тов. - Ясно? Погружается Аристов, страхуют его Козырев и Смирнов. Мишка и Борис вскочили и бросились к двери. А я мрачно посмотрел им вслед и сказал: - Василий Павлович, я не могу страховать, у меня что-то голова болит... Кратов внимательно посмотрел на меня и ответил: - Хорошо, вторым страхующим назначается Борзунов. Обрадованный Павлик побежал на палубу. Не знаю, чему они с Борисом так радовались. Если б нам разрешили нырять, а то страховать этого выскочку Аристова, который всегда успевает выхватить себе задание поинтереснее. Честно говоря, голова у меня вовсе не болела. Отказался я просто от обиды: почему для такого ответственного погружения Василий Павлович выбрал не меня, а Аристова? И надо же мне было влезть со своими двадцатью пятью минутами! Конечно, он подумал, что я могу нарушить его приказ. Ну и пусть Мишка ныряет, а я лучше посмотрю, как он будет выглядеть на экране телевизора, чем скучать на палубе с сигнальным концом в руках... Когда ребята приготовились, Василий Павлович не поленился сходить на палубу, чтобы проверить их снаряжение. А мы продолжали сидеть перед экраном и пристально рассматривали бугорок на дне. Я так пялился на него, что глаза заболели и начали слезиться. Василий Павлович вернулся, в кают-компании погасили свет, и снова все придвинулись к телевизору. Несколько минут изображение не менялось. Потом щупальца анемона вдруг заколыхались сильнее, на песок легла тень, и в кадре появился Михаил, окруженный целой тучей воздушных пузырьков; По-моему, он нарочно выпускал их побольше, но это было красивое зрелище. Аристов сразу направился к бугорку и начал разрывать песок руками. Мы все затаили дыхание и еще теснее сгрудились у экрана. Как назло, Михаил заслонил от нас своим телом бугорок. Василий Павлович заворчал и даже постучал пальцем по экрану, словно Аристов мог его услышать и подвинуться в сторону. Если бы я сейчас был там, на его месте! Но вот он повернулся к аппарату, и все ахнули. В руках у него была настоящая, совершенно целая греческая амфора! Мишка чувствовал себя, как на сцене Большого театра. Делая вид, будто совершенно забыл о нас всех, он рассматривал амфору, вертел ее перед носом, даже зачем-то заглядывал в горлышко. Потом он начал соскребать с нее наросшие водоросли. Тут уже Василий Павлович не выдержал и закричал на всю кают-компанию: - Дайте ему сигнал немедленно подниматься! Что это еще за штучки! В этот момент Михаил поднес амфору к самому объективу телевизора. Она заняла весь экран. И все мы отчетливо увидели отпечатанное на глине изображение косматой головы Медузы Горгоны! ПОДВОДНЫЕ РАСКОПКИ Древнегреческое судно найдено! Теперь никто уже не сомневался в этом. Сразу забыв о телевизоре, мы все заторопились на палубу, чтобы своими глазами увидеть поскорее чудесную амфору, тысячи лет покоившуюся на дне в сумраке морских глубин. Михаил всплывал, держа ее перед собой на вытянутых руках. Она была большая, почти метровой высоты. Драгоценную находку принял у него Борис Смирнов, стоявший по колено в воде на трапе, и осторожно передал Кратову. - Несомненно, второй век до нашей эры, - бормотал он, вертя амфору в руках. - Но мастерская не боспорская. Как и тот осколок. И клеймо такое же. Но откуда же он плыл? Как наш старик ухитрялся различать мастеров по качеству обожженной ими некогда глины и по ее составу - это всегда поражало нас. Но он в таких делах не ошибался. Амфору бережно завернули в толстый слой ваты, и Василий Павлович сам отнес ее в свою каюту. Мы, конечно, все рвались немедленно, в воду. Но, как всегда, профессор быстро охладил наш пыл. - При раскопках главное - строжайший порядок, - сказал он нам. - Это следует знать и студентам. Мы ведь не клады ищем, а изучаем жизнь и быт давно исчезнувших народов. Малейшая неточность при раскопках может привести к непоправимым последствиям. Это справедливо при работах на суше и стократ справедливее при раскопках под водой. Вечером Василий Павлович созвал в кают-компании "большой военный совет", как он его назвал. Кроме всех нас, участников экспедиции, пришли капитан и гидроакустик. Заседали мы часа три и разработали подробный план подводных работ. Прежде всего большой участок дна предстояло разбить на квадраты, натянув между колышками проволоку. Так всегда принято при раскопках, чтобы точно знать, в каком месте найдена та или иная вещь. Работать мы должны были по двое. Пока первая пара находится на дне, вторая страхует ее, а третья отдыхает. При таком графике каждый из нас работал на дне по двадцать пять минут, затем час отдыхал перед следующим погружением. В этот вечер мы долго не спали, сидели на баке и пели песни. Уже за полночь Василий Павлович прогнал нас, пригрозив отменить завтра погружения. Но и улегшись на палубе под звездами, мы все долго вертелись, перешептывались, девчата о чем-то хихикали. А потом я сразу заснул. В десять утра мы все шестеро выстроились