не был простым громилой и "тормозом", каким меня считал "Адам Зогойби"!) Насколько я мог понять, никаких вмешательств в мои финансовые дела не было, хотя многие стороны деятельности лопнувшей компании "Сиодикорп" подверглись расследованию и многие банковские счета были заморожены или помещены под контроль официального управляющего. Странно, однако, что это преступление, которое, как ни верти, было убийством, и убийством жестоким, единственным убийством, за которое я нес ответственность, - что оно так быстро ушло на периферию моего рассудка. Возможно, мое подсознание, подобно правоохранительным органам, оказалось во власти и под впечатлением подавляющей реальности взрывов, которая стерла все письмена с грифельной доски моей совести. А может быть, это отсутствие чувства вины - это нравственное отупение - было подарком мне от Бененхели. Физически я тоже чувствовал себя в неком межеумочном положении, в краю остановившегося времени, под знаком закупоренных песочных часов или клепсидры, в которой перестала течь ртуть. Даже астма не так меня мучила; какая, думал я, удача для моих легких, что я попал здесь в единственный дом, где не курят, - ибо действительно в Бененхели везде, где бы я ни был, люди дымили как ненормальные. Чтобы избавиться от сигаретной вони, я шел на те увешанные колбасами улицы, где находились пекарни, кондитерские и мясные лавки; вдыхая сладкие ароматы мяса, теста и свежеиспеченного хлеба, я отдавал себя во власть непостижимых законов городка. Местный кузнец, главным занятием которого было изготовление цепей и наручников для авельянедской тюрьмы, кивал мне, как кивал всем проходящим, и выкрикивал по-испански с сильным местным акцентом: "Пока на воле гуляем, да? Поглядим, поглядим", - после чего он бренчал тяжелой цепью и разражался хохотом. Чем лучше я понимал испанский, тем дальше от "улицы паразитов" я забредал, благодаря чему мне удалось бросить несколько взглядов на другую ипостась Бененхели - городка, побежденного ходом истории, где ревнивцы в стоящих колом костюмах шпионили за своими невестами, убежденные, что эти невинные девушки им изменяют; где по ночам с громким цоканьем копыт давно умершие распутники проносились галопом по булыжной мостовой. Я начал понимать, почему Фелиситас и Ренегада Лариос проводят все вечера дома за закрытыми ставнями, тихо переговариваясь между собой, пока я в моей маленькой уютной комнатке штудирую испанские книжки. x x x В среду на пятой неделе моего пребывания в Бененхели я вернулся домой после прогулки, во время которой угловатая молодая одноногая женщина насильно сунула мне в руку кое-как отпечатанный листок с требованиями противников абортов, чья организация называлась "Пожалейте Невинных Крошек - революционный крестовый поход в защиту нерожденных христиан"; она пригласила меня на митинг. Я резко оборвал ее, но тут же ощутил наплыв воспоминаний о сестре Флореас, которая несла знамя "защитников жизни" в самые перенаселенные районы Бомбея и которая теперь пребывает там, где проблема нежелательной беременности вряд ли существует; милая моя фанатичка Минни, теперь, надеюсь, ты счастлива... и еще я подумал о моем тренере по боксу, об одноногом, как эта женщина, Ламбаджане Чандивале Боркаре и его попугае Тоте, которого я всегда недолюбливал и который бесследно исчез во время бомбейских взрывов. Размышляя о пропавшей птице, я почувствовал прилив ностальгии и горя и заплакал прямо на улице, сильно удивив молодую активистку, которая немедленно ретировалась к своим соратникам, в логово ПНК. Таким образом, Мавр, вернувшийся к сестрам Лариос в их маленький домик на Calle de Miradores, был уже другим человеком, возвращенным силою случайного совпадения в мир чувств и страданий. Переживания, так долго спавшие во мне, омывали меня мощным потоком. Однако прежде, чем я смог сказать об этой перемене своим домохозяйкам, они наперебой затараторили, спеша сообщить мне, что украденные картины наконец прибыли, как я и ожидал, в "малую Альгамбру". - Приехал грузовик... - начала Ренегада. - ...