лем, капитан, - раздалось откуда-то из темноты. - Счастливого плавания! - Благодарю, - неторопливо ответил простуженный голос с мостика. Привыкшие к темноте глаза Фрикке заметили отваливший от борта портовый буксир. Нос парохода стал поворачиваться к мигающему огоньку. Медленно проползли мимо два высоких здания на берегу. Позади остался маяк, черные камни волнолома. Корабль вышел в море. Где-то в крепостных укреплениях вспыхнул луч прожектора, осветил на мгновение верхушки корабельных мачт и застрял в тяжелых облаках, нависших над морем. Промелькнув у борта, погас единственный синий огонек. "У-ух, у-ух", - слышалось в темноте - бакен на фарватере подавал свой голос, провожая тоскливым ревом крадущийся в ночи корабль. Эрнста Фрикке внезапно охватило тревожное чувство. Казалось, опасность где-то здесь, близко: она пряталась в черной воде, в непроглядном мраке, в тишине, обступившей со всех сторон корабль... Ему почудились две быстрые поджарые тени сторожевых кораблей, промелькнувшие у борта одна за другой. Три человека, закутанных в неуклюжие непромокаемые плащи, прошли мимо, едва не задев Фрикке. - Проклятый дождь, - донеслось до него, - в двух шагах ничего не видно. - Зато мы в безопасности. Пусть попробуют найти нас русские или английские летчики... Утром мы... - Ты забываешь о подводных лодках. Такая погода как раз для них. - Нас охраняют два миноносца и сторожевики. Зашумели, заговорили волны, разрезаемые стальным корпусом. Они изредка чуть-чуть толкались в пароходные бока. Корабль быстро набирал скорость. Пронизывающий ветер забирался за воротник. Крепче закутав шею шерстяным шарфом, Фрикке поднялся на просторную прогулочную палубу. Толстые стекла надежно защищали от дождя и ветра толпившихся здесь пассажиров. Но и тут, на веранде, царила тревога. Люди говорили вполголоса, словно боясь, что их может услышать незримый, подстерегающий враг. - Я больше никому не верю, Фриц... Государство рухнуло, впереди нас ждут несчастья, может быть, смерть. - Но фюрер... - О-о, будь он проклят! Недаром англичане называют его сумасшедшим. Я слышала по радио... Голоса умолкли. - Вы думаете, мы все-таки сумеем удержать Кенигсберг, герр оберст? - раздалось с другой стороны на чистейшем "хох дойч". - Удержать Кенигсберг?! И рядом - другие, о другом, о своем: - Ха! Дорогой герр Штольц, вы говорите о сомнениях. У вас они появились, я уверен, не сегодня. Вы ведь еще в прошлом году продали вашу фабрику. Кстати сказать, я удивляюсь, как вам удалось найти покупателя... Бросив в рот сигарету, Эрнст Фрикке чиркнул спичкой. - Потушите огонь, здесь курить запрещается! - немедленно взвизгнул кто-то. - Огонь?! - Негодяй! - Надо проверить документы! - Успокойтесь, господа, - потушив сигарету о подошву ботинка, громко сказал Фрикке. - Прошу вас предъявить документы, - услышал он повелительный голос. Повернувшись, увидел двух здоровенных молодых мужчин: они были в штатском, но их принадлежность к гестапо не вызывала сомнений. Фрикке безропотно повиновался. - Будьте осторожны с огнем, штурмфюрер, - возвращая документы, предупредил его один из патрульных. - Для курения есть специальные места. До свидания. Понемногу негодующие голоса умолкли. - Я так рада за детей, Фреди! - ворковал женский голос совсем рядом. Эрнст Фрикке почувствовал чье-то горячее дыхание на шее. - Последние дни я совсем не могла спать. Мне казалось, русские ворвались в город. Что было бы тогда с нами, Фреди?! - Теперь все позади, успокойся... И Фрикке услышал звук поцелуя. "Сентиментальные слюнтяи, - подумал он, отойдя. - Нашли место для нежностей". Его внимание привлек другой разговор. - Ты пробовал надеть спасательный нагрудник, Роберт? Без тренировки он может сползти, и тогда над водой вместо головы окажется задница. - Это так, а кроме того, мой нагрудник из пробковой крошки... - Безобразие, тратятся бешеные деньги на войну, а пассажиров не могут снабдить нагрудниками из настоящей пробки, - сочувственно отозвался бас. - А у меня, представьте, на какой-то вате, - вступил в разговор низкий контральто. - Вряд ли он сможет выдержать что-нибудь тяжелее кошки. - О-о, при вашем весе, сударыня, это маловато... - Первый класс снабжен гораздо лучше. Я только что видел прекрасный нагрудник, - сообщал кто-то. - Вы не поверите: там есть фонарик, свисток и даже петля. За петлю можно легко вытащить из воды человека. Эрнст Фрикке поежился. Неприятное чувство не покидало его. Снова захотелось курить. Он толкнул дверь с надписью "Ресторан". ГЛАВА ВОСЬМАЯ СПАСАТЕЛЬНЫЙ ЖИЛЕТ СО СВИСТКОМ И ФОНАРИКОМ В пивном киоске худенькая девушка с заспанным лицом и синяками под глазами налила Эрнсту пива. - Туго приходится кенигсбержцам, - сказала она, мучительно зевая, - говорят, русские не сегодня-завтра возьмут город. - Всем туго сейчас, фрейлейн, - уклончиво