ня  дома  с Егором да с Ириной
Григорьевной и соорудим.  - Помолчав,  он заговорил  снова,  начав  со
своей  любимой  прибаутки:  -  На пеньковом конце четыре узла - четыре
матроса, боцман один, капитан в уме. Итак, "Ласточка" - на добрые дела
для людей. Мое правило: ни дня без доброго дела. И веселое, ободряющее
слово - тоже доброе дело.  Якорь поднят.  Отдать швартовы! Антон, пиши
на борту шлюпа название "Ласточка".

                       При дворе Петра Первого

     Задорно насвистывая  "Юного  барабанщика" и как будто ни о чем не
думая,  Вяча Полянкин неторопливо шагал по набережной Северной  Двины.
Нет,  конечно,  ни о чем не думать Вяча не мог. Он думал о предстоящей
завтрашней поездке к Новодвинской крепости.  К той крепости, под огонь
пушек которой Иван Рябов посадил на мель вражеские шведские корабли. В
воображении мальчика Новодвинская крепость представлялась неприступной
твердыней.
     Казалось бы,  когда,  как не теперь,  наслаждаться щедро  палящим
солнцем,  которое  в  Архангельске  и греет-то как следует месяц-два в
году,  любоваться простором сверкающих  вод  Северной  Двины,  которая
скоро  опять  забушует  штормами,  а  потом  покроется шугой и надолго
застынет,  коварно   заполненная   ледяными   заставами,   восхищаться
великолепными океанскими теплоходами,  стоящими у причалов и на рейде!
Но Вяча сейчас не видел перед собой ни реки,  ни солнца.  Ему чудились
картины  парадов "потешных" петровских полков,  приезд Петра Первого в
деревянный Архангельск, закладка корабельной верфи в Соломбале и спуск
на воду первого русского корабля.
     Неожиданно его внимание привлекла  стоящая  неподалеку  необычная
автомашина-фургон.  Из  машины  выгружали  какие-то  ящики и аппараты,
похожие на киносъемочные.
     "А вдруг?! - насторожился Вяча. - Как бы узнать?.."
     Набравшись смелости,  он решительно подошел к машине и спросил  у
мужчины, который показался ему главным:
     - Скажите, пожалуйста, это киноаппарат?
     - Киноаппарат, - мельком взглянув на мальчика, ответил мужчина.
     - А вы кинооператор?
     - Главный кинооператор.
     - И будете снимать картину? А можно узнать - какую?
     Главный кинооператор теперь уже внимательно смотрел на Вячу.
     - Очень ты любопытный!  Ну,  будем  снимать  "Сказание  об  Иване
Рябове". Ты слышал об Иване Рябове?
     Вяча был в восторге: с ним разговаривал, уже не просто отвечал на
вопросы,  а именно разговаривал кинооператор, и не простой, а главный.
И Вяча поспешил его заверить:
     - Да  я,  товарищ  главный  кинооператор,  знаю  даже,  когда  он
совершил свой подвиг,  спас от шведов наш Архангельск. Двадцать пятого
июня тысяча семьсот первого года.
     Кинооператор смотрел на Вячу уже с удивлением.
     - Правильно? - спросил Вяча.
     - Правильно, - подтвердил кинооператор, хотя точно не помнил даты
подвига лодейного кормщика.
     - А где вы будете снимать? - поинтересовался Вяча.
     - Есть тут такое Заостровье. Натура подходящая. Вот туда сейчас и
поедем.  Это для  начала.  А  потом  будем  снимать  у  крепости.  Там
декоративное подобие возводится.
     Попрощавшись со своим новым знакомым,  Вяча стремглав  понесся  к
Антоше Прилучному.
     Эврика, Антон! Они приехали!
     Ничего объяснять Антоше,  разумеется,  не требовалось. Антоша все
понял по возбужденному виду приятеля.
     - Где они? - спросил Антоша.
     - Поехали  сначала  в  Заостровье.  А  потом  будут   снимать   у
Новодвинской крепости.
