Как мне побыть наедине с душою, В ночи, у края грозной крутизны? Сесть в кресло ненависти, чтоб явилось Лицо гордыни, чьи черты темны? Смогу ль наедине пролить слезу я В моленьях Богоматери Безумья? Дано ли мне уединиться с морем, В ночи, у края грозной крутизны? Там, волосатые от пены, темной кучей Сожрали жабы солнца блеск летучий. Огромный столб, держащий пустоту, Как человек, торчит над чередою Надгробий, где плита сменяется плитою. Здесь, на скале, стенающей над морем, Скажи, побуду ль я внутри моей души? Дано ль мне в злобной радости узнать, Как бросится безумье подминать, За нервом нерв, мой мозг-добычу? Упрямец, каторжник, я смог В цепях рассудка выстрадать свой срок, Но скоро ли я новый день окличу? Забыть, что каждой мысли гнет Меня стальной пятою мнет, И задушить в себе, зажать Извечный крик неистовства и боли, Что в небесах летит к иной юдоли. И на скале, опустошенной морем, Мечтать, грустя у края крутизны; В эбеновых стенах стареть от тишины, Что даже мертвецам невыносима б стала; По коридорам долгий груз шагов влачить устало, Глядеть, как час идет сменить такой же час, И ничего не ждать, надежде разучась. Потом навек закрыть последнее окно, Где лишь далекий знак увидеть мне дано. Любить салонов тлен и кресла их пустые, И спальни, где не раз в постелях смерть спала, Где вечером персты синюшно-ледяные Мне на виски кладет тучнеющая мгла. Здесь, на скале, полусметенной морем, Смогу я, наконец, остаться с морем? Смогу я, наконец, побыть в моей душе? И стать ничем - спокойно умереть И ничего уже не помнить впредь. Уйти без колокольного трезвона, Без свеч, без оглашения с амвона - Пускай прохожий весело пройдет, Без огорчений и забот. А там, на высоте, у крутизны - Моя душа и все ее вины: Ее среди камней навек укрыла Стенающая мрачная могила. Перевод Геннадия Русакова Числа Я - обезумевший в лесу Предвечных Числ, Со лбом, в бореньях роковых Разбитым о недвижность их! На жесткой почве, с прямотой иглы, Глухого леса высятся стволы; Их ветки - молний изваянья; Вверху - квадратных скал углы - Громады страха и молчанья; И бесконечность в вышине Алмазных звезд, с небес ко мне Глядящих, - строги и суровы; И за покровами покровы Вкруг золотой Изиды, в вышине! Я - обезумевший в лесу Предвечных Числ! Как взоры пристальны их роковых проблем! Первичные, они - пред нами суть затем, Чтоб в вечности пребыть такими ж! От их всевластных рук вселенной не отымешь. Они лежат на дне и в сущности вещей, Нетленно проходя сквозь мириады дней. Я - обезумевший в лесу Предвечных Числ! Открою я глаза: их чудеса кругом! Закрою я глаза: они во мне самом! За кругом круг, в бессчетных сочетаньях, Они скользят в воспоминаньях. Я погибаю, я пропал, Разбив чело о камни скал, Сломав все пальцы об утесы... Как бред кошмара - их вопросы! Я - обезумевший в лесу Предвечных Числ! Вы тексты от каких затерянных страниц? Остатки от какой разрушенной вселенной? Ваш отвлеченный взор, взор глаза без ресниц, - Гвоздь, проходящий в сталь, меч, острый неизменно! От ваших пристаней кто вдаль не отплывал? Но гибли все ладьи о зубья тайных скал. Я - обезумевший в лесу Предвечных Числ! Мой ум измучен и поник На берегах спокойных книг, В слепящем, словно солнце, мраке; И предо мной во мгле теней Клубком переплетенных змей Взвиваются хмельные знаки. Я руки протянул во мгле: Но вашей тяжестью к земле Я наклонен в порыве смелом. Я изнемог, я изнемог - На переходах всех дорог Встречаться с вами, как с пределом! Я - обезумевший в лесу Предвечных Числ! Доколе