екался исключительно разгадкой преступления, как это делала, например, Агата Кристи, большая мастерица сплетать замысловатое детективное кружево. Сименона больше интересовало не как было совершено преступление, а почему оно совершилось, какие силы заставили человека нарушить законы, каковы психологические предпосылки преступления. Последнее всегда занимало Андрея Ивановича. Он постоянно следил за работами юристов-теоретиков в этой области, были у Гукова и свои соображения на этот счет, но дальше выступлений на занятиях в системе профессиональной переподготовки, на курсах и совещаниях он не пошел - времени не хватало. На его работе совмещать практику с серьезными научными исследованиями трудно. Объявили регистрацию билетов на Рубежанск. Гуков спрягал Симеяона в объемистый портфель, с которым ездил в командировки, и не торопясь, чтоб не томиться в очереди, пошел к стойке с весами для багажа. В самолет посадили всех быстро, без случающихся порой досадных аэрофлотовских неожиданностей. Место у Андрея Ивановича было у окна, но вид ночной Москвы его не волновал. Он вдоволь на этот вид насмотрелся, прилетая и улетая по своим особо важным делам, которыми занимался уже много лет, и Гуков вернулся к Сименону - спать в самолете он мог, лишь изрядно утомившись. Его сосед, молчаливый мужчина неопределенного возраста, скользнул глазами по обложке и с интересом глянул на Гукова. - Сумели достать? - спросил он. - Я вот не смог... Одна надежда на друзей в рубежанском книготорге. - Вы из Рубежанска? - спросил Гуков. Он никогда не избегал дорожных знакомств. Порою такой вот попутчик может дать тебе довольно приличную информацию для первоначальной ориентировки в незнакомом городе. - Да, - ответил сосед, - из Рубежанска. Две недели уж не был... Спешу домой. Гуков ждал, что попутчик разговорится, но тот откинул вдруг спинку кресла, зашаркал ногами, устраивая их поудобнее, повернул голову набок и закрыл глаза. Андрей Иванович улыбнулся и развернул книгу. Читал он еще час с небольшим, потом попытался улечься в кресле, беспокойно дремал, порой забывался, и возвращение к действительности сопровождалось неприятным, тягостным чувством. Самолет начал снижаться, и Гуков снова включился в размеренный, неброский образ жизни комиссара Мегрэ. Сосед спал и после того, как перестали реветь турбины. Андрею Ивановичу пришлось даже тронуть его за плечо, и тогда тот принялся снимать с полки пакеты и авоську с апельсинами. Выходил Андрей Иванович одним из первых. О вещах ему тревожиться необходимости не было, да и ни о чем другом, кроме, разумеется, самого дела, беспокоиться не приходилось - ведь у трапа его ждал, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, начальник рубежанского горотдела КГБ, давний сослуживец Гукова, Вадим Николаевич Королев. ПОДОЗРИТЕЛЬНАЯ НАХОДКА - Ты разве не знаком с обстоятельствами этого "несчастного случая"? Я отослал подробное изложение сути дела Щербакову. - Читал я "подробное изложение сути дела", читал, Вадим... Но ты ведь сам знаешь, что бумага - это одно, а живой человек - другое, даже если разговор идет об одном и том же. Так что ты уж, будь добр, расскажи мне обо всем по порядку. Королев, встретив Андрея Ивановича в аэропорту, тотчас отвез его в гостиницу, отказавшись отвечать на какие-либо вопросы, пока тот не отдохнет с дороги. Гуков не спорил. Он понимал, что уставшей после самолета головой много не насоображаешь. Но в десять часов по местному времени он был уже на ногах и звонил Королеву о своей готовности приступить к делу. Вадим Николаевич предложил встретиться в номере у Гукова, и сейчас они сидели за столом, открыв одну из бутылок холодного пива, принесенного Королевым. День обещал быть жарким. - Понимаешь, - начал рассказывать начальник горотдела, - поначалу никому и в голову не приходило, что здесь тонко организованное убийство. Рядовой несчастный случай. Утонула молодая женщина, красивая - пожалуй, первая красавица Рубежанска, - жалко, конечно, но что делать! Летом на воде бывает такое, хотя и спасатели дежурят. - Как все это происходило? - спросил Гуков. - Были крики о помощи, попытки спасти, свидетели случившегося?.. Словом, как можно подробнее, Вадим. Королев помрачнел, насупился, хмыкнул. - Подробности, - повторил он ворчливо, - подробности... Я и сам бы хотел получить их, Андрей. Не было никаких криков о помощи, никто не бросался спасать Ирину Вагай. А свидетели... Свидетель был только один. Парень со спасательной станции, некий Тимофей Старцев, рубежанский, так сказать, олимпиец, мастер спорта по гребле. С его помощью и обнаружили труп Вагай. - Безнадежный труп? - Пытались делать искусственное дыхание по разным системам на берегу, но безрезультатно. А Старцев дал на допросе такое объяснение: "Объезжал я границу безопасной зоны и увидел человека, плывущего к