стояли бочки с портером, перед ним высились пузатые мешки с овсом; над головой висели окорока, рыболовные сети, упряжь, сельскохозяйственный инвентарь. На полу лежал свитый кольцами канат, на стене висел в сетке свернутый рулоном парус. Детина продолжал, как будто говорил сам с собой: -- Неужели с таким коньком старый Стефен не подобреет? -- Вроде бы должен,-- откликнулись остальные и опять отхлебнули по большому глотку. Мужчины недолго ломали голову, почему нам вздумалось привезти старику Стефену такой подарок. Смекнув, в чем дело, они сразу оживились и повеселели. Нам было приятно, что эти суровые мужчины поглядывают на нас дружелюбно, и мы помаленьку оттаивали, пропала скованность, которая обычно замораживала нас в присутствии росморцев. И мне вдруг стало стыдно: сколько я себя помнил, я ни разу не пытался загасить старую вражду. Наоборот, мы с Пэтом, бывало, еще подливали масла в огонь. Кидались камнями в росморских мальчишек, которые приезжали к нам на остров со своими отцами, привозившими торф, выпускали из ведер крабов на дно их лодок, привязанных к причалу, чтобы на обратном пути крабы щипали мальчишек за голые пятки. И теперь под добродушными взглядами росморцев я поклялся себе, что никогда больше не буду делать ничего подобного. Хотя признаюсь, как всякий кающийся грешник, я чувствовал, что нет ничего на свете скучнее праведного образа жизни. Росморцы, тянувшие свой портер, думали, как видно, о том же, потому что очень скоро заговорили о нашей давней вражде. Разумеется, слово "вражда "не произносилось, росморцы предпочитали говорить "нелады". Вот что мы услыхали в тот день, сидя в лавке старика Костеллоу. В 1798 году великое ирландское восстание было подавлено англичанами. Один из участников восстания, отец Мэнион, скрылся от англичан и нашел убежище на Росморе. Он тайно переходил из дома в дом, оставаясь в каждом не больше одной-двух ночей. Те, чьи предки прятали у себя отца Мэниона, до сих пор этим гордятся. Англичане сумели напасть на его след, и он решил перебраться на Инишрон. Но не успел: английские солдаты на пристани схватили его и расстреляли. О Мэнионе сложили красивую балладу, которую слушать без слез невозможно. С тех пор прошло больше ста пятидесяти лет, но если бы Мэнион знал, сколько раз его именем обнажались кинжалы и лилась кровь, он не мог бы .спать спокойно в могиле. Росморцы утверждали, что это инишронцы навели англичан на след преподобного отца, боясь, что он переберется к ним на остров и навлечет на них беду. Инишронцы, наоборот, заявляли, что кровь отца Мэниона на самих росморцах: они оскорбились, что святой отец решил покинуть их остров. Как бы то ни было, но между соседями родилась смертельная вражда, которая была жива и поныне, сто пятьдесят лет спустя. Мы с Пэтом ужаснулись: какое обвинение тяготеет над нашими прадедами! Как вдруг, к своему изумлению, услыхали: они, росморцы, думают, что скорее всего никакого предательства ни с чьей стороны не было. Английские солдаты сами выследили священника и схватили его. Ничего хорошего, говорили они, что между соседями такая распря, а тут и причины-то настоящей нет: нельзя же, в самом деле, считать причиной полузабытую историю вековой давности. Мы с Пэтом старались не выказывать удивления, чтобы нечаянно не спугнуть только что возникшее дружелюбное чувство росморцев. Мы просто не могли понять, почему это наш подарок Стефену Костеллоу настроил их на миролюбивый лад, ведь они Стефена терпеть не могли, хотя и пили каждый день его портер. Дверь лавки отворилась, и вошла худая старуха, без единого зуба во рту. Это ее ни капельки не смущало, и, раз открыв рот, она могла трещать без умолку хоть целый день. Под полой она держала корзину с яйцами. Через пять секунд после ее появления Том уже перекладывал яйца в стоявший на прилавке ящик. -- Шестьдесят две штуки, Салли,-- сказал он, кончив считать.-- Два утиные. -- А чем плохи утиные, скажите на милость? -- затараторила Салли.-- Если бы тебя в детстве кормили утиными яйцами, ты бы таким заморышем не вырос. Сколько мне всего причитается? -- Шесть шиллингов и два пенса,-- ответил Том, лизнув карандаш и сделав подсчет на ногте большого пальца. -- Маловато,-- заметила Салли, но спорить не стала.-- Ну, да что поделаешь. Дай на все корму для кур, Том, голубчик. На сколько снеслись, на столько пусть и едят. Все по-честному. Я чувствовал, что в словах Салли есть какая-то неувязка, но какая, сообразить не мог. Пока Том сыпал в мешок корм для кур, Салли оглядела лавку и увидела мужчин, потягивающих портер. -- Что это вы бездельничаете об эту пору? -- грозно спросила она.-- Почему не идете резать торф? Вон какие погоды стоят! -- А мы и то на торфяник шли, да заглянули промочить глотку,-- объяснил Колмэн.