рабить сокровища, которые мне удалось спрятать. Несколько высокопоставленных лиц, скрываясь друг от друга, пытаются заставить меня открыть тайники, где захоронены ценности. И знаешь что, Эрнст, они намерены вывезти их за границу и превратить в доллары. Мои коллекции! Какой позор! - Профессор схватился за голову. - Они говорят, что деньги им нужны для продолжения войны. Это вранье! Война проиграна, и надо сохранить оставшееся достояние нации. Кенигсберг в руках русских. Ты видишь теперь, что стоят обещания наших вождей? И это случилось не потому, что плохо сражались солдаты. Нет, солдаты сражались яростно, иногда фанатически, но они не могли отстоять насквозь прогнившее государство, - профессор произносил слова с несвойственной ему быстротой, нервно постукивая зажигалкой по сигарному ящичку. - Жаль мирных жителей. Я обвиняю гаулейтера Коха. Он виноват в том, что было много лишних жертв. Выслуживаясь перед фюрером, он запрещал эвакуировать население, когда это было возможно, а сам оказался жалким трусом. И вот теперь... Профессор замолчал. Глаза его затуманились. Он, как всегда в затруднительных случаях, снял очки и стал неторопливо протирать их замшей. - Все равно русские варвары все растопчут сапогами, - угрюмо вставил Фрикке. - Говорят, они жестоко относятся к мирному населению. - Не знаю, у меня нет таких сведений. Но ты сам не должен забывать: миллионы русских сознательно уничтожены по приказу фюрера... Заметь, не русские, а англичане разрушили наш замок, кафедральный собор, университет... Русский полковник показал мне страшный документ: фюрер объявил все исторические и художественные ценности России не имеющими ровно никакого значения и подлежащими уничтожению. - Доктор Хемпель вскочил с кресла и заходил большими шагами по комнате. - Все, чем дорожила русская нация, русская культура, мы грабили сколько могли... А что не могли, уничтожали. А вот еще. Я узнал это совсем недавно. В Кенигсберге почти каждый дом заряжен миной замедленного действия. Наци заставляли солдат минировать жилые здания даже в день капитуляции. А теперь русские минеры, рискуя жизнью, спасают немцев. Где уж нам называть их варварами! - Альфред, ради бога не волнуйся. Ты ведь знаешь, тебе это вредно, - фрау Эльза взяла мужа за руку. - Меня поразил один молодчик, - горячо продолжал профессор, - он был у меня два дня назад. Я выставил его за дверь. Этот негодяй предложил крупную сумму в американской валюте за янтарную коллекцию. Он обещал вместе с музейными экспонатами вывезти за пределы рейха и нас с Эльзой. - Профессор горько рассмеялся.- Он много болтал глупостей. Мне показалось, что у этого типа, вымогающего сведения о сокровищах, заметный иностранный акцент. По его словам, наши вожди еще во время войны готовы были распродать Германию оптом и в розницу, лишь бы нашелся покупатель. Профессор опять снял, но тут же надел снова очки. Эрнст Фрикке хорошо знал своего дядю. "Фанатик, - подумал он, слушая взволнованные речи ученого. - Трудно что-нибудь вытянуть из него. Во всяком случае, сейчас, когда он так настроен. Однако зачем приходил сюда русский полковник?" - Все это очень прискорбно, - сказал он, желая переменить разговор, - каждый истинный немец сегодня переживает трагедию. Победители и побежденные были всегда, с тех пор как существует человечество, но народы, я подразумеваю цивилизованные народы, продолжают существовать. Что вы скажете, тетя, если я попрошу вас сварить чашечку кофе? И Фрикке, раскрыв свой рюкзак, положил на стол пакет кофе, сгущенное молоко, большую овальную банку польской ветчины и кулек сахара. - А это, дорогой мой дядя, подарок вам, - Фрикке подал ему ящичек гаванских сигар. Глаза профессора блеснули. Он осторожно вынул сигару и перед тем, как зажечь, понюхал, вдыхая аромат табака. - Да ведь это целое богатство! - радостно сказала фрау Эльза, зажигая спиртовку. - Где ты раздобыл всю эту прелесть? - Она поставила на огонь кофейник. - Подарок старого друга... Но вот хлеба у меня нет. - Фрикке развел руками. - Осталось только четыре жестких сухаря. - У нас есть хлеб, Эрнст, свежий, сегодняшней выпечки. - Фрау Эльза положила на стол несколько булок. - Подарок русского полковника, - с теплотой сказала она. - Очень славный человек, прекрасно говорит по-немецки. Мы сначала думали, что он немец. Сливочное масло и сахар тоже его подарок. Фрикке резко повернулся к тетке. - Вот как, подарки русского полковника? Такое внимание врага по меньшей мере странно. Он что-нибудь требовал от вас? - Фрикке старался скрыть волнение. - Нет, ничего. Он предлагал нам службу в комендатуре, мне и мужу. Просил Альфреда помочь ему сохранить музейные ценности от расхищения. Сохранить наши ценности, Эрнст. Он даже сказал, что дядя, по его мнению, мог бы заведовать янтарной коллекцией, когда она будет найдена. - И вы поверили