Касается угрюмый кров. В глуши забытой, странной, тихой Она огромной паучихой Свивает свой ужасный мост До самых звезд. То мельница грехов старинных. И, шум услышав небывалый, Усталый путник различит, Как сердце дьявола в груди ее стучит. То мрака труд и тьмы бездонной Творится ночью похоронной, Когда надкушена луна И в лужу брошена - небесная облатка Кощунственно осквернена. Мели же, мельница крушений, Зло - и рассеивай в поля, Безмерные, как дождь осенний! Тот, кто соседа обмеряет, От света хоронясь, межу переставляет; Кто сеять нанялся - и сеет, как умеет: Поганый плевел в поле сеет; Кто пробирается разведанной тропой Подбросить яду в водопой; Кто крадется, прикрывшись тьмой, В овин чужой с горящей головней, - Всех перемелют жернова. И еще: Гадатель, знахарь, чародей, Пособник грешных матерей; И те, кто прячут в черной чаще Звериных случек вой смердящий; Кто любит плоть, да так, чтобы, дрожа, Испробовать, как кровь свежа; Кто режет глотки по глухим притонам Ножом, от крови воспаленным; Кто путника подстерегает И смерть вопящую в ночи приберегает, - Всех перемелют жернова. И с ними: Бездельники, во рвах зловонных Брюхатящие девок сонных; Те полюбовники-кретины, Что распаляются от похоти скотины; Те греховодники, что землю разгребают И трупы тащат и терзают; Те старики, для мерзостных затей Кладущие между собой детей, - Всех перемелют жернова. И вот сошлись; для всех как раз - Удобный день, урочный час, С двуколками идут, с ослами, С тележками идут и псами, Все собрались, и стар и млад. Любой ценою каждый рад Свезти свое зерно дурное. Пока с отвесного холма Они сошли - земля сама Несет других: идет волною По венам призрачных дорог Кровь зла, безудержный поток. А мельница вертит - за кругом круг - Крестом своих тяжелых рук, Два ока, два огня лихих Вращая в окнах слуховых. Их свет мелькает и дробится, В глухих углах выхватывая лица: Внизу, во тьме, у межевых столбов, Под злыми ношами шатаясь, Оскальзываясь, спотыкаясь, Бредут работники грехов. Перевод О. Седаковой Мор Смерть себе спросила крови Здесь, в трактире "Трех гробов". Смерть уходит, на прилавке Бросив черный золотой. Кто попросит о прибавке? "Вам на траур и на свечи!" Вышла, бросив золотой. Смерть пошла, качая свечи, Тихим шагом старика Поискать духовника. Вот кюре понес причастье, Рядом - мальчик со звонком - Слишком поздно! - В дом, Где уже царит несчастье, Где уже закрыты окна. Смерть себе спросила крови И теперь пьяна! "Матушка-Смерть! Пощади, пощади! Пей свой стакан не до дна! Матушка-Смерть! Погляди, погляди! Наша мольба на ладонке видна! Матери мы, деревенские тетки, Как бесконечные четки, Тянемся мы, без надежд бормоча, В рваных платках, костылями стуча. И отражаются в старческом взоре Годы и горе. Мы - снедь для могильных червей, Цель для косы твоей!" Полно вам, старухи! Смерть - пьяна. Капли крови, как вина, Ей забрызгали колет, Покрывающий скелет. Пьяные на просьбы глухи. Голова ее качается, На плечах как шар катается. Даром денег Смерть не бросит, Что-нибудь за деньги спросит Здесь, в трактире "Трех гробов", С бедняков. "Матушка-Смерть! Это мы, ветераны (Много нас, много! Болят наши раны!), Черные пни на просеке лесной, Где ты гуляла когда-то с войной! Знаем друг друга мы. В дыме и гуле Ты нам была и видна и слышна: Ты перед нами несла знамена, Ядра катала и сыпала пули. Гордая, строгая, виделась ты На кругозоре гудящей мечты, Быстро вставала на бой барабанов, Первая в битву бросалась вперед... Матушка-Смерть! Наша слава! Оплот! Выслушай нас, стариков