солнцем на цветах. Глаза мне гасит мрак, упал я с громким криком. И сердце старое мертво в дрожанье диком. Тогда приблизился и спешился с коня Беда, мой рыцарь злой, и тронул он меня. Железом скованный, влагая перст глубоко Мне в язву, свой закон вещает он жестоко, И от касания холодного перста И сердце ожило, и честь, и чистота, И, к дивной истине так пламенно-ревниво, Вновь сердце молодо в груди моей и живо. Дрожу под тяжестью сомнений и тревог, Но упоен, как тот, кому явился Бог. А добрый рыцарь мой на скакуна садится, Кивает головой пред тем, как удалиться, И мне кричит (еще я слышу голос тот): - Довольно в первый раз, но берегись вперед! x x x - Что скажешь, путник, ты про страны и вокзалы? Собрал ли скуку ты (она давно зрела), Плохой сигары дым пускающий, усталый, Ты, чья нелепо тень на стену налегла? Ах, после всех дорог, твой взор все так же мрачен, Твоя усмешка та ж, та ж грусть в лице твоем: Так месяц, между мачт, по-прежнему прозрачен, Так море старое все то же, с новым днем. Так кладбище все то ж, хотя могилы новы! Но расскажи нам то, что видно и без слов: Разочарованность твоей души; суровый И горький приговор мечтам былых годов! И ужас не забудь дней, сердце истомивших: Зла - всюду, и Уродств - везде, на всех путях; Политики позор и стыд Любви, заливших Потоками чернил кровь на своих руках. И не забудь себя: как груз своих бессилий, Всей слабости своей, всей простоты своей Ты влек на поле битв, где бились, где любили, Безумней - что ни день, и что ни день - грустней! Вполне ль наказан ты за глупую наивность? Что скажешь? - Люди злы. - А женщины? О, кто ж Пил влагу слез твоих? С кем знал ты неразрывность Судьбы? И ласка чья не оказалась ложь? Как ты доверчив был! как грубой лести верил! Ты помнишь ли, как ты мечтал когда-то сам О смерти сладостной? - Теперь ты скорбь измерил. О, ангел, падший ниц, конец твоим мечтам! Куда ж теперь пойдешь? скажи о новых планах? Иль, столько плакавши, ты весь душой размяк? По твердости коры мы судим о каштанах, А как уныл твой вид, как твой неверен шаг! Так чем же будешь ты? идилликом усталым, На небо глупое глядящим сквозь окно Глазами демона и взором одичалым? Не значит ли - совсем упасть на дно? Довольно ли с тебя такой простой развязки Романа? Кто другой (смышленей, может быть), За скрипки заплатив, хотел бы видеть пляски И не боялся бы прохожих раздразнить. Поройся в уголках своей души. Нельзя ли Оттуда выхватить блистательный порок, Красивый, дерзостный, как саблю доброй стали, И в небо устремить блистающий клинок? Быть может, не один, а несколько? Отлично! Иди же на войну и без разбора всех Рази! личиной скрыв беспечности приличной Неутоленный гнев и безнадежный смех! Не надо быть глупцом в сей жизни пустозвонной, Где в счастье ничего пленительного нет Без грез порочности, немного извращенной! И злом за зло платить, - да будет твой завет! - Людская мудрость? ах! мечты иным согреты! В том прошлом, что сейчас ты мне изобразил, Давая горькие и строгие советы, - Я помню лишь то зло, что сам я совершил! Из всех случайностей моей бродячей жизни, Из всех жестоких "бед", из всех моих дорог, Из голосов вражды и злобной укоризны Я помню лишь одно - как милосерд был Бог! Мои мучения все были справедливы, Никто не виноват, что лил я много слез, Но, может быть, и я познаю в день счастливый Прощение и мир, что всем дает Христос! Да, жалко быть глупцом в сей жизни преходящей, Но лучше в вечности венец свой заслужить, И нам гласит закон единый, настоящий: Не злом за зло платить, но всех и все любить! x x x И красота, и слабость женщин, их печали, И руки бледные, источник благ и зла, Глаза, где жизнь почти все дикое сожгла, Оставив то, пред чем мучители дрожали, И с лаской матери, когда бы даже лгали Уста, всегда их голос! Призыв на дела, Иль добрый знак, или песнь, когда застигнет мгла, Или рыданье, умершее в складках шали!.. Как люди злы! Как жизнь нелепа и груба! Ах! Если б нам не поцелуи, не борьба, Осталось нечто доброе в верховном круге, - Что зародилось в сердце детском и простом, И честь, и милость! Это - верные подруги, Иное что останется, когда умрем? x x x Обманчивые дни весь день, весь день горели; Заката на меди теперь они дрожат, Закрой глаза, душа, довольно мы смотрели! О, искушения! - они нас сторожат. Весь день, весь день они горели беспощадно, Сжигая виноград на склонах, под горой Хлеба созревшие и опаляя жадно Небесную лазурь, что пела над тобой. О, побледней, душа, иди, ломая руки. Ужели те "вечера" святому "завтра" вновь Грозят? Безумия ужели живы муки? Воспоминания убей, убей. Любовь! О, грозный приступ зла! последний, без сомненья? Иди, душа, молись! молись до исступленья! x x x Жизнь скромная, с ее нетрудными трудами! В ней целый подвиг есть - служение любви! Веселым быть, следя все те же дни за днями, Быть сильным, чувствуя, что гаснет жар в крови! Знать, слышать