ему?! - Фрикке вскочил со стула. - Вы, дядя, позволили так просто обвести себя вокруг пальца? Вы, умный, уважаемый человек... - Ты напрасно горячишься, Эрнст, - осадил его доктор Хемпель, священнодействуя с сигарой. - Русский полковник... да, он предлагал, но ведь я пока не принял его предложения. А потом, почему я должен отказываться? В нашем положении это самый разумный шаг. Музейные ценности будут сохранены для немецкого народа, а кончится война, все встанет на свои места. Он много расспрашивал меня о янтаре, этот полковник. Вчера он спросил, правда ли, что из янтаря в старину делали очки? Конечно, это правда. Но, к сожалению, мало кто об этом слышал. Самые лучшие и дорогие очки были янтарные. И ты знаешь, он читал мои книги, - неожиданно заключил доктор Хемпель. Эрнст Фрикке неодобрительно покосился на дядю, не сказал ни слова. "Надежды на старика нет... - Быстро мелькают мысли. - Это ясно. Если планы захоронения попадут к русским, пиши пропало..." - Дорогой дядя, - Фрикке решил прощупать почву. - Как бы вы ни решили в будущем, сейчас тайники оказались в опасности. Вы беззащитны, - он нагнулся к уху старика, - в любой момент могут прийти русские или наши, сделать обыск, и планы в их руках. Вы рискуете жизнью, дядя. Зная ваш вспыльчивый характер, я не дал бы за вашу жизнь паршивой оккупационной марки. Доктор Хемпель насмешливо приподнял брови. - Ты напрасно беспокоишься, Эрнст. После первого посещения ретивого группенфюрера Ганса Зандера, кстати сказать одного из моих приятелей, я понял, что сейчас самое мудрое решение - уничтожить документы... Да, мы так и решили с Эльзой. В тот же день я сжег все бумаги, - профессор указал длинным костлявым пальцем на решетку камина. "Гм... при данной ситуации, положим, это недурно, - решил Фрикке. - На затонувшем корабле остался единственный экземпляр планов, и если старик не проговорится, то я останусь наследником всех богатств. Да, если только он не проговорится. Надо все обдумать". По лицу Фрикке медленно расплывалась улыбка. С плеч его будто свалилась гора. - Это другое дело, дядя, как всегда, вы приняли единственно правильное решение, - заключил он, облегченно вздохнув. ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ ТЕНИ ЖИВУТ В ПОДЗЕМЕЛЬЯХ Эрнст Фрикке совсем позабыл о незнакомце. Спускаясь по лестнице, он увидел его на площадке второго этажа. - Ну, как вы нашли старика? - приятно улыбаясь, спросил господин со шрамом на щеке. - Удалось ли вам узнать, зачем приходил к профессору русский полковник? - А вам, собственно, какое дело? - Фрикке вызывающе посмотрел на незнакомца. Вытряхнув из пачки сигарету, он ловко прихватил ее полными губами. - Разрешите и мне, - потянулся улыбчивый мужчина, видя, что Фрикке прячет пачку. - Согласитесь, это невежливо. - Затянувшись, он добавил: - Прекрасные сигареты... американские... Может быть, у вас есть и доллары? - Ого, вы слишком любопытны, уважаемый герр... - Людвиг Фолькман, к вашим услугам, - незнакомец поклонился, - уполномоченный главного управления безопасности рейха, оберштурмбанфюрер Людвиг Фолькман. Прошу. - И он вытащил из заднего кармана удостоверение. Эрнст покосился на фотографию в черной форме СД, на знакомую печать с орлом и свастикой. "Да, подпись самого рейхсфюрера Гиммлера". - И вы не боитесь носить с собой такие документы? - искренне удивился он. - Государство находится в величайшей опасности, нам ли, верным слугам, пристало беречь свою жизнь, - уклончиво ответил эсэсовец. - А вот вы кто такой? - Он перестал улыбаться, голос его обрел твердость. - Документы? - О каких документах идет речь? - с наигранным удивлением спросил Фрикке. - Я вас не совсем понимаю, оберштурмбанфюрер. Я литовец, спасшийся из концлагеря, ищу своих родителей. - Он вынул из маленького поясного карманчика янтарный мундштук с двумя золотыми ободками и принялся старательно всовывать в него дымящуюся сигарету. - А-а, - незнакомец взглянул на мундштук. - Признаться, я думал, что волки-оборотни существуют только в реляциях гаулейтера Коха... Я слышал, в этих местах находят янтарь? - Да, на берегу моря. - Поднимите левую руку, заверните рубаху, - изменив тон, твердо сказал Фолькман. - Так, хорошо, все в порядке. Кстати, ваше имя? Фрикке ответил, посмотрев в лицо эсэсовцу. Глаза у Фолькмана были красивые, ласковые, немного грустные. Но вместе с тем в них было что-то такое... Нет, врать ему было опасно. - Так вот, дорогой Эрнст Фрикке, я спросил вас о долларах не ради любопытства, - безмятежно улыбаясь, продолжал оберштурмбанфюрер. - Недалеко отсюда есть превосходный уголок, там можно спокойно посидеть, потолковать, поужинать. Расчет с хозяином на доллары. Пойдут и фунты стерлингов или другая твердая валюта. - Он, обжигаясь, затянулся и с сожалением бросил окурок. - Вас не откажутся обслужить на золото или