сердце разрывается от отчаяния, что мы все заблудились, и, когда я бьюсь всеми силами, вы, при каждом отклонении, вместо того, чтобы пожалеть себя и меня, суете меня и с восторгом кричите: смотрите, с нами вместе в болоте". /63, 123/ Ближе остальных членов семьи к Льву Николаевичу были дочери, но Софья Андреевна, как наседка, отстаивала благополучие своего гнезда. Юридически от владения собственностью Толстой освободился в 1891 г., разделив имения и имущество между детьми. Тогда же он объявил в печати об отказе от любых вознаграждений за публикацию всего написанного после 1884 г. и до конца его дней. /Право собственности на все написанное до того было ранее передано Софье Андреевне/. И жизнь в барском, хотя уже не принадлежащем ему, доме шла по-прежнему - без излишеств, но все же на уровне обеспеченного дворянского круга. Свои личные потребности Лев Николаевич свел до минимума; живя в Ясной Поляне, работал, когда мог, в поле: косил, пахал; в Москве - сапожничал, таскал воду, пилил дрова, топил в доме печи. Но все это были, в его понимании, полумеры, а непрестанный, напряженный труд мысли, поиски истины и пропаганду ее в статьях, обширной переписке, беседах со всеми, кто приходил к нему с вопросами, он не считал достаточным для оправдания. Перед своим уходом из дома в 1910 г. он записал в дневнике: "Если бы я слышал про себя со стороны, - про человека, живущего в роскоши, отбирающего все, что может, у крестьян, сажающего их в острог и исповедующего и проповедующего христианство, и дающего пятачки, и для всех своих гнусных дел прячущегося за милой женой, - я бы не усомнился назвать его мерзавцем". Цитир. по биографии Толстого /Бирюков/ Острог Толстой приписал себе понапрасну, но Софья Андреевна действительно преследовала крестьян за порубку принадлежавшего имению леса и одно время даже держала в Ясной Поляне стражников. Столкновения на этой почве делали порой жизнь в доме невыносимой. Выход представлялся единственный - уйти. Первая попытка была сделана еще в том же 1884 г., когда Толстой писал цитированное выше письмо Черткову. Но Софья Андреевна грозила покончить с собой и он отказался от своего намерения /"обломал руки"/. Попытки уйти из дома были еще и в следующем, 1885 г., и в 1887 г. Потом личную трагедию оттеснило на второй план участие Толстого в бурных общественных событиях: борьба с голодом /1889-90 гг./, отлучение от церкви /1901 г./, русско-японская война и революция, а также тяжелая и затяжная болезнь /1901-02 гг./. В 1910 г. Толстой все же решился уйти. В разговоре с крестьянином Новиковым он так объяснил свое решение: "Для себя одного я этого не делал, не мог сделать, а теперь вижу, что и для семейных будет лучше, меньше будет из-за меня спору, греха". /Цит. по биографии Бирюкова/ Так освободился он наконец от того образа жизни, которым непрестанно терзался в течение тридцати лет, но уже самой жизни ему оставалось считанные дни. 6. Бог или разум? Выше намеренно цитировались те высказывания Толстого о нравственной основе жизни, - добре, любви, прощении, - которые относят эту основу к богу, к проявлению божественной сущности в человеке. Но на протяжении всего рассматриваемого периода жизни Толстого, в его письмах, записях в дневнике, статьях рядом с религиозной посылкой звучит апелляция к разуму человека. В 1884 г. в статье "В чем моя вера?" он писал: "Жизнь есть жизнь, и ею надо воспользоваться как можно лучше. Жить для себя одного неразумно. И потому с тех пор, как есть люди, они отыскивают для жизни цели вне себя: живут для своего ребенка, для семьи, для народа, для человечества, для всего, что не умирает с личной жизнью". /23, 399/ Несколько выше в той же статье фигурирует "...борьба между стремлением к жизни животной и жизни разумной, которая лежит в душе каждого человека и составляет сущность жизни каждого". В 1888 г. в письме к П.И. Бирюкову: "...мне думается, что высшее доступное человеку благо жизни это то, когда его личное стремление влечет его к любовной деятельности, т.е. к такой, цель которой не я, а другие... И это состояние бывает /сколько я знаю/ только в двух случаях: в любимой работе, нужной и разумной, и в любви к избранным лицам, в деятельности для них, нужной и разумной". /64, 161/ Отметим, что в этом письме звучит мотив не самоусовершенствования, но активной и разумной деятельности человека на благо других людей. В 1900 г. в письме А.