в городах, меж всеми голосами, О Боже! лишь одно: колокола твои, И, повинуясь сам велению: "Живи!", Свой голос смешивать с грядущими волнами. С желаньем каяться - меж грешниками жить. Любить молчание - и бесконечно длить Терпения часы здесь, в жизненной пустыне, Сомненья детские раскаяний живых И тщетные мечты о радостях святых... "Прочь! - ангел говорит, - все доводы гордыни!" x x x Послушай нежной песни лепет. Она заплачет, утешая, Такая скромная, простая, Как ручейка над мхами трепет. Нам ведома и вожделенна, Теперь она звучит из дали, И, как вдова из-за вуали, Глядит печально, но надменно. Злой ветер, налетая с ревом, Не вскроет тайны покрывала, Но сердцу ясен блеск фиала Небесной правды под покровом. Нам ведомая, повторяет, Что наша ненависть и злоба Бесследно канут в бездну гроба, И лишь добро не умирает, И, говорит, какая радость - Простая жизнь без ожиданья, И ясным золотом венчанье, И мира без победы сладость. Звучит, с холодным ветром споря, Наивная эпиталама; Великолепнее нет храма, Чем храм утешенного горя. Подобна страннице бездомной Душа, безгневная в томленье. Как ясны все ее ученья! Внимай урокам песни скромной. x x x Как нежно вы меня ласкали Так незадолго до разлуки, О эти маленькие руки, Которыми мои печали, Мои томленья и скитанья И в близких, и в далеких странах Под ясным солнцем и в туманах Преображалися в мечтанья! Все к ним тоска моя стремится, Но разгадаю ли их знаки Душе, которая во мраке Зловещем никнет и томится? О непорочное виденье, Приходишь ли ты с вестью верной О нашей родине безмерной, Где тесное соединенье? О руки, власть благословенья, И скорбь, и кроткие упреки, И освященные зароки, О, дайте, дайте знак прощенья! x x x О ГОРДОСТЬ! Мощный крик, валторны зов глухой, Огни кровавых звезд на броне золотой... Шатаешься, огнем и дымом опьяненный... О гордость! Мощный крик, валторны зов глухой! О НЕНАВИСТЬ! О звон над морем, заглушенный В снегу. Так холодно. Бессильный, утомлении, Пугаешься, бежишь на пристань. В тишину. Там молкнет колокол, далекий, заглушенный. О СТРАСТЬ! О странный шум, неясный, как во сне. Все пьяны. Кажется, им весело вполне. Глаза, и имена, и бред духов банальных, В котором гаснет шум, неясный, как во сне. О ЗАВИСТЬ! Ряд теней - в тумане. Ряд венчальных Кортежей. Тысячи - препятствий. Круг печальных Трудов: весь пышный цирк движений мировых! Под тихий скрипок звук, под гул пиров венчальных. О ГНЕВ! Угрюмый стон! О СКОРБЬ о днях былых! О ИСКУШЕНИЕ! - Был должен слышать их И я для глухоты молчанья неземного! ГНЕВ, ИСКУШЕНИЕ и СКОРБЬ о днях былых! Умрите, Голоса, чтоб не воскреснуть снова! Вы - смертны! вы - мечта! вы - звук пустой! вы - слово! Риторика греха! метафоры без крыл! Умрите, Голоса, чтоб не воскреснуть снова! Я более не тот, каким когда-то был. Умрите же во мне, в немой тиши могил, Под тайные мольбы души перерожденной! Я сердцем, я душой не тот, каким я был! Умрите в голосах молитвы умиленной! Она у райских врат стоит, как страж бессонный, И скажет в страшный день: "Умри" или "Живи!" Умрите в голосах молитвы умиленной И в страшных голосах ликующей ЛЮБВИ! x x x Враг принимает облик Скуки И говорит: "К чему, мой друг?" Но я смеюсь, сжимая руки. Враг принимает облик Тела И шепчет: "Посмотри вокруг, Вот женщина!" - Молчу я смело. Враг принимает облик новый, Он - ангел света, шепчет вновь: "Что твой порыв, твой пост суровый, Пред тем, что сердце должно Богу! Как смерть, сильна ль твоя любовь?" Твержу: "Иду я понемногу!" Он - логик от начала света, Я должен обуздать свой ум И не искать ему ответа, КТО ЭТО, зная без сомненья! Пусть жизни раздается шум, Молиться буду о смиренье! x x x Ты в тоске? Ты несчастна? О душа, что с тобой? Ты совсем безучастна К зову жизни самой, Ко всему безучастна. Разве жизнь так пуста? Что же, руки ломая, Ты сжимаешь уста И молчишь, как немая, А в глазах темнота? Ты не веришь, быть может, В то, что верность - не ложь? Если боль не тревожит, Разве радость найдешь? Что, скажи, тебя гложет? Прочь гони этот сон, Он слезлив и не нужен. Солнцем день озарен, И трезвоном разбужен Заревой небосклон. Словно мастер гравюры, Свет жестоких лучей Черным чертит фигуры, Четкий Контур вещей. Лик повинности хмурый. Что же мешкаешь ты? Приближайся вплотную. Тени были густы, Примут форму иную: Вмиг смягчатся черты. Вот он, добрый твой гений, Страж сокровищ твоих: И любви, и стремлений, Что и гор золотых, И всего драгоценней. Клад невидимый твой: Жар, восторг, вдохновенье, И борьба, и покой, И мечта, и забвенье Всей докуки земной, Всей докуки земной! x x x Сын громадных поселений И презренных возмущений, Здесь я все, о чем мечтал, Отыскал и все познал, Но все - призрак, все убого, Все спешило отцвести. Я легко сказал "прости" Наслажденью, даже счастью, С каждой я расстался страстью Вне тебя, мой милый Бог! Поднял крест меня на крылья, Дал мне лучшие