вдоль борта. Василий Павлович снова придирчиво проверил у каждого снаряжение. Потом первая пара - Михаил с Наташей - начала облачаться в гидрокостюмы. Это довольно неудобный наряд из резиновой рубашки и таких же брюк. Снизу под него надевается теплое шерстяное белье. По инструкции работать в таких костюмах полагается, если температура воды падает ниже шестнадцати градусов. Сегодня у дна, где нам предстояло работать, было семнадцать градусов. Но Василий Павлович все-таки настоял, чтобы мы напялили эти костюмы. Михаил оделся первым и полез по трапу. Наташа увидела его неуклюжие движения и расхохоталась. - Не смейся, у тебя вид не лучше, - утешала ее Светлана и, оглянувшись на Кратова, вызывающе добавила: - А я ни за что не надену такую уродину. - Ну что же, тогда вам придется посидеть на палубе, - коротко ответил Василий Павлович. Наши друзья скрылись под водой. Василий Павлович с капитаном сразу же отправились в кают-компанию, чтобы наблюдать за их работой по телевизору, Павлик, подумав, ушел следом за ними. А Борис растянулся на палубе на самом солнцепеке и честно начал отдыхать, как и полагалось по графику. Держа в руках сигнальные концы, убегавшие в воду, мы со Светланой свесились через борт, стараясь рассмотреть, что делают наши товарищи. Но они погрузились уже слишком глубоко. Нам не терпелось сменить их. Но время на борту текло, видно, гораздо медленнее, чем под водой. Во всяком случае, меня всегда огорчало, что на поверхность вызывают слишком быстро. Теперь мне страшно хотелось поскорее поднять на палубу и Михаила с Наташей. Последние десять минут я не отрывал глаз от часов, взглядом подгоняя ползущую стрелку. И, признаться, мы подали сигнал подъема на минуту раньше. Собственно, это сделала Светлана. - Я совсем забыла, что мои часы отстают, - вдруг сказала она и решительно дернула трижды за сигнальный конец. Не мучаясь особенно угрызениями совести, я поступил так же. Михаил попробовал ответить мне со дна негодующим частым подергиванием тросика. Но тут уж я имел полное право понять такой сигнал в соответствии с инструкцией как просьбу о помощи и со всей силой потянул за трос, вытаскивая разозленного Михаила. Пока они поднимались, мы передали сигнальные концы Павлику с Борисом, а сами торопливо натянули гидрокостюмы, чтобы нырнуть раньше, чем выйдут из воды наши друзья, и тем самым надежно скрыться от возмездия. Светлана, воровато оглянувшись хотела было спускаться, не надевая костюма, как и грозилась. Но я вовремя заметил выглядывавшего из люка Василия Павловича и указал ей на него глазами. - Конечно, разве он утерпит, чтобы не проверить, - проворчала Светлана и, тихонько чертыхаясь, стала натягивать ненавистный костюм. - Я в нем на пугало похожа. Не смотри на меня! - жалобно сказала она. Но я уже полез на трап, потому что увидел, как из глубины поднимается Миша Аристов, грозя кулаком. Медлить было нельзя, и мы со Светланой торопливо бухнулись в воду, взметнув целый водопад сверкающих брызг. До первого уступа, на глубине шестнадцати метров, где я уже побывал, мы опускались без всяких происшествий. Но у края обрыва Светлана знаками показала мне, что хочет передохнуть. Наверное, она просто не могла сразу решиться нырять дальше, в темную пропасть, зиявшую под нами. Времени у нас и так было мало, я решительно нырнул глубже, потянув ее за собой. С каждым метром становилось темнее. Свет здесь напоминал лунный, хотя на поверхности вовсю сияло горячее южное солнце. Исчезли, потускнели все теплые тона. Мои оранжевые ласты казались совершенно черными. Внизу расплывчатым пятном светили прожекторы на раме телевизионной установки. От них Светлана поплыла направо, внимательно осматривая дно, а я налево. Камера повернулась в сторону Светланы, а я очутился опять в голубоватом сумраке. Дно было песчаным и ровным, каждый бугорок бросался в глаза. И водорослей на такой глубине растет уже мало. Проплыв метров пятьдесят, я заметил всего три кустика цистозиры. Я старался не пропустить ни одного бугорка. Раскопал их штук пять, но ничего не нашел. То попадались осколки рифа, скатившиеся вниз во время шторма и засыпанные песком, то странные норки, сделанные, видимо, какими-то морскими обитателями. Один из бугорков, когда я протянул к нему руку, вдруг начал двигаться в сторону. Это оказался большой каменный краб, бочком ускользавший от меня в расщелину скалы. Я развернулся и поплыл в обратную сторону. Но закончить маршрут не успел. Три сильных рывка сигнального конца вызывайте меня на поверхность. Наверное, и у них часы испортились, как у Светланы, успокоил я себя, можно проплыть еще немножко. Но рывки становились все настойчивее, требовательнее. Не стоило понапрасну сердить Василия Павловича. И я стал всплывать. И представьте, что я увидел, поднявшись по скользкому трапу на борт! Все столпились вокруг Василия Павловича, державшего в руках небольшую статуэтку. А рядом в гордой позе победительницы стояла Светлана, забывшая даже, как смешно и неуклюже она выглядит в гидрокостюме. Значит, пока я гонял проклятого краба, она нашла эту статуэтку? Что мне стоило отправить ее налево, а самому поплыть в ту сторону, где ей посчастливилось наткнуться на такую замечательную находку? Торопливо сбросив гидрокостюм, я присоединился к товарищам. Статуэтка переходила из рук в руки. Она изображала молодого круглолицего человечка, который неистово хохотал, запрокинув голову. Поза была настолько живой и непосредственной, что у всех у нас на лицах тоже невольно появились улыбки. - Сросшиеся густые брови... Приплюснутый нос. Это, вероятно, изображение сатира, - говорил Василий Павлович, любовно поглаживая фигурку буйного весельчака заметно дрожавшими пальцами. - Так принято изображать этих лесных демонов, неизменных спутников бога Диониса. И посмотрите, какая тонкая работа! Ай да Светлана! Ну, удружила! Будет очень любопытно узнать, привезена ли эта статуэтка из Греции или слеплена местным мастером... - А из чего она сделана? - спросила Наташа. - Терракота - неужели вы не можете определить сами? Великолепная глина, отличный обжиг, по этим признакам мы определим в лаборатории, в какой мастерской она родилась. - По-моему, она настоящая, греческая, - солидно сказала Светлана, стаскивавшая в сторонке свой резиновый костюм. - Вряд ли так хорошо умели делать здесь, в колониях. Василий Павлович рассмеялся. - Просто вам хочется, голубушка, набить цену своей находке, - сказал он. - А для науки гораздо ценнее, если эта статуэтка окажется местного производства. В наших музеях уже есть немало замечательных статуй, барельефов, мозаик, которые отнюдь не уступают тем, что находят при раскопках в Греции. И делали их, несомненно, местные мастера. Возьмите, например, чудесную статую горгипийского наместника, найденную в Анапе незадолго до войны. Или мозаику пола древнегреческой бани из Херсонеса - вы ее, наверное, видели в Эрмитаже... Он задумался о чем-то, потом добавил: - Не думаю, чтобы подобные произведения искусства встречались часто у мореплавателей того времени... Видимо, хозяин статуэтки был человеком достаточно образованным и большим поклонником искусства. И кто знает, не посчастливится ли нам найти... - и вдруг замолчал, прервав себя на полуслове. - Что найти? - зашумели мы. - Каких находок вы ожидаете? Скажите, Василий Павлович! Но в ответ на все наши просьбы он только махал рукой и смущенно улыбался: - Нет, нет, мечтать некогда. Надо работать! Время дорого, друзья, давайте продолжать. Чья очередь погружаться? Очередь была Бориса и Павлика. Они начали торопливо надевать комбинезоны. Мы помогали им. Когда они скрылись под водой, оставив, на поверхности шипящее облачко воздушных пузырьков, Василий Павлович неожиданно сказал: - Если бы самому нырнуть туда, в глубину... Эх, молодежь, молодежь! Ничего-то вы не понимаете, - и, махнув рукой, торопливо пошел в каюту. Мы молча смотрели ему вслед, потрясенные этой завистью к нам, молодым и здоровым, прозвучавшей в его словах... Удача оказалась не последней в этот день. До вечера мы успели совершить еще по три погружения и почти ни разу не возвращались с пустыми руками. К вечеру на палубе лежало семь целехоньких амфор. У одной из них сохранилась даже смоляная пробка в горлышке, и мы с любопытством гадали, что же содержится внутри амфоры. Она была довольно тяжелой, и, когда ее покачивали, в ней что-то булькало. - Ой, братцы, а если там запрятан какой-нибудь дух, как в арабских сказках?! - воскликнула Наташа. Но сколько мы не упрашивали, Кратов не разрешил ее распечатать. - В лаборатории, в лаборатории, - повторял он. На большом куске парусины, расстеленном у мачты, выросла солидная груда глиняных черепков. Конечно, находить целые амфоры было приятнее, но мы не пропускали ни одного черепка. Каждый из них Василий Павлович придирчиво осматривал и показавшиеся ему наиболее интересными откладывал в особую кучку. Павлику посчастливилось отыскать в песке медный рыболовный крючок, позеленевший и сильно изъеденный соленой морской водой. Я нашел странный кусок обожженной глины - круглый, с отверстием посередине. Определить его назначение не мог даже Василий Павлович. - Может, он имел какое-нибудь ритуальное значение? - несмело предположил я. - А это не грузило? - сказал вдруг один из матросов, как обычно толпившихся вокруг нас. - Какое грузило? - удивился Кратов. - Ну, обыкновенное... Какие к сетям привязывают. Ведь и тогда рыбу ловили. Василий Павлович задумчиво пожал плечами и на всякий случай спрятал плитку в отдельную коробочку. Следующий день принес новые находки. Правда, это были только амфоры. Но зато за день мы их добыли девять. Девять целых амфор, не считая множества черепков! Может быть, мы нашли бы в этот удачливый день и больше амфор, но работу нам сорвала довольно большая стая дельфинов. Во второй половине дня