ж длительная пытка Отравленного их напитка, Вливаемого в грудь с высот? Как знать, реальность или тени Они? но, холоден как лед, Их роковой закон гнетет Чудовищностью нарушений! Доколь бессчетность в вышине Алмазных звезд в их вечном сне, Взор устремляющих ко мне Неумолимо и сурово? О, вечно ль не сорвать покрова Вкруг золотой Изиды в вышине? Перевод В. Брюсова Мертвец В одежде цвета горечи и яда Рассудок мой холодным мертвецом Плывет по Темзе вверх лицом. Над ним - мостов тяжелые громады, Вагонов лязг по рельсам эстакады И колыханье сумрачных теней От парусов скользящих кораблей. Его сгубила жажда все объять И на скрижали черного гранита Резцом неизгладимым начертать Ту истину, что от людей сокрыта. Его коварно отравил Горячечный, обманный пыл И полное безумной страсти Стремленье к огненной, высокой власти. Перенатянутая тетива Оборвалась почти у самой цели, Когда, казалось, крылья торжества Уже над ним победно шелестели. Он сам себя сгубил - тщетой Надежд, бесплодной маетой Испепеляющих желаний И бесконечных разочарований. Вот он плывет по траурным волнам, Минуя строй унылых стен кирпичных, Минуя окна корпусов фабричных, Где царствует железный гром и гам. Вдоль длинных набережных грязных, Пакгаузов однообразных И фонарей над зыбкою водой С их тянущейся пряжей золотой, Вдоль жутких верфей, где торчат скелеты Еще неоснащенных кораблей И к бледным небесам воздеты Распятья голых рей... В померкших перлах, в потускневшей черни, В пурпурово-горящий час вечерний Рассудок мой холодным мертвецом Плывет по Темзе вверх лицом. Плывет, бесповоротно канув В пучину мрака и туманов, Под приглушенный похоронный звон, Стон, доносящийся со всех сторон. Он уплывает, темнотой объятый, Навеки оставляя за собой Огромный город жизни непочатой, - Чтобы уснуть и обрести покой Там, в склепе ночи, в бездне непроглядной, Где вал вскипает, горек и свинцов, Где вечность поглощает беспощадно Всех мертвецов! Перевод Г. Кружкова Представшие на моем пути Видение на горизонте В заброшенный маяк пробрался я - и вниз Смотрел в сырую мглу, где проносились грозы: В туннелях копоти свистели паровозы, А сверху фонаря кровавый глаз повис. Огромный грузный порт дремал невдалеке, Щетинясь мачтами у маслянистой зыби, А в доках кран чернел на неподъемной глыбе, Лиан гигантских ком сжимая в кулаке. Под черным мрамором небес я отыскал Цепочку бледную огней, - дрожа во мраке, Она тянулась вдаль, в квартал, где шум и драки, Где пляшут женщины у золотых зеркал. Как вдруг над пристанью, над чернотой волны, Кровавой раною раздулся парус алый, И на причал сошел надменный и усталый Беглец легендами овеянной страны. Как обнажают сталь - кинжалы и мечи, - Он ярость обнажил, и в сумеречном гаме Победно крик его витал над берегами И таял в грозовой разбуженной ночи. Он был велик, он жил безбрежностью морской И каждый горизонт отчаянных скитаний Попробовал на вкус, - тем злей и -неустанней Боролся он с ночной убийственной тоской. Внушая страх, страшась, он путь найти мечтал К существованию иному - и упорно Искал пророческих чудес в пустыне горной, Где дуб обрел бы речь и ожил бы металл, Где подлинный восторг - уйти в себя, когда Все стынет в ужасе, и сотрясают боги Громами голосов наш мир, такой убогий Под тонким золотом безоблачного льда, - И, ставя паруса во весь огромный рост, Тысячелетьями все ожидал он знака От грозовых миров, когда в пучинах мрака Дробился, падая, хрусталь кровавых звезд. Перевод Р. Дубровкина Страх Растет мой древний страх в равнине