заметил Фрикке, отдавая пустую кружку, - и вам, я вижу, здесь невесело. - Еще кружку, господин?.. Не хотите? Да, пиво у нас не первого сорта. Какое уж тут веселье! - девушка еще раз зевнула, прикрыв ладонью рот. - За нами охотятся англичане и русские, того и гляди на голову угодит бомба. Скорей бы уж кончилось все. - Что кончилось, фрейлейн? - Проклятая война, - девушка кинула на Фрикке испуганный взгляд. - Я хочу сказать, скорей бы мы их победили. - Спокойной ночи, фрейлейн, - посмотрев на часы, проговорил Фрикке - Третий час ночи, желаю вам... как следует выспаться. Он прошел мимо двухсветного ресторанного зала с медными решетками на больших декоративных окнах. Огромные позолоченные люстры... На столах - белоснежные скатерти, сверкающий хрусталь, серебро. Первый класс. Несмотря на позднее время, пустовало всего несколько столиков. В курительном салоне - уютно и тепло Большие цветные витражи с изображением средневековых кораблей. Над головой - купол матового стекла, излучающего нежный свет. Глубокие мягкие кресла. Отделанные драгоценным деревом стены. Пальмы, раскинувшие вверх зеленые листья. В углу белый с золотом огромный рояль. Утонув в кожаном кресле, Эрнст закурил. Среди гобеленов и мягких ковров он снова почувствовал себя лучше. Искусственный огонек в камине располагал к воспоминаниям, воскрешая прежние радости и печали. Все чаще и чаще мысль возвращалась к самому главному. "Что будет со мной? - раздумывал он, глядя, как бесконечно разгорается эрзац-огонь. - Наши войска пытаются задержать русских у Одера. Последний рубеж, а там Берлин... Дядя во многом прав, - вспомнил он последний разговор с профессором. - Наши вожди заботятся только о себе, им нисколько не жаль наших шкур. Несправедливость!.. Я шел на многое, черт побери! И когда, наконец, получил свое место за столом, кто-то хочет вытолкнуть меня. - Волна глухой ярости поднималась в нем... - Проклятье!!! Кто виноват во всем этом? Фюрер? Что со мною?!" Эрнст Фрикке оглянулся: не подслушивает ли кто его мысли? "И мы высшая раса, и нам должен принадлежать мир" - издевательство! Я, господин вселенной, теперь должен все начинать сначала. Не имея гроша за душой... Зато у меня есть вот это, - с ненавистью посмотрел он на лацкан пиджака, где пауком присосалась хищная свастика. - Теперь-то меня не обманешь! Спасибо дяде за пропуск. Мне наплевать на все, слышишь меня, фюрер? Пусть все валится в преисподнюю. Только бы добраться до Копенгагена. А там я найду пути на другой континент. В Южную Америку, никаких фюреров, никаких приказов..." - Господин, простите меня, - услышал он скрипучий голос. Фрикке нехотя раскрыл глаза. В кресле напротив развалился старик с длинной жилистой шеей, орлиным носом и гривой седых волос. - Простите меня, - еще раз повторил старик, - я вас, кажется, обеспокоил. - Что вам угодно? - не совсем приветливо отозвался Эрнст. - Я хотел узнать ваше мнение относительно спасательного жилета последней модели. Он на мне. Вы видите, жилет вовсе не стесняет движений. Удобен. Я бы сказал, даже элегантен. С помощью этой трубки я быстро надуваю его - вот так, - старик вынул из кармана жилета трубку и взял ее в рот. Жилы на его шее напряглись. - Утверждают, что с этой штукой можно продержаться на воде трое суток. "Трое суток... вряд ли твое сердце выдержит больше часа", - подумал Эрнст, а вслух сказал: - Отличный жилет. Вам посчастливилось. Несколько мужчин, весело разговаривая, вошли в салон и расселись, дымя сигаретами, вокруг низкого столика. - Я не надеюсь на судовые нагрудники, - продолжал старик, - свой я выписал из Швеции. Мощный удар потряс судно. С грохотом открылась и вновь закрылась массивная дубовая дверь салона. Судорожно сжав пальцами ручки кресла, Фрикке, словно зачарованный, смотрел на картину в тяжелой раме: улыбающаяся девушка с кистью винограда. Картина, занимавшая почти целиком одну из стен салона, угрожающе шевельнулась. Пепельница, скользнув по полированной поверхности стола, бесшумно упала на ковер. Машины остановились. В тишине было слышно покашливание в репродукторе; хриплый голос торопливо произнес: "Внимание, внимание, внимание, пароход "Меркурий" получил пробоину в носовой части. Пассажиров просят не беспокоиться. Непосредственной опасности нет. Судно продолжает плавание. Повторяю, пароход "Меркурий" получил пробоину..." Машины заработали снова. Первое мгновение Эрнст Фрикке не знал, что делать. Вскочив на ноги, он хотел было выбежать на палубу, но голос диктора остановил его. "Продолжает плавание..." - значит, все в порядке. Он посмотрел вокруг себя. Крикливо одетые штатские, несколько военных, уставившись на репродуктор, словно в столбняке, слушали диктора. Хриплый стон привлек внимание Эрнста. Седой, с львиной гривой старик, его собеседник, лежал, откинувшись на