драгоценности. Совершенно безопасно, - поспешил заверить эсэсовец, излучая добрые улыбки. - На валюту можно получить все, даже девочек... Ну?.. Напряжение последних дней требовало разрядки. "Что ж, - решил Фрикке, - развлекусь, узнаю, что хочет от меня этот странный тип. Он больше похож на врача или музыканта, чем на оберштурмбанфюрера. Итак, бедный Ганс, сегодня я устрою тебе поминки". - Я благодарен за приглашение, - сказал он, - воспользуюсь с удовольствием. На углу улицы эсэсовец остановился. - Надо принять некоторые предосторожности. Я кое-что выясню. Прошу подождать. - Эсэсовец мгновенно скрылся в развалинах. "Интересно, что ему надо от моего дядюшки? - соображал Фрикке. - Столичная штучка, особая. А улыбка? Будто у ангелочка из детской книжки с цветными картинками. Однако не хотел бы я заиметь его как врага". - Герр Фрикке, - услышал он приятный тенор, - прошу вас сюда. Во дворе, на площадке, свободной от кирпичных обломков и мусора, стояли две длинные ручные тележки на небольших железных колесиках. На тележках лежали завернутые в грязные простыни какие-то продолговатые свертки. - Прошу вас, вот веревка, привяжите покрепче груз к вашей тележке. Увидев на лице Фрикке откровенное удивление, он добродушно усмехнулся. - Место, куда мы идем, расположено неподалеку от кладбища. На тележках - трупы. Это маскировка, специально для русских патрулей. Ясно? - Нежными белыми руками в веснушках оберштурмбанфюрер вложил свои документы в карман покойника. - Ему теперь все равно, не правда ли, штурмфюрер, - он дружески хлопнул по плечу Эрнста Фрикке, - а живым лишние предосторожности никогда не помешают. Ну, берите ваш лимузин, тронулись. - И Людвиг Фолькман громко рассмеялся. Когда их останавливал патруль, оберштурмбанфюрер со скорбной миной протягивал клочок бумаги: там было нацарапано по-русски: "Везу хоронить соседей, умерли от сыпного тифа". Прочитав записку, офицер обычно махал рукой, даже не взглянув на покойников, и эсэсовцы спокойно продолжали свой путь по набережной. Из реки торчали корпуса, мачты и трубы затопленных катеров и небольших пароходиков. У металлической баржи собрались горожане. Эсэсовцы переглянулись: русские солдаты дружно вытаскивали из полузатопленного трюма мокрые мешки с мукой и раздавали немцам. Известно, что мука долго не промокает. На перекрестке двух больших улиц тропинку среди развалин преградили советские офицеры. Они обнимались с радостными восклицаниями. Немцы приостановились и вежливо ждали. - Серега Арсеньев! Какими судьбами? - радостно восклицал высокий белобрысый пехотинец с капитанскими погонами. - Слыхал, слыхал, ты подлодкой командуешь. - Командую, Санька, - живо отозвался старший лейтенант Арсеньев. - А ты, капитан дальнего плавания Александр Малыгин, потомственный моряк, - и в армейском! Что ж это ты, брат Саша? Офицеры обнялись. - Под Ленинградом войну начал, - сказал пехотинец, - партизанил. Вот и пришлось серую шинель надеть. Теперь в разведке... А помнишь, как мы с тобой лесорубам помогали деревья валить? А морской зверь... После войны куда думаешь? - На корабль, Саша, во льды. Соскучился. - Я тоже. Скорей бы войну кончать, жду не дождусь. - Заметив немцев с тележками, капитан крикнул по-немецки: - Эй, что вам нужно? - Дорога узкая, господин капитан, - с поклоном объяснил оберштурмбанфюрер. Советские офицеры уступили дорогу. Немцы с тележками прошли мимо. Эрнст Фрикке обернулся и встретил любопытный взгляд рослого старшего лейтенанта. Погода портилась, с моря наползал туман. Он опустился на город и прочно застрял между развалинами. - Надо оставить тележки вон за тем забором, - сказал старший эсэсовец. На тихой улице, обсаженной огромными липами, в темном подвале разрушенного дома оберштурмбанфюрер нажал потайную кнопку. Открылась дверь, искусно замаскированная в стене. Они вошли в небольшую прихожую. Щелкнул замок, и сразу зажглась маленькая лампочка. - Что вам угодно? - раздался глухой голос откуда-то сверху. Приглядевшись, Фрикке заметил динамик, вмонтированный в потолок, и узкую щель в стене на уровне груди, похожую на бойницу. - Укрыться от непогоды и выпить чашку горячего кофе, - торопливо ответил оберштурмбанфюрер. Стена с бойницей тоже оказалась дверью, она медленно отодвинулась. На пороге их встретил высокий бледный человек. Искоса взглянув на вошедших и не сказав ни слова, он пошел впереди, освещая путь электрическим фонариком. Несколько ступенек вниз, несколько шагов по узкому коридору. Перед ними еще одна дверь, теперь бронированная, толщиной с полметра, коридор, покрытый мягкой ковровой дорожкой. Снова открылась тяжелая бронированная дверь; вошли в небольшое помещение. Здесь, у вешалки, надо было снять пальто. Еще десять ступенек вниз, и Эрнст Фрикке очутился в зале с двумя десятками столиков. Почти все были заняты. Мужчины в униформе и