ется от наших мест. - Бери отпуск с первого, - распорядился Антон Адамович, - поедем вместе в Ясногорск. Путевок не надо. ГЛАВА СЕДЬМАЯ КТО ВЫСЛУШАЛ ЛИШЬ ОДНУ СТОРОНУ, ТОТ НИЧЕГО НЕ СЛЫШАЛ Оранжевая, как медный таз, луна показалась над Ясногорском. На темнеющем небе вырезались серебристо-черные остроконечные крыши. Воздух пропитан медовым нектаром. Могучие липы, соединившись кронами, накрыли Парковую улицу: сюда не проникал лунный свет. Листья на вершинах время от времени отсвечивали слабым багрянцем - это вспыхивал сигнальный огонь на мысе Песчаном. В приморском городке по вечерам тихо. Из дальнего парка доносится едва слышная танцевальная музыка. Шуршат по асфальту ноги прохожих. Изредка заворчит на улице автомашина или залает собака. Море близко: слышно, как стучат уключины дежурной шлюпки, идущей под берегом, всплескивают волны. На Балтике вот уже неделя, как установилась безветренная, жаркая погода. Курортники радовались теплу и солнцу, считали погожие дни, с тревогой посматривая в метеорологические справочники: скоро ли иссякнет скудный запас тепла, отведенный природой прибалтийскому лету? Небольшой одноэтажный особнячок на углу Парковой улицы и Малого Якорного переулка щедро освещен. Открытые настежь окна завешаны марлей от мошкары. Здесь живет один из старожилов Ясногорска - капитан-лейтенант Фитилев, специалист по подъему затонувших кораблей. Дочь Фитилева - Наташа Арсеньева - уже три месяца гостила у родных. Арсеньевы ждали ребенка. Фитилев был озабочен, и, пожалуй, не напрасно. Его зять Сергей Алексеевич Арсеньев приехал вчера нежданно-негаданно. Заявился без предупреждения. А писал про Мексику, собирался опять туда отправиться в скором времени. В столовой уютно напевает самовар. Василий Федорович сидел без кителя в полосатой матросской тельняшке и, дымя трубкой, читал газету. Но это только для видимости. Приподняв очки, он то и дело посматривал из-под густых бровей на зятя. А Арсеньев явно сам не свой: грустен, молчалив, на вопросы отвечает невпопад. Фитилев давно догадался: стряслось что-то с ним. "Черт возьми, - размышлял водолаз, - уходили, видать, молодца, обули из сапог в лапти". Навязываться самому на откровенный разговор, залезать непрошеным в душу Фитилеву не хотелось. Он пошел было на хитрость - предложил дорогому зятю, по русскому обычаю, водочки для душевной беседы, но Арсеньев наотрез отказался. Фитилева все больше и больше беспокоили дела зятя. "Жена скоро родить должна, - раздумывал он, - надо радоваться, а он туча тучей". Пожалуй, больше всего Василий Федорович обеспокоен был тем, что Арсеньев ни разу не заикнулся о своих льдах. - Батюшки-светы, говорят, не бывает на Балтике жарко, - вытирая фартуком лицо, пожаловалась дородная супруга Фитилева. - Вы, Сережа, что-то совсем приуныли. Разморило, что ли? Арсеньев не отозвался. - Вы не знаете, - неожиданно спросил он, посмотрев на Фитилева, - почему кусок хлеба с маслом обязательно падает маслом вниз? Арсеньев взял горячий стакан в обе ладони, будто на холоде, и отпил большой глоток. Ефросинья Петровна приготовилась послушать, что еще скажет зять, но Сергей Алексеевич опять замолчал. - Фрося, - отложив в сторону газету, вступил в разговор Василий Федорович, - нам бы через недельку собраться, самое бы время. На зиму глядя в Онегу ехать неохота, да внучонок через месяц пожалует... Неспособно Наташеньке с маленьким в поездах трястись. - Фитилев взглянул на зятя: как-де он будет реагировать. Арсеньев не реагировал никак. - Одним словом, Фросенька, - продолжал Фитилев, - я заявление подал - с первого августа на пенсию. Буду на колхозной пасеке пчел глядеть. Сотовый медок к чаю, хорошо, а, Фросенька? - Мечтатель вы, Василий Федорович, - махнула полной рукой Ефросинья Петровна, - Ежели в Онегу собрались, я не против. - Наталья, а ты как? - Мне все равно, папочка, - улыбнувшись, ответила дочь. - А ты, Серета? - обернулся к зятю Василий Федорович. На этот прямой вопрос Арсеньев должен был ответить. Обязательно должен. Но он вздрогнул и как-то непонимающе посмотрел на тестя. - Вот что, друг, - не выдержал, наконец, Василий Федорович, - пойдем-ка ко мне. Секретное дело есть. - Он пригладил торчащие в стороны усы. - Хозяйка нам туда чайку принесет, - и посмотрел на жену. - А, Фрося? - Идите, ладно уж. - Посмотри на него, папа, - сказала Наташа. - Похудел, виски заснежило. Раньше дома как убитый спал - хвастал еще, что дома не на судне. А теперь ворочается всю ночь, бормочет что-то, не то ругается, не то плачет. - Наташа любовно и тревожно смотрела на мужа. Беременность не наложила на нее никакого следа. Во всем ее облике было что-то чистое и неуловимо привлекательное. - Ничего особенного, - поторопился успокоить жену Арсеньев, - язва опять разыгралась. Нзжога страшная... Замучила меня - Вы бы