середине озера. Ну, конечно, погреб за нарушителем, чтоб вернуть его в зону. Когда оставалось метров пятьдесят - на глаз прикинул, - повернулся к пловцу и увидел, что впереди никого нет. Бросил весла, стал смотреть вокруг - может быть, нырнул пловец... Подождал минуты две, никто не показался на поверхности. Усомнился было: не почудилось ли? Потом погреб к берегу, поднял на спасательной станции тревогу, а место обозначил: выбросил из лодки спасательный круг..." - Таинственная история, - заметил Андрей Иванович. - Тайн здесь хоть отбавляй, - махнул рукою Королев. - Надо отдать должное спасателям: работать они умеют. Двое ребят в аквалангах примчались на указанное Старцевым место в моторке и в считанные минуты на дне озера - глубина там не более четырех метров - нашли Ирину Вагай, точнее, труп этой женщины. - Старцев умеет работать с аквалангом? - Умеет. Но аппарат ему не доверили. По словам начальника спасательной станции, уж очень он был взволнован, потрясен случившимся. А когда выяснилось, что утопленница - Ирина Вагай, Старцев едва в обморок не упал, дурно ему стало. Ведь они были близко знакомы. Тимофей Старцев считался одним из поклонников Вагай, был, как говорили раньше, ее ухажером. - Ты сказал, "одним из поклонников". Их было достаточно? - Более чем достаточно. Правда, по нашим сведениям, вряд ли кто из них мог похвастаться реальным успехом. Вагай умела держать мужчин на расстоянии. - Но мы отклонились, - заметил Гуков. - Да, - сказал Вадим Николаевич. - Так вот. Доставили утопленницу на берег, вызвали "скорую", а до приезда пытались что-либо сделать сами. Тщетно. Врач "скорой помощи" определил наступление смерти от удушья, судебно-медицинский эксперт подтвердил заключение после обязательного вскрытия. Дело бы так и прошло, да повернул все другой случай. Дай мне свою московскую сигарету, Андрей. - Бросил я, - виновато улыбнулся Гуков и развел руками. - Ладно, - сказал Королев. - А я вот слабак. - Он достал пачку сигарет "Дорожные" и закурил. - Родителей у Вагай не оказалось, - продолжал рассказ Королев. - Воспитывалась она у тетки, проживающей в городе Лида, в Белоруссии. Тетку известили о случившемся телеграммой, а пока суд да дело, вскрыли квартиру погибшей, чтобы в последний путь было во что обрядить, да и вещички ее следовало описать на всякий случай, до передачи родственнице. Тогда-то все и началось. Работник милиции обнаружил конверт с подписанным нашим адресом. Это насторожило. Стали разбирать бумаги на столе. Ничего стоящего не нашли. Догадались заглянуть в ведро для мусора и там разыскали три смятых листка. Все три были началом заявления опять-таки к нам. Но дальше слов: "Я хочу сообщить..." - заявительница не пошла. Не решилась Ирина Вагай писать дальше. Тут уж осмотр превратился в тщательный обыск, который дал главное: копии секретной документации из закрытой лаборатории комбината "Рубежанскникель". - Режиссер интересуется проблемами производства никеля, - заметил Гуков. - Странное любопытство. Прямо скажем, странное... - Гм, - сказал Вадим Николаевич, - более чем странное. Такие странности бьют по шее твоего покорного слугу в первую очередь. Словом, приняли мы этот "несчастный случай" к производству. Повторная судебно-медицинская экспертиза заявила, что Ирину Вагай утопили. Гуков молчал. Ему было непривычно видеть старого товарища таким раздраженным, осунувшимся, беспокойным. Видимо, Вадим Николаевич с трудом привыкал к самостоятельной работе. Он один нес ответственность за все происходящее на его участке, а это иное дело по сравнению с тем, когда работаешь в аппарате и спрашивают с тебя лишь за те дела, которые ведешь сам. "Хорошо, что Василий Кузьмич послал сюда именно меня, - подумал Гуков. - С незнакомым Вадиму было бы трудней". - Я хотел бы взглянуть на оба заключения и побеседовать с экспертами-медиками, - сказал Андрей Иванович. - Сделаем, - кивнул Королев. - Ну что еще? Мы выяснили круг знакомых Ирины Вагай. Конечно, у нее было много знакомых на комбинате. С ее приходом во Дворец культуры по-настоящему заработал народный театр. Спектакли Вагай высоко оценили в Каменогореке, областном центре. Она - талантливый режиссер и быстро сумела пленить наш Рубежанск. Были разговоры о поездке в Москву. Смерть Ирины Вагай искренне огорчила рубежанцев. Да... Мы установили ее связи с работниками закрытой лаборатории. Хорошо была знакома Ирина с заместителем завлаба инженером Муратовым. Тимофей Старцев ревниво утверждал, что к Муратову Ирина была более благосклонна, нежели к нему. Муратова не было в Рубежанске в день убийства. Он прилетел в одном самолете с тобой. - Уж не сидел ли я рядом с ним? - Точно. Мы ведем его от самой Москвы. - Значит, и меня "вели" тоже? - Гунов рассмеялся. - Лихо! А что, есть против Муратова нечто серьезное? - Одни, так сказать, гипотетические