", заговорить о компромиссах с внешним миром. В этой обстановке Хомей-ни просто необходимо было найти эмблему для новой активизации фундаментализма, которая утвердила бы его в качестве вождя всех мусульман мира -- их около миллиарда,-- а не одних только шиитов, чьим титулярным главой он являлся. Сам по себе роман никого не интересовал: если бы не было Рушди с его "Сатанинскими стихами", их надо было бы выдумать. Хотя, с другой стороны, как доказывает Рушди, выдумка -- вещь реальная, так что есть резон и во мнении одной египетской газеты, писавшей в разгар кризиса: "Приговор аятоллы выставляет ислам в виде более неприглядном, чем все писания Рушди: мало кто их стал бы вообще читать, не поднимись вокруг них такой шум". Надо сказать, что вопреки широко распространившемуся мнению водораздел между сторонниками и противниками акции Хомейни отнюдь не совпадает с границей между мусульманским миром и всеми остальными. Уже не говоря о целой группе интеллигенции стран ислама, решительно осудившей Хомейни-- хоть и не всегда и не во всем оправдывавшей Рушди,-- смертный приговор возмутил многих мусульманских богословов. Одни считали, что Хомейни, сделавший это единолично, преступил коранический завет, согласно которому никто не смеет поднимать свой голос выше голоса пророка. Многие негодовали по поводу награды, назначенной за голову Рушди, превращавшей, с их точки зрения, акт веры в убийство за плату. И теперь, несмотря на смерть Хомейни, писатель продолжает оставаться в зоне смертельного риска-- ему грозит либо гибель от руки фанатика, либо пожизненное заключение под присмотром детективов из Скотланд-Ярда. Для фанатичного ортодокса-мусульманина богохульство и отступничество Сальмана Рушди заключено уже в том, что он осмелился рассматривать ислам как идеологию, порожденную определенным историческим контекстом, а Мухаммада как человека, как историческую личность. Строго говоря, пророк Му-хаммад в романе не фигурирует: даже пророк по имени Махаунд является лишь в галлюцинациях одного из главных персонажей "Сатанинских стихов". Но кто прочитал роман вообще -- из его недругов, из его защитников? Явно немногие. Роман расходится колоссальными тиражами, но похоже, что его раскупают больше в знак протеста, чем для чтения (он труден для чтения), к тому же сторонники Рушди отстаивают не столько роман, сколько неприкосновенность принципа свободы слова -- и, пожалуй, с тем же фанатизмом, с каким ортодоксы сражаются за неприкосновенность Корана. "Война слов,-- заметил сам Рушди.-- Слово пророка против моего". Понятно, что любая религия имеет абсолютное значение для адептов, но относительное для воспринятия других. Коран для мусульманина совершенно равнозначен выражению воли Аллаха. Ислам -- одна из религий, основанных на Откровении. Божественное откровение воплощено в Коране, что делает священными не просто установления, изложенные в нем, но и каждую его букву. Прототип Корана находится на седьмом небе, человечеству же он был явлен архангелом Джабраилом через пророка Мухаммеда -- "совершеннейшего из людей", но человека. Божествен Коран, а не человек, избранный Аллахом для воспроизведения его слова. Как религия Откровения, ислам не требует посредничества между верующим и Аллахом, необязательна и коллективная молитва. Однако с течением времени многое переменилось, а о той роли, которую сегодня играют муллы, можно и не говорить, она общеизвестна. В интервью журналу "Штерн" Рушди сказал: "Муллы стали идеологической полицией нашего времени. Они превратили Мухаммада в некое безупречное существо, так что о нем запрещено говорить как о человеке с присущими человеку добродетелями и недостатками. И о распространении ислама запрещено писать как об историческом процессе. "Сатанинскими стихами" я нарушил и эти табу, и еще одно -- я попытался рассказать о положении женщины в мусульманском обществе, о роли, отведенной ей Кораном... "Сатанинские стихи" -- не антирелигиозный роман. Это попытка рассказать об эмигрантах, об их трудностях, о переменах, происходящих в их среде. Печальная ирония заключается в том, что мне, так долго трудившемуся, чтобы дать самовыражение эмигрантской культуре, частью которой я являюсь, пришлось стать свидетелем того, как люди, о которых я пишу, сжигают мою книгу, большей частью так и не прочитав ее". География романов Сальмана Рушди повторяет собой географию его жизни: Индия, Пакистан, Англия. Лондон. Неузнаваемый Лондон, хотя все в нем на месте -- опознавательные знаки знаменитых сооружений, улицы, площади, парки, названия которых будят множественное эхо литературных ассоциаций. Вавилондон, говорит Рушди. А одна из глав "Сатанинских