Те силы, что хотят из права прорасти, Народа когти против челюстей правителей... И яростные морды в тени, в подпольях завыванье, Бог весть к какому идолу, сокрытому в туманах, Набаты плавят в вечерах неведомые ярости; Слова освобожденья и надежды - в атмосфере, Насыщенной кипеньем мятежей; Страницы книг, внезапно просветленных, Жгут чувством истины, как Библии когда-то; Герои светлые, как золотой ковчег, откуда Выходят совершенья вооруженными и крепкими; Надежда безумная во всех сердцах Сквозь эшафоты, казни и пожары, И головы в руках у палачей... Городу - тысяча лет - Терпкому долгому городу... Не устает он противиться Страстному натиску дней, Тайным подкопам народов. Сердце его - океан, нервы его - ураган! Сколько стянула узлов эта упорная воля! В счастье сбиратель земель, Сломленный - ужас вселенной, - Всюду в победах своих и разгромах Он остается гигантом. Гудит его голос, имя сверкает, Светы его среди ночи пылают Заревом медным до самого звездного свода, О, века и века над ним! В эти мрачные утра душа его Дышит в каждой частице тумана И разодранных туч: Душа огромная, смутная, подобная этим соборам, Стушеванным дымною мглою; Душа, что скрывается в каждой из этих теней, Спешащих по улицам мрачных кварталов; Душа его, сжатая спазмами, грозная, Душа, в которой прошедшее чертит Сквозь настоящее смутные лики наступающих дней, Мир лихорадочный, мир буйного порыва, С дыханием прерывистым и тяжким, Стремящийся к каким-то смутным далям; Но мир, которому обещаны законы Прекрасные и кроткие, - они Ему неведомы, и он добудет их Когда-нибудь из глубины туманов. Угрюмый мир, трагический и бледный, Кладущий жизнь и дух в один порыв, И день, и ночь, и каждый миг несущий Все - к бесконечности! О, века и века над ним, городом буйным! Старая вера прошла, новая вера куется, Она дымится в мозгах, она дымится в поте Гордых работою рук, гордых усильем сознаний. Глухо клокочет она, подступая к самому горлу Тех, кто несет в груди уголь желанья Громко крикнуть ее, с рыданьями кинуть в небо. Отовсюду идут к нему - От полей, от дальних селений, Идут испокон веков, из незапамятных далей Нити вечных дорог - Свидетели вечных стремлений: Этот живой поток - Сердца его биенье. Мечта, мечта! Она превыше дымов Отравленных вознесена, И даже в дни сомненья и уныний Она царит над заревом ночей, Подобно купине, пылающей звездами И черными коронами... Но что до язв? То было и прошло... Что до котлов, где ныне бродит зло? - Коль некогда сквозь недра туч багровых, В лучах изваянный, сойдет иной Христос И выведет людей из злой юдоли слез, Крестя огнем созвездий новых! Перевод М. Волошина Порт Все к городу стремятся океаны! Огромный порт его - зловещий лес крестов: Скрещенье рей и мачт на фоне облаков. Его огромный порт сквозь дым и мглу маячит, Где солнца красный глаз струями сажи плачет. Его огромный порт весь полон кораблей, Дымящих в темноте незримо для людей. Его огромный порт весь мускулист от рук, Затерянных в сети причалов и канатов. Его огромный порт гудит весь от раскатов Цепей и молотов, стальной кующих звук. Все к городу стремятся океаны! И легких волн беспечный бег, Зеленых гребней пенный снег - На кораблях приносят мир огромный, Чтоб град всосал его своею пастью темной. Восток, и тропики, и белый льдистый норд, Безумьем схвачены, плывут в широкий порт; Все числа алчные, чьи сердцу снятся суммы, Все изобретенья, все яростные думы, Что мощный человек поит, растит в себе, - Все тянутся к нему, к его огню, к борьбе. Он сотрясается от пыла споров страстных; Над ним сияние плывет богатств всевластных; И моряки его эмблему, кадуцей, На красной коже рук наивно вытравляют, Когда закаты