глухой-глухой ночью, как раз под нашими окнами прогрохотал... - перебила ее Фелиситас. - ...я закуталась в ребосо и выбежала... - ...и я тоже... - ...и мы увидели, как открылись ворота большого дома и грузовик... - ...въехал внутрь... - ...а сегодня камины были полны деревянных обломков... - ...похожих на куски упаковочных ящиков - ну, вы понимаете... - ...он, наверно, всю ночь их разбирал!.. - ...а в мусоре были кучи этого белого материала... - ...который дети любят кидать в огонь, чтобы хлопало... - ...пенопласта, вот... - ...да, и пенопласт там был, и волнистый картон, и железная лента... - ...значит, грузовик привез что-то крупное в упаковке, как же иначе? Полной уверенности, конечно, не было, но я не мог в этом городке неясностей рассчитывать на большее. В первый раз за все время я начал размышлять о том, как пройдет моя встреча с Васко Мирандой. Когда-то, ребенком, я любил сидеть у его ног; но теперь, когда мы оба состарились, нам, можно сказать, предстояло сразиться за женщину, и сражение не обещало быть менее яростным из-за того, что женщина уже умерла. Пора было думать о дальнейшем. - Раз он не хочет меня видеть, придется вам провести меня туда тайком, - сказал я сестрам Лариос. - Другого пути я не вижу. На рассвете следующего дня, когда солнечный свет лишь еле заметно коснулся вершин дальних гор, я отправился с Ренегадой Лариос к месту ее работы. Фелиситас, более полнотелая из двух, дала мне свою самую широкую черную юбку и блузку. На ногах у меня были безликие каучуковые сандалии, купленные в испанской части городка. Согнув в локте правую руку, я нес на ней корзину с моей собственной одеждой, скрытой под кучей тряпок, губок и флаконов; мой увечный кулак и моя голова были скрыты под ребосо, которое я крепко придерживал левой рукой. - Не слишком-то вы похожи на женщину, - сказала Фелиситас Лариос, оглядывая меня своим, как всегда, критическим взором. - Хорошо, что еще темно и идти недалеко. Чуть пригнитесь и делайте шаги покороче. Будь что будет! Ради вас мы рискуем нашим заработком - надеюсь, вы это чувствуете. - Ради вашей покойной матери, - поправила Ренегада единокровную сестру. - Наши матери тоже умерли. Поэтому мы вас понимаем. - Оставляю пса на ваше попечение, - сказал я Фелиситас. - Особых хлопот с ним не будет. - Это уж точно, - отозвалась она ворчливо. - Как только вы выйдете за дверь, он окажется вот в этом чулане, и не воображайте, что он высунет оттуда нос до вашего возвращения. Мы тут не настолько сошли с ума, чтобы выгуливать чучело собаки. Я попрощался с Джавахарлалом. Он, как и я, проделал долгий путь и, конечно, заслуживал под конец лучшей участи, чем чулан в чужой стране. Но чему быть, того не миновать. Я отправлялся выяснять отношения с Васко Мирандой, и Джавахарлалу предстояло стать всего-навсего еще одним брошенным андалусским псом. x x x Мой первый в жизни опыт пребывания в женской одежде напомнил мне историю о том, как Айриш да Гама облачился в свадебное платье своей жены и отправился развратничать в обществе Принца Генриха-мореплавателя; какой, однако, упадок, насколько обыденнее выглядела эта темная ткань, чем сказочный наряд Айриша, и насколько менее приспособлен я был к такому переодеванию! Когда мы пошли, Ренегада Лариос сказала мне, что бывший мэр городка - тот самый человек, который теперь, безымянный и одинокий, целыми днями сидит и пьет кофе на "улице паразитов" - когда-то был вынужден идти по этим улицам