сть: пообедает, обменяется с женой несколькими словами и снова в королевский замок, ближе к своим сокровищам. Ночевал он в одной из полуподвальных комнат с низким облупившимся потолком, среди картин, запечатлевших победы крестоносцев, среди рыцарских доспехов и гипсовых статуй великих магистров - прежних владельцев замка. Воздух здесь затхлый, отдает плесенью. Это понятно: замок не отапливали, пахло мышами и нафталином. Сегодня было особенно холодно, и профессор никак не мог согреть озябшие руки. Поеживаясь, он уселся в старинное кресло, на котором когда-то сиживали и прусские короли. Раньше это выглядело бы почти святотатством, но что делать, времена изменились. Чтобы согреться, доктор Хемпель вскипятил воду в электрическом чайнике и, потягивая малиновый отвар, вспомнил о своем интересном открытии. Орденский склеп. Человеческие кости на полу. Рыцарь в старинных доспехах, с рыжей бородой снова и снова возникал перед глазами. И, как часто бывало с Хемпелем, вдруг отодвинулось все сегодняшнее, близкое. В памяти всплывали загадочные истории и легенды о Кенигсбергском замке... Отсчитывая минуты, медленно ползла по циферблату стрелка часов. "Хватит! - профессор очнулся, возвратясь из далекого похода в историю. - Надо отвлечься". Посмотрев на часы, он включил приемник: кенигсбергская станция работала. Передавалась Седьмая симфония Бетховена. Чем-чем, а классической музыкой горожан угощали вдоволь. Как всегда, он с удовольствием слушал музыку. Дирижировал оркестром его приятель - государственный композитор Ройс. Раньше Ройс дирижировал в оперном театре. Хемпель представил себе черный фрак, прямую спину, белую властную руку. От театра теперь камня на камне не осталось. Музыка закончилась. Стали передавать, в который уже раз, газетную статью Пауля Даргеля, заместителя имперского комиссара обороны, руководившего строительством укреплений. По его словам, длина противотанковых рвов, построенных в Восточной Пруссии, равнялась расстоянию от Кенигсберга до Мадрида. Даргель клялся, что город неприступен. После статьи Пауля Даргеля для подъема духа кенигсбержцев диктор с пафосом рассказал несколько историй о давних победах германской армии. Захотелось курить. Профессор медленно и аккуратно срезал кончик черной эрзац-сигары и, прислушиваясь краем уха к назойливому голосу в приемнике, стал просматривать списки музейных ценностей, спрятанных сегодня в подземелье. Кто-то, заикаясь и неправильно выговаривая слова, перечислял фамилии горожан, отличившихся сегодня на оборонительных работах, объявил о наградах. Каждому был вручен ценный подарок: сигары, кофе, стандартный пакет с конфетами и печеньем или бесплатный билет в кино. В эфире появился Эрнст Вагнер. Профессор положил ручку, насторожился... Когда лиса начинает проповедь, оберегай гусей. Грозный крейслейтер тоже без удержу похвалялся неприступностью Кенигсберга. Призывал немцев защищать город до последнего вздоха. "Сказано очень много слов и ничего нового", - заключил профессор. Эту программу с успехом можно передать через десять дней. И никто даже не догадается об этом. Такой же она была и десять дней назад. А главное - ничего утешительного. "Наш город обеспечен денежными банкнотами, - весело провозгласил под конец диктор. - Директор государственного банка Франц Зайдлер заявил представителю радио: денежные платежи будут производиться без всяких ограничений: жалованье чиновникам и пенсии выплачиваются, как всегда, неукоснительно в положенные сроки". "Как не надоест повторять одно и то же", - с досадой подумал ученый, щелкнув выключателем. Нет, положительно профессор Хемпель был выведен из равновесия событиями сегодняшнего дня. Сначала такие открытия в подземелье, а потом этот наглый гаулейтер. Трудно примириться с сознанием собственного бессилия. Все больше и больше сомнения терзали Хемпеля. Он был всерьез обеспокоен излишним вниманием гитлеровского вельможи к сокровищам, его сокровищам. Опасность. Берегись, Альфред. Недаром говорится, что ночь - мать размышлений. Сердце гулко билось. Пришлось принять успокоительные капли. Обернув шею теплым шарфом и накрывшись двумя шерстяными пледами, он улегся на узкий диванчик. Долго скрипели пружины. В начале второго часа ночи профессора разбудил настойчивый телефонный звонок. Какой-то штурмбанфюрер Эйхнер сообщил, что выезжает в замок по срочному и секретному делу. - Вы мне совершенно необходимы, профессор, - добавил грубый голос, - не отлучайтесь. Хемпель разволновался. Он не любил гостей из гестапо. "А вдруг там догадались, что я прячу сокровища не только в литерный бункер... Кто-нибудь донес!" - профессора бросило в жар. Перед глазами возникла черная дыра в стене... "Проклятье, вход не замурован. Какая оплошность! Кто мне поверит, что прятал не для себя. Когда человек поступает честно, они не верят, они всегда подозревают только плохое. Для них я вор, государственный преступник". Профессор лихорадочно придумывал оправдания. На всякий случай он позвонил сотруднику музея, своему племяннику Эрнсту Фрикке и просил его немедленно приехать. ...