В. Власову "волю бога" Толстой трактует как заключение разума: "Воля же эта, как нам говорит разум, в том, чтобы мы любили друг друга и поступали с другими так, как хотим, чтобы другие поступали с нами". /72, 319/ Выше в том же письме: "Дорого мне в вашем рассуждении то, что вы ставите во главу угла все то, что и должно стоять во главе всего, а именно разум человеческий который старше всех книг и библий, от которого и произошли все библии... и который дан каждому из нас не через Моисея или Христа, или апостолов, или через церковь, а прямо от Бога". И далее там же: "Прежде всего надо верить в разум, а потом уже отбирать из писаний - и еврейских, и христианских, и магометанских, и буддийских, и китайских, и светских современных - все, что согласно с разумом и откидывать все, что не согласно с ним". Как видим, места для бога остается уже не так много - разум человека становится с ним рядом, познает его "волю" в интересах жизни /"...ею надо воспользоваться как можно лучше"/. Отсюда недалеко до сомнения в необходимости предполагать существование бога вообще. И действительно, в 1900 г. Толстой записывает в дневнике: "Как-то спросил себя: верю ли я? Точно ли верю в то, что смысл жизни в исполнении воли Бога, воля же в увеличении любви /согласия/ в себе и мире... И невольно ответил, что не верю так, в этой определенной форме. Во что же я верю? - спросил я. И искренне ответил, что верю в то, что надо быть добрым: смиряться, прощать, любить. В это верю всем существом". /54, 38/ Сомнение, по-видимому, не покидало Толстого до конца жизни. В дневнике за 1908 г. появляется такая запись: "Нынче, лежа в постели, утром пережил давно не переживавшееся чувство сомнения во всем. В конце концов остается все-таки одно: добро, любовь - то благо, которое никто отнять не может". /56, 116/ С опорой ли на веру в бога /"...которого понимаю как дух, как любовь, как начало всего..." - ответ синоду/, или на разум человека, отвечающий его естественному стремлению к счастью, или в сомнении между ними, Толстой остается неизменно верен убеждению, что смысл жизни человека, счастье и спокойствие его - в любви к другим людям, в делании им добра. Часть II. ЧЕЛОВЕК И ОБЩЕСТВО I. Государство Главным злом современного ему общественного устройства, Толстой считал государство, государственную власть, любую - от монархии и деспотии до республики: "Много было жестоких и губительных суеверий: и человеческие жертвы, и инквизиции, и костры, но не было более жестокого и губительного, как суеверие отечества - государства. Есть связь одного языка, одних обычаев, как например, связь русских с русскими, где бы они ни были, в Америке, Турции, Галиции и англо-саксонцев с англо-саксонцами в Америке, в Англии, в Австралии; и есть связь, соединяющая людей, живущих на общей земле: сельская община или даже собрание общин, управляемых свободно установленными правилами жителей; но ни та, ни другая связь не имеет ничего общего с насильственной связью государства, требующего при рождении человека его повиновения законам государства. В этом ужасное суеверие. Суеверие в том, что людей уверяют, и люди сами уверяются, что искусственно составленное и удерживаемое насилием соединение есть необходимое условие существования людей, тогда как это соединение есть только насилие, выгодное тем, кто совершает его". Из дневника, 1905 /55,165/ Толстой утверждает, что государство, с его насильственным, основанным на угрозе телесного наказания, казни или лишения свободы подчинением граждан государственным законам и распоряжениям, было необходимо лишь в дохристианскую эпоху. В те далекие времена главным источником обогащения целых народов были истребительные войны, когда население поголовно уничтожалось или угонялось в рабство, города и селения предавались огню, а скот и имущество побежденных становились добычей победителей. Для организации отпора такому нашествию /как и для самого нашествия/ нужна была централизованная система власти, позволявшая осуществить всеобщую военную мобилизацию горожан. Обязательной особенностью этой государственной системы было обложение подданных налогами, что давало возможность содержать постоянную армию, создавать запасы оружия, осуществлять строительство крепостей, военного флота и проч. Так возникли египетское царство, восточные деспотии, греческие города и римская империя. В средние века развитие земледелия, ремесел, торговли и отказ от использования мало эффективного рабского труда сделали истребительные войны ненужными для народов. Крупные империи и государства стали распадаться на мелкие феодальные княжества, в которых сюзерен и его военная дружина брали на себя функцию защиты земледельцев и торговцев от грабителей, а вассалы, естественно связанные с феодалом местом своего жительства, по добровольному соглашению отдавали ему часть продукции своего труда. Однако наряду с этими объективными, действовали и субъективные факторы. Среди феодалов выдвигались корыстные и властолюбивые люди, неудовлетворенные достатком и властью, которыми они пользовались в своих ограниченных владениях. Военные дружины и наемников они использовали для отнятия власти у феодалов-соседей, подчинения и обложения данью их подданных. Феодальная раздробленность вновь уступала место крупным государствам - царствам и королевствам, с той существенной разницей, что эти насильственные объединения возникали уже не в интересах народов, а ради удовлетворения корысти и стремления к власти царей, королей, а впоследствии диктаторов, президентов, премьеров и того, захватившего фактическую власть, меньшинства населения, которому они служили. По самому существу этого процесса государственная власть оказывалась в руках людей безнравственных. Толстой пишет: "Я старался показать, что во всяком обществе людей всегда есть люди властолюбивые, бессовестные, жестокие, готовые для своей выгоды совершать всякого рода насилия, грабежи, убийства; и что в обществе без правительства эти люди будут разбойниками... В обществе же, управляемом насильнической властью, эти самые люди захватят власть и будут пользоваться ею" "Конец века". 1905 /36, 254/ Не ограничиваясь прямым насилием, государственная власть старалась завоевать и популярность, добровольную поддержку своих подчиненных. Для того она всегда представляла себя благодетельной, заботящейся об интересах всех граждан государства. Однако... "...по мере того, как власть достигала все большей и большей степени силы, она все более и более обнаруживала свою несостоятельность: все более и более становилось внутреннее противоречие, заключающееся в понятии благодетельной власти и насилия, составляющего сущность всякой власти; становилось очевидным, что власть, для того, чтобы быть благодетельной, долженствующая быть в руках самых лучших людей, находилась всегда в руках худших людей, так как лучшие люди по самому свойству власти, состоящему в употреблении насилия над ближним, не могли желать власти и потому никогда не приобретали и не удерживали ее". "К политическим деятелям", 1903 /35, 204/ Государственная власть утверждает, что она необходима для защиты граждан от угрозы военного нападения извне, т.е. для выполнения этой основной функции, которая обусловила возникновение государств в древности. Обман здесь состоит в том, что в любом народе люди, занятые своим повседневным трудом, не желают ни на кого нападать. Войны начинают и провоцируют в своих интересах правящие классы и послушные им правительства - всегда прячущие свою агрессивность под маской миролюбия и необходимости обороны. Любое правительство по сущности своей является милитаристским: "Правительства для того, чтоб существовать, должны защищать свой народ от нападения других народов; но ни один народ не хочет нападать и не нападает на другой, и потому правительства не только не желают мира, но старательно возбуждают ненависть к себе других народов... уверяют свой народ, что он в опасности и нужно защищаться". "Патриотизм и правительство", 1900 /90, 434/ и поэтому: "...не может быть достигнут мир народов между собой разумным путем, конвенциями, арбитрацией до тех пор, пока будет существовать подчинение народов правительствам, которое всегда неразумно и всегда пагубно". "Христианство и патриотизм", 1894 /39, 66/ Покорность людей власти правительств основана на их разобщенности перед лицом насилия государственной власти. Толстой пишет: "Все дело в том, чтобы устранить то, что разобщает людей, и поставить на это место то, что соединяет их. Разобщает же людей всякая внешняя, насильственная форма правления..." "Об общественном движении в России",1905 /36, 165/ Оценивая таким образом пагубную роль государства, Толстой не усматривает принципиальной разницы между деспотией и современной ему парламентской системой: "Обман состоит в том, что посредством сложного устройство выборов... людям известного народа внушается, что... они делаются участниками правительственной власти и потому, повинуясь правительству, повинуются сами себе и потому будто бы свободны... А между тем действия и распоряжения правительства таких мнимо самоуправляющихся народов, обуславливаемые сложной борьбой партий и интриг, борьбой честолюбия и корыстолюбия, так же мало зависят от воли и желания всего народа, как и действия и распоряжения самых деспотических правительств". "Конец века", 1905 /36, 245/ Не большей симпатией пользуются у Толстого и социалисты-революционеры: "То же, что большинство революционеров выставляет новой основой жизни социалистическое устройство, которое может быть достигнуто только самым жестоким насилием и которое, если бы когда-нибудь и было достигнуто, лишило бы людей последних остатков свободы, показывает только то, что у людей этих нет никаких новых основ жизни". "Конец века", 1905 /36, 260/ Учение социализма Толстой считает ложным, утопическим: "Они уверяют себя, что посредством того же насилия, которое привело их к их гибельному положению, сделается еще и то, что среди людей, стремящихся к наибольшему материальному, животному благу, как-то сами собой, под влиянием учения социализма, вдруг явятся люди, которые, обладая властью, но не