они внезапно появились возле нашего судна и начали кувыркаться вокруг, словно веселая акробатическая труппа бродячего цирка, решившая позабавить нас своим искусством. Я в это время работал на дне, отправил наверх порцию раскопанных амфор и начал неторопливо всплывать. И вдруг увидел, как сверху навстречу мне стремительно и легко спускается какое-то длинное продолговатое тело. Первая мысль была - сорвалась одна из амфор и падает обратно на дно. Я раскинул в стороны руки, чтобы перехватить ее, - и только тут понял, что мне навстречу мчится дельфин! Мелкие рыбешки, словно серебристые брызги, разлетались от него во все стороны. Но дельфин не охотился за ними. Он, верно, просто хотел поиграть. Легко и плавно изгибая свое мускулистое тело, он пронесся так близко, что волна качнула меня в сторону. Он тут же развернулся и снова ринулся ко мне, теперь уже снизу. Метрах в трех он остановился. Я отчетливо видел его черные, веселые глаза. Готов поклясться, что он улыбался, посматривая на меня! А я смотрел на него, конечно, с опаской. Моментально вспомнились всякие рассказы о том, будто играющие дельфины могут защекотать пловца до смерти... Но мой дельфин был настроен весьма дружелюбно. Он выпустил серебристую гроздь воздушных пузырьков, словно передразнивая меня, и снова умчался на поверхность. Очень красиво было наблюдать снизу, из глубины, как одна за другой проносятся надо мной эти живые торпеды. Всплывать мне что-то не хотелось. Кто его знает, как встретят меня дельфины, когда я вынырну прямо посреди их стаи? Только торопливое и совершенно беспорядочное подергивание сигнального троса заставило меня подняться на поверхность. Потом мне рассказывали, какой переполох возник на борту, когда дельфины отрезали мне дорогу к кораблю. Никто не знал толком, что мне лучше делать - поскорее всплывать или, наоборот, отсиживаться в морских глубинах. Но дельфины не собирались покидать корабль, и Василий Павлович приказал поднять меня наверх. Когда я вынырнул метрах в десяти от судна, дельфины устроили вокруг меня настоящую карусель. Чего они только не выделывали! То носились вокруг друг за другом, то выскакивали высоко из воды, а потом с плеском падали, обдавая меня брызгами. Но ни один из них не сделал даже попытки помешать мне, пока я плыл к трапу. Теперь, когда я был уже возле трапа и уверился в полной безобидности этих грациозных животных, мне даже не хотелось вылезать из воды. Но Василий Павлович так рявкнул на меня, что я поспешно начал карабкаться по трапу на борт. Дельфины развлекали нас еще добрых два часа, без малейших признаков усталости бороздя во всех направлениях синюю гладь Моря. Порой они так дружно и согласованно начинали все разом то нырять, то выскакивать из воды, что казалось, будто вокруг "Алмаза" плавает исполинский морской змей. - Как хотите, а они умные, все понимают и нарочно придумывают всякие штуки, чтобы нас повеселить, - захлебываясь звонким смехом, убеждала нас Наташа. - Нет, вы только посмотрите, что они выделывают, вы только посмотрите! - А что ты думаешь? Возможно, дельфины - наши братья, только навсегда оставшиеся в море, - серьезно убеждал ее Михаил. - Мозг у них как человеческий, с такими же глубокими извилинами, дышат они воздухом, как и мы. И вон Козырев даже уверяет, будто дельфин ему улыбнулся под водой. Хотя, собственно, ничего в этом удивительного нет, - добавил он, повернувшись ко мне. - Просто у тебя, наверное, был такой перепуганный и глупый вид, что даже дельфин не смог удержаться от смеха. - Хватит вам без конца пикироваться, - вмешался Кратов. - Полюбуйтесь лучше этими красавцами. Какие изящные, какие ловкие движения! Недаром дельфинов так любили изображать греческие мастера - и на вазах, и на монетах, и мозаикой на стенах своих гимнастических залов. И они действительно верили, что это подводные жители, подобные человеку. Когда Ифигения тосковала вдали от родины и плакала на берегу, дельфины приплывали ее утешать. А я любовался игрой дельфинов и завидовал им. Если бы мы могли с такой же легкостью и быстротой нырять в морских глубинах, насколько проще бы стали тогда наши поиски! Ни сигнальных тросиков, которые держат тебя на привязи, ни строгих инструкций - ныряй себе сколько влезет... Дельфины пропали внезапно. Только что их сверкающие на солнце стройные тела высоко взлетали над водой. Но вот они все разом нырнули - и словно растворились без следа в синей морской воде. Солнце уже висело низко над морем, и в этот день мы больше не стали погружаться. Но тем больше работы выпало на следующий день. Честно говоря, вести раскопки на дне оказалось труднее, чем мы сначала предполагали. Одно дело разведочные поиски, когда просто плывешь над морским дном, а совсем иное целый день копаться в песке. Его приходилось разгребать руками, просеивать в пальцах, чтобы не пропустить ни одного, даже крошечного, осколка амфоры или проржавевший