омали веток, устроили возле костра что-то вроде общего ложа. Игнат Кузовков лег рядом со мной. Укладываясь, мечтательно произнес: - Покурить бы... - А ты потруси в карманах, - посоветовал я. - И верно! Он приподнялся, стал шарить в карманах. На землю выпал небольшой коричневый бумажник. - Откуда это у тебя? - спросил я. - В жите подобрал, - ответил Игнат. - Возле того, который нас в лес привел... Посмотрим, что там. Он придвинулся поближе к костру, развернул бумажник. Из него выпало несколько денежных купюр, какая-то книжечка. Игнат развернул ее и удивленно воскликнул: - Ну и ну! Посмотрите-ка, хлопцы, кто у нас проводником был! Мы придвинулись. Игнат показал удостоверение. С фотографии на нас смотрело знакомое лицо проводника. А в удостоверении значилось, что он является начальником берездовской полиции. Фамилия его была Семенюк, Владимир Семенюк. - Ах, досада! - воскликнул Александр Софиев. - Такую птицу упустили! Теперь понятно, почему те из засады не стреляли. Что же ты, Игнат, раньше этот бумажник не показал? - Да забыл я совсем о нем! - оправдывался Игнат. - Подобрал, сунул в карман... До этого ли было! Обидно, конечно, что отпустили живым предателя, но делать нечего, обратно не вернешь. Легли спать. Спустя несколько месяцев я узнал, что начальник берездовской полиции не избежал справедливого возмездия. Прежде всего наше спасение не прошло ему даром. За то, что он провел нас через полицейские засады, немцы его арестовали, порядком избили. Потом, в наказание, направили в шепетовскую каменоломню. Вскоре, однако, вернули на прежний пост. В 1944 году его поймали украинские партизаны и расстреляли. Дальнейший путь пролегал вдоль старой советско-польской границы. Население сел и хуторов тепло встречало нас, охотно делилось продуктами, указывало наиболее безопасные лесные дороги. Через несколько дней пути в одной из небольших деревушек нам в руки попал помер оккупационной газеты, которая выпускалась немцами на украинском языке. Большая часть материала в ней была посвящена бою под Берездовом. Фашисты представили его как крупное сражение, сообщали, что якобы в нем была наголову уничтожена большая "банда партизан", захвачены огромные трофеи. В конце отмечалось, что теперь в этом районе партизан больше нет, там восстановлен порядок. Как говорится, голодной куме хлеб на уме. У Софиева была крупномасштабная карта, она давала лишь общее представление о местности. Шли мы большей частью по глухим лесным тропам, ориентируясь по компасу. Несмотря на радушие жителей, в деревни заходили редко. Питались грибами, ягодами. У ребят расстроились желудки. Я посоветовал побольше налегать на чернику, благо в глухих лесных падях ее было еще много. Иногда специально заходили поглубже в лес, чтобы "подлечиться" этой чудодейственной ягодой. Прошло две недели после боя под Берездовом. Трудности пути давали о себе знать, мы физически измотались. По ночам у всех ныли ноги, из-за этой беспрерывной боли долго не могли уснуть. Утром все труднее было заставить себя идти дальше, много времени проходило, пока организм снова начинал нормально работать. И все же Софиев торопил, он знал: там, под Славутой, товарищи с нетерпением ждут радостных вестей. Чем ближе подходили мы к Белоруссии, тем чаще слышали от населения рассказы о смелых действиях партизан. Из этих рассказов выяснялось, что на территории Белоруссии действуют хорошо организованные, крупные партизанские соединения, которые имеют прочную связь между собой и с Большой землей. Так что не зря пробираемся мы на белорусскую землю, не зря переносим все невзгоды и лишения. Однажды присели отдохнуть у полотна узкоколейки. Только закурили, как где-то близко за деревьями чмыхнул паровозик. Мы вскочили, спрятались в кустах. Показался состав крохотных вагончиков, нагруженных дровами и торфом. - Ребята, давайте остановим, проедем немного, - предложил Максим Сидненко. - Все-таки транспорт. - Идея! - подхватил Софиев. - Кажется, один машинист, немцев нет... Мы выбежали на полотно, жестами приказали машинисту остановиться. Паровозик резко затормозил, из окошка выглянуло добродушное лицо машиниста. Он приветливо заулыбался, снял кепку, с явным польским акцентом спросил: - Что желают господа партизаны? Эта неожиданная встреча, казалось, нисколько его не удивила. Наоборот, обрадовала. - Партизаны желают проехать на твоем паровозике! - ответил Софиев. - О! С удовольствием! Проше, панове... Станислав Швалленберг и Александр Софиев устроились рядом с приветливым машинистом, остальные расселись по вагончикам на мягком, немного сыроватом торфе. Машинист лихо сдвинул промасленную кепку на затылок, уверенно задергал рычагами. Паровозик помчался что есть духу. По бокам замелькали деревья. - Хорошо! - воскликнул Симон. - Так бы всю дорогу... К сожалению, с комфортом проехали всего километров