штатские, разодетые дамы вполне определенного поведения. Зал был разукрашен фресками по мотивам тевтонской мифологии. Деревянная облицовка стен, массивные столы без скатертей, крепкие скамьи. По стенам - бронзовые тарелочки с гербами, на полках - несколько тяжелых кургузых парусников, утопавших в полумраке. Помещение освещалось оплывающими в духоте свечами в дубовых канделябрах. В зале пахло потом, табаком, свечами и спиртным. Шум то утихал, то поднимался волнами. - Сядем здесь, - показал Фолькман на свободный столик рядом с буфетом из мореного дуба. Подошел кельнер, молча поставил на стол подсвечник. - Бутылку лучшего портвейна, нет, две бутылки и поужинать. Что-нибудь поосновательней, - распорядился эсэсовец. - А пока не откажите, штурмфюрер, в вашем "Честерфилде". Из-за соседнего столика встал майор в парадной форме. На груди несколько орденов. На шее Железный крест. Покачиваясь, он подошел к столику Фрикке и оберштурмбанфюрера. - Кто вы такие? - спросил он. Эсэсовец остановил Фрикке незаметным жестом: не связывайся, дескать, и стал смотреть мимо майора. - Положим, мне и неинтересно, кто вы! - не дождавшись ответа, продолжал офицер. - Такие же мерзавцы, как и все. Я майор Франц Баденбух, танкист. - Тут он повысил голос и стал оглядывать всех сидящих в зале. - Эй, вы, слушайте меня, господа носители тевтонского духа! Прошло время, когда вы отсиживались в тылу за чужой спиной. Это тевтонский дух заставил вас снять военную форму рейха и прятаться по норам и щелям. Жалкие трусы, зайцы, прижавшие уши при первом выстреле, - он слегка покачнулся. - Что говорил генерал Бернгард Отто фон Ляш? - спросил он, оглядывая сидящих за столиками. - Вы помните? - Все молчали. - Он сказал: "Истинными героями могут быть только мертвые". А сам, негодяй, - заскрежетал майор зубами, - сдался русским. А где преподобный гаулейтер Эрих Кох, я вас спрашиваю? Молчите? Гаулейтеры и фюреры продали армию, слышите вы!.. Национал-социалистская германская рабочая партия, с-собаки... Ты, - майор ткнул пальцем в грудь оберштурмбанфюрера, - раз ты снял форму во время войны, ты предатель. - Хорош сам, хоть и в форме, - сказала из-за стола пышная блондинка. - Ругаешь других, а сам тоже сидишь. Попробуй походи по улицам. Пьяница несчастный. - И женщина, закинув ногу на ногу, с насмешкой посмотрела на офицера. - Заткни глотку, девка! - рявкнул майор. - Ты смеешь так разговаривать с офицером рейха? Ах ты!.. - Он шагнул было в ее сторону, но пошатнулся и грузно опустился на стул. Только за второй бутылкой улыбчивый эсэсовец приступил к деловой части. - Ну, мой дорогой штурмфюрер, - отставив рюмку, начал Фолькман. - Теперь я готов слушать. Вы помните, о чем я спрашивал там, на лестнице? Да, Фрикке помнил. Он успел все обдумать и приготовиться к активной защите. Он понимал, что жизнь его в опасности, за нее нужно дать выкуп. Фрикке решил приоткрыть эсэсовцу карты, правда не в ущерб делу. Он даже собирался извлечь пользу из своей откровенности. Вкратце рассказав о своей беседе с дядей, Фрикке закончил так: - Убежден, рано или поздно профессор будет работать у русских и покажет, где спрятаны сокровища. Заставить его молчать невозможно. - Старика надо ухлопать, пока он не развязал свой язык. - Фолькман посмотрел прямо в глаза Эрнсту Фрикке. - Так я вас понял? - Если это нужно для фюрера, для Германии... - Теперь расскажите все, штурмфюрер. Вы меня понимаете? - в голосе гестаповца прозвучали металлические нотки. - Я вас понимаю и постараюсь вспомнить. Хотя знаю я немного... - Ничего, ничего, - поощрительно усмехнулся гестаповец. - Здесь немного, там немного, глядишь, и разгадка найдена. - Вас, наверно, волнует, - вздохнув, начал Эрнст, - янтарный кабинет?.. Да, этот кабинет недолго был утехой профессора. Как вы знаете, он восстановил свое сокровище в одной из верхних комнат королевского замка. Кое-кто из уважаемых кенигсбержцев удостоился осмотреть его. В августе прошлого года, боясь бомбардировок, профессор демонтировал этот кабинет и спрятал его в подвалах. Это было в те дни, когда англичане разрушили старый город. В январе этого года доктор Гольдшмидт - вы знаете господина Иоганна Гольдшмидта?.. Эсэсовец кивнул. - Так вот, он приказал понадежнее запрятать янтарный кабинет в ящики. Упаковывали во дворе замка. Профессор сам руководил работами. Я видел, как янтарные куски выносили из подземелья. - Кто знает, кроме вас, об этих работах? - прервал Фолькман. - Гм-м, боюсь вам сказать... в упаковке ящиков как будто участвовало несколько служащих музея... Потом еще рабочие, - осторожно ответил Фрикке. Он понимал, что быть единственным свидетелем - опасно. - Сколько ящиков упаковал в тот день профессор Хемпель? - продолжал выспрашивать гестаповец, улыбаясь. - Я видел больше двух десятков. Но и кроме янтарного кабинета через руки профессора проходили