Ровно в два часа Эрнст Фрикке, худощавый блондин с приятным лицом и голубыми глазами, вошел в комнату дяди. Электричество выключили в двенадцать, и сейчас комнату, похожую на кладовую театрального реквизита, освещал стеариновый огарок в деревянном подсвечнике. Профессор показался Эрнсту Фрикке взволнованным. Взглянув на дядю повнимательнее, он заметил дрожащие руки, покрасневшие глаза, седую щетину на как-то сразу постаревшем лице. - Помоги отправить ценности, Эрнст, - с усилием сказал профессор. - Надо спешить, а я совсем болен, - добавил он едва слышно. - Куда отправить? - с готовностью отозвался Эрнст Фрикке. - Вас это не должно интересовать, молодой человек, - внезапно раздался грубый голос. - По приказу главного управления имперской безопасности транспортировкой ценностей займусь я, Эйхнер. Эрнст Фрикке вздрогнул от неожиданности. Он только сейчас увидел человека в черной униформе с четырьмя звездочками в петлице, знаками СС и нарукавной повязкой со свастикой. Лицо почти не различимо в темном углу. - Хайль Гитлер! - поспешил поздороваться Эрнст. - Хай... тлер! - бросил эсэсовец. - Да, Эрнст, теперь это не наше дело, - услышал он грустный голос профессора. - Ты должен передать штурмбанфюреру все ящики, отмеченные зеленой буквой "М". На этом кончаются наши обязанности. Он погрузит их на машины и... - Не совсем так, профессор, - вмешался опять эсэсовец. - Этот молодой человек нам не нужен. Вы должны сами сопровождать груз. Ваши советы пригодятся на месте - Я не вижу необходимости ехать с вами, - Хемпель вскочил, вены на его висках вздулись. - Я все осмотрел раньше. Со мной согласованы все пункты. - Вы напрасно пускаете в штаны, дорогой профессор, - пошутил эсэсовец, - уверяю, вам нечего бояться. - Я ничего не боюсь, штурмбанфюрер, вы... позволяете себе разговаривать так, словно я русский. Если хотите знать, я больше вас имею право на доверие. Зарубите себе на носу... я... Ученый покраснел от волнения, голос стал резким, крикливым. "То, что пришлось стерпеть от гаулейтера, я не намерен спускать этой мелюзге", - мысленно храбрился он. - Ладно, профессор, - отмахнулся эсэсовец. - Я знаю ваши заслуги, и сейчас не время спорить. - Меня беспокоит янтарь, - продолжал кипятиться Хемпель. - Да, янтарь, моя коллекция. Она насчитывает более семидесяти тысяч образцов. Уникальные собрания янтарной фауны: муравьи, мухи, комары, сотни образцов, их историческая и художественная ценность чрезвычайна. Среди уникумов - единственный в мире кусок янтаря с живой ящерицей... - Живая ящерица? Это вы уж того, профессор, загибаете, - эсэсовец весело захохотал. - Она как живая в своей прозрачной гробнице, моя маленькая мученица... Вам не понять этого, - профессор хрустнул суставами худых пальцев. - Пятьдесят миллионов лет прошло с тех пор. Янтарный кабинет! Вы представляете, штурмбанфюрер, что это такое? - волнуясь, он снял очки и замшевой тряпочкой стал протирать стекла. - Действительно, что это за штука, янтарный кабинет, профессор? - спросил эсэсовец. - Когда приходится обрабатывать какое-нибудь дело, - добавил он, словно оправдываясь, - не грех узнать о нем подробнее. - Неужели вы ничего не знаете о нем? - удивился ученый. - К сожалению, профессор. - Да ведь это чудесное произведение искусства! Представьте себе большую комнату, стены которой сплошь облицованы мозаикой из янтаря. - Профессор помолчал. Он успокоился и опять стал старательно расставлять знаки препинания. - Когда вы находитесь в ней, вам кажется, что светит яркое солнце, хотя на самом деле над городом туман. - Понимаю, профессор, валяйте дальше. - В янтарных стенах четыре рельефные картины, - все больше увлекаясь, продолжал Хемпель. - Это невозможно передать словами, это надо видеть. Картины в резных рамках: сказочный узор. Немецкие мастера создали неповторимое чудо! - Я ничего не понимаю, профессор. Мне сказали, что этот кабинет трофейный и принадлежал русским. Выходит, русские хапнули его у нас? - Янтарный кабинет подарил Фридрих-Вильгельм Первый русскому царю Петру, - с некоторой торжественностью пояснил ученый. - Русский царь гостил у нашего короля в Потсдаме и обратил внимание... - Обратил внимание, и ему подарили такую драгоценность, черт возьми, - опять перебил гестаповец. - Не понимаю, для чего нужно было Вильгельму дарить кабинет какому-то царьку? - Царь Петр был не какой-то царек, а великий русский император. О-о, это был действительно великий человек. Вы плохо знаете историю, у вас неверные представления. - Профессор поджал губы и мысленно поставил точку. - Россия и в те временя считалась сильной