усилья Устремляться к чистоте, К тишине, к святой мечте Целомудренно и строго. Умиленье, мне подай Сладких рос отрадный рай, Погрузи в живую воду, Сердцу дай одну свободу - Умереть у Божьих ног! Часть вторая x x x О Боже, Ты меня любовью ранил, И эта рана вся еще дрожит! О Боже, Ты меня любовью ранил. О Боже, Ты меня постигнул страхом, И след ожога - как гремящий гром! - О Боже, Ты меня постигнул страхом. О Боже, я познал, что все ничтожно, И слава Божия вошла в меня! О Боже, я познал, что все ничтожно. О пусть мой дух в Твоем вине утонет, Пусть будет жизнь - хлеб Твоего стола! О пусть мой дух в Твоем вине утонет. Вот кровь моя, что я еще не пролил, Вот плоть моя, что недостойна мук! Вот кровь моя, что я еще не пролил. Вот лоб, что должен был краснеть всечасно, Пусть будет он ступенью ног Твоих! Вот лоб, что должен был краснеть всечасно. Вот руки, что работать не умели, Пусть фимиам и угли в них горят! Вот руки, что работать не умели. Вот сердце то, что билось понапрасну, Пусть пред Голгофой и оно дрожит! Вот сердце то, что билось понапрасну. Вот ноги, путь свершившие ненужный, Пусть поспешат на благостный Твой зов! Вот ноги, путь свершившие ненужный. Вот голос, звук неправедный и лживый, Пусть горькие упреки он твердит! Вот голос, звук неправедный и лживый. Вот взор, вперявшийся на заблужденья, Пусть слепнет он в молитвенных слезах! Вот взор, вперявшийся на заблужденья. О Господи! Бог жертвы и прощенья! Нет мер неблагодарности моей! О Господи! Бог жертвы и прощенья! О Господи! Бог святости и страха, Бездонны пропасти моих грехов! О Господи! Бог святости и страха. О Господи! Бог радости и мира, Мое неведенье, мой страх - томят! О Господи! Бог радости и мира. Все это знаешь Ты, все это знаешь, И то, что я беднее всех других! Все это знаешь Ты, все это знаешь. Но что могу, все отдаю Тебе. СОНЕТЫ К СПАСИТЕЛЮ* <Заглавие циклу дано Эллисом.> I И молвил мне Господь: "Ты зришь перед собой Кровь на груди Моей и сталью бок пронзенный, И длани, вашими грехами отягченны, И ноги, чистою омытые слезой... Вот гвозди, вот сосуд, вот крест перед тобой, Все говорит тебе, чтоб, сердцем сокрушенный, Мою святую плоть и кровь из всей вселенной, Мой глас и Мой закон ты возлюбил душой. О брат возлюбленный и сын, не Я ль сгорал К твоим страданиям любовью бесконечной, Не Я ль твою тоску и слезы разделял, Не для тебя ль свершил Я подвиг Свой предвечный?! Зачем же ищешь ты Меня с тревогой вновь, Приди, Я здесь с тобой, прощенье и любовь!" II Увы, исполненный тревожного сомненья, Напрасно я ищу Тебя, о Мой Господь, Бессильно пред Тобой моя простерта плоть... О, Ты, огонь любви, залог успокоенья! Склонись к моей мольбе, в порывах исступленья Мой дух ползет, как червь, не в силах побороть Тревоги тайные, позорные сомненья, Чтоб пасть с молитвою перед Тобой, Господь! Давно, давно Тебя повсюду ищет взор, Молю, да тень Твоя прикроет мой позор, А Ты горишь лучом любви преображенным, Ты - гармонический и сладостный каскад, Ты страшен нам, в свои проклятия влюбленным, В ком грешный поцелуй туманит ясный взгляд. III О, возлюби меня - всемирное лобзанье, Я - твой смущенный взор и гордые уста, Твоя больная плоть, твоей души страданье, Я вечный Бог, дерзай и возлюби Христа! Как серны робкий бег - твоей души исканье, Моей любви тебе доступна ль высота, Она умчит твой дух в те горние места, Где золотит хребты небесное сиянье... Безоблачная ночь!.. Дрожащих звезд мирьяды И кроткий лик луны, то - свет моих очей, Там ложе светлое полно моей отрады Среди дымящихся туманами полей... Я свой завет любви пред вами возвещаю, Я, всемогущий Бог, твоей любви алкаю! IV Тебя любить, Господь, я не могу, не смею, Душа погибшая трепещет пред Тобой, Как роза, дышишь Ты святою чистотой, Любви дыхание над головой Твоею!.. Ты - праведных сердца. Ты - ревностью своею Израиль спас, нас всех Спаситель Ты благой!.. Как над цветком, едва раскрывшим венчиковой, Ты над невинностью порхаешь, тихо рея... А я - презренный трус с напыщенной душой, И с ранних лет со злом сроднился разум мой, И осязание, и вкус, и слух, и взоры, Надежды все мои и совести укоры Пылают лишь огнем безумства и страстей, И до сих пор Адам живет в душе моей!.. V Любить Меня - твоя обязанность святая! Я - новый твой Адам, преображу тебя... Твой Рим, Париж, Содом и Спарга вся твоя - Среди немых громад развалина простая!.. Плоть похотливую сожжет любовь Моя, Как пламя чистое, и вкруг, благоухая, Развеет прах. Моя любовь - вода живая, Что чистою струей омоет вновь тебя... Моя любовь - свята, и вновь чудесной силой Она воздвигнет крест, где прежде Я страдал, И обратится вновь ко Мне душа больная!.. О возлюби Меня, чтоб мрак ночей пропал, Пусть вспыхнет грешный дух любовию святою, Ты одинок, но Я всегда, везде с тобою! VI Увы, напрасно я стремлюсь к Тебе душою, Уныние и страх мне душу леденит... Что делать?.. Кто мои