мраком одевают Простор океанических зыбей. Все к городу стремятся океаны! О Вавилон, возникший наконец! Народы смешаны в единый стук сердец; Наречья слиты воедино; И город, как рука, раскрывшая персты, Весь мир сжимает, подчинив хребты, Смирив пучины. О, эти доки, полные до крыш! Леса, и горы, и пустыни, Там, как в сетях, плененные отныне В зиянье ниш! О, эти глыбы вечности: металлы И мраморы - сиянья и венцы; О, сумрачные мертвецы, Немые жертвы этой бури алой! Все к городу стремятся океаны! Всегда свободные моря, Что держат сушу в равновесье полном, Моря, где жив закон, что толпам дан и волнам, Где вечно токи вод чертят простор, горя; Моря и волны их сплошные, Что разрушают стены скал И, в блеске пенных покрывал, Вновь растворяются в родной стихии; Моря, в которых каждый вал То веет нежностью, то злобы полон дикой, Моря, тревожащие красотой великой Их лика. Все к городу стремятся океаны! И порт раскинулся в мучительных огнях, Что с кранов в высоте роняют рдяный прах. И порт щетинится зубцами башен спящих, В чьих недрах - вечное теченье вод хрипящих. И порт отяжелел от глыб, где взор горгон Сплетеньем черных змей, как нимбом, окружен. И порт - как сказочный, в нем смутно сквозь туманы Под бушпритом судов богинь белеют станы. И порт - торжественен: он укротитель бурь Меж молов мраморных, прорезавших лазурь. Перевод Г. Шенгели Статуя Он - глыба мрамора, да имя на табличке. Живот горой, крутая челюсть, лоб литой, Тяжелый лик, угрюмой злобой налитой, Кулак, что всех и вся расплющит - по привычке. И перекресток, где параден каждый дом, Откуда он глядит упорно-гневным взглядом В рассветные огни, мерцающие рядом, Под стать ему - идет одним сплошным углом. Он был временщиком, которым правил случай, Но, силой вознесен, не расставался с ней, В минувшем задушив зерно грядущих дней, Взывавших к нам трубой пугающе-певучей. Был гнев его страшней закона в оны дни, И голоса льстецов о нем вещали миру. А он мечтал страну построить по ранжиру, Подмяв любителей трусливой болтовни. В нем сумрачная мощь угрюмо клокотала. Он был то скрытен, то презрительно жесток. Возвысясь в полный рост, он делал все, что мог, - Но только на разбой его всегда хватало. Он жизни жить мешал, маяча перед ней. Спаситель королей и собственной особы, Он наслаждался страхом заговоров, чтобы, Плетя их, по ночам душить еще верней. И вот теперь он здесь надежно занял место. Злопамятен и строг, он мстить не перестал. И до сих пор еще готов гротескным жестом Отстаивать свой сейф - массивный пьедестал. Перевод Геннадия Русакова Заводы Стеклом полупустых глазниц уставившись устало В пропахшую селитрой гладь канала, Что по прямой ведет куда-то прочь, На берегах, где вечно хмарь и ночь, Ревут, в предместиях глухих Со всею слезной нищетою их, Махины корпусов фабричных. Ряды громад гранитных и кирпичных, И километры закопченных стен, Без перерыва и без перемен. В тумане завершают каждый куб Зубцы железок и громоотводов По краю труб. Уставясь темью окон симметричных Поверх предместий, куда-то прочь, Гудят, гудят и день, и ночь Махины корпусов фабричных. О ржа кварталов, смоченных дождем! И женщины, прикрытые тряпьем, И кариозность сквериков, где скоро На грудах шлака и отвалах сора Дотлеет рахитическая флора. На перекрестках - настежь двери в барах, Где медь, где блеск зеркал уныло-старых, Где погребцы, бутылей жаркий ряд, И где горят От спирта отсветы на тротуарах, Где пышут пинты, странные по виду, Воздвигнуты на стойке в пирамиду, И пьяницы, к прилавку привалясь, Пьют с хлюпаньем, не тратя лишних фраз, Кто эль, кто виски - дымчатый топаз. А в глубине предместий городских, Где все пропахло нищетою