, тeмъ болeе, что по командировкe я долженъ объeхать шесть мeстъ... И Юрой сразу же послe истеченiя срока его командировки не заинтересуется никто... Въ среднемъ -- недeля намъ обезпечена. За эту недeлю верстъ минимумъ сто мы пройдемъ, считая, конечно, по воздушной линiи... Да, хорошо въ общемъ вышло... Никакихъ недреманныхъ очей и никакихъ таинственныхъ дядей изъ третьяго отдeла... Выскочили!... Однако, лагерь все-таки былъ еще слишкомъ близко. Какъ мы ни были утомлены, мы прошли еще около часу на западъ, набрели на глубокую и довольно широкую внизу расщелину, по дну которой переливался маленькiй ручеекъ, и съ чувствомъ великаго облегченiя сгрузили наши рюкзаки. Юра молнiеносно раздeлся, влeзъ въ какой-то омутокъ ручья и сталъ смывать съ себя потъ и грязь. Я сдeлалъ то же -- раздeлся и влeзъ въ воду; я отъ пота былъ мокрымъ весь, съ ногъ до головы. -- А ну-ка, Ва, повернись, что это у тебя такое? -- вдругъ спросилъ Юра, и въ голосe его было безпокойство. Я повернулся спиной... -- Ахъ, чортъ возьми... И какъ же ты этого не замeтилъ?.. У тебя на поясницe -- сплошная рана... Я провелъ ладонью по поясницe. Ладонь оказалась въ крови, и по обeимъ сторонамъ позвоночника кожа была сорвана до мышцъ. Но никакой боли я не почувствовалъ раньше, не чувствовалъ и теперь. Юра укоризненно суетился, обмывая рану, прижигая ее iодомъ {463} и окручивая мою поясницу бинтомъ -- медикаментами на дорогу мы были снабжены не плохо -- все по тому же "блату". Освидeтельствовали рюкзакъ. Оказалось, что въ спeшкe нашего тайника я ухитрился уложить огромный кусокъ торгсиновскаго сала такъ, что острое ребро его подошвенной кожи во все время хода било меня по поясницe, но въ возбужденiи этихъ часовъ я ничего не чувствовалъ. Да и сейчасъ это казалось мнe такой мелочью, о которой не стоитъ и говорить. Разложили костеръ изъ самыхъ сухихъ вeтокъ, чтобы не было дыма, поставили на костеръ кастрюлю съ гречневой кашей и съ основательнымъ кускомъ сала. Произвели тщательную ревизiю нашего багажа, безпощадно выкидывая все то, безъ чего можно было обойтись, -- мыло, зубныя щетки, лишнiя трусики... Оставалось все-таки пудовъ около семи... Юра со сладострастiемъ запустилъ ложку въ кастрюлю съ кашей. -- Знаешь, Ватикъ, ей Богу, не плохо... Юрe было очень весело. Впрочемъ, весело было и мнe. Поeвъ, Юра съ наслажденiемъ растянулся во всю свою длину и сталъ смотрeть въ яркое, лeтнее небо. Я попробовалъ сдeлать то же самое, легъ на спину -- и тогда къ поясницe словно кто-то прикоснулся раскаленнымъ желeзомъ. Я выругался и перевернулся на животъ. Какъ это я теперь буду тащить свой рюкзакъ? Отдохнули. Я переконструировалъ ремни рюкзака такъ, чтобы его нижнiй край не доставалъ до поясницы. Вышло плохо. Грузъ въ четыре пуда, помeщенный почти на шеe, создавалъ очень неустойчивое положенiе -- центръ тяжести былъ слишкомъ высоко, и по камнямъ гранитныхъ розсыпей приходилось идти, какъ по канату. Мы отошли версту отъ мeста нашего привала и стали устраиваться на ночлегъ. Выбрали густую кучу кустарника на вершинe какого-то холма, разостлали на землe одинъ плащъ, прикрылись другимъ, надeли накомарники и улеглись въ надеждe, послe столь утомительнаго и богатаго переживанiями дня, поспать въ полное свое удовольствiе. Но со сномъ не вышло ничего. Миллiоны комаровъ, весьма разнообразныхъ по калибру, но совершенно одинаковыхъ по характеру опустились на насъ плотной густой массой. Эта мелкая сволочь залeзала въ мельчайшiя щели одежды, набивалась въ уши и въ носъ, миллiонами противныхъ голосовъ жужжала надъ нашими лицами. Мнe тогда казалось, что въ такихъ условiяхъ жить вообще нельзя и нельзя идти, нельзя спать... Черезъ нeсколько дней мы этой сволочи почти не замeчали -- ко всему привыкаетъ человeкъ -- и пришли въ Финляндiю съ лицами, распухшими, какъ тeсто, поднявшееся на дрожжахъ. Такъ промучились почти всю ночь. Передъ разсвeтомъ оставили всякую надежду на сонъ, навьючили рюкзаки и двинулись дальше въ предразсвeтныхъ сумеркахъ по мокрой отъ росы травe. Выяснилось еще одно непредвидeнное неудобство. Черезъ нeсколько минутъ ходьбы брюки промокли насквозь, прилипли къ ногамъ и связывали каждый шагъ. Пришлось идти въ трусикахъ. {464} Невыспавшiеся и усталые, мы уныло брели по склону горы, вышли на какое-то покрытое туманомъ болото, перешли черезъ него, увязая по бедра въ хлюпающей жижe, снова поднялись на какой-то гребень. Солнце взошло, разогнало туманъ и комаровъ; внизу разстилалось крохотное озерко, такое спокойное, уютное и совсeмъ домашнее, словно нигдe въ мiрe не было лагерей... -- Въ сущности, теперь бы самое время поспать, -- сказалъ Юра. Забрались въ кусты, разложили плащъ. Юра посмотрeлъ на меня взоромъ какого-то открывателя Америки. -- А вeдь, оказывается, все-таки драпанули, чортъ его дери... -- Не кажи гопъ, пока не перескочилъ... -- Перескочимъ. А ей-Богу, хорошо. Если бы еще по двухстволкe, да по парабеллюму... вотъ была бы жизнь. ПОРЯДОКЪ ДНЯ Шли мы такъ. Просыпались передъ разсвeтомъ, кипятили чай, шли до 11 часовъ. Устраивали привалъ, варили кашу, гасили костеръ и, отойдя на версту, снова укладывались спать. На тeхъ мeстахъ, гдe раскладывались костры, мы не ложились никогда: дымъ и свeтъ костра могли быть замeчены, и какой-нибудь заблудшiй въ лeсахъ активистъ, вынюхивающiй бeглецовъ, или урка, ищущiй eды и паспорта, или приграничный мужикъ, отсeянный отъ всякихъ контръ-революцiонныхъ плевелъ и чающiй заработать куль муки, могли бы пойти на костеръ и застать насъ спящими. Вставали часовъ въ пять и снова шли до темноты. Снова привалъ съ кашей и ночлегъ. Съ ночными привалами было плохо. Какъ мы ни прижимались другъ къ другу, какъ мы ни укутывались всeмъ, что у насъ было, мокрый холодъ приполярной ночи пронизывалъ насквозь. Потомъ мы приноровились. Срeзывали ножами цeлыя полотнища моха и накрывались имъ. За воротъ забирались цeлые батальоны всякой насeкомой твари, хвои, комки земли, но было тепло. Нашъ суррогатъ карты въ первые же дни обнаружилъ свою полную несостоятельность. Рeки на картe и рeки въ натурe текли каждая по своему усмотрeнiю, безъ всякаго согласованiи съ совeтскими картографическими заведенiями. Впрочемъ, и досовeтскiя карты были не лучше. Для первой попытки нашего побeга въ 1932 году я раздобылъ трехверстки этого района. Такихъ трехверстокъ у меня было три варiанта: онe совпадали другъ съ другомъ только въ самыхъ общихъ чертахъ, и даже такая рeка, какъ Суна, на каждой изъ нихъ текла по особому. Но это насъ не смущало: мы дeйствовали по принципу нeкоего героя Джека Лондона: что бы тамъ ни случилось, держите прямо на западъ. Мы держали прямо на западъ. Одинъ изъ насъ шелъ впереди, провeряя направленiе или по солнцу, или по компасу, другой шелъ шагахъ въ двадцати сзади, выправляя мелкiя извилины пути. А этихъ извилинъ было очень много. Иногда въ {465} лабиринтахъ озеръ, болотъ и протоковъ приходилось дeлать самыя запутанныя петли и потомъ съ великимъ трудомъ возстанавливать затерянную прямую нашего маршрута. Въ результатe всeхъ этихъ предосторожностей -- а можетъ быть, и независимо отъ нихъ -- мы черезъ шестнадцать сутокъ петлистыхъ скитанiй по тайгe вышли точно въ намeченное мeсто. Ошибка верстъ въ тридцать къ сeверу или къ югу могла бы намъ дорого обойтись: на югe граница дeлала петлю, и мы, перейдя ее и двигаясь по прежнему на западъ, рисковали снова попасть на совeтскую территорiю и, слeдовательно, быть вынужденными перейти границу три раза. На троекратное везенье расчитывать было трудно. На сeверe же къ границe подходило стратегическое шоссе, на немъ стояло большое село Поросозеро, въ селe была пограничная комендатура, стояла большая пограничная часть, что-то вродe полка, и туда соваться не слeдовало. Дни шли однообразной чередой. Мы двигались медленно. И торопиться было некуда, и нужно было расчитывать свои силы такъ, чтобы тревога, встрeча, преслeдованiе никогда не могли бы захватить насъ уже выдохшимися, и, наконецъ, съ нашими рюкзаками особенной скорости развить было нельзя. Моя рана на спинe оказалась гораздо болeе мучительной, чeмъ я предполагалъ. Какъ я ни устраивался со своимъ рюкзакомъ, время отъ времени онъ все-таки сползалъ внизъ и срывалъ подживающую кожу. Послe долгихъ споровъ я принужденъ былъ переложить часть моего груза въ Юринъ рюкзакъ -- тогда на Юриной спинe оказалось четыре пуда, и Юра еле выволакивалъ свои ноги... ПЕРЕПРАВЫ Часъ за часомъ и день за днемъ повторялась приблизительно одна и та же послeдовательность: перепутанная и заваленная камнями чаща лeса на склонe горы, потомъ непроходимые завалы бурелома на ея вершинe, потомъ опять спускъ и лeсъ -- потомъ болото или озеро. И вотъ -- выйдемъ на опушку лeса -- и передъ нами на полверсты-версту шириной разстилается ржавое карельское болото, длинной полосой протянувшееся съ сeверо-запада на юго-востокъ -- въ направленiи основной массы карельскихъ хребтовъ... Утромъ -- въ туманe или вечеромъ -- въ сумеркахъ мы честно мeсили болотную жижу, иногда проваливаясь по поясъ, иногда переправляясь съ кочки на кочку и неизмeнно вспоминая при этомъ Бориса. Мы вдвоемъ -- и не страшно. Если бы одинъ изъ насъ провалился и сталъ тонуть въ болотe -- другой поможетъ. А каково Борису? Иногда, днемъ, приходилось эти болота обходить. Иногда, даже днемъ, когда ни вправо, ни влeво болоту и конца не было видно, мы переглядывались и перли "на Миколу Угодника". Тогда 500-700 метровъ нужно было пройти съ максимальной скоростью -- чтобы возможно меньше времени быть на открытомъ мeстe. Мы шли, увязая по колeна, проваливаясь по поясъ, пригибаясь къ землe, {466} тщательно используя для прикрытiя каждый кустикъ -- и выбирались на противоположный берегъ болота выдохшимися окончательно. Это были наиболeе опасные моменты нашего пути. Очень плохо было и съ переправами. На первую изъ нихъ мы натолкнулись поздно вечеромъ. Около часу шли въ густыхъ и высокихъ -- выше роста -- заросляхъ камыша. Заросли обрывались надъ берегомъ какой-то тихой и неширокой -- метровъ двадцать -- рeчки. Пощупали бродъ -- брода не было. Трехметровый шестъ уходилъ цeликомъ -- даже у берега, гдe на днe прощупывалось что-то склизкое и топкое. Потомъ мы сообразили, что это, въ сущности, и не былъ берегъ въ обычномъ пониманiи этого слова. Это былъ плавающiй слой мертваго камыша, перепутанныхъ корней, давно перегнившей травы -- зачатокъ будущаго торфяного болота. Прошли съ версту къ югу -- та же картина. Рeшили переправляться вплавь. Насобирали сучьевъ, связавъ нeчто вродe плотика -- веревки для этой цeли у насъ были припасены -- положили на него часть нашего багажа, я раздeлся; тучи комаровъ тотчасъ же облeпили меня густымъ слоемъ, вода была холодна, какъ ледъ, плотикъ еле держался на водe. Мнe пришлось сдeлать шесть рейсовъ туда и обратно, пока я не иззябъ окончательно до костей и пока не стемнeло совсeмъ. Потомъ переплылъ Юра, и оба мы, иззябшiе и окоченeвшiе, собрали свой багажъ и почти ощупью стали пробираться на сухое мeсто. Сухого мeста не было. Болото, камышъ, наполненныя водой ямы тянулись, казалось, безъ конца. Кое-гдe попадались провалы -- узкiя "окна" въ бездонную торфяную жижу. И идти было нельзя -- опасно, и не идти было нельзя -- замерзнемъ. Костра же развести и не изъ чего, и негдe. Наконецъ, взобрались на какой-то пригорокъ, окутанный тьмой и туманомъ. Разложили костеръ. Съ болота доносилось кряканье дикихъ утокъ, глухо шумeли сосны, ухала какая-то болотная нечисть -- но надъ карельской тайгой не было слышно ни одного человeчьяго звука. Туманъ надвинулся на наше мокрое становище, окутавъ ватной пеленой ближайшiя сосны; мнe казалось, что мы безнадежно и безвылазно затеряны въ безлюдьи таежной глуши и вотъ будемъ идти такъ день за днемъ, будемъ идти годы -- и не выйти намъ изъ лабиринта ржавыхъ болотъ, тумана, призрачныхъ береговъ и призрачнаго лeса... А лeсъ мeстами былъ, дeйствительно, какимъ-то призрачнымъ. Вотъ стоитъ сухой стволъ березы. Обопрешься о него рукой, и онъ разваливается въ мокрую плeсень. Иногда лежитъ по дорогe какой-то сваленный бурей гигантъ. Становишься на него ногой -- и нога уходитъ въ мягкую трухлявую гниль... Наломали еловыхъ вeтокъ, разложили на мокрой землe какое-то подобiе логова. Костеръ догоралъ. Туманъ и тьма надвинулись совсeмъ вплотную. Плотно прижались другъ къ другу, и я заснулъ тревожнымъ болотнымъ сномъ... Переправъ всего было восемь. Одна изъ нихъ была очень забавной: я въ первый разъ увидалъ, какъ Юра струсилъ. Яркимъ августовскимъ днемъ мы подошли къ тихой лeсной рeчушкe, метровъ въ пять ширины и метра полтора глубины. Черное {467} отъ спавшей хвои дно, абсолютно прозрачная вода. Невысокiе поросшiе ольшанникомъ берега обрывались прямо въ воду. Раздeваться и переходить рeчку въ бродъ не хотeлось. Прошли по берегу въ поискахъ болeе узкаго мeста. Нашли поваленную сосну, стволъ которой былъ перекинуть черезъ рeчку. Середина ствола прогнулась и его покрывали вода и тина. Юра рeшительно вскарабкался на стволъ и зашагалъ на ту сторону. -- Да ты возьми какую-нибудь палку опереться. -- А, ни черта! Дойдя до середины ствола, Юра вдругъ сдeлалъ нeсколько колебательныхъ движенiй тазомъ и руками и остановился, какъ завороженный. Мнe было ясно видно, какъ поблeднeло его лицо и судорожно сжались челюсти, какъ будто онъ увидалъ что-то страшное. Но на берегу не было видно никого, а глаза Юры были устремлены внизъ, въ воду. Что это, не утопленникъ ли тамъ? Но вода была прозрачна, и на днe не было ничего. Наконецъ, Юра сказалъ глухимъ и прерывающимся голосомъ: "Дай палку". Я протянулъ ему какую-то жердь. Юра, не глядя на нее, нащупалъ въ воздухe ея конецъ, оперся обо дно и вернулся на прежнiй берегъ. Лицо его было блeдно, а на лбу выступилъ потъ. -- Да что съ тобой? -- Скользко, -- сказалъ Юра глухо. Я не выдержалъ. Юра негодующе посмотрeлъ на меня: что тутъ смeяться? Но потомъ и на его лицe появилось слабое подобiе улыбки. -- Ну, и сдрейфилъ же я... -- То-есть, съ чего это? -- Какъ, съ чего? Упалъ бы въ воду -- отъ нашего сахара ни крошки бы не осталось. Слeдующая переправа носила менeе комическiй оттeнокъ. Раннимъ утромъ мы подошли къ высокому обрывистому берегу какой-то рeчки или протока. Противоположный берегъ, такой же крутой и обрывистый, виднeлся въ верстe отъ насъ, полускрытый полосами утренняго тумана. Мы пошли на сeверо-западъ въ надеждe найти болeе узкое мeсто для переправы. Часа черезъ два ходьбы мы увидeли, что рeка расширяется въ озеро -- версты въ двe шириной и версты три-четыре длиной. Въ самомъ отдаленномъ, сeверо-западномъ, углу озера виднeлась церковка, нeсколько строенiй и -- что было хуже всего -- виднeлся мостъ. Мостъ означалъ обязательное наличiе пограничной заставы. На сeверо-западъ хода не было. Мы повернулись и пошли назадъ. Еще часа черезъ три ходьбы -- причемъ, за часъ мы успeвали пройти не больше полутора-двухъ верстъ -- рeшили прилечь отдохнуть. Прилегли. Юра слегка задремалъ. Сталъ было дремать и я, но откуда-то съ юга донеслось звяканье деревянныхъ колокольчиковъ, которые привязываются на шеи карельскимъ коровамъ. Я приподнялся. Звукъ, казалось, былъ еще далеко -- и вдругъ въ нeсколькихъ десяткахъ шаговъ прямо на насъ вылазитъ стадо коровъ. Мы схватили наши рюкзаки и бросились бeжать. Сзади насъ раздался какой-то крикъ: {468} это кричалъ пастухъ, но кричалъ ли онъ по нашему адресу или по адресу своихъ коровъ -- разобрать было нельзя. Мы свернули на юго-востокъ. Но впереди снова раздалось дребезжанье колокольчиковъ и стукъ топоровъ. Выходило нехорошо. Оставалось одно -- сдeлать огромный крюкъ и обойти деревню съ мостомъ съ сeверо-востока. Пошли. Часа черезъ три-четыре мы вышли на какую-то опушку. Юра сложилъ свой рюкзакъ, выползъ, осмотрeлся и сообщилъ: дорога. Высунулся и я. Это была новая съ иголочки дорога -- одинъ изъ тeхъ стратегическихъ путей, которые большевики проводятъ къ финской границe. Оставалось перебeжать эту дорогу. Взяли стартъ и, пригнувшись, перебeжали на другую сторону. Тамъ стоялъ телеграфный столбъ съ какими-то надписями, и мы рeшили рискнуть подойти къ столбу и посмотрeть -- а вдругъ мы у же на финляндской территорiи. Подошли къ столбу -- увы, совeтскiя обозначенiя. И вотъ слышу сзади чей-то неистовый крикъ: стоо-ой... Я только мелькомъ успeлъ замeтить какую-то человeческую фигуру, видимо, только что вынырнувшую изъ лeсу шагахъ въ сорока-пятидесяти отъ насъ. Фигура выхватила откуда-то что-то весьма похожее на револьверъ. Въ дальнeйшее мы всматриваться не стали... Сзади насъ бухнули два или три револьверныхъ выстрeла, почти заглушенные топотомъ нашихъ ногъ. Возможно, что "пули свистали надъ нашими головами", но намъ было не до свиста -- мы мчались изо всeхъ нашихъ ногъ. Я запнулся за какой-то корень, упалъ и, подымаясь, разслышалъ чьи-то вовсе ужъ идiотскiе крики: "стой, стой" -- такъ мы и стали бы стоять и ждать!.. Потомъ нeкто остроумный заоралъ: "держи" -- кто бы тутъ насъ сталъ держать?... Мы пробeжали около версты и прiостановились. Дeло было неуютнымъ: насъ замeтили приблизительно въ верстe-полутора отъ деревни, въ деревнe -- въ этомъ нeтъ никакого сомнeнiя -- расположена чекистская застава, у заставы -- конечно, собаки, и черезъ минуть 15-20 эти собаки будутъ спущены по нашему слeду. И, конечно, будетъ устроена облава. Какъ устраивались облавы -- объ этомъ мы въ Динамо выудили самыя исчерпывающiя свeдeнiя. На крики таинственной фигуры кто-то отвeчалъ криками изъ деревни, и послышался разноголосый собачiй лай. Я очень плохой бeгунъ на длинныя дистанцiи. Полтора километра по бeговой дорожкe для меня -- мука мученическая. А тутъ мы бeжали около трехъ часовъ, да еще съ трехпудовыми рюкзаками, по сумасшедшему хаосу камней, ямъ, корней, поваленныхъ стволовъ и, чортъ его знаетъ, чего еще. Правда, мы три раза останавливались, но не для отдыха. Въ первый разъ мы смазывали наши подошвы коркой отъ копченаго сала, второй -- настойкой изъ махорки, третiй -- нашатырнымъ спиртомъ. Самая генiальная ищейка не могла бы вообразить, что первичный запахъ нашихъ сапогъ, потомъ соблазнительный ароматъ копченаго сала, потомъ махорочная вонь, потомъ eдкiя испаренiи нашатырнаго спирта -- что все это относится къ одному и тому же слeду. {469} Мы бeжали три часа -- дистанцiя, такъ сказать, марафонскаго бeга. И -- ничего. Сердце не разорвалось: нервы -- великая вещь. Когда нужно, человeкъ способенъ на самый неправдоподобныя вещи... Плохо было то, что мы попали въ ловушку. Конечнымъ пунктомъ нашего пробeга оказалось какое-то озеро, къ востоку переходившее въ широкое и со всeхъ сторонъ открытое болото. Мы вернулись полверсты назадъ, взобрались на какую-то горку, сняли рюкзаки. Юра посмотрeлъ на часы и сказалъ: -- Протрепали, оказывается, три часа: въ жизни бы не повeрилъ... Откуда-то отъ дороги несся собачiй лай. Собакъ, видимо, было много. Раздались три выстрeла: одинъ изъ винтовки -- сухой и рeзкiй, два -- изъ охотничьихъ ружей -- гулкiе и раскатистые... Линiя всeхъ этихъ упоительныхъ звуковъ растянулась примeрно отъ береговъ озера, на которомъ стояла деревушка, до вeроятной оконечности болота. Стало ясно, что для нашей поимки мобилизовали и деревенскихъ собакъ (ГПУ-скiе ищейки не лаютъ), и деревенскихъ комсомольцевъ, которымъ до насъ, въ сущности, никакого дeла нeтъ, но которые, войдя въ лeсъ, будутъ охвачены инстинктомъ охоты за самымъ благороднымъ звeремъ -- за человeкомъ. Итакъ, мы находились въ треугольникe, одна сторона котораго -- юго-западная -- была закрыта цeпью озеръ, другая -- юго-восточная -- была охвачена облавой и третья -- сeверо восточная -- была заперта озеромъ и болотомъ. Оставалось идти на сeверо-востокъ въ надеждe найти тамъ, въ вершинe треугольника, какой-нибудь болeе или менeе доступный выходъ -- перешеекъ, узкiй протокъ между озерами или что-нибудь въ этомъ родe... Пошли. Я шелъ, уже еле волоча ноги и въ тысячный разъ проклиная свою совeстливость или свое слабодушiе. Нeтъ, тамъ, въ Медгорe, нужно было свернуть шею Левину и добыть оружiе... Если бы у насъ теперь -- по двухстволкe и, скажемъ, по нагану -- мы бы имъ показали облаву... Мы бы показали этимъ комсомольцамъ -- что это за охота за человeкомъ... лучше отъ такой охоты воздержаться... Конечно, и я, и Юра -- стрeлки не Богъ вeсть какiе, но одно дeло умeть стрeлять -- совсeмъ другое дeло умeть использовать огнестрeльное оружiе. Я-то еще туда-сюда, нервы не тe, а съ Юрой по этому дeлу лучше и не связываться... Да, мы бы имъ показали облаву... А теперь -- оружiя нeтъ и жизнь виситъ совсeмъ на волоскe... Въ слeдующiй разъ -- если, не дай Богъ, онъ случится -- я переломаю кому нужно кости безо всякой оглядки на высокiя матерiи... Словомъ -- былъ очень золъ. На наше счастье уже начало темнeть. Мы уткнулись въ еще какое-то озеро, прошли надъ его берегомъ еще версты двe; ноги подгибались окончательно, рюкзакъ опять сползъ внизъ и снова ободралъ мою рану, -- передъ нами разстилалось все то же озеро -- версты полторы двe водной глади, уже начинавшей затягиваться сумерками. Облава все приближалась, собачiй лай и выстрeлы слышны были все яснeе. Наконецъ, мы добрели до мeста, гдe озеро -- или протокъ -- слегка суживалось и до противоположнаго {470} берега было, во всякомъ случаe, не больше версты. Рeшили плыть. Спустились къ берегу, связали изъ бурелома нелeпый и шаткiй плотикъ, грузоподъемности, примeрно, достаточной для обоихъ нашихъ рюкзаковъ. За это время стемнeло уже совсeмъ. Раздeлись, полeзли въ воду. Комары облeпили насъ -- какъ всегда при переправахъ; было мелко и топко, мы побрели по тинистому, вязкому, слизкому тeсту топкаго дна, дошли до пояса и начали плыть... Только что отплыли метровъ на десять -- пятнадцать -- слышу: гдe-то вдали какой-то мeрный стукъ. -- Вeроятно -- грузовикъ по ту сторону озера, -- сказалъ Юра. -- Плывемъ дальше. -- Нeтъ, давай подождемъ. Остановились. Вода оказалась еще неглубокой -- до плечъ. Подождали. Минуты черезъ двe-три стало совсeмъ ясно: съ сeвера, съ верховьевъ рeки или озера, съ большой скоростью идетъ какая-то моторная лодка. Стукъ мотора становился все слышнeе и слышнeе, гдe-то за поворотомъ берега мелькнуло что-то очень похожее на лучъ прожектора. Мы панически бросились назадъ къ берегу. Разбирать плотикъ и багажъ было некогда. Мы схватили плотикъ, какъ носилки, но онъ сразу развалился. Лихорадочно и ощупью мы подобрали его обломки, собрали наши вещи, рюкзаки и одежду... Моторка была совсeмъ ужъ близко, и лучъ ея прожектора тщательно ощупывалъ прибрежные кусты. Мы нырнули въ мокрую траву за какими-то кустиками, прижались къ землe и смотрeли, какъ моторка съ истинно сволочной медленностью шла мимо нашего берега, и щупальцы прожектора обыскивали каждый кустъ. Потомъ мокрыя вeтки прикрывавшаго насъ куста загорeлись бeлымъ электрическимъ свeтомъ -- мы уткнули лица въ траву, и я думалъ о томъ, что наше присутствiе не такъ ужъ хитро обнаружить, хотя бы по тeмъ тучамъ комаровъ, которые вились надъ нашими голыми спинами. Но лучъ равнодушно скользнулъ надъ нашими головами. Моторка торжественно прослeдовала внизъ. Мы подняли головы. Изъ мокрой тьмы въ лучe прожектора возникали упавшiе въ воду стволы деревьевъ, камышъ, каменныя осыпи берега. Потомъ моторка завернула за какой-то полуостровъ, и стукъ ея мотора постепенно затихъ вдали. Стояла кромeшная тьма. О томъ, чтобы въ этой тьмe сколотить плотикъ, и думать было нечего. Мы, дрожа отъ холода, натянули наше промокшее одeянiе, ощупью поднялись на нeсколько метровъ выше изъ прибрежнаго болота, нащупали какую-то щель въ скалe и усeлись тамъ. Просидeли почти всю ночь молча, неподвижно, чувствуя, какъ отъ холода начинаютъ нeмeть внутренности... Передъ разсвeтомъ мы двинулись дальше. Ноги ныли. У Юры лицо мертвецки посинeло. Моя рана на спинe прилипла къ рубашкe, и первымъ же движенiемъ я снова сорвалъ какой-то поджившiй слой. Съ юго востока, съ линiи облавы, снова стали {471} доноситься звуки собачьяго лая и выстрeловъ. Въ кого они тамъ стрeляли -- понятiя не имeю. Мы прошли въ предразсвeтной тьмe еще версты полторы двe вдоль берега и обнаружили какой-то полуостровокъ, совершенно заросшiй лeсомъ и кустарниками и вдававшiйся въ озеро метровъ на двeсти. Съ берегомъ полуостровокъ соединяла заливаемая водой песчаная коса. Свeтало, и надъ водой плыли пронизывающiе утреннiе туманы. Гдe-то, совсeмъ ужъ недалеко отъ насъ, прогрохоталъ выстрeлъ и залаяла собака... Ни я, ни Юра не говорили почти ничего: все и такъ было ясно. Пробрались на полуостровокъ, срeзали ножами нeсколько сухихъ елокъ, связали длинный, достаточно грузоподъемный, но въ общемъ весьма малоустойчивый плотикъ, подтянули его къ водe, нагрузили рюкзаки и одежду. И опять стукъ моторки. Опять залeзли въ кусты. На этотъ разъ моторка прошла къ сeверу, то скрываясь въ пеленахъ тумана, то показываясь во всемъ своемъ великолeпiи: небольшая, изящная лодочка съ прицeпнымъ моторомъ, съ прожекторомъ, съ пулеметомъ и съ четырьмя человeками команды. Я сказалъ Юрe: если захватятъ насъ на переправe -- капитулировать безъ никакихъ и, когда насъ станутъ подымать на бортъ (никакому чекисту не придетъ въ голову тыкать наганомъ въ голаго человeка) -- схватиться въ обнимку съ ближайшимъ изъ чекистовъ, всей своей удвоенной тяжестью плюхнуться на бортъ: моторка, конечно, перевернется. А тамъ въ водe дeйствовать по обстоятельствамъ... Спросилъ Юру, помнитъ ли онъ одинъ изъ подходящихъ прiемовъ джiу-джитсу, который могъ бы быть примeненъ въ такихъ не совсeмъ обычныхъ условiяхъ. Юра помнилъ. Стукъ моторки затихъ. Едва ли она успeетъ вернуться обратно за полчаса -- черезъ полчаса мы будемъ уже на томъ берегу. Никогда ни въ одномъ состязанiи я не развивалъ такого количества плавательной энергiи. Приходилось работать только лeвой рукой, правая буксировала плотикъ. Юра сдeлалъ остроумнeе: взялъ въ зубы конецъ веревки, которою былъ привязанъ къ плотику нашъ багажъ, и плылъ классическимъ брассомъ. Когда мы вплывали въ полосу тумана -- я начиналъ бояться, какъ бы намъ не потерять направленiя. Когда туманъ уходилъ -- подымался страхъ, что насъ замeтятъ съ берега и начнутъ стрeлять. Но метрахъ въ двухстахъ опасенiя насчетъ стрeльбы болeе или менeе улеглись. По роду своей дeятельности я сталкивался со стрeлковымъ дeломъ и зналъ, что на разстоянiи двухсотъ метровъ совeтской трехлинейки можно не очень опасаться: даетъ такое разсeянiе, что на двeсти метровъ попасть въ головную мишень можно только случайно -- отчего стрeлковые рекорды ставятся преимущественно винтовками Росса. Камыши противоположнаго берега приближались съ ужасающей медленностью. Наконецъ, ноги почувствовали топкое и вязкое дно. Идти было еще нельзя, но на душe стало спокойнeе. Еще черезъ полсотни метровъ мы стали на ноги, выволокли плотикъ на берегъ, разобрали его, веревки захватили съ собой, а бревнышки {472} разсовали по камышу, чтобы не оставлять слeдовъ нашей переправы. То-ли отъ холода, то-ли отъ пережитаго волненiя я дрожалъ, какъ въ лихорадкe. Пробeжали полсотни метровъ до ближайшаго лeса. Юра съ безпокойствомъ растеръ меня своей рубашкой, мы одeлись и поднялись на обрывистый берегъ. Было уже совсeмъ свeтло. По серебряной поверхности озера скользила все та же моторка. Изъ лeсу, съ той стороны озера, слышались собачьи голоса и ружейные выстрeлы. -- Видимо, они тамъ другъ по другу шпарятъ, -- сказалъ Юра. -- Хоть бы только не мазали! Эхъ, если бы намъ по винтовкe. Мы бы... поразговаривали... Долженъ сознаться, что "поразговаривать" и у меня руки чесались... И въ такой степени, что если бы было оружiе, то я не столько былъ бы озабоченъ спасенiемъ собственной жизни, сколько показомъ этимъ неизвeстнымъ мнe комсомольцамъ всeхъ неудобствъ азарта охоты за человeкомъ. Но оружiя не было. Въ конечномъ счетe, это вышло не такъ плохо. Будь оружiе, мы, вeроятно, ввязались бы въ перепалку. Кое-кого ухлопали бы, но едва-ли выскочили бы изъ этой перепалки живьемъ... Была и такая переправа... Днемъ мы подошли къ какой-то рeкe, разлившейся неширокими затонами и озерками. Прошли версты двe вдоль берега -- и на противоположномъ берегу увидeли рыбачью лодку. Лодка, повидимому, была "на ходу" -- въ ней лежали весла, багоръ и что-то еще... Въ сущности, это было большою неосторожностью, но мы рeшили воспользоваться этой лодкой для переправы. Юра молнiеносно раздeлся, переплылъ рeку, доставилъ лодку къ нашему берегу, и мы въ двe-три минуты очутились на той сторонe. Отъ мeста нашего причала, круто подымаясь въ гору, шло нeчто вродe дорожки. До гребня горы было метровъ пятьдесятъ. Юра, какъ былъ въ голомъ видe, быстро поползъ къ гребню, заглянулъ по другую его сторону -- и стремительно скатился внизъ, дeлая мнe тревожные знаки. Я подхватилъ уже выгруженное изъ лодки все наше имущество, и мы оба бросились вправо, въ чащу лeса. Пробeжавъ сотни двe метровъ, я остановился. Юры не было. Кругомъ стояла непроницаемая для глазъ чаща, и въ ней не было слышно ни Юриныхъ шаговъ, ни Юринаго голоса -- да подавать голоса и нельзя было: очевидно, Юра за этимъ гребнемъ кого-то увидалъ, можетъ быть, патруль... И какъ это мы съ нимъ ухитрились разъединиться? Я постоялъ еще минуты двe. Юры не было видно... Вдругъ онъ какъ-то проскочить мимо меня -- вотъ пойдемъ оба мы играть въ жмурки въ этой чащe -- подъ самымъ носомъ у какой-то -- мнe еще неизвeстной -- опасности?... И съ рискомъ такъ и не найти другъ друга... Въ душу заползъ холодный ужасъ. Юра -- совсeмъ голый, какъ онъ станетъ пробираться черезъ эти кустарники, что онъ будетъ дeлать, если мы запутаемся -- вeдь у него ничего, кромe очковъ, -- ни ножа, ни спичекъ, ничего... Но этотъ ужасъ длился недолго... Еще черезъ минуту я услышалъ легкiй хрустъ вeтвей гдe-то въ сторонe и тихонько свистнулъ. {473} Изъ-за кустовъ показалась исцарапанная вeтками фигура Юры и его поблeднeвшее лицо... Юра наскоро одeлся. Руки его слегка дрожали. Мы снова всползли на гребень и заглянули по ту сторону: тамъ, внизу, разстилалось озеро, на берегу его двое рыбаковъ ковырялись съ сeтями. Рядомъ сидeло трое пограничниковъ съ винтовками и съ собакой -- до нихъ было около трехсотъ метровъ... Мы сползли обратно. -- Сказано въ Писанiи -- не искушай Господа Бога твоего всуе: на Миколу Угодника мы переправъ больше устраивать не будемъ. -- Не стоитъ, -- согласился Юра, -- ну его... Въ этотъ день мы постарались сдeлать очень много верстъ... Вотъ такъ и шли дни за днями... Десятый, одиннадцатый, двeнадцатый. Ночь -- въ холодной сырости или подъ дождемъ, днемъ -- безмeрная усталость отъ переходовъ черезъ болота и засeки, все время -- звeриная настороженность къ каждому шороху и ощущенiе абсолютной отрeзанности всякихъ путей назадъ... И -- ничего похожаго на границу... Мы пересeкали многочисленныя просeки, прорубленныя большевиками сквозь карельскую тайгу, осматривали вкопанные то тамъ, то здeсь столбики, натыкались на таинственныя палки, вбитыя въ землю: одна сторона палки отесана и на ней химическимъ карандашомъ таинственная надпись: "команда помвзвода Иванова семь человeкъ прошла 8/8 7 ч. 40 м. Держимъ С.-З., слeдовъ нeтъ"... Чьихъ слeдовъ искала эта команда? Мы круто сворачивали съ нашего маршрута и усиленными переходами выбирались изъ района, оцeпленнаго этими таинственными палками... Раза четыре намъ уже казалось, что мы перешли границу: натыкались на столбы, на одной сторонe которыхъ давно уже заросъ мхомъ грубо вырeзанный русскiй двуглавый орелъ, на другой -- финскiй левъ. Я предполагалъ, что это -- старая граница Россiи и Финляндiи, новая же граница повторяетъ почти всe очертанiя старой... Но проходилъ день-другой -- снова шли столбики съ буквами П К или съ таинственными письменами какого-то очередного комвзвода... Началось нeчто вродe галлюцинацiй... Однажды вечеромъ, когда мы укладывались спать подъ срeзанное одeяло изъ влажнаго мха, Юра приподнялся, прислушался и сказалъ: -- Послушай, Ва, по моему -- поeздъ... Я прислушался. Откуда-то издалека, съ запада, доносился совершенно отчетливый стукъ колесъ по стыкамъ рельсъ: та-та-та, та-та-та... Откуда здeсь можетъ быть желeзная дорога? Если бы стукъ доносился съ востока, мы могли бы предположить почти невeроятную, но все же теоретически возможную вещь, что мы путали, путали и возвращаемся все къ той же Мурманской желeзной дорогe: со многими бeглецами это случалось. Но съ запада? Ближайшая финляндская дорога отстояла на 150 километровъ отъ границы -- такого пространства мы не могли пройти по финской территорiи, не замeтивъ этого. Но, можетъ быть, за послeднiе годы тамъ построена какая-нибудь новая вeтка? {474} Стоило сдeлать надъ собой усилiе воли, и стукъ колесъ превращался въ своеобразно ритмическiй шумъ сосенъ. Стоило на минуту ослабить это усилiе, и стукъ колесъ доносился такъ ясно, такъ соблазнительно и такъ убeдительно. Эти полугаллюцинацiи преслeдовали насъ до самой Финляндiи. И съ каждой ночью все навязчивeе и навязчивeе... Когда я разрабатывалъ нашъ маршрутъ, я расчитывалъ въ среднемъ восемь дней ходьбы: по воздушной линiи намъ нужно было покрыть 125 километровъ. При нашей тренировкe по хорошей дорогe мы могли бы продeлать эту дистанцiю въ двое сутокъ. О "хорошей дорогe" и рeчи быть не могло -- я взялъ восемь сутокъ. Юра велъ дневникъ нашего перехода, безъ дневника мы совсeмъ сбились бы со счета времени. И вотъ: прошло восемь дней и десять и двeнадцать -- все тотъ же перепутанный сухими вeтвями буреломъ на вершинахъ хребтовъ, все тe же болота, озера и протоки... Мысль о томъ, что мы запутались, все назойливeе и назойливeе лeзла въ голову. Сильно сбиться съ направленiя мы не могли. Но мы могли завернуть на сeверъ, въ обходъ Поросозера, и тогда, значитъ, мы идемъ приблизительно параллельно границe, которая въ этомъ мeстe заворачиваетъ на сeверо западъ... И тогда мы рискуемъ очень непрiятными встрeчами... Утeшалъ нашъ огромный запасъ продовольствiя: съ такимъ запасомъ мы долго еще могли идти, не страшась голода. Утeшало и оптимистическое настроенiе Юры, которое портилось развe только подъ очень сильнымъ дождемъ и то, когда этотъ дождь лилъ ночью... Мы все продолжали идти по пустынe, лишь два раза натолкнувшись на близость населенныхъ пунктовъ и одинъ разъ натолкнувшись на пунктъ уже ненаселенный... Нашъ дневной привалъ мы провели на берегу совсeмъ очаровательнаго озера, въ камышахъ. Отойдя съ привала, мы увидeли на берегу озера развалившiеся деревянные мостки и привязанную къ этимъ мосткамъ полузатонувшую и полуистлeвшую лодку. Въ лодкe были весла -- какъ будто кто-то бросилъ ее только вчера... Никакихъ путныхъ теорiй мы на этотъ счетъ изобрeсти не смогли. И вотъ въ пяти минутахъ ходьбы отъ озера, продираясь сквозь чащу молодого кустарника, березокъ и прочаго, я натолкнулся лицомъ къ лицу на какую-то бревенчатую стeну. Стeна оказалась избой. Мы обошли ее кругомъ. Изба еще стояла прочно, но все кругомъ заросло буйной лeсной порослью. Вошли въ дверь. Изба была пуста, на полкахъ стояли какiе-то горшки. Все было покрыто пылью и плeсенью, сквозь щели пола проросла трава. Отъ избы вeяло сыростью и