л без конца, подливая собеседникам. Бородатый Федя и молодой Юргис скоро охмелели. Бросив на голые панцирные сетки кроватей грязные куртки, пропахшие рыбой, они мгновенно заснули. - Теперь покурим и о деле поговорим, - ласково сказал Антон Адамович, выйдя вместе с Миколасом из каюты в широкий коридор. Он успел разглядеть, что пиджак Миколаса стар, потрепан, и решил, что именно такой человек ему и необходим. За пиршеством он узнал, что Миколас сидел в тюрьме за кражу. "По-видимому, советского в нем ничего нет", - соображал Медонис. Советские люди всегда его пугали. Вряд ли он мог доверить тайну кому-либо из команды буксира. А Миколас? Что ж, Миколас, - схема этого человека проста: за деньги он согласится на все. Мораль его расплывчата. Несомненно, ее сдерживают только рамки уголовного кодекса, да и то не всегда. Он жаждет подчиниться сильной воле. И внешность подходящая: простоватое лицо, маленький нос, близко поставленные глаза. Но соображает быстро, а это важно. "Однако куда он ведет меня, этот каторжник?" Протяжно запела дверь. Они вошли в огромный пустой зал. Антон Адамович зажег фонарик и провел по углам - нелишняя предосторожность на таком судне. "Что за черт! - удивился он. Знакомые витражи с изображением средневековых кораблей бросились в глаза. - Да ведь это курительный салон. Вот и камин. Здесь стояли кресла. На этом месте когда-то сидел я, а напротив - занятный старик в патентованном шведском жилете". Антона Адамовича отвлекли воспоминания, и он немного помолчал. - Вот что, Миколас, - пыхнув в темноте сигаретой, наконец, заговорил он, - я вижу - ты хочешь заработать. Бери, закуривай. Медонис сунул ему сигарету. - Так точно, гражданин начальник, не против. - Миколас с наслаждением затянулся. - Американская, - определил он. - Я буду говорить прямо, как католик католику. - Антон Адамович взял Миколаса за пуговицу. - Тебе я верю. Но смотри, будь настоящим человеком, не то что эти парнокопытные. Ты понимаешь, о ком я говорю? В одной из затопленных кают, - он показал пальцем вниз, - остался ящичек с драгоценностями. Я приехал за ними. Одному мне не справиться. Предлагаю вступить в дело. Риска никакого, денег получишь много. Рассказывать незнакомому человеку о драгоценностях рискованно, но Медонис был уверен, что действует наверняка. Миколас не сразу ответил. Он взвешивал все. Ветер не утихал. Глухо шумело море. Слышно было, как в наветренный борт грохали волны. Брызги залетали в салон через иллюминатор. - Что я должен делать? - осторожно спросил литовец. - Все, что я прикажу. "Черт возьми, как здесь неуютно! - Медонис поежился. - Ветер шумит совсем как на представлении вагнеровской оперы. Что-то он долго думает, этот каторжник". - Сколько я получу? - Половину. - Антон Адамович с облегчением вздохнул. "Все идет правильно. Жалкий пескарь схватил приманку". - Несколько дней - и деньги в кармане. Еще есть вопросы? - Вопросов нет, но я должен предупредить, гражданин начальник: не думаете ли вы, что я буду нырять, как ловец жемчуга? Это отпадает: плавать я не умею. Без водолаза нам не обойтись. - Вопрос по существу, молодец Миколас! - похвалил Антон Адамович. - Но не беспокойся: водолаз - я. - Он ткнул себя пальцем в грудь. - Несколько лет готовился к этой операции, все предусмотрено. - Где водолазный костюм! А помпа, шланги? Все стоит денежек, и достать не так просто. - Я привез акваланг, новый прибор для подводного плавания. Шланги, скафандр и разные там водолазные помпы - отжившая техника. Мне не хватает плана с номерами кают. - Акваланг? Не слыхал. А что за каюта, вы знаете помер? - спросил Миколас, чуть-чуть поторопившись. - Ты, я вижу, умен, с одного намека понимаешь, - фыркнул Антон Адамович. - Правильно говорят, что человек - существо разумное, но... безнрав-ствен-ное, - и он погрозил пальцем. Миколас сконфуженно захихикал. - Ну, так что ж, друг, согласен? - причмокнув губами, спросил Медонис. - Согласен, гражданин начальник. - Если так, давай говорить серьезно. Распределим обязанности... Коньяк всегда вызывал у Антона Адамовича желание пофилософствовать. - Хочу тебе посоветовать: никогда не жалей товарищей, думай только о себе. Топи всех, кто тебе мешает. - Антон Адамович не удержался, вынул из кармана записную книжку в гладком кожаном переплете и вспомнил оберштурмбанфюрера. Давно это было, и так не похоже на теперешнее. Может быть, то было сном? Нет, оберштурмбанфюрер существовал, его рукой занесены четкие строки в эту книжку. Он зажег фонарик. На страницах выступили буквы. "Помогай сам себе, тогда всякий поможет тебе. Вот принцип любви к ближнему. Сострадание - величайшее бедствие человечества", - прочитал Актом Адамович. - Будь сверхчеловеком, мой друг. - Он положил руку на плечо Кейрялису. - Ты знаешь, что это значит? Миколас отрицательно мотнул