их, Где только скука, скудость и потери, Где злоба метит всех по одному И бьется в двери, Где вор у вора рад украсть суму, Гремят, не затихая ни на миг, Под ропот выдохов глухих, Меха заводов симметричных - громад гранитных и кирпичных. Там где искрятся крыш стеклянные пролеты, Всему владыкой пар, плененный для работы: Стальные челюсти дымятся и жуют, И глыбы молотов молотят, По наковальням золото куют. И печи, у стены, в неверном освещенье - Неистовей зверей в минуту укрощенья. А дальше - пальцы пристальных ткачих, Бесшумно, не промедлив ни на миг, Ткут полотно, и нити в легкой дрожи На трепетанье паутин похожи. И передач горизонтальный бег Ремнями опоясывает цех, И промельк бешеных маховиков Под стать крылам безумных ветряков, Раскрученных порывом без помех. Скупое солнце бледно протекло В отдушину, сквозь жирное стекло, Которое лоснится как от пота. Гремит работа. Автоматично и без слов Рабочий выверить готов Тиктаканье отлаженного хода, Как на часах вселенского завода, Чьих шестерен зубчатки-жернова С разгона рвут, безумию в угоду, Людские бесполезные слова. А там, во тьме, ударов гул и гуд Тяжелой глыбой в воздухе встают, На высшей точке замирая вдруг - И разом стены грохота осели, И на мгновенье стихло все вокруг, Хотя свистков отчаянные трели И крики все настойчивей и злей Вздымаются у дальних фонарей, Чей дикий свет отскакивает к тучам И обдает их золотом летучим. Вон, опоясав ночь стеною теней, Стоят громады сумрачных строений. Вот порты, доки, вот мосты и маяки, Вокзалов сумасшедшие гудки. А там, вдали, - других заводов крыши. Там чаны, топки, кузницы, где дышат Нефть и смола, где плавка пышет Снопами искр, их отраженным жаром, Обдав полнеба ревом и пожаром. Вдоль старого канала без конца, Над всею безоглядностью убогой Проездов, над мощеною дорогой, И день, и ночь, и каждый миг, Под стоны выдохов глухих Стоит в предместьях городских Гул корпусов фабричных, гранитных и кирпичных. Взойдет рассвет - и минуть рад Обросший сажею квадрат. Настанет полдень - так и тот Слепцом в тумане побредет. И лишь когда закончен круг работ, В конце недели тяжко тьма падет, Затихнет гул, всегда готовый взмыть, Как молот, брошенный под наковальней, - Затлеет в дымке золотая нить, Пророча приближенье ночи дальней. Перевод Геннадия Русакова Биржа Как торс, где слиты камень и металл, Здесь монумент во славу злата встал. Чуть ночь умрет и ближе дня начало - Ширь перекрестка, залитого алым, Где каждый день на день резни похож, Охватит дрожь. Открылись банков ранние окошки, Где золото развешено по крошке, И к ним, раскинув паруса, плывет Летучая флотилия банкнот. Но оживленье только нарастает: Спускается на улицу, влетает В жилище и бесчинствует в домах, Будя безумье, гордость или страх. Но монумент молчит: полудня не пробило, Чтоб ожила его неистовая сила. Тут столько грез, как рыжие огни, Сшибутся пламенем, - везде одни они, В разгуле дикой суетни! Тут вновь, чудовищна и лжива, Удавки заплетет нажива. Она сначала походя, украдкой, Дохнет по лицам жаркой лихорадкой, Потом окрепнет, загремит: Уже скрипят под ней ступени, Ужесточилось нетерпенье, И неотступностью томит Надежда, жаждущая чуда, На дне воронки, полной гуда, Где все грохочет и дымит, И вор вора зовет на бой. Сухие рты, горящий взгляд, пугливые движенья И миллионов - в голове - круженье, И страхом все вокруг равны. Тут спешку в смелость обряжают И тем других опережают, Доверив суть афер своих Лишь тайне книжек записных, Молясь, чтоб выжгло молоньей Хотя б страну у края света. Кипит химер несметный рой. А шанс - то здесь, то рядом где-то. То по рукам, то сорвалось, И всюду торг, обман и злость, И воздух цифрами