соду, Сережа, - перебила Ефросинья Петровна. - От нее, говорят, легче. Коробок для вас держу. - Спасибо. - А у нас в Калининграде янтарную комнату ищут, - опять вмешалась Ефросинья Петровна. - Больших денег, говорят, стоит... И еще сокровища, забыла рассказать, в газете не раз писано... Я тебе, Сережа, как есть все выложу. Василий Федорович выразительно крякнул. Жена замолкла. Уютный и спокойный кабинет Фитилева был своеобразным музеем редкостей, собранных Василием Федоровичем со дна моря и на затонувших кораблях. Пепельницы, тарелки, кружки, пролежавшие около десяти лет под водой. Медные буквы, когда-то составлявшие название корабля, отвинченные от борта на память. Редкие раковины и другие морские диковины. На полочках - модели поднятых судов, изготовленные самим Фитилевым. Дыры в корпусе моделей закрывают маленькие пластыри, точная копия тех, что он когда-то поставил. Привязанные по бортам жестяные понтоны тоже совсем как настоящие. По стенам красовались фотографии знатных водолазов - товарищей. Среди самых почетных реликвий - потерявшая форму морская фуражка. Старый водолаз взял ее в капитанской каюте корабля, затопленного во время войны, на память о погибшем друге. Из-за дорогих сердцу старого моряка сувениров шла непримиримая борьба между супругами. Ефросинья Петровна считала, что он завалил хламом и чердак и свою комнату. Но Фитилев, уступавший жене во многом, тут и слушать ничего не хотел. Василий Федорович усадил Арсеньева в легкое плетеное кресло и уселся сам. Помолчали. Блуждающий взгляд Арсеньева скользнул по книжному шкафу. Там хранилась небольшая библиотека Фитилева. Тут и русские классики, и книги советских авторов, и технические книги о море и кораблях. Очень любил Фитилев английских писателей, они занимали в его библиотеке почетное место. Из французов ему нравился Виктор Гюго. Русский язык Василий Федорович знал хорошо и понимал тонко. Фальшь книги замечал сразу. "Не буду ее читать, буквы-то русские, а написано не по-русски, - и тут же откладывал книгу. - Лучше я Диккенса почитаю. Этот известно, что английский писатель". Несколько раз Арсеньев искоса посматривал на Василия Федоровича и, встретясь с ним взглядом, отводил глаза. Он чувствовал, о чем Фитилев поведет речь, и хотел этого разговора. Арсеньев уважал и любил своего тестя. Сегодня Василий Федорович казался ему особенно близким и нужным. - Что с тобой, Серега? Таким я тебя никогда не видел, - решился, наконец, Василий Федорович, испытующе глядя на зятя. - Батя, не осуди, - как-то сразу задохнувшись, начал Арсеньев. Его лицо побледнело. Рассказ о происшествии на корабле Фитилев выслушал не перебивая и посапывал трубкой так, что летели искры. - Не ждал от тебя такого! - с горечью произнес он, когда Арсеньев замолк. - Еще и в святом писании сказано: "Не упивайся вином, бо в нем есть блуд". Напился - значит, виноват, отвечай при всех обстоятельствах. Иначе нельзя - на капитанах все держится. Персона на корабле капитан, доверенное лицо государства. В чужих землях достоинство советского флага обязан беречь. Человеческие жизни доверены. Капитанское слово во всем мире на вес золота ценят. Пока Фитилев говорил, Арсеньев всматривался в давно знакомое лицо тестя. Водолаз был настоящим помором. С детских лет он мечтал стать капитаном. Сколько слез он пролил когда-то, упрашивая отца отдать его в ученики на небольшой парусник. Знакомый кормщик обещал выучить мальчика морским премудростям. Но отец был тверд и неизменно отвечал: "Если все мужики в море плавать пойдут, то и худого корабля некому будет построить". Василий Федорович родился на грани двух столетий. Отец его строил деревянные поморские суда - лодьи, карбасы. От отца Фитилев кое-чему научился, и быть бы ему корабельным мастером, если бы не революция. Семнадцати лет он вступил в партию, участвовал в гражданской войне, выгонял из Архангельска интервентов. Потом попал на флот, служил водолазом, водолазным инструктором. Во время Отечественной войны награжден тремя орденами. Под конец войны поднимал затонувшие корабли. С детства у него осталась нежность к неуклюжим поморским кораблям, к родному городу Онеге, затерявшемуся между морем и дремучими лесами. Помолчали. Арсеньев привычно принялся за бровь. Василий Федорович спросил: - Ну, а этот... Подсебякин с тобой как говорил? - Так, беседовал для порядка. А через три дня торжественно заявил, что решением бюро обкома я освобожден от должности. - Такое решение было? - Соврал Подсебякин, это я потом узнал, а сначала поверил. Бесчестный человек! - Эх, Серега, у тебя против подлости иммунитета нет, не выработался! Подсебякин поторопился тебя сковырнуть, чтобы ты в наступление не пошел. Ушлый, видать, человек. Ну ладно, а как вел себя начальник пароходства? - Он сказал, что Подсебякин переусердствовал, что можно было