сомненья разрешит? Путь добродетели закрыт передо мною!.. Потрясся свод небес... вотще своей мечтою Я в небеса стремлюсь, - мой дух не усыпит Покров небес; и, пусть вокруг эфир разлит, Я к небесам пути не вижу пред собою. Простри, о Боже, длань, дай сил вперед идти И выю разогнуть, забыв изнеможенье, И укрепи мой дух на горестном пути... Но недоступно мне святое посвященье, И на груди твоей отраду и покой Я не найду, прильнув усталой головой... VII О сын Мой, позабудь постыдные сомненья, Когда Мою любовь ты хочешь заслужить, - Как пчелка в лилии спешит себя укрыть, Спеши в Мой храм и там познаешь утешенье! Спеши поведать Мне без страха и смущенья В сердечной простоте, в чем мог ты грешен быть, Не бойся, не стремись напрасно утаить От уха чуткого былые прегрешенья... Букет раскаянья подай, сын верный Мой; Со Мною трапезу простую разделяя, Ты узришь Ангела в восторге пред собой, И, верь Мне, сладостный напиток Мой вкушая, Ты, полный радости, добра и новых сил, Познаешь, что в союз с Бессмертием вступил. x x x И таинство любви всем сердцем обожая, Познай, через нее вновь становлюся Я Тобою, бедный сын, Я - разум, плоть твоя!.. Вернись, вернись в Мой дом и, жажду утоляя, Вкушай Мое вино и, хлеб Мой преломляя, Познай, что без него в сем мире жить нельзя, Проси, чтоб Мой Отец благой и Мать Моя, Когда средь зол мирских падешь, изнемогая, Дух укрепили твой, чтоб отдал ты врагам, Как агнец, шерсть свою и, как младенец нежный, Облекся в чистый лен и стал подобен сам Тому, кто в век Петра, в век Ирода мятежный, Как ты, страдал, как ты, избит, истерзан был И смерть позорную преступника вкусил! x x x Я награжу твое усердие и рвенье, О знай, в них - радости и счастия залог, Невыразимое в них скрыто наслажденье, Душевный мир, любовь; чтоб вновь ты верить мог, Ты Тайной вечери познаешь откровенье, И, от сомнения гнетущего далек, Когда скользит луна, когда небес чертог Внимает в тишине горячее моленье, Из чаши вечной той вкушая и молясь, Ты будешь всей душой просить себе успенья, Чтоб музыка с небес нежданно раздалась И совершилося вдруг чудо воскресенья, Проси восторженных порывов, чтобы вновь Ты слиться мог со Мной, познать Мою любовь! VIII О Боже, что со мной? Увы, я весь в слезах, В моей душе восторг, в моей душе страданье, Ужель в добре и зле - одно очарованье, Я плачу, я смеюсь, исчезнул в сердце страх, Я слышу трубный глас на вражеских полях, Призыв к оружию, и, полный ликованья, Сонм белых ангелов и голубых в сиянье Несется предо мной на радостных крылах. Ты, Боже, милосерд, я шлю Тебе молитвы, Но страшно думать мне, что пылкою душой Я приобщусь к Тебе в пылу жестокой битвы, И вновь робею я, и дух трепещет мой, Надежды робкие мне снова изменяют, И вновь уста мои молитву повторяют!.. IX "Ты прав, мой бедный сын, да будет мир с тобой!.." Часть третья x x x Соломинкой в хлеву надежда нам зажглась. Бояться ли осы, своим полетом пьяной? Глянь: все же солнце в щель сочится струйкой рдяной. Что ж не уснуть тебе, на стол облокотясь? О, бедный! Все же нам дал воду ключ студеный: Пей! И потом усни. Я остаюсь, я тут, Я сохраню мечты, покой твой и уют, И вновь ты будешь петь, ребенок усыпленный. Бьет полдень. Я прошу: оставьте нас, мадам! Он спит. Не странно ли, что к женским мы шагам Все так чувствительны, злосчастные бедняги? Бьет полдень. В комнате полить велел я пол. Ну, спи! Надежда нам блестит кремнем в овраге, Ах, куст сентябрьских роз! Когда б он вновь расцвел! КАСПАР ГАУЗЕР ПОЕТ Я, сирота с простым лицом, Пришел, богат лишь ясным взором, К столичным жителям, которым Я показался простецом. А в двадцать лет любовный пыл Внушил мне, полному смятеньем, Глядеть на женщин с восхищеньем, Но им я не казался мил. Без родины, без короля, Быть храбрым не имея счастья, Хотел на поле битвы пасть я, Но смерти был не нужен я. Что в мире сделал я, увы? Я поздно родился? иль рано? Молитесь, люди (в сердце рана!), За бедного Каспара вы. x x x Я в черные дни Не жду пробужденья. Надежда, усни, Усните, стремленья! Спускается мгла На взор и на совесть. Ни блага, ни зла, - О, грустная повесть! Под чьей-то рукой Я - зыбки качанье В пещере пустой... Молчанье, молчанье! x x x Над кровлей небо лишь одно, Лазурь яснеет. Над кровлей дерево одно Вершиной веет. И с неба льются мне в окно От церкви звоны, И с дерева летят в окно Мне птичьи стоны. О Боже, Боже мой, все там Так просто, стройно, И этот мирный город там Живет спокойно. К чему теперь, подумай сам, Твой плач унылый, И что же сделал, вспомни сам, Ты с юной силой? x x x Законы, числа, краски, ароматы!.. Слова бегут в испуге, как цыплята. Рыдая, Тело никнет на кресте. Нога, ты топчешь грезы, а не травы! И зов толпы, прельстительно-лукавый, Звучит вокруг в немолчной суете. О небо, где плывут надежды наши! Цветы, что никогда не будут чаши! Вино, и вдруг - жест проскользнувший твой! Грудь женщины с ласкающей