большие ценности. Десятки тысяч изделий из янтаря, причем некоторые экземпляры были уникальными и стоили огромных денег. А экспонаты наших музеев! - Фрикке помолчал, собираясь с мыслями. - Ну, а потом профессор, несомненно, знает, где спрятаны семьдесят восемь ящиков музейных трофеев, привезенных с Украины и из Белоруссии. Там редчайшие полотна, старинные иконы, фарфор. Наконец, через его руки прошло немало частных коллекций. - Сколько могут стоить эти ценности? - Мне трудно определить даже приблизительно. - Фрикке пожал плечами. - Несколько миллионов долларов - это, видимо, скромная цифра. - Черт побери! - воскликнул улыбчивый эсэсовец. Выдержка на этот раз ему изменила. - Но куда старик упрятал эти сокровища? Может быть, вы предполагаете что-нибудь? - ...Ну, например, при мне упоминалось о каких-то бункерах, расположенных на улице Штайндам. - Прекрасно, у нас сохранились подробные планы подземных сооружений Кенигсберга. - Гестаповец повеселел, отметив что-то в записной книжке. - Знаю, что в подземельях Вильденгофского замка тоже захоронены ценности... не меньше сотни ящиков. Может быть, в том числе и янтарный кабинет... - ковыряя вилкой в остатках ужина, говорил Фрикке. - Я помню одну русскую женщину, - чуть помедлив, продолжал он. - По приказанию гаулейтера Коха она сопровождала музейные экспонаты из Украины. Однако профессор не верил этой женщине. Она-то, наверное, знала многое. Где она сейчас? Ее бы следовало ликвидировать в первую очередь. Вот, пожалуй, и все, что я могу вам сказать... Правда, я... - Фрикке замялся. - Говорите, я вижу, вы что-то скрыли. - Глаза Фолькмана хищно блеснули. Но тут же ласковая, ободряющая улыбка вновь появилась на его лице. - И нет и да, - Фрикке искоса посматривал на собеседника. - Собственно говоря, это незначительное дело, оно может заинтересовать только вас. Оно слишком ничтожно для государственных целей. - Я слушаю. - Небольшое количество ценностей: золото, драгоценные камни, очень ценные картины - спрятал я сам. Я думаю... - Фрикке опять замялся, - думаю, что если оберштурмбанфюрер отправится на поиски вместе со мной, то не останется внакладе. - Доктор Хемпель знает об этих спрятанных вами ценностях? - Да, как всегда, я выполнял его поручения. - Где они спрятаны? - В Мариенбургском замке. - Посидите здесь, через несколько минут я вернусь. - Приветливо улыбаясь, Фолькман ушел. Проводив его глазами, Фрикке огляделся. В зале так накурили, что казалось, слова плавали в табачном дыму. Кабак шумел. - Пиллау неприступен. Вы только представьте - пятнадцать тысяч снарядов разного калибра выпускает в минуту зенитная артиллерия. В минуту! Нет, я не шучу... Недавно фюрер послал на защиту Пиллау большой флот. - Нет, Эрнст Вагнер остался в городе. Это фанатик. Он верен фюреру до последнего вздоха. - Русские думают, что заперли нас на замок в Кенигсберге, ха-ха... А мы просачиваемся, незаметно просачиваемся. Стоит только добраться до Фриш Нерунг, и вы - в Швеции! - Говорят, русские подошли вплотную к Берлину. - Безоговорочная капитуляция? Что будет с Германией? Нет, это невозможно. - Кости судьбы упали не в нашу пользу. - Благодарите вашего сумасшедшего провидца фюрера! - Мы должны готовиться к новой войне. Нет, я не шучу. Разве вы не слышали выступления Геббельса? - Ваш Геббельс только один раз в жизни сказал правду. И то в пору его юности. Помните фразу: "Деньги - это дерьмо, но дерьмо не деньги". - Деньги совсем упали, рейхсмарка не стоит плевка. Фрикке удивила вдруг наступившая тишина. По залу шел крупный, широкоплечий мужчина в черном, сверкая золотой свастикой на отвороте пиджака. Фрикке показалось, что он знает этого человека... Жестокое лицо, прямой нос, большие губы, сутулый... Фрикке старался вспомнить, где он мог его встречать, но безуспешно. - Ну, дорогой приятель, - хлопнув Эрнста Фрикке по плечу, весело сказал внезапно появившийся Фолькман. - Рад, все окончилось благополучно. Я доложил шефу, что вы вполне искренни. Оказано большое доверие. Шеф поручил передать вам, что профессор нам больше не нужен. Срок - три дня. Фрикке слушал потупясь. Когда Фолькман сказал "три дня", он отрицательно качнул головой. - Ну, а потом, - продолжал гестаповец, словно не замечая колебаний собеседника, - мы отправимся за вашими сокровищами. Я и вы... Вы довольны? Скажу по секрету, я ничего не докладывал об этой экскурсии шефу. - Он заразительно рассмеялся. - Вы поняли? Чем скорее мы уйдем из этого города, тем лучше. - Все-таки это мутное дело... - Ясно, не прозрачное. Но за все в ответе фюрер... Слушайте! - Фолькман вынул записную книжку и перелистал несколько страничек. - "Если вы слишком слабы для того, чтобы создавать самим себе законы, то тиран должен надеть на вас ярмо и сказать: "Повинуйтесь! Скрежещите зубами, но повинуйтесь, и всякое добро и зло утонет в