головой. - О-о!.. Сверхчеловек - это, это... - Медонш: не нашел слова. - Например, у нас сверхчеловек не признает очереди, шагает мимо людей, будто их нет. Если может, он шагает по человеку. Из всех людей он замечает только себя, ну, и еще тех, кто ему нужен. Ты понял, мой друг? Все хуже, а ты лучше. Для тебя главное - ты и деньги. На лице Миколаса выразилось удивление. "Что за птица? - размышлял он. - Пропагандирует, а что - неизвестно". Туманные речи незнакомца несколько его поколебали. - Ты слышал что-нибудь о Фридрихе Ницше? - Не слыхал что-то... А вы не оттуда, гражданин, не с той стороны? - насторожился Миколас. - Политикой не занимаюсь, - Антон Адамович сразу отрезвел, - меня интересуют только деньги. - Тогда пойдет! А то тут всякие ездят... - Пиши заявление, - с важностью предложил Медонис, - зачислю тебя матросом. Будешь сыт, обут, и деньги будут на карманные расходы. Я капитан буксира "Шустрый". Понял? Миколас хлопнул себя по бедрам, с восхищением посмотрев на Антона Адамовича. x x x Морские часы в кабинете начальника аварийно-спасательного отряда отбили склянки; два двойных удара - десять часов. Ярко горела дневным светом лампа под низким абажуром. За столом сидели два морских офицера. - Работы много, - сказал капитан второго ранга Яковлев. - Тебе, Василий Федорович, повременить придется с пенсией. Ты ведь двадцать четыре утопленника на ноги поднял - так ведь? - Правильно, Иван Федорович, а что с того? - Говоришь, совсем на покой собрался? - Все готово. Чемоданы уложены. Еду на родину, в Онегу. Года подошли. Мужчина за пятьдесят лет что зрелая груша, - каждый день с дерева готова упасть, - пошутил он. - Отмочил! Такой груше, как ты, не скоро еще срок придет! А я думаю, юбилей надо сначала отпраздновать. Фитилев удивленно посмотрел на командира отряда. - Какой такой юбилей? - Поднимешь двадцать пятый корабль - будет юбилейный! - Яковлев подмигнул и вынул из стола пачку чертежей. - Большой объект на примете, как раз по тебе. - Он внимательно посмотрел на водолаза. - Так как насчет юбилея? - Да уж не знаю, как быть... - Василий Федорович развел руками. - Старуха ругаться станет. А что за корабль, Иван Федорович? - Я вижу, ты согласен, старый вояка. - Командир отряда понимающе улыбнулся. - Признаюсь, другого от тебя не ждал. Командование нам поручило поднять "Меркурий", - с ноткой торжественности в голосе пояснил он. - Вот это здорово! - восхищенно отозвался Василий Федорович. "Что-то ты быстро согласился, дружок", - отметил про себя Яковлев. Он прекрасно знал Фитилева. Восемнадцать кораблей они подняли вместе. Если старик решил что-нибудь, отговорить трудно. А здесь уложил чемоданы, совсем собрался в свою Онегу - и вдруг сразу полный назад. "Гм... Ну, посмотрим..." - Начальником судоподъемной группы назначаю тебя, Василий Федорович, - сказал он. - Поднять корабль приказано в этом году. Надо торопиться: каждый день дорог. Предлагаю завтра приступить к подготовительным работам. Подумай, кого взять к себе заместителем. - Благодарю за доверие. - Фитилев поднялся и крепко пожал руку капитану второго ранга. - Я согласен, но... - он немного замялся, - уважь и ты старика. - Я слушаю, Василий Федорович. - У меня зять - капитан дальнего плавания, из торгового флота. Военное звание - старший лейтенант, в прошлом - командир подводной лодки. Грудь в орденах. Между прочим, - Фитилев оживился, - "Меркурий" - это его работа: он потопил. А сейчас ушел со своего корабля... временно. - Капитан-лейтенант замялся. - Огорчили его на службе, очень огорчили... А знающий человек. Водолазную школу окончил, сам его обучал... Так вот, Иван Федорович, его бы ко мне. - Гм... Придется мобилизовать. Значит, это он пустил ко дну лайнер? Интересно, интересно! А он-то согласится? - Согласен. - Ладно. Я подумаю, говори позывные. - Арсеньев, Сергей Алексеевич. - Хорошо. - Чиркая карандашом по блокноту, Яковлев кивнул головой. - Объектик-то неплохой, Василий Федорович? - Интересный корабль. Такой на ноги поставить лестно. По городу много разговоров о нем. Конечно, все больше сказки... - А что именно? - Стоит ли повторять-то? - Фитилев запыхтел трубкой. - Ну вот, например, говорят, что души погибших моряков на нем собираются. - Водолаз хитро улыбнулся. - Недаром чайки его любят... Будто по ночам иногда видят огни на корабле. - Это уж чистая мистика, - рассмеялся командир отряда. Взяв бинокль, он подошел к окну и отдернул занавеску. - Вот твой "Меркурий". - Он поймал темный остов в окуляры. - Стоит как всегда. Что это? - удивился он. - Огонек, или мне кажется? - Огонь, - подтвердил и Фитилев, - простым глазом вижу. - Исчез, - передавая ему бинокль, сказал Яковлев. - Ну-ка, посмотри хорошенько. Странно, очень странно!.. А как задувает с моря, а? Смотри-ка на деревья. Шторм. - Он прислушался к завываниям ветра. - Я думаю, все скоро выяснится. А сейчас уточним один вопрос. - Он снял с полки модель большого пассажирского парохода. - Каким способом вы предпочитаете поднять корабль? ГЛАВА ДЕВЯТАЯ ХУДОЖНИК НАХОДИТ СВОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ Остров - это часть суши, окруженная со всех сторон водой, по крайней мере так говорится в школьных учебниках географии. Разные бывают острова. Одни возникают бурно, их выносят на поверхность грозные вулканические силы - это высокие каменистые скалы. Иные, наоборот, медленно намываются течениями и волнами. Они низменны, песчаны и скучны. В теплых морях встречаются коралловые рифы и атоллы - их веками строят моллюски; они невысоки, но очень опасны для мореплавателей. В холодных широтах встречаются ледяные острова - севшие на мель обломки глетчеров. Налетев на ледяной остров, судно ломается так же просто, как на каменных утесах. Затонувший корабль - тот же остров. Маленькая точка, укол на морской карте. Но остров остается островом, даже если он из железа и невелик. "Значит, я создал новый остров. Оригинально! Раньше мне никогда не приходила подобная мысль", - думал Арсеньев, склонившись над столом. Сергей Алексеевич вот уже три дня работал на затонувшем великане. Он был занят расчетами больших металлических пластырей - без них поднять "Меркурий" невозможно. Торпеды, выпущенные в ту памятную апрельскую ночь, основательно разворотили стальное брюхо. Есть простой и надежный способ подъема: закрыть пробоины, плотно пригнав пластыри к обшивке, и откачать из корабля воду. Раз уж взялся поднимать, надо делать это во всю силу. По-другому Арсеньев не мог работать. Его всегда удивляло равнодушие людей к своему труду. Он пытался понять, почему иной раз грунтует матрос борт: знай ляпает краской по ржавчине - и ничего, будто так и надо. Нет нужды, что работа впустую. Только бы старпом или боцман не заметили. А спрашивается, почему? Разве матросу зарплату убавят, если он не торопясь ржавчину счистит? Так почему же такое безразличие к своему, народному? Этого Арсеньев понять не мог. И сейчас он копался в справочниках, расспрашивал опытных водолазов. Засыпая, думал о корабле, а поутру, со свежей головой, прикидывал заново. Ему хотелось поскорей увидеть плоды своих трудов. Арсеньев чувствовал себя спокойно и уверенно: Фитилев не связывал его инициативы. Мы почти всегда склонны доверять самим себе гораздо больше, чем другому. Фитилева в этом нельзя было обвинить. Еще два-три дня, и расчеты будут готовы. Подъем корабля, если палуба осталась над водой, - задача не такая уж сложная. Другое дело, когда он весь скрыт в воде и лежит на боку или вверх килем. Тогда требуется больше труда, умения, смекалки. Но и сейчас хлопот по горло: слишком велико судно, а заявки на бензин и материалы для пластырей должны быть через два дня на столе у командира отряда. Так приказал дорогой тестюшка Фитилев. Арсеньев проверил сделанные расчеты, сунул линейку в футляр и с наслаждением потянулся. На сегодня довольно. Три дня не уходил с парохода и работал не разгибаясь. Одно нехорошо: на этом корабле многое делалось вопреки традициям. Здесь все не так, во всем один беспорядок: какой только мусор не валяется на палубе, чего только не навешено по бортам! Нужно и не нужно, а все режется, вывертывается, выламывается. Мертво сидевший на грунте "Меркурий", казалось, не мог вызывать в капитанской душе обычных чувств. И все же это был настоящий корабль. Душа заядлого моряка не могла быть спокойной, если на его глазах ранили, терзали, царапали поверженного скитальца океанов. Он возмущался, делал матросам замечания, спорил с Фитилевым. Но капитан-лейтенант был другого мнения. Он, словно прозектор, привык работать на трупах. А если у трупа невзначай рассечь сухожилие или отхватить палец, не все ли равно! А вот каюта пришлась Арсеньеву по душе. Раньше, когда на корабле были немцы, здесь жил старший помощник капитана. Каюта была окрашена светлой эмалью, от времени пожелтевшей. Сергей Алексеевич отмыл грязь, привез банку цинковых белил и с удовольствием покрасил свое жилище. Теперь каюта сверкала белизной, и Арсеньеву казалось, будто он живет на обычном судне. Мебель отчистил шкуркой и покрыл лаком. На столе поставил две карточки в металлических рамках - жены и дочери. И еще тут стояла теперь медная пепельница в виде ганзейского корабля с распущенными парусами. Кто-то из моряков нашел ее в одной из кают и подарил Арсеньеву. Не корабль и не пепельница тронули сердце моряка. На кургузом борту ганзейца было выгравировано изречение по-латыни: "Navigare necesse, vivere non necesse". "Плавать - обязательно, жить - не обязательно", - повторял Арсеньев в минуты грустных раздумий. Человек, сказавший эти слова, неистово любил море и свой корабль. На одной из стен висела