ледяной, Где Пастырь Ноябрей трубит, безмерно старый. Стоит он, как беда над робкою отарой, Трубит он, клича смерть из глубины земной. Над совестью моей, над грустною страной Трагический рожок напрягся в муке ярой. Кричит он вдалеке, грозит он смутной карой Над кровью ивняка, над стылою волной. И овцы черные с клеймом багрово-красным Вернулись под бичом тем вечером ненастным В загон моей души, как скопище грехов. Мой неуемный страх растет во мгле морозной, Где в мертвой тишине трубит о буре грозной Старейший изо всех жестоких пастухов. Перевод Ю. Александрова Вестник праха Я гонец грандиозной державы гниенья. Я исчадие зыбкой страны мертвецов, Где не сыщешь начал и концов; Я принес тебе нижнего мира виденье: Это сумрачный остров-гигант, Где висит для червей провиант Мириадом гирлянд; Где мерцает средь пышных цветов вечерами Жабьих пристальных глаз золотистое пламя, Озаряя пригорки и мрачные гроты. О, пещер моих страшных зевота, О трясины мои, о болота! На деревьях моих, что под стать прокаженным, Сохнут сердце твое и твои облаченья, Старый Лир; а за Гамлетом, странным и черным, Увивается воронов прыткая стая; Вот Ринальдо в земле коченеет устало, Вот Офелия, словно кувшинка гнилая, Бледных рук лепестки по воде распластала. Нить убийства ведет лабиринтами гнили Во дворец, где мучительным сном опочили Императоры гнойно-кровавой страны. О чертоги ночных властелинов загробных, Где Неронов безумных, Тибериев злобных На графитных террасах останки видны! Поросли черепа их червями - но ядом Прежних дум о пожарищах древнего Рима Полон бешеный мозг, пораженный распадом. Там лемуры прыщавое брюхо сосут, Что Вителлием было, - и всюду незримо Изливается боли и злобы сосуд. Я исчадие зыбкой страны мертвецов. Есть меж ними приявшие божеский дар; Есть сердца, опаленные верой; их жар Служит скопищу солнц бесконечным укором, А признанья огнем экстатическим жгут: "Ничего для себя и для мира, в котором Сплетены себялюбие, алчность и блуд, - От греха, что на нас наползает лавиной, Мы спасенье найдем только в вере единой!" И Фламель, алхимических грез порожденье, И сквалыга, что сам себя поедом ест, И воитель в недвижном доспехе, чей крест - Раскаленных рубинов сплошное горенье, И супруги их, женщины с ласковым взглядом Все они, как живые, стоят со мной рядом. Я посланец державы зловонного тленья. Я в том саду, где сумрак серый, Склонясь над черною шпалерой, Ращу химеру за химерой. Болезнь? Да вот она: глядится страшнолицей Ликующей и лютой жницей, Чей серп, что выкован Гекатой, С луною на ущербе схож. О свежесть детства, запах мяты, Крик радости, восторга дрожь, Порывы ветра утром ранним! Все опоганил я своим дыханьем: Где трепетало чувств живое чудо - Там желтых листьев да колючек груда. Из царства тлена я пришел с посланьем. Вот те, кто изнемог от хмеля красоты, Кто угодил в капкан несбыточной мечты - Венеру увидать, рождаемую морем; Вот жалкая их плоть, покорная всем хворям; Их красные глаза, мослы костлявых рук, Их фаллы, вздутые от бешеных потуг Надрывных - а вокруг густеет постепенно Людского семени пузырчатая пена. Вот женщины - из тех, кому их смрадный грех Дороже всех забав, милее всех утех: Самих себя грызут безумные горгоны, Но раны зализать спешит самовлюбленно Их каменный язык - и вот за годом год То пятятся они, то вновь бегут вперед, Томимы похотью и мучимы луною. Так все они - взгляни - проходят предо мною, Обращены во прах и в мертвенную жуть, Но самый их распад - блистательная суть И смысл моей страны над морем