развращаясь ею, установят такую жизнь, при которой люди, привыкшие к жадной, эгоистической борьбе за свои выгоды, вдруг сделаются самоотверженными и все будут вместе на общую пользу работать и всем равно пользоваться" "О значении русской революции", 1906 /36, 330/ 2. Столпы государства - армия и патриотизм Насильственная власть государства издревле и до наших дней опирается на силу, способную удержать в повиновении, а в случае бунта - усмирить, покарать большинство народа. Это - полиция и армия. В конечном счете именно армия - дисциплинированная, хорошо вооруженная и полностью изолированная от гражданского населения сила. Толстой пишет: "Основная же причина того, что миллионы рабочих людей живут и работают по воле меньшинства, - не в том, что меньшинство это захватило землю, орудия производства и берет подати, а в том, что оно может это делать, - что есть насилие, есть войско, которое находится в руках меньшинства, и готовое убивать тех, которые не хотят исполнить волю этого меньшинства". "Неужели это так надо?", 1900 /34, 228/ Поэтому главным предметом заботы любой государственной власти является армия, ее организация, оснащение, а главное - обеспечение ее безусловного повиновения: "...правительства, понимая, что главная их сила в войске, так организовали его комплектование и дисциплину, что никакая пропаганда в народе не может вырвать войско из рук правительства... Двадцатилетние мальчики, которые набираются на службу и воспитаны в ложном, церковном или материалистическом и притом патриотическом духе, не могут отказаться от службы, как не могут не повиноваться дети, когда их посылают в школу. Поступив же на службу, эти юноши, каких бы они не были убеждений, благодаря веками выработанной искусной дисциплине, в один год переделываются неизбежно в покорные орудия власти". "К политическим деятелям", 1903 /35. 203/ Правительства создают то, что Толстой называет "кругом насилия": "Устрашение, подкуп, гипнотизация приводят людей к тому, что они идут в солдаты; солдаты же дают власть и возможность казнить людей и обирать их /подкупая на эти деньги чиновников/, и гипнотизировать, и вербовать их в те самые солдаты, которые дают власть делать все это". "Царство божье внутри вас", 1893 /28, 155/ Термином "гипнотизация" Толстой обозначает систему формирования суеверия необходимости государства. Здесь и государственная религия, и воспитание патриотизма, и подавление просвещения и, в дополнение к ним, средства отвлечения сознания людей: алкоголь, зрелища, увеселения. Таким образом первое назначение армии - обеспечение власти правительства над своим народом. Но сильная армия, естественно, соблазняет правителей в угоду своим интересам /в том числе для оправдания подавления свободы граждан/ и к внешней агрессии. Эти две сферы использования военной силы взаимосвязаны и укрепляют друг друга: "Деспотизм правительства всегда увеличивается по мере увеличения и усиления войск и успехов внешних, и агрессивность правительства увеличивается по мере усиления внутреннего деспотизма". "Царство божье внутри вас", 1893 /28, 138/ "Круг насилия", на который опирается государственная власть, скрепляется чувством патриотизма. Им оправдывается воинственность правительства, создание и содержание войска. Патриотизм легко находит отклик в психологии народных масс и настойчиво воспитывается в них правительствами. Поэтому разоблачению обмана патриотизма Толстой посвящает две большие статьи, из которых мы процитируем несколько фрагментов. Из статьи "Патриотизма и правительство", опубликованной /за границей/ в 1900 г.: "...патриотизм, под влиянием которого находится большинство людей нашего времени и от которого так жестоко страдает человечество... есть очень определенное чувство предпочтения своего народа или государства всем другим народам или государствам и потому желание этому народу или государству наибольшего благосостояния и могущества, которые могут быть приобретены и всегда приобретаются только в ущерб благосостояния и могущества других народов или государств..." /90, 426/ "В руках правящих классов войско, деньги, школа, религия, пресса. В школах они разжигают в детях патриотизм историями, описывая свой народ лучшим из всех народов и всегда правым; во взрослых разжигают это же чувство зрелищами, торжествами, памятниками, патриотической лживой прессой; главное разжигают патриотизм тем, что совершая всякого рода несправедливости и жестокости против других народов, возбуждают в них вражду к своему народу, и потом этой-то враждой пользуются для возбуждения вражды в своем народе". /с. 431/ Из статьи "Христианство и патриотизм", 1894 г.: "То, что называется патриотизмом в наше время, есть только, с одной стороны, известное настроение, постоянно производимое и поддерживаемое в народах школой, религией, подкупной прессой в нужном для