игрой! Ночей ленивых ложа голубые!.. - Что этот бред пленительных услад? Что этих пыток бесконечный ряд? И что - мы, грешники, и вы, святые? x x x Охотничий рожок рыдает у леска Печальной жалобой, как будто сиротливой. И молкнет этот звук над опустелой нивой, Сливаясь с лаем псов и свистом ветерка. Но вскоре новый стон звучит издалека... Не волчья ли душа в нем плачется тоскливо? А солнце за холмом, как будто бы лениво, Скрывается; кругом - и сладость и тоска! И, чтоб усилить миг подавленной печали, Вуалью белой скрыв огни багряной дали, Как нити корпии, снег реет на поля; И воздух - словно вздох осенний, утомленный. Но кроток без конца весь вечер монотонный, В котором нежится усталая земля! x x x Порывы добрые, так вот вы где, бедняги! Надежда и печаль о невозвратном благе, Суровый ход ума и сердца взлет живой, Тревога смутная и сладостный покой. Вас всех не перечесть, души моей порывы, Вы быстры и смелы, ленивы и пугливы, И сбивчивы во сне, и мешкотны подчас, Бескрайний свет луны страшит ночами вас, Мелькающей чредой вы движетесь бессонно. "Так овцы робкие выходят из загона: Одна, две, три... Идут. Склонили низко лбы, Потупили глаза, покорные рабы, Бредут за вожаком. Он стал - недвижно стадо. Стоят, не ведая, зачем все это надо, Лишь головы кладут передним на хребет". Овечки милые, не я ваш пастырь, нет! Он знает все и вся, хозяин ваш законный, На выгон гонит вас и ставит вас в загоны, Он в срок назначенный отпустит вас в поля. Ступайте же за ним. Он ваш пастух. А я, Его велениям послушный, встану рядом, Овчаркой преданной пойду за вашим стадом. x x x Как волны цвета сердолика, Ограды бороздит туман; Зеленый, свежий океан Благоухает земляникой. Взмах крыльев, мельниц и ветвей Прозрачен, их рисунок тонок; Им длинноногий жеребенок Под стать подвижностью своей. В ленивой томности воскресной Плывут стада овец; они Кудрявым облакам сродни Своею кротостью небесной... Недавно колокольный звон Пронесся звуковой спиралью Над млечной, дремлющею далью И замер, ею поглощен. x x x О человечества безмерность, Былые дни, благой Отец, И верных доблестная верность! - Путь обретенный наконец! Здесь все громадней и могучей, Чем однодневка-человек, И черны, как завесы, тучи, Закрывшие идущий век. Вожатаю сей жизни грешной - Повиновенью - дух предай! О, в поле, вспаханном успешно, Единой Церкви урожай! x x x Прекраснее море, Чем наши соборы, На вольном просторе Немолчные хоры, Могучей стихии - Гимн Деве Марии! То яростный гром, То нежный напев, Сливаются в нем - Прощенье и гнев. В безмерности вод Ни дум, ни забот. О! ты терпеливо И в буре мятежной! Поешь ты призывы Так вкрадчиво-нежно: "Кто чужд упований, Умри без страданий!" Средь песен земных Нет песни милей Стальных, голубых, Зеленых зыбей. Твое торжество - Прекрасней всего! x x x То - празднество хлебов, то - светлый праздник хлеба, В моей родной стране, что вновь я увидал! Природа, люди, шум в потоках света с неба, Столь ярко-белого, что тени отсвет - ал! Колосьев золото под взмахом кос ложится, И отражает блеск мелькающая сталь. Людьми покрытая, спешит перемениться И новый лик принять ликующая даль. Все - впопыхах, все вкруг - усилье и движенье, Под солнцем, что палит снопов встающий ряд, И, неустанное, на склонах, в отдаленье, Вливает сладкий сок в зеленый виноград. Трудись, о солнце, лей на гроздья и на нивы Свой свет! людей пои ты молоком земли И в чашах им давай забвенья миг счастливый! Жнецы! работники! вы счастье обрели! Не явно ль с вами Бог в труде большом и мерном, И в винограднике, и на полях с серпом? Сбирает Он, Он жнет, распределяя верным И Плоть и Кровь Свою в причастии святом! ИЗ КНИГИ "КОГДА-ТО И НЕДАВНО" СОНЕТЫ И ДРУГОЕ ПЬЕРО Уже не быть ему мечтателем умильным Старинной песенки, шутившей у ворот: Веселость умерла, фонарь его - и тот Потух, и призраком блуждает он бессильным При блеске молнии, в ужасном вихре пыльном, Холщовый балахон, что буря мнет и рвет, На саван стал похож. Зияет черный рот, Как будто он вопит, точим червем могильным. Полуночною птицей, заметные едва, Безумно мечутся, белея, рукава: Он знаки подает в пространстве безголосом. Дымятся фосфором пустые дыры глаз, И от белил еще ужасней в этот час Лицо бескровное с мертвецки-острым носом. КАЛЕЙДОСКОП На некой улице средь града бредового Все будет, точно здесь уже ты жил в былом: Миг - столь расплывчатый, но колющий копьем... О, солнце, всплывшее из сумрака густого! О, голоса в лесу, о, в море крик ночной! Все беспричинно там и странно в этой смене, - Как медленный возврат из перевоплощений: Все той же станет явь и более чем той На этой улице магического града, Где будут вечером шарманки джигу выть, Где кошки в кабачках на стойках сложат прыть И с музыкой пройдет гуляк полночных стадо. Все будет роковым, как будто в смертный час: Потоки кротких слез вдоль щек худых, сквозь грохот Стремительных колес - рыдания и хохот, Взывания, чтоб смерть пришла на этот раз, Гирлянды мертвых слов, к которым души глухи!.. Балы публичные трубой пойдут греметь, И вдовы, слушая взбесившуюся медь, Крестьянки - ринутся в толпу, где потаскухи Шагают, жуликов дразня и стариков, Чьи брови, как мукой, покрыл лишай старинный, - Покуда в двух шагах, средь запаха урины, Под небо фейерверк ракеты гнать готов. Все будет точно сон, томящий и тяжелый, Когда проснешься вдруг и вновь уснешь, и вот Все те же призраки, и бред - все тот же, тот, Хоть лето вкруг, трава и с гудом реют пчелы... КОМНАТА По четырем стенам огромный гобелен Роняет тяжкие и сумрачные складки, Создав из комнаты подобие палатки Таинственной, где мрак и роскошь взяты в плен. На старой мебели - парчи поблеклой тлен, Кровати контуры неявственны и шатки; На всем лежит печать печали и загадки, И ум теряется в наметках этих стен. Ни статуй, ни картин, ни книг, ни клавесинов. Лишь в глуби сумрачной, слегка подушки сдвинув, Фигура женщины, сплошь бело-голубой, Что улыбается, тревожней и печальней, Невнятным отзвукам эпиталамы дальней, Во власти мускуса, в который влит бензой. ДЕСЯТИСТИШИЕ 1830 ГОДА Родясь романтиком, был должен неизбежно Носить я узкий фрак, застегнутый небрежно, Бородку острую и волосы в кружок. Я, как гидальго, был изыскан и жесток, В глазах тая призыв и также блеск угрозы. Но, изводя мещан и убегая прозы, Я жизнь перегрузил и, сердце иссушив, Стал беден я, и желт, и хил, и молчалив, Как золотушное дитя в Эскуриале... А ведь изысканным, а ведь жестоким звали! ХРОМОЙ СОНЕТ Ax! поистине все это кончится бедой! Есть же и предел несчастьям, больше так нельзя. Это слишком: скот покорный гонят на убой, И лежит он, мертвым взором по крови скользя! Лондон весь в дыму и громе. Вопли. О, Гоморра! Газ пылает, рдеют буквы фонарей и конок, И домов полуистлевших ужасает свора, Схожая с ареопагом дряблых старушонок. Ужас прошлого мяучит, лает, верещит В грязно-розовом тумане всяческих Sohos Вместе с indeed, вместе с хриплым all right и haos! Нет, поистине ужасна безнадежность муки, Нет, поистине бедою кончит этот город: О, скорей бы огнь небесный грянул на Гоморру! КЛОУН Бобеш, простимся! Жилль, назад! Прощай, Пайас! Прочь, дряхлые шуты: дать место дури новой! Прочь! Быстрый клоун здесь, надменный и суровый, Блистая мастерством, появится сейчас. Вот он, закованный в серебряный атлас, Ломаться и чудить, как Арлекин, готовый. Пуста, как зеркало без ртути, на безбровой Личине гипсовой мертвеет пара глаз. Их голубой ледок блестит на фоне грима, Покуда голова и бюст неудержимо Сквозь арку ног ползут, сгибаясь все сильней. Он улыбается. Глупцов толпа густая, Та сволочь смрадная и, по Барбье, святая, Фигляру хлопает, что полон злобы к ней. СКЕЛЕТ Два пьяных рейтара, на стремена привстав, Увидели во рву, в грязи, костяк безмясый, Добычу волчьих стай, - презрения припасы, Где избежал зубов едва ль один сустав. Но череп, уцелев, осклабился меж трав, Да так, что мы такой не вынесли б гримасы. Но, чужды мистике, отважные Фракассы Решили (вздрогнул бы при этом сам Фальетаф), Что это винный пар в них бродит: нахлестались! И что мертвец во рву, завистливо оскалясь, Пожалуй бы, не прочь и сам винца хлебнуть. Но так как это грех - смеяться над Могилой, Скелет, вдруг выпрямясь в своей постели стылой, Махнул им, чтоб они свой продолжали путь. ИСКУССТВО ПОЭЗИИ О музыке на первом месте! Предпочитай размер такой, Что зыбок, растворим и вместе Не давит строгой полнотой. Ценя слова как можно строже, Люби в них странные черты. Ах, песни пьяной что дороже, Где точность с зыбкостью слиты! То - взор прекрасный за вуалью, То - в полдень задрожавший свет, То - осенью, над синей далью, Вечерний, ясный блеск планет. Одни оттенки нас пленяют, Не краски: цвет их слишком строг! Ах, лишь оттенки сочетают Мечту с мечтой и с флейтой рог. Страшись насмешек, смертных фурий, И слишком остроумных слов (От них слеза в глазах Лазури!), И всех приправ плохих столов! АЛЛЕГОРИЯ Слепое, тяжкое, властительное лето! Как деспот праздный ты, следящий пыток ряд, С своим сообщником, потоком ярким света! Устав, зеваешь ты. А люди грузно спят, Покинув все труды. И жаворонок звонкий Не пел. Ни ветерка, ни облачка, все спит. Натянута лазурь, как некий завес тонкий, И в неподвижности молчание скользит. - Кузнечики в траве молчат в изнеможенье. По пестрым камешкам не скачут ручейки, Полуиссохшие, и не поят реки. Лишь неустанное и яркое вращенье Муара движется, в обманчивой дали, И, черно-желтые, проносятся шмели. ГОСТИНИЦА Под кровлей красною гостиница! отрада Для всех, кто долго шел по пыли в знойный день: Гостиница "Восторг"; из ближних деревень Вино, и мягкий хлеб, и паспорта не надо! Здесь курят, здесь поют, здесь можно ночевать. Хозяин - старых дней солдат; но молодая Хозяйка про любовь болтает, поспевая Пяток своих ребят