-- А тут, глянь, эти парнишки. Конрои, Бартли с Джоном привезли с Инишрона в подарок старому Стефену жеребенка. Такого красавчика, веришь ли, во всей Ирландии не сыщешь. Поглядела бы ты, какие вокруг него Стефен кренделя описывал. Как есть спятил, прости господи мою душу грешную! -- Подарок? -- переспросила Салли, взглянув на нас острым взглядом.-- Сначала свадьбу сыграйте, а там уж и подарок дарите. -- Мы пока что оставим жеребенка у Корни О'Ши. До свадьбы, значит,-- волнуясь, проговорил Пэт. -- Это хорошо,-- ответила Салли, подумала немного, хихикнула и с ехидцей прибавила: -- Его только так и возьмешь. Выходит, сделку заключили. И выходит, Барбара уже не Барбара, самая красивая девушка на всех островах, а что-то вроде доброй лошадки, а? Мужчины закивали головами. И мы с Пэтом поняли: так это они из-за Барбары готовы забыть старую вражду. И еще их забавляло, что нам удалось побить Стефена его же оружием. Салли вдруг резко повернулась к Тому и прикрикнула на него: -- Ты это брось записывать каждое слово! Ишь, расстарался! Я сама все Стефену выложу. А ты,--обратилась она к Пэту, у которого при этих словах вытянулось лицо, -- не бойся. Если уж Стефен Костеллоу чего пожелает, он от этого не отступится, как бы мы его тут ни честили. Салли взяла свой мешок с куриным кормом, подняла откидную доску и отправилась в кухню. Нам с Пэтом больше не сиделось, мы попрощались с мужчинами, допивавшими портер, и выбежали наружу. -- По-моему, пора вести жеребенка на двор Корни О'Ши,-- сказал Пэт.-- Пока Стефен позовет обедать, можно с голоду помереть. -- Ну, сегодня он нас без обеда не отпустит. -- Не он, а миссис Костеллоу. Но мне что-то не хочется есть за его столом, под его взглядом кусок в горле застрянет. Мы вышли во двор. Жеребенок был привязан к вделанному в стене кольцу длинной вожжой, принадлежавшей, должно быть, самому хозяину. Он стоял чуть ли не на пороге кухни и, прядая ушами, с любопытством прислушивался к голосам, доносившимся изнутри. Солнечные лучи играли на его лощеной спинке. Пэт подошел к жеребенку и отвязал. Голоса на кухне, умолкли. -- Я поведу его к Корни,-- сказал Пэт. -- Веди,-- отозвался его отец,-- мы тоже сейчас идем туда. Он вышел во двор, и в ту же секунду рядом с ним вырос сам старый Стефен; крепко сжав губы, он наблюдал, как мы уводили с его двора так полюбившегося ему жеребенка. Из-за его спины нам вслед махали Барбара и ее мать с сияющими лицами. Подойдя к воротам, мы услыхали громкий голос Стефена: -- Берегите его! Он опять плотно сжал губы и отвернулся, но мы успели заметить в его глазах боль: так ему не хотелось расставаться с красавцем жеребенком. Когда мы закрыли за собой ворота, Пэт сказал: -- Все идет как надо, Денни. Даже лучше, чем я ожидал. Ну и лицо было у старика, потеха! -- А он сдержит свое слово? -- спросил я. Мне редко приходилось бывать на Росморе -- у нас с отцом всегда было дел по горло,-- и я плохо знал старика Костеллоу. Конроев же было много, у них на Росморе жили родственники, так что они всегда могли найти и предлог и время для поездки на Росмор. -- Стефен -- хозяин своего слова,-- сказал Пэт.-- Но он считает, что раз его слово крепко, то во всем остальном он может быть подонком. Дом Корни О'Ши находился в четверти мили от лавки Костеллоу. Когда мы подошли к нему, был уже первый час пополудни. Из полураскрытой двери неслись аппетитные запахи. Мы заглянули внутрь: миссис О'Ши склонилась над очагом, снимая щипцами крышку с огромной кастрюли, доверху полной картошки. Услыхав шаги, она обернулась. Лицо у нее было такое же красное, как юбка. С щипцами в руках она поспешила к двери, чтобы впустить нас. -- Это ты, Пэтчин? -- сказала она.-- Да тут и Дэнни! Входите, входите, милости просим. Отведи, Пэт, своего конька во двор. Там Корни уже приготовил для него подстилку.-- Она рассмеялась: -- Мы уже тут наслышаны о вашем приезде. А ты, Дэнни, останься со мной, расскажешь, как вы поладили со старым Стефеном. Я вошел, сел на лавку и рассказал, как мы ехали сюда, как полюбился старику Костеллоу наш жеребенок. Миссис О'Ши заметила, что об этом уже говорит весь Росмор. -- Ишь вы какие умные на Инишроне! На все руки! Такого жеребенка вырастить! А мы ведь и не знали, что у вас есть такие кони. Я на это ничего не ответил, и опять мне подумалось: когда же догадаются, что этот жеребенок родился не на нашем острове? Сняв с огня кастрюлю, я высыпал горячую картошку в плетенную из ивовых прутьев плоскую корзинку. Миссис О'Ши принесла огромную сковороду, полную золотистой капусты, в середине которой шипел большущий кусок сала. Она переложила все это на блюдо, мы вместе выдвинули на середину кухни стол, и миссис О'Ши стала накрывать: принесла солонку, положила вилки, ножи; а я пошел звать Корни с Пэтом. -- А где Бартли с Джоном? -- спросил Корни, входя в кухню. -- Сию минуту явятся,-- ответила его жена.-- Ты разве забыл, они с ложкой во рту родились. И точно, только мы сели за стол, пришли Бартли с Джоном. Корни О'Ши был гораздо старше отца Пэта, но, несмотря на это, они были большие друзья. Все сыновья Корни давно уехали в Америку: у него было очень мало земли и сыновья не могли на ней прокормиться. После того как уехал самый младший, Бартли стал помогать брату: косил сено, убирал хлеб, копал картошку. Корни не таил на детей обиды. Но он был человеком общительным, любил гостей, и я видел, как ему приятно угощать за своим столом такую большую компанию. Разговор за столом шел о жеребенке. -- Так, значит, свадьба через шесть недель,-- сказал Корни.-- Это хорошо. Травка сейчас в лугах свежая, молодая, самое время выгонять. -- Стефен сказал, что пришлет вам мешок овса,-- улыбнулся Джон. -- Мешок овса? -- переспросил с довольным видом Корни.-- Ну, видно, на этот раз его по-настоящему забрало! Честное слово, не думал дожить до того дня, когда Стефен решится даром отдать кому-нибудь мешок овса. -- Он уже считает жеребенка своим,-- заметила миссис О'Ши. -- А завтра он пожелает, чтобы ты, Джон, переехал на Росмор. Стал ему даровым помощником. Чего уж лучше! -- Этого ему не дождаться. Глава 8 МЫ ОТПРАВЛЯЕМСЯ В ПЛАВАНИЕ НА НЕЗНАКОМОЙ ШХУНЕ После обеда Корни О'Ши проводил нас на пристань. Хотя наша поездка оказалась такой удачной, мы рвались домой, хотелось скорее очутиться среди друзей, чтобы не следить за каждым своим словом, за каждым движением. На пристани было несколько росморцев; они охотно помогли нам отчалить, но с непривычки мы никак не могли, по крайней мере я, относиться к ним с открытым сердцем. Один только Корни из тех, кто стоял на берегу и махал нам вслед, никогда не причинял нам никакого зла. И не только потому, что он был двоюродный брат Бартли Конроя,-- такой уж он был добрый человек. Другие -- кто за торф драл с нас втридорога, а за картофель или овцу платил гроши; кто ловил рыбу в местах, принадлежащих, по обычаю отцов, инишронцам. Все это как будто мелочи, но они показывают, что мы всегда были для них чужаками. Они и не думали уважать наши интересы, как полагается добрым соседям. Глядя на уменьшавшиеся фигурки на берегу, Бартли сказал: -- Да, недобрые чувства так скоро не проходят. Дома наши ни за что не поверят, что все так обернулось. Обратно мы шли против ветра и подвигались теперь гораздо медленнее. Пока не штормило, но к вечеру погода обещала разгуляться. Чудилось, морское дно ходуном ходит -- верный признак надвигающейся бури. Море было мрачное, свинцовое, воду рябил порывистый, но еще робкий ветер. С каждой минутой аспидно-синее небо опускалось все ниже. Я сидел на носу рядышком с Пэтом и глядел на далекие белые буруны Лошадиного острова. -- Хорошо, что мы сейчас не там,-- тихо сказал я.-- При таком волнении нам бы оттуда не выбраться. -- Море успокоится, поплывем туда за вороной лошадкой,-- отозвался Пэт. Пэт жадно глядел на наш остров; он бы все на свете отдал, чтобы сейчас, сию минуту очутиться там, в уединенной долине, и пусть разыграется хоть девятибалльный шторм. Помолчав немного, Пэт продолжал: -- Как можно было подумать, что всему этому табуну хватит пропитания зимой на таком маленьком острове! Ведь овса там не сеют, сена не косят. Вот уж правда безмозглые мы дураки! Просто чудо, что и вороные-то выжили. Ведь они уже там столько лет одни, без людей. -- Никакого чуда нет. Вон мустанги в Америке прекрасно без людей обходятся. Помнишь, дядюшка Дерри Фолана писал о них оттуда. Живут круглый год на воле в прериях. К весне, конечно, тощают. Зато летом отъедаются на тучных пастбищах. -- Помню,-- ответил Пэт.-- Там, наверное, в горах есть большие пещеры. Где-то ведь надо прятаться от ненастья. Дикие лошади очень умные животные. А знаешь, те другие лошадки, не вороные, показались мне какими-то туповатыми. -- Но вид у них отменный. Не хромые, не истощенные, кости не выпирают. Ясное дело, если уж красть, так то, что получше. С того момента, как я вспомнил про отпечатки подков на острове, мы с Пэтом не сомневались: в этой истории участвует чья-то злая воля. Нам было это особенно досадно -- как будто кто-то взял и оплевал нашу мечту. -- Мы должны вывезти оттуда всех краденых лошадей,-- решительно сказал Пэт.-- По одной на вашем паруснике. Переправим всех на Голлем-хед. Ищи тогда ветра в поле. Вот работу зададим вору! -- Если на вашем паруснике, то можно перевозить сразу по две, а то и по три. Чем меньше поездок, тем лучше. -- Но нам с тобой вдвоем вряд ли справиться. И парусом управлять и за лошадьми смотреть не так-то просто. Пэт с сомнением оглядел парусник и остановил взгляд на отце с Джоном, которые беседовали между собой так же увлеченно, как и мы с Пэтом. Подвинувшись ко мне поближе, чтобы никто не услышал, Пэт сказал: -- С нами ведь еще поплывет моя бабка. А от нее какая помощь? Хорошо, если мешаться не будет. -- По-моему, она могла бы смотреть за лошадьми, успокаивать их,-- сказал я. -- Может быть, и могла бы. Но мне кажется, что лошади от нее скорее разволнуются, чем успокоятся. Но ясно одно: если до отца дойдут наши планы, все пропало. Он ни за какие блага не отпустит ее с нами. И нам одним не позволит ехать. Если бы не бабушка, я бы позвал с нами отца с Джоном. И мы за день бы управились. В одном ли от Инишрона волнение заметно убавилось. У рифа мы заглянули в ловушки, расставленные на омаров. В них негодующе шевелились круглые черные чудовища. В нашей маленькой бухте было совсем спокойно, мелкая зыбь едва морщила воду. Пока мы швартовались, на берегу собрался народ. Наш довольный вид свидетельствовал, что съездили мы удачно. -- Ну, как жеребенок? Цел и невредим? -- крикнул Мэтт Фейерти. -- Все в порядке! -- откликнулся Бартли.