правительства направлении, с другой - временное, производимое исключительными средствами правящими классами, возбуждение низших по нравственному и умственному даже уровню людей народа, которое выдается потом за постоянное выражение воли всего народа..." /39, 60/ "Патриотизм... есть не что иное для правителей, как орудие для достижения властолюбивых и корыстных целей, а для управляемых - отречение от человеческого достоинства, разума, совести и рабское подчинение себя тем, кто во власти". /с. 65/ "Чем труднее удержать свою власть, тем с все большим количеством людей правительство делится ею... ученые и даже художники, и в особенности писатели, журналисты. И все эти лица сознательно и бессознательно распространяют обман патриотизма, необходимый им для удержания своего выгодного положения... и народ, настолько задавленный трудом, что не имеет ни времени, ни возможности понять значение и проверить справедливость тех понятий, которые внушаются ему, и тех требований, которые во имя его блага предъявляются ему, безропотно покоряется им". /с. 68/ "Люди же из народа, освобождающиеся от неустанного труда и образовывающиеся,... подвергаются такому усиленному воздействию угроз, подкупа и гипнотизации правительств, что почти без исключения тотчас переходят на сторону правительств и, поступая в выгодные и хорошо оплачиваемые должности... становятся участниками распространения того обмана, который губит их собратий... И обманывают они не макиавелически, не с сознанием производимого ими обмана, но большей частью с наивной уверенностью, что они делают что-то доброе и возвышенное, в чем их постоянно поддерживает сочувствие и одобрение всех окружающих их". /с. 69/ А между тем ничто не наносит обществу такого вреда, как ложь, обман, лицемерие: "Развращает, озлобляет, озверяет и потому разъединяет людей не воровство, не грабеж, не убийство, не блуд, не подлоги, а ложь, та особенная ложь лицемерия, которая уничтожает в сознании людей различие между добром и злом, лишает их того, что составляет сущность истинной человеческой жизни, и потому стоит на пути всякого совершенствования людей..." "Царство божье внутри вас", 1893 /28, 272/ Патриотизм является одним из самых действенных и коварных способов обмана людей и этот обман обязательно должен быть рассеян, ибо: "Патриотизм уже не представляет людям никакого, кроме самого ужасного будущего; братство же народов составляет тот общий идеал, который все более и более становится понятным и желательным человечеству..." "Христианство и патриотизм", 1894 /39, 73/ Все это дает автору "Войны и мира" смелость написать в 1900 г. категорически и бескомпромиссно: "Для уничтожения правительств нужно только одно: нужно, чтобы люди поняли, что чувство патриотизма, которое одно поддерживает это орудие насилия, есть чувство грубое, вредное, стыдное и дурное, а главное - безнравственное". "Патриотизма и правительство", 1900 /90, 437/ 3. Возможно ли общество без государства? Итак, Толстой считает необходимым упразднить государство, ликвидировать централизованную власть правительства. Оставим пока в стороне вопрос о том, как он предлагает добиваться этого, и посмотрим, может ли существовать общество без государства. Предположим даже, что правительства исчезли одновременно во всех странах и потому угрозы нападения извне не существует. Что за общественное устройство может придти на смену государству? Многонациональные объединения в отсутствии центральной власти, возможно, распадутся, но связь людей, говорящих на одном языке, традиционные экономические и культурные связи, консолидирующие каждый народ, должны остаться. Для упорядочения этих связей нужны признанные всеми правила взаимоотношения людей - законы, способы разрешения возможных конфликтов, т.е. суд, необходима организация финансов, транспорта, средств связи, общественных работ, обмена информацией, народного образования и т.п. Наконец, надо обеспечить безопасность граждан, защиту их личной свободы и имущества от посягательства преступных элементов, т.е. нужна полиция. Не означает ли все это необходимость государственного устройства и центрального, обладающего определенной властью правительства? Толстой так не считает: "Говорят, что без правительств не будет тех учреждений: просветительных, воспитательных, общественных, которые нужны для всех. Но почему же предполагать это? Почему думать, что неправительственные люди не сумеют сами для себя устроить свою жизнь так же хорошо, как ее устраивают не для себя, а для других правительственные люди? Мы видим, напротив, что в самых разнообразных случаях жизни в наше время люди устраивают сами свою жизнь без сравнения лучше, чем ее устраивают для них правящие ими люди. Люди без всякого вмешательства правительства, и часто несмотря на вмешательство правительства, составляют всякого рода общественные