поить, кормить, чесать. Со стен бревенчатых "Малек Адель" и "Маги" Приветствуют гостей, исполнены отваги, И в комнате стоит приятный запах щей. Чу! слышишь мерный шум? то голосом гудящим Завторил котелок с плиты - часам хрипящим... В открытое окно глядит простор полей. БЛАГОРАЗУМИЕ Дай руку, не дыши - присядем под листвой, Уже все дерево готово к листопаду, Но серая листва хранит еще прохладу И света лунного оттенок восковой. Давай забудемся. Взгляни перед собой. Пусть ветер осени возьмет себе в награду Усталую любовь, забытую отраду, И гладит волосы, задетые совой. Отвыкнем от надежд. И, душу не тираня, Сердца научатся покою умиранья У красок вечера над сумерками крон. Будь перед сумраком тиха, как перед схимой, И помни: ни к чему тревожить вещий сон Недоброй матери - природы нелюдимой. СТИХИ, ЗА КОТОРЫЕ ОКЛЕВЕЩУТ До гроба этот вечер не забуду. Я к твоему прислушивался сну И вдруг постиг, услышав тишину, Как пусто все, как мертвенно повсюду. Любовь моя! Тебе, такому чуду, - Как первоцвету, жить одну весну! О темный страх, в котором я тону! Но спи же, спи. Я здесь, я спать не буду. О бедная любовь, как ты хрупка! Глядится смерть из сонного зрачка, И вздох похож на смертное удушье. О сонный смех, в котором тайно скрыт Тот роковой, тот жуткий смех навзрыд... Очнись, молю! Скажи - бессмертны души? СБОР ВИНОГРАДА О, что в душе моей поет, Когда с рассудком я в разлуке? Какие сладостные звуки! То кровь поет и вдаль зовет. То кровь и плачет, и рыдает, Когда душа умчится вдруг, Неведомый услыша звук, Который тотчас умолкает. О, кровь из виноградных лоз! О ты, вино из вены черной! Играйте, пойте! Чары грез Несите нам! Четой проворной Гоните душу, память прочь И на сознанье киньте ночь! СТИХИ ЮНОСТИ УТРЕННИЙ БЛАГОВЕСТ Пурпурно-рыжая Аврора Последних жарких дней огнем, Как страстью, жаждущей простора, Обуревает окоем. Ночь, отливая синевою, Истаивает, словно сон. Коралловою полосою Угрюмый запад обнесен. Вдоль затуманенной равнины Росы мерцают светляки. Луч солнечный, косой и длинный, Вперяется в клинок реки. С невнятным шумом пробужденья Свивается в один венок Дыханье каждого растенья - Почти невидимый дымок. Все ярче, шире и привольней, Подробней дали полотно: Встает село под колокольней; Еще одно; еще одно Зарделось - в нем взыграло пламя. Багровым отсветом небес Оно сверкнуло над полями, Метнулось в молчаливый лес, Отброшенное мимоходом Зеркальным лемехом сохи. Но вот, в согласии с восходом, Заголосили петухи, Вещая час большого неба, Глаз, протираемых до слез, Куска проглоченного хлеба И стука первого колес, Час неуюта и озноба, Пронзительного лая псов И вдоль тропы - одной до гроба - Тяжелых пахаря шагов. А вслед - последняя примета Дня, распростершего крыла: Творцу Любви, рожденью света Поют хвалу колокола. УЖИН В каморке холодно и сумрачно, и муж Вернулся весь в снегу, и так как он к тому ж Три дня уже молчит и ртом поводит сжатым, - Жена тревожится и все грозит ребятам. Кровать, сундук дрянной, четыре стула, стол С ногой надломленной и полог, что расцвел Размазами клопов по ткани, прежде белой; Все дышит мерзостью и грязью застарелой. Муж - крутолоб; глаза с огнем суровых дум, В которых светится порой душа и ум; Таких, как он, зовут обычно "парень дюжий"; Жена и молода, и прочих баб не хуже. Но гибельной рукой их душит Нищета, И быстро, каждый день, сдирается с них та Почтенность грустная, что в человечьем горе, - И стать им грубыми самцом и самкой вскоре!.. Все с жадностью они сгрудились у стола, Вкруг супа с требухой, и тень их облегла, Кривясь уродливо и шевелясь понуро, Все стены: лампа там была без абажура. Ребята, хоть бледны, но крепки, вопреки Ужасной худобе: тяжелые деньки Зимой без топлива им проводить случалось, А лето духотой каленой к ним спускалось. У ржавого ружья, что на гвозде висит И, чуть освещено, являет странный вид, В шкафу замызганном, вполне под стать каморке, Глаз полицейского мог увидать бы зоркий Десяток пыльных книг, прошедших сотни рук, - Тома "истории", "естественных наук". В кровати же найти, в глуби, под тюфяками Романы старые с разбухшими углами. Едят. Отец угрюм и сумрачен, жует, Еду отвратную запихивая в рот; В его лице едва ль покорность кто уловит, И нож он, кажется, к другим делам готовит. Жене пришла на ум подружка прежних лет, - Есть у которой все: и дом свой, и обед; А дети - кулачки в глаза сухие тычут, Сопят над мискою и выделанно хнычут. ПОБЕЖДЕННЫЕ I Так! Идеал погиб, а жизнь триумфы правит, И, диким ржанием пронзая даль насквозь, Конь победителя там братьев наших давит, Грызя, - но гибнуть им хоть ярко довелось. Мы ж, уцелевшие, увы, среди разгрома, Понуря голову, потупя тусклый взор, В отчаянье, в крови, в грязи, без сил, без дома, Глотая стон, влачим бесчестье и позор, Бредем по воле тьмы, по прихоти дороги, Бредем, подобные убийцам и ворам; Нам будущего нет; мы сиры и убоги, И наш