спинку кресла. Глаза были закрыты, лицо побледнело. Пальцы безжизненно откинутой руки разжались. Выпавшая сигарета дымилась на ковре. "Никого нельзя считать счастливым до его смерти, даже обладателя шведского жилета"! - подумал Эрнст Фрикке. x x x Старший лейтенант Арсеньев видел в перископ, как огненный язык взметнулся кверху, осветив гигантский корпус пассажирского лайнера. Штурман отсчитывал секунды на корабельных часах. Прошла минута. Взрывов больше не было. - Остальные две мимо, - не отрываясь от окуляра, сказал Арсеньев. - Право на борт, приготовить кормовые аппараты! - Слышу шум винтов сторожевых кораблей, - торопливо доложил в это мгновение акустик, - идут полным ходом на лодку. Командир повернулся к переговорной трубе. - Отставить повторную атаку! К погружению! В отсеке зашумел воздух. Стрелка глубомера двинулась по циферблату, отсчитывая метры. Подрагивая, лодка уходила все глубже в черную ночную воду. - Слышен шум винтов транспорта, - опять предупредил командира акустик. Арсеньев сжал кулаки и тихонько выругался. Транспорт не только держался на плаву, но и не потерял способности двигаться. Раздались первые взрывы глубинных бомб: сторожевые корабли принялись за работу. Взрывы приближались. Одна бомба взорвалась где-то рядом, и лодку сильно тряхнуло, входные люки не выдержали, в лодку стала каплями просачиваться вода. Винты сторожевиков на больших оборотах прошумели над головами. Еще несколько взрывов. Наконец все стихло. Старший лейтенант облегченно вздохнул и подошел к карте. Сейчас ему предстояло решить трудную задачу: каким образом еще раз атаковать врага. Транспорт двигался по узкому коридору среди минных полей. Границы опасных районов, нанесенные на карте синим карандашом, назойливо лезли в глаза. Но вот крутое колено фарватера привлекло внимание командира. Фарватер поворачивал как раз в том месте, где сейчас находилась лодка. Измеритель в руках Арсеньева несколько раз прошелся по карте. Появились какие-то цифры в записной книжке. - Если самым малым ходом пройдем через минное поле, - сказал, ни к кому не обращаясь, Арсеньев, - то успеем повторить атаку. У штурмана, стоявшего у карты, вытянулось лицо. Прогулка по минному полю - невеселое занятие. Пересилив себя, он сделал вид, что внимательно слушает. - Может случиться, что и мин-то в этом районе нет, - рассуждал командир. - Может, только пугают немцы, бывает ведь так, а... Николай Романович?! Штурман кивнул не совсем уверенно. Он почти не обратил внимания на обращение по имени и отчеству, хотя в обычное время всегда был очень рад этой маленькой командирской фамильярности. Арсеньев продолжал размышлять. Риск, несомненно, есть, как и во всем на войне. Но когда старший лейтенант представил сотни гитлеровских солдат, заполнявших вместительное брюхо транспорта, тысячи тонн военного снаряжения и боеприпасов в трюмах, он решил действовать. - По местам стоять, с грунта всплывать! - скомандовал он несколько более громко, чем обычно. Лодка, прижимаясь к самому грунту, медленно двигалась в холодной балтийской воде, несколько раз стальной корпус лодки прикасался к тонким тросам из плетеной проволоки, как к стеблям, на которых покачивались железные бутоны, и тогда слышалось зловещее скрежетание. Наконец лодка пересекла смертоносные плантации и вышла на позицию. Командир, стерев испарину со лба, поднял перископ и снова припал глазом к окуляру. Стало светлее. Ветер успел разорвать сплошные облака, светила луна. Арсеньев видел, как на фарватере, рыская по следу, пронеслись, словно голодные волки, сторожевые корабли. Прошло еще несколько напряженных минут... В перископе появился силуэт огромного транспорта: он медленно наплывал на визирную нитку ночного прибора торпедной стрельбы. x x x Второй взрыв был сильнее. За ним наступила внезапная тишина. Корабль вдруг стал крениться на борт. Эрнст Фрикке, оглушенный и перепуганный, едва удерживался на ногах. "Внимание, внимание! Все к шлюпкам, все к шлюпкам, - торопливо зачастил диктор. - Пароход "Меркурий" торпедирован вражеской подводной лодкой. Пассажиров просят немедленно выходить к шлюпкам согласно своим номерам. Господа пассажиры, не создавайте паники, соблюдайте порядок. Повторяю: четные номера проходят по левому борту, нечетные - по правому..." Фрикке все еще не двигался с места. В курительном салоне, недавно таком уютном, никого не осталось, лишь на кресле лежал старик с запрокинутой головой. После второго взрыва он застонал и, не открывая глаз, теребил тонкими пальцами галстук... Аварийный звонок, раскатившийся оглушительной дробью, вывел Эрнста Фрикке из оцепенения. Не раздумывая, он бросился к старику и одним махом вытряхнул его из шведского спасательного жилета. Торопливо натянул жилет на себя, надул "согласно инструкции" и быстро пополз к дверям. "Скорее