     - Если они поехали в Заостровье, - сказал Антоша, - то и наш курс
меняется.  К  крепости  мы  пойдем тоже вслед за ними.  А сейчас нужно
готовить "Ласточку" и известить Яна и Егора.
     Отправляться было решено на следующий день в семь ноль-ноль.  Все
матросы экипажа боцмана  Рябова  собрались  аккуратно.  Напевая  "Были
сборы  недолги...",  они  действовали  точно  и ловко.  Поднимали они,
конечно, не коней, как поется в песне, а паруса - грот и стаксель.
     Ветер был   свежий  и  почти  попутный.  Легкий  шлюп  "Ласточка"
устремился к левому берегу реки,  но  не  наперерез,  а,  как  вел  ее
рулевой Ян Эрмуш, чуть вверх.
     Ошвартовались в Заостровье у лодочной и катерной пристани. Но где
их искать, этих кинематографистов?..
     Встречная колхозница на вопрос ребят затараторила:
     Вон там,  в двух домах, у Котловых да у Варакиных им председатель
ночлег отвел.  А сейчас-то они уехали,  да-да, милые, уехали они. Едва
обутрело,  они,  значит, и уехали. Да не далече тут. Я вам, голубчики,
все единым мигом разъясню и обскажу...
     И она  обстоятельно и с явным удовольствием долго объясняла,  как
попасть в то место, куда уехали артисты.
     Пользуясь ее  указаниями,  ребята,  хоть  и  не без труда,  нашли
стоянку  съемочной  группы.  Это  была   веселая,   просторная,   ярко
зеленеющая  поляна.  Низкорослые развесистые ивовые кусты и сухощавые,
но жизнестойкие ольхи плотно обступали ее.  Только на берег сверкающей
солнечными блестками Северной Двины выход оставался открытым.
     На поляне  были  разбиты  четыре  огромные  палатки.  По  шуму  и
пестроте  стоянка  съемочной группы походила на большой табор.  Съемки
еще не начинались.
     До поры до времени ребята притаились в кустах и,  затаив дыхание,
наблюдали.
     Высокий, косая  сажень  в плечах,  артист в мундире,  треуголке и
ботфортах, с тяжелой тростью в руках удивительно походил на бронзового
Петра   работы  скульптора  Антокольского,  что  стоит  на  набережной
Северной Двины в Архангельске.
     - Похож,  да?  -  Вяча  толкнул  в  плечо Антона.  - Прямо как на
пьедестале. Только ходит да разговаривает.
     Чуть ли  не  по  пояс  Петру,  пожилой  человек  в костюме самого
модного современного покроя что-то сердито выговаривал "царю".
     Ребята прислушались.
     - А я,  товарищ Мелкишев,  не позволю...  не  позволю  заниматься
отсебятиной. Не позволю вам, Иван Харитонович, того, что вы творили на
студийных съемках в Москве.  Вы хотя и должны быть простым с  народом,
но вы все-таки царь, вы - Ваше величество!
     - Вот-вот,  я и говорю,  - басовито отшучивался Петр.  - Я - Ваше
величество, а вы ко мне с "товарищем".
     - Такой здоровый,  а фамилия - Мелкишев, - опять зашептал Вяча. -
Он ведь Романов, Петр Алексеевич Романов, царь всея Руси.
     - Молчи. Лучше смотри и слушай, - отмахнулся Антон.
     - Вот  и ты смотри.  Видишь Ивана Рябова?  Вот тот,  в холстинной
рубахе почти по колено.  А это кто с ним под ручку гуляет?..  Стой, да
ведь это... - Вяча чуть не закричал от удивления и обиды.
     - Тише ты! - Антоша сжал руку приятеля.
     - Да   ведь  с  Иваном  под  ручку  гуляет  командующий  шведской
вражеской эскадрой Шееблад.
     - Ну и что?
     - Как это что? Ведь они враги!
     - Они артисты. Это в истории они враги. Тише!
     Воевода Прозоровский, высокомерный вельможа и изверг, беседовал с
простыми  крестьянами  и  рядовыми  стрельцами.  Но  ребята знали:  на
съемках этот именитый боярин-самодур даст им нещадного  жару.  Это  он
будет  в  приказной избе вершить суд над Иваном Рябовым - бросит его в
темницу. А сейчас он мирно сидел на траве.