выговором ограничиться. Но теперь, дескать, переделать трудно. Сослался на бюро обкома, как там решат. - Арсеньев помолчал и взял новую папироску. - Вот, батя, приказ по пароходству. - Он вынул из нагрудного кармана кителя вчетверо сложенную бумажку. - Подожди, подожди, - отвел его руку Фитилев, - приказ мы после посмотрим. Ты рассказывай. Все рассказывай. - В общем не спал две ночи. Ждал решения бюро обкома. Хорошо, что в номере нас двое было, еще старичок какой-то, инженер. Все толковал о новой гостинице, которую строит в городе. Отвлек, спасибо ему... Тени пробежали по лицу Арсеньева. Он сворачивал и сворачивал гармошкой приказ, пока бумага не превратилась в узкую полоску. Фитилев взглянул на зятя. - На бюро ты получил выговор без занесения в учетную карточку? - Да. - Значит, обком поддержал обвинения пароходства не полностью? - Все подсебякинские выдумки отвели. - А ты расскажи, как все происходило. И Арсеньев слово за словом вспомнил то заседание и в лицах изложил все тестю. ...Секретарь обкома Квашнин, прочитав документы, закашлялся, покраснел. - Это для чего? - Он взял из дела бумажку, разорвал и бросил в корзинку. - В чем человек провинился, это и давайте обсуждать, а нечего археологией заниматься. А тут о пустяках каких-то расписано - короны какие-то, гербы, пошивка костюма, меню из столовой к делу подклеили, рекомендуете, что пить-есть человек за границей должен. Вы что, долго жили там? Зачем вся эта окрошка понадобилась? Расскажи-ка нам, товарищ Подсебякин. Начальник кадров медленно поднялся и выпучил глаза. - Капитан Арсеньев во время приемки судна за границей купил медную тарелку, а на ней выбиты гербы и короны. Это антисоветская пропаганда. И еще Арсеньев заказал костюм у иностранца, а уплатил меньше, чем обещал. - Почему уплатил меньше? - спросил секретарь обкома. - Портной испортил костюм, - объяснил Подсебякин, - Арсеньев не хотел брать. Потом согласился за меньшую плату. Но это не меняет дела. Советский человек не должен терять достоинства перед иностранцем. Стыдно вам, товарищ Арсеньев, - обернулся он, - вы, советский капитан, не должны так поступать. В столовой неправильно пищу принимали, не так, как все, по утрам требовали творог, от колбасы отказывались, жирного, говорили, не хочу. Мещанские, говорят, вопросы ставили перед директором-иностранцем. Стыд! Совсем вы потеряли достоинство советского человека, товарищ Арсеньев! Кто-то из членов бюро спросил: - Что же, по-вашему, советский человек перед иностранцем идиотом должен выглядеть, деньги на ветер бросать? Подсебякин пропустил это замечание мимо ушей. - Второго июня он выпил при исполнении служебных обязанностей и оскорбил женщину. - При исполнении служебных обязанностей? - переспросил Квашнин. Подсебякин надулся. - Каждый моряк на судне всегда при исполнении служебных обязанностей. - Ну, хорошо, второго июня, это мы знаем, а еще? - потеряв терпение, спросил секретарь. Подсебякин, помрачнев, стал листать бумаги. - Так как же, отвечайте, товарищ Подсебякин. Тут Арсеньез не выдержал и поднялся. - Не пил я больше, товарищ Квашнин. Ему было нелегко. Еще бы! Не так давно здесь он целый час с секретарем говорил про льды... А Подсебякин продолжал, ничуть не смутившись: - Так вот, суммируя прошлое с настоящим, мы пришли к выводу: лишить капитана Арсеньева политического доверия. - Что это значит и кто это "мы"? - снова раздался голос одного из членов бюро. - Натаскали всего!.. Подсебякин опять не ответил. Квашнин взял из дела еще одну бумажку и показал соседу. Тот прочитал и кивнул головой. - Кто разрешил повару наводить справки о советском человеке у иностранца? - спросил Квашнин. Подсебякин молчал. - Товарищ Подсебякин, - спросил секретарь обкома, - что, по-вашему, должен делать начальник отдела кадров? Обязанности. Главное. - Искоренять... - Что искоренять? - Негодные кадры. Тут все зашумели, и Подсебякин сел... - Плечами эдак пожимает: видать, не ожидал такого оборота, - заканчивал свое повествование Арсеньев. Я на своего дружка, начальника пароходства, посмотрел - красный сидит: подпись-то его на характеристике. Подсебякину на этот раз волей-неволей пришлось себя раскрыть. На бюро не отмолчишься. Квашнин-то небось сразу распознал его с головы до ног. Арсеньев замолчал. - А вообще с работой как? - спросил Фитилев. - Ушел, батя, я из пароходства, - тяжело вздохнул Сергей Алексеевич. - По глупости ушел. Теперь не поправишь. Кровь в голову бросилась, - разволновался Арсеньев, - плюнул я тогда и сгоряча заявление подал... А тут еще Преферансова в коридоре встретил. Он руки не подал, а как-то бочком подошел. "Товарищ Арсеньев, - говорит, - ваши ледовые рекомендации кажутся мне порядочной чепухой. Сомневаюсь, стоит ли на самолет деньги тратить. Навертели дел, а сами в кусты! Как теперь будет с