ветеранов: Нас огляди, сыновей не губя, - Где малышам постоять за себя!" Полно вам болтать без толку! Разойдитесь втихомолку! Что ей старый ваш костыль! Смерть пьяна; сидит, качается, Голова ее катается, Как в дорожных рвах бутыль. Ей катать бы бочки крови По полям зеленой нови! Посидев у вас в трактире, Погулять желает в мире, Посреди людских племен, Под случайностью знамен! "Матушка-Смерть! Это я, богородица. Видишь, в короне своей золотой Я на коленях стою пред тобой. Я из часовни, с горы, богородица. Вышла тебя попросить за село. Тысячи лет уж прошло, Как в мою душу скорбящую, Перед крестом предстоящую, Горе, как меч беспощадный, вошло. Матушка-Смерть, это я, богородица. Жителям здешним дала я обет Их защищать в дни несчастья и бед... Вот и тебя умолять мне приходится..." Матерь божья! И на слове Благодарны мы тебе. Только Смерть - как не в себе, Снова хочет крови! В отуманенном сознанье У нее одно желанье... Смерть пьяна! Тихих просьб она не слышит! Надоели ей Руки матерей! Смерть пьяна и злобой дышит: Злость ее несется вскачь, Словно мяч, Через мост, Из деревни на погост. "Смерть! Это я - Иисус и твой царь! Создал я сам тебя, древнюю, встарь, Чтоб исполнялся закон Вещей и времен. Мои пригвожденные руки Благословили последние муки. Смерть! Я был мертв и воскрес, Я - манна с небес. На землю сошел я смиренно Вернуть заблудших овец. Я - твой царь и отец, Я - мир вселенной!" Череп к огню наклоня, Смерть сидит у огня, Пьет за стаканом стакан и качается, Полузакрыв глаза, Улыбается. У господа гром, а у Смерти коса! Хочет кто пить, так садись перед ней - Всех угостит из бутылки своей, Сколько вздумаешь, пей, Лишь не проси за детей, за внучат! Каждый пьет на свой лад. И Смерть пила, пила, пила; Христос ушел - она не встала, Подобной дерзостью немало Смущая жителей села. Но дни и дни, опять и вновь (Как будто позабыв о мире) Сидела Смерть у них в трактире И в долг пила без счета кровь. Потом, однажды утром, встала, Худую клячу оседлала; Ей на спину мешок взвалив, Поехала в раздолье нив. И к ней из каждой деревушки Спешили матери-старушки, Несли ей хлеба и вина, Чтоб здесь не зажилась она; Несли ей хлеба и свинины, Большие с грушами корзины, А дети роем - весь приход - Несли ей мед. Смерть странствовала много, много По всем дорогам, Уже без гнева и не строго Оглядывая всех: она Была пьяна. На ней был рыжий плащ убогий С блестящей пряжкой на отлет, И с перьями колпак двурогий, И сапоги, как для болот. Ее заезженная кляча, По грязным рытвинам маяча, Тащилась медленно вперед. И толпы шли за ней в тревоге, Следя, как медлит на дороге Хмельной и дремлющий костяк, Ведущий к далям без зазренья Свой темный ужас. Но не всяк Мог слышать терпкий запах тленья И видеть, как под платьем ей Впивался в сердце рой червей. Перевод В. Брюсова Исход Из здешних мест, за шагом шаг - Мозг отупел, на сердце мрак - Народ по столбовой дороге Уходит прочь, бурьяном сыт, Туманом пьян, дождем укрыт. Нет за душою ничего, А впереди, одета тьмой, Лишь бесконечность столбовой дороги. У всех, на палке ли, в руке ли, Платок с каемкой голубой, Узлом завязанный платок - Устали руки, онемели - У каждого платок, А в нем надежды лоскуток. Народ из здешних мест бредет Дорогой в никуда, вперед. На бесконечности пути Стоит харчевня впереди; Под сводом крыши водят мыши И крысы хоровод; Харчевню лихорадка бьет, Прогнили балки потолка, Крыльцо и стены плесень съела И на ветру окостенела Ослизлой вывески рука. Народ из здешних мест от века боязлив: Крестом невзгоду