тридцать. Не доезжая до станции, машинист высадил нас, галантно пожелал счастливого пути. Мы тепло попрощались - все же он нам сэкономил полдня дороги. Обошли станцию лесом, снова выбрались на узкоколейку и подались по шпалам. К вечеру вышли к будке обходчика. Была она с выбитыми стеклами, в ней давно уже никто не жил. Решили здесь заночевать. Софиев выслал Шавгулидзе, Шантара и Сидненко в разведку. Мы проголодались и надеялись, что нашим товарищам, может быть, посчастливится достать чего-нибудь съестного. Прилегли отдохнуть. Прошел час, другой, разведка не возвращалась. Вдруг в будку вбежал часовой, тревожно сообщил: - Ребята! Какой-то подозрительный тип приближается... Мы вскочили, заняли круговую оборону. К полотну железной дороги неторопливой походкой приближался коренастый, широкоплечий мужчина в серой холщовой рубахе. Не доходя метров ста до будки, остановился, негромко крикнул: - Эй! Есть кто? - Спроси, что ему надо, - обратился Софиев к Алексею Манько. Алексей поднялся, держа винтовку наготове, подошел к незнакомцу. Они перекинулись несколькими короткими фразами, потом Манько повел мужчину к будке. - Вот, - представил он его Александру. - Говорит, есть разговор к командиру. - Слушаю, - Софиев встал. Мужчина низко поклонился, умоляюще сложил руки на груди. - Помогите, товарищ командир! - просил он. - У вас здесь два доктора есть, так нехай они со мной в деревню сходют... - Это зачем? - удивился Софиев. - Да с женой у меня плохо. Третий день разродиться не может... Вот горечко какое! Софиев посмотрел на Симона, на меня, ответил: - Что ж, попробуем помочь. Только откуда вы узнали, что мы здесь и что два врача у нас? - Так ваши ж и сказали, - ответил крестьянин. - Они зараз у нас в деревне... Оказывается, в нескольких километрах от будки была деревня. Когда наши заявились туда, жители их радушно встретили, накормили, предложили накопать на огороде картошки. Попутно рассказали про несчастье. Жена Максима - так звали нашего крестьянина - не может разродиться. Врача нигде поблизости нет, а бабка бессильна чем-либо помочь. Наши разведчики посоветовались и решили направить Максима к Софиеву. Так он оказался у нас. - Ну что, Леонидович, пойдешь? - обратился ко мне Софиев. - Ты помоложе, а Симон вон чуть живой. - Надо идти, - я с готовностью перебросил через плечо санитарную сумку, взял в руки винтовку. Крестьянин с недоверием посмотрел на меня. Вид у меня был действительно далеко не докторский. Обросший, оборванный. Однако Софиев успокоил Максима: - Ты, брат, не смотри, что он у нас в таком виде. Доктор что надо! Такие роды устроит, залюбуешься! Все засмеялись. Мы двинулись в путь. - Как деревня-то называется? - спросил я у Максима. - Бобрики, - коротко ответил он. Всю остальную часть дороги мы молчали. Когда пришли в деревню, Максим завел меня в хату, стоявшую немного на отшибе. В доме оказалось полно людей: родственники, соседки роженицы. - Вот. Доктора привел, - представил меня Максим. Женщины тоже посмотрели на меня с недоверием, однако расступились, освобождая место возле печки, где стояли ведра с водой. Я вымыл руки, прошел за полог к больной. Роды я принимал впервые в жизни. Знакомое волнение, связанное с чувством ответственности, с желанием помочь человеку, охватило меня. И в то же время одолевал страх. А вдруг нужно будет хирургическое вмешательство? У меня же ни опыта, ни инструментов. Что тогда? Но выхода не было, надо спасать мать и ребенка. Внимательно осмотрел роженицу. К счастью, никаких отклонений от нормы не обнаружил. Но требовалась немедленная хирургическая помощь. Из институтского курса вспомнил, что рекомендуют в таких случаях специалисты. Так решил поступать и я. Попросил вскипятить воды, в кипятке продезинфицировал обычный столовый нож, моток льняных ниток. Обработал руки самогоном-перваком и приступил к операции. А вскоре комнату огласил крик новорожденного. Новый человек появился на свет! Я облегченно вздохнул. - Кто? - прошептала молодая мать. Услышав, что родился мальчик, слабо улыбнулась, закрыла глаза. Роды закончились благополучно. Я был рад не меньше матери и ее родственников. В доме засуетились. Добрые, полные благодарности люди приготовили угощение, пригласили к столу. Я не отказывался. Теперь, когда напряжение улеглось, приступ голода начался с новой силой. Ведь со вчерашнего дня ничего не ел. А у моих товарищей по оружию происходили тем временем следующие события. Трое наших - Шавгулидзе, Шантар и Сидненко - уже заканчивали копать картошку, когда заметили, что на дороге появилась группа вооруженных людей в гражданском. Местные партизаны? Полицаи? На всякий случай решили немедленно вернуться к своим, предупредить. Они не знали, что я уже в деревне, принимаю роды. Огородами добежали до мелколесья, скрылись в нем и вскоре были уже в будке железнодорожного