державой. Король Фридрих был очень бережлив и не разбрасывался подарками. Но Пруссия нуждалась в поддержке московского царя... - У меня представление самое правильное, профессор, - перебил эсэсовец. - Фюрер нас учил: великими могут быть только немцы... Хай... тлер! - Эйхнер снисходительно усмехнулся. - И вообще, скажу откровенно, я не разделяю ваших восторгов. Подумаешь, кусочки древней смолы. Я не видел янтарного кабинета, но зато мне часто встречались янтарные мундштуки и запонки. Заметив признаки знакомого вдохновения на лице профессора, Эрнст Фрикке со скукой отвернулся, дядины лекции о янтаре он знал наизусть. Рассуждения кретина эсэсовца его интересовали еще меньше. У Фрикке в голове бродили иные мысли. Сегодня днем его неожиданно вызвали в гестапо - разговаривать довелось с "засекреченным" партейгеноссе: отвислый нос на скучном лице и отличный серый штатский пиджак. Он сидел прямой как палка, положив большую волосатую руку на стол. Левая рука - протез в черной перчатке. Фрикке не сомневался, что перед ним большой начальник. - Волк-оборотень Антанас Медонис, - сказал он, жестко выговаривая слова, - скоро вы получите приказ от директора музея профессора Хемпеля... Выполните приказ и немедленно возвращайтесь. Запоминайте все, что профессор вам скажет, каждое слово... Наш разговор, разумеется, остается в тайне. Фрикке вытянулся, руки по швам и, испытывая привычную робость перед начальством, подтвердил готовность выполнить любой приказ. "У того, кто должен, выбора нет, - повел в его сторону носом штатский. - Вот паспорт на имя литовца Антанаса Медониса, изучайте вашу новую биографию". - Вислоносый протянул еще несколько бумаг - и пошла беседа: мудрые советы и поучения потоком вливались в уши Фрикке. "Не ломался, был прост, а вместе с тем попробуй скажи что-нибудь не так, - думал Фрикке. - Знает ли он, что профессор Хемпель мой дядя?" На прощание партейгеноссе передал Фрикке янтарный мундштук с двумя золотыми ободками. И произнес магические слова волков-оборотней. - Не богохульствуйте, штурмбанфюрер, - услышал Эрнст Фрикке. - Янтарь... что может быть лучше. - Профессор Хемпель заговорил о янтаре и, как всегда, забыл все остальное. - И в древности дорожили солнечным камнем. - Словно жрец, он поднял над головой худые руки. - Народы верили, что янтарь отводит дурной глаз! - с пафосом воскликнул он, чувствуя себя на университетской кафедре. Сейчас профессор будет рассказывать о чудесных свойствах янтаря. Ему все равно, слушает ли его штурмбанфюрер или нет. - Римляне и греки лечили янтарем желудок и глаза. Заметьте, господа, в древности солнечный камень ценился выше золота. Благовонным янтарем кадили в храмах. Вы знаете, каких цветов бывает янтарь? - профессор вдохновлялся все больше и больше. - Янтарь бывает желтый, как мессинский лимон, оранжевый, как заходящее солнце, красный, как гранатовые зерна. В солнечных лучах он переливается яркими огненными красками. Впрочем, на Ближнем Востоке больше всего ценили молочные, "облачные" сорта. Профессор на миг замолк, пососал давно потухшую сигару. - А какие изящные вещи делают из янтаря, - продолжал он, аккуратно положив окурок в пепельницу. - Я могу показать, господа, табакерку работы берлинского мастера. - Он вынул из кармана плоскую коробочку в золотой оправе. - Это моя собственность, семнадцатый век, - с гордостью пояснил он. - Инкрустирована слоновой костью. Сейчас я ношу в ней снотворные таблетки. Она интересна одной деталью. Обратите внимание на крышку, господа, - торжественно сказал он, словно фокусник, показывающий свой коронный номер. - Вы видите: матовая полупрозрачная поверхность, специальная обработка янтаря. А теперь, - профессор намочил носовой платок водой из стакана, в котором хранил ночью свои вставные челюсти, и провел по крышке, - теперь смотрите. - Он показал табакерку, не выпуская из рук. - Да вы проказник, дорогой Хемпель, - захохотал штурмбанфюрер. - Носите в кармане голых девушек. Я не прочь приобрести такую табакерку. Но объясните, откуда вдруг взялась эта красавица? - Секрет очень прост, господа, - ликовал профессор. - Под крышкой табакерки спрятана белая фигурка богини Венеры из слоновой кости. Мокрая крышка становится прозрачной... Я вам расскажу еще много интересного о янтаре... - Мы должны торопиться, профессор, - посмотрев на часы, спохватился эсэсовец. - Секретные дела вершатся ночью. - Он встал, подтянул штаны, поправил сбившийся на толстом животе китель и шагнул к выходу. - Меня беспокоит тишина на фронте. - Он открыл дверь, обернулся. - Враг притаился, нужно ждать сюрпризов. Может статься, вашу замечательную коллекцию развеет в прах авиабомба русских. На этот раз профессор не стал возражать. Он молча надел пальто, шляпу, взял под руку Эрнста Фрикке и направился за гестаповцем. Мелькнуло: не поручить ли племяннику