предприятия - союзы рабочих, кооперативные общества, компании железных дорог, артели, синдикаты. Если для общественного дела нужны сборы, то почему же думать, что без насилия свободные люди не сумеют добровольно собрать нужные средства и учредить все то, что учреждается посредством податей, если только эти учреждения для всех полезны? Почему думать, что не могут быть суды без насилия? Суд людей, которым доверяют судящиеся, всегда был и будет и не нуждается в насилии. Мы так извращены долгим рабством, что не можем себе представить управление без насилия. Но это неправда. Русские общины, переселяясь в отдаленные края, где наше правительство не вмешивается в их жизнь, устраивают сами свои сборы, свое управление, свой суд, свою полицию и всегда благоденствуют до тех пор, пока правительственное насилие не вмешивается в их управление". "Единое на потребу. О государственной власти", 1905 /36, 186/ Возможность свободной общественной организации Толстой мыслил себе отнюдь не только в локально ограниченных масштабах общины: "Весьма вероятно, что общины эти не будут жить обособленно и войдут между собой, вследствие единства экономических, племенных или религиозных условий, в новые свободные соединения, но совершенно иные, чем прежние - государственные, основанные на насилии". "Конец века", 1905 /36, 263/ Итак, Толстой полагает, что основанную на насилии государственную власть может заменить развернутая в масштабе целого народа общественная, как бы мы теперь сказали, самодеятельная организация. Возможно ли это? Какие формы примет такая организация? Будут ли ее граждане выполнять общественные, в том числе полицейские и судебные, функции поочередно, в порядке своего рода дежурства, на время которого общество будет брать их на свое содержание? Или же необходимость определенной профессиональной подготовки заставит создать некую, более или менее стабильную, общественную структуру, в первую очередь региональную, находящуюся под действенным контролем общества? Как гарантировать, что эта структура не станет над обществом? Толстой не предлагает конкретных рецептов и схем. Он пишет: "Условия нового строя жизни не могут быть известны нам, потому что они должны быть выработаны нами же. Только в этом и жизнь, чтобы познавать неизвестное и сообразовывать с этим новым познаванием свою деятельность". "Царство божье внутри вас", 1893 /28, 208/ и спустя тридцать лет, уже в конце жизни: "...люди и общества идут к неведомому не переставая, изменяясь не вследствие составления рассудочных планов некоторых людей о том, каково должно быть это изменение, а вследствие вложенного во всех людей стремления приближения к нравственному совершенству, достигаемому бесконечно разнообразной деятельностью миллионов и миллионов человеческих жизней. И потому те условия, в которые станут между собой люди, те формы, в которые сложится общество людей, зависят только от внутренних свойств людей, а никак не от предвидения людьми той или иной формы жизни, в которую им желательно сложиться". "О значении русской революции", 1906 /36, 353/ Интересно отметить, что отрицая, как мы увидим ниже, все виды общественной деятельности и политической борьбы, направленной на заранее определенное переустройство общества, Толстой в конце жизни очень сочувственно относится к возникавшей в то время в России кооперации: "Кооперативная деятельность, - учреждение кооперативов, участие в них, - есть единственная общественная деятельность, в которой в наше время может участвовать нравственный, уважающий себя человек". Из письма проф. Тотомианцу, 1910 /81, 66/ Заметим в скобках, что в качестве одной из моделей массовой неправительственной организации в наше время наверное можно было бы рассмотреть профсоюзные организации на Западе. Зачатки такой организации можно усмотреть и в самодеятельных, пока что в нашей стране очень ограниченных, товариществах, как, например, КСП /клуб студенческой песни/. И не этих ли свободных форм общественной организации инстинктивно ищет наша молодежь в столь популярных у нее самодеятельных туристских походах? Из цитированного выше отрывка видно, что Толстой допускает существование в обществе без государства институтов полиции и суда, а следовательно насилия - хотя бы в интересах самозащиты общества от преступных элементов. А как же с христианской заповедью непротивления злу насилием? Еще в 1890 г. Толстой писал: "...вместо того, чтобы понимать что сказано: злом или насилием не противься злу или насилию, понимается /мне даже кажется нарочно/, что сказано: не противься злу, т.