-- У Корни на свежей травке пасется. Через шесть недель будем плясать у Джона на свадьбе. Все обрадовано зашумели. Люди знали, что мы отвезли жеребенка в подарок не затем, чтобы умилостивить жестокосердного богача. Мы хотели показать, что и мы можем дать завидное приданое самому хорошему парню на нашем острове. -- Всех угощаю бесплатно! -- закричал в порыве чувств Мэтт.-- Это великий день, друзья! Да, великий! Мы ушли с пристани всей гурьбой. Настроение было у всех приподнятое. Впереди и сбоку бежали ребятишки, радуясь вместе со всеми, хотя и не понимая, отчего такое веселье. Шел с нами и Голландец. Он был могучего сложения, но двигался легко и быстро, как будто весу в нем было килограммов на двадцать меньше. Я слыхал, что медведи отличаются вот такой же подвижностью. Когда мы проходили мимо почты, я заглянул в открытую дверь. Мисс Доил восседала на своем обычном месте за медной решеткой. Увидев меня, она кисловато улыбнулась. Но я не обиделся. Ведь улыбнуться для нее подвиг. Через два дома от почты находилась таверна Мэтта Фейерти. Называлась она "Комплект парусов". Над входом раскачивалась красивая вывеска, изображавшая корабль под всеми парусами. Под кораблем большими буквами стояло название. Мэтт то и дело выносил стремянку, лез на нее и подмалевывал вывеску, чтобы она всегда была как новая. Этот парусник был гордостью всего Гаравина, и мы очень сердились, когда посторонние посетители, прочитав название, смеялись, схватившись за бока: очень оно казалось уморительным. Если Мэтт сидел в это время на верхней ступеньке с кистью в руках, он сейчас же спускался и объяснял с важным видом, что значат для бывалого моряка эти слова. Посрамленный посетитель краснел, заикаясь, говорил что-то в свое оправдание и поскорее убирался восвояси. Мэтт потому так заботился о своей вывеске, что, подновляя ее, он мог часами пребывать снаружи и наблюдать на законном основании за всем, что происходило вокруг. Благодаря ненасытному любопытству к делам соседей в его таверне всегда царил неописуемый беспорядок. Когда посетителей не было, Мэтт минуты не мог оставаться один в помещении. Какая уж тут уборка: когда посетители появлялись, он, само собой, разорваться не мог. Жил он совсем один и в свободную минуту готовил себе еду. Был он небогат, хотя мог бы стать первым богачом в наших краях. Такой уж у него был характер. Если к нему заглядывал прохожий, которому нечем было заплатить за кружку портера, он угощал бесплатно и никогда не напоминал о долге. Войдя в таверну, Мэтт поспешил за прилавок и принялся наполнять кружки одну за другой. Мы с Пэтом проскользнули в дальний угол, где возвышалась пыльная гора битых стаканов и кружек, копившихся с незапамятных времен. Мэтт принес нам лимонаду, мы сели на рассохшиеся бочки, начали пить лимонад и вдруг почувствовали, как мы устали. Мужчины поднесли к губам первую кружку, и в таверне стало тихо-тихо. Снаружи донесся скрип раскачивающейся вывески. Хорошо помню, что именно в эту минуту среди общего веселья сердце мое тоскливо сжалось. Я не мог понять, что со мной, хотя мне и прежде случалось такое испытывать. Обычно это на меня находило после удачно завершенного дела, богатого лова, сбора обильного урожая. Грязь и запустение, царившие в таверне Мэтта, не могли быть причиной моего уныния -- в те дни я просто не видел таких пустяков. Наша поездка была такой успешной. Меня окружали добрые друзья. Пожалуй, более счастливой минуты не было в моей жизни. А на душе у меня кошки скребли, как будто я совершил ужасную ошибку и меня ждет расплата. Я то и дело с тревогой поглядывал на дверь. Дневной свет снаружи быстро мерк. -- Что с тобой, Дэнни? -- шепнул мне на ухо Пэт.-- Будто у тебя кто конфету стащил. -- Это, наверное, из-за погоды,-- так же тихо ответил я. -- Что-то я сегодня очень устал. Не можем ли мы незаметно уйти отсюда? -- Проще простого,-- ответил Пэт.-- Допивай лимонад, и пошли. Я допил лимонад, поставил стакан на прилавок. Когда мы тихонько поднялись с бочек и двинулись к выходу, никто в нашу сторону и головы не повернул. Мой отец, я знал, скоро последует за нами. Он не любил надолго покидать дом. Бартли с Джоном тоже за ним пойдут: им не терпится поделиться новостью с домашними. Но, конечно, они немножко посидят в таверне, чтобы не обидеть Мэтта, с такой щедростью угощавшего весь остров. -- Пойдем на пристань и подождем их там,-- сказал Пэт.