стихов" названа "Лондон зримый, неувиденный". Это эмигрантский Лондон, куда каждая популяция эмигрантов везет вместе с багажом цветные осколки прежней родины и сквозь них рассматривает но вое место своего жительства, дополняя воображением неувиденное, непонятное. Эмигрант живет вымыслом. Он "вымышляет" и оставленную родину, корректируя даже свежие воспоминания, и место, куда перебрался, подгоняя впечатления от непривычной жизни под свои традиционные нравственные нормы. Эмигрант обречен на отчуждение. Старается он адаптироваться к новой культурной среде или отгородиться от нее -- эмигрант остается чужаком, потому что о нем судят по готовым, нелестным стереотипам. Достоевский писал, что Петербург -- самый вымышленный из городов России, но Петербург придумал император-реформатор и выстроил его по единому самодержавному замыслу. Вавилондон же вымышляют -- каждый на свой лад -- жители стран, давших ему некогда его богатство и великолепие, теперь же хлынувшие сюда как бы в порядке реконкисты, встречаемые унижениями и оскорблениями. "Я индиец в Великобритании,-- говорит о себе Рушди,-- в расистской стране, где всячески подавляется достоинство национальных меньшинств, где еще свежи ностальгические воспоминания о колониальном прошлом". Если уж подбирать к "Сатанинским стихам" эпитет с приставкой анти-, то больше всего подойдет "антирасистский". Это убежденно и убедительно антирасистский роман. За что и попал под запрет властей ЮАР, проявивших большую проницательность, чем многие критики. Впрочем, правительство Великобритании тоже со временем разобралось что к чему и устами министра иностранных дел Джеффри Хау (теперь бывшего) официально заявило: "Мы не поддерживаем эту книгу. Она оскорбительна для нашего общества... Единственное, что нас с ней связывает,--наша верность принципу свободы слова". Но, конечно же, не в изобличении расизма смысл "Сатанинских стихов". Рушди пытается показать противоборство между стереотипами сознания, в том числе расистским, и свободным поиском истины, из которого рождается новая культура, с многокорневой системой, возникающая на наших глазах в результате культурных взаимодействий... В Вавилондонское столпотворение сваливаются с неба, обнявшись крепче двух друзей, архангел и сатана. Собственно, это два актера из Бомбея, они летели в самолете, который взорвали в воздухе пенджабские террористы, свободное падение с высоты в десять тысяч метров выявило внутреннюю суть обоих -- и вот, кумир экрана Джабраил и озву-чиватель рекламы Чамча, по прозвищу "Человек тысячи голосов", оказываются в новых для себя ролях. Они как бы персонифицируют два полюса притяжения для эмигранта -- сохранение культурной самобытности и попытку аккультурации. Джабраил неразрывно связан с Индией, Чамча изо всех сил старается стать англичанином. Чамча играет инопланетян-мутантов, Джабраил прославился в кино исполнением ролей индусских богов, но сейчас, когда он страдает галлюцинациями, ему чудится роль архангела Джабраила --он превращается в доподлинного архангела, посещает песчаный город Джахилию, где проповедует учение о едином боге пророк Маха-унд, человек могучей воли, но не свободный от сомнений. Пророк сражается с сомнениями-- и с архангелом Джабраилом,--вынуждая архангела говорить ему то, что жаждет он услышать. Преодолев сомнения, Махаунд утверждается в уверенности, что учение его есть сама Истина. Сальман Рушди объясняет в интервью еженедельнику "Камбио-16": "Только чувство причастности к истине помогает человеку сохранить себя. Как же узнать, что перед нами абсолютная истина? Что есть истина -- то, что считает истиной большинство? Но большинство может изменить взгляды в ходе истории... Махаунд приходит к проповеди религии абсолютной истины, а потому его последователи будут служить не богу, но сатане". Терзаемый галлюцинациями, Джабраил надеется найти спасение в любви к светловолосой покорительнице Эвереста Аллилуйе Кон, уйти от множественности вымыслов в истинное чувство. Но Аллилуйе не спасти возлюбленного -- она и сама не может вырваться из мира, где истина погребена под бесчисленными и взаимоисключающими стереотипами и эмблемами. "XX век,-- жалуется Аллилуйя,-- отменил знание. Мы живем в придуманном мире, где все происходит как по волшебству. Как же понять, что здесь хорошо, что плохо, если вообще невозможно понять происходящее?" Размываются различия между песчаным миром галлюцинаций и многократно вымышленным Вавилондоном, обитателям которого, обуреваемым взаимной ненавистью и подозрительностью, нужна не истина, но визуальная, предельно упрощенная эмблема -- чтобы сразу можно было отделять своих от чужих. В этом