осенив, Дрожит и цепенеет. Его душа - очаг остылый, В ней головни чадят уныло, Кресты из головней. Народ из здешних мест от века боязлив, И больше нет свечей у алтарей, И статуи в пыли, И ладаном в церквах не пахнет, И лишь порою роза чахнет У гипсовых ступней Христа. Народ из здешних мест боится мглы полей, И мертвой птицы у дверей, И в озере луны двурогой. Здесь люди смотрят косо на людей. Народ из здешних мест топорен, Неповоротлив, непроворен, Безволен, но упрям. Живет он мелочно и скупо И пересчитывает тупо Нужду по медякам. Собак и кошек взяв с собой, И птиц, и птичьи клетки, Чтоб выжить, гнев залив водой, Слезой умывшись едкой, Покинув кров и край родной, Хромой медлительной толпой Народ из здешних мест бредет Дорогой в никуда, вперед. Визжит и воет, ковыляя, Держась за юбки матерей, Орава грязная детей; Глядят, глядят, запоминая, Моргая, старики На свой клочок земли любимой, Которую глодали зимы И сорняки; Шагают парни по дороге, Как плети руки, тяжки ноги, Нет мужества и даже нет Порыва к счастью прежних лет, Нет сил, чтобы ускорить шаг И сжать себя в тугой кулак И выпрямиться для борьбы Со смертью, с яростью судьбы. Народ полей, из здешних мест народ Приучен к бесконечности невзгод. Телеги, тачки с самого рассвета Ползут вперед, Размалывая день-деньской Хребет дороги столбовой; Одни - как ветхие скелеты, На их оглоблях амулеты, Раскачиваясь, дребезжат; Другие жалобно визжат, Как заржавелых ведер дужки; На третьих фонари и побрякушки. За шагом шаг Трудят расхлябанный костяк Усталые, больные клячи. Возница вертится и чуть не плачет. Потом, как будто он В рассудке поврежден, Швыряет наудачу Каменья в небо, где маячит, Как туча, воронье судьбы незрячей. Народ из этих мест в беде И крест несет всегда, везде. По глине, по пескам, минуя реки, рощи, Замучены, понуры, тощи, Бредут стада. Их тоже выгнала бог весть куда Тугая плеть неурожая. О камни спотыкаются бараны, Быки ревут - к ним смерть плывет через туманы, Коровы тащатся, водянкой налитые, Одрябли их сосцы пустые. Из здешних мест народ и скот Бредет дорогой старой, Дорогой, что в ночи ведет Вокруг земного шара. Бредет из дальних из сторон, Сквозь сумрак судеб и времен, Вдоль нив, лугов, селений нищих, Спокойно спит лишь на кладбищах, Спускается из лога в лог По петлям сумрачных дорог, Зимою, осенью, весной, Без отдыха, в мороз и зной, Из никуда и в никуда. А там, вдали, Где дымный небосвод спустился до земли, Там, величавый как Фавор, Днем серый, вечером багряней, чем костер, Далеко щупальца-присоски простирая, Людей из деревень притягивая и вбирая, Одетый в мрамор, в гипс, и в сталь, и в копоть, и в мазут, Ждет город-спрут. Перевод Э. Линецкой Города-спруты Равнина Равнину мрак объял: овины, нивы И фермы с остовом изъеденных стропил; Равнину мрак объял, она давно без сил; Равнину мертвую ест город молчаливо. Огромною преступною рукой Машины исполинской и проклятой Хлеба евангельские смяты, И смолк испуганно задумчивый оратай, В ком отражался мир небесный и покой. Ветрам дорогу преградя, Их загрязнили дым и клочья сажи; И солнце бедное почти не кажет Свой лик, истертый струями дождя. Где прежде в золоте вечернем небосвода Сады и светлые дома лепились вкруг, - Там простирается на север и на юг Бескрайность черная - прямоугольные заводы. Там чудище огромное, тупое Гудит за каменной стеной, Размеренно хрипит котел ночной, И скачут жернова, визжа и воя; Земля бурлит, как будто бродят дрожжи; Охвачен труд преступной дрожью; Канава смрадная к реке течет Мохнатой тиной