в платье своей бабушки, потому что под конец его заточения их дом был назначен к сносу и семье пришлось переехать. Так что, помимо прецедента в семье, у меня нашелся предшественник среди местных жителей. В первый раз за все время мы с Ренегадой оказались одни, без бдительного присмотра Фелиситас, но хотя она послала мне несколько недвусмысленных взглядов, я был слишком скован (и женским платьем, и нервозностью из-за того, что ближайшее будущее сулило неожиданности), чтобы реагировать. Мне показалось, что мы незамеченными проделали путь к служебному входу в "малую Альгамбру", хотя нельзя было с уверенностью сказать, что никакие любопытные глаза не смотрели на нас из темных окон домов на "улице застекленных балконов", пока мы поднимались по ней к нелепому и уродливому слоновьему фонтану Васко. Над стеной крепости я на мгновение увидел яркое, порхающее зеленое пятнышко. "В Испании есть попугаи?" - шепотом спросил я Ренегаду, но не получил ответа. Возможно, она дулась из-за моего нежелания воспользоваться такой редкой возможностью для флирта. В терракотово-красную стену около двери была вделана маленькая панель с кнопками, и Ренегада быстро набрала четырехзначный код. Дверь, щелкнув, открылась, и мы вошли в логово Миранды. Я испытал столь мгновенное и мощное ощущение "дежа вю", что голова у меня закружилась. Немного придя в себя, я подивился изобретательности, с какой Васко Миранда выстроил интерьер своей крепости по образцу интерьеров на картинах Ауроры из цикла "мавров". Я стоял в открытом дворике с центральной площадью-пьяццей, вымощенной плитами в шахматном порядке и обрамленной аркадами; в окна на противоположной стороне видна была широкая равнина, переливающаяся, как океан, в лучах рассветного солнца. Дворец, окруженный морским миражем, частью арабский, частью могольский, заставляющий вспомнить де Кирико******, он был тем самым местом, где, по словам Ауроры, "миры сталкиваются, вливаются и выливаются один из другого, притекают и утекают". Местом, где "воздуходышащий человек должен отрастить жабры, иначе он может потонуть; где водяное существо может напиться воздухом допьяна или задохнуться в нем". Хотя дом несколько обветшал и сады пришли в упадок, я действительно оказался в Мавристане. Проходя одну за другой пустые комнаты, я обнаруживал интерьеры, имитирующие картины Ауроры, и чуть ли не ожидал, что сейчас передо мной появятся их персонажи и начнут разыгрывать перед моими недоверчивыми глазами свою печальную повесть; я чуть ли не ожидал, что сам превращусь в пестрого, раскрашенного ромбами Мавра, чья трагедия - трагедия Множественности, побежденной Единством, - была сквозным мотивом всего цикла. Я воображал, что моя увечная рука в любой момент может вспыхнуть цветком, солнцем, пламенем! Васко, который всегда считал, что Аурора украла у него идею "мавров", воспользовавшись его слезливым конным кичем, употребил бешеные деньги и бездну энергии, рожденной глубочайшим безумием, для того, чтобы присвоить созданный ею мир. На любви зиждился этот дом или на ненависти? Если истории, которые я слышал, были правдивы, здесь была подлинная Палимпстина, в которой его нынешний горький гнев покрывал своим створаживающим слоем память о прежней, утраченной сладости и романтической сказке. Ибо воистину в этой блестящей имитации было нечто скисшее, была некая зависть; и по мере того, как разгорался день и у меня проходил шок узнавания, я начинал видеть промахи в этом грандиозном сооружении. Васко Миранда так и не избавился от своей всегдашней вульгарности, и то, что Аурора вообразила столь живо и столь роскошно, Васко пытался передать красками, которые, как стало видно при свете дня, отстояли от первоисточника на то небольшое, но ощутимое