рыболовный крючок. Много ли при этом успеешь за двадцать пять минут? Только приладишься, как тебя уже вызывают на поверхность. И сколько мы ни уговаривали профессора увеличить хотя бы на пять минут время пребывания на дне, он не соглашался. На суше археолог пользуется лопатой или скребком, когда раскапываются мелкие находки. А нам приходилось все время разгребать песок собственными руками: лопатой ведь под водой копать не будешь, она вырвется у тебя из рук да всплывет. Когда нам однажды потребовалось отколоть от скалы несколько образцов, зачем-то понадобившихся нашему дотошному профессору, то, сколько мы ни бились с обыкновенным молотком, у нас ничего не выходило. Пришлось спустить на тросе пудовую кувалду. В подводном мире, где вещи весят во много раз меньше, она пришлась как раз по руке. Да и с ней работать было неловко, - замахнешься сильно, а удар получается слабый, ленивый. Никто еще не вел больших археологических раскопок на дне морском, так что нам приходилось самим по ходу дела изобретать орудия труда и разрабатывать методику подводных раскопок. В конце концов лопаты нам с успехом заменил шланг с медным наконечником, который спустили с корабля на дно. По шлангу сверху подавалась вода под давлением, и ее струя слой за слоем смывала песок, обнажая погребенные под ним амфоры. Не легко было и поднимать амфоры на поверхность. Весили они в воде немного, но не станешь же таскать их по одной. А свяжешь вместе несколько амфор, получается очень неуклюжая и громоздкая гроздь, никак не удержишь в руках. Вспомнив один случай, описанный в книге Кусто "В мире безмолвия", я нашел было выход. Выкопав амфору, переворачивал ее острым донышком кверху и направлял в горловину пузырьки отработанного воздуха. Он постепенно наполнял амфору, словно глиняный воздушный шар, и она всплывала на поверхность. Сначала Кратову понравилась моя выдумка. Но одна из всплывших таким образом амфор по несчастной случайности легонько стукнулась о дно "Алмаза" и едва не разбилась. И пользоваться этим приемом нам всем запретили. Мы с Михаилом разработали другой метод. Все раскопанные амфоры аккуратненько складывались рядком на дно. При последнем погружении очередная пара водолазов собирала всю добычу в большую капроновую сетку, и эту громадную "авоську" осторожно поднимали на борт. В этот день со мной случилось смешное происшествие. Узнав о нем, ребята бы, конечно, посмеялись. Но там, под водой, мне было не до смеха. Стоя на коленях, я очищал от песка амфору. И вдруг ощущение опасности заставило меня быстро оглянуться. Прямо на меня неторопливо плыла акула! Снизу я отчетливо видел ее белое брюхо и кривую, полумесяцем, пасть на заостренной уродливой морде. Как же так? А говорили, будто большие акулы в Черном море не водятся, только карликовые, не опасные для человека. Так утверждают ученые. Но знают ли об этом акулы?! Может быть, одна из них заплыла из Средиземного моря и сейчас кинется на меня? Она казалась весьма внушительных размеров. Я выхватил кинжал и торопливо вскочил на ноги. Акула остановилась метрах в трех и с интересом разглядывала меня маленькими свиными глазками. Кусто советует в таких случаях выпустить в воду как можно больше воздушных пузырьков. Я вздохнул изо всех сил и выпустил их столько, что вода вокруг меня закипела. Когда пузырьки воздуха умчались вверх и вода снова стала прозрачной, я увидел, как моя акула стремительно улепетывает, прижавшись почти к самому дну. И признаться, теперь она не показалась мне большой. Длина ее наверняка не превышала и метра. Просто раньше я смотрел на нее снизу, стоя на коленях, и забыл, что в воде все предметы кажутся увеличенными примерно в полтора раза. Мне стало смешно и стыдно. Конечно, я встретился с самой обыкновенной и ничуть не опасной черноморской акулой - катраной. Но все-таки, скажу вам, у нее все было как у заправской "грозы морей" - и острая кровожадная морда, и кривой рот с торчащими зубами, и стремительное, сильное тело. Пойди тут сразу разберись, опасна эта акула или нет. Только теперь я вспомнил, что всю эту сцену могли видеть с "Алмаза"... Я посмотрел на установку. О, счастье! Кажется, объектив направлен в сторону... Когда я поднялся на поверхность, Борис, страховавший меня, спросил: - Чего это ты так сильно воздух стравил? Плохо стало? - Нет, просто мух отгонял. - Какие под водой мухи? - обиделся он. - Чего ты разыгрываешь... - А ты поглядывай повнимательнее, может, и заметишь. Об этой подводной встрече я решил никому не рассказывать. Нашим ребятам только попади на зубок - они тебя разделают почище всякой акулы. На следующий день никаких происшествий не было. Мы подняли со дна еще девять амфор и какие-то изогнутые медные пластинки - вероятно, часть якоря. А четвертый день едва не кончился трагически. "ЖИЗНЬ ЕМУ СПАС ДРУГОЙ..." В этот злополучный день происшествия начались с самого утра. Когда я поднялся на палубу, утро было