пропах: Прут из портфелей, из бумаг, Укрыты, взбиты, перерыты, Дуреют в этой кутерьме. Вот суммы двинулись устало Вал против вала - И все пропало. К исходу месяца - подсчитывать потери. Числом самоубийств их в полной мере Упьется смерть, и славу крахам Воздаст размахом Никчемно-пышных похорон. Но в тот же день, в угрюмые часы, Горячка вновь попрет со всех сторон, И восстановится теченье Привычного ожесточенья. Себе польстить, простить, себя предать, - Но чтоб другому яму подгадать. А ненависть, как ровный звук мотора, Гудит меж тех, кого задушит скоро. С уверенностью высшей правоты Тут грабят тех, чьи сундуки пусты, тут честь и ложь друг другом помыкают, Тут клочья родины с торгов пускают, И рвется к золоту сквозь этот пыл и срам Всечеловеческий бедлам. Тут золото - прекрасней замков в тучах, Приманка россыпей из миражей летучих, К которым вздеты миллионы рук - Ночные зовы, жесты страстных мук. Вселенская молитва без ответа, Дошедшая сюда со всех пределов света! Тут слитки золота на золоте литом, Громадных состояний обороты, Рождаемые алгеброй расчета. Жить - в золоте! Есть-пить - на золотом! Но, яростней мечты о царстве золотом - Соблазн игры: ее везений тайных, Всегда бессмысленно случайных, По воле прихотей слепых Способных все поправить вмиг; Играть и жить по милости удачи, В единственном желаньи новизны; Тут похоть и безумье сплетены; Сошлись в одно, цепляясь друг за друга, Законы разрушенья и испуга - Чтоб только будущее виделось иначе. Как торс, где слиты камень и металл, Где, скрытое от глаз горячей глубиною, Трепещет сердце бедное, земное, - Встал монумент - во славу злата встал. Перевод Геннадия Русакова Восстание На улице топот и стук, И плечи, и спины, и лес угрожающих рук, Рванувшись в хаос и безумье, Мятутся, как в бурю. Надежда и злоба мешаются в шуме, И ярость, и ненависть в криках кипят; Огней круговерть И мрачный кровавый закат. На улице смерть, Мечтой порожденная, кроется в дыме, Вздымается башнями штурмовыми. На улице смерть - это тысячи кос, на убийства готовых, И раны, и стоны, и множество тел безголовых. Орудий чудовищных гром И уханье пушек глухих за углом Рыданьям и крикам отчаянья вторят. Высоких часов городских циферблаты Разбиты. Теперь им навеки Уже не поднять свои веки, И время уже не идет - Прервал его ярый народ, Голодный и гневом объятый. Клокочет в любом человеке Безумство; восставший плебей Взлезает на груды камней, И крови горячечной реки По венам несутся быстрей. И ярость народа Так велика, Что миг упоенья хмельней, чем века, Друг друга сменявшие в скуке, пока Мятеж не взрывает столетья и годы. И все вековые мечты О мире добра, красоты В грядущем без горя и зла Для тех, кто душою чисты, Вся боль, что подспудно росла И кровь потаенно томила, На волю все вырвалось вдруг Оружием в тысячах рук, Пылая с неистовой силой. И вспыхнули радости яркие флаги Над пиршеством крови, потопом отваги; Восставшие мчатся ордой, как хмельные, По мертвым телам опьяненно бегут; Солдаты штыки выдвигают стальные, Но где же тут правда? неправда где тут? Они подвигаются хмуро вперед, Где бурно бунтует огромный народ, Себя увенчавший, мольбы презирая и стоны, Короной побед, золотой и кровавой короной. Когда наступил уже вечер глубокий, Среди темноты запылали жилища и доки, Там в черных каналах кровавый пожар отражен, И в дымном величье колеблется он. Огромные тени подсвеченных башен На город легли; облик города страшен. Огня погребального мечутся руки средь ночи, Бросая во тьму золотые лохмотья и клочья, И в корчах немыслимых рвутся горящие крыши К ночным облакам, все страстнее, все выше. В старинную ратушу, где магистрат Всем городом