повиновении ему". - Ницше! Узнаю кладезь мудрости. - Вот видите, старый больной человек не боялся об этом говорить. Правда, Геринг о том же сказал еще короче: "Моя совесть называется "Адольф Гитлер". Брось корчить из себя невинную девушку! В политике нет преступлений, только ошибки. Вот, запомни адрес: этот человек даст тебе средство, чтобы без шума переселить в лучший мир профессорскую чету. - Мы находимся на среднем этаже бункера, - сказал он, помолчав. - Есть приказ в среду затопить его, а виллу сжечь. - Он прошелся взглядом по залу и вздохнул. - Интересно посмотреть на них в четверг... За концертным роялем сидел полковник. Заклинание огня. Шелест леса. Полет валькирий. Могучая волна вагнеровской музыки подхватила людей и подняла их на свой пенящийся, сверкающий гребень. Музыка великого волшебника действовала как наркотик. Шум, разговоры замолкли. Музыка приказывает, повелевает, превращает сидящих здесь полупьяных людей в храбрых и сильных героев. Гремит где-то вверху, в высотах вселенной, музыка-чародейка. Последний аккорд. Полковник положил руки на отзывчивые клавиши и долго сидел, низко склонив седую голову. В зале наступила тишина. Все ждали продолжения концерта. - Господа, - очнувшись, громко сказал полковник, - теперь для вас. И опять Рихард Вагнер. Торжественно-трагические звуки похоронного марша наполнили душное бомбоубежище... В глазах у многих появились растерянность, страх. Некоторые поднялись с мест, словно собираясь бежать, кто-то истерически вскрикнул. И вдруг выстрел. Грузное тело седого полковника медленно сползло на ковер. ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ ЧЕЛОВЕК ДОЛЖЕН ПРИНЕСТИ СЕБЯ В ЖЕРТВУ "СВЕРХЧЕЛОВЕКУ" - Дядя, я не отказался бы от чая, - сказал Эрнст Фрикке. - Ну и прекрасно, я разделяю твое желание, - подхватил профессор. - Я боюсь, Эрнсту не понравится наш фруктовый напиток, - улыбнулась фрау Эльза. - У меня есть прекрасный чай, - вдруг вспомнил Фрикке, бросаясь к своим вещам. - Нашел. - Он повернулся, держа в руках металлическую коробочку. - Твой любимый. - О-о, это замечательный букет, - отозвался профессор. - Ты волшебник, Эрнст. А к чаю у нас с Эльзой найдется яблочный джем. Подвязав белый кружевной передник, фрау Эльза пошла на кухню. Эрнст Фрикке решил помочь ей. С чайником и спиртовкой в руках он направился вслед за теткой. Профессор, закутав ноги старым шотландским пледом, молча сидел в своем любимом кресле. Война мало отразилась на домашнем мирке старого ученого. В кабинете все осталось по-прежнему: у окна большой письменный стол с разбросанными в беспорядке листками исписанной бумаги. На почетном месте стола - старинная чернильница в деревянной оправе, она давно служит только украшением: профессор пользуется автоматической ручкой. Стена справа от стола до самого потолка уставлена книгами. Напротив "книжной стены" - скромный камин. Много лет, неизменно удивляя гостей, над камином висит свирепая кабанья голова - охотничий трофей молодого Альфреда Хемпеля. Коллекция всевозможных рогов украшает стены: от маленьких, неказистых козлиных рожек до огромных ветвистых рогов благородного оленя. На обычном месте красуется зеленая охотничья шляпа с кисточками и пером. Эта шляпа тоже напоминает профессору о молодости. С каминной доски глядят фотографии Шопенгауэра, Эммануила Канта; рядом - портрет Рихарда Вагнера. - Не жалейте, заваривайте по-английски: ложка чаю на чашку. Я буду пить самый крепкий, - приговаривал Фрикке, топчась на кухне возле тетки. Тетушка и племянник вернулись в комнату. Фрау Эльза принялась накрывать на стол: появились любимые дядины чашки с зелеными ободками, джем, сахар и немного печенья. - Посмотри, дорогой Эрнст, на улице почти лето, - профессор распахнул окно, - какое солнце! А эта нежная ароматная листва. Боже мой, какое счастье жить! Что может сравниться с жизнью. Это мое шестидесятое лето, мой мальчик. А я бодр... Профессор подошел к радиоприемнику. - И вы не боитесь слушать радио, дядя? - Мне нечего бояться. - Хохлатые профессорские брови нахмурились. - Я получил разрешение русской комендатуры на приемник и слушаю, что хочу. Эрнст Фрикке криво усмехнулся, воровато бросил взгляд на дверь и, приблизив губы почти вплотную к дядиному уху, прошептал: - Во всем виноват фюрер, это он оказался плохим стратегом и проиграл войну. - О-о, я слышу от тебя что-то новое, - профессор отстранился от племянника, - но почему ты шепчешь? Мы можем говорить громко, слава богу, никто нас не подслушивает. Но разве не может быть так, что русские оказались хорошими стратегами, лучшими, чем Гитлер? - Если бы он слушал своих генералов... - Замыслы фюрера оплодотворили генералы, - возразил Хемпель. - Без них Гитлер бы был пустым звуком. Из бочки может вылиться только то, что влито в нее. - Война проиграна, но мы еще поборемся, дядя. Мы будем