расстояние, каким подделка бывает отделена от радующего глаз подлинника. С пропорциями в этом здании дело тоже обстояло неважно, все его линии были смещены. Нет, чудом его все-таки нельзя было назвать; мое первое впечатление оказалось иллюзией, и эта иллюзия уже поблекла. "Малая Альгамбра", при всех ее размерах и пышности, была отнюдь не Новым Маврусалимом, а уродливым и претенциозным строением. Я не увидел даже следа украденных картин и той техники, о которой говорили Ренегада и Фелиситас. Дверь, ведущая в высокую башню, была наглухо заперта. Васко должен быть там, наверху, со своей аппаратурой и чужими секретами. - Я хочу переодеться в свою одежду, - сказал я Ренегаде. -Я не могу предстать перед старым хрычом в таком виде. - Так переодевайтесь на здоровье, - ответила она, не моргнув глазом. - Ничего нового для себя я у вас не увижу. Я не узнавал Ренегаду; после того, как мы вошли в "малую Альгамбру", она начала разговаривать со мной повелительно и по-хозяйски. Без сомнения, она заметила растущее недовольство, с каким - после нескольких первоначальных возгласов восторга - я рассматривал дом, который, как бы то ни было, она лелеяла долгие годы. Естественно, она ждала от меня большего восхищения. Тем не менее ее замечание было грубым и бестактным, и я не смолчал. - Думайте, что говорите, - сказал я ей и, не обращая внимания на ее сердитый взгляд, прошел в соседнюю комнату, чтобы там спокойно переодеться. Делая это, я услышал шум, источник которого находился на некотором отдалении. Это была мерзейшая какофония - смесь женских визгов, звона обратной связи в звуковых усилителях, завываний неясного происхождения, гудков и писков, производимых компьютером, и бренчащего металлического аккомпанемента, вызывающего в воображении кухню в разгар землетрясения. Вот, значит, о какой "авангардной музыке" они мне говорили. Выходит, Васко Миранда проснулся. Ренегада и Фелиситас недвусмысленно заявляли мне, что не видели своего отшельника-хозяина уже больше года, поэтому, выйдя из комнаты, где я переодевался, я с крайним изумлением узрел дородную фигуру старика Васко, поджидающего меня в шахматном дворике, и стоящую с ним бок о бок экономку; и не просто стоящую, а игриво щекочущую его метелкой из перьев, от чего он хихикал и блаженно повизгивал. На нем и впрямь был мавританский наряд, о котором говорили мне сестры, и в своих пышных шароварах и расшитом камзоле, надетом поверх пузырящейся рубашки без воротника, он выглядел как подрагивающая студенистая груда турецкого рахат-лукума. УСЫ его поникли (от стоящих торчком вощеных сталагмитов не осталось и следа), а голова была столь же лысой и пятнистой, как поверхность Луны. - Хи-хи, - фыркал он, отмахиваясь от Ренегадиной метелки. - Ола, намаскар, салам - здравствуй, милый мой Мавр. Выглядишь ужасно: того и гляди откинешь копыта. Что, мои женщины плохо тебя кормили? Этот маленький отдых не пошел тебе на пользу? Сколько же лет мы не виделись? Бог ты мой - четырнадцать! Да. Не слишком милосердно эти годы с тобой обошлись. - Если бы я знал, Миранда, что вы так... доступны, -сказал я, гневно глядя на экономку, - я не стал бы затевать этот дурацкий маскарад. Напрасно я поверил россказням о вашем отшельничестве. - Каким россказням? - возмутился он неискренне. Потом, смягчившись, добавил: - Если кое-что и преувеличено, то лишь в некоторых мелких деталях. Взмахом руки он велел Ренегаде удалиться. Без единого слова она положила метелку и отошла в угол двора. - Мы тут в Бененхели действительно ценим неприкосновенность частной жизни, - сказал Васко, - как и ты, между прочим, судя по тому, как ты взволновался из-за переодевания! Ренегада от души повеселилась. Но о чем бишь я? Ах, да. Как ты, возможно, заметил, Бененхели