обходчика. Они рассказали нашим о подозрительном отряде, и Софиев принял решение уходить. За мной послали Станислава, Симона и Алексея. Я же уплетал за обе щеки яичницу, наедался впрок. Беспокоила мысль о ребятах, но хозяин сказал, что трое наших тоже хорошо накормлены, остальным жители соберут хлеба, яиц, сала. Чарка самогона еще больше разогрела аппетит, я с новой силой налег на еду. И вдруг в дом вбежала женщина, испуганно сообщила, что в деревню вошли вооруженные люди. Я схватил винтовку, пулей вылетел на улицу. Хозяин же не проявил ни испуга, ни удивления. Он выбежал за мной: - Не вздумай стрелять, доктор! Это наши. Кто его знает, кого он имел в виду под словом "наши"! Ведь сколько было случаев, когда гостеприимный хозяин оказывался полицейским агентом, партизаны не раз попадали в такие ловушки. Я дослал патрон в патронник, притаился у калитки. Дешево свою жизнь не отдам! Хозяин поспешил со двора на улицу. Через некоторое время распахнулась калитка, и во двор вошли несколько вооруженных людей. У всех на кепках и фуражках были красные ленточки и наши пятиконечные звезды. Я выбежал из укрытия, бросился им навстречу. - Товарищи! Но один из партизан, высокий худощавый юноша, направил на меня автомат, строго приказал: - Бросай винтовку! Руки вверх! Не успел опомниться, как сзади на меня набросились, быстро обезоружили. - Так-то лучше, - уже более дружелюбно сказал молодой человек и отвел автомат. - А теперь пошли в хату, поговорим. Недолго выясняли мы отношения. Оказалось, что молодой человек - начальник штаба местного партизанского отряда, командиром которого был Болотников. Отряд входил в соединение Василия Ивановича Козлова. Пока мы находились в деревне и я принимал роды, местные жители сообщили в отряд, что здесь появились неизвестные. Командир выслал группу выяснить, что за люди. Коротко рассказав о себе, Николай - таким именем назвался начальник штаба - начал подробно выяснять, кто мы такие. Я рассказал ему о славутском подполье, об отряде, о нашей группе и о том, с каким заданием пришли мы на территорию Белоруссии. - Что ж, очень рады встретиться с украинскими друзьями, - с улыбкой в заключение сказал Николай. - Поможем, чем можем... Он вышел из хаты, отдал какое-то приказание бойцам, стоявшим на улице. И вскоре к дому подкатила повозка. Мы с Николаем и еще двумя партизанами уселись в нее, через полчаса были уже возле будки. К своим я пошел один. На ходу стал громко насвистывать условный пароль. Из будки осторожно вышли Софиев, Манько. Потом появились и остальные. Они медленно направились к повозке. - Ну, здарова, украинские сябры! - Николай первым протянул Софиеву руку. - Рады бачыць вас на беларускай зямли! Они крепко обнялись. Это произошло 18 августа 1942 года. Первая часть задания Одухи была выполнена. Нас разместили по хатам в деревне, и мы впервые за много дней вволю отоспались. НА БЕЛОРУССКОЙ ЗЕМЛЕ Наши новые товарищи рассказали нам много интересного и радостного о партизанском движении в Белоруссии. Здесь оно приняло поистине всенародный размах. Из местных жителей и бойцов, попавших в окружение, образовывались все новые группы, которые формировались в отряды по сто и более человек. Партизанские отряды не давали покоя врагу ни днем, ни ночью. К тому времени, когда мы попали в Белоруссию, там уже целые районы контролировались партизанами. Фактически была восстановлена Советская власть в Октябрьском районе, изгнаны немцы из многих деревень Глусского, Старобинского, Стародорожского, Слуцкого, Осиповичского районов. Все действия партизанских отрядов координировались и направлялись Минским подпольным обкомом партии, который в свою очередь имел прочную связь с Большой землей. Руководители белорусского партизанского движения приняли самое теплое участие в нашей судьбе. 20 августа вся наша группа прибыла в штаб соединения, а вечером того же дня нас приняли Василий Иванович Козлов и Михаил Петрович Константинов. Эта памятная встреча хорошо запомнилась, потому что оказалась поворотной в моей судьбе. Состоялась она в одной из хат деревни Альбинск Октябрьского района, где в то время базировался штаб соединения. Когда мы, все девять, вошли в хату, там нас уже ждали. В просторной горнице за большим столом кроме Козлова и Константинова сидели Роман Наумович Мачульский и Иосиф Александрович Бельский. Все были одеты в полувоенную форму - защитного цвета кителя с отложными воротниками без знаков различия, галифе. Сразу обратил на себя внимание своим внешним видом Василий Иванович Козлов. Подтянутый, лицо открытое, глаза строгие. У Михаила Петровича Константинова были большие "буденновские" усы. Смотрел он на нас веселыми глазами. Роман Наумович Мачульский выделялся высоким ростом, светлыми волосами. Иосиф Александрович Бельский казался рассудительным, уравновешенным. Партизанские руководители