городе никто никого не видит потому, что видение требует понимания, признания отсутствия единой, абсолютной истины. Здесь же реальность заменена эмблемой, суть -- стилем. Время от времени Вавилондон сотрясают взрывы насилия, подлинность которого немедленно скрывается под эмблематическим -- ясным и однозначным -- истолкованием. Вавилондон и сам есть эмблема -- глобально распространяющейся эмблематической видеокультуры. Символ ее -- дистанционный переключатель телепрограмм, "прокрустово ложе XX века, великий уравниватель, отсекающий серьезное, вытягивающий чепуховое, сообщающий равное значение рекламе, убийству, спортивной игре, тысяче и одному развлечению и стольким же трагедиям, реальности и вымыслу". И живет здесь в изгнании некий Имам, твердый в уверенности, что обладает единой и непреложной истиной. Он не назван по имени, ибо в этом нет надобности. "Кто он? Изгнанник. Этот термин нельзя смешивать, нельзя путать с другими -- эмигрант, перемещенное лицо, беженец, иммигрант. Изгнание есть мечта о победоносном возвращении на родину, изгнание есть мечта о революции: это Эльба, а не Св. Елена; это парадоксальное состояние -- взгляд в будущее глазами, устремленными в прошлое". Имаму требуется не одобрение Джабраила, а помощь в борьбе против Ал-Лат, "узницы своей природы, скованной цепями Времени", ибо Имам -- враг Времени. "После революции,-- обещает он,-- мы уничтожим все часы, само слово "время" будет исключено из нашего словаря... мы возродимся в остановившемся Времени пред очами всемогущего бога". Почему Сальман Рушди озаглавил свои роман "Сатанинские стихи"? Писатель не придумал это название, а позаимствовал его у ат-Табари, известнейшего мусульманского историка IX века, в чьих трудах упоминается предание о "ложном наущении" пророка Мухаммада. Проповедуя единобожие, Мухаммад натолкнулся на сопротивление жителей Мекки, упрямо не желавших отказаться от поклонения трем богиням. Тогда, как сказано у ат-Табари, "пророк возжелал, чтобы бремя народа стало полегче" и ему были явлены суры (стихи) о том, что богини эти суть вестницы Аллаха. Мухаммад обрадовал верующих, сообщив им об этом, но позднее архангел Джабраил объяснил Мухаммаду, что были то "сатанинские стихи" и пророк изъял их из Корана. Вот это предание и оживает в галлюцинациях Джабраила; он делается свидетелем -- скорее даже соучастником -- сомнений и терзаний пророка, пособничает в его компромиссах. Джабраил присутствует и при торжестве учения Махаунда, которое подчиняет себе людей -- ислам и означает "подчинение" в переводе,-- подчиняет и самого Махаунда, уверившегося в том, что истина, проповедуемая им, абсолютна и вневременна. Сатанинские стихи были источником мук и сомнений, но они обязывали душу трудиться в поисках истины, отвергать ложные наущения, определять, что есть добро, а что -- зло. Уверившись же в том, что его учение и есть истина, сомнению не подлежащая, заменив труд мысли подчинением, Махаунд и его последователи перестали служить Богу. Не сомнение дело рук сатаны, а слепое повиновение, фанатизм, способный обратить прекраснейший из идеалов в его противоположность. "Сатанинские стихи" не роман характеров. Это роман идей, как, впрочем, все, написанное Сальманом Рушди. Идеи все те же -- сквозные для его творчества, но интерпретация их расширяется с каждым новым произведением. "Дети полуночи" шире географии Субконтинента, "Стыд", видит бог -- это не о Пакистане! А "Сатанинские стихи"-- не оказались ли мы все сегодня в "эмигрантском обществе"? Конечно, сейчас о культурной автаркии можно говорить только как об одном из вариантов масс-культуры -- и это не парадокс, а констатация факта. Средства массовой информации даже концепцию государственного суверенитета поставили под вопрос, а культура и в былые времена, и под гнетом любых запретов умудрялась жить перекрестным опылением. Этнопсихологи знают, что разделение на "свой" и "чужой" резче всего проявляется на пограничье этносов, где сопоставление легко уступает место противопоставлению. Не происходит ли сейчас всемирное смешение этносов, небывалое доселе взаимодействие культур, в котором граница между "своим" и "чужим" должна совпадать с гранью между истинным и вымышленным, реальностью и ее стереотипом? И может быть, сегодня, как никогда прежде, леность души и легкость существования в окружении стереотипов и есть "ложное наущение"? САЛГАНИК МАРИАМ ЛЬВОВНА -- литературный критик, индолог, переводчик. Автор многих статей по проблемам литератур Азии и Африки Переводила прозу и поэзию современных писателей Индии, Пакистана, Бангладеш, в том числе романы Ананты Мурти "Самскара" Бапси Сиддхва "Огнепоклонники" и др.