первозданным. Я порожден ее гниеньем неустанным, Мне ведома ее гниенья безграничность. Там золото и желчь смешались воедино, Там нет, кроме меня, судьи и господина. И вот тебе принес я дымный факел свой: Мечту, безумье, пыл, иронию, трагичность И хохот на краю могилы мировой. Перевод Ю. Стефанова Моя равнина Я выряжусь в рубище дней, Что есть силы налягу на посох гордыни; О шаги мои! Все тяжелей Мне в бескрайних просторах полей Без надежды скитаться отныне. Душа моя башнею сторожевой Гудит над стеной крепостной Порою ночной. Пуста голова, И надменные прежде слова Разлетаются вразнобой. Ах, поскорей бы смерть пришла! Воздвигайте кресты над травой придорожной, Воздвигайте кресты над стеной крепостной, Воздвигайте их всюду, где только возможно, Ведь мертвой надежды сомкнулись вежды. И край мой, и город открыты взорам: Река под туманною пеленой, Шпилей и крыш частокол сплошной, И озера, однообразным узором Мерцающие во тьме ночной. Ах, поскорей бы смерть пришла! Но что это за луч ложится вдруг На мертвый посох, выпавший из рук? Что за сияние скользит над дальним лугом, Засеянным лишь злобой да испугом? И пусть набат не устает гудеть, Пусть медь колотится о медь, Не слышен он, зловещий звон, Не слышен он, не слышен он, А слышен голос с высоты - меня он хочет пожалеть. Я верю, верю, что она с высот К агонии моих желаний снизойдет, - Не смерть, а та, Что для меня всегда была и вечна, и свята. Перевод Ю. Стефанова Святой Георгий Широкой молнией пробита сквозь туман Дорога; И вот, святой Георгий, блеща златом По латам, Сияя шишаком пернатым, На взмыленном коне свой выпрямляя стан, Нисходит. Его доспех алмазный проложил Небесным милостям победную дорогу На нашу землю, павшую без сил. Храня добра свершительного пыл, Созвучный смелости и как хрусталь прозрачный, Какими молниями он обвил, Мечом сияя, дух мой мрачный! Как слушал я сребристый лепет Ветров вокруг его кольчуги, трепет Его звенящих шпор. Святой Георгий, тот, кто льет Лучей трепещущий узор, Нисходит в криках моего желанья Принять Моих простертых рук дрожанье, Понять томление мое. Как правды острый крик, пролившийся в восторге, Подъемлет ввысь свое копье Святой Георгий; Он ослепляет взор потухший мой Суровою победой золотой Над змеем, Сияя на челе елеем, Прекрасный сердцем и собой, Святой Георгий. Звоните вы, колокола надежд! Во мне звоните, под ветвями, Звоните в ветер, в солнечное пламя! Будь радостью, слюда, меж каменных одежд! И вы, осколки гальки белой, Из вод направьте взгляд несмелый Между прохладных вежд; Озер багряных мрачная дремота, Будь зеркалом лучистого полета, Что мчит в душе моей святой Георгий! Против костей дракона черных, Против доспеха лишаев позорных, Он подымает чудотворный меч, Ссекая с плеч Все головы хотений черных. И пламень, золотой и величавый, Круженье звезд, огни и светы славы Под звучный скок его коня Слепят меня. Он мчится, благовестник белых стран, Где мраморы сияют, Где в рощах, окруживших океан, Деревья благости благоухают. Он знает тихий тот залив, Где ангелов ладьи качаются и дремлют, Те вечера, что в небеса подъемлют Лучистых островов великолепный взмыв. В том царстве, где сияет Дева, Он - радость пламеносная, и меч Его дрожит, как звук напева, Что зыблется в молитвенной тиши При свете свеч. Святой Георгий светлый, - Как пламя в глубине моей души. Он знает, из каких краев иду я С тяжелым сумраком в мозгу; Как я удары берегу Кинжалов в мысли; как тоскую; Как насмехаюсь над добром; Как жалко силы расточаю; Каким безумием и