нечистот; Стволы, живьем ободранные, в муке Заламывают руки, С которых, словно кровь, струится сок; Крапива и бурьян впиваются в песок И в мерзость без конца копящихся отбросов; А вдоль угрюмых рвов, вдоль путевых откосов Железо ржавое, замасленный цемент Вздымают в сумерках гниенью монумент. Под тяжкой кровлею, что давит и грохочет, И дни и ночи Вдали от солнца, в духоте Томятся люди в страдной маете: Обрывки жизней на зубцах металла, Обрывки тел в решетках западни, Этаж за этажом, от зала к залу Одним кружением охвачены они. Их тусклые глаза - глаза машины, Их головы гнетет она, их спины; Их пальцы гибкие, которые спешат, Стальными пальцами умножены стократ, Стираются так скоро от напора Предметов жадных, плотоядных, Что оставляют постоянно След ярости на них, кровавый и багряный. О, прежний мирный труд на ниве золотой, В дни августа среди колосьев хлеба, И руки светлые над гордой головой, Простертые к простору неба, - Туда, где горизонт налился тишиной! О, час полуденный, спокойный и невинный, Для отдыха сплетавший тень Среди ветвей, чью лиственную сень- Качали ветерки над солнечной равниной! Как будто пышный сад, раскинулась она, Безумная от птиц, что гимны распевали, Высоко залетев в заоблачные дали, Откуда песня их была едва слышна. Теперь все кончено, и не воспрянуть нивам; Равнину мрак объял, она без сил: Развалин прах ее покрыл Размеренным приливом и отливом. Повсюду черные ограды, шлак, руда, Да высятся скелетами овины, И рассекли на половины Деревню дряхлую стальные поезда. И вещий глас мадонн в лесах исчез, Среди деревьев замерший устало; И ветхие святые с пьедестала Упали в кладези чудес. И все вокруг, как полые могилы, Дотла расхищено, осквернено вконец, И жалуется все, как брошенный мертвец, Под вереском сырым рыдающий уныло. Увы! Все кончено! Равнина умерла! Зияют мертвых ферм раскрытые ворота. Увы! Равнины нет: предсмертного икотой В последний раз хрипят церквей колокола. Перевод Ю. Левина Душа города Во мгле потонули крыши; Колокольни и шпили скрыты В дымчато-красных утрах, Где бродят сигнальные светы. По длинной дуге виадука Вдоль тусклых и мрачных улиц Грохочет усталый поезд. Вдали за домами в порте Глухо трубит пароход. По улицам душным и скучным, По набережным, по мостам Сквозь синий сумрак осенний Проходят тени и тени - Толпы живущих там. Воздух дышит нефтью и серой, Солнце встает раскаленным шаром, Дух внезапно застигнут Невозможным и странным. Ревность к добру иль клубок преступлений, - Что там мятется средь этих строений, Там, где над крышами черных кварталов Тянутся ввысь на последней мете Башни пилонов, колонны порталов, Жизнь уводящих к огромной мечте? О, века и века над ним, Что так славен прошлым своим, - Пламенеющим городом, полным, Как и в этот утренний час, призраков! О, века и века над ним С их огромной преступною жизнью, Бьющей - о, сколько лет! - В каждое зданье, в каждый камень- Прибоем безумных желаний и гневов кровавых! Сперва - вблизи двух-трех лачуг - священник-пастырь! Приют для всех - собор, и сквозь узор оконниц Сочится свет церковных догм к сознаньям темным. Стена, дворец и монастырь, зубцы на башнях, И папский крест, которым мир овладевает. Монах, аббат, король, барон, рабы, крестьяне, Каменья митр, узорный шлем, камзол и ряса. Борьба страстей: за честь герба, за честь хоругви; Борьба держав... и короли неполновесный Чекан монет хотят прикрыть гербами лилий, Куют ударами меча свои законы И суд вершат на площадях, слепой и краткий. Потом рождается - как медленно! - гражданство: Те