замуровать стену, но он тут же отбросил эту мысль. Нет, не настолько он доверял Эрнсту. - Ты будешь ждать меня дома, - шепнул он ему, - я скоро освобожусь. Успокой тетю Эльзу, слышишь. Ты заметил, какие у него руки? Страшные кулаки с ободранной кожей на суставах пальцев. Наверно, этом хам бил в лицо человека... ГЛАВА ТРЕТЬЯ ПОВИНУЙТЕСЬ, СКРЕЖЕЩИТЕ ЗУБАМИ, НО ПОВИНУЙТЕСЬ Во дворе замка было темно. Над головой - звездное небо. На нем вспыхивали малиновые отблески далеких артиллерийских залпов, загорались и гасли голубоватые лучи прожекторов. Впереди, твердо вышагивая по стертым, камням, выступал штурмбанфюрер. За ним, сутулясь и немного прихрамывая, следовал профессор Хемпель. Они шли вдоль средневекового крыла замка с деревянной галереей на толстых дубовых стойках. С этой галереи когда-то знатные гости любовались рыцарскими турнирами. На том самом месте, где, по преданию, находился раньше застенок, один предприимчивый делец открыл винную лавку, а позже ресторан и назвал его "Кровавый суд". А еще ниже этажом, в сырых подземельях, хранились винные запасы. В последние дни войны в ресторане обосновался штаб кенигсбергского фольксштурма. Темно. Маскировочная лампочка - крохотная синяя точка - указывает вход в штаб. Ни огонька, ни полоски света в окнах... ...В большой продолговатой комнате было трудно дышать: сизые облака тяжелого табачного дыма застилали глаза. Вошедших оглушил шумный разговор. Шумели солдаты последней армии рейха. Это были пожилые люди - с больным сердцем, с камнями в почках, полуглухие, полуслепые, кое-как обмундированные, кое-как вооруженные, оторванные от привычной домашней обстановки. У некоторых на отвороте пиджака "бычий глаз" - значок члена национал-социалистской партии. Дежурный офицер с повязкой на рукаве расположился у самых дверей за дубовым резным столом рыцарских времен и что-то надрывно кричал в трубку полевого телефона. При появлении штурмбанфюрера разговоры стихли. - Хал... тлер! - рявкнул эсэсовец, взбрасывая руку. Послышалось разноголосье неразборчивых выкриков. В дальнем углу, у оконной ниши толстый ополченец в очках, с офицерскими нашивками, держа в руках кенигсбергскую газету "Пройсшише цейтунг", медленно и внятно продолжал читать вслух: - "...по приговору военного суда расстреляны за дезертирство рядовые Ганс Шульц, Роберт Носке, Иоганн Зимлих, Отто Глюке, Курт Мюллер..." В былые времена профессор Хемпель с удовольствием заходил на часок-другой в этот подвальчик поболтать с приятелями. У него было любимое место в большом зале - отдельный столик справа от винных бочек. Огромные дубовые бочки с прусскими гербами были великолепны: их украшали изогнутые турьи рога и модели средневековых кораблей с распущенными парусами. Профессор поднял глаза. Куда девались большие круглые люстры, похожие на герцогские короны! Из потолка торчали только ржавые держаки. От былого уюта и величия ресторанных апартаментов не осталось следа. Низкое, приземистое помещение со сводчатым потолком и грубым полом из широких досок, без мебели и украшений выглядело словно обшарпанная солдатская казарма. У одной из стен громоздились тяжелые ящики, сбитые из толстых обструганных досок. На ящиках сидели и полулежали ополченцы. Многие дремали, некоторые играли в кости и в карты. - Эти? - кивнув на ящики, спросил эсэсовец, бросив взгляд на Хемпеля. - Да, да, - заторопился профессор. - Эти, с зеленой буквой "М". Штурмбанфюрер принялся рассматривать ящики. Только сейчас профессор заметил, что левое веко у штурмбанфюрера неподвижно. Оно закрывало ровно половину глаза. И когда эсэсовец хотел что-нибудь получше рассмотреть, он шевелил бровями, морщил лоб, стараясь приподнять веко. - Что это? - спросил он, ткнув пальцем в наклейку из плотной бумаги на одном из ящиков. - Это... это... - замялся профессор. Заметив его смущение, эсэсовец рассвирепел: - Написано по-русски! Что означает надпись? - "Внимание!!! Здесь заключены большие исторические ценности, - взглянув в записную книжку, перевел доктор Хемпель. - Вскрывать только в присутствии офицеров культработы". - Что? - лицо штурмбанфюрера побагровело. - Куда вы хотели отправить эти ящики? Это предательство. Коммунистическая пропаганда. - Он быстро оглянулся по сторонам и понизил голос. - Если кто-нибудь из этих солдат умеет читать по-русски, то... - Мне было так приказано, - перебил слегка побледневший профессор, - я должен был обеспечить сохранность этих ящиков при любых обстоятельствах. - За эти штучки вы ответите головой. Кто мог отдавать такие приказы? - ледяным тоном спросил Эйхнер. - Гаулейтер и президент Восточной Пруссии Эрих Кох, - громко и зло ответил профессор. - Бумага с приказом у меня в кармане. - Приказ Коха? Невероятно, - эсэсовец медленно повел по сторонам водянистыми глазами. - Вон отсюда! - заревел он на ухмыляющихся солдат. - Разлеглись, как