предпосылки. Он имеет доступ к секретным материалам и был близок с погибшей. Это все. - А Старцев? - За ним тоже ничего. Держим под наблюдением. Парень крепко переживал смерть Вагай. Может быть, притворялся... Раза два напился. Старцева даже от показательных соревнований отстранили. Сейчас будто успокоился. - Попытки связаться с Вагай, письма, телеграммы в ее адрес? - Пока ничего. За исключением одного. Труп ее отправили в морг для вскрытия, а квартиру опечатывать пришли утром. Пригласили в понятые дворничиху. Она и рассказала работникам милиции, что около двух часов ночи к ней прибежала соседка, просила унять подвыпившего мужа. Это из квартиры этажом выше. Дворничиха поднялась в квартиру, утихомирила буяна, выпила с благодарной женой стакан чаю с вареньем на кухне и отправилась домой. На площадке, где находилась квартира Вагай, увидела молодого человека, который склонился у двери. Был он, сказала дворничиха, как будто пьян. Кепка, надвинутая на лоб, очки и черная бородка. "Вроде не рубежанский", - сказала она. На вопрос, что ему здесь надо, парень пробормотал неразборчивое в ответ и спустился, пошатываясь, вниз. Как ни странно, но дворничиха ничего еще не знала о смерти Ирины Вагай. - Думаешь, пришли за документами? - спросил Гуков. - Допускаю. А почему бы и нет? Мы пригласили дворничиху в милицию, устроили так, чтоб она видела тех, кто связан был с Ириной Вагай. Женщина ни в ком не опознала ночного "гостя". - Борода - примета довольно условная, - сказал Андрей Иванович. - Хотя такие случаи бывали в нашей практике. Помнишь Никельград? - Ну как же! - отозвался Королев. - Тогда нам подставили мнимого убийцу, но улик хватало. - Ладно... Начнем все сначала, поищем кончик, который надо потянуть, чтоб клубок размотался. Не размотается - с другого конца потянем. Главное - спокойствие, Вадим! Пусть враги волнуются, им все равно труднее, нежели нам. - Разве что этим утешимся... Ты на пляж пойдешь? - Думаю пойти, поглядеть натуру. - Нам вместе появляться не стоит. Враги, конечно, знают меня в лицо. Буду в отделе. Вернешься - позвони мне. Гуков хотел ответить, что это ему подходит, но не успел - зазвонил телефон. Андрей Иванович поднял трубку и передал Королеву. - Спрашивают тебя, твои, должно быть, парни. - Да, - сказал в трубку Королев. - Так... Понятно... Так... Понял... Гуков с тревогой смотрел на вытянувшееся лицо Вадима, его глаза, которые сузились, стали жесткими, свинцового цвета. - Хорошо. Сейчас буду. Королев отнял от уха трубку, странно посмотрел на нее, осторожно опустил на рычаг, со всхлипом, судорожно вздохнул. - Ну, товарищ из Центра, - тихо сказал он, - на пляж мы поедем вместе. Только что убит Тимофей Старцев. "И НА ПЛЯЖЕ УБИВАЮТ" Его убили ударом ножа в сердце. - Точный удар, - сказал судебно-медицинский эксперт, осмотрев тело Тимофея Старцева. - Профессионально сработано, чисто. - Вы меня утешили, Иван Пантелеевич, - буркнул Королев. - Смерть наступила примерно два часа назад. Дело тут ясное, по моей, разумеется, части. Ну а подробности сообщу позднее, когда позволите забрать труп для исследования. Вопросы ставите обычные: другие травмы, яды, алкоголь? - Пока да. - Королев повернулся к Гукову: - Думаю, что можно увезти труп. - Конечно. Только... - Я уже распорядился. Вывезут незаметно. Об этом никто не знает, кроме наших, начальника спасательной станции и одного старика. - Он подозвал молодого сотрудника: - Действуйте, Мелешин, действуйте так, как я вам сказал. Где эти люди? Начальника станции вы предупредили? - Конечно. И он, и этот старик на турбазе, рядом, Вадим Николаевич. Находятся в отдельных комнатах, ребята из угрозыска присматривают за ними. Труп Старцева аккуратно завернули и вынесли к машине, которую подогнали к сараю, где хранился спасательный инвентарь и где произошло убийство. До этого сарай был тщательно обследован оперативной группой, но только ни орудия убийства, ни каких-либо следов, могущих навести на преступника, обнаружено пока не было. Гуков и Королев остались вдвоем. - Что скажешь, Андрей Иванович? - спросил Вадим Николаевич. Гуков развел руками, медленно огляделся вокруг. - Что тут сказать, - проговорил он после минутной паузы. - Оказывается, и на пляже убивают. - Выходит, так, - угрюмо буркнул Королев. - А вот и начальник спасательной станции. К ним подходил невысокий полный мужчина с выпуклой грудью и задорным хохолком на голове. Он был взволнован, беспокойно теребил в руках светлую летнюю шляпу. - Весьма огорчен, весьма... Такое событие! - Начальник спасательной станции надел шляпу, потом спохватился, виновато улыбнулся и сдернул ее с головы: - Готов к вашим вопросам. Хотя все это мне... Да... Словом... Весьма неприятно! - Скажите, пожалуйста, кто сообщил вам о смерти Старцева? - спросил Гуков. - Наш сторож, Пахомов Федор Матвеевич. "Убили, начальник, нашего