р морской, и Землю, и планеты, Судьбу и жизнь, и все, что в дивный строй Сливает мир, встающий пред душой. 31 И Цитна поняла порыв могучий, Усиливши, взяла его в себя, Как белизна растущей в небе тучи Вбирает ветер, гул грозы любя; Все помыслы мои, пред тем как светом И музыкой зажглись, горели в ней, Ее лицо сияло мне приветом, И бледностью, серьезностью своей Она со мной безгласно говорила, В моем лице за сном моим следила. 32 В моей душе сильней зажегся пыл От единенья с этой чистотою, В ее уме мой разум мне светил. Не тщетно мы над участью людскою С ней размышляли, - мудрость возросла: О, Цитна, дух и кроткий и могучий! Без страха боли, смерти или зла, Но нежности исполненная жгучей, Она была как ясный детский сон, Но гений был в ребенке заключен! 33 То знанье было новым: возраст старый, С легендой несущественных вещей, Ничто - он разогнать не в силах чары На жизнь души наброшенных цепей, Душа всегда раскрыть стремится крылья, Но старость ледяная холодна, Исполнена насмешки и бессилья, Невольнической жесткости полна, И человек смеется, раб избитый, Над той могилой, где надежды скрыты. 34 Нет, не суровым мир принадлежит, Так Цитна в чутком сне мне возвестила, Не сознавая, чт_о_ за власть лежит В таких словах, какая в этом сила; Пока она в спокойствии спала, Моя душа задумалась тревожно: Над вестниками правды духи зла Владычествуют - как это возможно? И вот, в красноречивом полусне, Она дала ответ желанный мне. 35 Тот нежный облик, женский ум, невинный, В себя совсем не воспринявший яд, Которым так отравлен мир пустынный, Был мой очаг, лелеявший мой взгляд; Увы, родной Земли другие дети, С природной красотой разлучены, Подвластны Злу, в его попали сети, Позорные его лелеют сны, И служат всем его увеселеньям, И дышат, наконец, легко - презреньем. 36 Я чувствовал лишь холодно позор Такой беды; но с Цитной я сдружился, И более широким с этих пор Сочувствием мой разум озарился; Не раз о том скорбели вместе мы, Что половина всей людской пустыни - Орудье вожделений, жертвы тьмы. Невольницы в тюрьме, рабов рабыни: На кладбище убитых юных сил Гиена-страсть хохочет меж могил. 37 В ее лице огонь горел, сверкая, При мысли о позорности такой. И я сказал: "О, Цитна дорогая, Я вижу, ты вступаешь с миром в бой; Пока мужчина с женщиной не встретят Домашний мир, свободны и равны, Взор человека света не заметит; Оковы быть разрушены должны, - Тогда придет восторг освобожденья". И вспыхнул взор у ней от восхищенья. 38 С серьезностью сказала мне она: "Лаон, мне надлежит задача эта, С умов счастливых женщин - злого сна Стряхну я гнет, и, полные привета, Мы, вольные, толпою молодой, Придем к тебе, лучисты будут взгляды. И окружат весь Город Золотой Свободные живые мириады". Она меня за шею обняла И трепетный во мне ответ нашла. 39 Я улыбнулся и хранил молчанье. "Зачем ты улыбаешься, Лаон? - Сказала Цитна. - Пусть мои мечтанья Неопытны, и пусть мой дух смущен, И я бледнеть могу, но, не робея, Коль хочешь, на тиранов я пойду. И было бы гораздо мне труднее В позоре жить, томиться, как в бреду, С местами, сердцу милыми, расстаться И, друг родной, с тобою не видаться. 40 Как сделалась такою я, Лаон? Ты знаешь, как ребенок может смело На мир взглянуть. Ты властью наделен, И на тебя я походить хотела, Чтоб сделаться свободней и добрей; Но там, вдали за темным Океаном, Есть многие как бы с душой моей, Хотя они окованы обманом; Когда они, как я, в твой глянут взор, Они отвергнут смело свой позор. 