е. потакай злу, будь к нему равнодушен, тогда как противиться злу, бороться с ним есть единственная внешняя задача христианства, и что правилом о непротивлении злу сказано каким образом бороться со злом самым успешным образом. Сказано: вы привыкли бороться со злом насилием, отплатой. Это нехорошее, дурное средство. Самое лучшее средство - не отплатой, а добром". Из письма одному из друзей /по биогр. - Бирюкова/ Это, по-видимому, следует понимать так. Наиболее эффективный, дающий необратимые результаты способ искоренения зла - не наказание, а воспитание, убеждение, основанное на добром отношении к людям. Однако в качестве переходной меры Толстой допускает насилие, но не как возмездие, а лишь как средство ограничения возможности зла. Замена насилия воспитанием произойдет постепенно: "Принцип непротивления злу насилием, состоящий в замене грубой силы убеждением, может быть только свободно принят. И в той мере, в какой он свободно принимается людьми и прилагается к жизни, т.е. в той мере, в которой люди отрекаются от насилия и устанавливают свои отношения на разумном убеждении, - только в той мере и совершается истинный прогресс в жизни человечества". Из предисловия к биографии Гаррисона, 1904 /36, 99/ Но что значит "свободно принят"? Что такое свобода в общественном понимании этого слова? Может ли человек, живя в обществе, быть свободным и при этом не стеснять свободу других людей? Необходимость определенного ограничения личной свободы в интересах общества очевидна. Вопрос в том, что обуславливает это ограничение. Если закон, угрожающий наказанием, то это, по мнению Толстого, не свобода. Он верит в возможность добровольного, разумного самоограничения: "Для того, чтобы люди могли жить общей жизнью, не угнетая одни других, нужны не учреждения, поддерживаемые силою, а такое нравственное состояние людей, при котором люди по внутреннему убеждению, а не по принуждению, поступали бы с другими так, как они хотят, чтобы поступали с ними". "К политическим деятелям", 1903 /35, 210/ В понятие свободы Толстой вкладывает совсем иной смысл, чем революционеры: "Под свободой революционеры понимают то же, что под этим словом разумеют и те правительства, с которыми они борятся, а именно: огражденное законом /закон же утверждается насилием/ право каждого делать то, что не нарушает свободу других... или, строго и точно выражаясь, свобода по этому определению, есть одинаковое для всех, под страхом наказания, запрещение совершения поступков, нарушающих то, что признано правом людей. И потому то, что по этому определению считается свободой, есть в большей мере случаев нарушение свободы людей..." Толстой утверждает, что... "Свобода есть отсутствие стеснения. Свободен человек только тогда, когда никто не воспрещает ему известные поступки под угрозой насилия... Истинно свободны могут быть люди только тогда, когда они все одинаково убеждены в бесполезности, незаконности насилия и подчиняются установленным правилам не вследствие насилия или угрозы его, а вследствие разумного убеждения". Предисловие к статье В.Г. Черткова "О революции", 1904 /36, 152/ И начинается свобода с познания и признания истины: "Человек, не свободный в своих поступках, всегда чувствует себя свободным в том, что служит причиной его поступков, - в признании или непризнании истины". "Царство божье внутри вас", 1893 /28, 279/ 4. Необходимость религии В только что цитированных отрывках Толстой говорит о том, что люди смогут построить истинно свободное общество только тогда, когда все они будут "одинаково убеждены" в правильности некоторых основных принципов. Но как возникнет такое всеобщее разумное убеждение, такое высокое и доминирующее нравственное состояние людей? Быть может из осознания ими их общих интересов, общего блага? В это Толстой не верит: "...власть может быть уничтожена только разумным сознанием людей. Но в чем должно состоять это сознание? Анархисты полагают, что это сознание может быть основано на соображениях об общем благе, справедливости, прогрессе или личном интересе людей. Но, не говоря уже о том, что все эти основы несогласны между собой, самые определения того, в чем состоит общее благо, справедливость, прогресс или личный интерес, понимается людьми бесконечно разнообразно. Поэтому невозможно предполагать, чтобы люди, несогласные между собой и различно понимающие те основы, во имя которых они противятся власти, могли бы уничтожить столь твердо установленную и искусно защищающую себя власть. Предположение же о том, что соображения об общем благе, справедливости или законе прогресса могут быть достаточны для того, чтобы люди, освободившись от власти, но не имеющие никакой причины для того, чтобы жертвовать своим личным благом благу общему, сложились бы в справедливые, не нарушающие взаимную свободу условия, еще более неосновательно". "К политическим деятелям", 1903 /35, 207/ Так как же, все таки, могут возникнуть одинаковая убежденность и высокое нравственное состояние людей? Толстой считает, что они могут возникнуть на основе одинакового для всех личного понимания каждым человеком смысла жизни и его места в