правил столетья подряд, Где шквал мятежей усмирял он сурово, Толпа ворвалась, разбивая засовы, Срывая замки, все круша, словно -зверь; Стальные шкафы распахнулись теперь, Там кипы законов пылились до срока, Чтоб пламя лизало их в ласке жестокой. Уходит минувшее в дыме и гари; Чернь грабит подвалы в разгульном угаре; Бросают за трупами труп в старый ров, Телами заваленный весь до краев. Под свист витражи со святыми отцами Осколками сыплются на пол во храме; Вверх дном все поставлено в каждой капелле, Христос изможденный висит еле-еле, Он, призрачно бледный, поник головой, Как встарь, окровавив свой крест золотой. Алтарь сокрушив, топчут склянки елея; В ходу кулаки, и проклятия злее; Во гневе плюют на фигуры святых, И в нефе огромном, что словно притих, Как снег, осыпаются на пол облатки, И толпы их топчут, несясь без оглядки. Под взорами звезд средь ночного простора Сверкают рубины убийств и разора. Увенчанный пламенем алым, Красуется город костром небывалым; К далекому морю под ветром померкшего дня Все ниже он клонит корону огня. Сплетаются гнев и несчастья, Безумства, и муки, и страсти Так буйно, что, кажется, недра дрожат, Пространства горят, Дымы разлохмаченно, остервенело летят, Холодные выси от края до края метут. Убить, чтоб воскреснуть моложе стократ! Победы иль беды за дверью старинной, Иль жизнь, иль погибель - теперь все едино! И разве не движет Землей роковая Великая сила, что дышит во всем Извечно, повсюду, и ночью, и днем, Зеленой иль красной весной расцветая?! Перевод Ю. Денисова Искания Лаборатории, музеи, башни Со сфинксами на фризах, и бесстрашно Глядящий в бездну неба телескоп. Клинки лучей, прошедшие сквозь призму, Откуда брызнул Свечений драгоценных дивный сноп; Огромные кристаллы; тиглей ряд, Где плодоносным пламенем горят Соцветья атомов, чьи превращенья - Венок чудес; тончайшие сплетенья Пружин и рычагов; приборы - существа, Похожие на насекомых стройных... Все дышит жизнью страстной, беспокойной В пылу борьбы за тайну вещества. То строится науки зданье, Стремящейся сквозь факты в даль познанья. О, сколько времени низверглось в бездну лет!.. О, сколько здесь тревог и упований было; Каких умов огонь усталость погасила, Дабы забрезжить мог уверенности свет! А заблужденья!.. А темницы веры, В которых разум воздуха лишен!.. И на горе, вверху, победы возглас первый, Что ропотом толпы мгновенно заглушен! Вот жар костров, орудия позора, Распятий лес, костей на дыбе хруст, - С бескровных лиц глядят безумья взоры, Но слово истины летит с кровавых уст! То строится науки зданье, Стремящейся сквозь факты в даль познанья. Вооруженный взгляд, не знающий преград, Идет в глубины - к атомам, к светилам, К началам всем, к вершинам и могилам, И дело движется на лад: Огромная вселенная до дна Обшарена пытливыми глазами, Как солнца жаркими руками Морей холодных взрыта глубина. Здесь каждый действует с упорством смелым В потоке общих дум, удач и неудач, Один лишь узелок развязывая в целом, Составленном из тысячи задач. Все ищут, к истине вплотную все подходят, Все правы - но единственный находит. А он!.. О, из какой прекрасной дали Он шествует, неся великий свет! Какою пламенной любовью он согрет! Какие ум его надежды волновали! Как часто, как давно трепещет он, Тому же ритму подчиненный, Что и закон, Победно им провозглашенный!.. Как скромен он и чист перед вещами! Как он внимателен, едва лишь мрак Подаст ему желанный знак И шевельнет губами! Как он стремительно, прислушавшись к себе, В зеленой чаще жизни настигает Нагую истину, и миру возвещает Ее, подобную судьбе! Когда такие же - и большие, чем он, - Своим огнем земную твердь расплавят И высших