на собственных постелях, вам не хватает только баб, скоты эдакие. Господин фон Минквитц, - бросил он подошедшему офицеру, - прикажите дежурному взводу немедленно грузить ящики. Машины стоят во дворе. А с вами, доктор, мы поговорим после. x x x Грузовики, миновав две-три улицы, въехали во двор трехэтажного дома с решетчатым железным забором и высокой черепичной крышей. У дверей, ведущих в подвальное помещение, в небрежной позе стоял вооруженный автоматом эсэсовец. Совсем недавно подвал служил бомбоубежищем, и жильцы завалили его самыми прозаическими предметами домашнего обихода. Рядом с раскладной койкой - роскошное кресло, диваны, поломанные стулья, обитые бархатом или атласом кушетки. По стенам - какие-то сундуки и ящики с висячими замками. Под потолком - тусклая, пыльная электрическая лампочка. Несколько человек с серыми, изможденными лицами спали, прижавшись друг к другу, прямо на цементном полу. Сквозь дыры в лохмотьях проглядывала пожелтевшая кожа. Ноги у всех босые; десять пар деревянной обуви аккуратно поставлены к стене. В креслах и на кушетках расположились эсэсовцы. Дежурный ротенфюрер, прижав автомат к груди, сладко похрапывал, облокотившись о спинку дивана. - Транспорт прибыл, выводите пленных! - приказал Эйхнер заспавшемуся, с опухшими глазами офицеру. - Вход в бункер здесь. Надеюсь, вы не забыли, профессор? - И штурмбанфюрер откинул крышку люка. Ухватившись волосатыми руками за толстую скобу, Эйхнер, кряхтя, протиснулся в узкую горловину и стал спускаться, осторожно переставляя ноги по ступенькам железного трапа. За ним - Хемпель. В нижнем этаже подземелья было светло и сухо. Стены и потолок бункера выбелены известкой. Десятка два ящиков с зеленой буквой "М", привезенные в прошлый раз, занимали немного места. В одной из стен виднелась клинкетная дверь под номером 29, выкрашенная темно-зеленой краской. Такие двери с резиновыми прокладками обычно ставят на водонепроницаемых переборках кораблей. Хемпель отлично понимал, как велико значение экспонатов прусских музеев для немецкого народа, но страсть к янтарю брала верх. Хотел профессор этого или не хотел, а мысли по-прежнему возвращались к янтарному кабинету и любимой ящерице. Поэтому профессор лукавил, путал, менял надписи на ящиках, стараясь найти для своего янтаря самое безопасное хранилище. А самым безопасным, по его мнению, было то, о котором, кроме него, никто не знал. Но не удавалось профессору Хемпелю поступать так, как он хотел, кое-что из янтарных сокровищ пришлось перевезти сюда, в этот бункер. Драгоценности, награбленные гаулейтером Кохом на Украине и Белоруссии, в эти дни перестали интересовать профессора. Может быть, бессознательно, но он отделил свое от чужого. А ведь Кох о своем добре беспокоился больше всего. - Здесь вашему янтарю будет куда спокойнее, - нарушил молчание Эйхнер. - Даже если затопить кенигсбергские подземелья, этот бункер останется сухим. - Не понимаю, для чего это делать, если решено не отдавать город русским? - огрызнулся профессор. - А теперь, - продолжал эсэсовец, не обращая внимания на слова ученого, - подпишите эту бумагу. Вы подтверждаете, что в бункере, не опасаясь порчи, можно оставить на долговременное хранение ваше имущество. Взглянув мельком на бумагу, профессор поправил очки, вынул ручку и размашисто вывел свою фамилию. - Надеюсь, теперь я вам больше не нужен, штурмбанфюрер? - спросил он сухо. - Я хочу отдохнуть хоть остаток ночи. Эсэсовец, сморщив лоб, посмотрел на подпись. - Боюсь, вам не придется сегодня как следует выспаться, профессор. Остались еще кое-какие формальности. Мы их закончим после погрузки. Берегитесь! - эсэсовец бесцеремонно оттащил ученого за рукав. Сверху на веревке, пропущенной через блок, плавно шел большой ящик с зеленой буквой "М". Трое пленных, стуча деревянными подошвами, проворно спустились в бункер и оттащили груз в сторону. Только после того как в подземелье был опущен последний ящик, профессор вместе со всеми поднялся наверх. Двое пленных посадили на болты железную крышку люка, крепко зажали ее гайками и залили бетоном. - Молодцы, ребята, - похвалил штурмбанфюрер, взглянув на их работу. - Неплохо. Без подробного плана никому не найти нашу горловину. Я попрошу дать вам трое суток на отдых. - Он с добродушным видом вынул из кармана начатую пачку сигарет "Юнона" и бросил пленным. Один из них, маленький и юркий, поймал сигареты на лету и передал товарищу с бледным спокойным лицом, а тот, видимо старший, роздал всем по одной, остальные спрятал в карман. Пленные закурили, их исхудалые, с запавшими глазами лица немного повеселели. - Готово? - отведя в сторону подошедшего лейтенанта, тихо спросил эсэсовец. - Так точно, все сделано по вашему приказанию. Штурмбанфюрер посмотрел на часы. - Сейчас ровно четыре. В четыре пятнадцать прибор должен сработать. За пять минут караульные закрывают дверь в подвал и уходят. Меня найдете в пункте "А". Все ясно? - Вы не сказали, куда доставить пленных. - Пленные?! Они останутся здесь, - эсэсовец особым образом щелкнул пальцами. - О них позаботится всевышний. Профессор, прошу вас, поехали. ...Улицы заснувшего города безмолвствовали. В темноте белели отметины на стволах деревьев, белела непрерывная полоса вдоль кромки панелей. Гигантские белые стрелы на стенах многих домов указывали на двери бомбоубежищ. Проехав два-три квартала, штурмбанфюрер Эйхнер свернул под арку большого дома и остановил машину. Отдуваясь, он протащил сквозь узкие дверцы свое массивное тело, оправил складки кителя и, склонив набок голову, снова бросил взгляд на часы. - Долго еще мне торчать в этой подворотне? - вылезая из машины, с ненавистью спросил Хемпель. - Придется потерпеть, профессор, кстати, осталось совсем немного, - отозвался Эйхнер, не обращая внимания на гнев старика. Наморщив лоб, он опять взглянул на часы. Небо посветлело, предвещая наступление хмурого утра. В предрассветной мгле выступили черные ветви деревьев. Грохоча, по булыжникам промчались грузовые машины, те, что перевозили ящики из замка. Профессор их сразу узнал. Они были окрашены в какой-то необычный цвет: не то кирпичный, не то оранжевый. На бледном небе вспыхивали едва заметными зарницами далекие артиллерийские выстрелы. Стуча подковами сапог, пригнувшись, словно спасаясь от обстрела, куда-то пробежали эсэсовцы, охранявшие бункер; за ними, смешно выбрасывая ноги, бежал худосочный белобрысый лейтенант. Штурмбанфюрер, утерев пот со лба грязным носовым платком, влез в машину и нажал на стартер. Мотор завелся сразу. - Садитесь, сейчас поедем, - Эйхнер с трудом повернул голову на толстой шее. Профессор шагнул к машине. В это мгновение сильный взрыв потряс воздух. - Боже мой, что это? - воскликнул он, взглянув на штурмбанфюрера. - Да садитесь же, мы сейчас увидим, куда попали русские бомбы. Машина вылетела из-под арки и, стреляя клубами дыма, помчалась по улице. Там, где только что стоял трехэтажный дом, дымилась груда развалин. - Мой янтарь!!! - крикнул профессор, почти теряя сознание. Доносились стоны раненых. По улице метались полураздетые люди. Толпа становилась все больше, голосистей. Отчаянно кричала молодая женщина, потерявшая дочь. На развалинах появились сонные горожане с лопатами, ломами, кирками. Запыхавшись, прибежали дежурные противовоздушной обороны с сине-белыми повязками. Словно из-под земли, возникли люди в полувоенной форме с фашистскими значками - квартальные вожди, вожди ячеек, уполномоченные домов, надзиратели бомбоубежищ с голубыми нарукавными знаками, женские руководительницы и прочая мелочь, доносчики и подхалимы национал-социалистской партии. Вожди немедленно принялись наводить порядок. - В убежище, все в убежище, выполняйте приказ! - кричали они на разные голоса. - Идти в бомбоубежище, герр Хокман? Почему? Ведь по радио не объявляли тревогу. А я должна обязательно выспаться, не вы же будете за меня весь день делать фаустпатроны на заводе. Что вы на это скажете, герр Хокман? - высокая молодая женщина, подбоченясь, смотрела на тщедушного домового уполномоченного в огромном стальном шлеме. Герр Хокман поднял на небо выпуклые глаза. - Когда люди в убежище - больше порядка. Приказ есть приказ Мы заботимся о вашей безопасности. - Спасибо за такие заботы, господин нацист. Вернули бы лучше наших мужей... - На что вы намекаете, фрау Ретгер? - На войну. - Осторожнее. Я могу донести на вас куда следует, фрау Ретгер. Женщина с ненавистью посмотрела на уполномоченного и, не сказав больше ни слова, отошла прочь. - В самом деле, штурмбанфюрер, тревоги не было, - опомнился профессор, услышав слова женщины. - Что же произошло, столько жертв. Ведь в доме погибли все жильцы. А мой янтарь? - Теперь-то ваш янтарь в сохранности. По счастливой случайности какой-то Иван угодил из пушки прямо в этот дом, - с явной насмешкой ответил эсэсовец. Страшная догадка опалила сознание профессора. - Это вы взорвали... вы, негодяй! - профессор открыл было дверцу, пытаясь выйти. - А я-то... Боже мой, все вы... - Вы с ума сошли, - грубо отбросив Хемпеля на сиденье и захлопнув дверцу, сказал Эйхнер. Машина рванулась. - Нет, это вы сошли с ума! - кричал профессор. - Я немедленно сообщу обо всем моему другу крейслейтеру Вагнеру. Я вам не русский военнопленный. Я чистокровный немец, член национал-социалистской партии. Остановитесь! Я требую. Я должен сказать жене... - Доктор как-то сразу обмяк и схватился за сердце. Сначала Эйхнер хотел покончить с надоедливым ученым привычным способом: удар кулака - и жертва затихает. Это первое, что пришло ему в голову, раздумывать, казалось, было нечего. Но имя Вагнера заставило насторожиться. Эйхнер искоса посмотрел на побледневшее лицо Хемпеля. Собственно говоря, никто не приказывал ему расправляться с этим стариком профессором. Напротив, Эйхнер получил совершенно ясное предписание: закончить акцию "Янтарь" и посадить профессора на одно из судов, уходивших на запад. Может быть, даже на подводную лодку. Но как быть с его женой? Никаких указаний насчет жены профессора Эйхнер не получил. - Какая блоха вас укусила, профессор? Вы волнуетесь из-за пустяков, в вашем возрасте надо беречь здоровье, - с трудом выдавил штурмбанфюрер. - Ровно через пять минут я позвоню своему начальнику. И все будет ясно. Я выполнял приказ, это надо понять, - закончил он примирительно. - Надо думать, даже когда выполняешь приказы. Вы законченный идиот! Эйхнер не счел нужным обижаться. Затормозив у подъезда невзрачного домика, он вежливо помог профессору выйти из машины. В небольшой душной комнате за обшарпанными канцелярскими столами сидели эсэсовские унтер-офицеры. Вытертый плюшевый диван, такое же кресло и четыре стула с резными спинками... На стенах, оклеенных грязными обоями, украшенные дубовыми листьями портреты Гитлера и Гинденбурга. Напротив висела засиженная мухами карта военных действий. Кое-где на ней еще торчали флажки и булавки с разноцветными головками. После январского прорыва русских эсэсовское начальство запретило отмечать попятное движение немецких войск. - Хай... тлер! - несколько более вяло, чем обычно, пролаял Эйхнер, появляясь в дверях. Офицеры разом вскочили с мест, отвечая на стандартное приветствие. - Звонили мне? - спросил Эйхнер. - Несколько раз, штурмбанфюрер. Приказано немедленно доложить о прибытии на пункт, - одновременно ответили унтер-офицеры, словно впередсмотрящие на паруснике в доброе старое время. Эйхнер снял трубку и, наморщив лоб, стал набирать номер. - Докладывает штурмбанфюрер Эйхнер. Все исполнено, - он покосился на профессора, - согласно приказу акция "Янтарь" окончена. Входы замаскированы, много жертв от действий противника. - Эйхнер умолк и стал сосредоточенно слушать... - Да... да, благодарю вас. Лейтенанта с командой на передовую? Ясно. Профессор Хемпель находится здесь... так точно. Он требует немедленно отпустить его домой. Что? Да, у него жена. Но, но... Выполняю. - Штурмбанфюрер бережно положил трубку на замызганный черный аппарат и обернулся к доктору Хемпелю: - Почему вы стоите, профессор? Садитесь. Запоздавшая вежливость не произвела никакого впечатления на ученого, он не пошевелился. - Вот что, дорогой профессор, произошло недоразумение, - очень вежливо произнес эсэсовец. - Идите домой, вы свободны. Ровно в одиннадцать за вами придет серая машина "оппель-капитан", номер восемнадцать-двадцать. Мы поможем вам и вашей жене эвакуироваться из города. - Но я не просил об этом... я не собирался эвакуироваться! - возмутился Хемпель. - Приказ есть приказ, профессор, - развел руками эсэсовец. - Курт, - сказал он, помедлив, - проводи профессора домой... ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ БЕЗ ОДНОЙ МИНУТЫ ДВЕНАДЦАТЬ Совещание при новом главнокомандующем окончилось около полуночи. Генерал Мюллер горячо выступал перед старшими офицерами гарнизона. Он убеждал верить в победу, требовал самопожертвования, твердости духа, призывал дать сокрушительный отпор врагу. - Отсюда, из Кенигсберга, - утверждал он, - начнется новое большое наступление, которое выметет русских из Восточной Пруссии подобно штормовому ветру... Речь его закончилась привычным славословием в честь фюрера. Командиры дивизий: генерал-лейтенант Герман Ганле, генерал-лейтенант Шперль, начальник штаба крепости, командующий крепостной артиллерией полковник Вольф и другие штаб-офицеры - вместе покинули прокуренное бомбоубежище полковника Фелькера. Большинство из них промолчало все совещание. Хорошего по нынешним временам мало, а о плохом говорить не полагалось. "Молчание - золото" - было девизом офицеров вермахта. Обособленной группой, громко рассуждая, ушли представители национал-социалистской партии во главе с заместителем гаулейтера Фердинандом Гроссхером. Эти, как всегда, расхваливали на все лады обстановку на фронте и мудрые деяния фюрера. Денщик унес переполненные окурками пепельницы. Смахнул со стола мусор, обрывки бумаг, убрал пустые бутылки из-под пива. Свернул трубочкой наклеенный на коленкор подробный план Кенигсберга. Совещались в подвале университета, на командном пункте шестьдесят девятой пехотной дивизии. Здесь было удобнее, а главное - просторнее, чем в подземелье коменданта крепости. Главнокомандующий генерал Мюллер и комендант крепости генерал Ляш, оба кавалеры рыцарского креста с дубовыми листьями и мечами, покинули университетский подвал позже всех. На площади их встретил тревожный шум войны. Где-то настойчиво, через ровные промежутки, бухала пушка, рвались мины, стучал пулемет. Фронт был рядом, на окраинах