знакомый лес, пылая, светит нам! Ах! Так как жребий наш решен, так как надежде Отныне места нет, так как разбиты мы, И ярость ни к чему не приведет, как прежде, И так как ненависть бесплодно жжет умы, - Нам остается лишь, в глубинах ночи черной, Смешной назвав мечту о благости молитв Надгробных, - умирать безвестно и покорно, Как должно тем, кто смят в дыму последних битв. II Сиянье слабое трепещет в глуби горней, И ветер ледяной, внезапно разъярен, В лесу взъерошив лист, рванул цветы на дерне... Рассвет! Все возродил холодной лаской он. Восток из рыжего стал розов. Звезды нежно Затаяли, лазурь в румянце серебря; Уже петух поет, страж точный и прилежный, И жаворонок взмыл пронзительный: заря! Сверкая, выплыл диск: да, это утро! Братья, Вот этот пышный блеск и полный счастья мир Спугнут тяжелый сон, зажавший нас в объятья, И хищных птиц ночных и тварей мерзких пир. О, чудо! По сердцам бежит лучистый трепет И, вдребезги дробя скорлупы наши, в нас ^ Желанье страстное высокой смерти лепит, И гордость древнюю, и гнев мятежных рас. Вперед, вставай! вперед, вперед! вставай! С нас будет И унижений всех, и сделок, и речей! В бой, в бой! Ведь наша кровь, что движет нас и нудит, Дымясь, должна алеть на лезвиях мечей! III И побежденные твердят в ночи тюремной: Они сковали нас, но живы мы еще; Пускай мы точно скот согнулись подъяремный, Есть в наших жилах кровь и бьется горячо. В глазницах быстрые глаза у нас таятся, Шпионы зоркие; за лбом (ночей не жаль) Наш мозг работает; а будет нужно драться - Вольются челюсти и руки станут - сталь. Глупцы трусливые! Своей ошибке рады! Но будут каяться! Успеют все постичь: Они хлестнули нас бичом своей пощады, - Что ж! пощаженные, отплатим мы за бич! Они сковали нас. Не для того ль оковы, Чтоб их пилить в ночи и черепа дробить У стражи? Коль враги все пировать готовы, Им будет некогда нас, беглых, изловить! Вновь битва. Может быть, победа! Мы кроваво Триумф отпразднуем над этими людьми! И так как в этот раз восторжествует Право, То будет "этот раз" последним, черт возьми! IV Ведь мертвые (назло преданиям знакомым) Вполне мертвы, коль меч свершит свой долг вполне: Не в наши дни скакать таинственным фантомом Под небом траурным на призрачном коне. Ведь миф, не более, Роланд с его кобылой. Тот миф разгадывать - бесплодно: не поймем. Но если мните вы слукавить над могилой И нас разжалобить, - то вы ошиблись в том. Вы все умрете, все, от наших рук, все вместе, Коль повезет нам, все! Умрете, хныча. Да! Тут справедливость, тут святая жажда мести, Тут надобность покой дать миру навсегда. Земля, что издавна тощала, неустанно И долго будет пить, и жадно вашу кровь, Чьи испарения, благоухая пряно, До туч поднимутся, багря их вновь и вновь. И псы, и коршуны, оспаривая долю, Обгложут кости вам от ног до головы, И посмеемся мы - и посмеемся вволю, Вам доказав тогда, что мертвые мертвы! В МАНЕРЕ НЕКОТОРЫХ ТОМЛЕНИЕ Я - Рим, империя на рубеже падения, Что, видя варваров громадных у ворот, Небрежный акростих рассеянно плетет, И в стилос золотой - закат струит томленье. В душе, пустой насквозь, тоска до отвращенья. Там, где-то, говорят, кровавый бой идет. О! Нету сил пойти на зов столь слабый тот, Нет воли жизнь зачать хотя бы на мгновенье! О! Нету воли жить, и умереть нет сил! Да, все уж допито... Брось хохотать, Вафилл!.. Все допил, все доел. Но продолжать не стоит... Есть: глуповатый гимн, что надо сжечь тотчас, Есть: нерадивый раб, что презирает нас, Есть: боль невесть о чем, что вечно в сердце ноет! ПЕЙЗАЖ У Сен-Дени тоска и грязь во всей округе, Но все ж там погулять я предложил подруге; Не в духе были мы и ссорились. Закат Лучи банальные намазывал на скат Равнины, высохшей как бы гренок. Осада Недавно кончилась: Куда хватало взгляда, Руины летних дач виднелись; кое-где Отстраивали их, забывши о беде, Но ядра в толще стен торчали в каждом" доме, Обвиты надписью: "На память о разгроме". МЕРЗАВЕЦ С глазами трупа, что догнить спешит Под этой мертвенной луною, Мой прежний день, верней, мой вечный стыд В окно глумится надо мною. И голосом, всех старческих мертвей (Таким актер в театре хнычет), Мой вечный стыд, мой прежний день, верней, Игриво "траляля" мурлычет. И синим пальцем висельника шут Над веткою гитарой машет И над грядущим, зазиявшим тут, Как бы подбит резиной, пляшет. "Кривляка старый, эти штуки - брось! Дурачиться, ей-Богу, поздно!" Он, голосом, проржавевшим насквозь: "Нет, это все весьма серьезно. А до тебя, сопляк мой нежный, знай, Заботы, право, очень мало. Не нравится? Пожалуйста! Ступай, Пройдись, - хотя бы вдоль канала". НЕДАВНО ПРОЛОГ Все это - сумрака созданья, Виденья ночи пред концом. О Истина, твое сиянье Лишь первым светит им лучом! В них все так бледно, все так хило, Что взором кажется скорей: Их не луна ли сотворила Под зыбким ужасом ветвей. Иль эти сумрачные тени, Вдруг облик восприяв жи