Тимку..." - сказал он мне. Я мигом на склад. Так и есть. Не дышит наш Тимофей. Позвонил в милицию... - Что он за человек, этот сторож? Расскажите о нем. Пахомов, вы говорите? - переспросил Андрей Иванович. - Пахомов и есть. Странный человек, но добрый. Дед Пахом - его так называют. Работник отменный, службу знает, сам бывший флотский, только вот... - Начальник станции замялся. - Ну-ну, говорите! - поощрил его Королев. - Знаете ли, выпивает, - застенчиво улыбаясь и почему-то шепотом произнес начальник станции. Гуков и Королев обменялись взглядами. - И крепко? - спросил Королев. - Не то чтобы... Пьяным его не назовешь, только вот запашок всегда в наличии. - Ну, ладно. Пойдемте в ваш кабинет, - устало проговорил Вадим Николаевич. - Подпишете там протокол. Труп Тимофея Старцева обнаружил сторож спасательной станции Федор Матвеевич Пахомов. Опустившийся, неопрятный старик, закоренелый пьяница, ухитрявшийся постоянно находиться в состоянии подпития. Для тех, кто окружал Пахомова, он оставался старым чудаковатым алкашом или попросту чокнутым дедом, на которого порой находили приступы активной деятельности. Тогда все на спасательной станции ходило ходуном: дед Пахом затевал большой аврал, мокрую приборку. Он с остервенением махал шваброй, мыл с мылом крашеные стены, не забыв подключить к этим работам весь штат станции. Дед Пахом служил в свое время на флоте, и поэтому уснащал речь морскими словечками и был виртуозен по части сочного боцманского мата... А в общем, стариком дед Пахом был безвредным, отходчивым. Главное, мог поправить по утрам молодые разгульные головы, втайне изготовляя особое зелье, именуемое им "бормотушкой". Жаждущие опохмелиться парни относились к старику с душевной симпатией. Но порой сторож станции напускал на себя профессорский вид и начинал говорить так, словно выступал на международном симпозиуме, и приходил в ярость, когда кто-нибудь, еще не предупрежденный заранее, называл его вдруг дедом Пахомом. - Попрошу не искажать моего имени, молодой человек! - выпаливал громко в лицо незадачливому собеседнику дед Пахом. - Меня зовут Федором Матвеевичем! Старика хорошо знали в городе, он был своего рода примечательностью Рубежанска, хотя вряд ли кто мог рассказать историю его жизни, и все судили о ней по тем байкам, которыми он удостаивал слушателей. Гуков был предупрежден по поводу особенностей характера деда Пахома, и Андрей Иванович начал допрос старика с исключительной любезностью. Он вошел в комнату, где ждал допроса Пахомов, вежливо поздоровался, уселся за стол и сказал: - Меня зовут Андреем Ивановичем. Мне поручено расследование убийство гражданина Старцева, а поскольку вы единственный свидетель, то ваши показания... - Свидетелем убийства я не был, - перебил его Пахомов. - Мною обнаружен труп - и только. Чего не надо - не лепите. - Совершенно верно, - улыбнулся Гуков, ответив точно в такой же тональности, в какой говорил с ним сторож. - Вы правы, Федор Матвеевич. Я выразился не совсем так, как мне хотелось. Неудачно сформулировал. - Вам нельзя ошибаться в формулировках, гражданин следователь, - буркнул Пахомов. - Почему "гражданин", а не "товарищ", Федор Матвеевич? - продолжая улыбаться, спросил Гуков. - Я хочу сказать: работали у "хозяина"? Приходилось бывать в заключении? - Нет, - сказал Пахомов. - От "хозяина" и его щедрот бог миловал... Сидеть я не сидел, а слышать приходилось, что именно так вас следует величать. - Это неверно. Можете называть меня просто Андреем Ивановичем или товарищ Гуков, как вам больше нравится. Да... Вы, конечно, понимаете, Федор Матвеевич, что для нас важны мельчайшие подробности, поэтому, будьте любезны, расскажите, пожалуйста, как все было. - Могу и рассказать, мне это нетрудно, отчего же, раз надо. Я ведь сторожем здесь служу, значит, должен обладать повышенной, так сказать, бдительностью. Как все это было? Сейчас припомню. Так... Ночную вахту сдаю в восемь утра, сдаю дежурному спасателю, он приходит на час раньше других. Сегодня дежурил... должен был дежурить Старцев. Пришел Тимофей за десять минут - я их так приучил, салаг, пораньше, значит, приходить, как на флоте принимают вахту. Ну вот. Принял он у меня плавсредства, моторный сарай и тот, где его... Ну, понимаете... Принять принял, а расписаться в журнале забыл. Вернее, заторопился за пивом - на турбазе, здесь вот, значит, бочку открыли. "Обожди, - говорит, - дед Пахом, голова со вчерашнего трещит, дай мне баллон, я за пивком сгоняю". Ну дал ему трехлитровую банку, а сам решил свою голову прочистить и пошел к себе пропустить баночку "бормотушки". - Чего-чего? - изумленно переспросил Гуков. - "Бормотушки". Сие питие изготовляется мною в медицинских целях сугубо для личного потребления. Помогает от любой хворобы, и том числе и душевной. И хорошо снимает утреннюю головную