силы, что хотят из права прорасти, Народа когти против челюстей правителей... И яростные морды в тени, в подпольях завыванье, Бог весть к какому идолу, сокрытому в туманах, Набаты плавят в вечерах неведомые ярости; Слова освобожденья и надежды - в атмосфере, Насыщенной кипеньем мятежей; Страницы книг, внезапно просветленных, Жгут чувством истины, как Библии когда-то; Герои светлые, как золотой ковчег, откуда Выходят совершенья вооруженными и крепкими; Надежда безумная во всех сердцах Сквозь эшафоты, казни и пожары, И головы в руках у палачей... Городу - тысяча лет - Терпкому долгому городу... Не устает он противиться Страстному натиску дней, Тайным подкопам народов. Сердце его - океан, нервы его - ураган! Сколько стянула узлов эта упорная воля! В счастье сбиратель земель, Сломленный - ужас вселенной, - Всюду в победах своих и разгромах Он остается гигантом. Гудит его голос, имя сверкает, Светы его среди ночи пылают Заревом медным до самого звездного свода, О, века и века над ним! В эти мрачные утра душа его Дышит в каждой частице тумана И разодранных туч: Душа огромная, смутная, подобная этим соборам, Стушеванным дымною мглою; Душа, что скрывается в каждой из этих теней, Спешащих по улицам мрачных кварталов; Душа его, сжатая спазмами, грозная, Душа, в которой прошедшее чертит Сквозь настоящее смутные лики наступающих дней, Мир лихорадочный, мир буйного порыва, С дыханием прерывистым и тяжким, Стремящийся к каким-то смутным далям; Но мир, которому обещаны законы Прекрасные и кроткие, - они Ему неведомы, и он добудет их Когда-нибудь из глубины туманов. Угрюмый мир, трагический и бледный, Кладущий жизнь и дух в один порыв, И день, и ночь, и каждый миг несущий Все - к бесконечности! О, века и века над ним, городом буйным! Старая вера прошла, новая вера куется, Она дымится в мозгах, она дымится в поте Гордых работою рук, гордых усильем сознаний. Глухо клокочет она, подступая к самому горлу Тех, кто несет в груди уголь желанья Громко крикнуть ее, с рыданьями кинуть в небо. Отовсюду идут к нему - От полей, от дальних селений, Идут испокон веков, из незапамятных далей Нити вечных дорог - Свидетели вечных стремлений: Этот живой поток - Сердца его биенье. Мечта, мечта! Она превыше дымов Отравленных вознесена, И даже в дни сомненья и уныний Она царит над заревом ночей, Подобно купине, пылающей звездами И черными коронами... Но что до язв? То было и прошло... Что до котлов, где ныне бродит зло? - Коль некогда сквозь недра туч багровых, В лучах изваянный, сойдет иной Христос И выведет людей из злой юдоли слез, Крестя огнем созвездий новых! Перевод М. Волошина Порт Все к городу стремятся океаны! Огромный порт его - зловещий лес крестов: Скрещенье рей и мачт на фоне облаков. Его огромный порт сквозь дым и мглу маячит, Где солнца красный глаз струями сажи плачет. Его огромный порт весь полон кораблей, Дымящих в темноте незримо для людей. Его огромный порт весь мускулист от рук, Затерянных в сети причалов и канатов. Его огромный порт гудит весь от раскатов Цепей и молотов, стальной кующих звук. Все к городу стремятся океаны! И легких волн беспечный бег, Зеленых гребней пенный снег - На кораблях приносят мир огромный, Чтоб град всосал его своею пастью темной. Восток, и тропики, и белый льдистый норд, Безумьем схвачены, плывут в широкий порт; Все числа алчные, чьи сердцу снятся суммы, Все изобретенья, все яростные думы, Что мощный человек поит, растит в себе, - Все тянутся к нему, к его огню, к борьбе. Он сотрясается от пыла споров страстных; Над