тайн врата скрипеть заставят, Минуя ночи, дни, стенаний миллион, К небытию во мраке обращенных, Угасшие порывы укрощенных И разъяренных океанов рев, - Тогда сумеет простодушный гений Упорных, гордых, вольных поколений, Как острый шпиль, вонзить в небесный кров Луч постиженья всех миров. И вознесется перед нами зданье Единого и полного познанья. Перевод Ю. Александрова К будущему О род людской, твой путь в небесные глубины Лежит среди светил, но кто б сумел из нас Ответить, что за вихрь потряс Твою судьбу за век единый! Прорвавшись в высоту, сквозь облачный шатер, И самых дальних звезд разоблачив убранство, Из ночи в ночь и вновь из одного пространства В другое странствует неутомимый взор. Меж тем как под землей, где дремлют вереницы Бесчисленных годов, где целые века Пластами залегли, пытливая рука, Нащупав их, на свет выводит из гробницы. Стремление во всем отдать себе отчет Одушевляет лес существ прямостоящий, И человек, сквозь все проламываясь чащи, Свои права и долг извечный познает. В ферменте и в пыли, аморфной и инертной, И в атоме есть жизнь; и все заключено В несчетный ряд сетей, которые дано Сжимать и разжимать материи бессмертной. Искатель золота, мудрец, артист, герой - Все в ежедневный бой вступают с Неизвестным. Благодаря трудам их розным иль совместным Мы мироздание осознаем собой. И это вы одни лишь, О города, Как сила грозная, которой не осилишь, Восстали навсегда Среди равнины И среди долины, Сосредоточивши достаточно людей, Кипенья рдяных сил и пламенных идей, Чтоб лихорадкою и яростью священной Зажечь сердца у всех смиренных И надменных, Кому лишь удалось, Открыв закон миров, в себе увидеть ось Вселенной. Господень дух вчера еще был духом сел. Враждебный опыту и мятежу, все клятвы Он рабски блюл. Он пал, и по нему прошел Горящий воз снопов, как символ новой жатвы. На обреченное погибели село Со всех сторон летят разрухи ветры злые, А город издали последнее тепло Старается извлечь из этой агонии. Где золотилась рожь, маховики стучат. По крыше церкви дым драконом вьется черным, Мы движемся вперед, и солнечный закат Уже не кажется причастьем чудотворным. Проснутся ль некогда поля, исцелены От ужасов, безумств и зол средневековья, Садами светлыми, сосудами весны, До края полными цветущего здоровья? В подмогу взяв себе и подъяремный скот, И ветер, и дожди, и солнца дар нетленный, Построят ли они свой новый мир - оплот, Спасающий людей от городского плена? Иль станут, навсегда былых богов изгнав, Они последними подобиями рая, Куда в полдневный час придет мечтать конклав Усталых мудрецов, дремоту поборая? Покуда ж к прошлому сжигая все мосты, Жизнь стала радостью безумно-дерзновенной. Что долг и что права? Лишь зыбкие мечты Твои, о молодость, наследница вселенной! Перевод Б. Лившица Призрачные деревни Рыбари Вязкой желчью мутнеет река, И сплошною плывут вереницей Гнили мерзостной вороха, И луну усопшую, мнится, Поспешили зарыть в облака. Фонари с плоскодонок над зыбью пустынной Старых высветили рыбаков, И горбами встают у бортов Их упрямо склоненные спины. Эти люди вчера, чуть взялось вечереть, Для ночного странного лова В воду бросили черную сеть Средь реки в немоте суровой. Там, незримы, на дне терпеливо Человечьи злосчастия ждут, Караулят земную поживу - Их изловит настойчивый люд, Почитая свой труд восхваленья достойным В свете звезд неспокойном. Полночь пробили колокола, Ноша звуков легла, тяжела. Полночь долго и гулко бьет Ночь осеннюю всю напролет, Тяжела полночная мгла. Сонный мир деревень неподвижен, Сонно бродит лень среди хижин, Сонны очерки ив и орешин, Ветер дальше помчался, поспешен, Ни возглас не слышим, ни лист не колышим