аэрофотосъемочкой?" Так и сказал - "с аэрофотосъемочкой". В комнату, шлепая мягкими туфлями, вошла Ефросинья Петровна. Она принесла два стакана крепкого чая, сахарницу и нарезанный тонкими ломтиками лимон. - Хороший народ в обкоме, - сказал Фитилев, когда шаги Ефросиньи Петровны затихли. - Да, народ хороший... Ну, а потом я узнал, что Квашнин спрашивал про меня у начальника пароходства. "Напрасно отпустили Арсеньева, - сказал он, - потеряли хорошего капитана". Квашнин - настоящий человек. А вот Подсебякин... Где уж, как не на бюро обкома, коммунист должен говорить только правду! - Так, - согласился Фитилев, отхлебнув чаю. - А вот когда Подсебякина спросили: "Что за женщина Мамашкина?" - он ответил: "Хорошая женщина. В производственном отношении есть некоторые промахи, зато морально безупречна". - А что ты на это? - Промолчал. - Почему? - прикрикнул Фитилев. - Такой уж у меня характер: не люблю ябедничать. Фитилев неожиданно спросил: - Ты читал, Серега, французского писателя Виктора Гюго? Арсеньев с любопытством посмотрел на него. Фитилев усмехнулся. - Так вот, у него в одном романе описаны компрачикосы. Я к чему это говорю. Вот Подсебякин такой компрачикос - души человеческие калечит. Так надо не молчать, а тревогу бить! Ты всегда был твердым, Серега. Ну как ты мог заявление об отставке подать! Все надо теперь сначала. Что ж, потерпим. Пройдет время - все образуется. "Год - не неделя, покров - не теперя, до петрова дня - не два дня", - пошутил Фитилев. Арсеньев подумал, что из-за всей этой истории он забыл даже о своих льдах. Да, он за бортом, барахтается сейчас в мутной водице клеветы, а корабль ушел, скрылся за горизонтом. "Что моя твердость, - растерянно думал Арсеньев, - кому она нужна?" В эти тяжелые дни он не хотел никого видеть, прятался от людей. Почему это так, он и сам не знал. Может быть, это был стыд, необходимость что-то объяснять? Первый раз он свои дела скрывал от Наташи. Почему? Она могла не поверить ему? Или боялся ее беспокоить? Так ли? По правде сказать, Арсеньев не чувствовал особого облегчения и здесь, дома. Мозг лихорадило, тупая боль разламывала голову. Арсеньев много лет был связан с морем и кораблями - в этом была его жизнь. Переключиться на что-нибудь иное было не так просто. Как только Фитилев замолкал, в сознании Арсеньева снова крупным планом наплывало море... Арсеньев увидел себя в капитанской каюте. Судно стоит на рейде, до отхода остались считанные минуты. Но якорь пока еще крепко держит. Когда придет на борт лоцман, заработает брашпиль, якорь оторвется от земли. Звенья чугунной цепи будут клацать, неторопливо один за другим скрываясь внизу, под палубой. Мысли путались, разрывались... Вот видятся ему на штурманском столе карты с карандашными курсами, прорезающими моря и океаны. Впереди много опасностей, тяжелых недель плавания. Как-то в детстве отец прислал ему настоящую морскую карту Студеного моря - радости тогда не было границ. Сережа выучил на карте все, вплоть до маленьких мысов и камней. "А когда возвращается из рейса "Воронеж"? - внезапно пришло в голову. - Это очень важно". Арсеньев стал прикидывать: "Так когда же вернется? Расстояние туда-обратно надо разделить на мили, проходимые кораблем в сутки, прибавить стоянки в порту под выгрузкой и погрузкой". Арсеньев очнулся. Какие-то звуки с улицы заставили его прислушаться. Равномерное звонкое постукивание, гулкий раскат колес. Стряхнув оцепенение, он поднялся и подошел к окошку. Лошадь рысцой тащила высокую немецкую телегу по сглаженным временем булыжникам. На телеге тускло горел фонарь. В темных вершинах деревьев по-прежнему отсвечивал красным светом маяк. Лошадь, телега, тусклый фонарь... Почему-то все это показалось Арсеньеву чужим, ненужным. Даже отблески маячного огня какие-то назойливые... - Уйти с корабля на берег - это не пересесть с одного стола за другой, - задумчиво сказал он тестю. - Ломается все... Море стало жизнью. Через две недели, нет, через три недели, "Воронеж" придет в свой порт, и тогда, тогда о нем обязательно вспомнят. Круглолицый механик в очках, никогда не унывающий председатель судового комитета Котов, седоусый боцман - парторг, повар, веснушчатый практикант, вечно перепачканный в краске, матросы, электрики... Перед ним стали вереницей товарищи. Сергей Алексеевич крепко на них надеялся, но даже себе не хотел в этом признаться. На корабле один человек ничего не значит, но все вместе - большая сила. Попадет другой раз корабль в переделку, думаешь, и выхода нет, а дружный коллектив всегда из беды выручит. Арсеньев вспомнил зимний промысел, поломку руля. "А если товарищ в беде? Обязательно помогут. А что, если забыли? Мало ведь вместе были, всего один рейс. Вот если бы "Холмогорск"!.." - Но где твои друзья? - спросил водолаз. - Они должны были объяснить, что происшествие