готовиться к новой войне с большевиками. - Ты совсем сошел с ума, Эрнст. Мне кажется, что, несмотря на поражения, Германия все же победила. Это парадокс, но это так. Победил народ. Только теперь я по-настоящему понял, что такое национал-социализм и чего стоил наш уважаемый фюрер. Диктатор, старавшийся превратить немцев в бездушных автоматов, в роботов... Маньяк, толковавший законы человечества по своему усмотрению. И поверь, если бы не русские, нам, немцам, никогда бы не сбросить его со своей шеи. - Но, дядя, это делалось ради победы над коммунизмом; если бы мы выиграли войну, все было бы по-другому, и каждый немец стал бы повелителем. Для этого стоило потерпеть. - Нет, теперь я ни о чем не жалею, - отчеканил профессор Хемпель. - Если с помощью русских нацизм перестанет существовать, это будет нашей общей большой победой. - Дядя, я удивлен! - Фрикке казался взволнованным. - Стоило войти в город русским, и вы совсем переменились... - Эрнст, - недовольно прервал профессор, - почему ты говоришь так громко. То шепчешь, то кричишь. Я хорошо слышу. - Простите, меня задевают ваши слова, дядя. Война пока не окончена, но даже если мы ее проиграем, какие будут порядки в новой Германии, неизвестно. Может быть, останется все по-старому. - Старые порядки? Нет, это невозможно, Эрнст. Этого никогда не будет. Об этом позаботятся русские. - Профессор снял очки и кусочком замши стал протирать стекла. - Русские, русские! - опять вскричал Эрнст Фрикке. - Мне кажется, дядя, ваш русский полковник сумел основательно вскружить вам голову. А что касается радикальных изменений в Германии, то... Откровенно говоря, мне трудно представить, как немцы будут жить без железного кулака национал-социализма. Народное единство распадется. - Добродетель, которую надо стеречь, не стоит того, чтобы ее стерегли, - отрезал профессор. - Ты говоришь, я меняю свои убеждения, - уже спокойнее продолжал он, - это не совсем верно. В общем я расскажу, как было на самом деле, сейчас мне скрывать нечего. Я вступил в партию по двум причинам: первая - я искренне отрицал коммунизм и считал, что в нашей стране он должен быть уничтожен, уничтожен с корнем. И вторая - побуждение меркантильного порядка. Видишь ли, я не хотел, чтобы меня обогнали товарищи по школе, по университету только потому, что у них на отвороте пиджака партийный значок. - Профессор вынул из ящика сигару, нерешительно подержал в руках и положил обратно. - Вступив в партию, я был с ними на равных правах. Что же касается всех этих людоедских методов гестапо, беспринципности и произвола так называемого нового порядка, я их никогда не одобрял. Эрнст Фрикке был искренне удивлен, слушая откровения профессора. - Но, дядя, раньше я никогда не слыхал от вас ни одного слова порицания нашей партии. - Гм... через пять минут об этом бы знали в гестапо. Ты не обижайся, Эрнст, но я уверен, что это так... Двойная жизнь - одна из язв бывшего порядка. Мы, немцы, были вынуждены скрывать мысли от товарищей, от родственников и, самое страшное, от детей. Ты спросишь: почему? Очень просто: из-за боязни потерять службу, жизнь, подвергнуться пыткам и издевательствам. Сколько разрушенных семей, сколько погибло хороших людей - настоящих немцев! Нет, с меня довольно! Я не хочу непререкаемых, посланных небом фюреров. Я за демократию, настоящую демократию. Я не устану говорить об этом. Ты не хочешь меня понять, Эрнст. - Но, дядя, - примирительно заметил Эрнст, - над этими вопросами бесплодно раздумывали многие мудрые головы. - А я как раз против мудрых голов, если они думают за всех нас, - отпарировал профессор. - Мы, маленькие люди, должны сами решать, как нам жить. Это единственно правильный выход. Да, вот так... По комнате разливался тонкий аромат хорошего чая. - Ты чувствуешь этот запах, дядя? - переменил разговор Фрикке и шумно втянул в себя воздух. - Но у меня есть еще один сюрприз. - Он открыл желтый поношенный портфель и вынул оттуда бутылку с хорошо знакомой профессору Хемпелю этикеткой. - Нет, нет, дядя, это не эрзац, а самый настоящий, французский, - заторопился он, увидя скептическую улыбку профессора, - убедитесь сами. - Да, пожалуй, ты прав, это настоящий "Мартель", - с пристрастием осмотрев бутылку, определил профессор. - Благодарю, Эрнст, как всегда, ты очень внимателен к нам. - И профессор хотел спрятать коньяк. - Но, дядя, сначала мы вместе выпьем по рюмочке, по самой маленькой, за счастье многострадальной Германии... И тетя Эльза обязательно выпьет. Нет, нет, не отказывайтесь, тетя. Вот из этих рюмочек. - Эрнст встал и подошел к серванту. - Из этих, с длинными ножками... - А все-таки бутылка попалась неудачная, - заметил профессор, пригубив рюмочку золотистого коньяку, - странный привкус. Или марка другая? Может быть, коньяк военного времени? - Он опять внимательно осмотрел этикетку. - Да, коньяк