чудесным, солнечным и тихим. У левого борта стояла Наташа и смотрела в воду. Она повернулась ко мне, лицо у нее было бледное-бледное, а глаза такие большие и круглые, словно она увидела морского змея. - Что с тобой? - испугался я. - Ты посмотри, какая гадость! - жалобно проговорила она. - Я нырять не стану ни за что! Ничего не понимая, я заглянул за борт. Вода была какой-то странной, белесой, точно в море пролили молоко. Приглядевшись, я увидел, что вокруг судна кишмя кишат медузы. Никогда в жизни я не видел столько медуз сразу. Маленькие и большие, они буквально превратили море в чудовищный живой суп. Признаться, меня тоже слегка передернуло при мысли, что придется нырять в это месиво. Но я как можно бодрее сказал: - Ну чего ты струсила? Они же не кусаются. - Они липкие, противные, холодные, как лягушки! - затараторила Наташа. - Чуть притронутся ко мне, я сразу умру! - Кто это посмеет к тебе притронуться? - грозно спросила подошедшая к нам Светлана. - Уж не этот ли неудавшийся дельфин, опустошитель рыбачьих сетей? "Ага, ты все еще вспоминаешь мое пленение! - злорадно подумал я. - Посмотрим, как ты сегодня станешь нырять в эту гущу медуз..." - Взгляни туда! - умирающим голосом сказала Наташа, махнув рукой. - Я не могу больше. Светлана заглянула вниз, и лицо у нее вытянулось, а в голосе уже не осталось никакой воинственности, когда она пробормотала: - Вот так мерзость... Это Медуза Горгона их подослала. - Ты думаешь? - ахнула Наташа. - Пускай это предрассудок, но я сегодня нырять отказываюсь. - У меня тоже голова разболелась, - сказала Светлана и потерла лоб. - Пойду прилягу... Вот так и получилось, что нырять в этот день нам пришлось вчетвером. Я оказался в паре с Михаилом. Медузы плавали только в верхнем слое. Но пробиваться через первые два метра было довольно неприятно. Зато на дне вода была сегодня особенно прозрачной. Мы благополучно опускались на дно трижды и все время работали почти рядом. Но перед четвертым погружением, когда мы натягивали гидрокостюмы, Миша вполголоса сказал мне: - Давай разделимся. Ты продолжай копаться на старом месте, а я пойду немного правее. Надо разведать границы судна, а то здесь уже мало попадается материала. А в следующий раз поменяемся: я буду копать, ты отправишься на разведку. - Ладно, - кивнул я. В самом деле, уже следовало расширить место раскопа и точнее определить границы затонувшего корабля. На лбу у Михаила сверкали крупные капли пота, словно он только что вылез из воды. - Что с тобой? Ты болен? - спросил я. - Нет. Просто жарко. Лень было снимать костюм после прошлого погружения, так в нем и просидел час. Пропарило лучше бани. Ничего страшного, на дне освежусь! Пошли. Нырнули мы вместе. Я занялся раскопкой на прежнем месте, а Михаил поплыл в темноту, окружавшую участок дна, освещенный прожекторами. Мне повезло. Когда сверху подали сигнал выходить, я уже успел кое-что раскопать. С сожалением посмотрев на результаты своей работы в последний раз, я начал всплывать. По инструкции на это полагалось четыре минуты, так что пришлось дважды сделать небольшие остановки на глубине пятнадцати, а потом девяти метров. Но сегодня мне почему-то мешали соблюдать инструкцию, сильно натягивая сигнальный конец. Ухватившись за трап и высунувшись по пояс из воды, я вытащил изо рта мундштук и заорал: - Чего вы тянете? Я не рыба на крючке, сам выплыву. И осекся, увидев побледневшее, перепуганное лицо Павлика. - Где Михаил? - спросил он. - Разве он не вышел? Сейчас поднимется, чего вы порете горячку... - Он не ответил на сигнал, - сказал Павлик, дергая за сигнальный конец. - Видишь, я тащу, а никакого ответа. Раздумывать было некогда. - Прыгай за мной! - сказал я и начал торопливо засовывать в рот загубник. Павлик мешкал. Я хотел поторопить его, но мундштук уже был зажат у меня в зубах, и получилось какое-то неразборчивое мычание. Тогда я просто махнул рукой и нырнул. По правилам должны были идти на выручку страхующие. Но они растерялись, а медлить было нельзя. У меня же в баллонах еще оставалось вполне достаточно воздуха. Я погружался все глубже вдоль троса, который должен был привести меня к Михаилу, но вдруг почувствовал такую резкую боль, что едва не вскрикнул и не выронил изо рта мундштук. Маска сжала мне лицо, словно стальными клещами. Я не сразу сообразил, что получился "обжим", как называют его водолазы. Я опускался слишком быстро. Давление воздуха внутри маски не успевало сравняться с давлением окружающей воды. Маска присосалась к лицу, словно медицинская банка, какие ставят больным при простуде, и края ее сильно сдавили мое лицо. Чтобы избавиться от обжима, я на минуту остановился и несколько раз сильно выдохнул воздух в маску через нос. Стекло запотело, но зато давление на лицо сразу уменьшилось, и боль немножко утихла. Дальше я погружался уже осторожнее. Еще несколько метров вниз, и я увидел Михаила, лежащего ничком на