вниз, третья палуба, каюта 222. Спасти документы... Спокойствие, спокойствие", - твердил себе Фрикке. "Не должно быть нервов, должен быть веселый кишечник, так, кажется, говаривал несравненный Ницше. Человек должен принести себя в жертву сверхчеловеку - это тоже Ницше! Почему вдруг пришел в голову Ницше? Я не хочу приносить себя в жертву..." Навстречу с нижних палуб к шлюпкам бежали пассажиры. Слышались призывы о помощи. Зловещий вой сирены еще подхлестывал нервы. Черный туман паники охватил людей. Эрнст кинулся наперерез толпе - надо вниз, вниз, к своей каюте. Но слепой поток смял его, увлек за собой. Он падал, его толкали, он поднимался и вновь падал. "Все к шлюпкам, все к шлюпкам! - безумолчно выкрикивал репродуктор. - Следовать по указанному маршруту. Внимание, внимание! Просят пассажиров не волноваться. Наш сигнал бедствия принят, спасательные суда вышли на помощь. Внимание, внимание! Садитесь в шлюпки согласно своим номерам. Просят пассажиров не волноваться..." Эрнст Фрикке очнулся в холодной морской воде. Он видел ярко освещенный тонущий корабль, сотни людей, барахтающихся в море. Каждый плавающий кусок дерева брался с бою, в борьбе за жизнь сильные безжалостно топили слабых Несколько наполненных до отказа шлюпок кружились вокруг корабля... Эрнст Фрикке услышал глухой взрыв, за ним другой, третий... Сторожевые корабли метались по морю, разбрасывая смертоносные глубинные бомбы. Шведский жилет держал превосходно, но, когда одна из спасательных шлюпок оказалась вблизи от Фрикке, он все же схватился за леер, идущий вокруг нее. Шлюпка угрожающе качнулась, ее пассажиры испуганно закричали. Фрикке почувствовал сильный удар, один из гребцов, желая избавиться от лишнего груза, угостил его веслом. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ "БЛАГОДАРЮ ВАС, МОЙ ФЮРЕР, ЗА ВЕЛИКУЮ ЧЕСТЬ..." Дверь в комнату коменданта крепости плотно закрыта. И все же Отто Ляш не в силах избавиться от надоедливых шумов: наглухо закупоренные в цементных стенах подземелья, они назойливо лезут в уши. Ясно доносится тонкое однообразное пение морзянки. Басовито гудят моторы. Разноголосо отзываются телефонные аппараты. Телефонисты, добиваясь связи, неустанно повторяют одни и те же призывы. А вдобавок ко всему чьи-то ноги неприятно шаркают в коридоре. Отто Ляш, невыспавшийся и небритый, морщится и с неудовольствием посматривает на дверь. Его вызвал к телефону генерал Мюллер. Слышимость плохая, трещит мембрана, и Ляш напрягает слух, стараясь уяснить сбивчивые указания главнокомандующего. - Противник непрерывно атакует на южном берегу Прегеля, у деревянного моста. - Пауза. - Вы правы, господин генерал, - без всякого выражения подтверждает Ляш в телефонную трубку. - Да, мосты будут взорваны. Да, на юго-западном участке под угрозой королевский замок... Нет, сомневаюсь, господин генерал. Полагаю, к утру в наших руках останется только центральный участок севернее Прегеля... В дверь постучали. - Господин генерал... - услышал комендант взволнованный голос. Отто Ляш оторвался от трубки. Мутный взгляд усталых глаз задержался на почтительной фигуре дежурного офицера. - Простите, господин генерал, одну минуту. Комендант прикрыл ладонью микрофон. - Слушаю вас, Кребсбах. - Батальоны ополченцев под Прегелем ушли с позиции, - торопливо доложил дежурный. - Что вы говорите, лейтенант?! - Начальник штаба выслал связных для проверки, - испуганно дрогнув бровями, продолжал офицер, - один из них вернулся. Он рассказал, как ополченцы без боя сдавались русским. Он видел своими глазами, как они размахивали белым флагом и бросали винтовки. Артиллерийский обстрел с русских позиций невозможно выдержать, население бежит за нашими войсками. Женщины, старики, дети прячутся в подвалы, подготовленные для солдат, и не хотят выходить оттуда... Может быть, вы прикажете вызвать эсэсовцев, господин генерал? Ляш, не отвечая, махнул рукой. - Я полагаю, все решится завтра, - с усилием сказал Отто Ляш в трубку. - Войска больше не могут держаться, генерал, они беззащитны против артиллерийского огня русских, против бомбардировок с воздуха. Связные не могут пробраться через пожар и завалы. Они часами блуждают, потеряв дорогу. Штабы не в состоянии руководить обороной. В кабинет вошел начальник штаба полковник фон Зюскинд. Комендант, чуть улыбнувшись, кивнул головой и продолжал в трубку: - Мы несем невосполнимые потери в людях и в технике... Тысячи раненых без медицинской помощи. Материальные и духовные силы обороны исчерпаны. Положение женщин и детей... Мое предложение?.. Я предлагаю, - в голосе коменданта прозвучала твердость, - я предлагаю в эту ночь пробиться со всем гарнизоном крепости на запад. Может быть, сегодня это еще возможно. Пятая танковая дивизия поддержит прорыв. Отто Ляш опять покорно слушает далекий голос в трубке, по его лицу снова разлились безразличие и усталость. - Бегство, позор? Но и для престижа германского оружия такой исход лучше... Ну что ж... Я понял, господин генерал. Слушаюсь. - Вот, мой дорогой полковник, - положив трубку, обернулся комендант к начальнику штаба. - Вы слышали? Мюллер требует: "Я обязываю солдатской честью вас и ваших офицеров продолжать защиту Кенигсберга", - красивые слова? А нам, к сожалению, осталось одно: капитулировать. - Я не ждал от генерала Мюллера другого, - мрачно отозвался фон Зюскинд. - Главнокомандующий, как попугай, повторяет слова гаулейтера. Что ж, угодничество тоже способ существования. - Полковник помолчал, собираясь с мыслями. - А самое главное, господин генерал, - нам некого защищать. Германия побеждена, и теперь каждый день войны - безумие. Я думаю, как и прежде: когда здравый смысл подсказывает, что сопротивление бесполезно, надо складывать оружие. И чем скорее, тем лучше. - Благодарю, мой друг. Я был уверен в вашей поддержке. - Отто Ляш расстегнул воротник френча и потер шею ладонью. - Не забудьте послать связного на Прегель. А пока, - генерал говорил все медленнее и тише, - я прилягу на час... У нас сегодня, кажется, восьмое апреля? - Он повалился на железную койку, покрытую серым шершавым одеялом, и сразу заснул. Начальник штаба тихо закрыл за собой дверь. Вскоре в комнату осторожно, на цыпочках, вошел дежурный молодой офицер. - Господин генерал, - рискнул он тронуть за рукав спящего. - Господин генерал. - Что случилось? - Ляш мгновенно сел на кровати. - Русские? - Он непослушной рукой приглаживал растопырившиеся перьями волосы. - Докладывайте. Но дежурный не успел сказать ни слова. Дверь с шумом растворилась. В комнате появилась вельможная фигура Фердинанда Гроссхера, заместителя гаулейтера. За ним - другие, ни одного без золотой свастики на отвороте френча. Все в военной форме, с пистолетами. На рукавах - повязки с черной эмблемой. С ними пришел и Хельмут Вилль, обер-бургомистр Кенигсберга, высокий, с презрительной усмешкой на породистом лице. - Хайль, - поднял руку Гроссхер. - Безобразие, генерал, начальник штаба не пропускал к вам, прорвались чуть не силой. - Он с размаху бросился на стул. Ляш медленно поднялся с койки, застегнул пуговицы френча, поправил на шее Железный крест. - Это мое приказание, - сказал он, - я решил поспать - неизвестно, как пойдут дела дальше... У вас что-нибудь серьезное, господа? - Генерал искоса глянул на развязного нациста. Он терпеть не мог, когда кто-нибудь сидел вот так, как Гроссхер, расставив ноги, но сдержался. - Я получил приказ гаулейтера Коха вывезти из города женщин и детей, прорваться мне приказано этой ночью... - И он обернулся к своим партейгеноссе. - Покажите приказ. - Ляш протянул руку, стараясь не смотреть на большой нахальный нос Гроссхера с противными волосатыми ноздрями. - Я получил приказ по телефону, но это несущественно. Мы просим вас расчистить дорогу от русских силами гарнизона крепости. - Без приказания главнокомандующего я ничего не могу предпринять, - невозмутимо возразил генерал. - Лейтенант, - бросил он дежурному офицеру, - соедините меня с генералом Мюллером. Придется подождать, господа. Денщик принес раскладные стулья. Нацисты молча расселись. Видно было, что они здорово напуганы. - Детей и женщин необходимо срочно вывезти, - не совсем уверенно произнес Гроссхер, - только тогда солдаты смогут успешно защищать город. - Неорганизованная публика вносит в ряды защитников беспорядок, - вмешался широкоплечий, немного сутулый Вагнер, - получается вот что, дорогой генерал: солдаты видят страдания мирного населения и приходят в замешательство. Я бы сказал: это оказывает вредное влияние на солдатские головы. - Женщины и дети... Да, и дети парализуют боевой дух нашей доблестной армии, - добавил Гроссхер, - они создают ненужное брожение в умах. Его коллеги согласно закивали. - И вы хотите взять на себя почетную задачу быть спасителем женщин? - несколько иронически спросил комендант. Ляш был уверен, что его собеседники готовы дать тягу под любым предлогом. Раздался мягкий стрекот телефона. Генерал Ляш взял трубку. - У телефона комендант крепости, - сказал он. - Мне приходится беспокоить вас еще раз, господин генерал, - и Ляш точно изложил соображения нацистов. - Господин Гроссхер ссылается на указание гаулейтера, переданное ему по телефону. Как прикажете поступить, генерал? Отто Ляш плотно прижал трубку к уху, стараясь не пропустить ни слова. Раза два он брал карандаш и записывал что-то на уголке карты. - Ну вот, господа, - не спеша положив трубку на рычаг, объявил он, - я получил ответ главнокомандующего. Нацисты настороженно подались к коменданту. - Для поддержки вашего прорыва, господа, мне разрешено выделить незначительные силы. Гарнизон должен продолжать оборону крепости. Наступило тягостное молчание. - Я требую, генерал, - снова заговорил Гроссхер, - бросить на прорыв все силы гарнизона и прошу вас лично руководить этой операцией. Лицо и шея Гроссхера побагровели. - К сожалению, у меня приказ главнокомандующего, - развел руками Ляш. - Давайте обсудим, господа, как вы предполагаете провести операцию? Гроссхер вскочил и истерично выкрикнул: - Я не согласен! - Грозный заместитель гаулейтера принялся шарить по карманам. - Курить! - бросил он, ни к кому не обращаясь. Несколько рук угодливо подали ему сигареты, кто-то поднес спичку. - Защищая крепость, я выполняю личное приказание фюрера, - отпарировал Ляш. - Фюрер приказал сражаться до последнего солдата. Благодарю вас, мой фюрер, за великую честь... - патетически закончил он, обернувшись к висевшему на стене портрету. Отто Ляш с явным удовольствием оглядел присутствующих. Это был ход козырным тузом. - Я не все сказал, господин Гроссхер, - добавил он. - Гаулейтер Кох приказал вам закончить операцию с янтарем... - Ляш брезгливо поморщился. - Все, кто прятал сокровища и остался в Кенигсберге, подлежат немедленному уничтожению. Партейгеноссе переглянулись. Наступило молчание. - Где этот мерзавец Эйхнер? - опомнился Гроссхер, поворачивая во все стороны голову, словно желая увидеть штурмбанфюрера. - Вчера он целый день мозолил мне глаза. Приказ Коха касается его в первую очередь... Поручаю вам, Фидлер. Генерал Ляш на мгновение вспомнил эсэсовца в черной ворсистой шинели с фонариком, пристегнутым к пуговице. Штурмбанфюрер должен был эвакуировать важную персону... несколько миллионов золотых марок. Профессор Хемпель... На этом столе генерал Мюллер подписал пропуска. Где сейчас Хемпель? Теперь-то он, наверное, в безопасности. Судьба драгоценностей ненадолго отвлекла внимание партейгеноссе. Страх перед завтрашним днем тревожил их не на шутку. - Нам нельзя оставаться в городе! - крикнул один из высоких гостей. - Мы... мы, - он запнулся. - Почему это вам нельзя оставаться в городе? - возразил Ляш. - Непонятно, прошу вас, объяснитесь. Наоборот, вам было бы естественней остаться. - Он выговорил эту фразу медленно, выделив слово "вам". - Мы не можем спокойно сидеть в крепости, генерал, если на наших глазах гибнут женщины и дети, - сказал Вагнер. - Вы думаете, женщины будут себя чувствовать лучше, если на их головы обрушится огонь русской артиллерии? Прорваться сквозь армейские части трудно. - Отто Ляш снова насмешливо оглядел нацистов. - Еще хуже, если они попадут под гусеницы танков. Все нацисты дружно изобразили на лицах благородное негодование. - Ночью противник не разберет, где женщины и дети, а где солдаты! - Ляш встал. - Перед вами, господа, мне скрывать нечего. Недавно я предлагал главнокомандующему свой план: ночью прорваться на запад всеми силами гарнизона. По-моему, это превосходный выход из весьма щепетильного положения. Как военные, мы не уроним славы немецкого оружия, а как немецкие патриоты - сохраним город и жизни многих и многих людей. - Если таково ваше мнение, генерал, - прервал Фердинанд Гроссхер, - то почему... - Наш обожаемый фюрер думает иначе... - Черт возьми, фюрер не знает нашего положения! - выкрикнул Фидлер и тут же осекся. Вагнер бросил на него тяжелый взгляд своих блеклых глаз. Воцарилось молчание. Да, многие боялись взгляда грозного кенигсбергского крейслейтера Эрнста Вагнера. Всех нацистов, возвращенцев из Пиллау, он считал дезертирами и обращался с ними надменно и пренебрежительно. Сбежавшие из Кенигсберга в ту памятную ночь наци и сам Гроссхер не верили в героизм своего коллеги Вагнера. Они были убеждены, что остался он в городе случайно: "Опоздал на последний транспорт". - И долго вы, генерал, собираетесь защищать Кенигсберг? - нарушил молчание Гроссхер. - Сколько солдат сейчас под вашим командованием? - Могу сказать одно: исход предрешен, - ответил Ляш, - время, в течение которого мы сможем защищать крепость, измеряется часами. А солдаты, сколько их? Не знаю. Может быть, шестьдесят тысяч, а может быть, двадцать... - Ну, а дальше, когда ваши часы истекут? - нахмурясь, спросил Вагнер. Комендант промолчал. - Если бы мы находились на западе и нашими противниками были бы американцы или англичане, - продолжал Вагнер, - я, пожалуй, поддержал бы капитуляцию, генерал. Больше того, я сказал бы англосаксам: добро пожаловать на германскую землю. Но мы окружены русскими. Как приказал фюрер, пусть русские получат только прах. - Последние слова Вагнер словно выплюнул. - Капитуляция - предательство! - исступленно закричал Фидлер. - Национал-социалистская партия не может согласиться на сдачу Кенигсберга. Мы до конца выполним свой долг перед фюрером и народом! Вы пораженец! Мы знаем, что вы болтали с генералом Мюллером, достаточно и одной десятой того, что мы