ним сияние плывет богатств всевластных; И моряки его эмблему, кадуцей, На красной коже рук наивно вытравляют, Когда закаты мраком одевают Простор океанических зыбей. Все к городу стремятся океаны! О Вавилон, возникший наконец! Народы смешаны в единый стук сердец; Наречья слиты воедино; И город, как рука, раскрывшая персты, Весь мир сжимает, подчинив хребты, Смирив пучины. О, эти доки, полные до крыш! Леса, и горы, и пустыни, Там, как в сетях, плененные отныне В зиянье ниш! О, эти глыбы вечности: металлы И мраморы - сиянья и венцы; О, сумрачные мертвецы, Немые жертвы этой бури алой! Все к городу стремятся океаны! Всегда свободные моря, Что держат сушу в равновесье полном, Моря, где жив закон, что толпам дан и волнам, Где вечно токи вод чертят простор, горя; Моря и волны их сплошные, Что разрушают стены скал И, в блеске пенных покрывал, Вновь растворяются в родной стихии; Моря, в которых каждый вал То веет нежностью, то злобы полон дикой, Моря, тревожащие красотой великой Их лика. Все к городу стремятся океаны! И порт раскинулся в мучительных огнях, Что с кранов в высоте роняют рдяный прах. И порт щетинится зубцами башен спящих, В чьих недрах - вечное теченье вод хрипящих. И порт отяжелел от глыб, где взор горгон Сплетеньем черных змей, как нимбом, окружен. И порт - как сказочный, в нем смутно сквозь туманы Под бушпритом судов богинь белеют станы. И порт - торжественен: он укротитель бурь Меж молов мраморных, прорезавших лазурь. Перевод Г. Шенгели Статуя Он - глыба мрамора, да имя на табличке. Живот горой, крутая челюсть, лоб литой, Тяжелый лик, угрюмой злобой налитой, Кулак, что всех и вся расплющит - по привычке. И перекресток, где параден каждый дом, Откуда он глядит упорно-гневным взглядом В рассветные огни, мерцающие рядом, Под стать ему - идет одним сплошным углом. Он был временщиком, которым правил случай, Но, силой вознесен, не расставался с ней, В минувшем задушив зерно грядущих дней, Взывавших к нам трубой пугающе-певучей. Был гнев его страшней закона в оны дни, И голоса льстецов о нем вещали миру. А он мечтал страну построить по ранжиру, Подмяв любителей трусливой болтовни. В нем сумрачная мощь угрюмо клокотала. Он был то скрытен, то презрительно жесток. Возвысясь в полный рост, он делал все, что мог, - Но только на разбой его всегда хватало. Он жизни жить мешал, маяча перед ней. Спаситель королей и собственной особы, Он наслаждался страхом заговоров, чтобы, Плетя их, по ночам душить еще верней. И вот теперь он здесь надежно занял место. Злопамятен и строг, он мстить не перестал. И до сих пор еще готов гротескным жестом Отстаивать свой сейф - массивный пьедестал. Перевод Геннадия Русакова Города-спруты Равнина Равнину мрак объял: овины, нивы И фермы с остовом изъеденных стропил; Равнину мрак объял, она давно без сил; Равнину мертвую ест город молчаливо. Огромною преступною рукой Машины исполинской и проклятой Хлеба евангельские смяты, И смолк испуганно задумчивый оратай, В ком отражался мир небесный и покой. Ветрам дорогу преградя, Их загрязнили дым и клочья сажи; И солнце бедное почти не кажет Свой лик, истертый струями дождя. Где прежде в золоте вечернем небосвода Сады и светлые дома лепились вкруг, - Там простирается на север и на юг Бескрайность черная - прямоугольные заводы. Там чудище огромное, тупое Гудит за каменной стеной, Размеренно хрипит котел ночной, И скачут жернова, визжа и воя; Земля бурлит, как будто бродят дрожжи; Охвачен труд преступной дрожью; Канава смрадная к реке течет Мохнатой тиной нечистот; Стволы, живьем ободранные, в муке Заламывают руки, С которых, словно кровь, струится сок; Крапива и бурьян впиваются в песок И в мерзость без конца копящихся отбросов; А вдоль угрюмых рвов, вдоль путевых откосов Железо ржавое, замасленный цемент Вздымают в сумерках гниенью монумент. Под тяжкой кровлею, что давит и грохочет, И дни и ночи Вдали от солнца, в духоте Томятся люди в страдной маете: Обрывки жизней на зубцах металла, Обрывки тел в решетках западни, Этаж за этажом, от зала к залу Одним кружением охвачены они. Их тусклые глаза - глаза машины, Их головы гнетет она, их спины; Их пальцы гибкие, которые спешат, Стальными пальцами умножены стократ, Стираются так скоро от напора Предметов жадных, плотоядных, Что оставляют постоянно След ярости на них, кровавый и багряный. О, прежний мирный труд на ниве золотой, В дни августа среди колосьев хлеба, И руки светлые над гордой головой, Простертые к простору неба, - Туда, где горизонт налился тишиной! О, час полуденный, спокойный и невинный, Для отдыха сплетавший тень Среди ветвей, чью лиственную сень- Качали ветерки над солнечной равниной! Как будто пышный сад, раскинулась она, Безумная от птиц, что гимны распевали, Высоко залетев в заоблачные дали, Откуда песня их была едва слышна. Теперь все кончено, и не воспрянуть нивам; Равнину мрак объял, она без сил: Развалин прах ее покрыл Размеренным приливом и отливом. Повсюду черные ограды, шлак, руда, Да высятся скелетами овины, И рассекли на половины Деревню дряхлую стальные поезда. И вещий глас мадонн в лесах исчез, Среди деревьев замерший устало; И ветхие святые с пьедестала Упали в кладези чудес. И все вокруг, как полые могилы, Дотла расхищено, осквернено вконец, И жалуется все, как брошенный мертвец, Под вереском сырым рыдающий уныло. Увы! Все кончено! Равнина умерла! Зияют мертвых ферм раскрытые ворота. Увы! Равнины нет: предсмертного икотой В последний раз хрипят церквей колокола. Перевод Ю. Левина Душа города Во мгле потонули крыши; Колокольни и шпили скрыты В дымчато-красных утрах, Где бродят сигнальные светы. По длинной дуге виадука Вдоль тусклых и мрачных улиц Грохочет усталый поезд. Вдали за домами в порте Глухо трубит пароход. По улицам душным и скучным, По набережным, по мостам Сквозь синий сумрак осенний Проходят тени и тени - Толпы живущих там. Воздух дышит нефтью и серой, Солнце встает раскаленным шаром, Дух внезапно застигнут Невозможным и странным. Ревность к добру иль клубок преступлений, - Что там мятется средь этих строений, Там, где над крышами черных кварталов Тянутся ввысь на последней мете Башни пилонов, колонны порталов, Жизнь уводящих к огромной мечте? О, века и века над ним, Что так славен прошлым своим, - Пламенеющим городом, полным, Как и в этот утренний час, призраков! О, века и века над ним С их огромной преступною жизнью, Бьющей - о, сколько лет! - В каждое зданье, в каждый камень- Прибоем безумных желаний и гневов кровавых! Сперва - вблизи двух-трех лачуг - священник-пастырь! Приют для всех - собор, и сквозь узор оконниц Сочится свет церковных догм к сознаньям темным. Стена, дворец и монастырь, зубцы на башнях, И папский крест, которым мир овладевает. Монах, аббат, король, барон, рабы, крестьяне, Каменья митр, узорный шлем, камзол и ряса. Борьба страстей: за честь герба, за честь хоругви; Борьба держав... и короли неполновесный Чекан монет хотят прикрыть гербами лилий, Куют ударами меча свои законы И суд вершат на площадях, слепой и краткий. Потом рождается - как медленно! - гражданство: