спешишь в прихожую, чтобы встретить гостя. Входная дверь отворяется, и передо мной Ульянов, весь занесенный снегом, с обледеневшими бакенами и посиневшим лицом. Он не в состоянии говорить от холода и только по своему обыкновению добродушно посмеивается, с величайшими усилиями вылезая из своего нагольного тулупа и наполняя всю прихожую снегом. Начинаются заботы о том, чтобы как можно скорее обогреть и успокоить скитальца, но тот, как ни в чем не бывало, быстро ходит взад и вперед по комнате, расправляя свои окоченевшие члены, а сам уже заводит разговор о школах, о своих наблюдениях, школьных радостях и горестях и продолжает говорить об одном и том же предмете во время чая, ужина; вас клонит ко сну, а он все продолжает говорить, и первое слово, с которым он встретит вас поутру, это все та же школа..." (Из воспоминаний симбирского общественного деятеля и литератора Валериана Никаноровича Назарьева.) x x x Весна. Неслышно раздевшись в передней, Илья Николаевич подошел на цыпочках к двери, что вела в комнаты. Увидел в щелку жену, детей и с трудом удержался, чтобы не броситься к ним. Пересилило чувство предосторожности - ведь с дороги, даже еще не помылся. И дал знать о себе только веселым возгласом через дверь: - Ау, ау, грачи прилетели! Нет, нет, Маша, не подпускай меня, гони в чистилище! Я же совсем омедвежил за эту сумасшедшую зиму! Квартиру Ульяновы снимали у домовладелицы Прибыловской во дворе, во флигеле. В глубине двора стояла баня, вполне приличный сруб, с выводом дыма через трубу. Илья Николаевич только теперь, возвратясь из поездки, в полной мере оценил, какое это удовольствие поразмять косточки в хорошо устроенной баньке! Чувство чистоплотности - одно из самых праздничных человеческих ощущений. А в деревнях... Бани есть, но в каком же они виде! Случалось Илье Николаевичу влезать в парильню, как в берлогу, мыться, задыхаясь в дыму. Да что бани! Жилые избы сплошь да рядом топятся по-черному, особенно в чувашских и мордовских селениях. "Жилище человека должно быть светлым, радостным, уютным, - думалось Ульянову в такие минуты и хотелось воскликнуть: - О Россия! Когда же войдешь ты в светлый дом свой?" Хозяйский работник помог натаскать воды из колодца, затопить баню. Вместе и мыться пошли. Потом в блаженной расслабленности Илья Николаевич лежал на полке. Наконец-то он дома, с женой и детьми. "Боже, - подумал он, - есть ли предел человеческому счастью?" ...Илья Николаевич все еще нежился на банном полке, - то задремывая, то лениво подстегивая себя веником. Вставать не хотелось: только бы смотреть и смотреть картины его счастья с Машей... А Мария Александровна в это время готовила не только самовар. Она подошла к зеркалу и с большой строгостью принялась исследовать свое лицо. Не выдаст ли усталый взгляд? Не слишком ли бледны щеки? Она пережила тяжелую зиму. Плакала... Порой вечерами даже читать не хотелось. И к роялю охладела. Притронется к клавише пальцем и со вздохом опустит крышку. Стоит и слушает, как замирает одинокий звук... Стучит колотушка ночного сторожа... Мария Александровна печально вернулась к себе и всплакнула: "Вот и все мое здешнее знакомство, вот и весь наш с Илюшей Новый год..." А потом ночь без сна. "Где-то сейчас Илюша? Он ведь такой непрактичный, не умеет и подумать о себе..." И ей мерещилась снежная пустыня, по которой, настигнутый вьюгой, едва пробирается возок... А спасительного огонька жилья все не видать. "Пресвятая богородица, кто же поможет ему?.." x x x После бани Илья Николаевич благодушествовал, расположившись в кресле. Пил чай, лакомился домашними булочками. - А к слову сказать, Маша, и чуваши умеют вкусно поесть. Например, "тавара" - пальчики оближешь! Это вот что. На столе горшок, в нем горячее топленое масло. А в масле... Тут надо погрузить ложку до дна - и вытянешь творожный шарик... Мария Александровна заинтересовалась, спросила: - Илюша, ты что-то недосмотрел: в масле творог расползается, какие тут шарики? Илья Николаевич словно только и ждал коварного вопроса. Победно улыбнулся: - А тут хитрость чувашской стряпухи! Шарики не сразу кладут в масло, а высушивают: на противень и с вечера в вольную печь, к утру готовы! - Ну что ж, - сказала Мария Александровна, - ты научишь, а я приготовлю, если тебе так понравилась тавара... - Очень понравилась. Вообще у меня самые лучшие впечатления от чувашей. И я не перестаю возмущаться мракобесием иных наших профессоров-этнографов. Илья Николаевич прищурился, что-то припоминая. Тронул себя за бороду: - Вот послушай, Маша... За правильность фонетики, понятно, не ручаюсь. "Ахал лариттен керек аркине те пулин павала". По-русски эта поговорка значит: "Чем так стоять, хоть полу накручивай у своей шубы". - Какая прелесть! - воскликнула Мария Александровна. - Народный юмор, бьющий наповал бездельников! - По-моему, - вставил Илья Николаевич, - и некоторых господ профессоров. Считают поволжские народности неполноценными людьми. Подумать только!.. x x x Доклад Ульянова о зимней поездке по губернии вызвал в официальных кругах Симбирска конфуз и растерянность... Земцы хвалились: радением их и трудами сеть народных школ к 1869 году доведена до 460 единиц. Приятнейшее это число взял в свой годичный отчет губернатор. Его сиятельство, как обычно, красной строкой с особым удовольствием поставил сведения о сословной мощи губернии: 3115 проживающих по преимуществу в родовых имениях потомственных дворян и 2751 чиновник счастливы, как выразился его сиятельство, верноподданнически считать себя опорою престола. А число 460 вошло в отчет как знак просвещенного направления мыслей дворянства. При этом его сиятельство учел, разумеется, и собственный интерес. По новому положению, губернатор обязан состоять членом губернского училищного совета. Его сиятельство и состоял, следовательно, успехи в школьном деле вправе был отнести за счет неусыпного попечения во вверенной ему губернии. Председательствовал в губернском училищном совете архиерей, преосвященный Евгений. Владыко, донося по своей церковной линии о положении дел в епархии, тоже использовал выигрышное число 460. Его преосвященство не был завистлив, но диавол порой шептал ему: "Сочти воинство губернатора и сочти свое. Там помещики и чиновники вкупе составляют 5866. А у тебя в губернии духовенства - белого и черного - 13 198 лиц, то есть вдвое больше; вдобавок к этому у губернатора греховодники - пьяницы, картежники и прелюбодеи, а у тебя пастыри со крестом в руках и словом божиим на устах..." Заслугу в преуспевании школьного дела архипастырь, натурально, отнес к себе... 460 школ для народа! Симбирцев хвалили, симбирцам завидовали. Деятели училищных советов, как губернского, так и уездных, были поощрены новогодними наградами... Успехи очевидны. Оставалось их подытожить на годичном собрании губернского совета, а это каких-нибудь час-полтора приятного времяпрепровождения; после чего дамы готовили бал. И вдруг является инспектор народных училищ Ульянов, строгий, сухой, затянутый в мундир, и ставит свой доклад, объявив его чрезвычайным. Уже было известно, что вновь назначенный в губернию чиновник наделен крупными полномочиями. А в губернский совет входит действительным членом, наряду с губернатором и еще двумя господами. Все это так. Но слишком уж бесцеремонно новоприезжий вторгается в разработанную программу вечера... Встретили Ульянова с холодком. Илья Николаевич не принадлежал к ораторам громовержцам и ниспровергателям. Эффектного жеста не искал, голос не форсировал. Как всегда, так и на этот раз, обходился скромными своими голосовыми средствами. А впечатление от речи было потрясающим. Оказалось, что никакой школьной сети в губернии нет, можно говорить лишь о жалких обрывках сети. - Четыреста шестьдесят школ - это плод ленивого воображения некоторых земских деятелей, - говорил Ульянов с грустной улыбкой, - вредный плод. Такие плоды выбрасывают, а не несут на стол... В зале - ни звука. Возразить Ульянову не было возможности. Он называл факты и цифры, факты и цифры... Инспектор установил, что лишь 19 процентов из 460, только 89 школ представляют более или менее организованные учебные заведения. В зале сидели сановитые господа. Сперва свою растерянность перед цифрами и фактами они пытались прикрыть ироническими усмешками, но вскоре лица их стали откровенно злыми. Некоторые повели себя вызывающе, стали возмущаться вслух, особенно один толстяк в дворянском мундире. Илья Николаевич обратил взор к председательствующему. Но тот не способен был навести порядок: погрузив нос в апостольскую бороду, он мирно дремал. Кто-то из публики не выдержал, потребовал, чтобы грубиян замолчал. Услышав фамилию толстяка, Илья Николаевич догадался, что перед ним - председатель Симбирского же, только уездного, училищного совета. Анекдотическая фигура! Как рассказывал Назарьев, этот господин ежечасно ассигнует на школы в уезде (а их числится 55) сто рублей; пишется соответствующий протокол, после чего председатель запирает деньги на ключ. "У меня двухсотпроцентная экономия", - похваляется он своей деятельностью. Но Ульянов, будучи в поездке, вскрыл еще более скандальные его проделки. Об этом и сказал во всеуслышание: - Мы с вами еще незнакомы, господин уездный председатель... Рад случаю. И кстати, к вам вопрос... Как руководитель уездного совета, вы, разумеется, заглядывали в Морскую Слободу? До села этого рукой подать - не могли не заглядывать. Школы там нет, почему же таковая значится в документе, вами подписанном? Недалеко отсюда и село Карлинское - и тамошняя школа только на бумаге. И в Панской Слободе, и в Шиловке... В чем дело? Соблаговолите объяснить собранию. Толстяк молчал, наливаясь кровью, а в зале веселое оживление. Обезоружив наглеца, Илья Николаевич получил наконец возможность спокойно продолжать доклад. Заговорил о важности женского образования в России. - Не исключение и деревня, - сказал он. - Грамотная деревенская женщина способна поднять к свету учения всю семью. Кому, как не ей, жене и матери, видны все темные и затаенные от постороннего глаза углы, из коих произрастают невежество, косность и все уродства деревенского бытия? Кто, как не она, извечная труженица-крестьянка, прозрев к свету, еще прежде мужика своего, Белинского и Гоголя с базара принесет? И тут же привел плачевные цифры: в деревенской школе на пятерых мальчиков только одна девочка. Внезапно оживился толстяк. Он выкарабкался из кресла, встал и, повернувшись к залу, поднял руку, как бы испрашивая себе полномочие для ответа инспектору. - Человек вы приезжий. Живете у нас каких-нибудь полгода. А уже беретесь читать нравоучения, да не школьникам, а столбовым дворянам!.. - Толстяк помолчал, подавляя в себе вспышку гнева, и продолжал: - Наш край знал жестокие времена. Тому нет и ста лет, как Волга-матушка выбросила на наши берега чудовище Емельку Пугачева! Кровь, дым и смрад - вот что оставалось от разоренных дворянских гнезд... Я вам, господин Ульянов, готов показать дворянские семьи, где до сих пор, в четвертом-пятом поколении, не могут избыть скорби по родичам своим, замученным и растерзанным злодеем... Вот что, господин Ульянов, следует раньше всего взять в соображение! Илья Николаевич терпеливо выслушал помещика. - Простите, но мы, кажется, говорим о разном. - Ничуть, - возразил толстяк. - Я говорил о женском образовании... - И я о том же! - Толстяк побагровел. - У Емельки жена была грамотейкой. Образованная разбойница! Устинья, звалась Кузнецовой, песнями Емельку, вишь, веселила! И благодарение богу и покойной матушке императрице Екатерине, что изловили и эту дрянь. Небось не до песен, пищать стала, когда заключили ее намертво в Кексгольмскую крепость!.. - Толстяк передохнул и опять: - Вам не нравится, что у нас в школах одна девочка на пятерых мальчиков? А мы, симбирцы, считаем: хватит. Поменьше злодеек будет по деревням да поменьше распутниц! Илья Николаевич опешил. Под дворянским мундиром тучного господина он вдруг увидел обожравшегося дикаря, который замахивается каменным топором на развитие и будущее самой цивилизации! - Бедные девочки... - только и смог вымолвить Ульянов. Помолчав, продолжал: - Но теперь я, кажется, понял, почему исчезли прежде существующие школы в Мостовой Слободе, Карлинском, да и в других селах. Ведь школы были женскими... Угадал Илья Николаевич. Бешеный взгляд дворянина был тому подтверждением. Подал реплику и еще один из участников собрания: - На пугачевщину, допустим, можно и не оглядываться: прошлое столетие. Но Бездна - это уже пугачевщина наших дней! Что вы, господин инспектор, на это скажете? Илья Николаевич знал о Бездне. Это название одного из сел Казанской губернии. Манифест 19 февраля не удовлетворил крестьян: чаяли большего. В Бездне начались волнения. Предводительство взял молодой местный крестьянин Антон Петров. Он был грамотный и, ознакомившись с манифестом, заподозрил обман со стороны чиновников и помещиков. Петров пообещал односельчанам "настоящую волю". Начавшись в Бездне, восстание, как пожар, гонимый ветром, распространилось на множество сел и деревень Казанской губернии, затем перекинулось в Самарскую губернию, в Симбирскую... Помещики разбегались, их имения пылали... Ульянов тогда еще только начинал службу, учительствуя в Пензе. Истребление безоружных крестьян приводило его в содрогание. "Скуси патрон! Скуси патрон!" - размеренно подавали команду офицеры, и тупой, забитый солдат, зубами разодрав бумажный пакетик с порохом, заряжал ружье. "Пали!" Боль простреленного мужицкого сердца Ульянов переживал, как собственную боль... Но тому уже почти девять лет. Страсти, считал Илья Николаевич, улеглись, и манифест оказывает благотворное влияние на жизнь деревни. И, отвечая на заданный ему из зала вопрос, он сказал то, что думал: - Кровавые трагедии, господа, подобные бездненской, принадлежат истории. Он заговорил о вдохновляющих переменах в России. - Россия, господа, на пороге обязательного начального обучения. Это означает всенародную грамотность! Лучшие люди и гении нашего отечества всегда, мечтали об этом. В правительстве, как, вероятно, всем вам известно, этот вопрос всесторонне изучается. Последуют великие решения, а осуществлять их, господа, нам с вами!.. Сидят помещики, раздумывают по поводу "вдохновляющих перемен", а лица кислые... Прения по докладу не развернулись: давала себя знать близость готовящегося бала. Дамы-устроительницы все нетерпеливее заглядывали в дверь, строя недовольные гримасы: залы-де существуют для танцев, а не для скучных рассуждений мужчин. Поднявшись на трибуну для заключительного слова, Илья Николаевич озабоченно посмотрел на часы. А из зала: "Господин Ульянов, не торопитесь... Хотим вас дослушать!" Голос прозвучал не одиноко. В зале воцарилась благожелательная тишина. Кто же в результате доклада, который он провел как честную битву, взял его сторону? Только не архиерей и не члены губернского совета! Да и уездные деятели огорчили его... Но в зале труженики народного образования - учителя, попечители и попечительницы начальных школ, почетные при школах блюстители - все это люди из местной интеллигенции, даже из уездов приехали на инспекторский доклад. Илья Николаевич кратко изложил программу своей предстоящей деятельности, отвесил залу низкий поклон и под аплодисменты сошел с трибуны. Откуда ни возьмись - Назарьев. Сквозь толпу пробился к кафедре. - Радуюсь вашей победе! А вдвойне рад тому, что нашего дундука вы обратили в бегство... Смотрите на архиерея! - быстро закончил Назарьев. Владыко что-то объявлял скорбным голосом. Ульянов прислушался. Оказывается, председатель Симбирского уездного училищного совета сложил с себя председательские полномочия. Впоследствии В. Н. Назарьев написал об этих днях такие строки: "Произошло нечто неожиданное... Точно вдруг среди суровой, слишком долго затянувшейся зимы настежь распахнулось наглухо запертое окно и в него полились лучи яркого солнечного дня. Да, это была настоящая весна, это было время всяких неожиданностей и только что не чудес. Да и как же не назвать чудом появление в наших палестинах таких людей, как Илья Николаевич Ульянов, единственный в то время инспектор народных школ на всю губернию, с первого же шага отдавший всю свою душу возложенной на него обязанности". Это строки из корреспонденции Назарьева, опубликованной в столичной печати. x x x - Господин Ульянов, ну зачем так официально?.. Губернатор даже руками развел. Торопливо встал с кресла и, обойдя свой обширный письменный стол, мелкими проворными шажками двинулся навстречу инспектору. Взял его руку в обе свои, мягко пожурил: - Я пригласил вас... хотелось запросто побеседовать. А вы в полном параде! Хозяин посмотрел на себя. Был он в простецком архалуке с застежкой на крючках, на ногах - мягкие, домашние, уютно стоптанные полусапожки. Только брюки с генеральским шитьем свидетельствовали о сановитости мило улыбавшегося старика. Ульянов стоял навытяжку, весь внутренне напрягшись. Визиты по начальству были для него мукой. Ты уже не свободно мыслящий человек, а чиновник такого-то класса, облаченный в темно-синий мундир с такими-то знаками ведомства народного просвещения. Мало того, ты раб своего чина и своего мундира. Вступает в действие этикет. Параграфы этикета вертят тобой, как болванчиком, и усердно толкают в шею, требуя чуть ли не на каждом шагу поклонов... Сели в кресла. Друг перед другом. Губернатор улыбается, и Ульянову в ожидании разговора ничего не остается, как улыбаться. Старик вздохнул и выразил сожаление, что не сумел присутствовать на докладе господина инспектора народных училищ. - Впрочем, наслышан, наслышан... В городе только и разговоров... - Губернатор откинулся в кресле, и взгляд его вдруг стал сверлящим. - Так сколько вы у нас насчитали школ, господин Ульянов? Илья Николаевич, будто не замечая недобрых огоньков в глазах хозяина, повторил названную в докладе цифру. Губернатор зло рассмеялся: - Вот удивительно! А наши земцы насчитывают четыреста шестьдесят!.. Впрочем... - Тут он сложил крестом руки на груди. - Не спорю, не спорю... Вы же, насколько мне известно, ученый математик! Илья Николаевич не ответил на колкость. Тут старик перенес свой гнев на земцев: его, своего начальника губернии, в какое положение поставили перед министром! Губернатор что-то обдумывал, и выражение его лица не сулило приятностей. Ульянов заговорил, опережая его: - Господин губернатор, я надеюсь, что наша Симбирская губерния будет иметь четыреста шестьдесят школ. Тот пристально посмотрел на собеседника. Быть может, он уже видел, что инспектор, ощутив всемогущество начальника губернии, идет на попятный: зачеркивает свои пакостные 89 и восстанавливает в правах число 460? Но Ульянов закончил фразу так: - Четыреста шестьдесят школ на протяжении ближайших нескольких лет. - И продолжал: - В самой школьной сети, как она ни запущена, бьется пульс жизни. В нищете и неустройстве, а как беззаветно трудятся иные сельские учителя... В сегодняшнем номере "Губернских ведомостей" я опубликовал нескольким из них благодарность... Вы уже смотрели, ваше сиятельство, газету? Губернатор сидел удрученный. Пришлось повторить вопрос, чтобы он очнулся. Позвонил - и ему подали свежий номер губернской газеты. Илья Николаевич помог найти публикацию. Продолжая