ней, из которого вытекает и его нравственная позиция. Это понимание Толстой называет религией. Оно шире, чем вера, например, вера в бога, хотя может и включать ее. По определению Толстого: "Религия есть известное, установленное человеком отношение своей отдельной личности к бесконечному миру или началу его. Нравственность же есть всегдашнее руководство жизни, вытекающее из этого отношения". "Религия и нравственность", 1893 /39, 26/ Если эта религия такова, что из нее естественно вытекает свободное сообщество людей, то такое сообщество приобретает прочный фундамент: "Только бы люди, желающие служить... своим ближним, поняли, что человечество движется не животными требованиями, а духовными силами, и что главная движущая человечество сила есть религия, т.е. определение смысла жизни и вследствие этого смысла различение хорошего от дурного и важного от неважного". "Неужели это так надо?", 1900 /34, 237/ Если все члены общества, а в мыслимом пределе - все люди на земле или, хотя бы, большинство людей, лично для себя принимают одну и ту же религию, то она становится общественной или даже общечеловеческой религией - общим для всех жизнепониманием: "...человечеству нельзя уже, при совершившихся разнообразных изменениях: и густоты населения, и установившегося общения между разными народами, и усовершенствования способов борьбы с природой, и накопления знаний, - продолжать понимать жизнь по-прежнему, а необходимо установить новое жизнепонимание, из которого вытекла бы и деятельность, соответствующая тому новому состоянию, в которое оно вступило или вступает... Установление этого, свойственного человечеству в тех новых условиях, в которые оно вступает, жизнепонимания и вытекающей из него деятельности и есть то, что называется религия. И потому религия... не есть... явление, когда-то сопутствовавшее развитию человечества, но потом пережитое им, а есть всегда присущее жизни человечества явление, и в наше время столь же неизбежно присущее, как во всякое другое время... религия всегда есть определение деятельности будущего, а не прошедшего". "Царство божье внутри вас", 1893 /28, 68/ Таким образом главной задаче человечества, и в первую очередь, его мыслящей, просвещенной части, является выработка и распространение нового жизнепонимания - новой религии: "Для того, чтобы люди нашего времени одинаково поставили себе вопрос о смысле жизни и одинаково ответили на него, нужно только людям, считающим себя просвещенными, перестать думать и внушать другим поколениям, что религия есть атавизм, пережиток прошедшего дикого состояния, и что для хорошей жизни людей достаточно распространения образования, то есть самых разнообразных знаний, которые как-то приведут людей к справедливости и нравственной жизни, а понять, что для доброй жизни людей необходима религия". "Одумайтесь", 1904 /36, 127/ Потребность в религии более или менее ощущается всеми, но, как это всегда бывало в истории, должны найтись люди, которые сумеют ответить на эту потребность - сформулировать основные положения новой религии: "Сущность религии в свойстве людей пророчески предвидеть и указывать тот путь жизни, по которому должно идти человечество... Свойство этого провидения... в большей или меньшей степени обще всем людям, но всегда во все времена были люди, в которых это свойство проявлялось с особенной силой, и люди эти ясно и точно выражали то, что смутно чувствовали все люди, и устанавливали новое понимание жизни, из которого вытекала иная, чем прежняя, деятельность на многие сотни и тысячи лет". "Царство божье внутри вас", 1893 /28, 69/ Без религии, без общего для всех гуманистического жизнепонимания, технический прогресс человечества может оказаться для него гибельным. Эта мысль, высказанная Толстым 80 лет назад, звучит пророчеством: "Лишенные религии люди, обладая огромной властью над силами природы, подобны детям, которым дали бы для игры порох или гремучий газ. Глядя на то могущество, которым пользуются люди нашего времени, и на то, как они употребляют его, чувствуется, что по степени своего нравственного развития люди не имеют права не только на пользование железными дорогами, паром, электричеством, телефоном, фотографиями, беспроволочными телеграфами, но даже простым искусством обработки железа и стали, потому что все эти усовершенствования и искусства они употребляют только на удовлетворение своих похотей, на забавы, разврат и истребление друг друга. Что же делать? Отбросить все те усовершенствования жизни, все то могущество, которое приобрело человечество? Забыть то, что оно узнало? Невозможно. Как ни зловредно употребляются эти умственные приобретения, они все-таки приобретения и люди не могут забыть их. Изменить те соединения народов, которые образовывались веками и установить новые? Придумать такие новые учреждения, которые помешали бы меньши