-- Небо хмурится. Надо проверить, хорошо ли привязан парусник. Подойдя к пристани, мы увидели очень странную шхуну, пришвартованную сразу за парусником Конроев. Такие шхуны называются у нас "нобби", к нам они заходят очень редко. У нобби есть палуба, две мачты. Управлять ею из-за ее величины трудно, в чем мы скоро убедились. Нам бросилось в глаза, что она не просто просмолена, а покрашена в синий цвет. Крашеные суда, посещавшие нас, были только спасательные катера и шхуна Голландца. Правда, изредка у нас появлялись белоснежные яхты, но ведь их и судном-то всерьез не назовешь. Мы пошли на мол поглядеть на незнакомую шхуну. На полпути я остановился. -- Идем домой, Пэт,-- вдруг сказал я.-- Бог с ней, с этой старой калошей. -- Ты не хочешь получше рассмотреть ее? -- Не нравится она мне что-то,-- упрямился я, не зная сам, почему. -- Ну, тогда подожди меня здесь,-- сказал Пэт, поняв, что я не в настроении.-- Я мигом вернусь. Такого еще не было, чтобы я упустил случай осмотреть незнакомое судно. Меня эта старушка очень заинтересовала. Пэт старался меня раззадорить, но я как к месту прирос. Сел на кнехт спиной к шхуне и стал смотреть на берег. Вот почему я и увидел происходящее в деревне. Только я уселся, из домика почты в сопровождении мисс Доил вышли двое мужчин. Младшая мисс Доил трепыхалась на пороге в дверях. Мужчины были очень высоки ростом, одеты в темно-синие шинели и такие же островерхие шапки под цвет шхуны. Я видел их впервые и подумал, что, наверное, это они приплыли к нам на нобби. Мисс Доил, по-видимому, указывала им на нас. Я глаз с них не сводил. Вот свернули на пристань, ступили на мол. Я соскочил с тумбы и бросился к Пэту. Он, конечно, был уже на палубе, лежал на фордеке, заглядывая внутрь маленькой кабины. -- Пэт! -- громким шепотом окликнул я друга.-- Скорее на берег! Хозяева шхуны идут. -- Ну и что? -- беззаботно отозвался Пэт.-- Не убьют же они меня за то, что я хочу познакомиться с их старушкой. Он с любопытством глянул на берег. И тотчас же, не прибавив больше ни слова, спрыгнул на мол. Я стал рядом с Пэтом лицом к берегу. Теперь я мог хорошенько рассмотреть приближавшихся к нам незнакомцев. Под шинелями на них были синие, с серебряными пуговицами полицейские мундиры. На Инишроне полицейского участка не было. Законов мы не нарушали, так что делать им было у нас нечего. Время от времени нас навещали полицейские из Росмора, чтобы мы не чувствовали себя совсем забытыми на нашем маленьком острове. Они всегда были приветливы. Только острый, внимательный взгляд выдавал в них блюстителей порядка. Незнакомцы, которые подходили к нам, были совсем другого толка. Вид у них был настороженный, как будто они каждую секунду ожидают встречи с преступником. Особенно у тощего. Лицо у него было длинное, желтоватое, с крючковатым носом -- точь-в-точь коршун-стервятник. Второй был грузный, с тяжелой нижней челюстью и тупым, безжизненным взглядом, как у глубоководной рыбы. Он заговорил первый. Голос у него был грубый, тон недоверчивый, в лице ни тени улыбки. -- Это вы Конрой и Макдонаг? -- Да, мы,-- ответил Пэт.-- Но вам лучше обратиться к нашим отцам. Они сейчас в "Комплекте парусов". С этими словами Пэт двинулся было на берег, но тощий преградил ему дорогу. -- Нам нужны именно вы двое,-- сказал он, стараясь быть дружелюбным, что гораздо лучше удалось бы его двойнику-коршуну.-- Идемте на шхуну, там поговорим. Нам это не показалось подозрительным. Мы еще не знали, что привело полицию к нам на остров. Может, они ищут выброшенные морем вещи? Если приливом вымывало что-нибудь на берег, мы должны были немедленно сообщить полиции и сдать найденное. Но мы этого никогда не делали. Эти находки были важным подспорьем в хозяйстве. Мне припомнилась отличная дверь, на которой стояла марка: "Made in Spain" (изготовлено в Испании -- англ.) Мы нашли ее на берегу месяц назад, и теперь она украшала наш коровник. Пэт, по-моему, предположил то же. Как бы то ни было, но мы решили не ждать, пока кто-нибудь выйдет из "Парусов" и приведет с собой толпу любопытных послушать, как мы будем объясняться с полицией. Мы спустились на палубу шхуны. Тощий сказал: -- Нам стало известно об украденном жеребенке, которого спрятали на Инишроне. -- Это не украденный жеребенок,-- резко возразил Пэт, хотя от удивления и неожиданности у него даже дыхание перехватило.-- Это мой жеребенок. -- А его хозяин утверждает обратное. -- Кто этот хозяин? -- Неважно. Он подал жалобу. Мы напали на след жеребенка и еще других краденых лошадей. След привел нас на Лошадиный остров. Мы отправились за лодками, чтобы перевезти их на материк, а когда вернулись, один жеребенок исчез. Мы долго не могли найти его, а сегодня на Росморе услыхали, что инишронцы привезли в подарок мистеру Костеллоу вороного жеребенка. Сомнений быть не может: это тот самый жеребенок. Он замолчал, но было видно, что ответа от нас он не ждет. Пэт стоял понурившись. В словах полицейского трудно было усомниться. Я подумал, как все могло быть просто вчера. Мы отвели бы этих двоих к Конроям и отдали бы им нашего вороного красавца. Но сегодня... ведь этот жеребенок -- залог дружбы, и, если его взять обратно, старая вражда между Инишроном и Росмором вспыхнет пуще прежнего. Наконец Пэт сказал: -- Зачем вы сюда приехали? -- Вы должны поехать с нами в Клифден,-- сказал здоровяк.-- Возможно, еще удастся уладить дело без шума. Мы покажем вам жеребенка, а вы скажете, тот ли это, что вы привезли с острова. -- А жеребенок уже у вас? -- спросил Пэт, и в первый раз в его голосе прозвучало отчаяние.-- Вы уже взяли его у Корни О'Ши? -- Пэт повернулся ко мне: -- Вот какая вышла история, Дэнни! Что нам было после этого делать? Мы решили не возвращаться в "Паруса" и никому ничего не говорить, куда едем. Тощий полицейский обещал сходить на почту и попросить мисс Доил, чтобы она объяснила нашим родителям, куда мы делись. Нам совсем не хотелось присутствовать при этом разговоре: мало радости видеть, как у них вытянутся лица, когда они узнают, что жеребенок принадлежит вовсе не Пэту и у него есть законный владелец. Пэт мне тихонько прошептал: -- Что, интересно, скажет на все это бабушка. Ее вороной жеребец, наверное, давно сдох на острове и даже косточек от него не осталось. Какой это будет для нее удар! Я просто не знал, что и подумать. Вопреки очевидности я как-то не мог поверить, чтобы мы с Пэтом могли так оплошать. И все же я подумал, что, пожалуй, история с вороными лошадками скорее всего просто бредни столетней старухи. Тощий полицейский отправился на почту; пробыв там не больше минуты, появился в дверях и пошел обратно. Мы помогли здоровяку поднять парус. В ожидании товарища он зацепился крюком за стенку мола. -- Похоже на то, что будет шторм,-- сказал Пэт, поглядев на небо, где сгущались зловещие черно-лиловые тучи. Здоровяк бросил беспечный взгляд на белые буруны, клокотавшие у скал рифа, но на слова Пэта ничего не ответил. Вид у него был спокойный и уверенный. Промолчали и мы. Я подумал, что эти полицейские настоящие морские волки -- им ведь не впервой сниматься с якоря в любую погоду. Другие бы задрожали от страха, а они хоть бы что -- такая у них служба. Когда тощий полицейский ступил на борт, возле "Парусов" все еще никого не было. Даже Мэтт ни разу не высунул носа поглядеть, что делается в деревне: столько в тот день было всяких событий. И мне вдруг так захотелось увидеть в дверях таверны его длинное, на куриной шее лицо, над которым я столько раз смеялся. А теперь отдал бы все, чтобы еще раз увидеть. Ничто больше не держало нас в бухте. Здоровяк сильно оттолкнулся крюком. С берега налетел ветер, надул паруса на грот-мачте. Нас закачало бортовой и кормовой качкой и так быстро вынесло на середину бухты, что я едва удержался на ногах. Минуту спустя мы уже были в открытом море. Глава 9 МЫ ТЕРПИМ КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ Нобби с самого начала не внушала мне доверия. Идя полным ходом, она то зарывалась носом в огромные волны, то вставала на дыбы, и тогда весь корпус ее содрогался. Она явно боялась за свою жизнь, но ошибки ничему ее не учили. Когда мы вышли за полосу рифов, волны стали бить по обшивке с силой кузнечного молота. Я оглянулся назад -- земля была недосягаемо далеко. Волны вздымались вокруг нас, как голодные драконы. Если шхуна потонет, при таком волнении мы долго не продержимся на воде. Я взглянул на Пэта: он окинул взглядом море, уходящую землю и подумал о том же, что и я. Полицейские не обращались к нам за помощью. Они, как видно, привыкли действовать вдвоем. Мне казалось, при таком ветре шхуна несет слишком много парусов. Наши спутники были на удивление спокойны. "Отчего это им не страшно? -- подумал я.-- А вдруг никакие они не морские волки, а просто невежды в морском деле?" Спустя полчаса я стал склоняться ко второму мнению. Если сейчас повернуть на Росмор, то идти открытым морем придется совсем немного. А поскольку ветер крепчал, грозя перейти в шторм, то опытный моряк и повернул бы сейчас в Росмор, на ходу изменив планы. Если, конечно, ему дорога жизнь. Но наши храбрецы и не думали об опасности. Они вели шхуну прямо в лоб яростному атлантическому ветру, причем с такой беспечностью, точно держали в руках не штурвал, а вожжи. Пэт проявил большую решительность, чем я. -- Что вы делаете? -- гаркнул он, стараясь перекричать свист и гул ветра.-- Хотите всех нас отправить на тот свет? Тощий полицейский скривил губы в презрительной усмешке, а здоровяк ответил: -- Мы держим путь в Клифден. Я уже сказал вам. -- Но туда плыть опасно! -- Пэт даже охрип, стараясь сквозь шум ветра объяснить, как серьезно наше положение. -- Нам до Клифдена не добраться. -- Таков приказ,-- пожал плечами толстяк. Он не стал надрывать горло, поэтому мы не все улавливали.-- Это крепкое судно. Бояться нечего. На это Пэт ничего не ответил; мы поняли: спорить бесполезно. Мы сидели с ним на палубе, прижавшись к стенке кабины. Но качка была такая сильная, что нас каждую секунду отрывало и швыряло обратно, и все кости у нас здорово болели. -- Только полные идиоты могут не бояться такого шторма,-- с тревогой сказал Пэт.-- Крепкое судно! По-моему, это не шхуна, а плавучий гроб. Мы уже промокли до нитки, ветер срывал пену с верхушек волн и осыпал нас дождем соленых брызг. Ночь опускалась огромным черным пологом, который с каждым мигом становился ниже. Очень скоро он совсем окутает нас. На западе догорала зловещая красноватая заря. Вдобавок нас стал терзать голод. -- Идем на нос, -- сказал мне Пэт. -- Если мы сию минуту что-нибудь не съедим, нам долго не выдержать. Мы пошли на нос. За рулем стоял здоровяк. Он как-то больше располагал к себе. Мы спросили его, нет ли на шхуне еды, и с радостью узнали, что в кабине имеются хлеб и вареные яйца. Я сказал, что попытаюсь туда добраться. Тощий полицейский впервые выдавил некоторое подобие дружелюбной улыбки. Предприятие было рискованное. Я понимал, что должен действовать быстро, ловко и осторожно. Попасть в кабину можно было только через люк на крыше. Нос шхуны зарывался в каждую волну, а не скользил с гребня на гребень, как подобает порядочному судну, так что кабину то и дело окатывало волной. Поэтому надо было улучить минуту, когда шхуна очередной раз вынырнет из воды, не мешкая прыгнуть на крышу кабины и нырнуть в люк -- и все это успеть между двумя волнами. Тощий вызвался подтолкнуть меня, ухватив за ноги. Я сказал ему, как буду действовать, он одобрительно кивнул и опять криво улыбнулся. Шхуна клюнула носом в волну. Я крикнул: "Давай!" Ухватился за крышу кабины и метнул тело вверх, подброшенный мощным толчком полицейского. Но, подбросив меня, он не разжал рук: пальцы крепко вцепились в мои ноги, словно он боялся отпустить меня. Я стал отчаянно брыкаться и заорал: -- Руки прочь, идиот! Сейчас же отпусти! Он отпустил. Я рванулся к люку, но время уже было упущено, глупость полицейского едва не стоила мне жизни. Нос шхуны успел вонзиться в следующую волну. Ветер засвистел у меня в ушах. Волна окатила с головой и как будто обласкала, но пальцы мои ослабли, я уже думал, что погиб. Если смоет за борт, им меня не спасти. Не успеют и пальцем шевельнуть, а шхуну уже отнесет на добрую сотню ярдов. Это была бы ужасная смерть. Мне показалось, прошла вечность, но вот нос шхуны опять полез вверх. Поглубже вздохнув, я юркнул в люк, точно кошка, стащившая рыбу. Стоя на ступеньках трапа, я обернулся и взглянул на корму. Лицо Пэта в серой штормовой мгле было белое как полотно. Глаза полицейских вперились в меня, и я понял по их взглядам, какой опасности я избежал. Было ясно, как божий день: все трое больше не ожидали меня увидеть. Они решили, что волна смыла меня и утянула в черную бездну моря. Лицо Пэта было искажено ужасом и жалостью, а у полицейских, странное дело, был явно разочарованный вид. Я спустился по трапу вниз, крышка люка хлопнула над головой, и я остался совсем один. Огляделся: в кабине довольно светло -- в передней стенке два небольших иллюминатора. Обычно на нобби ничего подобного нет, свет проникает в кабину сквозь откинутую крышку люка. Я долго смотрел в иллюминаторы в состоянии какого-то транса, снова и снова повторяя про себя: "Странно! Очень, очень странно!" Я произносил эти слова машинально, не придавая им какого-то особого смысла, потому что в душе у меня было пусто -- ни мыслей, ни чувств. Вдруг точно судорога прошла по мне, и я залился слезами. Но, сидя здесь, на старом мешке, и заново переживая смертельный ужас, я все-таки радовался, что Пэт сейчас не видит меня. Постепенно я очувствовался и понял, что веду себя довольно глупо. Утешало меня только воспоминание о Томе Кении: этот крепкий, здоровый мужик лет сорока плакал, как маленький, когда в двух шагах от него на палубу грохнулась мачта. Я открыл рундук, бывший в кабине, и нашел там еду. Но прежде чем выбраться отсюда обратно на палубу, я воспользовался относительным затишьем и стал размышлять, почему у полицейских был такой странный вид, когда я выглянул из люка. Они были явно разочарованы. Если я не ошибся, это могло означать только одно: они надеялись, что меня смоет за борт. Предположение было чудовищное, но ведь полицейский выпустил мои ноги в самый опасный момент. А что, если это было сделано с умыслом? По его виду не скажешь, что у него слабые нервы и он растерялся. В этом можно не сомневаться. Я знал, что существуют люди, испытывающие особое удовольствие, когда ближний попадает в беду. Они с особым смаком говорят о несчастном преступнике, его грехах, жалеют его бедную жену и детишек, пылая справедливым негодованием и предсказывая его скорый конец. Именно такие люди составляют толпу, собравшуюся поглазеть на несчастный случай. Услыхав о беде, они бегут со всех ног к месту происшествия, чтобы потом можно было взахлеб на каждом углу об этом рассказывать. И я подумал, что полицейские, наверное, так привыкли видеть страдания, что, если ничего страшного долго не случается, им и жизнь не мила. Как бы там ни было, тощий полицейский отпустил мою ногу в момент самой острой для меня опасности. Ничего себе, хорош блюститель закона! И вдруг меня осенило! Мне стало так страшно, что я выпустил из рук крышку рундука, за которую держался, и сел на пол кабины среди канатов, старых консервных банок. Вокруг бушевало море, шхуна вставала на дыбы и проваливалась в пропасть, содрогаясь под ударами волн, а я сидел в этой кабине, как слепой, который внезапно прозрел и которому на радостях все равно, какой предмет окажется первым в поле зрения, пусть даже это будет разъяренный бык. Я понял, что наши спутники никакие не полицейские. Я стал вспоминать все их поведение шаг за шагом. Их действия были подозрительны с самого начала. Но самым подозрительным была их угрюмость. Потом, почему они не зашли в "Комплект парусов" и не поговорили с нашими отцами, которые там в это время были? Разве могут полицейские взять и увезти с собой мальчишек одних, без родителей? И настоящие полицейские никогда не приплыли бы в этой неуклюжей посудине, тем более в виду надвигающегося шторма. Полицейские всегда приходили к нам в спасательном катере с мощным мотором, который может выдержать и не такую бурю. Чем больше я думал обо всем этом, тем яснее мне становилось: с полицейскими они схожи только ростом и мундирами. А если они не полицейские, то кто же? Им известны наши имена, они упомянули Лошадиный остров. О Лошадином острове знал, кроме нас, только Майк Коффи. А его шхуна покинула утром Инишрон еще до того, как мы отправились на Росмор. Мне очень хотелось немедленно обсудить мое открытие с Пэтом. И в то же время было ясно: сейчас ничего сделать нельзя, надо только постараться как-нибудь выжить. А это не так-то легко. Ведь если даже этим негодяям не удастся выбросить нас за борт по одному, то шхуна вряд ли сможет долго противостоять буре. Тогда все мы, и грешники, и праведные, пойдем на дно, а рыбам все равно, кем лакомиться. При этой мысли я поспешно вскочил на ноги. Каковы бы ни были шансы на спасение, здесь, в кабине, я наверняка погибну, если шхуна начнет тонуть. И еще я подумал: а вдруг Пэт, заждавшись меня, тоже решит прыгнуть в кабину? Мнимые полицейские на этот раз могут не дать промашки. Хлеб с яйцами находились в старом холстяном мешке. Я ухватил его покрепче и поднялся наверх по шаткому трапу кабины. Поднимая крышку, я вдруг почувствовал, как сердце у меня екнуло. Что, если я выгляну, а Пэта на палубе нет только двое ухмыляющихся злодеев, которые облизываются от предстоящего удовольствия, как голодные коты, охотящиеся на мышь? Я понимал: им ничего не стоит схватить меня и вышвырнуть за борт. Мне, конечно, с ними не справиться. И тогда я пропал. Высунув голову из люка, я с облегчением увидел, что Пэт стоит рядом со здоровяком у руля. Шторм еще усилился, вокруг ходили огромные плоские, серые валы, гладкие и холодные, как сталь. Бока шхуны скрипели и стонали, как будто ее сдавило между огромными скалами и она вот-вот разлетится в щепки. С величайшим трудом она взбиралась на верхушки волн и валилась оттуда в преисподнюю, а мачты под тяжестью парусов раскачивались и гнулись чуть ли не до палубы. Сколько я мог видеть, все еще не был убран ни один самый крошечный парус. Просто чудо, подумал я, что мы еще не потонули. Ночь быстро надвигалась, и я уже с трудом различал берег. На всем водном пространстве вокруг не было ни одного судна. А если кто с берега и видел нашу безумную пляску, наверное, думал, что всю команду давно смыло и предоставленная стихиям шхуна сию минуту скроется под водой. Выждав удобный момент, я вылез на крышу кабины и спрыгнул на палубу. Ветер валил с ног, стараясь сорвать меня с палубы, но мне все же удалось добраться до кормы. Пэт изо всех сил что-то кричал на ухо одному из наших стражей. Лицо у него выражало и злость и отчаяние. -- Слушайте, что вам говорят! -- долетело до меня.-- Немедленно уберите этот парус! Вы потопите эту старую калошу, а вместе с ней на дно пойдем и все мы! Здоровяк невозмутимо отвечал: -- Мы спешим в Клифден. Шхуна идет прекрасно. Пэт повернулся ко мне: -- Дэнни, объясни этому болвану, что он едет не на тележке с ослом. Как ты думаешь, чем все это кончится? -- Шхуна продержится не больше четверти часа,-- ответил я.-- Хуже этой развалины я ничего в жизни не видел! А в такой шторм и крепкому судну несдобровать. Наконец-то наши слова дошли до него. Даже в меркнущем свете сумерек я увидел, как лицо здоровяка позеленело. До сих пор он хоть и неумело, но правил рулем. Но тут он круто повернул в подветренную с