развивать свои планы, он добился того, что губернатор спросил заинтересованно: - Вы считаете, господин Ульянов, что и я могу чем-нибудь помочь делу, о котором вы столь увлеченно печетесь? - Несомненно! - И Ульянов тут же подсказал губернатору ряд полезных для школьного дела мероприятий. - Особенно важно, господин губернатор, чтобы интересами народного образования прониклись чины низшей государственной администрации. К примеру, волостной старшина может оказать нам, просвещенцам, неоценимую помощь, разумеется, если захочет. - А я ему, такому-сякому, прикажу захотеть! - И губернатор, в сознании своего могущества, движением руки распушил бакенбарды. - Волостные старшины, дорогой господин Ульянов, главная моя опора в гуще мужиков. Я бы сказал, мои волостные губернаторы! И смею заверить, что среди этих верных мне служак вы встретите такое же полное понимание, как и у меня - губернатора губернского. Он улыбнулся, как бы приглашая собеседника оценить его сиятельное остроумие. В ответ на приглашение улыбнулся и Ульянов. - Ну а теперь, - внезапно воскликнул губернатор, - услуга за услугу! Встретились глазами. Илья Николаевич, настораживаясь, поглубже сел в кресло: "Вот оно, ради чего он меня вызвал!" Хозяин встал, прошелся, повернул голову и через плечо: - А дамы в претензии на вас! "Ожидали, - говорят, - ожидали, когда наконец господин Ульянов кончит доклад, а он и на бал не остался". - Я не танцую, ваше сиятельство! Тот с живостью обернулся: - Не верю! Не допускаю мысли! Опять сел напротив Ульянова. Помолчал. Грустно склонил голову: - Мой друг, вы обидели первую в губернии красавицу - нашу пленительную Лизет... Оказывается, на балу танцевала госпожа фон Гольц. - Вы с ней знакомы, господин Ульянов. Лизет очарована вашим умом, тактом, ученостью. И скажу по секрету, ищет вашей дружбы... Боже... - Тут губернатор восторженно, закатил глаза. - Пройтись с Лизет в вихре вальса... А голубая мазурка на рассвете... Трам-тара-рам-там-там!.. - Он притопнул ножкой по паркету. - И все это, мой друг, предназначалось вам. Бедняжка отказала множеству кавалеров... Илья Николаевич уже догадывался, что губернатор не устоял перед красавицей. Сказал что-нибудь вроде: "Ма шер Лизет, считайте, что вы утверждены учительницей. А с инспектором Ульяновым я формальности улажу!" От одной этой мысли все вскипело в нем. Такого приказа и сам губернатор от него не дождется! Илья Николаевич набрался духу. - Ваше сиятельство! - прервал он сладкозвучную речь. - Вы правы. Я не оказался достойным кавалером. Но хочу быть рыцарем в отношении госпожи фон Гольц! Губернатор умолк. С интересом уставился на собеседника. - Что там учительство! - начал Ульянов, спеша вырвать инициативу. - Возня с крестьянскими ребятишками, трата нервов... - Тут Ульянов для выразительности сморщил нос. - Нет, это не для мадам фон Гольц! Большому кораблю, как говорится, большое плавание! - Ну-те, ну-те... - оживился хозяин, вместе с креслом придвигаясь к Ульянову. Илья Николаевич напомнил, сколь мизерны средства, ассигнуемые на школьное дело и казной, и земством (при упоминании земства губернатор с презрением махнул рукой), и сказал, что в этих условиях приходится рассчитывать на отзывчивость общества. - Вообразите, ваше сиятельство, подписной лист в руках госпожи фон Гольц! Уверен: богатейшие люди губернии откроют перед нею кошелек! Хозяин был застигнут врасплох. - Вы полагаете? - промямлил он. - Кто же у нас уж такие богачи?.. Ульянов пошел в лоб. - За вами почин! - Он взял с губернаторского письменного стола лист бумаги, обмакнул перо. - Сколько?.. - буркнул тот, явно сдаваясь. Ульянов проявил деликатность: не определил суммы взноса. Только сказал: - Надеюсь, не станете возражать, если я о сделанном вами благородном почине дам публикацию в "Губернских ведомостях"? Это послужило бы убедительным примером для многих... - Подписываюсь на всю мою наличность! - объявил губернатор, весьма довольный собой. - Здесь двести тридцать рублей семьдесят одна копейка. Извольте, господин Ульянов, принять деньги. - Полагаю, что этот лист с вашей подписью и проставленной вами суммой пожертвования следует переслать... - Илья Николаевич сделал паузу, предоставляя губернатору догадаться. Тот улыбкой поблагодарил его и позвонил. - Запечатать, - приказал он вбежавшему курьеру, - и госпоже фон Гольц. Отправить с фельдъегерем! В собственные руки! x x x Ульянов покинул дом губернатора очень довольный собой. Сам удивился своей находчивости. Но с волками жить - по-волчьи выть! Привлечена к делу фон Гольц. Насчет этой барыньки Илья Николаевич не строил иллюзий. Не удивится, если "красавица Лизет" швырнет подписной лист в лицо, да не фельдъегерю, а самому губернатору. Ульянову казалось, что он видит ее насквозь. Да, он был наблюдателен, как и свойственно