города. Генерал Мюллер давно не был в Кенигсберге. Как все изменилось! Сгорел оперный театр. Изрядно поврежден новый университет; война по-своему его приспособила - на каменных статуях-аллегориях, изображающих различные науки, висят провода штабной радиостанции, а в подвалах разместился дивизионный штаб. Похожие на овощехранилища, тянулись через площадь огромные солдатские бомбоубежища. Между ними восседал на бронзовом коне Фридрих Вильгельм Третий. Вокруг плотное кольцо полуразрушенных кирпичных зданий с выбитыми окнами. На площади вместо веселящейся, изысканной публики около развалин уныло бродили солдаты в длинных дождевых плащах. Кое-где торчали грустные мокрые деревья. Только что небо было ясным - и вот туман. Тяжелые, низкие тучи медленно проползали над развалинами. Тучи шли от моря, высеивая на город мелкий нудный дождь. - Вам не напоминают мертвецов эти дома, дорогой генерал? - спросил Мюллер. - Если смотреть отсюда на город, он кажется кладбищем. Городом мертвых. Помпея, ни дать ни взять. - Нет, мне не кажется, - вежливо и холодно возразил Ляш. Генерал Мюллер проследил взглядом за группой нацистских чиновников. Они скрылись в убежище под развалинами областного управления национал-социалистов. Искоса взглянув на прямую, будто негнущуюся фигуру Ляша, Мюллер сказал: - Я хочу с вами поговорить, дорогой генерал... Разговор серьезный, без свидетелей. - Прошу вас ко мне, - Ляш любезно поклонился. Около памятника Эммануилу Канту они протиснулись в узкую дверь бетонированного укрытия и стали спускаться вниз. На десятой ступени - площадка, на двадцатой - еще площадка и железная дверь в подземные владения генерала Ляша. У входа вытянулся часовой. Синий мертвенно-бледный свет. По обеим сторонам длинного коридора с голыми бетонными стенами расположились небольшие одинаковые комнаты для офицеров штаба. У кабинета Ляша их встретили начальник штаба полковник барон фон Зюскинд и дежурный офицер. Мюллер уселся в уютное комендантское кресло. На маленьком столике появились горячий кофейник, покрытый попонкой из цветной шерстяной ткани, две чашки, пузатая бутылка ликера, рюмки. Гул войны не проникал в подземелье: было тихо. Вернее, в подземелье царили совсем другие шумы. Звонили телефоны, пели умформеры радиостанции. Однообразно и глухо ворчали вентиляторы. Совсем по-домашнему в уборной журчала вода. Главнокомандующий продолжал молчать, рассматривая оттопыренный мизинец левой руки. Отто Ляш не хотел первым начинать разговор. Он был рад минутной передышке - сказывалась усталость последних дней. Опустив изрядно облысевшую голову, он красным карандашом выводил узоры на листке бумаги. - Я очень сожалею, дорогой генерал, - наконец подал голос Мюллер, - но я должен вам объявить прискорбную новость. Вы будете смещены. Отто Ляш приподнял голову. На его бледном одутловатом лице ничего не дрогнуло. Большие, немного навыкате глаза смотрели спокойно. - Гм... да, вам придется оставить должность коменданта Кенигсбергской крепости. Собственно, для вас это не должно быть неожиданностью. Человек, потерявший веру, ну как бы выразиться, - генерал запнулся... - в надежность обороны крепости, не может оставаться ее комендантом. Вы это понимаете, конечно! - Понимаю, господин генерал, - бесцветным голосом отозвался Ляш. - А кроме того, вы осложнили службу, гм... недоразумениями с гаулейтером Кохом. Вы забыли - он имеет большое влияние на фюрера, - тоном дружеского выговора внушал главнокомандующий. - Шутка ли, имперский комиссар обороны. Скажу открыто, это грозит вам очень серьезными последствиями. Осторожность - важнейшая добродетель в наше время. Генерал Мюллер замолчал. Вздохнув, он взял рюмку ликеру, посмотрел зеленую жидкость на свет и, смакуя, выпил. Отхлебнул кофе. Настольная лампа освещала мягким светом лицо главнокомандующего. Короткая стрижка, несомненно, молодила его, но мешки под глазами и чуть заметные морщинки выдавали возраст: пятьдесят два года. Нос у генерала прямой, губы капризные, с опущенными уголками. Недавно Мюллер получил новую награду: как же, благополучно избежал полного разгрома в Хельсенсбергском котле, вывел из окружения остатки своих войск. Генерал всегда старательно выполнял все приказы фюрера, умел смотреть на все сквозь розовые очки, при этих качествах не только победы, но зачастую и поражения вознаграждались. Мундир главнокомандующего был новенький, с иголочки. Блестели генеральское серебро, пуговицы, лаковые голенища сапог. Мюллер благоухал хорошим табаком, тонкими духами и казался только что вымытым и накрахмаленным. Генерал Ляш, несомненно, проигрывал рядом с Мюллером. Он был каким-то тусклым, будничным в мундире с потертыми рукавами... - Я не знаю, по правде говоря, как обосновать вашу отставку. Отзывы начальников самые хорошие, - начал Мюллер после небольшого молчания. - Считаю, что в