песчаном дне. Он не подавал никаких признаков жизни, хотя пузырьки отработанного воздуха продолжали серебристой цепочкой вырываться из клапана акваланга. Было некогда разбираться, что с ним приключилось. Трясущимися руками я вытащил кинжал и перерезал сигнальный трос, привязанный у него к поясу, потом подхватил его под мышки и посадил на песок. Мундштук, к счастью, не выпал у него изо рта, значит, он не захлебнулся. Но глаза были закрыты, и лицо заметно потемнело. Крепко обняв товарища за пояс, я начал всплывать. Это было не легко. С трудом поднявшись метров на пять, я сообразил, что можно уменьшить наш вес, сбросив грузила. Пока я это делал, ко мне присоединился Борис, нырнувший наконец на подмогу. Вдвоем мы стали подниматься быстрее, но я вовремя вспомнил об опасности кессонной болезни и, как ни хотелось нам поскорее вырваться на поверхность, мы сделали две необходимые остановки. Нас одного за другим втащили на борт, и судовой врач с помощью Светланы тут же начал делать Михаилу искусственное дыхание и растирать грудь. Я стоял рядом, тяжело, прерывисто дыша. Почему мне так трудно дышать? И вдруг Павлик сказал: - Да сними ты маску, уже все... Я торопливо содрал ее с головы и склонился над Михаилом. Что же с ним произошло? Азотное опьянение? Но оно бывает только на глубинах свыше пятидесяти метров. Кессонная болезнь? Тоже не похоже. Ведь я его нашел на дне, он еще не начинал подниматься на поверхность. Врач сделал Михаилу два укола в руку, затем поднес ему к носу пузырек с нашатырным спиртом. Михаил сморщился и застонал. Потом открыл глаза и бессмысленно уставился на наши встревоженные лица. - Что с тобой случилось? - спросил я. - Не знаю... Кажется, потерял сознание, да? - Что вы чувствовали перед этим? - допытывался врач. - Какие были ощущения? - Какие ощущения? Какая-то слабость, тошнота... и голова болела, - он остановился, припоминая, - дышалось плохо. - Акваланг у него в порядке, я проверил, - вставил Борис. - Вам было жарко? Дышали часто? - продолжал допрашивать врач. - Очень жарко. И дышал часто, воздуха не хватало. - Принесите-ка с камбуза холодного чаю, только очень холодного, - приказал врач, - пусть кок ледку в кружку бросит из холодильника. - Что же все-таки с ним приключилось, доктор? - спросил Кратов. - Судя по симптомам, ничего особенно страшного. Просто тепловой удар. Перегрелся на палубе перед погружением. Вот и обморок. Но поскольку это произошло под водой, все могло кончиться гораздо хуже. Вырони он загубник... Да, если бы Михаил выпустил мундштук, а я опоздал, все обернулось бы трагически. Теперь я вспомнил, что перед погружением видел испарину на лбу у Мишки. Ну да, он же просидел целый час на солнце в резиновом костюме - вот и весь секрет! Я уже раскрыл рот, чтобы поделиться своей догадкой со всеми, но перехватил напряженный взгляд Михаила. "Молчи, - умоляли его глаза, - молчи!" И я поспешно закрыл рот. Когда Павлик и Борис унесли Михаила вниз, в каюту, Светлана вдруг накинулась на меня: - Почему у тебя кровь из носа идет? - Где? - я провел рукой по лицу. На ней действительно были следы крови. - И глаза у него красные, больные, посмотри, Света, - закудахтала Наташка. Пришлось сознаться, что у меня был маленький обжим. Тут уж девчата, конечно, бросились демонстрировать на мне свои медицинские познания. Они обмотали мне голову мокрым полотенцем, так что я ничего не мог видеть вокруг, а потом заставили задрать голову повыше и в такой смехотворной позе, придерживая за локти, как инвалида, повели меня в каюту. Михаил лежал на койке и, отдуваясь, пил холодный чай, густой и темный. Меня торжественно уложили на другую койку, как я ни упирался. А потом Светлана встала в "артистическую" позу посреди каюты и запела: Служили два друга в нашем полку. Пой песню, пой! И если один из друзей грустил, Смеялся и пел другой... Я запустил в нее подушкой, но она увернулась и продолжала: И часто спорили эти друзья. Пой песню, пой! И если один говорил из них "да", "Нет" говорил другой... Следующий куплет со смехом подхватила Наташа: И кто бы подумать, ребята, мог, Пой песню, пой! Что ранен в бою был один из них, Жизнь ему спас другой... Песня, пожалуй, довольно точно отражала наши взаимоотношения с Михаилом... Девчата с хохотом убежали на палубу, а он сказал мне: - Шутки шутками, а ты ведь действительно спас мне жизнь. Спасибо! Постараюсь отплатить тебе тем же. - Что за счеты! - ответил я. - Как-нибудь рассчитаемся... Мы с ним и не подозревали в тот момент, что наш шутливый разговор окажется пророческим... СТРАННАЯ НАХОДКА Наутро мы оба чувствовали себя вполне здоровыми, я-то уж во всяком случае. Но Кратов отменил все погружения и объявил этот день выходным. Расстелили на баке брезент и загорали, болтая о всякой всячине. Но как-то так получилось, что все наши разговоры так или иначе возвращались к древнему кораблю, остатки которого покоились на морском