с тобой - случайность, Арсеньев грустно улыбнулся. - Что ж, говорят, молчание тоже немалый талант, - с раздражением буркнул Фитилев, - Ты им овладел в совершенстве. - Я молчал потому, что боялся - в рожу ему надаю, - с обидой выговорил Арсеньев. - Руки чесались с подлецам расправиться! - Ну, ну, так уж и драться! Одно понятно: Подсебякин - личность дрянная. У честных людей бывают слабости, но подлецы с виду всегда безупречны. Фитилев попыхтел потухшей трубкой - Что ж, как говорится. "Счастью не верь, а беды не пугайся. Беда вымучит, беда и выучит" Подождем движения вод. Я помогу тебе. Кстати, у нас, стариков, дружба ценится, видать, дороже... Скажи, хочешь работать по судоподъему? Ты хороший водолаз, сам тебя учил, знаю. И расчеты осилишь. Англичане говорят: "После падения с лошади лучше всего встать и немедленно снова сесть в седло". Умно! Понял? - Еще как! Постой, постой, поднимать затонувшие суда - это интересно! - Одно помни, больше так не ошибайся. Твое военное звание - старший лейтенант? - Так точно, товарищ капитан-лейтенант! - Ну, а студеноморские льды, товарищ старший лейтенант? - И со льдами расправимся! - Вот это люблю! Не сдавай позиций. А то некоторые, осердясь на вшей, да и шубу в печь! Арсеньев первый раз за весь вечер рассмеялся. - Спасибо, Василий Федорович, батя... - Полно, полно! Мужчины обнялись и расцеловались. - Вот уж не ждала от вас нежностей! - удивилась неожиданно вошедшая в кабинет Ефросинья Петровна. - Целуются, словно барышни. И пить ничего такого не пили... Идите в столовую, Наташенька беспокоится. - Ладно, старуха, не твое дело. Бывает, и без водки поцеловаться можно. Спокойной ночи, Серега. Иди, иди. Он ласково выпроводил из дверей Арсеньева и долго сидел, попыхивая трубкой. ГЛАВА ВОСЬМАЯ НА КОРАБЛЕ ПОЯВИЛИСЬ ПРИЗРАКИ Море шумит. По морским просторам лениво катятся волны. Летают чайки. Распластав крылья, чайки кружат в воздухе, высматривая добычу. Иногда птицы смело садятся на неподвижный корабль. Они привыкли к безмолвной громаде. Пронзительно гомоня, чайки усаживаются по закраинам палуб, влетают через разбитые иллюминаторы в пустые помещения, пестрят на, мачтах, на высоких надстройках. Мертво и пустынно на заброшенном лайнере. Стальной остов стойко отражает яростный натиск волн, но непогоды потрепали корабль: остались без стекол иллюминаторы, спасательные шлюпки, подвешенные на металлических балках, разбиты, погнуты железные стойки и поручни трапов. ...Вечереет. Но до темноты еще далеко. С запада упрямо наползают дождевые тучи. Порывистый ветер гонят к берегу крутую зыбь, сердито срывая пенистые гребни. Наталкиваясь на борт затонувшего гиганта, волны взлетают кверху и шумно отступают. Мимо железного острова одно за другим идут рыбацкие суда, добычливо загруженные рыбой, и кажется, вот-вот их зальет волной. На ветру паруса молодецки выпятили грудь. Суда спешат в спокойную воду, за надежный волнолом из каменных глыб. Позади всех ныряет в волнах небольшой парусно-моторный бот "Медуза". На корме сгрудились четверо рыбаков в непромокаемой одежде и зюйдвестках. Ветер швыряет в людей тяжелые морские капли. - ...Озолотить обещал, если к завтрему свинцового кабеля привезем. - Человек за рулем подставил спину налетавшим брызгам; они горохом забарабанили по твердой, как жесть, мокрой парусине. - Ванюшка Хомяк - тот, что утильсырье на базаре скупает. Зеленая палатка, против почты, - добавил рулевой, когда бот снова вышел на волну. - Спешка! - бабьим пронзительным голосом откликнулся бородатый мужик. - Видать, выгодное дельце, сукин кот, обтяпать хочет, вот и спешка. А не обманет? - Пусть попробует... Пять кусков обещал. - Рулевой приподнялся. - Не зевай, ребята, подходим. Поравнявшись с затонувшим кораблем, он ловко повернул мотобот и с подветра подвалил к ржавому корпусу. Стало тихо, как в гавани. Трое рыбаков с пустыми мешками в руках враз перемахнули на палубу. Корабль, погруженный в море на четырнадцать метров, все же выглядел величаво. Главная палуба выступала над водой: над ней подымались этажи надстроек. - Рыбу сдашь, вали домой спать, - распорядился Миколас Кейрялис, тот, что стоял за рулем. - Завтра, как выйдешь в море, сразу за нами. Понял? А главное - не трепись. - Понял, чего там... - Да смотри осторожней. Справишься один? - Справлюсь. - Фамилии не забудь счетоводу перечесть. Пусть запишет, не то пропадут денежки. Доказывай потом. Затарахтев мотором, бот отвалил от борта. Трое на затонувшем корабле медленно двинулись по палубе. - Смотри-ка, маяк зажгли... - Бородатый показал на красный огонь. - Соли налипло черт те што! - Он остановился, вынул грязный платок и вытер лицо. - Жрать охота: видать, время позднее. - За мной, ребята, - нетерпеливо командовал Миколас. - Нечего прохлаждаться. Поработаем. Гм... Потом закусим. У меня шнапс припасен. - Он чувствовал себя уверенно, не первый раз попадает он на это затопленное судно. Стуча сапогами, приятели поднялись по трапу на спардек, повозились с тугой, разбухшей от сырости дверью и скрылись в надстройке. В пустых, просторных помещениях шаги отдавались глухим эхом. Компаньоны протопали по застекленной прогулочной палубе, спустились вниз. В курительном салоне зажгли "летучую мышь". Фонарь прицепили на позеленевший медный крючок, служивший когда-то вешалкой. Одну из стен салона, отделанного полированным деревом, украшал большой камин. В кормовом простенке уцелел витраж из цветных стекол с изображением старинного парусника. В углу одиноко стоял исковерканный и облупившийся белый с золотом рояль. Возле камина была приставлена грубо сколоченная лестница. Миколас поднялся к потолку и стал безжалостно орудовать ломом: деревянная облицовка разлеталась щепками. - Нашел, ребята! - радостно закричал он, ощупывая что-то руками. - Тут он, кабель, целым пучком идет. Клянусь Иезусом, с одного салона заказ выполним! Миколас опять принялся со скрежетом отворачивать филенки. От усердия у него вылезла из штанов нижняя рубаха. Доски с шумом падали на пол. Бородатый Федя раскуривал огромную самокрутку. У него толстые уши и маленький нос с густыми складками на переносице. Увидавшему Федю первый раз казалось, будто он задрал кверху нос, как злая собака верхнюю губу. Третий, Юргис, молодой и бледнолицый, с модной кудлатой прической, сорвал изящные, старой бронзы бра над камином, а теперь пробовал пальцем клавиши разбитого рояля: звуки получались жужжащие, расслабленные. - Миколас, - лениво позвал он, сдвинув густые черные брови. - Если снять струны - и на базар? Тут для мандолины и для гитары басовитых много. Как думаешь, сколько дадут? - К черту! - закричал сверху Миколас. - Дороже себе станет. В два дня не снимешь. А ты, Федя, брось курить, помогай. Ругаясь тонким, плачущим голосом, Федя принялся крошить сухое дерево. Свинцовых жил обнажалось все больше и больше. На паркетном полу появились тяжелые мотки; филенки продолжали падать. А скучающий Юргис вынул карманный радиоприемник. Зазвучала музыка. Юргис стал перебирать ногами в зеленых брючках. На его чахлом лице появилось глупое и самодовольное выражение. В разбитое стекло иллюминатора проникали яростный шум моря и хриплое дыхание ветра. Иногда от сильного удара волны тяжелый корабль содрогался. Ветер со свистом врывался в щели. С размеренной точностью по стенам салона проползал багровый отсвет маячного огня. Желтый язычок пламени в закопченном фонаре тянулся кверху, а тени в салоне на стенах шевелились. - Страховито, - по-бабьи пропел Федя, - будто нечистый играет или еще что... В море-то на мелкой посуде не того, неспокойно, - добавил он, почесывая под рубахой. Каждый раз, когда корабль вздрагивал, приятели прерывали работу и оглядывались. Страшно в непогоду на затонувшем корабле... x x x - Открылся маяк Песчаный, прямо на курсе! - закричал старпом Ветошкин. Антон Адамович Медоиис вытер платком рот после очередной жертвы, принесенной морскому богу, и, закутавшись в плащ, вышел на мостик. Он волновался. Это был его первый рейс. Ему не приходилось выходить в море дальше внешнего рейда. Правда, рейс был короткий, всего несколько часов, и старший помощник не раз бывал в здешних местах, но капитан всегда волен сомневаться. Маленькой букашкой полз по морю буксир "Шустрый". Ветер злобно свистел и бросал охапками соленые брызги на мостик. Откуда-то из темноты наступали непонятные, беспокойные волны с накипью светящейся пены. Они яростно бились о корпус. Медонис с опаской смотрел на черную воду. Нет, море не его стихия! Опасное занятие. Куда спокойнее сидеть в конторе, разбирать аварии и задавать вопросы: "Почему вы не сделали то? Почему не предусмотрели этого?" Мало ли возникает вопросов у сидящего за канцелярским столом человека, да еще начитавшегося разных справочников, где сказано, как надо поступать по правилам хорошей морской практики... Антон Адамович с трудом подавил новые гнетущие позывы тошноты. И Мильду он не взял с собой только потому, что боялся уронить себя в ее глазах. Неприятное дело - морская болезнь. - Проверьте характеристику, возьмите секундомер, - распорядился Медонис, так и не рассмотрев маячного огня. Бинокль дрожал в его руках. Но ничего проверить не удалось. Внезапно начавшийся дождь накрыл маячный огонь. - Посвистайте! Скорее! - волнуясь и коверкая слова, сказал Антон Адамович. Потянулись нудные сигналы: "Осторожнее", "Я ничего не вижу", "Осторожнее", - и так без конца. Прошло еще полчаса. Дождь, дождь... Раздался тревожный голос вахтенного. Он указывал на что-то неразличимое из-за ливня. Антон Адамович остановил машину. Стало тише. Неестественно громко стучали струи дождя. Внезапно совсем близко оглушительно взревела сирена. У Медониса похолодело внутри и подкосились ноги. Он дал машине ход назад, даже не подумав, что нарушает правила, и в ужасе ждал, что будет. Перед глазами возникло черное пятно. Оно принимало все более отчетливую форму: появился мохнатый, расплывчатый огонь на мачте, труба, мостик... Пятно превратилось в огромное судно. Нависая высоким бортом над "Шустрым", шлепая по воде полуоголенным винтом, оно медленно отвернуло борт с красным фонарем. Еще минута - и потоки дождя снова скрыли чужой корпус. Сквозь дождь тускло отсвечивали ходовые огни. - Разминулись благополучно, - поеживаясь, сказал старпом Ветошкин, - но могло быть иначе. Проклятый слон, там забыли про сигналы! Спят, что ли, на вахте? - Я говорил, надо поставить локатор, - плаксиво пожаловался Антон Адамович. Нервы у него отказывали. - Локатор! - презрительно фыркнул Ветошкин. - У этой бандуры наверняка есть локатор. Однако, как видите, не помогло. Медонис немного успокоился. Значит, все правильно, и буксир когда-нибудь придет по назначению. Черт, а ведь он едва уговорил капитана порта назначить его на "Шустрый"! Медониса угнетало предчувствие несчастья: то ли волна захлестнет судно, и оно пойдет как топор на дно, то ли разъяренный громадный вал все смоет с палубы, унесет в море и мостик и капитанскую каюту; он и ощущал-то себя посторонним предметом, по недоразумению попавшим на корабль. Медонис пугался каждого удара волны. Он не верил самому себе, не верил в свои знания. Словом, его капитанство подвергалось тяжким испытаниям. Все, что Медонис постиг в "инкубаторе", на краткосрочных судоводительских курсах, перевернулось, встало дыбом. Предложи кто-нибудь решить простенькую навигационную задачку - ее не одолеть ему. Он был счастлив, что сейчас никто не может заставить его решать задачки. Терзаясь и проклиная свое первое плавание, Антон Адамович утешался тем, что его ждет. "Я взял в руки свою судьбу, - рассуждал он. - Как только найду дядюшкин ящик и достану сокровища, немедленно в Швецию!.." Команда буксира присматривалась к капитану. За короткое время трудно определить, чем человек дышит. Но моряки народ понятливый, они сразу смекнули: с капитаном что-то неладное. Очевидно, он на отходе перехватил лишку спиртного и мучается. Плохо, конечно, но что поделаешь! Буксир "Шустрый" бросало на волне, переваливало с боку на бок. Это доводило капитана до белого каления. Стараясь не показать слабости, он, широко и неловко расставляя ноги, хватаясь за все по пути, спустился с мостика. Поручни, соленые от морской воды, липли к рукам. В капитанской каюте было неуютно. По полу разлита вода, вперемежку с окурками - конфеты: Медонис любил сладости. Билась и стучала распахнутая дверка шкафа. Желтые "штатские" ботинки Антона Адамовича проворно ездили по каюте. Позвякивал ручкой металлический чайник, колебалась на крюках одежда. Все предметы двигались из угла в угол, как бы переговариваясь на разные голоса. Иногда движение и шум на минуту приостанавливались, но, повинуясь неодолимой силе, тотчас возобновлялись. Капитан лежал на диване с восковым лицом и не мог дождаться, когда кончатся его мучения. Пусть судно идет хоть к черту на рога! Пусть все рушится, только бы прекратилась тянущая внутренности качка!.. Но охота, как говорят, пуще неволи. Курс ведет на затонувший корабль. Как только Медонис вспоминал про дядюшкину шкатулку, ему становилось легче. Что бы ни было, а дело прежде всего. Он должен увидеть лайнер своими глазами. Старпом уверял, что сейчас под правым бортом лайнера как у Христа за пазухой. Никакой качки. Но что это? Антон Адамович насторожился. Ботинки остановились у дивана, занавески повисли перпендикулярно палубе, качать стало меньше. Свистнула переговорная труба. Медонис проворно вытащил пробку. - Подходим к "утопленнику", - раздался голос Ветошкина. Словно пружиной Медониса вытолкнуло на палубу. Со свету он не сразу понял, что к чему. Перед ним постепенно вырастал темный силуэт огромного судна. Под бортом великана совсем не качало, было тихо, как в заводи. Старпом оказался прав. Антон Адамович сразу почувствовал себя лучше. - Я осмотрю корабль, - сказал он. - Надо прикинуть, много ли здесь работы. Завтра велено подать заявку на уголь. А вам разрешаю сходить в порт, и через три часа быть здесь. Антон Адамович знал, что многим не терпится на берег: их жены уже приехали подыскивать комнаты в городке - работа предстояла долгая. Слава богу, ему не надо беспокоиться. В Ясногорске нашлись знакомые, и Мильда сняла небольшую квартирку с отдельным входом. - Есть через три часа обратно! - обрадовался старпом, хотя жены у него не было: он радовался за других. Подсвечивая фонариком, Медонис перелез через поручни. Буксир отошел сразу, мгновенно растворившись в темноте. "Вот теперь я опять человек, - сказал себе Антон Адамович, чувствуя под ногами неподвижную палубу. - Сегодня особенный день - первый шаг к богатству". У Медониса все еще кружилась голова. "Может быть, это нервы? Я так долго ждал. Сегодня мой праздник". Антон Адамович предусмотрительно захватил бутылку коньяку. В левый борт корабля, как в скалистый берег, шумно била волна. Говорят, морские волны приходят неизвестно откуда и уходят неведомо куда. Нет, для Медониса все было ясно. Волны шли из Швеции и разбивались о железный борт. Корабль отзывался на яростные удары утробным гулом, похожим на вздохи какого-то гигантского животного. Вокруг все стонало и скрипело. Изо всех углов неслись таинственные, пугающие звуки. На всяком корабле без света невесело, неуютно, а уж в такую погоду... Маяк на мысе Песчаном озарял кровавыми вспышками надстройки с остатками белил, трубы и мачты. x x x В это время в каюте "люкс" готовился пир. На письменном столе лежали открытые консервные банки, колбаса, хлеб. На почетном месте красовалась бутылка водки. Коптящий фонарь "летучая мышь" освещал каюту. Окна были плотно занавешены обрывками бархатных шторок. Приятели закончили работу. Они не без удобства расположились на ломаных стульях и сняли парусиновые куртки. Порыв ветра неожиданно распахнул дверь. Рыжебородый Федя кинулся и проворно прихватил ее за ручку. - Неймется проклятому! - ругался он. - В такую темень огонь беспременно заметят с берега. - И тогда мы лишимся оптовой базы, - с живостью поддакнул Кейрялис, - ты прав, Федя! Собеседники замолкли. Кейрялис, прижав буханку к груди и что-то напевая, принялся усердно резать хлеб. - Ты веришь в загробную жизнь, Федя? - ни с того ни с сего спросил он у бородатого. - Загробную? - Лицо мужика сразу стало серьезным. - С чего это тебя на мертвых потянуло? - Знаешь, Федя, - Миколас положил нож на стол, - мертвые всякого человека притягивают. Ты и я - все мертвыми будем. Узнать бы, как и что после смерти. - Помрешь, тогда и узнаешь. - Интересно бы заранее знать. Вот, к примеру, я в тюрьме слышал, будто чайки - это души моряков, погибших в кораблекрушениях. Поэтому эта птица от моря никуда. Над этим утопленником, - он пристукнул ногой об пол, - тучами чайки летают. Небось внизу мертвецов не один десяток. На палубе бесновался ветер. Непогода разыгралась вовсю. Кейрялис посмотрел на притихших компаньонов. - Выпьем по маленькой. - Он принялся разливать водку. - Выпьем, и мертвые нам будут не страш... - Он замолк и судорожно глотнул слюну. Явственно послышались шаги. Кто-то шел по палубе. Бутылка в руке Миколаса дрогнула, водка полилась мимо. Дверь распахнулась, на пороге стоял Антон Адамович. - Приятного аппетита, друзья, - окинув всех быстрым взглядом, сказал он. - Простите за беспокойство. Я думал, эта развалина необитаема. Приятели молча переглянулись. Уж чего-чего, а гостя они не ждали. - Спасибо, гражданин начальник, - выдавил Миколас. - Разрешите сесть? - Медонис, не дождавшись ответа, примостился на сложенные в углу мешки. - Давайте знакомиться. Я сегодня приехал из области в творческую командировку. Литератор. Пишу очерки преимущественно из жизни преступного мира... Кажется, я не ошибся? - Он выразительно посмотрел на торчавший из мешков кабель. - Мы не воры, - хмуро возразил Миколас. - Корабль ничейный... Сколько лет гниет добро, вот мы... - Он надел кепку и тут же снял ее. - С точки зрения международного права и высшей юриспруденции вы правы, - вежливо откликнулся Медонис. - Но социалистическая мораль все равно не оправдает вас. Расхищение государственной собственности, а государственная собственность везде, - он развел руками. - Короче, гражданин, - тонким, плачущим голосом прервал рыжебородый. - Что вам нужно? Антон Адамович окинул Федю оценивающим взглядом. - Литовцы здесь есть? - не отвечая, по-литовски спросил Антон Адамович. Он как бы и не заметил угрозы. - Я литовец, - откликнулся Миколас. - У меня мать литовка, - сказал Юргис. Федя продолжал с недоверием и беспокойством рассматривать незнакомца. - Разве так литовцы встречают гостей? У нас в Каунасе это делают иначе, - укоризненно покачал головой Антон Адамович. - Мы, литовцы, всегда поддерживаем друг друга. Я, как католик... - Виноват, гражданин начальник, я совсем упустил из виду национальный вопрос, - смягчился Миколас. - Садитесь за стол, подвиньтесь, товарищи, освободите нашему гостю место. - Он подал Медонису стакан. - Я тоже верю в непорочное зачатие и святую троицу. - Ну, ребята, за ваши успехи! - Медонис причмокнул губами. - В такую погоду грех не выпить. Через час литровая бутылка опустела. Водка располагала к откровенности. Потом перешли на коньяк, появившийся из кармана незваного гостя. Антону Адамовичу пришла мысль, что без помощника ему не обойтись, и он стал присматриваться к приятелям. Он болта