карта Студеного моря, возле нее - барометр. Новая работа захватила Арсеньева. И все же временами на него нападала тоска по настоящему кораблю. Есть своеобразная болезнь: ностальгия - тоска по родине; наверно, схожая болезнь охватывает моряков, лишенных возможности плавать, - тоска по кораблю. Когда Арсеньев вспоминал о холодных льдах, в его душе словно зажигался огонек. В свободные минуты он открывал заветные тетради, чертил схемы, перечитывал старые записки, составлял таблицы. Иногда ночь проходила в поисках. А бывало и так: едва заснув под утро, он вдруг, словно от толчка, просыпался, вскакивал с постели и наскоро записывал неожиданно пришедшую мысль. Ну, конечно же, он не мог забыть льды: это было невозможно! И сейчас, взглянув на карту, Арсеньеву еще раз захотелось проверить свою формулу проходимости льдов. Ведь как странно! Казалось, вопреки логике основная закономерность природы студеноморских льдов стала ему ясна не где-нибудь, а здесь, на затонувшем корабле, в самом как будто неподходящем месте. Догадка осенила внезапно, когда Арсеньев писал в Архангельск Малыгину. Он тогда с радостью ощутил в себе напряжение всех сил, его охватила сладостная дрожь - предвестница прозрения. И сразу все решилось само собой, из цифр возникли формулы. Арсеньев в тот вечер работал как одержимый - исписал несколько страниц. И когда пришла глубокая ночь, он не чувствовал усталости. Природа приоткрыла ему свои тайны. Некоторые считают, что вот такое состояние творческого подъема и есть высшее наслаждение человека. Неправильно. Разве удовлетворение было бы так велико, не знай человек, для чего он творит, ради чего напряжена его мысль? Главное в другом: Арсеньев сознавал, что его труд необходим идущим вперед людям. Пусть это пока самый маленький вклад. Но теперь можно действовать смелее, найденная закономерность - ключ к ледовым прогнозам. "Несомненно, - повторял он свои выводы, - проходимость льдов прямо пропорциональна коэффициенту выноса и обратно пропорциональна температурному коэффициенту". Вот и сейчас он опять вынул линейку. Все сошлось. Щеки пылали, глаза блестели. Арсеньев окончательно решил послать свои вычисления научному сотруднику исследовательского института Тумановой. Она в прошлом году читала его работу. Вчера Арсеньев написал Тумановой большое письмо, просил высказать свое мнение и надеялся, что она не задержит с ответом. Арсеньев курил, курил, будто в табачном дыму хотел увидеть прошлое. Зверобойный промысел... Бесконечные белые просторы... Медленно движется торосистый лед, подгоняемый ветром... На льдах черные точки - тюлени. Слышались знакомое скрежетание стального корпуса о лед, мягкие толчки, удары. Как все это привычно для Арсеньева, как плотно вошло в жизнь!.. Но сейчас июль, ярко светит солнце, и не Студеное, а Балтийское море перед глазами. Арсеньев тяжело вздохнул и долго сидел неподвижно в облаке папиросного дыма. И вспоминалась ему лодья холмогорского морехода. На корме стоял высокий бородатый мужик в меховой одежде и разглядывал вздыбленные льды. Лодья медленно шла раздвигая тупым носом торосы... "А что, если построить настоящую поморскую лодью, - думал Арсеньев, - и на ней проплыть вдоль северных берегов Сибири? Тогда для всех станет ясно, мог ли древний мореход добраться до Берингова пролива. Осадка лодьи в какой-нибудь метр-полтора позволит плыть вблизи берегов, под парусом и на веслах, при любом ветре. Льды сидят в воде гораздо глубже, чем лодья, и они не смогут подойти близко к берегу. И по волокам такая лодья пройдет". Сердце Сергея Алексеевича вздрогнуло в предчувствии чего-то радостного, большого - так было всегда, если приходила интересная идея. В нем билась пружинистая исследовательская жилка. Как заманчиво: можно блестяще решить спор, доказав, что в давние годы поморы без затруднения плавали вдоль северных сибирских берегов! А как интересно пройти по древнему пути русских мореходов! Могут быть ценные находки на волоках. И обойдется такая экспедиция недорого. Деревянную лодью с успехом могут построить курсанты мореходного училища. Судоводители войдут в команду. Желающих найдется много, только кликни. Комсомол должен заинтересоваться. "Закончу подъем, напишу предложение, - решил Арсеньев. - Поход во льдах обязательно должен быть совершен". У борта раздался тонкоголосый свисток. - Эй, гам, на топляке! - крикнул кто-то. - Примите конец. Лево, больше лево! - сердито добавил тот же голос. - Не видишь, в борт сейчас врежемся! Почувствовав еле заметный толчок, Арсеньев по привычке выглянул в иллюминатор. Круглые окна каюты выходили вперед, на носовую палубу. Очень удобно, особенно когда судно в море. К борту прислонился буксир "Шустрый". Арсеньев хотел было разнести в пух и в прах незадачливого шкипера. Надо смотреть, не спать на мостике, вовремя подкладывать кранцы. К судну швартуешься, не к причалу, в борту каждая вмятина в копеечку обходится. Вспомнив, что корабль все еще сидит на грунте с двухэтажными пробоинами и одна лишняя вмятина ничего не решает, он махнул рукой. Сверху, из каюты Арсеньева, носовая палуба представляла собой печальную картину. Ржавчина разъедала корабль, как экзема. По белой краске надстроек расплывались пятна и ржавые потоки. Ржавчина выступала на поручнях, контрфорсах. На первый взгляд - разрушение, смерть. Однако на палубе царили жизнь и созидание. Слышались удары топора, постукивание молотков, звон пилы. Настойчиво тарахтел компрессор на железных колесах с широкими ободьями. Десяток матросов сколачивал небольшие деревянные заплаты с мягкими парусиновыми подушечками по краям. По палубе извивались шланги, провода. На веревке, протянутой поперек судна, размахивали на ветру брезентовыми рукавами водолазные рубахи. Такелажники вооружали талями стропы для спуска тяжестей. Качальщики безостановочно крутили маховики воздушных помп. Внимание! Под водой идет работа. У поручней стоял только что поднявшийся со дна водолаз, товарищи отвинчивали гайки шлема. В море сверкнул еще один медный колпак. С буксира через поручни на палубу лайнера перебрался бравый на вид моряк, с тремя золотыми полосками на рукавах, в ярко начищенных ботинках, по возрасту - ровесник Арсеньеву. "Наверно, капитан буксира", - подумал Сергей Алексеевич. Он слышал, как моряк спросил у высокого матроса в засаленном ватнике, перепоясанном ремнем: - Товарищ, где тут дорога к начальнику? Матрос перестал затесывать брус, воткнул топор и смахнул с носа каплю пота. - Идите на корму, батя в библиотеке. У другого борта ответственный за спуск мичман проверил, как сидит на водолазе манишка, хорошо ли привязаны калоши, и отошел к железной лестнице, опущенной одним концом в море. Матросы у воздушной помпы с ярко-зелеными маховыми колесами ждали команды. Водолаз, тяжело стуча калошами, прошагал по палубе. Держась за поручни, сошел на две ступеньки трапа. Вот ноги у него уже в воде. - Воздух! - скомандовал мичман. - Есть воздух! - отозвались качальщики. Ярко-зеленые маховики завертелись. Мичман надел водолазу шлем, закрепил гайки, завинтил иллюминатор. Еще раз внимательно все осмотрел и хлопнул ладонью по медной макушке. На языке водолазов это значит: "Все хорошо". Блестящий шлем медленно ушел в море. Мичман еще некоторое время приглядывался к пузырькам воздуха, бурлящим на поверхности, определяя, как действует клапан. Арсеньева увлекла дружная работа. Его потянуло на палубу. "Посмотрю на пластырь номер восемь, - подумал он, - как будто его заканчивают". Он спрятал бумаги в стол и распахнул дверь каюты. К югу раскинулся низкий, поросший зеленью берег, белели домики приморского городка. Из портовых ворот медленно выползал рыболовный тральщик. Он обошел входной буй и взял курс на затонувший корабль. В ясную погоду моряки не боятся "утопленника", он даже удобен, как примета, зато в туман... О-о, в туман он несет гибель, его обходят далеко! На горизонте, в морских далях, курились пароходные дымки, их было много, там идет большая дорога Балтики. Новый теплоход, весь белый, вспенивал воду совсем близко: что-то знакомое показалось Арсеньеву в его очертаниях... Заколотилось сердце. Нет, этот под голландским флагом - "Луиза", порт приписки Роттердам. Как хотелось Арсеньеву быть на мостике живого, движущегося судна! Он невольно вздохнул и спустился на палубу. У пластыря Арсеньев задержался. Ему показалось, что матросы плохо просмолили мягкую прокладку. Отрезав кусочек парусины, торчащий с края, Арсеньев долго мял в руках и нюхал ее. - Вот что, ребята, - нахмурив брови, сказал он, - этот пластырь оставим как есть, а для другого парусину в два слоя кладите. И смолить надо гуще. Понятно? - Есть, товарищ старший лейтенант, в два слоя! - весело отозвались матросы. - Понятно. И смолить гуще! Внимание Сергея Алексеевича привлек чей-то хрипловатый голос, распевавший песню. "На буксире", - догадался он. Приехала из Берлина Коричневая форма Измерила наши животы И установила норму. Измерила наши животы, Продкарточки выписала И назначила нам кормиться На полтора гроша. Вахтенный матрос "Шустрого" Миколас Кейрялис усердно надраивал медный колпак на главном компасе, сиявший маленьким солнцем. Уже нельзя свиней резать, - тянул матрос, - Нужно идти к старшине Разрешения просить Придется рябой уж каждый день По два яичка класть, А петушку, бедняге, Цыплят выводить. Арсеньев пошел дальше, на самый нос корабля, где высился над палубой паровой брашпиль. Огромные цилиндры и поршни могли удивить всякого. "Музейный экспонат, такие теперь не делают", - думал он, взбираясь по брашпильному трапу. Пролетавшая чайка пронзительно что-то прокричала ему в самое ухо. Арсеньев успел разглядеть подвижную белую головку, хищный клюв и черные быстрые глаза птицы. Возле брашпиля возился моторист, позванивая ключами о зубчатое колесо. Сергей Алексеевич вспомнил: Фитилев распорядился приготовить брашпиль к работе с помощью сжатого воздуха. С буксира "Шустрый" матросы дружно выгружали на корабельную палубу ящики с гвоздями, бочки, бухты пеньковых и стальных тросов, скобы, болты, компрессоры, электросварочные аппараты. ...