дне. Откуда он плыл? Почему наскочил на риф? Что случилось с его командой? - Больно вы шустрые, все хотите сразу узнать, - ворчал Василий Павлович. - Я прекрасно понимаю ваше нетерпение и разделяю его. Но вопросов масса, а ответов почти нет. Откуда плыл корабль? Неизвестно. Клейма на амфорах не наводят на след. Может быть, узнаем это по другим особенностям груза. Вокруг профессора постепенно собирались свободные от вахты матросы. Тихонько подошел капитан и сел в сторонке на бухту каната. - А люди как, все погибли? - спросил один из матросов. - Это мы вообще никогда не узнаем, - ответил Кратов. - Даже если кто-то из них и доплыл до берега, на суше его поджидало не меньше опасностей, чем в море. На пути к ближайшим греческим поселениям кочевали враждебные племена синдов и скифов. Попавшие в плен навеки становились рабами. - Навряд ли кто-нибудь спасся, - задумчиво сказал капитан. - Наскочили они на банку скорее всего ночью. Днем ее можно было бы заметить по цвету воды. А ночью все спали, так и пошли ко дну в каютах... А что же это было за судно, профессор? Как оно выглядело, любопытно узнать. Похоже на наши, современные? - Вопрос весьма нелегкий, уважаемый Трофим Данилович, - покачал головой профессор. - Мы знаем по описаниям военные корабли греков - триеры. На них плавало до двухсот гребцов. Торговые суда, конечно, были поменьше. Но до сих пор нет в музее даже модели такого корабля. Некоторое представление мы можем получить только по увеселительным лодкам римского императора Траяна. Их удалось найти при осушении озера Неми в Италии. Но одно дело лодки, предназначенные для увеселительных прогулок по тихому, небольшому озеру, а совсем иное - настоящие торговые корабли, на которых древние мореплаватели совершали свои походы. Некоторые греческие города-полисы, как, например, Милет, имели сотни заморских колоний, куда, конечно, они часто плавали. Недаром милетских купцов прозвали "вечными мореходами". Найти целиком хоть один корабль, на котором они странствовали, конечно, весьма заманчиво для науки. Но - увы! - дерево не сохраняется в морской воде. А все корабли в те времена строили только из дерева. Сейчас уже известно несколько находок древних затонувших судов. Но всюду, как и в нашем случае, находят только амфоры и отдельные металлические части судов. Сами же корабли давно растворились в морской воде. - А если попытаться хотя бы восстановить облик этого корабля? - сказал Аристов. - Ведь груз, уцелевший до наших дней, хранился в каком-то определенном порядке: в трюмах, в каютах. Значит, по находкам можно представить устройство корабля, верно, Василий Павлович? - Верно, - согласился Кратов. - Я уже пытаюсь сделать нечто подобное. Не случайно же я требую от каждого из вас точно сообщать, где именно сделана каждая находка, в каком квадрате. Все эти данные я наношу на специальную схему... - Почему же вы нам не показываете? - Покажите! - зашумели мы. - Она еще не готова, - отказывался профессор. Но потом уступил, отправился в каюту и принес оттуда большой лист ватмана. Он расстелил его на палубе, аккуратно приколов кнопками. Цветными карандашами были обведены склон рифа с уступом, на котором мы нашли первую амфору, и участок дна у подножия скалы, где покоился затонувший корабль. Пунктир намечал контуры самого корабля. Местами он прерывался: значит, в этом месте мы еще не копались. - Судя по всему, корабль ударился о риф правым бортом и очень быстро пошел ко дну, - пояснял Василий Павлович, водя тупым концом карандаша по карте. - Лег он на дно так, что его нос оказался чуть приподнятым, а правый борт наклоненным. - Как я это узнал? - профессор хитро прищурился и окинул взглядом наши лица. - Методом почтенного Шерлока Холмса, которым вы все, наверное, еще недавно увлекались, сиречь путем логических рассуждении. И, конечно, наблюдений за местом раскопок с помощью телевизора. Ну-ка, проверим вашу наблюдательность и сообразительность. Прежде всего, кто мне скажет, куда повернут носом затонувший корабль: к скале или в противоположную сторону от нее? - К скале, - торопливо ответил Миша Аристов. - Правильно, но почему ты так решил? - Не мог же он удариться о скалу кормой. Кратов засмеялся. - Довод действительно весьма резонный. Конечно, корабль плыл не кормой вперед, а носом. Но я пришел к тому же выводу несколько иным путем. Вспомните, где Светлана нашла статуэтку? - Почти у самого подножия скалы, - сказала Светлана. - А что это означает? Статуэтку, конечно, везли не в трюме. Она украшала каюту кого-то из моряков, вероятно, самого капитана. А в те времена, как и поныне, для жилых помещений отводилось самое неудобное место - на баке, где больше всего качает. Кормовую же часть занимали трюмы для грузов. Мы действительно находим амфоры не там, где обнаружена статуэтка, не у самой скалы, а в некотором отдалении от нее. Так? - Так! - хором ответили мы. - Теперь разберем второй