боль. - Это вы про похмелье? - Про то самое. - Знаете, Федор Матвеевич, на английский язык слово "похмелье" так и переводится: утренняя головная боль. - В языках я не искушен, начальник. - Андрей Иванович... - подсказал Гуков. - Мы же договорились... - Ах да... Так вот, "бормотушка" оченно при похмелье помогает. Могу и вас попользовать при случае... Андрей Иванович. - Старик с явной насмешкой глянул на Гукова. - Спасибо, - спокойно сказал Андрей Иванович. - Как-нибудь воспользуюсь вашим любезным предложением. Итак, Старцев отправился за пивом... Дед Пахом поскреб пальцами заросшую недельной щетиной щеку, потом сдвинул на глаза засаленную кепку блином, почесал затылок. - Никуда он не успел отправиться, бедолага, - горестно вздохнул старик. - Так и умер с тяжелой головой, не опохмелившись. Уж лучше б я ему "бормотушки" налил... - Значит, за пивом Старцев не ходил? - Нет. А вы разве не видели в сарае стеклянную банку? - Была такая. - Вот ее я ему и дал. Она так и стояла там, пустая, когда увидел его... Не успел он за пивом. Пока я пробу с "бормотушки" снимал, время шло, уже и Лев Григорьевич, наш начальник, должен был подойти, а Тимофея нет, и в журнале он не расписался. Пошел я было на турбазу, а потом решил, что так негоже: и меня на станции не будет, и дежурный пропал. Смотрю, Лев Григорьевич идет. Поздоровались. Где дежурный, спрашивает. Тут, говорю, где-то. Принесите, говорит начальник, вахтенный журнал. Он, начальник, как раз по субботам его смотрит и замечания свои оставляет. Сейчас, говорю, принесу. И тут пришла мне в голову мысль: Тимофей ведь пиво принес, сидит и пьет в сарае для спасательного инвентаря. Пошел я в сарай, открываю дверь - пусто. Потом уже рассмотрел: лежит Тимофей лицом вниз, а баллон пустой в стороне валяется. Ну, думаю, дела, с пива парень упился, принял на старые дрожжи. Признаться, взъярился я на Тимофея, подскочил к нему, за плечо рванул, поворотил к себе, а у него глаза открыты, а видеть - не видит. Да... Перепугался, было дело. Оставил все как есть, сарай сообразил закрыть на замок, а сам ко Льву Григорьевичу. Шуму поднимать не стал, все сделал по субординации, доложил начальству... - Вы правильно поступили, Федор Матвеевич, ни к чему об этом знать всем. Люди к вам на пляж отдыхать идут, незачем омрачать их такими новостями. - Это точно, - сказал Пахомов. - У нас тут вон девица на прошлой неделе утонула, а теперь вот такое дело. - С девицей-то все просто, - отмахнулся Гуков, - там несчастный случай, а здесь - другое. Скажите, вы не видели посторонних на территории станции, Федор Матвеевич? - Никого не было, - твердо сказал старик. - Я б и не позволил разгуливать посторонним... - Ну а когда вы принимали свое целебное средство, мог кто-нибудь войти сюда? - Не доверяете, значит, старику, намекаете, значит... Ну да ладно. Вообще-то, ворота у нас закрыты, калитка тогда была на щеколде, вывеска висит: "Посторонним вход запрещен". Но войти-то могут, и в заборе дыры, денег нам на ремонт не дают. Экономят на спасении, мать их за ногу! - Так мог кто-либо проникнуть на станцию? - Мог, - несколько сникшим голосом сказал старик. - Мог, конечно, только прошу учесть, что дежурство я сдал... Тимофею. - Но ведь Старцев в журнале не расписался? - усмехнулся Гуков. - Это точно, - сокрушенно покачал головой Пахомов. - Не успел он расписаться, все торопился за пивом, голову поправить. - Как вы думаете, Федор Матвеевич, кто мог убить Старцева? Старик развел руками: - Ума не приложу. Тимофей - парень добрый, врагов у него не припомню. Спортсмен хороший. В городе его ценят. Правда... Он замолчал. - Продолжайте, продолжайте, Федор Матвеевич, - попросил Гуков. - А что там греха таить! - махнул рукой дед Пахом. - Бабник он был отменный, это вам всякий скажет. Ну, конечно, с такой мужской статью немудрено бабником сделаться. Бывало, по пляжу в плавках идет - ну чистый Аполлон, поверите, глаз отвести бабоньки не могут. Конечно, и обиженные могли быть среди мужиков. - Вы кого-нибудь знаете? Из обиженных... Дед Пахом отвернулся: - Особого учета не вел, мне это без надобности. Только уж очень был Тимка неразборчивый кобеляка. У ближнего мог жену увести. А сказано было в древности: не пожелай жены ближнего своего. А он всех желал... Да. Вот наш Лев Григорьевич - святой человек, мухи не обидит. И справедлив! И жена у него - королева. Понятное дело, за ноги никого не держал, только видел, что и наша начальница по Тимке млела, это точно. Да и кто из ихнего слабого полу при виде его не млел!.. Гукова так и подмывало спросить старика, не знает ли тот чего-нибудь об отношениях Ирины Вагай и убитого Старцева, но Андрей Иванович понимал, что никто не должен догадываться об их интересе к "несчастному случаю", происшедшему на прошлой неделе, к той истории, которая стала уже забываться всеми, кроме тех, кого это теперь непосредственно касалось. РАЗГОВОР СО СТОРОЖЕМ - Подобьем бабки, Андрей Иванович? - спросил Королев. Пошел десятый час вечера, но за окнами гостиничного номера, где сидели они вдвоем, было еще довольно светло. Гуков заказал из ресторана ужин в номер, чем достаточно удивил администрацию. О подобном сервисе рубежанские общепитовцы знали только по иностранным кинокартинам, но заказ приезжего товарища из Москвы исполнили. Королев ел плохо, часто принимался за сигареты, налегал на местную минеральную воду, в городе от дневной жары было душно, а пива Вадим Николаевич, в отличие от Гукова, не любил. - Ты ничего не ел, Вадим, - упрекнул начальника горотдела Андрей Иванович. - Никогда не следует связывать удачи и неудачи с собственным аппетитом. - Завидую твоему олимпийскому спокойствию, Андрей, - сказал Королев. - Впрочем, оно и понятно. Ведь обитаешь ты как раз там, на священной горе. У нас, простых смертных, провинциалов, отсутствуют многие из ваших качеств. - Ладно-ладно! - прервал его Гуков. - Ты повернул, как говорится, не в ту степь, и я не поверю тебе, если скажешь, что работа в Москве меня как-то изменила. - Да вроде нет, кажется, что ты все тот же, и по-прежнему приносишь жертву Гамбринусу. - Королев кивнул в угол номера, где стояли пустые бутылки из-под пива. - Грешен, балуюсь пивком. Кстати, для провинциального города у вас неплохое пиво. - Спасибо и на этом. А мы-то своим никелем гордились... - Погоди, и до никеля дойдет очередь, за тем я сюда и приехал. Не пиво ведь пить, в самом деле! Так, говоришь, подобьем бабки? Хорошо. Только подождем немного, я позвоню, чтобы убирали со стола, кажется, есть ты уже не будешь. Стол убрали. Друзья расположились в креслах, у открытой балконной двери. Королев закурил, Андрей Иванович, поколебавшись немного, потянул из пачки сигарету тоже. - Брось! - сказал Вадим Николаевич. - Опять начнешь. - Не начну. Уже проверено. Выкурю с тобой одну за компанию. Ты станешь излагать? - Могу и я. Давай посмотрим на дело с точки зрения сегодняшнего убийства. Ставим главный вопрос, который возникает при расследовании любого преступления, когда личность преступника неизвестна. Кому выгодно? Кому нужна смерть Тимофея Старцева? Рассматривать ее, эту смерть, можно с двух позиций. Или она связана с убийством Ирины Вагай, или не связана. В первом случае можно допустить, что к устранению режиссера, начавшей колебаться - это можно заключить по ее попытке написать нам разоблачающее заявление, - Старцев имеет прямое отношение. Тем более что именно Старцев поднял тревогу. Но теперь, когда судебно-медицинская экспертиза подтвердила насильственный характер смерти Вагай, эта версия не стоит и выеденного яйца. Тимофей Старцев лгал. Почему? Не он ли и утопил Ирину, выполняя чье-то задание? А теперь убрали и его самого... - И ночной визит в дом Вагай, - напомнил Гуков. - Конечно, и он связан с развернувшимися событиями. Но как связан? Знали ли враги, что документы находятся в квартире Вагай, или искали нечто, могущее навести нас на след? Ну, скажем, то же самое заявление, о существовании которого они могли подозревать... Может быть, стоило задержать Старцева? Уже тогда, когда стало известно, что Ирина Вагай убита. - А что это могло дать? У тебя нет против него никаких улик. - А ложь на допросе? - А как доказать, что это ложь? Старцев ведь не утверждал, что скрывшимся под водой пловцом была именно Ирина Вагай. - Вероятно, не утверждал. Но тогда в случае задержания он был бы жив. - "Был бы"... У нас с тобой сплошные "бы", Вадим. Это все по части благих пожеланий. Сам ведь знаешь, что больше семидесяти двух часов ты не маг бы его держать, а на большее при таких уликах никакой прокурор не даст санкцию на содержание под стражей. Заключение эксперта вы получили в понедельник. В четверг или пятницу выпустили бы Старцева, а в субботу его бы зарезали, как это и произошло в действительности. И этим арестом только бы насторожили врага, показали бы, что наша фирма не верит в несчастный случай. - Сдаюсь, - сказал Королев, шутливо поднимая вверх руки. - Железная логика у вас, товарищ представитель Центра. С первой позицией ясно. Вторая версия совсем дохлая. Ведь если смерть спортсмена не связана с Вагай, тут версий сколько угодно, и самая близкая, лежащая на поверхности, - убийство из ревности. Кому-нибудь Тимофей Старцев перешел дорогу, при его успехе у женщин это немудрено. А соперников у него... - Имя их - легион, - улыбнулся Гуков. - Кстати, Вадим... Этот самый дед Пахом намекнул, что наш спортсмен даже жене своего начальника строил глазки. - Уж не думаешь ли ты, что этот петушок, который и мухи, как о нем говорят, не обидит... - А что ты думаешь? Ревность, как и любовь, прибавляет сил... По моей просьбе Вася Мелешин проверил намек сторожа. Не беспорочна супруга начальника станции. Были у нее грешки со Старцевым, увы, были. Королев покачал головой. - Если расследовать каждый грех этого красавца, - сказал он, - мы утонем в версиях и подозрениях. - А что делать? Такова наша доля, Вадим. Нельзя нам ни в воде тонуть, ни в огне гореть. А тонуть в фактах - вовсе зряшное дело... Пусть твои парни займутся связями спортсмена. Забросим широкий бредень, авось что зацепим. - Васе Мелешину я поручу отрабатывать с другими эту вариацию. И ребят из уголовного розыска попросим подключиться. Но, поскольку мы связываем это дело с Вагай, убийство Старцева останется в нашем производстве. Ты сам-то что возьмешь на себя, Андрей? - Личную жизнь Ирины Вагай и разработку сотрудников той самой лаборатории, - сказал Гуков. - Она закодирована буквой "Сигма"? Значит, вот этой "Сигмой" я и займусь... Кого ты мне даешь в помощники? - Пожалуй, Мелешин самый подходящий. - Так он ведь у тебя уже пристроен к делу Старцева, ищет повод для ревности. - Ничего, его на все хватит. И потом, честно признаться, интуиция подсказывает, что тут не ревностью пахнет. - А я завтра утром схожу на станцию, с дедом Пахомом поговорю, потом поброжу по пляжу, - сказал Гуков. - Василий Кузьмич в шутку рекомендовал мне вести расследование в плавках, а я по случаю ЧП даже из чемодана их не вынул. - Давай-давай вытаскивай! - сказал Королев. - Для наших мест стоит небывалая жара. Как на юге загоришь. Только гляди кожу не сожги, солнце у нас обманчивое. - Не сожгу, - пообещал Гуков. - И вот еще что. Я подготовлю запрос о связях Ирины Вагай в столице. Надо знать, кем и чем она была, пока училась там в институте культуры. Ты организуй, чтоб завтра моя депеша ушла из Рубежанска. - Будет сделано, - сказал Королев. Гостиничный буфет открывали в семь утра. Гуков с удовольствием выпил два стакана чаю, именовавшегося в меню почему-то калмыцким. Чай был с молоком, маслом и солью. О таком напитке Андрей Иванович только слыхал от товарищей, работавших в Средней Азии, и чай ему, такой непривычный, неожиданно сразу пришелся по вкусу. Хороши были и свежие горячие беляши. Гуков любил завтракать плотно. Рубежанская кухня подняла ему настроение. На пляж Андрей Иванович отправился пешком и без десяти минут восемь уже снимал щеколду калитки спасательной станции. Здесь было пустынно и тихо. "Не видно бдительного сторожа Федора Матвеевича, - подумал Гуков. - Не "бормотушкой" ли пробавляется сей оригинал?" Он угадал. Андрей Иванович нашел деда Пахома в небольшой, заваленной рухлядью каморке - она служила жильем для старика и, по-видимому, "лабораторией" для его сомнительных опытов. Гуков постучал в дверь, услышал неразборчивое бормотание и вошел. Неуютное жилье старого и неопрятного человека, давно махнувшего рукой на бытовые условности... Сторож сидел за ветхим деревянным столом перед трехлитровой банкой с темной жидкостью. Подле стояла большая алюминиевая кружка, ее дед Пахом, кажется, только что опорожнил до половины. Стук в дверь помешал ему расправиться с тем, что Гуков уже определил "бормотушкой". Он заметил, как плескалась, успокаиваясь, жидкость в кружке, а Федор Матвеевич медленно вытирал губы тыльной стороной ладони. - Здравствуйте, Федор Матвеевич, - приветствовал старика Гунов. - Извините, что побеспокоил. Воздух в каморке был тяжелым, замешанным на сложных запахах. Различались порой мутный дух застарелого нечистого белья и пригоревшей пищи, запах масляной краски. Но одолевал все остальное запах перебродивших дрожжей, которые наверняка были главным компонентом в знаменитой пахомовской "бормотушке". - Доброе утро, молодой человек, - сказал дед Пахом. - Не извиняйтесь, в это время к Федору Матвеевичу можно входить даже без стука. Садитесь к столу. - Почему именно в это время? - спросил Андрей Иванович, осторожно усаживаясь на табурет, который старик выудил ногой из-под стола. - Набравшийся ввечеру просыпается рано, - ответствовал Федор Матвеевич. Он встал, достал еще одну кружку и наполнил ее доверху. - Поутру его мучит жажда, желание пропустить глоток становится нестерпимым, но магазины во власти драконовского закона, а ждать нету мочи. И тогда страдалец вспоминает про Федора Матвеевича с его знаменитой "бормотушкой" и без стука - я понимаю его состояние и потому прощаю такое хамство - входит к деду Пахому, так они меня называют между собой, я знаю... Пейте, молодой человек, вы сегодня первый, и еще постучали к тому же. - Разве я похож на человека, который жаждет опохмелиться, Федор Матвеевич? - улыбнулся Гуков. - Я не физиономист, молодой человек, но ко мне по утрам приходят только за этим. И потом, "бормотушка" есть зелье особое, ничего общего с опохмеляющими средствами не имеющее, хотя и голову лечит, это точно. Отведайте. "Придется тебе, Гуков, глотнуть этой отравы, - подумал Андрей Иванович, беря кружку в руку. - Утешимся тем, что пьем "бормотушку" в оперативных целях". Он сделал добрый глоток и отнял кружку ото рта. - Еще немного, молодой человек, и тогда можете закурить. Обычно эти два порока - вино и табак - идут друг с другом об руку. Пейте! Гуков выпил. Жидкость была холодной и на вкус приятной. В ней были какие-то фрукты, солод, хмель и еще нечто. Для пития "бормотушка" казалась вещью вполне приемлемой. - Вы спросили, молодой человек, похожи ли на того, кто с похмелья, - медленно произнес Федор Матвеевич, вновь наполняя кружку. - Видите ли, я не всматривался в ваше лицо, я редко всматриваюсь в людские лица, знаю, что лицо - занавес, который закрывает то, что делается в душе человеческой. И порой этот занавес черный... - Интересно, - сказал Гуков. Он ощутил вдруг, как все окружающее стало неестественно ясным, обострилось зрение, мышцы напряглись, подобрались. "Бормотушка", - подумал Андрей Иванович, - действует..." Он сделал еще глоток и отставил кружку. - Отчего же Тимофей Старцев не прибег вчера к этому средству? Оно, по-моему, радикальнее пива. - Вчера я имел лишь малую толику для себя и отказал ему, о чем искренне сожалею. Я боялся остаться без "очков". Да... И сегодня вы помешали мне вовремя надеть "очки". Поэтому и встретил я вас "слепым". Гуков внимательно посмотрел старику в глаза и ждал, когда тот прикроет их стеклами очков. Пахомов вдруг глухо заклохтал, и Андрей Иванович понял, что старик смеется. - Вы забавный молодой человек, - сказал Федор Матвеевич, - и нравитесь мне, хотя и работаете в милиции. - Вам не нравятся работники милиции? Почему? - быстро спросил Гуков. - Нет, отчего же, и там есть всякие. Но я считаю, что люди перенимают к себе в душу то, возле чего они вращаются. Вот я много лет при спасателях состою. Значит, и во мне прижилась способность приходить к людям на помощь, спасать их, так сказать... - Особенно по утрам, - заметил усмехнувшись Гуков. - А что вы думаете?! Может быть, именно по утрам я и необходим людям. Итак, приму на душу, с вашего разрешения. Федор Матвеевич бережно поднял кружку и опрокинул в себя ее содержимое. - Ух, ты! - сказал он, отдуваясь и ставя кружку на стол. - Хороша голубушка! - Пошарил рукой под всякой всячиной, завалившей стол, и вытащил измятую пачку сигарет. - Подымлю малость, - сказал дед Пахом, - теперь я до обеда зрячий. Гуков недоуменно смотрел на старика. - Вы, я вижу, не поняли меня, молодой человек, ждали, когда очки извлеку... Нет-нет, глаза мне служат еще хорошо! Тут другое. Обычно люди носят очки, чтобы лучше видеть. Но порою слепнут не глаза - близорукими становятся сердца человеческие, людские души. По разным причинам. Тут и усталость от бед, выпавших на чью-то долю, - ведь от чужого горя тоже мутнеет сердце. Усталость от испытаний несправедливостью, от неудачливости... Либо, наоборот, от больших удач. Человеку необходимо чувство меры во всем. Но как раз это чувство самое неустойчивое в нем. Вот и вырастают бельма на душе. Много веков ищут люди средство от душевной слепоты, только ничего не придумано ими. Только это... - Старик щелкнул пальцем по банке с "бормотушкой": - Вот мои очки. Принял кружку вовнутрь - и до обеда семафор окружающим: "Ясно вижу!" К обеду начинаю слепнуть - еще кружечка идет. Хожу по земле, смотрю на мир зрячими глазами, а она бормочет там, внутри: "Ничего, Федор Матвеевич, пробьемся. Жизнь хоть и паршивая штука, но кое-какую прелесть и в ней, курве, обнаружить можно. Так и бормочет, бормочет весь день, утешает, потому и зову ее "бормотушкой". - Да у вас целая философская система, - сказал Гуков. - Какая там система! - махнул рукою старик. - Хотите, я открою вам смысл жизни? - Хочу, - улыбнулся Андрей Иванович. - Смысл жизни в том, что нет в ней никакого смысла, - сказал дед Пахом и победно воззрился на собеседника. - Сильно сказано, Федор Матвеевич, хотя и спорно, - заметил Гуков. - Но в "бормотушке" вашей есть нечто... Рецепт-то, поди, секретный? - Какие там секреты! - отмахнулся Федор Матвеевич. - Сахар, дрожжи, натуральный хмель, грушевый отвар да чернослив. Ну и изюмчик идет в присадку, опять же сроки выдержки и сочетание того и другого, опыт, конечно, и кое-какие хитрости еще. Тут в округе пытались изготовить зелье... Похожее получилось, а до кондиции не дошло, всеми признано. - Дело мастера боится, - сказал Гуков. - Только вот что странно. Судя по всему, ваш напиток неплохо поправляет голову. И если бы Тимофей Старцев принял вчера "бормотушки", то... - Был бы жив. Но кому суждено быть повешенным, тот не утонет, - ответил сторож. - Видимо, так Тимке на роду было написано. А ведь не пожадничай я, посидел бы он со мною здесь, вот как вы сейчас, глядишь, и цел оказался бы паренек. - Какие у вас с ним были отношения? Разговоров теоретических с Тимофеем не вели? - Куда ему! Он мышцами был силен,