     На другом конце поляны престарелый архиепископ в полном облачении
под лихие выверты гармони старался переплясать молоденькую монахиню.
     - Поп танцует! - забывшись, закричал в восторге Егор и захохотал.
     А поблизости стояла какая-то актриса,  которая то что-то шептала,
то  вытягивала  вперед  руки  - репетировала.  Услышав в кустах крик и
хохот Егорушки,  она взвизгнула и побежала в сторону  Петра.  Стрельцы
вскочили как но боевой тревоге.
     Перепуганная актриса пальцем показывала на кусты,  где скрывались
ребята.
     Антона, Егора и Яна как рукой сняло.  Лишь Вяча остался на месте.
Он даже встал в полный рост,  чтобы его увидели.  И не возражал, когда
вооруженные стрельцы  повели  его  к  режиссеру-постановщику,  который
разговаривал с исполнителем роли Петра.
     - Ты что здесь делаешь? - грозно спросил режиссер.
     - Смотрю.
     - А почему в кустах прятался?
     - Боялся, что прогоните.
     - Гм!..
     Режиссер даже  не  нашелся,  что  ответить  на  столь откровенное
признание. А артист Мелкишев, вероятно любивший пошутить, торжественно
провозгласил:
     - Как ты смел,  дрянной мальчишка,  чернь недостойная,  появиться
при дворе царя Петра Первого?!
     Но Вяча не испугался и неожиданно заявил:
     - А мне бы главного кинооператора увидеть.
     - Это зачем же? - удивился режиссер.
     - Я с ним знаком. Мы вчера в городе познакомились.
     - Гм!.. Савва Кириллович! - позвал режиссер.
     Появился тот  человек,  с  которым  Вяча  разговаривал  вчера  на
набережной.
     - Вы,  Савва  Кириллович,  оказывается,  знакомы  с  этим молодым
человеком, - сказал режиссер.
     - Да-да,  вчера мы с ним,  кажется,  виделись в городе! - И Савва
Кириллович обратился к Вяче:  - А ты как оказался здесь? Я запамятовал
твое имя.
     Главный кинооператор и не знал имени Вячи,  но Вяча не  стал  ему
напоминать об этом.
     - Вяч меня зовут.
     - Ну и почему ты, Вяч, здесь? У нас же съемки.
     - Вот я...  мы... хотим посмотреть, как вы будете снимать картину
об  Иване  Рябове.  Нас  четверо ребят.  Мы тоже интересуемся историей
Ивана Рябова. Мы ищем кафтан, который ему Петр Первый подарил.
     - Кафтан? - изумился режиссер.
     - Кафтан Ивана Рябова? - переспросил главный кинооператор.
     Пришлось Вяче все рассказывать по порядку. А в конце он добавил:
     - И кажется,  наш боцман Рябов прямой потомок лодейного кормщика.
А какой у него трехмачтовый парусник!  "Буревестником" называется. Вот
бы его тоже снять для кинокартины.
     Кинематографисты слушали   Вячу   и   удивлялись:   мальчик   был
необычайно силен в истории.
     - А  ведь  парусник-то  нам  следует посмотреть,  - заметил Савва
Кириллович.  -  Ничего  не  потеряем,  а,  может  быть,  что-нибудь  и
приобретем. Как вы думаете, Яков Наумович?
     - Хорошо,  поедем,  посмотрим этого "Буревестника",  - согласился
режиссер.
     Вяча позвал своих друзей, и они перегнали "Ласточку" к месту, где
размещались кинематографисты.
     - Эге, - воскликнул Савва Кириллович, увидев маленькое суденышко,
- при некоторой гримировке оно может пригодиться!
     - Я буду управлять этой бригантиной,  - сказал "царь Петр".  -  А
мальчиков   переоденем   в   "потешных".  И  ты,  Саввушка,  сотворишь
гениальные кадры!