яростью пылаю В позоре, в гордости, - во всем. Я был труслив, и я бежал От мира, жалкой гордостью объятый, Враждебных знаний пьедестал Я возносил в кипящие закаты; Я припадал к ногам полуночных богов; Но только смерть - царица вечеров, И человеческие все усилья Лишь на заре свои раскинут крылья: Мольбы с цветами засиять хотят, У них с цветами тот же аромат; И солнце ясное, дробясь в воде жемчужной, Рукой спасительной свой проливает свет; Заря сияет нам, как бы совет Содружный. Кто внял ему, - спасется тот От сумрачных грехов из топких их болот. Святой Георгий в броне из огня Домчался свежим утром до меня; Он разогнал ночные тени, Он был прекрасен, юн и смел, И конь его так близко пролетел, Что ринулся я на колени. Как золотой бальзам в меня он влил Свое усилие, свой пыл; Перед его виденьем гордым В его горячие персты Моих печалей я вложил цветы, - И он умчался прочь, меня соделав твердым, И с золотым крестом на лбу - знак от копья - Остался перед богом я. Перевод Г. Шенгели Иная равнина С цветка перелетая на цветок, Рассветные лучи дрожат в листве зеленой, И солнцу губы подставляет истомленный, От поцелуя раскрасневшийся цветок. По склону вниз, искрясь и разбиваясь, Ручей сбегает со ступени на ступень, Сверкает ослепительный слепень, В сиянье синих стекол разбиваясь. Поет листва - светло, звонкоголосо! С минуты на минуту вышина От крыльев зазвенит, а времени колеса Вокруг подсолнухов кружатся дотемна. Перевод Р. Дубровкина Обезумевшие деревни Город Приводят в город все дороги. Со дна тумана, Как высоченный горный кряж, До неба громоздя за этажом этаж, Встает он словно в грезе странной. Там Мостов пружинистая сталь Уносится прыжками вдаль; Там стаи сфинксов и горгон Расселись по верхам колонн; Там хмур и груб строй черных труб; Там острыми углами ввысь Мильоны кровель вознеслись: То исполинский город-спрут Залег В конце земных дорог. Мерцанье алых фонарей Средь мачт и рей Слепит ночную темноту. Они пылают даже днем Пурпурно-золотым огнем, Зато у солнца кляп во рту, И в полдень лик его незрим Сквозь гарь и дым. Река из нефти и смолы Бьет в камень берегов, грызет мостов углы; Сирены в ужасе ревут среди тумана; Сигнальные огни на кораблях горят, Вонзая свой зеленый взгляд В просторы океана. Сотрясая перрон, за фургоном подходит фургон, Тачек визг - словно петель несмазанных стон; Комья мрака, с железных сорвавшись лебедок, Исчезают в подвалах, что пышат огнем, А мосты разводные застыли торчком, Словно виселицы, между мачтами лодок. И огромные медные буквы, вместившие весь окоем, Напролом Продираясь сквозь стены, карнизы и крыши, Как на приступ, стремятся все выше. А там, внизу, стучат колеса, И поезда, один другого тяжелей, Летят к вокзалам, чьи фронтоны остроносы, Как ростры золотых недвижных кораблей. Там рельсы вглубь земли, под спуд, Нырнут - и снова тут как тут: Свиваются в слепящий жгут, И блеск их лют. То исполинский город-спрут. Вот улица - ее разлива Меж монументов буйствует струя - Петляет как змея; Толпа по ней несется торопливо - Неровен шаг, и рук безумен взмах, И ненависть в глазах, - Ловя зубами ускользающее время, И на заре, и в темноте, В смятенье, давке, суете Она куда попало мечет семя Своих трудов, пустой своей заботы, Гирь и весов, дней и часов, Своих контор, зловещих нор, И грузных банков, чьи ворота Грозит сорвать безумия напор. А вдоль реки исходит смрадным чадом - Как будто тряпки старые горят - Коптящих плошек бесконечный ряд. И все вокруг набухло винным ядом. На тротуар за баром бар Струит зеркальный свой угар, Гул потасовок, хмеля пену. Слепая оперлась о стену И предлагает свет в коробочках за грош; Блудят в притонах кража и грабеж; Туман, чудовищный и рыжий, Порой сползает к морю вязкой жижей, И в этот миг Несется к солнцу неуемный крик: Базары, площади, вокзалы С таким неистовством спешат расправить грудь, Что умирающим нет сил глаза сомкнуть, И тщетно ждут они, чтоб тишина настала. Таков он среди дня, - а темными ночами, Взносящими над ним эбеновый свой свод, Среди глухих равнин он издали встает, Как призрачных надежд безудержное пламя; Его желаний жар, его безумий бред Зарницей огненной восходят в небеса, Свет газовых рожков - как звезд бессчетных свет, А рельсов искристая полоса Бежит путем обманчивых побед, Одержанных отвагой и удачей; Как армия, стоят ряды его громад, И даже гарь и чад ночной порой летят Призывом светлым к местности незрячей. Вот он, огромный город-спрут, Чьи огневые щупальца растут В ночную тьму. И в мире все пути не могут не вести К нему. Перевод Ю. Стефанова Поставщик дурных советов Вдоль нищих нив и мокрых риг Он по проселкам колесит, Дурных советов поставщик. На перекрестке за селом, Где путь колдобами изрыт, Юродивая под дождем Его двуколку сторожит. И лошадь в придорожном рву Жует пожухлую траву, И в зябких лужах отражен И на клочки распотрошен Слезливый, серый небосклон... Дурных советов поставщик Является на склоне дня, Стучится в двери горемык. Шныряет он по хуторам, Зловещий гость, он - первый там, Где приключается беда, Где горше, гибельней нужда. Он - тот, кто в сумерках пихнет Калитку и проходит в дом, Где перед мертвым очагом Унынье тощее сидит И в угли стылые глядит. Нашептывая и ворча, Витийствуя и бормоча, И в ухо въедливо жужжа Тому, чьи акры съела ржа, Чьи франки обратились в прах, Все бросить он дает совет И поспешить на звон монет В туманных, дальних городах. Тому, кто помощи не ждет, Кто в час полночный не уснет С погасшей лампою наедине, Нащупывая пальцами в стене Ходы, прогрызенные нищетой, Подсунет он совет простой: Вглядеться в омут - и одним прыжком С дрожащим слиться двойником. Он сбить старается с пути Девчонку с пламенем в крови - Ту, что созрела для любви И грань готова перейти. Он грех умеет раскалять В горниле вкрадчивых речей, Чтоб самка, пробудившись в ней, Осилила жену и мать И в рабство проданная плоть Была мертвей и холодней Кладбищенских камней. Супругов, дружных старичков, Дающих в рост, он подстрекнет Смелее грабить в трудный год Соседей-бедняков; Научит их вести дела, Селенья разорять дотла И прятать деньги в сальный пуховик Иль под комод, чтоб, ползая в пыли, Почувствовать себя на миг Владыками земли. И если вдруг под праздник, в ночь, Невесть откуда поползет пожар С дощатого амбара на амбар, - Он тут! С его подсказки выбран час, Когда повсюду свет погас И колокол церковный спал... За чьим-то домом он стоял В укромной мгле, в глухой тиши, Прикидывая барыши, И по стене беленой тень руки Выписывала темные значки. Он, уходя, нацедит вам Со дна души, взболтнув слегка, Крепчайшей желчи два глотка Со старой злобой пополам; Свидание в глуши лесной Назначит - и подвяжет там Веревку прочную с петлей. Так ездит он по деревням, Когда долгам и платежам Срок вышел, и кругом тупик, - Дурных советов поставщик. Он вечен и неутомим, Нескладный, тощий пилигрим С усталой клячей, что не ржет, С юродивой, что стережет Его двуколку за селом На перекрестке, под дождем. Перевод Г. Кружкова Паломничество Куда бредут крестьяне-старики Под тяжким