По лесам в эту полночь глухую, В прахе роющуюся вслепую. В одиночку, забыв о собратьях В этих братских занятьях, Машинально, не глядя во мрак, Тащит сети каждый рыбак: Тот гребет из ячеек пустых на борту Не рыбешек - свою нищету; А другой зачерпнул без вины Ил хворобы своей с глубины; Тот открыл свои верши, Чтоб разжиться надеждой умершей; А иному бросать в свой баркас по нраву Не улов, а души растраву. На борту этих лодок немых, Где фонарный огонь притих, Лабиринт копая кровавый Сквозь войлок тумана дырявый, Скрыла смерть пеленой тишины Рыбарей, что безумью верны. Огорожены толщей тумана И друг другу вблизи не видны; Руки падают, утомлены; Их сгубил этот труд недреманный. Неужели они в этой тьме не кричали, Утешая друг друга в печали? Нет, застыв в безразличье глухом, Выгнув спины дугой над бортом, Оставались они, заслонив огоньки, Неподвижны среди реки. Словно глыбы мрака, стоят, Но стремится упрямый взгляд, Роясь в мороси ноздреватой, К своду горнему, где сокрыт, Притягательный, как магнит, Рой созвездий крылатый. Ловят, черные, черную жуть, Уготован им скорбный путь, В этой тьме под звон колокольный Сами губят свой жребий юдольный, И осенняя полночь сырая Душу точит, в слезах обмирая. Перевод А. Парина Мельник Столетний мельник с ветхой, черной Забытой мельницы, - он был Схоронен глухо, как и жил, Среди растительности сорной В кругу покинутых могил. А почва, что горбатой грудой Над ямой свежею ждала, Казалась пеплом и цикутой; Метался ветер, стыла мгла, И тощий пес бродил, хромая, Меж покосившихся оград, Уныло морду поднимая На догорающий закат. Звеня, терзала грунт лопата, - Блестящий зуб кромсал и грыз, И комья прыгали куда-то В ночную бездну, вниз... И солнце падало покорно, Кровавя небосвод - Могильщик действовал проворно, Как всполошенный крот. Лопата бешено скакала В его руках. Но яма все-таки зияла И ширилась впотьмах, И жуть из мрака наплывала, Впивался в душу страх. Ведь на селе никто Не дал гвоздей, чтоб сбить убогий гроб. Не провожал никто, Когда усопшего несли. Не подошел никто, Чтоб осенить крестом огромный лоб. Не захотел никто В могилу кинуть горсть земли. Пред этим мертвецом в рогоже, Чья жизнь была селянам не нужна, Которого всегда, похоже, Сопровождала ненависть одна, Могильщик сам в какой-то миг Все одиночество свое постиг. Там, на холме вечеровом, Безвестно жил старик угрюмый Наедине с пытливой думой; Дышал в просторе ветровом В согласии с полетом бурь, С дыханьем Севера суровым, Гонящим облачную хмурь К закатам серным и багровым... Он чутким сердцем слушал тьму И золото ночей бескрайных, Шептавших запросто ему О звездах, о великих тайнах, Не приоткрытых никому. Старейшие не помнили, когда Он поселился на отшибе, На исполинской серой глыбе Холма, И жил, вперяя в никуда Свой взор, следящий знаки молний, Каким-то исступленьем полный Безбожного ума. Никто бы не узнал о том, Что смерть пришла в крылатый дом И повлекла жильца к могиле, - Когда бы крылья, что с трудом Взносились в утренней мольбе, Вдруг не застыли, став крестом На завершившейся судьбе. Могильщик видел зыбь растущей тени, Безликой, как толпа, И что деревня тает в отдаленье, Как на ладони снежная крупа. Враждебная неясность этой дали Холодными касаньями плела Сеть ужаса и яростной печали, До той секунды, как могильщик вдруг Почуял рядом чащу цепких рук, Швырнул невесть куда лопату, Рванулся опрометью прочь, Перемахнул через ограду И канул в ночь. Заполненная тишиной, Казалась яма необъятной, Бездонной трещиной земной, Казалась пастью почвы жадной, Глотавшей прах и перегной. Лишь ненасытная равнина Дохоронила мертвеца, Чья жизнь была с ней так едина До самого конца.