                          В гостях у боцмана

     Ей бы,  как всегда,  под парусом самоходно скользить  по  речному
простору,  а  ее унизительно тащили на буксире.  Со снятой мачтой,  со
сложенными под банки  веслами  "Ласточка"  как-то  сразу  сникла.  Она
зарывалась носом в волну, словно сопротивляясь и стараясь освободиться
от буксирного троса.
     Все объяснялось   тем,   что   в   распоряжении   режиссера   был
быстроходный портовый катер.  Он и тащил "Ласточку"  туда,  где  стоял
"Буревестник".
     На катере вместе с режиссером и главным кинооператором были  Егор
и  Вяча  Полянкин.  На  "Ласточке"  для управления остались Антон и Ян
Эрмут.
     Радушно встретил гостей Степан Иванович.
     За многолетние плавания в дальних морях на  борту  "Буревестника"
побывали и многие прославленные капитаны, и ученые с мировыми именами.
Однажды советский парусник посетил даже король -  его  величество.  Но
кинорежиссеры и кинооператоры еще никогда не ступали на его палубу.
     - Прошу  в  кают-компанию!   Братцы-матросы,   что   же   вы   не
предупредили о приезде?  Ну ничего,  на пеньковом конце четыре узла...
Егор,  Антон,  занимайте гостей.  А я приведу себя в порядок и кое-что
приготовлю.
     Савва Кириллович,  как  увидел  боцмана,  так  и  впился  в  него
взглядом:   как   будто  внешне  Степан  Иванович  ничем  особенно  не
примечателен,  а ходит,  говорит,  улыбается так,  что тут же  хочется
нацелить на него объектив кинокамеры.
     Боцман Рябов явился для Саввы Кирилловича той  желанной  натурой,
какой перед этим предстала Северная Двина, потом "Ласточка", а потом и
"Буревестник" с его мачтами, палубными надстройками, трапами, леерами,
кнехтами.
     - Колорит! - восторгался Савва Кириллович. - Подлинный колорит, а
не дешевая экзотика. Натура!
     - Из вашей натуры я согласен только на парусник.  Но придется его
переделать,  замаскировав под шведский фрегат.  Поговорим с директором
картины и купим "Буревестник", - сказал режиссер.
     Все четверо матросов "Ласточки" переглянулись. Как так - русский,
советский парусник  превратится  во  вражеский  фрегат?  Конечно,  это
временно, и он даже появится в кинокартине, но все-таки обидно.
     - Нужно попросить режиссера,  - тихо предложил  друзьям  Егор,  -
чтобы  в  картине  перед началом написали:  в роли шведского фрегата -
советский парусник "Буревестник". Ведь будет же написано: в роли Петра
Первого артист Мелкишев.
     - Не напишут.  Скажут:  "Неодушевленный предмет..." - охладил его
пыл Вяча.
     - Пусть снимают, - решительно заявил Антон. - Мы-то будем знать и
другим  будем  рассказывать  про  наш  "Буревестник".  А  я кинокамеру
непременно сделаю. Тогда еще сами поснимаем.
     Степан Иванович  возвратился  в  новеньком  кителе  с  якорями на
блестящих пуговицах и принес столбик вставленных друг в друга стаканов
и стопку тарелок.
     - Егор и Ян, на камбуз! Антон, со мной в кладовую! Вяч, развлекай
гостей. Боцман на баке. Якорь чист.
     Он снова исчез и вскоре появился с подносом.  За  ним  -  Егор  с
огромным,  чисто  надраенным  чайником  и  Ян  - со сковородой жареных
сигов. А Антон принес две буханки хлеба.
     - Спиртного вообще-то не держу, - сказал боцман, открывая бутылку
портвейна.  - Но представительские для  гостей  храню.  Пар  на  марке
должен  быть.  И  ветер  в  парусах!  Братцы-матросы,  разливайте чай!
Дорогие гости, сиги своего улова.
     При этих   словах   Яков   Наумович   вдруг  привстал,  лицо  его
вытянулось, но так же моментально округлилось в блаженной улыбке.
     - Так вы, Степан Иванович, и рыболов еще?