гнетом страха и тоски В закатный час, по обагренным пашням? С ожесточеньем мельница вертится И, словно обезумевшая птица, Крылами хлопает, сминая ветер злой. И чаек стон издалека плывет, И гулом весь наполнен небосвод. Как будто бьет в ночи набат зловещий. Все в этот час бедою угрожает; В своей повозке Ужас проезжает. То - старый Дьявол обагренных нив. Какой же стариков влечет призыв В полях, одетых в златотканый траур? Уж, верно, порчу насылает кто-то; Тут чья-то, знать, особая забота - Раз каждый колос, как солома, пуст. Ушла вода от жаждущих семян, На выжженных полях пророс бурьян. Уж верно, кто-то шутит с родниками. Особая забота тут видна: Недаром жизнь вся выпита до дна Какой-то жадной, ненасытной глоткой. Куда ж гонимы старики, как плеткой, В полях, одетых в златотканый траур? В апреле здесь страшнейший из злодеев Прошел по нивам, плевелы посеяв, И старики почуяли его. Иные же в те дни видали сами: Он портил рожь, склонившись над ростками, Как буря, был он молний полн. Боясь, чтоб он не возвратился вновь, Чтоб жуткий хохот, леденящий кровь, Не грянул снова, дружно все молчали. Но все же старикам известно средство, Как обезвредить страшное соседство Того, кому подвластен урожай. Куда же старики бредут, дрожа, В полях, одетых в златотканый траур? Сам злобный сеятель, поодаль стоя, Глядит на это шествие немое И скалит зубы, над людьми глумясь. Он знает, что в измученных сердцах Еще таится неизбывный страх Пред грозною нечистой силой, Что стариков, вдыхавших запах серный, Религией связал он суеверной, Сияющей, как полночь цвета ртути, Что суждено им вечно трепетать: Не обесплодит ли он землю-мать, И слать мольбы и чтить его, как бога... К какому ж алтарю ведет дорога В полях, одетых в златотканый траур? Хозяин страшный выжженных полей, Владыка околдованных людей, Что крестятся тайком рукою левой, - Одет огнем и мглой, - стоит упорно, Стоит, прильнув к какой-то глыбе черной, Которая шевелится подчас. Кому могла такая явь присниться? Глаза его как угли, а ресницы Подобны мертвому чертополоху. Почувствовали пленники судьбы, Что он услышал тихие мольбы, Что разгадал он тайные надежды. Еще тесней сомкнув уста, Свершая жертвоприношенье, В знак своего благоговенья Они, не проронив ни слова, В костер из хвороста сухого Живого бросили кота. И кот издох, в мучениях стеня, От боли корчась в языках огня. Понуро побрели они потом К своим домам, продубленным ветрами, Оставив гаснуть жертвенное пламя, Не зная ничего и ни о чем. Перевод В. Шора Песня безумного Сломайте лапки им и спины, Гоните крыс, крыс! И в сумерки просыпьте вниз, Вниз Пшеницы черной с высоты В глубь темноты. Когда мое разбилось сердце, То женщина его взяла И крысам отдала. - Сломайте лапки им и спины! Я часто слышал бег их юркий У очага за штукатуркой: Они там грызли смерть мою. - Сломайте лапки им и спины! Не раз я чувствовал во сне, Как бегали они по мне, Глубь черной раны растравляя, Которой грудь моя больная Разверзлась, сердце отдавая. - Сломайте лапки им и спины! И ветры в черепе моем, Скользнув из-под дверей, гуляют, И крысы, крысы обитают, Там, в мертвом черепе моем. - Сломайте лапки им и спины! Никто не знает ничего. Добро, зло - что скучней его? Там крыс огромных полк проворный; Скажи, просыпешь ты Пшеницы черной Рукою полной с высоты? Перевод Г. Шенгели Грех Там, на холме, где ветер хлещет, Она хрипит, шипит, скрежещет, Грех древний в древних жерновах Перетирая в прах. Она гудит и приседает, Сырой буран ее шатает, Когда осенних облаков