хорошему педагогу. Но вместе с тем - кристально честен. А очень честные люди порой не способны разглядеть во всей глубине мерзость человеческой натуры, таящуюся, скажем, под личиной златокудрого ангела. И расплачиваются за это... Но не будем забегать вперед. Пока что поступили сведения, что госпожа фон Гольц подписной лист приняла. "Симбирские губернские ведомости" не замедлили оповестить публику о благородном почине господина губернатора (сумма пожертвования была выделена жирным шрифтом). В уважение к хозяину поднатужились земские деятели: несколько увеличили пособия сельским школам. А государственная казна? Она верна себе: как и в предыдущие годы, ассигновала на начальное образование в губернии круглый... нуль. И раскошелиться пришлось прежде всего мужику. В каждом бюджетном рубле - 85 копеек крестьянских... Сколько же на нем, мужике, платежей? Подать в казну отдай, выкупные за помещичьи земли снеси, вот и земство свое требует - установило земские сборы... Крестьянин мыслит практически. Уважает арифметику. "Дважды два да трижды три" - плати, господин заезжий купец, правильную сумму за зерно, что тебе смолочено, за куделю, за овчины! А к чтению, письму недоверие. Крестьянин негодует: "Мальчишка две, а то и три зимы потерял, а читать не может... Да на кой ляд нам такая школа!" Илья Николаевич говаривал по этому поводу учителям: - Жертву буквослагательного способа гениально показал Гоголь. Вспомните чичиковского Петрушку: "...все читал с равным вниманием; если бы ему подвернули химию, он и от нее бы не отказался. Ему нравилось не то, о чем читал он, но больше самое чтение, или, лучше сказать, процесс самого чтения, что вот-де из букв вечно выходит какое-нибудь слово, которое, иной раз, черт знает, что и значит". Полный переворот в обучении грамоте нес "звуковой метод", разработанный передовой педагогикой, и Ульянов был страстным его пропагандистом. Изначальный в руках учителя материал здесь не буква, а полное слово. Слово звучит в классе, ученики повторяют его вслед за учителем - слово, во всех его красках, со всей музыкальностью, на полную глубину смысла, затем при помощи учителя (незаметной!) дети расчленяют слово на слоги, а там, не затрачивая особых усилий, добираются и до букв... Не проходит и года, как ученик, не умевший книгу раскрыть, уже бойко и осмысленно читает! "Зеленый шум, весенний шум... Идет-гудет..." Звуковой способ, мыслилось Ульянову, несет в школы дыхание весны. Да и мужик увидит толк в школьном обучении детей. "Да, он беспортошный, - говорил себе Ульянов, - да, у него пустой от поборов карман. Но... но он, наш мужичок, вместе с тем и несметно богат! Мудростью богат народной, мудростью!.. - И заключил: - Вот это богатство свое, которого никто не в силах отнять, мужик и положит полной пястью на школы!" x x x Ульянов обернулся и, не без труда оторвавшись от работы, встал навстречу щегольски, уже по-летнему одетым посетителям. На пороге Назарьев. Улыбается с таким видом, что вот-вот преподнесет сюрприз. Сюрпризом оказался его спутник. - Привел и представляю вам, Илья Николаевич, нашего нового председателя уездного училищного совета: Николай Александрович Языков. - Не родственник ли вы, Николай Александрович, - заинтересовался Ульянов, - известного поэта Языкова? Друга Пушкина? - Кузен, - опередил его ответом Назарьев. А тот лишь смущенно поклонился. Короткая церемония знакомства - и приступили к делу. Ульянов разложил на столе материалы своего зимнего объезда губернии; все было проанализировано, приведено в систему. В заключение беседы Илья Николаевич развернул на столе чертеж школьного здания. - На ваш суд и усмотрение, господа! Языков осторожно заглянул в чертеж, мало что понял в нем и спросил: - Это у нас в земстве изготовили, в строительном отделе? Ульянов усмехнулся: - Пробовал туда обращаться. Но земцы школьным строительством гнушаются. Мудрствуют над чем-то более значительным. - Так откуда же этот проект? - Мой собственный. В проекте - сельская школа. Илья Николаевич позаботился о том, чтобы в классе, рассчитанном на определенное число учащихся, было бы достаточно, в соответствии с научно-гигиеническими нормами, света и воздуха; чтобы зеркало печи излучало тепло соразмерно помещению и потребностям детского организма; чтобы удобен был вход, а на случай пожара и безопасный выход. Учитывая скудость земской кассы, здание школы запроектировал одноэтажное, деревянное. К проекту были приложены расчеты строительных материалов, рабочей силы и денежная смета. - Прошу обратить внимание на форточки в окнах. За форточки костьми лягу! Это же бедствие, во всей губернии школы без форточек. Проект понравился. - Не сомневаюсь, что мы утвердим его на училищном совете, - сказал Языков. - Да заодно и пристыдим наше земство. Этакие бездельники! - Я уже голосую! - подхватил Назарьев. Он был членом училищного совета. С первых же месяцев своей инспекторской деятельности Илья Николаевич стремился использовать любую возможность для подготовки учителей. В Симбирске, при городском уездном училище, обнаружил учительские курсы и тут же принял участие в их работе. Расширяя и расширяя подготовку учителей, Ульянов пришел к идее учительских съездов. Убедил губернатора поддержать его перед попечителем округа. В. Н. Назарьев дал с натуры картинку съезда: "Слух о съезде, вскоре задуманном Ульяновым, вызвал неописанное волнение между нашими сельскими педагогами, а в начале сентября, если не ошибаюсь, 1873 года к Симбирску потянулись разнообразные тележки и брички с законоучителями, учителями и учительницами, стремившимися на съезд... На следующий день зало мирового съезда преобразилось до неузнаваемости: ...в углах размещены деревья всех существующих в нашей местности пород и образцы всевозможных хлебов, а на возвышении... учебные пособия. Первые ряды стульев были заняты учениками народных школ... За ними устроились представители нашего высшего и среднего общества, привлеченные отчасти модой, отчасти искренним сочувствием к делу народного образования... Все носило на себе отпечаток небывалого одушевления и лихорадочного напряжения, обсуждение уроков становилось все живее и живее: выяснились главные положения педагогики и лучшие приемы обучения грамоте и счету. ...Последний день съезда приходился на праздник... Еще до обедни толпа учителей со своим инспектором и одним из членов совета направилась к телеграфной станции. Здесь Ульянов познакомил их с законами электричества, а после обедни им же показал физический кабинет военной гимназии. Больше и показывать было нечего в нашем городе..." Учительские съезды стали ежегодными. Откликаясь на потребности то одного уезда, то другого, Ульянов каждый съезд проводил лично. Илья Николаевич получил с почтой из Казани подарок. Это была тонюсенькая в синей обложке книжечка. Под обложкой, на титульном листе: "И. Яковлев. Букварь для чуваш с присоединением русской азбуки. Казань. В губернской типографии. 1873". Все 32 странички букваря исполнены от руки, а затем, видимо, отпечатаны с камня. И понятно почему: взяв за основу русский алфавит, Яковлев вынужден был русские буквы, чтобы приспособить их к чувашской фонетике, испещрить различными значками, а в наборной типографской кассе вновь изобретенных литер, разумеется, не нашлось. Илья Николаевич, перелистывая книжечку, называл вслух чувашские слова, сверяясь с яковлевской их транскрипцией. - Хорошо и просто, - заключил он и написал Яковлеву в Казань: "Я получил вчера экземпляр Вашей книжки. Очень рад за Вас, что она окончилась печатанием, постараюсь употребить со своей стороны возможное содействие распространению ее в чувашских школах..." Кто же такой Яковлев? Чуваш, студент Казанского университета. По окончании университета Иван Яковлевич Яковлев при содействии Ильи Николаевича был определен инспектором чувашских школ в Симбирской и смежных с ней губерниях. Яковлев восторженно полюбил Илью Николаевича, и они навсегда остались друзьями. x x x Сохранились документы, читая которые, как бы обозреваешь обширную деятельность Ильи Николаевича Ульянова. Это его ежегодные отчеты. Под титулом "отчет" заключен научно-исследовательский труд - страстный, полемический, опирающийся (разумеется, анонимно) на идеи Чернышевского (например, о роли в воспитании детей наук общественных), Чернышевского и Добролюбова (об обучении детей каждой национальности на родном языке); Чернышевского и Добролюбова, Песталоцци и Ушинского о том, что обучение ребенка и его воспитание - процесс единый; мало того, учитель, какой бы предмет он ни преподавал, должен прежде всего быть умелым воспитателем. Эту мысль, подтвержденную собственным педагогическим опытом, Ульянов в одном из отчетов выразил так: "В хорошо организованных училищах и у преданных своему делу учителей не встречается надобности употреблять какие бы то ни было меры взыскания с учащихся, потому что последние любят и уважают своих наставников и не позволяют огорчать их каким-нибудь поступком". Годовые отчеты Ульянова... Это как бы отпечаток шагов, неторопливых, полных раздумий, порою тревог, но не ведающих усталости, ибо это шаги человека со светильником в руках. Шли годы... x x x - Ваше превосходительство, может быть, все-таки отдохнешь? Мария Александровна предложила мужу стакан свежезаваренного чая. Илья Николаевич, оторвавшись от работы, принял чай и жадно отпил глоток. - Илюша, а ты знаешь, что время уже за полночь? А он беспечно: - Подумать только, куда мы с тобой, Маша, забрались - в генералы! Даже оторопь берет: пге-во-схо-дительство! Пгево... Даже выговорить толком не могу это пышное величание! - А я горжусь! - И Мария Александровна приосанилась. - Горжусь твоим высоким чином и орденом горжусь. Свое, заслуженное... Но работаешь, Илья, сверх всякой возможности. Я извелась с тобой... - Машенька! - Тут Илья Николаевич лукаво прищурился. - А ведь ты чуточку опоздала отрывать меня от стола. Я уже сам оторвался... - И он возгласил торжественно: - Финис коронат опус! Мария Александровна, обрадовавшись, всплеснула руками: - Закончил? Поздравляю. Только мне непонятно, зачем ты спросил крепкого чая, если работа закончена, - чтобы испортить себе сон? Илья Николаевич повинно опустил голову. - Прости, что не дал тебе спать. Но мне так недоставало тебя именно сейчас, в эти полуночные часы. Ведь завершился труд десятилетия - это наш с тобой совместный юбилей! - Значит, посиделки? - улыбнулась Мария Александровна и принесла рукоделие. Сели на кушетку, Илья Николаевич увидел лицо жены вблизи и с полной ясностью. И на нем - печать десятилетия, трудного, полного забот о куске хлеба и о детях. Вот этого самого десятилетия, юбилейного... Усмехнулся иронии жизни. Но чтобы не выдать поднявшегося в нем чувства горечи, поспешил отвлечь внимание жены на себя. - Маша, а ведь я старик!.. Полтина лет миновал, - сказал он уже в суровом раздумье. - Это я от одной старой чувашенки услышал. Взглянула на меня оценивающе и не ошиблась ведь. Как раз на будущий год мне - полтина... - Ну что ж, и отпразднуем! - весело сказала Мария Александровна. - Но ведь я осталась послушать отчет, Илюша. Илья Николаевич потрогал стопку листов на столе. - Неужели все это читать? - Он сделал кислую мину. - А ты расскажи самое для тебя важное. Это и мне будет интересно. - В руках Марии Александровны уже бойко поблескивал вязальный крючок. - Я жду цифр. - Она знала пристрастие мужа к математическим расчетам и в поощрение ему улыбнулась. - Готова поскучать? Хорошо. Но до цифр еще надо добраться! А допрежь того - ну, никак не миновать Ермилу Мельника! Помнишь: И чудо сотворилося - На всей базарной площади У каждого крестьянина, Как ветром, полу левую Заворотило вдруг! Он, посмеиваясь, продолжал: - И несут и несут на сиротскую Ермилову мельницу, сиречь на школы, мужички наши столько медных пятаков, целковиков, лобанчиков, прожженной, битой, трепаной крестьянской ассигнации, что счет идет ежегодно уже на тысячи рублей серебром! Мария Александровна даже вязать перестала. Она любовалась мужем, радовалась за него. - С подписными листами, кажется, особо преуспевает госпожа фон Гольц? - вставила Мария Александровна. - Не только. Но и ее в числе других я уже неоднократно поощрял благодарностью в печати. Особенной гордостью Ильи Николаевича стали новые школы. За десятилетие он построил 151 школьное здание. Учебный процесс в новых школах поставлен образцово; как ему и мечталось, зажегся свет маяков, столь необходимый для школ, что еще блуждают отягощенные грузом схоластических пережитков. Новые школы в огромной степени помогли Илье Николаевичу держать на уровне современных педагогических требований всю школьную сеть губернии. Общее число школ за десять лет уменьшилось: было 460, стало 423. Однако разница в том, что цифра 460 была дутой, а теперь каждая из 423 и существует, и живет полнокровной жизнью. В заботах об учителях Илья Николаевич проявлял не только здравый смысл начальника и организатора: "Больше людям дашь - больше с них спросишь". Нет, все, что он делал для сельского учителя, исходило прежде всего из движений его души, прекрасной в своих бескорыстных порывах. "Вознаграждение учительского труда в среднем числе утроилось", - скромно отмечает он в отчете за десятилетие. А ведь достижение - масштаба огромного. Мало того, Ульянов добился для учителя человеческого жилья на селе, права на отдых, на больничную помощь от земства. Заключив все это в скупую строчку: "Нельзя не признать, что в течение десятилетия все-таки достаточно сделано для улучшения быта учителей", Илья Николаевич тут же, зная, что отчет будут читать не только в округе, но и в министерстве, выдвигает перед правительством и общественными учреждениями целую серию новых настоятельных просьб. Симбирский директор обеспокоен тем, что, как он пишет, "положение народного учителя ничем не обеспечено в будущем: не щадя сил, ни здоровья при исполнении своих нелегких обязанностей, он к концу своей нередко 30-летней службы остается без всяких средств". Следует учредить пенсии, и Илья Николаевич подсказывает ведомству, что обеспечить престарелых учителей можно без дополнительных источников средств, всего лишь путем упорядочения денежного земского хозяйства. Проект кладется под сукно, Симбирская губернская земская управа замышляет для своих служащих эмеритальную кассу; Илья Николаевич уже тут как тут со списком учителей. Эмеритальная касса - это, в сущности, копилка на черный день: средства к