Большой читальный зал с паркетом и окнами в медных переплетах был уставлен водолазным оборудованием. На стенах висели таблицы. Василий Федорович усердно наставлял молодых водолазов. Его лицо покраснело, наушники прилипли к коже. В одной руке Фитилева микрофон, в другой - сигнальный конец. В углу напротив стоял водолаз в полном облачении. Его рубаха, вздутая пузырем, стянута посередине веревкой. - Козолупенко, тебе говорят, опускайся на дно, понял? Дави головой на золотник, нажимай, говорю! - кричал Фитилев в микрофон. Воздух с шипением выходил из клапана; водолаз сразу "похудел", сморщился. - Стоп! Теперь пошел наверх! Скафандр водолаза снова раздулся. - Сигнал опять позабыл. Эх, Козолупенко, Козолупенко, горе с тобой! Водолаз дернул за веревку поздно, зато сильно. Фитилев не удержался и, опрокинув стул, ринулся к нему. - Тише, чертяка! Мичман! Отвинти Козолупенко иллюминатор. Пусть отдохнет. У другого водолаза Фитилев попробовал, как привязаны калоши. - Молодец, Линьков, - сказал он весело, - похвально! Фитилев прошелся вдоль развешанной на крючках водолазной одежды, с пристрастием смотрел, как положены заплаты. - Худо, худо! - ворчит он, ковыряя заплаты обломанным ногтем. - Чья рубаха? - У Фитилева грозно зашевелились усы. - Твоя, Поморцев! Что?! - Так точно, моя, товарищ капитан-лейтенант, - вытянулся матрос. - Э-хе-хе, - кряхтит Фитилев, - за такую работу... - Вы заняты, товарищ начальник? - Медонис приоткрыл дверь. - Мне бы на одну минутку. Разрешите? - Что там у вас? - Василий Федорович обернулся. - Одну минутку разрешаю. Что? - Разрешите представиться, товарищ капитан лейтенант. Капитан буксира "Шустрый" Медонис. - Он щелкнул каблуками. - Три дня как прибыл, но вас увидеть не мог: я на корабле, а вы на берегу хлопочете, я на берегу, а вы на корабль уехали. Так есть. Теперь будем вместе работать. - Что? Новый капитан? А где Федор Терентьевич? Почему сменили? - зашевелил усами Фитилев. - Я давно его знаю. И он наше дело знает. Умница! Что? - Да, Лихачев превосходный человек, - покорно согласился Медонис. - Поэтому его назначили капитаном на большое судно. Сейчас он на пути в Мексику. Выдвижение, так сказать, опытных кадров. А я с вами. - Ежели так, что ж, я не против, - заметил Фитилев недовольным тоном. - А жаль Федора Терентьевича! Ну, будем знакомы. - Он протянул руку. - Медонис, Антон Адамович. - Вы, что же, какой национальности будете? - прищурил глаз Фитилев. - По-русски не совсем, я бы сказал, гладко говорите, и фамилия. Что? - Я литовец, - с достоинством ответил Медонис. - Наша родина - маленькая страна, но мы любим ее всем сердцем. - Как же, как же, Антон Адамович, похвально. - Фитилев наморщил крупными складками лоб. - Простите меня, голубчик: видите - подготовка кадров, - он кивнул на матросов. - Времечко будет, поговорим. - Это я должен извиниться, - улыбаясь, возразил Медонис. - Оторвал вас от дела. Считал свой приятной обязанностью представиться, товарищ Фитилев. - Скажи-ка, Козолупенко, - Василий Федорович повернулся к Антону Адамовичу спиной, - ежели тебе воздуху не хватает, какой сигнал подашь, а? "Невежа, - закрывая дверь, думал Медонис, - примитивный человек. Подожди, сволочь, постоишь у меня руки по швам!" На палубе с правого борта нагишом лежали несколько матросов, загоравших после вахты. И они не понравились Антону Адамовичу. "На этом судне развернется соревнование, - стукнул он кулаком о планшир. - Они будут соревноваться со мной, не зная, кто вызвал их, не зная даже, что они соревнуются. Я человек-невидимка. На всякий случай надо поменьше попадаться корабельному начальству на глаза. Осторожность никогда не мешает! - Медонис скривил рот в усмешке. - Забавно, ничего не скажешь, и выгодно для меня". Медонис не знал, с кем столкнет его здесь судьба, но в превосходстве своем не сомневался. "Сколько же мне предоставил времени господин случай? - раздумывал он. - Пока они только готовятся. Рассчитывают, подвозят снаряжение. Идут слухи о двух месяцах. Посмотрим. Собственно говоря, мои дела не так уж плохи. Надо отыскать подходящий компрессор для зарядки акваланга сжатым воздухом. Пожалуй, здесь опасно. Навлечешь подозрения: то да се. Ну что ж, поеду в Кенигсберг... Тьфу, тьфу, в Калининград! Не дай бог так оговориться вслух!.. Интересно, как выглядит город? Неужели я не разыщу план расположения кают по палубам? Должен же он быть у водолазов. Моя палуба - самая нижняя, это я помню. Но если не будет плана, предстоит обыскать несколько десятков кают. Под силу ли это одному человеку? Нет, не под силу, - решил он. - Даже если есть акваланг, времени уйдет много. С планом это просто. Опоздал я немного. Приехать бы мне на месяц раньше! Но я свободен в своих действиях - вот мое преимущество". Затонувший корабль не казался Медонису таинственным и страшным, как несколько дней назад. Сейчас корабль ожил. Веселые молодые моряки поселились в каютах "люкс". Ничего, что роскошные ванны не действовали, зато сюда, до верхней палубы, даже в шторм не попадала вода. Салоны и рестораны превратились в склады водолазного имущества, а на корме, там, где был раньше зимний сад, моряки поставили дизель-динамо. По ночам вахтенные стали зажигать высоко, на грот-мачте, электрическую лампу. А в туманные дни Фитилев распорядился предупреждать об опасности проходящие корабли частыми ударами в колокол. Но пока туманов не было. Светило яркое солнце, над головами сияло безоблачное небо. Когда дул ветер, волны били в борт и шумели, словно прибой в скалах. А чайки уже избегали садиться на оживший корабль. Небольшой буксирчик капитана Медониса стал ежедневно приходить к "островитянам". Он привозил почту, пополнял продовольственные запасы, увозил и привозил людей отряда. В напряженном труде дни проходили незаметно. Вечером и ночью маяк на песчаной косе подмигивал морякам большим рубиновым глазом. ГЛАВА ДЕСЯТАЯ СОХРАНЯЙТЕ ТРАДИЦИИ, ИБО МЕРТВЫХ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ЖИВЫХ В самый разгар работ на затонувшем корабле Сергей Алексеевич получил телеграмму от Малыгина. Александр Александрович сообщал, что через несколько дней приезжает в Калининград на совещание, и просил Арсеньева встретить его на вокзале. Это было неожиданно и радостно. Когда подошел назначенный день, Арсеньев с утра поехал в город в тесном вагончике местного пассажирского поезда. В подарок другу он захватил медную пепельницу - парусник. Случилось так, что в соседнем вагоне ехал Антон Адамович с женой. Антон Адамович прилип к окну; он волновался перед встречей с городом. Навстречу бежали гладкие асфальтированные дороги, деревья с белыми кольцами на стволах. Как и тогда, в те дни, по шоссе мчались машины. Сквозь перелески то справа, то слева просвечивали зеленевшие поля. Поезд пересекал луга, врывался в старые дубовые леса. Промелькнула поляна; на ней загорелые парни играли в футбол. Поезд останавливался на маленьких станциях и шел дальше. Неожиданно перед глазами Антона Адамовича проплыл разрушенный, заросший травой дот... По проселку пылили на велосипедах две девушки в ярких кофточках. Иногда Антон Адамович отрывался от окна и обращался к Мильде с какими-то пустячками, шутил, смеялся... В долине закраснели сотни островерхих черепичных крыш, потонувших в зеленом море. Антон Адамович замолчал. Ротенштейн, Марауненхоф. Домики маленькие, уютные. Поезд теперь мчался по городу. Мелькнули оранжереи ботанического сада. Тоннель под бывшей площадью Адольфа Гитлера... Поезд идет в глубокой выемке, пересекает улицы, стучит колесами по мосту через старый Прегель. Два рыбных тральщика стоят у причала. Буксирчик, пыхтя, тянет по реке ярко-желтую баржу с огромными цифрами на рубке. Вдали виден элеватор. Здесь еще много развалин. Город как бы раздвинулся, стал просторнее. Мелькнул склад железного лома. Во дворике железнодорожной сторожки две женщины красили железную кровать в голубой цвет. Громыхая и раскачиваясь, поезд подкатил к Южному вокзалу. Медонис ни разу до этих пор не сделал попытки побывать в знакомом городе. Сначала его сдерживала необходимость получить пропуск, а потом мучил страх. Ему казалось: стоит появиться Эрнсту Фрикке на улицах Кенигсберга, и его сразу же кто-нибудь узнает. Даже сейчас он чувствовал себя неспокойно. Арсеньев и супруги Медонисы, так и не встретившись, вышли из вагонов и очутились под стеклянной крышей перрона. Они разъехались в разные стороны на такси. Наконец-то Медонис снова увидел Кенигсберг! Он сказал жене, что хочет посмотреть на виллу, с которой у него связаны приятные воспоминания. Вилла стояла целой. В саду играли малыши, на деревьях созревали яблоки. Ворковали голуби, гудели пчелы, собирая урожай с цветущих лип. Ох эти липы! В этом месяце они стали желто-зелеными. Цветы, похожие на желтый пух, усыпали ветви. Мильда удивилась: "Ну что так долго рассматривать самый обыкновенный дом, да еще когда счетчик такси без устали отбивает копейки!" На длинной и прямой улице с отлично сохранившимися особняками и тенистыми каштановыми деревьями внимание Антона Адамовича привлекло заброшенное бомбоубежище. На большой прямоугольной насыпи, поросшей травой, торчали квадратные отдушники из цемента. На местах были стрелы, сходящиеся у цементного входа со следами старой опалубки. Медонис умилился и, оставив Мильду в машине, проник в черный провал. В бомбоубежище Медонис пробыл считанные секунды, а потом долго со смущенным видом вытирал ноги о зеленую траву. Очутившись на Парадной площади, Антон Адамович подвел Мильду к бетонированной щели бункера коменданта Кенигсбергской крепости. Здесь подписал капитуляцию генерал Отто Ляш. Мильде хотелось посмотреть, как выглядит его последняя квартира, но Медонис не решился спуститься в бункер, зато он показал Мильде могилу великого философа Эммануила Канта, приютившуюся у разрушенного кафедрального собора. Изрядно поколесив по городу, Антон Адамович вернулся к королевскому замку. "Ну что ж, - подытожил он свои наблюдения, - прямо надо сказать, обозреватели из Западной Германии здорово привирают". - Город как город, - бормотал он вслух. - Если и остались разрушения, то они естественны. Новые красивые дома. Много восстановлено старых. Много строится. Просто, порядок! Зелени больше, чем раньше. По существу, скопление развалин только в старом городе. Удивительное дело! Кенигсберг среди городов России - десятая спица в колеснице. Но вот смотри, Мильда, все же было разбито вдребезги, а теперь? А это не пропаганда - настоящие дома, школы, больницы. Словом, воскресший город. Тут, видно, много рук трудилось. Дикие рощицы, самовольно возникшие на пустырях, еще больше красили город. Медониса гитлеровский режим научил быть двуличным. Игра ему удавалась. У Мильды искренность мужа не вызывала сомнений. А в нем дружно уживались как бы два человека: один говорил, другой размышлял. - Ну, а это антиквариат, - указал он на остатки крепостных стен, поросших живой, зеленой бахромой. - Скоро от крепости останется груда камней. Вот тебе, Мильдуте, главный бриллиант в прусской короне! Когда я видел эту крепость в последний раз, старушка еще держалась. Отсюда немецкие рыцари покоряли пруссов и литовцев, моя Мильдуте. Наш бедный, маленький народ храбро оборонялся. Но что он мог сделать против могучей силы немцев! Теперь проклятая твердыня разрушена... - декламировал с наигранной радостью Антон Адамович. - А там был университет, - повернулся он вправо, - осталась одна коробка. Напротив университета - бункер генерала фон Ляша. Антон Адамович окинул взором сглаженные временем, густо поросшие травой и кустарником холмы из кирпича и щебня. Они занимали целый квартал. Здесь был центр Кенигсберга. Мысли Медониса вертелись возле одного: найдет ли он спрятанные дядей сокровища, если даже план будет в его руках? Действительно, сложностей предстоит немало. Многие развалины разобраны, и на их месте теперь новые дома или скверики. Черт возьми, придется поработать! Но дело стоящее. Дядя - старый педант. Если он начертил план, то, наверно, при любых перестройках можно найти приметы. "Интересно, - вдруг задал он себе вопрос, - найду ли я в этих развалинах остатки ресторана "Кровавый суд"? - Мильдуте, постой здесь, дорогая. - И Антон Адамович исчез за изглоданным куском кирпичной стены. "Есть, нашел!" - обрадовался он, отыскав среди кирпичей вход в подвалы. Но забраться туда Антон Адамович побоялся. "Еще увидит кто-нибудь, - думал он, - донесет, могут быть неприятные разговоры. Да и на самом деле, чем можно объяснить повышенный интерес к старым развалинам? Во всяком случае, гестапо не упустило бы случая поближе познакомиться с таким исследователем". Антон Адамович не хотел навлекать на себя подозрений. Именно поэтому, отправляясь в Калининград, он взял с собой Мильду. За последнее время она стала ему изрядно надоедать. Он часто бывал с ней груб. Но Мильда, казалось, ничего не замечала. Ее нежная, раздражающая кротость порой вызывала в нем злобу. "Но вот интересно, - прикидывал он, - здесь был еще один вход. Каменная узкая лестница в подвалы. Несколько шагов отсюда. Но сколько? В какую сторону?" Пристально вглядываясь, он принялся вышагивать во дворе замка среди зарослей сорняков. Целые горы кирпичей. Антон Адамович остановился и, механически отшвыривая ногой щебенку, размышлял: "Где могут быть входы? Где спрятаны сокровища? А может быть, их здесь вообще нет?" От этой мысли его бросало в жар и в холод. "Дядя в ту ночь, - мучительно вспоминал он, - перед отъездом, был в известке, пыли, паутине. Несомненно, он прятал свои драгоценности в подземелье. Да, конечно, они здесь! И я их найду, хотя бы пришлось все перебрать по кирпичику". Медонис долго прохаживался взад и вперед по двору крепости, что-то бормоча себе под нос. Он то останавливался, шевеля губами, то стремительно бросался к какому-нибудь обломку. Наконец он вернулся к заждавшейся его Мильде, взял ее под руку и обошел вокруг разрушенного замка. Западное крыло, там, где помещалась церковь Святой троицы, сохранилось