определяется тем, чего здесь нет, - в отличие от большей части округи и, безусловно, в отличие от всего побережья, наш городок свободен от таких уродств, как ночные клубы "коко-локо", автобусы с туристическими группами, ослики-такси, "камбиос" для обмена валюты и продавцы соломенных сомбреро. Наш замечательный сержант Сальвадор Медина обороняется от подобных уродств, организуя любому, кто осмелится насаждать их, ночное избиение в одном из темных переулков городка. Сальвадор Медина, кстати, терпеть меня не может, как и всех вновь прибывших, но, подобно тем иммигрантам, кто сумел хорошо устроиться - то есть подавляющему большинству "паразитов", - я приветствую его политику, препятствующую дальнейшему наплыву иностранцев. Мы-то уже здесь, и очень хорошо, если кто-то захлопнул дверь, в которую мы вошли. - Ну не прелестно ли у меня в Бененхели? - продолжал он, неопределенно взмахнув рукой в направлении океанского миража, светившего в окна. - Ни тебе грязи, ни болезней, ни коррупции, ни фанатизма, ни кастовой ограниченности, ни карикатуристов, ни ящериц, ни крокодилов, ни магнитофонной музыки, а главное - никакой тебе семьи Зогойби! Прощай, Аурора, прощай, великая и ужасная! Прощай, мошенник, прощай, высокомерный Авраам! - Не совсем так, - возразил я. - Потому что я вижу, что вы попытались - с ограниченным, надо сказать, успехом -окружить себя подобием воображаемого мира моей матери, прикрыть им, как фиговым листком, вашу несостоятельность; к тому же у вас находятся кое-какие уцелевшие работы Зогойби, и вопрос о похищенных картинах ждет своего разрешения. - Они там, наверху, - пожал плечами Васко. - Ты должен быть доволен, что их для меня своровали. Настоящее ура для них! Тебе следовало бы ноги мне целовать за это. Если бы не моя команда профессионалов, они превратились бы в горелые тосты. - Я требую, чтобы вы провели меня туда немедленно, -сказал я твердо. - А после этого, возможно, Сальвадор Медина окажет мне маленькую услугу. Возможно, мы отправим за ним вашу экономку Ренегаду или просто позвоним ему по телефону. - Что ж, милости прошу наверх - поглядим, что там есть, - отозвался Васко, на вид нимало не обеспокоенный. - Только сделай одолжение, не спеши, ведь я человек тучный. Что касается остального, я не думаю, что ты действительно жаждешь общения с правосудием. Что лучше в твоих обстоятельствах: инкогнито или когнито? Разумеется, первое. Кроме того, моя возлюбленная Ренегада никогда меня не предаст. И разве тебе никто не говорил, что телефонный провод уже годы как перерезан? x x x - Вы сказали "моя возлюбленная Ренегада"? - И моя возлюбленная Фелиситас. Они не причинят мне вреда даже за все золото мира. - Это значит, что две сестрички сыграли со мной жестокую шутку. - Никакие они не. сестрички, бедный ты мой Мавр. Они любовницы. - Друг друга? - Уже пятнадцать лет. И четырнадцать лет - мои. Мне долгие годы бог знает какую чушь внушали-втолковывали про всякое там единство в многообразии. И теперь не кто иной, как я, Васко, с моими девочками сотворил такое сообщество. - Мне нет никакого дела до ваших постельных занятий. Пусть скачут на вас, сколько хотят, как на старом пухлом матрасе! Мне-то что? Меня бесит то, что меня надули. - Но ведь надо было дождаться картин. Какое тут надувательство? И надо было заманить тебя сюда так, чтобы никто не знал. - Для чего? - Для чего? А для того, чтобы одним махом избавиться от всех Зогойби, до каких я могу дотянуться, - от четырех картин и одного человека, последнего, как выясняется, в этом проклятом роду; иными словами - для того, чтобы вышло одним кусом пять. - Пистолет? Васко, вы спятили? Мне грозить пистолетом? - Всего-навсего маленький пистолетик. Но он у меня в руках. Огромное ура для меня; а для те