слышали. Я требую назначения нового коменданта. Благодарите русских, генерал, если бы не штурм, то... - Рука его выразительно сжалась, как будто на горле Ляша. На поясе Фидлера, совсем как у имперского комиссара Коха, болтались два пистолета. - Господа, у меня нет больше времени. - И Ляш, надменно сжав губы, посмотрел на Фидлера, которого презрительно называл "пожарным генералом". Фидлер, по профессии инженер-строитель, несколько лет после прихода Гитлера к власти работал участковым пожарным инспектором и вдобавок имел магазин пожарного оборудования. Ляш снял с вешалки потертое кожаное пальто с серебряными витыми погончиками, надел его, подпоясался ремнем. Все это он делал медленно, преодолевая усталость. Сейчас ему как-то особенно отчетливо представилось, что выспаться он сможет, вероятно, только в плену. - Обсудите план прорыва с полковником Зюскиндом! - засунув руки глубоко в карманы пальто, приказал Ляш. - План должен быть у меня через два часа. В подземелье настроение становилось все тревожнее. Гул сражения теперь проникал и сюда сквозь толстые железобетонные стены. При взрывах снарядов и авиабомб головы нацистов втягивались в плечи. У грузного Гроссхера всякий раз подгибались колени. - Господин генерал, господин генерал! - прозвучал голос дежурного офицера. - Господа, пропустите связного к генералу. Нацисты молча расступились. В комнату вошел пожилой офицер в обгоревшей пропыленной шинели. - От майора Шмоцке, - козырнув, он передал коменданту желтый глянцевый пакет. - Как там, наверху, лейтенант? - разрывая пакет, спросил Ляш. - Туман, дождь, солнце? Офицер удивился. Стараясь припомнить, какая была погода, он машинально провел ладонью по лбу. Пот, пыль и копоть смешались, образуя грязный след. - Простите, господин генерал, - виновато ответил он, - не приметил, не помню. - Как сражаются наши доблестные солдаты, дорогой лейтенант? - спросил связного Вагнер. - Разве можно сражаться с ураганом, - офицер пожал плечами, - или с наводнением? Люди сходят с ума. Женщины поднимают белые флаги, вырывают оружие из рук солдат. - Вы лжете! - крикнул Фидлер, хватаясь сразу за оба пистолета. Офицер даже не посмотрел на него. Фердинанд Гроссхер отстегнул от пояса алюминиевую фляжку и пил, не обращая внимания на косые взгляды - На западном и северном участках противник достиг центральной части города, - стараясь не выдать волнения, произнес генерал Ляш. Он склонился над планом, лежавшим на столе. Красным карандашом очертил небольшой участок вокруг королевского замка. - Вы представляете, господа, что это значит? - устремив кончик карандаша во двор средневековой крепости, генерал испытующе посмотрел на нацистов. - Здесь все, что у нас осталось. ...Миновала еще одна трудная ночь. От горящих где-то поблизости танков на Парадной площади все время было светло. Настало утро девятого апреля. В центре города бои продолжались без передышек. Около полудня в подземелье генерала Ляша погас свет. Растерявшиеся штабные офицеры долго не могли найти свечей. Предполагали, что провода повреждены взрывом авиабомбы. Батарея большой емкости находилась в подвалах центрального телеграфа против замка. Током от этих аккумуляторов можно было из штаба генерала Ляша взорвать любой замаскированный объект. Вскоре в штабе стало известно о взятии советской пехотой телеграфа. На очереди стоял королевский замок. Новое совещание опять кончилось ничем. Гроссхера на совещании уже не было: его убили в ночной схватке. Крейслейтеры, оставшиеся в живых после неудачной попытки прорваться на запад, отвергли капитуляцию. От фюрера поступали указания: во что бы то ни стало держать Кенигсберг. Однако дело сейчас было не в приказе фюрера - просто не было другого выхода. Охваченные звериным страхом, нацисты хотели ценой многих и многих жизней продлить хотя бы ненадолго свою жизнь. Обозленные крейслейтеры с бранью покидали бункер коменданта. - Вас русские повесят на первом фонаре! - с вызовом крикнул кто-то генералу Ляшу. - Вы не лучше нас. - Я не замешан в ваших делах, - сдержанно возразил генерал. - Я только солдат. - Только солдат - как бы не так. У вас короткая память. Ваше рыльце основательно в пушку, генерал, вы немало насолили русским на севере. Как никто другой, вы всегда точно выполняли приказы фюрера. Крейслейтер Вагнер задержался у порога комендантской комнаты. - Вы полагаете, генерал, я не понимаю, что война проиграна? Ляш взглянул вопросительно. - Признаюсь. Ваша категорическая позиция... - Я против капитуляции только потому, что каждая минута нашего сопротивления помогает спастись многим настоящим немцам, - прервал Ляша Вагнер. - Они должны надежно спрятаться в Германии или отдать себя в руки западных держав... Я вижу по вашему лицу... для вас это безразлично. Стоит ли беспокоиться о наци. Но, генерал, - Вагнер повысил голос, - кто без нас организует народ? Кто подымет немцев на новую войну? Кто уничтожит всех евреев во всем мире? Вы думаете, с этим справятся дохлые социал-демократы?.. Нет, так просто мы не уступим своего места, как бы не так! - он перевел дыхание. - Я верю, что немцы расправятся с большевиками прежде, чем мир станет красным. У неполноценных народов мы можем кастрировать волю. Мы... мы... - На губах крейслейтера выступила пена. - Вспомните, генерал, величайший из немцев поставил на карту свою драгоценную жизнь во имя национал-социализма. - Кто будет спасителем Германии, мне все равно. Я буду его поддерживать, - хладнокровно отрезал Ляш, - но я удивляюсь вам, крейслейтер. Вы, именно вы, наци, намерены спасать Германию. Вам не кажется, что этого не допустят не только наши враги, но и наши друзья? - Вы вычеркнули нас из жизни, генерал, - с бешенством продолжал Вагнер, - рано вычеркнули! Мы еще придем и, поверьте, будем беспощадны. - Выпейте воды, - с едва ощутимой снисходительностью предложил комендант, - нервы надо беречь... - Свои берегите, - огрызнулся Вагнер и, резко повернувшись, вышел из комнаты. Генерал Ляш, передернув, словно в ознобе, плечами, тяжело опустился в кресло. Дежурный офицер доложил о потере связи со штабом кенигсбергских ополченцев. Штаб находился в королевском замке. Из подвала университета позвонил командир 69-й пехотной дивизии полковник Фелькер. - Господин генерал, - услышал комендант, - боеприпасы кончились. Прошу указаний. - Хорошо, - ответил Ляш, - указания вы скоро получите. На боеприпасы не надейтесь. Надо принять решение. Азы военного искусства, крепко вбитые в генеральскую голову, приказывали ему капитулировать. "Напрасно разрушается город, напрасно гибнут люди", - думал он. В то же время его душила злоба: генерал Отто Ляш не смирился, о нет. Он хоть сегодня был бы рад начать подготовку к новой войне с русскими коммунистами. И чем скорее кончит войну Германия, тем скорее она сможет снова воевать. Ляш вызвал к себе начальника штаба фон Зюскинда. - Дорогой полковник! - торжественно начал генерал. - Надеяться на чудо могут только враги Германии. Озарения фюрера больше меня не устраивают. Я принял решение - сложить оружие. Время работает не на нас, оно пожирает нас. Как только офицеры узнали о решении коменданта, в штабе поднялся переполох, все встало вверх дном. В штабе суетились, рвали и жгли документы. Непрерывно работали спускные клапаны ватерклозетов - штабные чины прятали концы в воду. Никто не думал об обороне. Офицеры лихорадочно упаковывали свои пожитки. Каждый думал только о себе. Бои на улицах города еще продолжались, но штаб ими уже не руководил. Наступили последние часы обороны Кенигсберга. После каждого удара советской артиллерии по укрепленным домам немецкие солдаты и офицеры бросали оружие, сдавались в плен. Около девяти часов в подземелье коменданта крепости появились советские парламентеры во главе с начальником штаба одной из дивизий полковником Яновским. Не успели закрыться за ними двери, как длинная фигура "пожарного генерала" с кобурами у пояса неожиданно возникла перед часовым, охранявшим дверь комендантского пункта. Часовой преградил ему вход и вызвал дежурного офицера. Фидлера к генералу Ляшу не допустили. - Генерал Ляш - предатель! - истошно вопил Фидлер, размахивая пистолетами. - Я уполномочен расстрелять всех изменников вместе с комендантом крепости. Я уничтожу всех, я запрещаю капитулировать!.. Покричав, Фидлер ушел. По требованию полковника Яновского Отто Ляш в своей подземной комнате подписал документы. В двадцать один час тридцать минут приказ разослали командирам частей. Офицерам и солдатам кенигсбергского гарнизона гарантировалась жизнь, сохранение личного имущества, питание, медицинская помощь раненым, достойное солдат обращение. Ночью десятого апреля пленные офицеры штаба во главе с Отто Ляшем шли по горящим улицам города в штаб советского командования под охраной советских автоматчиков. В брошенном подземелье ветер гонял по коридору обрывки бумаг, раскачивал на стене в комнате генерала Ляша портрет человека с выпученными глазами и черным пятном усиков. А на столе из-под цветной попонки сиротливо выглядывал забытый фарфоровый кофейник. ГЛАВА ДЕСЯТАЯ ПЕРЕОЦЕНКА ЦЕННОСТЕЙ Только на четвертые сутки удалось супругам Хемпель покинуть дом Готфрида Кунце. Супруги Хемпель шли по улице, где все напоминало о жестоких схватках. Вот перевернутые взрывом зеленые вагоны узкоколейки; маленький паровоз-кукушка стоял вертикально, словно собачка на задних лапах. Разрушенные горящие дома, изувеченные, вверх колесами, трамваи, неубранные тела убитых. В городе пылали пожары. Клубы густого черного дыма плотной завесой закрывали небо. Коричневая пыль медленно оседала на улицах, на обнаженных деревьях, на лиц