странный, у него горьковатый вкус, словно берешь в рот нож, которым недавно резали лимон. Профессор, смакуя каждый глоток, все-таки выпил рюмку до конца. Фрау Эльза отпила половину. Племянник закашлялся и, словно боясь пролить драгоценную жидкость, поставил рюмку на стол. - Коньяк отравлен, - вдруг сказала сдавленным голосом фрау Эльза. Потеряв равновесие, она покачнулась. - Альфред, мой дорогой... Мне страшно, Альфред. - Отравлен? Ты права, Эльза. Я... Профессор хотел помочь жене, но сам обмяк и стал дрожащими руками ломать и мять превосходную гаванскую сигару. - Эрнст, помоги ему, - едва шевеля губами, прошептала фрау Эльза, все еще силясь подняться, - ты должен ему помочь... врача... Слышишь, Эрнст? Племянник не двинулся с места. - Негодяй! Я поняла все, - неожиданно громко сказала фрау Эльза. Глаза ее округлились, гневный взгляд остановился на побледневшем лице Фрикке. - И ты спокойно смотришь, как мы умираем?.. Эрнст Фрикке, споткнувшись о заботливо вычищенный теткой рюкзак, выскочил на площадку лестницы. x x x - Плохо себя чувствуете? - посмотрев на бледное, испуганное лицо Эрнста Фрикке, спросил, улыбаясь, оберштурмбанфюрер. - У новичков это бывает. Когда мне в первый раз пришлось участвовать в ликвидации еврейской шайки, вы не поверите, меня едва не стошнило. - Он подошел к распростертому телу профессора и стал вглядываться в неузнаваемо изменившееся лицо. - Такие вещи меня давно не волнуют, - стараясь быть равнодушным, заметил Фрикке. Однако замечание задело его самолюбие. - Евреи?.. Все это мы проходили в первом классе. Но вот убивать своих родственников не доводилось. - О... о, так это ваши родственники? - Да, дядя и тетя, - с некоторой гордостью ответил Эрнст Фрикке. - Тогда сочувствую, - помолчав, сказал оберштурмбанфюрер. - В этих делах необходима чуткость. Расправляться с родственниками самому совсем не обязательно. Вы должны были предупредить об этом... Но все хорошо, что хорошо кончается. - Безмятежная улыбка снова появилась на лице Фолькмана. - Нам следует позаботиться о том, чтобы спрятать концы, в городе - русские. Вы уверены, это смерть? - Он слегка толкнул носком тело профессора. - Конечно, - почувствовав дрожь в ногах, Фрикке опустился в кресло. - Англичане в средние века отравителей казнили в кипящей воде, - неожиданно для себя произнес он громко. Оберштурмбанфюрер взглянул на своего подручного, усмехнулся и вынул из внутреннего кармана пиджака сложенную вчетверо бумагу. - Известный терапевт доктор Франц Краусзольдт, - изрек он, разворачивая бумагу, - свидетельствует своей подписью, что господин и госпожа Хемпель умерли сего числа от дизентерии. - От дизентерии? - удивился Фрикке. - Но если будет расследование... Профессор работал у русских. - Он тупо уставился на справку. - Работал у русских?! Этот предатель Хемпель давно потерял всякое право называться немцем. - Фолькман еще раз со злобой ткнул сапогом распростертое тело. Из кармана профессорского пиджака выпал небольшой листок картона. - "Членский билет философского общества имени Эммануила Канта, Кенигсбергское отделение, 1944 год", - прочитал Фолькман, переворачивая билет и улыбаясь. - Посмотрите, дорогой Фрикке! Ваши ученые мужи умудрились отпечатать билет, позабыв о свастике. - Он удивленно рассматривал на обороте черный силуэт великого философа. - Видать, в Кенигсберге давно потеряли головы. И Фолькман рассмеялся. - Однако к делу, - вновь стал серьезным эсэсовец. - Расследование не состоится - это во-первых. Через несколько минут, - он посмотрел на часы, - мы начинаем похороны ваших родственников. Место, где они будут закопаны, останется навсегда неизвестным. Во-вторых, доктор медицины Франц Краусзольдт завтра перестанет существовать. Заложив левую руку за спину, Фолькман молча прошелся по комнате, заглядывая во все углы. Он рылся на полках серванта, рассматривая изящные безделушки. В спальне он заглянул в платяной шкаф. На широкой кровати с высокими изогнутыми спинками оберштурмбанфюрер зачем-то бесстыдно задрал одеяло. - Какое яркое солнце, - проворчал он, вернувшись в кабинет, - действует на нервы. Я чувствую себя так, будто меня голым выставили напоказ всему свету. - Он посмотрел на маскировочную штору, словно намереваясь опустить ее. - Было бы чрезвычайно уместно, - снова заговорил Фолькман, - объявить о смерти... этих людей. Вам, как убитому горем родственнику, подобная процедура даже необходима. И справку доктора Краусзольдта отдайте соседям, пусть завтра утром отнесут русскому полковнику. Это вполне естественно, - добавил он, увидев сомнение на лице Фрикке. Подумав, тот согласно кивнул и спрятал в карман справку. Сделав несколько шагов к двери, он, словно вспомнив что-то, вернулся. Оберштурмбанфюрер с интересом наблюдал, как племянник, подойдя к теплому еще телу своей тетки, снял с ее ру