     - Да как же у моря и на реке жить - и не рыбачить?
     - О, это моя страсть - рыбная ловля! - загорелся Яков Наумович. -
И что же вы ловите?
     - Ловил и семгу, и кету, и треску, и морского окуня, и палтуса, и
зубатку.  Гарпунировал и белуху - это уже зверь.  На забаву и  морской
черт  попадался.  А  на Двине ясно что - сиг и камбала,  щука и окунь,
подъязок и сорожка. Это плотву у нас сорогой называют. А для ухи самое
лучшее - ерш сопливый. Да это вы знаете.
     Оказалось, Якова Наумовича хлебом не корми  -  дай  поговорить  о
рыбной ловле.  Он засыпал боцмана вопросами. Его интересовало все - от
тралов и становых неводов,  от рюж,  мережек,  бродней  и  поездов  до
продольников-переметов, жерлиц и мормышек. В теории рыболовства он был
академиком.
     - У  меня целая библиотека по рыболовству,  - признался он.  - Но
ведь все это теория.  А куда интереснее получить сведения от  опытного
рыболова.  И  потом  посмотреть  на практике.  Вот здесь я вас,  Савва
Кириллович,  поддержу.  Рыбную ловлю будем снимать  в  натуре.  Степан
Иванович,  надеюсь,  поможет  нам.  Я сегодня же сделаю в режиссерском
сценарии некоторые поправки и дополнения. Ведь Иван Рябов, наш главный
герой, - рыбак. Ах, как это будет интересно - рыбная ловля на экране.
     - У нас вот еще заядлый рыбак, - сказал боцман, кивая на Егора. -
Мой племянник.  Мал-мал,  а на рыбалке ох как удал! И счастье рыбацкое
имеет.  А если рыбы нет,  говорит: "Ничего, надоест ей - и поймается".
Настойчивый рыбак, с характером.
     - Отметим,  - сказал Яков Наумович.  - А может быть,  включим и в
сценарий. Мальчишки оживляют съемки. Вот видите, Савва Кириллович, для
вас чистая натура.

                          Аграфена Петровна

     Киностудия согласилась  купить  списанный  на  слом  парусник.  С
судоверфи   приехали   корабельные   мастера.  И  начались  работы  по
маскировке парусника под шведский фрегат.
     Киносъемки развернулись  полным  ходом.  Снимали побережье Белого
моря,  бутафорские  стены  Новодвинской  крепости,  Гостиный  двор   и
старинные строения в Архангельске и Соломбале,  Северную Двину и речку
Соломбалку - в прошлом, при Петре, испытательную канавку.
     Ребят, к  беспредельному  огорчению  Вячи,  так  "потешными" и не
сделали.  В сценарий такие кадры почему-то  "не  влезли",  как  сказал
режиссер.   Но  боцман  Рябов  участвовал  во  многих  сценах  в  роли
посадского старшины.  Его совсем не гримировали,  а  только  заставили
надеть костюм помора петровских времен.
     Вдосталь наглядевшись  на  киносъемки,  ребята   стали   торопить
Степана Ивановича:
     - Когда же мы отправимся в путь?
     - Скоро, - отвечал боцман. - Пойдем в рейс по Северной Двине.
     - Будем искать кафтан Ивана Рябова?  - спросил Вяча  с  затаенной
надеждой.
     - Кафтан не кафтан, а что-нибудь найдем.
     - А что еще?
     - Моряцкую закалку, например.
     - Моряцкую закалку - это хорошо, - подхватил Ян.
     - Но и кафтан неплохо.  Потомки оценят наши старания...  -  Вяча,
как обычно,  распалился,  вошел в азарт. - Кафтан будут изучать ученые
историки,  которые приедут сюда из  Москвы  и  Ленинграда.  О  кафтане
напишут  в газетах и журналах.  А значит,  напишут и о нас.  И вот что
напишут:  "Большая заслуга в отыскании ценнейшей реликвии  принадлежит
архангельским   школьникам   Полянкину,  Прилучному,  Эрмушу...  ну  и
Егору-Беломору, то есть Трапезникову".