41 Иль слов я не найду, полна боязни, И холодны пребудут все вокруг? Однажды, помню, присужденный к казни, Невольник спасся тем, что спел он вдруг Ту песню, что судья любил когда-то. Так точно все? услышавши меня, Смягчатся; и, в другом увидев брата, Заплачет каждый; полные огня, Сердца забьются в воле непреклонной, Чтоб этот мир восстал - преображенный! 42 Да, в золотые я дворцы войду, И в хижины, и в душные подвалы, Где женщина живет в больном бреду, И рядом с ней тиран ее усталый; Там музыкой твоих волшебных чар Освобожу тоскующих я пленных, И будет молод тот, кто был так стар; Твой дух, что тайн исполнен сокровенных. Через меня как солнце будет им, И в знанье скорбь развеется как дым. 43 Как человек способен быть свободным, Когда с ним рядом женщина-раба? Кто воздухом упьется благородным. Когда вокруг гниющие гроба? Как могут те, чьи спутники суть твари. Восстать на тех, кто их гнетет весь век? В позорном нескончаемом кошмаре Живет, Обманом скован, человек: Своих сестер позорят их же братья, И женщина - насмешка и проклятье. 44 Да, я еще ребенок, но идти Мне нужно, хоть остаться я желала б. На мой огонь, на жизненном пути. Толпы рабов, забыв стенанья жалоб. Придут из темных тюрем, ощутив. Что с членов их спадает одряхлелость: О да, могуч души моей порыв, Никто мою не поколеблет смелость. На детях правды - светлая печать, Ее увидя, Ложь должна молчать. 45 Еще помедли. Должный день настанет. Уйдешь ты, я с берега взгляну, Как парус твой из отдаленья глянет. Как ты прорежешь синюю волну; И я скажу: вот я одна отныне. А ты над миром зов свой возгласишь, И миллионы, как пески в пустыне, К тебе придут, ты их соединишь, Ты будешь им как свет освобожденья. Ты будешь их восторг и возрожденье. 46 Тогда как лес, что между гор, высок, И вот объят пожаром разъяренным. Настолько, что обширнейший поток Подобен был бы каплям полусонным, - Из наших сочетавшихся умов Возникнет искра, зло сожжет всецело; И Цитна, как ненужный гнет оков, Младенчество свое отбросит смело. Направит в мир людей шаги свои, Как птичка мчится прямо в пасть змеи. 47 "Разлука ждет нас. О, Лаон, могла ли Я думать, что расстанусь я с тобой! О, брат моей души, такой печали Почти не принимает разум мой!" - Рыданья мне сказали, как ей больно. Она, дрожа, прижалася ко мне, И я молчал, и плакал я невольно. Вдруг, точно тот, кто был в глубоком сне, Она со мной объятием сомкнулась И страстно так, и бурно содрогнулась. 48 "Мы встретимся - разлуке есть коней. Для нас придет блаженная минута, Не в нежной ласке двух родных сердец, - В пустой Лазури нет для нас приюта, - И не в могиле встретимся мы, - в ней, Я думаю, мы встретим лишь забвенье; Мы встретимся опять в умах людей, Что скажут нам свое благословенье И свет наш сохранят в своих сердцах, Когда вот это тело будет прах". 49 Я говорить не мог, ее волненье Отхлынуло, смягчилися черты, Вспененный ток прервал свое теченье; При свете звезд сошли мы с высоты, Без слез, без слов домой свой путь свершили, Но оба были бледны, страсть была Внутри, в душе, как вспышки звездной пыли, Чей свет смягчает облачная мгла; И в расставанье, хоть мечтою слиты, Искали друг от друга мы защиты. Песнь третья 1 Какие мысли в эту ночь во сне Моей сестры возникли, я не знаю; Но тысячи веков приснились мне, И мнилось, я не сплю, я их считаю, В душе поток возник из темноты. Безбрежный хаос буйствовал в тумане. Еще ничьи не ведали мечты Подобных волн, без отдыха, без грани, И я глядел на тот бурун вокруг. То восхищен, то весь исполнен мук. 2 Так два часа промчались, кругом властным Обнявши продолжительнее срок, Чем тот, что мир, в младенчестве прекрасном, Седым и престарелым сделать мог; Когда ж они своей коснулись меры И третий час настал, возникла тень; Приснилось мне, что с Цитной у пещеры Сижу я; нам сияет ясный день, Бриония цветет, струятся воды, И мы вкушаем радости Природы. 3 Мы жили как всегда, но был наш взгляд Сильнее всем, что видел он, прикован; Весь мир оделся в праздничный наряд, Светлее воздух был, и зачарован Казался камень, свежие листы Нежнее, чем им можно, трепетали, - И в лике Цитны ясные черты Так радостно, так сказочно блистали. Что, если раньше я ее любил, Теперь объят я агонией был. 4 За утром полдень, вечер, ночь немая. Взошла луна, и мы за мигом миг Теряли, легкий звон их не считая. Как вдруг в душе нежданный страх возник: Во мгле пещеры, сзади, встали звуки, Отрывистые, вверх пошли по ней. Подавленные крики, стоны муки, Все ближе, все слышнее и слышней. И топот ног толпы неисчислимой Возник в пещере этой нелюдимой. 5 Картина изменилась, и вперед, Вперед, вперед мы в воздухе летели! Я Цитну сжал; кругом был небосвод, Морские волны там внизу блестели. А между тем разъятая Земля Зияла, из расщелин извергались Виденья, и, руками шевеля, За Цитну эти чудища цеплялись. А мы неслись, - и вскоре в страшном сне Действительность являться стала мне. 6 И все еще под властью сновиденья, Старался я порвать мечтаний нить. Чтоб тягостные эти ощущенья С тем, что вокруг, умом соединить; И в свете утра, бледный, бездыханный, Я наконец прогнал свой страшный сон, И вижу вдруг - наш дом, во мгле туманной, Толпой вооруженной окружен; Мечи сверкают в этой мгле тумана, Явились к нам прислужники Тирана. 7 И прежде чем успел я в тот же миг Спросить причину, - слабый, отдаленный, Привлек мое вниманье женский крик, - И тотчас я, на крик тот заглушенный, Схвативши нож, среди толпы пошел, Я слышал, это Цитна закричала! Кругом шумел бурун разгульных зол, Как буря, агония бушевала; Но я прошел к ней, - связана, бледна, Лежала на сырой земле она. 8 И на нее я глянул с изумленьем: Улыбкою у ней был полон взор, И вся она сияла восхищеньем, Как бы надевши праздничный убор; И я подумал, что мучений сила Рассудок у нее сожгла в огне; "Прощай, прощай, - она проговорила, Спокойно обращался ко мне, - На миг лишь возмутилась я тревогой, Вот я тверда - я вестник правды строгой. 9 Способны ль погубить меня рабы? О нет, Лаон, промолви: "До свиданья", Так не смотри; я для моей судьбы Готова и легко пойду в изгнанье; Не страшны мне оковы, я смеясь Носить их буду; зная остальное, Будь без тревоги, ждет победа нас; Пребудем в упованье и в покое, Что б ни было нам послано судьбой. В конце концов сольемся мы с тобой". 10 Ее я слушал, но во мне другая В тот миг была забота: за толпой Следя, как бы рассеянно взирая, И увидав, что жертвою другой Все занялись, что близ нее немного Рабов, я острый нож свой ухватил. И, прежде чем в них вспыхнула тревога, Я трех из тех прислужников убил. Четвертого душил в порыве диком, Своих на бой хотел поднять я криком! 11 Что было после, неизвестно мне: На голову и руку тяжко пали Удары, взор мой вспыхнул как в огне, Я чувств лишился, и меня связали; Очнувшись, увидал я, что меня Несут по крутизне к скале высокой; Равнина, от резни и от огня, Была внизу стозвучной и стоокой, И пламя крыш, взлетая так легко, Над Океаном рдело далеко. 12 Скала кончалась мошною колонной, Изваянной как будто в небесах; Для путников пустыни отдаленной, Среди морей, в исчезнувших веках, Она была как знак земной - в лазури: Над ней лететь едва имеют власть Лишь туча, жадный коршун или бури. Когда ж теням вечерним - время пасть На Океан вершиной вырезною, Она горит высоко над скалою. 13 В пещеру, что была под башней той, Я принесен был; миг свободы снова; Один меня совсем раздел; другой - Сосуд наполнил из пруда гнилого; И факел был одним из них зажжен, И четырьмя я был из тьмы пещеры По лестнице высокой возведен. По ступеням витым, сквозь сумрак серый, Все вверх, пока наш факел в блеске дня Не глянул бледным, тусклым на меня. 14 К вершине башни был подъят я ими: К площадке, где сияла высота; Скрипя, темнели глыбами своими Тяжелые железные врата; Я к ним, увы, прикован был цепями, Въедавшимися в тело, и враги Ушли с площадки, хлопнули вратами. Раздался страшный гул, и вот шаги Умолкли, вместе с этим шумом мрачным, Погаснув, скрылись в воздухе прозрачном. 15 В глубоком Небе был полдневный свет, В глубокой тишине синело море, Мной овладел безбольный краткий бред. И чувствовал себя я на просторе; Я устремлял далеко жадный взор; Как облака, лежали подо мною Равнины, острова, громады гор, И, окружен лесною пеленою, Виднелся город, серый камень скал Вкруг бухты в блеске солнечном сверкал. 16 Так было тихо, что едва былинка, Посеянная на скале орлом, Качалась; и, как тающая льдинка, Одна светлела тучка под лучом; Ни тени не виднелось подо мною, Лишь тень меня и тень моих цепей. Внизу огонь от кровель с дымной мглою Терялся в необъятности лучей; Ни звука до меня не доходило, Лишь в жилах кровь неясный звон будила. 17 Исчез, исчез безумный тот покой, Как скоро! Там, внизу, на зыби водной Стоял корабль и бури ждал живой, Чтобы уплыть; вмиг, острой и холодной, Знакомой боли был исполнен я: Я знал, далеко водною пустыней Корабль уйдет, на нем сестра моя И Цитна станет жалкою рабыней; Как взор мой вдаль бежал, все вдаль скользя, Что думал я тогда, сказать нельзя. 18 Я ждал, и тени вечера упали, Закрыли Землю, точно смутный дым, - И двинулся корабль, и ветры встали, Он шел над Океаном теневым; И бледных звезд мерцающие реки Зажглись, корабль исчез! И я хотел Закрыть глаза, но жестки были веки, И против воли я вперед глядел, Я встать хотел, поднять хотел я руки, Но кожа расщепилась в жгучей муке. 19 Я цепи грыз, я их хотел разъять И умереть. Ты мне простишь, Свобода: На миг один меня могла отнять Моей души чрезмерная невзгода, О Вольность, у тебя! На миг - и прочь Прогнал я малодушье снов могильных; Та звездная таинственная ночь Дала мне много дум, великих, сильных, Все вспомнила в тиши душа моя, И был суров, но был доволен я. 20 Дышать и жить, надеяться, быть смелым Иль умереть, - был разрешен вопрос; И пусть лучами, что подобны стрелам, Жгло солнце, раскаляя мой утес, Пусть вслед за ним спустился вечер сонный, И звезды вновь открыли вышний путь, Пусть с новым утром взор мой утомленный На мир безбрежный должен был взглянуть, - Я твердым был в пространствах распростертых, Я не желал спокойствия меж мертвых. 21 Прошло два дня - и был я бодрым, да, - Но только жажда жгла меня, как лава, Как будто скорпионьего гнезда Во мне кипела жгучая отрава; Когда душа тоски была полна, Я оттолкнул ногой сосуд с водою, Не уцелела капля ни одна! На третий день, своею чередою, Явился голод. Руки я кусал, Глотал я пыль, я ржавчину лизал. 22 С четвертым днем мой мозг стал поддаваться: Жестокий сон измученной души Велел в ее пещерах быстро мчаться Чудовищам, взлелеянным в тиши, - Они неслись и падали с обрыва, - Я чувствовал, что чувства больше нет, Все льется в пустоту, во мглу залива, - Те привиденья в мой вступили бред, Что сторожат во мгле могилы сонной, - В безбрежности, беззвездной и бездонной! 23 Все призраки чудовищного сна Я помню, как виденья страшной сказки: Хор дьяволов, живая пелена, Они несутся в безрассудной пляске; Как будто Океан сплетал их нить, Их _ легионы, тени, тени, тени, И мысль была не властна отделить Действительность от этих привидений; Я видел всех, как будто бы дробя В кошмарной многоликости - себя. 24 Сознанье дня и ночи, и обмана, И правды - уничтожилось во мне. Я два виденья помню средь тумана; Второе, как узнал я, не во сне Являлось мне и было не из сферы Чудовищных отверженных теней; Но первое, ужасное сверх меры, Не знаю, сон иль нет. Хоть не ясней, Но ярче, в торопливости проворной, Мрак памяти они пронзают черный. 25 Мне чудилось, ворота разошлись, Те семеро внесли четыре трупа, Их четырем ветрам швырнули вниз, За волосы повесив их, и, тупо Взглянув, ушли. Из этих мертвецов Уж почернели трое, но четвертый Прекрасен был. Меж светлых облаков Взошла луна. И в воздухе простертый, Я, жадный, к телу мертвому прильнул, Чтоб есть, чтоб острый голод мой уснул. 26 Труп женщины, холодный, сине-белый, В котором жил червей кишащий рой, К себе я притянул рукою смелой И тощей повернул его щекой К своим губам горящим. Что за пламень Сверкнул в глазах застывших, в глубине? На сердце лег мне точно тяжкий камень, Мне показалось - призрак Цитны мне В тех взорах усмехнулся, это тело Во рту моем еще как будто тлело. 27 Мой разум вдруг попал в водоворот; Неукротимым схвачен ураганом, За солнце он умчался в небосвод, Где сонмы звезд раскинулися станом, Туда, за грань их световых убранств, Где темное глубокое молчанье, К окраине бесформенных пространств; Вдруг, в тишине, как будто изваянье, Прекрасный Старец предо мной возник, И сон исчез, его увидев лик. 28 И плакал я; когда же слезы пали, Я увидал колонну, и луну, И мертвецов, - и точно острой стали Во мне движенье было, я волну Терзаний ощущал в себе, внимая, Как голод возрастал; и я был рад, Казалось мне, что смерть идет немая; Вдруг ровный, но исполненный услад, Раздался голос, точно ропот сонный, Средь сосен в полночь ветром пронесенный. 29 Ворота растворились; под луной Явился Старец, просветленный, стройный; Разбивши цепи, кротко он со мной Беседовал, с душой почти спокойной Я на него глядел. Он взял меня И тканью влажной все обвил мне тело, Исполненное боли и огня; Внезапно что-то громко прогудело: То цепь моя, меня освободив, Вдоль лестницы низринулась в обрыв. 30 Чт_о_ я потом услышал, - это ропот Волны, что бьется в гавань, и, свистя, Приморский ветер превращался в шепот, Моими волосами шелестя; Я вверх взглянул, - там, в бездне отдаленной, Над парусом светилася звезда, Гора с высокою колонной Виднелась, а кругом вода, вода, И я подумал, верно, Демон в злобе Меня увлек в свой ладье, как в гробе. 31 Действительно, соленою волной Я плыл, но страх владел моей душою, Не смел взглянуть я, кто мой рулевой, Хоть на его коленях головою Лежал я и хотя его покров Закрыл мое измученное тело. Но вот склонился он, как Гений снов, Душа его из глаз его глядела Так ласково, как будто он хотел, Чтоб я совсем спокоен был и смел. 32 Целительный к губам моим напиток Он подносил - и вверх смотрел порой, Чтоб увидать, - чт_о_ многозвездный свиток Нисходит ли над дымною волной; И весело, и радостно, порою, - Хотя он и не тратил много слов, - "Утешься, - говорил он, - друг с тобою, Свободен ты, свободен от оков!" Я радовался слышать эти звуки, Как те, что годы знали рабства муки. 33 Но эта радость беглым огоньком Светила мне - и снова сновиденья; Все ж думал я, что мы вперед плывем; Бледнели звезды ночи; на теченье Кипящих волн рассвет сошел седой, А старец все склонялся надо мною, Как будто я ребенок был больной, А он моей был матерью родною; Так плыли мы, и вот опять Восток Свою лазурь в покровы мглы облек. 34 От берега идущий ветер ночи Принес по морю слабый аромат, И с каждым новым мигом все короче Был путь; вот вижу, волны бороздят Прибрежье и тростник качают тощий, Вон вижу, мирты нежные цветут, Звездятся на листве зеленой рощи; И кончилась дорога, вот мы тут, Мы в тихой бухте, и во мглу залива, Сквозь сосны, звезды смотрят молчаливо. Песнь четвертая 1 Отшельник принял весла, и челнок Пристал близ башни - древняя громада; Заросший вход был темен и высок, Цветы плюща, усладою для взгляда, На нем вились цепляясь; на полу Песок и чудо-раковины были, - Мать месяцев, пронзая полумглу, Рождает их в кипенье влажной пыли; Та башня здесь была, как призрак сна. Искусством человека рождена. 2 У берега челнок свой привязавши, Взял на руки меня Старик седой, И, несколько приветных слов сказавши. Пошел он вниз по лестнице со мной, По ступеням изношенным пришли мы В покой уютный, всюду по стенам Узоры мхов зеленых были зримы, Тихонько положил меня он там, Как бы в альков, к мечтам манящий сонным, На ложе трав, с дыханьем благовонным. 3 Луною было все озарено, Ее лучистым желтым теплым светом, Настолько теплым, что Старик окно Раскрыл: за ним воздушным силуэтом Качались зыбко тени на волнах, До самого порога добегая, И в призрачных заметил я лучах. Что комната вверху была - резная, И много было там томов, чей пыл В себя приняв, мудрец стал тем, чем был. 4 Предел морской во мгле был отдаленной. По озеру скользил мой смутный взор, Кругом - леса, их мир уединенный И белые громады снежных гор, - Что ж, дух мой уносился в бесконечность В таком же многоцветном забытьи, Как лента, что окутывает вечность, - Извивы символической змеи? И Цитна - сон, упавший мне на вежды? Сон - юность, страх, восторги и надежды? 5 Так вновь ко мне безумие пришло, Но кроткое, не страшное, как прежде; И я не ощущал, как время шло, Но Старец верен был своей надежде, Не отходил от ложа моего, Как лучшего меня лелеял друга, В бреду я все же чувствовал его, И излечил меня он от недуга, И он теперь беседу вел со мной, Он показал мне весь свой мир лесной. 6 Он утешать меня умел словами, Что сам же я в бреду произносил, И как себя я спрашивал мечтами, Меня и он о Цитне так спросил. И спрашивал, пока не перестало То трепетное имя на его Устах меня дивить; в том было мало Лукавства, и ума он своего Не ухищрял, но взор его был жгучим, Как молния в стремлении могучем. 7 Так постепенно ум мой просветлел, Возникли мысли, стройное теченье; Я думал, как прекрасен тех удел, В ком неустанно строгое решенье - Светильник Упованья зажигать Над затемненной долею людскою; В зеркальную глядя немую гладь, В вечерний час склоняясь над водою. Тому я открывал свой тайный сон. Кто был Старик, но не был извращен. 8 Седой, всю жизнь свою он вел беседу С умершими, что, уходя от нас. Умеют отмечать свою победу В страницах, чей огонь в нем жил светясь; Так ум его лучом стал над туманом. Подобно тем, что он в себя впитал; По городам и по военным станам Скитаяся, не тщетно он блуждал; Он был влеком глубокой жаждой знанья, Среди людей знал все пути скитанья. 9 Но даже благородные сердца Обычай, притупляя, ослепляет: Увидя, что мученьям нет конца, - Тот рок, что человека угнетает. Он вечным счел: чтоб чем-нибудь свой дух Утешить, он ушел в уединенье; Но до него дошел однажды слух. Что в Арголиде претерпел мученье Один, что за свободу смело встал И, правду возвестивши, пострадал. 10 Узнавши, что толпа пришла в волненье, Возликовал Отшельник в тишине; Покинувши свое уединенье, Направился к родной моей стране, Пришел туда, где битва прошумела, - И каждое там сердце было щит, И, точно правды меч, горящий смело, Речь каждого "Лаон, Лаон" гласит; В том имени Надежда ликовала, Хоть власть тирана там торжествовала. 11 К колонне одинокой, на скале, Придя, он был таким красноречивым, Что размягчил застывшие во зле Сердца своим возвышенным порывом. И он вошел, и победил он зло, И стражи путь ему не преграждали; С тех пор, как он сказал, семь лет прошло. Так долго мысли у меня блуждали В безумии; но сила дум, светла, Мне снова власть надеяться дала. 12 "Из юношеских собственных видений, Из знания певцов и мудрецов И из твоих возвышенных стремлений Я выковал узоры мощных слов, Твоих надежд бесстрашное теченье В себе не тщетно жадный ум вмещал: От берега до берега ученье О власти человека я вещал, Мои слова услышаны, и люди О большем, чем когда-то, грезят чуде. 13 Родители, в кругу своих детей, В слезах, мои писания читают, И юноши, сойдясь во тьме ночей, Союз, враждебный деспотам, сплетают; И девушки, которых так любовь Томила, что во влажной мгле их взгляда Жизнь таяла, страдать не будут вновь, Прекраснейшая им нашлась отрада: Во всех сердцах летучие мечты, Как на ветрах осенние листы. 14 Дрожат тираны, слыша разговоры, Что наполняют Город Золотой, Прислужники обмана, точно воры, Не смеют говорить с своей душой; Но чувствуют, одни других встречая. Что правда - вот, что не уйти судьбы; И, на местах судейских заседая, Убийцы побледнели, как рабы; И золото презрели даже скряги, Смех в Капищах, и всюду блеск Отваги. 15 Средь мирных братьев равенство - закон, Везде любовь, и мысль, и кроткий гений. Взамен того, чем мир был затемнен. Под гнетом этих долгих заблуждений; Как властно мчит в себя водоворот Все выброски, что бродят в Океане, Так власть твоя, Лаон, к себе влечет Все, все умы, бродившие в тумане, Все духи повинуются тебе, Сплотилися, готовые к борьбе. 16 Я был твоим орудием послушным, - Так говоря, Отшельник на меня Взглянул, как будто весь он был воздушным, - Ты всем нам дал сияние огня Нежданного, ты путь к освобожденью От старых, от наследственных цепей; Ты нас ведешь к живому возрожденью, Ты светоч на вершине для людей. Ни времени, ни смерти не подвластный; Я счастлив был - пролить твой свет прекрасный. 17 Но неизвестен я, увы, и стар, И хоть покровы мудрости умею Переплетать с огнем словесных чар, Холодною наружностью своею Показываю я, что долго жил - Свои надежды в сердце подавляя; Но именем Лаона победил Я множество; ты - как звезда живая, Что властвуешь и бурей, и волной, Для шлемов зла ты как клинок стальной. 18 Быть может крови и не нужно литься, Раз ты восстанешь; у самих рабов В сердцах способна жалость пробудиться, Поистине могуча сила слов: Чуть не вчера красивейшая дева, Что тяжкий гнет от детских знала дней, Как властью полнозвучного напева. Всех покорила жен мечте своей; Застыл палач, от слов ее бледнея: "Не тронь меня - молю - себя жалея!" 19 Она уже привязана была, Чтоб быть казненной, но палач смягчился, И ей в толпе никто не сделал зла, Ее словами каждый обольстился; Везде в великом Городе она Проходит, говорит, ей все внимают, Она сияньем слов окружена, Презренье, смерть и пытка отступают. Она слила в улыбке молодой Змею с голубкой, мудрость с простотой. 20 И женщины с безумными глазами Толпятся вкруг нее; они ушли Из чувственных темниц, где ласки сами Как бы влачатся в низменной пыли: