шь в одном случае: если новый 33-й победит в России. Тогда -- да, тогда роковое тоталитарное излучение начнет распространяться по Европе, усиленное захлестывающей ее волной экстремистского национализма. Именно на это рассчитывают Дугин и его неофашистские менторы из "черного" интернационала. И именно этого, как оказалось, безнадежно не понимает ослепленный геополитикой Кургинян. Странным образом мои возможности повлиять на его позицию оказывались очень ограниченными. Во всех случаях, когда аргументы не адресовались к описанной выше трещине в его броне и не совпадали с его личными интересами, они оказывались совершенно неэффективны. Словно говорили мы на разных языках. Чтобы у читателя не оставалось в этом ни малейших сомнений, я, пожалуй, процитирую заключительный пассаж этой нашей решающей беседы. К декабрю 1992 г. Кургинян уже был полностью готов к своему антифашистскому бунту. И говорил он о том, на каких условиях согласился бы он сотрудничать с США. К.: Первое, за Россией сохраняется статус великой державы. Второе, статус геополитического союзника. Третье, национальный вектор политики России должен находиться в руках людей жестко консервативной ориентации -- другие просто с этим не справятся, -- которые отодвинут фашизм и превращение России в экономическую колонию Германии, что сейчас уже началось. Я.: Другими словами, вы предлагаете союз против Германии. Как во времена последней мировой войны, вы ставите США перед выбором -- Россия или Германия. Но ведь это просто неумно. В конце концов, сегодняшняя Германия -- демократическое государство и союз8 Заказ 1058 225 ник, тогда как Россия все еще барахтается в своей веймарской фазе и неизвестно, куда повернет. Непонятно кроме того, кто они, эти ваши люди жестко консервативной ориентации, которым мы должны довериться, какие у них шансы и -- самое главное -- как они относятся к демократии. К.: Мы не о демократии сейчас говорим. Я предложил наш пакет условий. Может он быть принят? Я.: Если мы действительно хотим найти общий язык на антифашистской основе, нам, наверное, следует обратиться к историческому опыту. Как действовали США в аналогичной ситуации после войны, когда они оказались перед лицом веймарской неопределенности в Германии и в Японии? Задача, которая стояла тогда перед гражданской частью их оккупационной администрации, казалась почти неразрешимой. Вот эта Германия, которая на протяжении полувека развязала две мировых войны да еще и еврейский Холокост устроила, вот эта Япония с вековой милитаристской традицией, глубоко консервативная страна. Как обеспечить за три -- пять лет, покуда мы еще что-то можем здесь сделать, чтобы и через поколение или через два страны эти опять не подняли на нас меч? Чтобы фашизма и ПирлХарбора больше не случилось? Вы знаете, как они решили эту головоломную задачу? К.: Знаю. Я внимательно читал вашу книгу. Я.: Тогда представьте, что какой-нибудь националистический идеолог в тогдашней Японии предложил США пакет условий, аналогичный вашему. Он включал бы приход к власти в Токио людей жестко консервативной ориентации -- безразличных, может быть, даже враждебных демократии. Гарантировал бы нас такой пакет от реставрации фашизма и агрессии, скажем, поколение спустя? Не знаю. Имея в виду мощь японской милитаристской традиции, не уверен. Американцы, сидевшие тогда в Токио, тоже не были уверены. Они не были геополитиками, но были демократами. И поэтому положились на старую истину, что демократии между собою не воюют. Именно в демократии, о которой в вашем пакете нет ни слова, увидели они главное, императивное условие успеха. Почему они так сделали? Потому что любая другая система -- пусть консервативная, пусть какая угодно -- не дает гарантий безопасности. А демократия дает. В этом, если угодно, ее геополитическая ценность. Вот почему для того, чтоб США рассматривали Россию как геополитического союзника, им нужны гарантии, что не только завтра, но и поколение спустя она снова не превратится в военную диктатуру. Даже не упоминая в своем пакете демократию, вы лишаете нас гарантий. Вот что говорит нам исторический опыт, К.: Я вам отвечаю. Вы хотите невозможного. Я.: Но оказалось же это возможным и в Японии, и в Германии. Что же, только Россия такая заколдованная страна, где демократия невозможна? К.: А я вам говорю, что процесс, происходящий здесь, ставит веху: через два года в Германии придут к власти силы, которые будут для США гораздо страшнее сил 33-го. Осталось совсем недол226 го, практически это уже началось. Мировая экономическая война уже идет. Я.: Право же, это совершенная чепуха, ну поверьте мне, чепуха. К.: Я хочу только одного. Вот того момента, пообещайте мне, когда вы сами, вы лично убедитесь, что это серьезно, вы позвоните мне и скажете: "Вы были правы". Вот и все21. Прошло два года. Пока что обошлось без звонка. Геополитика, которая так неприлично подвела в 1986 г. Бжезинского, шесть лет спустя обошлась с Кургиняном не лучше. Нужны ли белые вороны? И все-таки эксперимент по "фальсификации" -- в терминах Поппера -- моего тезиса состоялся. У нас, т. е. у академиков и политиков, да и вообще у всех, кто заинтересован в том, чтобы узнать наверняка, возможно ли сотрудничество с российской националистической оппозицией, появился практический материал для суждения. Мы теперь можем попытаться ответить на все наши трудные вопросы не на основе исторических аналогий или природного оптимизма, но с помощью конкретного опыта. Можно ли в сегодняшней России кардинально и эффективно повлиять на позицию серьезного националистического идеолога? Можно, если это не Дугин и не Шафаревич, а талантливый и честолюбивый перебежчик, белая ворона в "патриотическом" стане. Другими словами, Кургинян. Если, говоря о "хороших" националистах, оппоненты "тезиса Янова" имели в виду таких людей, они были правы. При всех ли условиях влияние это может быть эффективно? Нет. Изменение, которого вы добиваетесь, должно совпадать с личным интересом "хорошего" националиста (в нашем эксперименте-с необходимостью элиминировать конкурента). Во всех остальных случаях ум его, как мы только что видели, остается герметически закрытым для постороннего влияния. Можно ли, повлияв на такого "хорошего" националиста, изменить общую тенденцию оппозиции к фашистскому перерождению? Нельзя. Антифашистский мятеж Кургиняна ни на минуту не остановил неумолимого дрейфа "патриотической" оппозиции к фашизму. Не расколол движения. Не создал внутри него сильного антифашист-. ского крыла. Не заставил задуматься над угрозой фашистской дегенерации даже самых чутких из националистических генералов -- ни Александра Руцкого, ни Александра Проханова. Мои оппоненты и тут оказались неправы. Снизились ли после антифашистского мятежа Кургиняна темпы фашистского перерождения националистической оппозиции? Нисколько. Как вела она непримиримую психологическую войну против демократии в союзе с открытыми фашистами, так и продолжает ее после разоблачений Кургиняна. Тоже -- вопреки ожиданиям моих оппонентов. Сократил ли публичный протест Кургиняна хотя бы влияние фа227 щизма на оппозицию и -- через нее -- на более широкие слои российской бюрократии? Нет, не сократил. Открытая схватка парламента с президентом осенью 1993-го, т. е. много месяцев спустя после кургиняновского мятежа, свидетельствует об этом неоспоримо. Даже сам Сергей Ер-вандович признал это, когда, анализируя ход схватки, писал о "значительной роли", которую играли в осажденном парламенте "пресловутые баркашовцы". Он даже предположил, что "около 30 сентября внутренний переворот в Белом доме привел к власти вовсе не тех, кто имел ее де-юре"22. (Более того, 30-го же сентября сам Кургинян был под дулами автоматов выдворен из Белого дома молодыми людьми с фашистскими нашивками на рукавах.) Подтверждает это в более общем плане и Егор Гайдар. Он так формулирует главную опасность, угрожающую России: "Легитимная политическая и бюрократическая элита может двинуться в сторону нацизма, переродиться, прорасти "коричневым загаром". Пример такого перерождения у нас перед глазами -- Руцкой, Хасбулатов, Верховный Совет. Это была модель. Теперь представьте подобное перерождение в большем масштабе -- и сами оцените масштабы возможной катастрофы"23. Так что и в этом отношении оказались неправы мои оппоненты. Стоило лив таком случае огород городить, т. е. затевать весь этот тяжелый, длившийся много месяцев эксперимент с попыткой компрометации собственной гипотезы? Стоило. Чтобы ни у западной, ни у российской публики не осталось никаких иллюзий относительно влияния, веса и значения "хороших" националистов в русской оппозиции. И наконец последний -- и самый главный -- вопрос: можно ли положиться на "хорошего" националиста как на потенциального партне-' ра в общей борьбе против русского фашизма? Или, другими словами, может ли "патриот" стать антифашистом? !' Нет, не может. И вовсе не только потому, что он, как мы видели, не делает погоды в "патриотическом" лагере и оттого неизбежно оказывается исключением, лишь подтверждающим общее правило. Не может он стать партнером еще и потому,что у него есть собственная идея "консервативной революции" в современном мире, которая при определенных условиях сама может трансформироваться в фашизм. Пусть не связанный с "черным" интернационалом, как дугинский, пусть скорее русский, даже советский по своим интеллектуальным корням, но все-таки фашизм -- милитаристский и агрессивный. В этом -- решающем пункте -- оппоненты "тезиса Янова" снова, и теперь уже окончательно, оказываются неправы. Но это мне еще предстоит доказать. После скандала Представим на минуту, что сокровенная мечта Сергея Ервандовича сбылась, и он действительно оказался за пультом режиссера грандиозного политического спектакля. Как будет выглядеть его "консервативная революция" и по какому пойдет она сценарию? Не забудем, что, в отличие от Дугина, за плечами у Кургиняна не стоят 228 знаменитые сценаристы Третьего Рейха. И сегодняшний "черный" интернационал на него не работает тоже. Он сам и философ своей "консервативной революции", и ее историк, ее экономист и геополитик. Сам себе, короче, и Карл Шмитт и Юлиус Эвола. И даже Аллен де Бенуа. Кургинян, надо отдать ему должное, не отшатывается от этой титанической задачи. Три тома его докладов, статей и интервью как раз и предназначены ответить на все вопросы "патриотической" общественности -- от теологических и абстрактно-философских до сиюминутно-политических. Ровно месяц спустя после октябрьской трагедии он снова выступил с резкой публичной критикой своих союзников, сформулировав пять "обвинений в адрес оппозиционных вождей". Главными из них 'были обвинения в "преступной идеологической всеядности"24 (читай: продолжали водиться с фашистами Дугиным и Баркашовым после январского скандала), а также в "концептуальной бесплодности и в отсутствии образа будущего"25. Если без пафоса, то Кургинян обвинил вождей оппозиции в том, что они не приняли его концепцию "консервативной революции" (хотя само название и было навсегда похищено у него Дугиным). А без нее вожди эти оказались бессильны "определить вектор развития России в случае прихода оппозиции к власти"26. Разумеется, оппозиционные вожди и на этот раз не удостоили его ответом. Надо полагать, не в последнюю очередь потому, что они, точно так же, как и либералы, никогда всерьез не занимались курги-няновским "образом будущего" и понятия не имели о предложенном им "векторе развития". Как мы уже говорили, для подавляющего большинства в Москве Кургинян вместе со всеми его идеями и по сей день -- загадка. Она вызывает сильные эмоции гнева, отвращения, подозрения и зависти, но каким-то образом остается за пределами серьезного анализа. Но что позволено утонувшему в повседневной политической склоке оппозиционному истеблишменту, что простительно затравленным московским либералам, того не может допустить историк русской оппозиции. Особенно после сенсационного взлета Жириновского, заставшего врасплох весь мир. Текучесть, неустойчивость и непредсказуемость ситуации в Москве заставляет внимательно разобраться и в кургиняновском "образе будущего", и в его "векторе развития". Политическая вселенная Кургиняна Первое наблюдение: источники, из которых Кургинян черпает вдохновение, не особенно отличаются от дугинских. Я насчитал три таких источника: диалектический материализм Маркса, жесткая, "тевтонского" стиля геополитика, согласно которой "конечная цель всех геополитических сил -- мировое господство"27, и, наконец, языческая, опять же "тевтонская" мифология, служившая в свое время одним из ключевых элементов нацистской пропаганды. 229 Из этой гремучей смеси вырастают три основные идеи, три кита, на которых держится политическая вселенная Кургиняна. Первая идея состоит в том, что соревнование между коммунизмом и капитализмом, между планом и рынком, между авторитарностью и демократией -- вовсе не феномен XX века. Оно существовало всегда -- с начала времен. Причем Восток, с его традиционностью, всегда тяготел к плану в экономике и соответственно к авторитарности в политике, тогда как Запад, с его модернизмом, стремился, наоборот, к рынку в экономике и к связанной с ним демократии в политике. Россия в этом раскладе, естественно, оказывается "обществом восточного типа"28, которое "приемлет только авторитарную модернизацию"29. А главными злодеями ее истории предстают, разумеется, "так называемые либералы, которые... безответственно перетаскивали нас с Востока на Запад"30. Несмотря на то, что "наилучший путь для нашей страны -- китайский"31. Кто мы? Принадлежим мы Востоку или Западу? Где искать образцы нашего будущего -- в Европе или в Китае? Лучшие из лучших российских историков и философов столетиями ломали себе головы над этими вопросами. Они по-прежнему спорны. Тем не менее Кургинян, выбирая Китай, ни на минуту в своей правоте не сомневается. Сомнения, впрочем, ему вообще не свойственны. Он не ученый, а идеолог. И потому не исследует, а учит, не спорит, а проповедует, чтоб не сказать -- вещает. Вторая его идея в том, что постиндустриальное общество, в которое вступил сейчас мир, означает на самом деле "возвращение к прошлому на новом витке -- в соответствии с диалектическим материализмом (отрицание отрицания)"32. Отсюда следует, что предстоит возвышение "восточных" ценностей традиционности, плана и коммунизма -- в противовес теряющим позиции "западным" ценностям рыночного и демократического общества. Это делает по-своему логичными абсурдные на вид, безапелляционные утверждения Кургиняна, что именно сейчас "коммунизм начинает побеждать в мировом масштабе"33, ибо "в постиндустриальную эру именно коммунистические начала будут доминировать"34, а потому Куба и Северная Корея относятся к "странам, оказавшимся в авангарде человечества"35. И третья, основополагающая идея кургиняновского сценария: "прорыв" России в постиндустриальную эру и превращение ее в мирового лидера. Поражение СССР в холодной войне с Западом он объясняет стратегическим просчетом его вождей и советской "псевдоэлиты" (которую он называет "кланом интеллектуально кастрированного и духовно нищего псевдожречества")36. Просчет заключался в том, что после Сталина эти псевдожрецы пытались играть с Западом на его собственном потребительском поле, тогда как "догнать Запад на индустриальном этапе невозможно -- здесь мы обречены на тотальное отставание"37. Нужна была принципиально иная стратегия -- "обогнать Запад, осуществив прорыв"38. Что означает "прорыв"? "Это прыжок в XXI век путем концентрации материальных и технологических ресурсов на стратегических направлениях в сфере высоких технологий"39. Превращение 230 страны в Раша Инкорпорейтед, в своего рода сверхдержавную ядерную Дженерал Электрик40, способную к "авторитарной модернизации". , Разумеется, это лишь, так сказать, физическое измерение "прорыва". Кургинян понимает, что гораздо важнее измерение психологическое. Для того, чтобы нация оказалась способна длительно функционировать на волне такого "мобилизационного проекта"41, нужны "новые формы мотивации труда"42, вплоть до "генной инженерии"43. Нужен, одним словом, "прерывный" настрой, "прорывная" менталь-ность нации, "как было при Петре Великом или даже при Сталине"44. Создать такую ментальность может лишь подлинно национальная элита. Вырастить такую элиту и есть, по словам Кургиняна, цель его Экспериментального центра, Способна ли Россия на "прорыв"? Безусловно, считает Кургинян. У нее есть по крайней мере три миллиона квалифицированных работников, соответствующих мировым стандартам, богатейшие в мире недра и высочайшего класса технологические наработки, в буквальном смысле технологии XXI века. Она уже дважды, при Петре Великом и при Сталине, эту способность проявила. Более того, Россия вообще, по природе своей, "не страна предпринимателей. Она не страна рабочих и даже не страна крестьян... Россия -- страна воинов"45. Она "всегда жила и будет жить в рамках мобилизационного проекта"46. "Прорыв" -- в российской ментальное™, в этом Россия всегда может дать Западу сто очков вперед. Ей не привыкать к гарнизонной диктатуре. Не говоря уже о том, что Запад избалован своим богатством и индивидуализмом, а "Россия никогда не сменит своего отношения к богатству как к чему-то неправедному"47. Она просто создана для "авторитарной модернизации". Элиты -- вот с чем России никогда не везло. Исторически, полагает Кургинян, русские элиты имели "дефектную структуру, что раньше или позже оборачивалось для страны очередным бедствием"48. Лучший и самый близкий пример -- советская элита, от которой Кургинян не оставляет камня на камне. Дефектные элиты В 1917 г. задумано все было прекрасно. И "партия коммунистов действительно создавалась как структура орденского типа"49 (узнаете язык Дугина?). И страна была готова к "новой теократии, новому жречеству"50. Как нельзя точнее была она нацелена на "прорыв" в индустриальную цивилизацию -- и Сталин его совершил. Благодаря этому Россия разгромила Германию, и только один шаг отделял ее от мирового господства. Чтобы навязать миру свой антипотребительский "суперпроект"51, требовалось одно -- не расслабляться, немедленно приступить к новому "прорыву", повести просыпающийся Восток на борьбу с потребительской цивилизацией Запада. Но из-за "дефектности" советской элиты все сорвалось. 231 Дефектность заключалась в том, что партийный "орден" сам был построен и страной управлял на атеистической основе, "не имея своего сакрального поля"52. Отрезав себя от религии, "орден" российских коммунистов не мог опереться на собственную теологию и тем "изначально обрекал себя на деградацию". Это и привело к его потребительскому перерождению, "к образованию духовно неполноценной орденской элиты -- псевдоэлиты"53. Вместо нового Сталина пришел жалкий Хрущев с его "гуляшкоммунизмом", а за ним еще более жалкий Брежнев, затеявший игру с Западом на его собственном потребительском поле. Они разрушили российскую "прорывную" ментальность. Чем, скажите, могло это завершиться, кроме прямого предательства горбачевской псевдоэлиты, открывшей врагу ворота русской крепости и поставившей Россию на колени перед Западом? Вот тут и расходимся мы с Сергеем Ервандовичем кардинально. Разные у нас, так сказать, "дьяволы". Я страшусь войны, а он -- мира. Я боюсь фашистского перерождения оппозиции, а за нею и страны, а он -- сытости. По мне, народу, который всегда боролся за выживание, всегда жил по самым низким стандартам и бился, поколение за поколением, в тисках "мобилизационных проектов", давно пора пожить почеловечески, в мире и спокойствии. Кургиняну жизнь без "мобилизационного проекта" представляется национальным позором -- хуже смерти. Но это к слову, чтобы читателю понятно было, почему мы никогда не сможем договориться. Почему из всех замечательных особенностей советской элиты Кургинян выбрал для обстрела именно атеизм? Это ведь по меньшей мере неосторожно! И не захочешь, а вспомнишь дореволюционные имперские элиты: вот уж кто никак не грешил атеизмом! Была у них и своя государственная религия -- православие,-- и свое "сакральное поле". Только что это меняло? Не пришел после Петра в измученную непрерывными войнами и "прорывами" Россию новый Петр, чтобы вести ее вперед и выше. Напротив, произошла "депетризация" России, до слез напоминающая советскую десталинизацию. И после "прорыва" Ивана Грозного так было, и после Павла. И вообще всегда вслед за очередным "мобилизационным проектом" расслаблялись, размякали российские элиты, скатывались к потребительству и вели себя ничуть не более достойно, нежели та же брежневская псевдоэлита. Сохраняя верность собственным критериям, Кургинян должен был бы предъявить жесткий счет не только советскому атеизму, но и православию с его "сакральным полем". Но это как раз то, чего позволить себе он никак не может. Как и Дугин, боится он оскорбить неосторожным словом свою православную политическую базу. Поэтому он сам не оглядывается и читателю не позволяет оглянуться назад, в историческое прошлое православной России, а положительный пример ищет совсем в другом направлении. Почему не Россия, а Куба и Северная Корея стали "авангардом человечества"? Именно потому, что их национальные элиты не были "дефектными". Они не поддались разъедающему потребительскому соблазну Запада, сохранили свой сталинистский пуританизм во всей 232 его целостности и чистоте, а потому и справились с "авторитарной модернизацией". Правда, с этим взрывоопасным аргументом Кургинян поневоле обращается, как опытный сапер. Шаг вправо, шаг влево -- и полезет наружу, что в результате столь замечательного "прорыва" Куба и Северная Корея оказались в современном мире изгоями, разрушили свою экономику и постоянно балансируют на грани национальной катастрофы. Поэтому в подробности он старается не вдаваться и только в самых общих чертах сообщает, что кубинцы, оказывается, "трансформировали западную коммунистическую идею на свой лати-но-американский лад, превратив ее в теологию освобождения, в революционный католицизм". Причем больше всего, естественно, хвалит он Кубу за то, что там "полным ходом идет модернизация производства при резком сокращении потребления"54. Сценарий кургиняновской "консервативной революции" теперь, я думаю, ясен. Сакральное поле для новой элиты Чтобы восстать из пепла и снова бросить вызов Западу, России придется опять, как во времена Петра и Сталина, положить жизнь на новый "мобилизационный проект". Теперь это будет не только трудно, но и очень опасно. "Да, генная инженерия, ускоренная эволюция, словом, все то, что мы собираемся делать,-- это очень опасно. И заниматься этим можно, только понимая, что хороших средств нет. Слишком мало времени. Слишком сложная задача. Что делать? Только гибнуть или идти на прорыв"55. Поднимет на это страну новая национальная элита, возглавленная новым "жреческим орденом". А верховное главнокомандование, разумеется, возьмет на себя признанный режиссер нового "прорыва", магистр нового "ордена", воплощающий в себе идеал нового "жречества". Мы уже знаем, что "недефектная", т. е. способная на этот "прорыв" элита может вырасти только в очень сильном "сакральном поле". Поэтому Кургинян посвящает множество страниц сложнейшим теологическим разработкам, превращая заведомо отвлеченные изыски богословия в самую животрепещущую политическую проблему. Вокруг какой религии должно будет сложиться новое сакральное поле? Выбрать нелегко. "Патриотическое" сообщество расколото. Та его часть, которая пытается опереться на национальную историю России, естественно, привержена православию. Другая, находящая ориентиры в славянской предыстории, соответственно должна возвращаться к язычеству. Для оппозиционного политика чересчур опасно игнорировать этот раскол. Баркашовцы выдворяли Кургиняна из осажденного Белого дома не только как политического противника. Для них, "православных фундаменталистов", он был хуже еретика и даже "мондиалиста". Для них он был язычником. И они не очень ошибались. 233 Как и подобает серьезным идеологам, и Дугин, и Кургинян очень озабочены консолидацией своей расползающейся по швам политической базы. Оба они вынуждены лавировать между православием и язычеством. Только делают они это по-разному. Дугин просто бьет поклоны в обе стороны, распевая гимны поочередно то православию, то евразийству, предполагающему эклектическую смесь "континентальных" религий, включая мусульманство. Для более радикального Кургиняна этот коктейль чересчур слаб. Он берет быка за рога. Решительно реинтерпретируя саму православную традицию, Кургинян объявляет о рождении новой религии -- "северного православия", принципиально отличного не только от существовавшей доныне православной веры, но и вообще от христианства. Новая русская религия скорее отпочковывается от язычества как его особая ветвь. "Мы настаиваем на огромном своеобразии северного русского православия и его отличии как от ближневосточного христианства (религии рабов), так и от дальнейшего римского официозного православия (религии реформирующейся бюрократии). Северное православие стало религией борцов, воинов"56. Пусть другие исповедуют презренную "религию рабов" или дефектную религию восточно-римской бюрократии. Мы, россияне, не такие, как все. Мы уникальны среди народов мира. До такой степени уникальны, что на протяжении трех фраз Кургинян умудряется повторить это определение четырежды. "Геополитическое пространство русской равнины было уникальной точкой... Арийский поток, шедший с юга на север... создал уникальную религиозную культуру Севера, которую мы называем "теологией борьбы"... Россия получила при этом уникальный тип религии и культуры, который и позволил ей сыграть уникальную евразийскую роль"57. Но мало того, что мы уникальны, мы еще и превосходим всех других. Если центром или, как витиевато выражается Кургинян, "мистическим концентратором" христианской теологии является великая мистерия жизни, смерти и воскресения Иисуса Христа, то в центре нашей "теологии борьбы" -- что бы вы думали? -- древнегерманская Валгалла. Поистине велико на Руси смятение умов, если православным христианам предлагается в качестве символа веры мифический дворец, где, согласно языческому преданию, боги пируют с мертвыми воинами. Это -- храм, куда они должны стремиться? Но что общего может это иметь с христианством? С жертвой Иисуса? С искуплением? Со спасением души? Не только "православные фундаменталисты" -- баркашовцы -- каждый верующий христианин содрогнется от такого святотатства. Но что поделаешь, если гарнизонная диктатура требует гарнизонной религии и милитаризованной, так сказать, теологии? Объясняя свою "теологию борьбы", Кургинян безаппеляционно формулирует: "Ее идея -- борьба Света и Тьмы, как предельно напряженный поединок без исхода, гарантированного где-то свыше, без, образно говоря, "хеппи энд""58. Тем, кто не в силах сам разобраться, кто в этой вечной войне без хеппи энда играет роль Света, а кто Тьмы, создатель новой веры сообщает крупным шрифтом: "РУССКАЯ ИДЕЯ И РУССКИЙ 234 МИФ... СТРЕМИТЕЛЬНО РАЗВОРАЧИВАЮТСЯ В ПРОСТРАНСТВЕ СРЕДИННОЙ ЕВРАЗИИ... ОПРЕДЕЛЯЯ СЕБЯ КАК ЦАРСТВО СВЕТА, И НЕ БЕЗ ОСНОВАНИЯ"59. Ну, а Тьма, понятно, отождествляется с "голой механистичностью Запада"60. Итак, мы уникальны в мире, мы лучше всех, мы выше всех, мы -- Свет, а враги наши -- Тьма. Наше право диктовать свой милитаристский, антипотребительский "суперпроект" остальному миру безусловно и священно. Какже по-другому трактовать теологическое обоснование "прорыва"? Это -- теология смертельной конфронтации с миром. И если бы даже она не перекликалась впрямую с официальной нацистской пропагандой, все равно было бы видно, что перед нами "сакральное поле" фашизма. Как беспощадно разносил Кургинян Дуги-на за то, что он заимствует "самую сердцевину германского национализма, его оккультномистическое ядро, антирусское дело"! Но заимствуют, оказывается, Кто хуже? оба -- и притом одно и то же из одного и того же источника: те самые "тевтонские" сюжеты, на которые писал свои оперы Рихард Вагнер. Разница в том, что Дугин не стремится пересаживать эти мифы на отечественную почву, а Кургинян старается внушить "новой русской элите", что пусть Валгалла и далеко, но край-то она нашенский, родной, русский,"восточной ориентации". Под этим теологическим расхождением лежит геополитическое. Дугин готов вступить в союз с бывшим европейским врагом во имя беспощадной войны против Америки. У Кургиняна война предстоит на два фронта -- против Америки и против Германии. "Англо-саксонский мир,-- говорит он,-- хочет мирового господства, основанного на информационных технологиях, на отчуждении знающих от незнающих. У немцев модель более грубая, в большей степени базирующаяся на евгенике, на расовом подходе... Немецкая модель базируется на прямом транслировании воли элиты вниз, плебсу"61. Это различие между двумя "моделями мирового господства" вовсе не означает, однако, что Кургинян готов подарить Дугину монополию на антиамериканизм. В конечном счете хрен редьки не слаще: Америка так же стремится к подчинению или даже разрушению России, как и Германия. Например, рассматривая вариант будущего "с постепенным выходом на поверхность [в Москве] монархо-па-триотических формул в духе Солженицына", Кургинян вдруг замечает -- совсем в "конспирологическом" стиле Дугина -- что "именно такой вариант рассматривается военной разведкой США в качестве наиболее продуктивного средства уничтожения России и ее населения к 2003 году"62. Нехорошо перебивать самого себя, но нет больше никакого терпения -- я должен немедленно задать читателю вопрос. Может ли, с его точки зрения, какая бы то ни было американская государственная организация -- военная ли разведка или кто угодно еще -- вырабатывать планы уничтожения великого народа? Пусть даже под покровом такой глубочайшей секретности, что ни публике, ни администрации, ни самому президенту ничего об этом неизвестно? А ес 235 ли не может (в таком ответе я уверен), то как возникают у вполне вроде бы душевно здоровых людей такие чудовищные предположения? Да нет, какие там предположения -- ведь все указано с документальной прямотаки точностью: кто, в каком месте и к какой дате готовит смертоносный план. А ведь не один только Кургинян -- все московские оппозиционные генералы, как о чем-то само собою разумеющемся, об этом объявляют. Возьмем хоть Проханова. Во всем, казалось бы, он чужд мистическим завихрениям Дугина. Но едва речь заходит об Америке, начинает говорить на том же параноидальном языке: "Когда говорят, что нас хотят превратить в сырьевой придаток, это звучит слишком вяло и мало что объясняет. Речь идет именно о НОВОМ СТРОИТЕЛЬСТВЕ. А это гораздо сложнее. И страшнее... Здесь хотят расчистить территорию, хотя и не до последнего человека, и на этих пространствах, на этом человеческом материале строить совсем другую цивилизацию: нечто сравнимое с новой Вавилонской башней... Ни Европа, ни Америка для таких масштабных усилий не годятся, там все слишком устойчиво. А вот у нас, где все так рыхло и так странно, где такая живая почва и живой, неизрасходованный этнос -- здесь замышляется какое-то гигантское, чудовищное творение... Контуры этого творения --жуткие. Уже известно о существовании плана под названием "Кольца Сатурна". План родился в США [и] предусматривает создание многомерного, кольчатого, "телескопического" социума. В нем будет существовать внутренний "круг" элиты-олигархии, будет внешняя зона, периферия, дальняя периферия и т. д. Разным "кольцам" будут соответствовать разные статусы, разные стандарты жизни, разные нормы морали и поведения, разные уклады, системы ценностей. В центре же, куда будут сходиться "кольца", уже "греют гнездо" для узкой касты новых жрецов. Для служения ей уже намечен план стремительной переброски в страну "третьей волны" эмиграции [еврейской]: все, что побывало ТАМ, будет уложено в один узкий пласт ЗДЕСЬ. И в среде этого возвращенного социума будет созидаться новая олигархия или новый ОЛИГАРХ"63. Мурашки по коже -- словно Оруэлла читаешь. Но эта фантасмагория интересна тем, по-моему, что в ней содержится ответ на все наши вопросы. И он до смешного прост: эти люди не имеют ни малейшего представления об Америке. Но уверены, что имеют,-- и гораздо более ясное, чем мы с вами. Их сознание не способно уловить разницу между действующей демократией и тоталитарной тюрьмой, где они выросли. Они не знают, что бывают другие страны. Они искренне считают, что любая сильная страна, как Америка, способна на все, включая уничтожение России и строительство в ней "колец Сатурна". Этот чисто психологический феномен вырастает в политическую проблему первостепенной важности, несопоставимо более серьезную, нежели сбои в приватизации промышленности или бюджетные злоключения российского правительства. Ибо в психологической войне, раздирающей сегодня Россию, это фундаментальное невежество превращается в оружие огромной мощи. Оно безнадежно отравляет 236 сознание "патриотических" масс, в особенности молодежи. Оно позволяет оппозиции завоевывать российскую образовательную систему, готовя из школьников и студентов кадры для веймарского взрыва. Вернемся, однако, к нашим баранам. Мы остановились на том, что Кургинян не делает различий между американской и германской "моделями мирового господства". Для него обе хуже, раз уж обе ведут к одному -- к уничтожению России. Вот и нам, вероятно, придется похожим выводом завершить разговор о том, кто же хуже -- "плохой" националист Дугин или "хороший" националист Кургинян? Когда Кургинян говорит об американских планах уничтожения России к 2003-му, разве это не язык Дугина? Когда он признается, как восхищают его "орденская структура" и "теократические" амбиции большевиков, разве не повторяет он аналогичные признания Дугина? Неважно, что Дугин приписывает эту "рыцарскую" мораль нацистам, а Кургинян -- коммунистам, Ведь в обоих случаях речь идет об элитах тоталитарных. Но еще глубже и страшнее это духовное братство враждующих насмерть "патриотических" идеологов проявляется в их полностью совпадающей устремленности к национальному саморазрушению. Что говорит Дугин об императивности новой Пунической войны и сокрушения "нового Карфагена" -- Америки, мы помним. Но ведь и Кургинян утверждает, что "Россия не может стоять в стороне от борьбы за мировое господство"64 и что "судьба России не может быть мирной"65. Ведь и он оправдывает и прославляет милитаризм не только каждым словом, но и каждым вздохом -- и в своей "теологии борьбы", и в своих философско-исторических рассуждениях о природе России как "страны воинов"66, и наконец, в прямой политической полемике с западниками: "Милитаризм осуждается сегодня демократами как главный порок России. Россия имеет право ответить на это "Да уж какая есть, другой не стану. Не захочу, а если и захочу, то вряд ли смогу". И Россия была бы права, ответив подобным образом"6'. Смысл "консервативной революции" один и тот же -- и у Кургиня-на, и у Дугина. Посреди бушующего океана исторических изменений, захлестывающих современный мир, Россия должна оставаться заповедным островом, твердыней, увековечившей в неприкосновенности дух, который довлел над ней столетиями -- дух империи, казармы, гарнизонной диктатуры. Это они понимают под "консерватизмом". А под "революцией" подразумевают окончательное искоренение того порыва к свободе и возвращению в европейскую семью, которым, тоже столетиями, охвачена была русская интеллигенция, отчаянно сопротивлявшаяся автократии. Опять -- Россия против России. И в жизни отдельных людей, и в жизни великих наций бывают моменты, когда им приходится отвечать на вызов истории -- либо соглашаясь на фундаментальные метаморфозы, либо выпадая из тележки. Такой момент истины переживали после Вверх по лестнице, ведущей вниз второй мировой войны побежденные, дезориентированные и страдающие Германия и Япония. Они тоже могли ответить истории: "Да, уж 237 такие мы, какие есть, милитаристские и автократические. И не хотим мы меняться. А если и захотим, то не сможем". Но, несмотря на сопротивление своих "консервативных революционеров", они захотели и главное -- смогли измениться. И они победили -- именно потому, что не послушались своих воинственных гуру. Почему же Япония смогла, а Россия не сможет?-- напрашивается вопрос. Но мы лучше спросим, почему Кургинян и Дугин так упорно не желают покоя измученной стране? Почему, подобно Жириновскому, неустанно трубят они новый поход, новую конфронтацию, новый самоубийственный "прорыв"? Ответ, как мы с вами уже знаем, известен еще с прошлого века, когда крупнейший русский философ Владимир Сергеевич Соловьев графически описал эволюцию имперского национализма, выстроив свою лестницу: "Национальное самосознание -- национальное самодовольство -- национальное самообожание -- национальное самоуничтожение". Как только, не удержавшись на первой ступеньке, человек скатывается к национальному самодовольству -- превращается из нормального патриота своей страны в профессионального "патриота" в кавычках -- ничто уже не может остановить его рокового скольжения вниз. Между 1922 и 1945 гг. германские учителя Дугина прошли все четыре ступени "лестницы Соловьева". Они разрушили свою страну, продемонстрировав трагическую правоту этой метафоры. А на какой ступеньке наши "консервативные революционеры"? Провозгласить себя "страной Света", а всех остальных "Тьмой"-- пожалуй, для самодовольства многовато. Это уже самое настоящее самообожание. По Соловьеву -- предпоследний этап, финишная прямая. Обидно так думать об умном, талантливом и гостеприимном человеке, каким остается для меня Кургинян, но я не верю, что по "лестнице Соловьева" возможно обратное движение. Как будет уничтожен новый Карфаген Документ, с которым я хочу познакомить читателя, не заслуживает отдельной главы. Но разговор об оппозиционной идеологии он завершит достойно. Мы выслушали многих духовных наставников и пропагандистов имперской идеи. Их отношение к Америке, их далеко идущие мечты -- для нас уже не секрет. Но до сих пор ни одна из рассмотренных нами концепций не содержала в себе конкретного плана -- как, какими средствами исполнит эту свою великую миссию новоявленный Рим. Планы такие, однако, существуют, и если мы мало знаем о них, то только потому, что в близких нам по духу изданиях они действительно не публикуются. Аудитория же оппозиционной периодики уже давно в курсе дела. 238 Итак, рекомендую: Олег Платонов, профессор, москвич, автор книги "Русская цивилизация". В номерах 27-28 за 1993 г. "Русский вестник" напечатал разработанный им подробный план уничтожения Нового Карфагена под заголовком "У Америки нет будущего". "Америка находится накануне краха, она потеряла сдерживающие центры,