поздоровались с нами, познакомились с каждым в отдельности, пригласили поближе к столу. - Ну, дорогие друзья-украинцы, рассказывайте, с чем вы к нам пришли? - обратился Василий Иванович к Софиеву. Завязалась неторопливая беседа. Мы рассказали о славутском подполье, его руководителе докторе Михайлове, о нашем небольшом отряде, первых боевых операциях, о том, с какой целью послана наша группа на связь с белорусскими партизанами. Слушали нас внимательно, не перебивали, лишь изредка задавали уточняющие вопросы: когда вышли в путь, куда решили податься Казбек и Гоголь, какие потери понесли в бою под Берездовом, с нами ли "чудо-пулемет"? Слушая, Василий Иванович потирал ладонью свой высокий лоб, Константинов что-то записывал, Бельский и Мачульский время от времени выходили из хаты, потом возвращались. За окнами тем временем стемнело, хозяйка внесла в горницу две коптилки, сделанные из снарядных гильз. - Думаю, дальше вам идти незачем, - обращаясь ко всем, сказал Козлов. - Связь с Большой землей у нас хорошая, сегодня же доложим о вашей группе. Ну, а там... Будем думать, что дальше делать. Верно? Он посмотрел на Константинова, тот, соглашаясь, кивнул. Мачульский встал из-за стола, подошел к Шантару, спросил: - Вы сказали, ваша фамилия Шантар? У нас в одном отряде командиром Шантар. Случайно, не родственник ваш? - Как его зовут? - насторожился Вася. - Владимир. - Владимир?! - Вася вскочил. - У меня брат Владимир! - Что ж, - вмешался в разговор Василий Иванович Козлов. - Устроим вам встречу. Может быть, действительно брат. Встреча эта состоялась через несколько дней. Владимир оказался на самом деле братом нашего Васи. Радости обоих не было границ. По просьбе Владимира Вася Шантар был зачислен в отряд к своему брату рядовым бойцом. Мы же ожидали решения с Большой земли. Оно по каким-то причинам задерживалось, и мы пока жили в соединении Козлова. Несли внутреннюю охрану, участвовали в боевых операциях. Разместили нас по хатам. Хозяева отнеслись к нам радушно. Они уже знали, кто мы и откуда. Все это были наши, советские люди, у которых родные - глава семьи, сын, брат - или служили в Красной Армии, или сражались с врагом в партизанах. Мне, как врачу, с первых же дней поручили санитарную службу. Контролировал санитарное состояние пищеблоков, партизанских бань, занимался лечением больных и раненых партизан. В середине сентября 1942 года немцы активизировали действия против партизан. Тревожные сообщения о том, что фашисты накапливают силы для большого наступления, стали поступать все чаще. Командование соединения решило дать врагу бой. Бой этот произошел 16 сентября. В этот день рано утром наши передовые посты доложили, что на село Альбинск наступают два гитлеровских батальона. Враги вооружены автоматами, пулеметами, минометами. Наши отряды к тому времени еще не имели достаточно автоматического оружия. Вот почему, несмотря на то что сражались все мужественно - бой длился несколько часов, врагу удалось вытеснить нас из деревни. Однако дальше противник не пошел. В альбинском бою погиб мой друг Симон Кадакидзе. Руководил обороной генерал Константинов. Эмоциональный, подвижный, он успевал бывать повсюду и везде вовремя. В одном подразделении он появлялся, чтобы поднять боевой дух партизан, в другом - чтобы предложить командиру удачный обходный маневр, в третьем - чтобы лично повести в атаку. Человек большой храбрости, он, казалось, совсем не остерегался пуль. И был словно заколдован от них. Всегда впереди, всегда на виду у партизан... "С таким командиром не пропадешь!" - говорили о нем бойцы. Все мы были прямо-таки влюблены в. этого мужественного человека. В нашем подразделении он появился, когда уже была получена команда отходить в лес. Ловко перепрыгнул через плетень, кубарем скатился в ложбинку к командиру, сдвинул на затылок фуражку, сказал: - Вот что, Пущин... Остаешься прикрывать отход. Держись, пока не отойдем в лес. Продержишься? - Постараюсь, - ответил Казимир Францевич. - Как, ребята, продержимся?! - повернулся Пущин к нам. - Генерал приказывает. - Продержимся! - дружно ответили партизаны. - Великолепно! - весело похвалил Константинов. - Ну, я пошел. До встречи в лесу. Пригибаясь, он отбежал на несколько шагов, повернулся, крикнул: - Следи за огородами! Сдается мне, они думают тебе в спину зайти... Действительно, в конце огородов на грядках с почерневшими кустами картошки появились фигуры врагов. Они пока не стреляли, накапливали силы для решающего броска. - Кадакидзе, Голиков! - скомандовал Пущин. - Надо подползти поближе к ним по меже. Как только поднимутся в атаку, открывайте фланговый огонь! Я видел, как Кадакидзе и Голиков ползли по меже, потом скрылись в лебеде. Враг между тем пошел в атаку. Мы открыли огонь. Гитлеровцы залегли, метнули несколько гранат. Взрывы справа, слева. На несколько мгновений все исчезло в клубах дыма. А когда он рассеялся, я увидел, как по меже торопливо ползет один Голиков. - Друян! - тревожно позвал он. - Симон ранен... Я бросился к нему. Когда мы подползли к Симону, он был уже мертв. Осколки гранаты угодили в голову и в живот. Струйка крови запеклась на лбу, затерялась в густых седых волосах Симона. Глаза его были открыты, на лице застыло выражение какого-то трогательного детского удивления. Мы уже ничем не могли ему помочь. Я закрыл глаза товарища. Прощай, друг... Сидненко тронул меня за плечо, тихо сказал: - Идем, Друян. Наши отходят... Мы прикрыли Симона лебедой, вернулись к своим. Когда снова отбили деревню у врага, на ее окраине, на холме, который виден издали, вырыли братскую могилу. Со всеми почестями перенесли сюда останки наших боевых товарищей. Вперед вышел Константинов, снял фуражку. Стало тихо, так тихо, что слышно было, как в лесу за деревней поют птицы. - Прощайте, дорогие наши боевые товарищи! - проговорил Константинов. Умолк, долго молчал. - Спите спокойно... Мы отомстим за вас... Клянемся! Раздался прощальный залп. Через несколько дней Александра Софиева вызвали в штаб. Боец, который пришел за ним, сообщил, что получена радиограмма с Большой земли, касающаяся нашей группы. Подробностей он не знал. Мы поняли, что сейчас решится наша судьба, и с нетерпением стали ожидать возвращения Софиева. Вернулся он довольно скоро. - Поздравляю! - радостно произнес Софиев, оглядывая нас веселыми глазами. - С Большой земли получено указание выделить нашей группе необходимое количество боеприпасов и вооружения. Нам приказано возвращаться в отряд на Украину. - Задержался взглядом на мне, на Тенгизе, добавил: - А с вами будет особый разговор. Пошли в хату! Когда мы втроем вошли в дом, он усадил нас за стол, сам сел напротив, произнес: - Командование соединения предлагает вам остаться здесь. Сами понимаете, чем это вызвано... У них при штабе соединения нет ни одного врача. - Но я-то не врач! - воскликнул Тенгиз. - Мне-то можно с вами... В голосе его звучала обида. Признаться, мне тоже не хотелось расставаться с товарищами, с которыми столько вместе пережито. - Тебя они решили оставить как специалиста-подрывника. Слава богу, успел показать себя... Софиев встал, давая понять, что разговор окончен. - Сами понимаете, это приказ, а приказ, как известно... - не закончил он, первым направился к выходу. - Не понимаю, чем я им так показался! - Тенгиз с удивлением развел руками. - Что же здесь не понимать, - ответил я. - Все ясно. Инженер-железнодорожник по образованию, Тенгиз Шавгулидзе действительно оказался талантливым изобретателем различных подрывных устройств. Изготовленные по его чертежам специальные клинья срабатывали безотказно, пускали под откос вражеские эшелоны не хуже толовых шашек, а гранаты и гранатометы, сделанные под его руководством, наводили страх на неприятеля. Нередко именно они в значительной мере помогали нам одерживать победу над противником, который во много раз превосходил нас и по численности, и по вооружению. Естественно, командование соединения решило оставить Тенгиза при штабе. Что касается меня, то после некоторого раздумья я решил, что и здесь командование поступило весьма логично. Во время возвращения на Украину наша группа больших боевых операций предпринимать не будет, следовательно, сможет обойтись без врача. В случае же надобности первую помощь окажет товарищам любой из группы, все они в медицинском отношении подготовлены на уровне санинструктора. Когда же придут на место, там уж Одуха сумеет позаботиться, чтобы при необходимости переправить в отряд нужных врачей из Славутской больницы. Здесь же, в Белоруссии, в условиях широко развернувшейся партизанской войны с врагом, моя помощь необходима уже сегодня. Вот почему, когда меня вызвали в штаб, как я догадывался, чтобы получить личное согласие, решение уже было мной принято. Штаб к тому времени размещался в большом болотистом лесу неподалеку от деревни Альбинск, на острове Зыслов. Партизаны из охраны провели меня в просторную землянку, где за столом сидели В.И.Козлов, Р.Н.Мачульский, М.П.Константинов и другие члены подпольного обкома партии. Я поздоровался, Василий Иванович предложил сесть. - Ну, говорил тебе Софиев о нашем решении? - спросил он. - Говорил, - ответил я. Внутренне я волновался, но старался держаться как можно спокойнее. - Каково твое мнение? Согласен? - Я комсомолец. Решение обкома партии и командования для меня закон. - Это понятно, - как-то очень мягко возразил Василий Иванович. - Но ведь ты, собственно, не в нашем подчинении. Поэтому, если просто по-человечески... Сам знаешь, как нам тяжело без медиков. - Думаю, товарищи мои возражать не будут, - сказал я. - Вот и хорошо! - обрадовался Козлов. Итак, мы с Тенгизом оставались у белорусских партизан. Остальные члены нашей группы стали готовиться в обратный путь. По приказу командования соединения группу усилили саперами Михаилом Петровым, Александром Перепелицыным и Иваном Долгополовым. Наши товарищи получили от белорусских друзей пять автоматов, две бесшумные винтовки, взрывчатку и взрыватели, пистолеты, много других боеприпасов. Грустно было расставаться, но ничего не поделаешь. Мы тепло попрощались с товарищами, пожелали им счастливого пути. Хорошо вооруженная группа 10 октября двинулась в обратный путь. Проделала она его без особых затруднений и уже 28 октября была "дома", в лагере под Хоровицей. В дальнейшем многие члены этой группы были выдвинуты на командные посты. Все они награждены боевыми орденами и медалями. Что греха таить, мы с Тенгизом долго еще скучали по ушедшим товарищам, жалели, что не с ними. Частенько вспоминали, думали: как там они? Уже после войны, когда со многими товарищами из славутского подполья удалось встретиться или списаться, узнали, что немало славных дел совершили они во имя Родины. Это и ряд смелых диверсий на железных дорогах под Шепетовкой и Славутой, и организация побега большой группы военнопленных из славутского лагеря, и уничтожение большого военного склада врага. А к концу 1943 года отряд был преобразован в соединение, которое стало носить имя доктора Михайлова. В соединении уже насчитывалось 1200 человек, провело оно триста двадцать пять боевых операций. К тому времени соединение имело свою типографию, в которой кроме листовок печаталась партизанская газета "Удар с тыла". Мы с Тенгизом быстро обжились на новом месте, сразу окунулись в работу. А работы обоим хватало. Тенгиз стал "главным изобретателем" в соединении и этим сумел быстро прославиться. Первым удачным его изобретением был так называемый "партизанский клин", о котором я мельком упоминал. Он предназначался для спуска вражеских эшелонов под откос. В то время мы еще остро нуждались во взрывчатке, и клин Шавгулидзе оказался очень кстати. Он был небольшим по величине, легко укреплялся на рельсах и мало бросался в глаза обходчикам. Правда, первый спущенный под откос с его помощью эшелон оказался порожняком, но нас радовал сам факт: изобретение Тенгиза действует! Работа закипела. Специально выделенные в помощь Тенгизу партизаны начали "массовое производство" таких клиньев, и вскоре первые эшелоны с боеприпасами и живой силой врага полетели под откос. А творческая мысль изобретателя не стояла на месте. Тенгиз решил сконструировать гранату, которая при малом количестве взрывчатки обладала бы большой взрывной силой и в то же время собиралась из недефицитных в наших партизанских условиях материалов. Мудрил он над этой гранатой, наверное, с месяц. Наконец чертежи были готовы, и он показал их секретарю Минского подпольного обкома партии Иосифу Александровичу Бельскому. Тот ухватился за эту идею, но, будучи человеком технически грамотным, долго и придирчиво рассматривал чертеж, забрасывал Тенгиза вопросами. Его интересовало все: и радиус поражающего действия гранаты, и материал, из которого она будет изготавливаться, и вес, и принцип работы... - Дело очень и очень нужное, - вынес он приговор. - Что ж, благословляю. Торопитесь, все мы будем с нетерпением ожидать первый образец. Вскоре первая, пока единственная, граната была готова. Тенгиз показал ее начальнику штаба соединения Григорию Васильевичу Гнусову. Тот взял в руки несколько обрезков водопроводных труб, соединенных вместе, внимательно осмотрел, произнес: - Сделай еще несколько штук. Мы назначим комиссию, проведем испытания... Чтобы все, как положено. Я держал эту первую гранату Шавгулидзе в руках. Внешне она была неуклюжей: несколько кусков водопроводных труб соединены воедино и начинены взрывчаткой, кусочками железа и проволоки. В качестве запала использовался бикфордов шнур и капсюль-детонатор. Первые пять гранат испытывались в присутствии командира соединения Василия Ивановича Козлова. К этим испытаниям Тенгиз готовился как к празднику, гладко выбрился, выстирал рубаху. Утро выдалось туманным, уже в нескольких шагах ничего не было видно. Пришлось ждать, пока туман поднимется. Василий Иванович нетерпеливо расхаживал по лесной поляне, где решили провести испытания, то и дело посматривал на часы. Здесь же собрались члены комиссии, командиры партизанских отрядов. Мы с Тенгизом стояли поодаль, молчали. Я очень волновался за своего товарища, от всей души желал ему успеха. Тенгиз был, как всегда, очень спокоен. Среднего роста, плотный, черноволосый, один из тех, о которых говорят: широк в кости. С непроницаемым лицом он осматривал испытательную площадку, лишь блеск в черных глазах выдавал волнение. Наконец туман стал медленно таять, сквозь его пелену пробилось солнышко. Можно было начинать испытания. - Все в укрытие! - скомандовал Гнусов. - Ну, ни пуха... - сказал я Тенгизу. - Уходи, дорогой! - ответил он и спрыгнул в свой, вырытый отдельно от других окоп. Несколько секунд напряженной тишины - и над окопом Тенгиза взвился в воздух темный предмет. Описав большую дугу, он упал за кустом, и снова стало тихо. Мгновение, еще мгновение... И вот огромной силы взрыв потряс воздух. Вздрогнули вершины сосен, над головой засвистели, густо пронеслись осколки. Одну за другой Тенгиз метнул все пять гранат, и ни одна не подвела. Тенгиз вылез из окопа. Все бросились его обнимать. А он стоял бледный, серьезный и казался немного удивленным: он сам не ожидал таких великолепных результатов. Василий Иванович вместе с руководителями штаба и командирами отрядов подошел к нему, улыбаясь, протянул руку: - Поздравляю! Слушай, инженер, это же не гранаты, это бомбы! Комиссия пришла к единому мнению: граната Шавгулидзе обладает отличными боевыми качествами. Здесь же на полигоне ее окрестили "Партизанской ручной гранатой Шавгулидзе", а сокращенно - ПРГШ-1. Название это вскоре стало фигурировать в наших боевых документах. Тут же Василий Иванович дал указание выделить необходимое количество людей и помещение для "серийного" изготовления гранат. Мастерскую устроили на бывшей усадьбе МТС. Под руководством Шавгулидзе партизаны быстро освоили дело и стали изготовлять по 10-15 гранат в день. Филиалы мастерской были организованы в отрядах имени Пономаренко и Александра Невского. Дело приняло широкий размах. В одном из складов, отбитых у фашистов, оказалось много бикфордова шнура и капсюлей-детонаторов. Все это было передано Тенгизу. Подбирая различные по величине трубы, он наладил производство гранат, различных по силе взрыва. Правда, первое время были затруднения со взрывчаткой, но вот после очередной операции к нам в руки попало несколько авиабомб. Со всеми необходимыми предосторожностями они были перевезены в лес, и проблема взрывчатки тоже была решена. Вскоре гранаты Шавгулидзе были уже на вооружении всех отрядов соединения. Забегая вперед, скажу, что в июне 1943 года была даже проведена специальная гранатная операция против фашистов. Это был период, когда немцы готовили наступление на курском направлении, перебрасывали на фронт большое количество войск и техники. Вот тогда-то командование соединением и организовало массированный гранатный удар по эшелонам врага на станциях Фаличи и Самой. Операция прошла успешно. Ночью партизаны буквально забросали гранатами несколько эшелонов врага с живой силой и техникой, подорвали два железнодорожных моста, разрушили пристанционные пути. А у Тенгиза после создания гранаты ПРГШ-1 возникла новая идея. Он решил сконструировать гранатомет, который по своим боевым качествам будет не хуже немецкого миномета и в то же время прост в обращении, удобен в пользовании. Короче, он хотел создать наш, партизанский, гранатомет. И такой гранатомет Тенгиз сконструировал. Принцип его действия был такой. К обычной винтовке прикрепляли "мортиру" - пустую гильзу от 45-миллиметрового снаряда. Выбрасывание гранаты из "мортиры" происходило от выстрела холостого патрона. Испытания гранатомета проводили 5 сентября 1943 года. Снова приехали руководители соединения и члены подпольного обкома партии. К этому времени Тенгизу уже настолько доверяли, что в окопах никто не прятался, он сам находился лишь несколько поодаль от членов комиссии. Вот Тенгиз зарядил винтовку, приложился... Негромкий выстрел - и черный предмет полетел в дальний конец поляны. Едва коснувшись земли, он с ужасным грохотом взорвался. А когда дым рассеялся, вместо песчаного бугра на месте взрыва темнела довольно глубокая воронка. Комиссия была в восторге! Все поздравили Тенгиза с новой творческой удачей, а он, как всегда, оставался серьезен и несколько удивлен. Гранатометы Шавгулидзе не однажды наводили на врага панику. ...Шестеро партизан, вооруженные гранатометами, сидят в засаде на дороге Любань - Уречье. Разведка донесла, что по этой дороге вот-вот должны пройти враги. И действительно, из-за поворота вышла рота карателей. Вот они уже совсем близко. Партизаны поднимают к плечам гранатометы. Один за другим раздаются негромкие выстрелы - и у ног фашистов рвутся гранаты. Враг в панике! Немцы разбегаются кто куда, а на дороге остается лежать несколько десятков солдат... Таких примеров можно было бы привести немало. За короткое время гранатомет Шавгулидзе стал любимым оружием партизан, они прозвали его "партизанской Катюшей". В заключение рассказа о Шавгулидзе приведу несколько выдержек из архивных документов. Вот что писал в одном из приказов в 1945 году Главный маршал артиллерии Н.Н.Воронов: "...Автор (имеется в виду Т.Е. Шавгулидзе. - И.Д.) разработал и применил в тылу врага несколько типов партизанских боевых средств. Указанные средства применялись партизанами Белоруссии и дали хороший боевой эффект. В условиях тыла противника стало возможным в партизанских мастерских изготовлять эти средства и обеспечивать боевые задания...". А вот строки из характеристики Тенгиза Шавгулидзе, которую Василий Иванович Козлов написал ему для представления во Всесоюзный научно-исследовательский институт железнодорожного транспорта в июле 1945 года: "Все изобретения тов. Шавгулидзе являлись простыми по устройству, доступными по изготовлению в партизанских условиях и удобными в боевом применении...". Приведу также выдержку из боевой характеристики, подписанной секретарем Минского подпольного обкома партии Бельским и начальником штаба соединения Гнусовым: "...6 января 1943 года Шавгулидзе работал в соединении партизанских отрядов Минской области инструктором подрывного дела, и как инструктор подрывного дела тов. Шавгулидзе изобрел ручную гранату трех типов: ПГШ-1, ПГШ-2, ПГШ-3, которые изготовляются в массовом количестве в организованных тов. Шавгулидзе партизанских мастерских. Всего в партизанских отрядах Минской области изготовлено этих гранат более 7000 штук. В сентябре 1943 года тов. Шавгулидзе изобрел гранатомет ПРГШ. Эти гранатометы штабом руководства партизанскими отрядами Минской области приняты на вооружение и изготавливаются в партизанских мастерских в массовом количестве. По состоянию на 1/I-43 г. изготовлено 120 гранатометов и более 3000 гранат. За работу в партизанских отрядах и боевые действия тов. Шавгулидзе представлен к правительственной награде орденом Красного Знамени". Эта высокая и вполне заслуженная награда была ему вскоре вручена. И последняя выдержка - из письма мне: "...Живу там же, откуда уходил в армию, в Москве, на Новой Басманной улице. Имею 55 авторских свидетельств, 11 из них внедрены в серийное производство. Являюсь членом нашей славной Коммунистической партии". В Москве, в Центральном музее Советской Армии хранится портрет Тенгиза Евгеньевича кисти художника Модорова. Под ним надпись: "Партизан-изобретатель карманной артиллерии и ручного гранатомета Т.Е.Шавгулидзе", Пока Тенгиз довольно успешно занимался своими изобретениями, я решал не менее сложные вопросы организации санитарной службы. Нужно было наладить лечебную работу не только в самом штабе соединения, но и объединить усилия всех наших медиков для коренного улучшения медицинской службы в отрядах и бригадах. Трудности на каждом шагу: нет медикаментов и даже самого необходимого инструментария, очень тяжело достать перевязочный материал, в соединении совсем мало медицинских работников, поэтому срочно надо было решать вопрос с подготовкой кадров. Предстояли большие бои с врагом, следовательно, в каждом подразделении должен быть медик: врач, медицинская сестра, санинструктор. С чего начинать? Первым делом я решил побывать во всех партизанских отрядах и бригадах, чтобы лично познакомиться с медработниками, определить возможности каждого. Врачей было немного: И.К.Крюк, А.Н.Дудинская, Л.Зубченок, С.М.Швец, В.Хлыстов, В.П.Лаптейко. Несколько больше было работников из среднего медицинского персонала. Это медицинские сестры М.Л.Вежновец, М.Костюкович, Дубовик, А.Котова, Д.Шпаковская, О.Ф.Булацкая, Ф.П.Чирун и некоторые другие. С большинством из этих медиков я встретился лично. Люди были хорошие, добросовестные, в медицинском отношении подготовлены неплохо, а некоторые - Лаптейко, Хлыстов, Швец - имели довольно большой практический опыт. Но у всех была та же беда, что и у меня: крайняя нехватка медикаментов и перевязочных материалов, не говоря уже о медицинских инструментах. Некоторым исключением был доктор Крюк со своей супругой Дудинской, которые работали в участковой больнице в деревне Заболотье. Они располагали небольшим количеством медикаментов, перевязочным материалом, скудным набором хирургических инструментов, но поделиться с нами не могли. Им самим этих запасов хватило не надолго. В организации медицинской службы была и еще одна большая трудность - все наши работники оказались разбросанными по партизанским отрядам и боевым группам. Учитывая специфику партизанской деятельности, это было правильно, но плохо то, что контакт между медиками почти не поддерживался. Каждый в отдельности надеялся только на себя, в силу своих способностей проявлял инициативу, находчивость, смекалку. Наладить связь между нашими врачами, координировать их действия - эта задача тоже требовала неотложного решения. В приобретении перевязочных материалов, некоторых медикаментов все врачи, как правило, обращались за помощью к местному населению. Жители деревень помогали нам, как могли, зачастую отдавали последнее, но их возможности также были очень ограничены. А ведь мы знали, что боевые операции, которые проводятся отрядами соединения против фашистов, - только начало, что впереди большие и тяжелые бои. И о том, как спасти раненых, как