     - А о Степане Ивановиче не напишут? - засмеялся Антон.
     Вяча смутился и тут же поправился:
     - Нет, о потомке Ивана Рябова, о боцмане Рябове, напишут в первую
очередь.  И вообще все мы станем знаменитыми.  С нами  будут  за  руку
здороваться академики! Нам преподнесут подарки. Антону - радиостанцию,
Яну - яхту из красного дерева с этими, как их... парусами.
     - С дакроновыми,  - подсказал Ян,  - только...  - Но Вяча перебил
Яна:
     - А Егору... Тебе что подарить, Егор?
     - Да ну тебя, пустомеля, - отмахнулся Егор.
     - Эх,  вы!  - рассердился Вяча. - Не понимаете. Ведь кафтан будет
висеть в историческом музее.  И все будут нас благодарить. Нет, скорее
в поход, на поиски кафтана!
     - Кафтан мы искать будем,  а с академиками пусть здоровается Вяч,
- рассудил Антон. - И подарки пусть он получает. Вот только где искать
этот кафтан?
     - У  меня  есть  адрес  одной  старушки,  - сказал боцман.  - Она
помогает народному хору подыскивать старинные костюмы.  Вот  с  нее  и
начнем.  Я-то ее никогда не видал,  знаю только, что зовут ее Аграфена
Петровна.
     Боцман еще  в мальчишестве,  когда плавал на боте зуйком,  познал
стариковские приметы погоды.  Нет,  не по ломоте в  костях  определяют
старики  северяне,  будет  ли  ведро  или  ненастье.  И хотя у Степана
Ивановича Рябова и  дома,  и  на  судне  -  барометры,  боцман  привык
приглядываться  к солнцу:  как оно взошло и как катится по небосклону,
как подходит к заходу и как закатывается.
     Вот и  теперь,  оглядев  небо,  далекие,  едва  заметные облачка,
Степан Иванович весело заявил:
     - Якорь чист! Завтра курс на Заречье, к Аграфене Петровне.
     И "Ласточка" с экипажем из  пяти  матросов  под  началом  боцмана
Рябова на другой день отшвартовалась от причала.
     Почему же из пяти?..  Потому,  что пятым матросом  на  "Ласточку"
зачислили Ингу Эрмуш, сестру Яна.
     А произошло это так. Накануне отплытия Степан Иванович сказал:
     - Жаль,  нет  у  нас  пятого матроса,  а по судовой роли на нашем
шлюпе должно быть шесть человек.
     Ян взглянул на боцмана и нерешительно сказал:
     - К нам на "Ласточку" моя сестра просилась. Она яхтой управляет и
гребец хороший. Плавает лучше меня.
     - Ну нет,  женщина на палубе к несчастью! - яростно запротестовал
Полянкин.
     - А почему нет?  - спросил Антон. - "К несчастью" - это чепуха. Я
сам  видел,  как  Инга  яхтой  управляет.  Мы  с Яном и с ней по Двине
катались.
     - Добро,  Ян,  - тут же решил боцман.  - Зови свою сестру.  Пусть
только оденется, как положено матросу!
     Инга пришла на "Ласточку" вместе с братом. Она была на год старше
Яна и очень походила на него.  В синем спортивном костюме,  в берете и
кедах,  девочка,  застенчиво  улыбаясь,  предстала  на  причале  перед
боцманом Рябовым. Но говорила она смело, хотя и негромко.
     - Товарищ боцман, новый матрос "Ласточки" Инга Эрмуш явилась.
     Степан Иванович одобрительно взглянул на Ингу.
     - Итак,  экипаж шлюпа в полном составе.  Ян,  покажи Инге, чем ей
заниматься, и ее место на швартовке.
     ...Аграфене Петровне  шел восьмой десяток,  а выглядела она не то
чтобы молодо,  но была удивительно статной - высокая, широкая в кости,
с  прямой спиной,  без намека на согбенность.  И лицо у нее,  хотя и в
морщинках,  было какое-то ясное, может быть, от чистой, почти небесной
голубизны в глазах.  А говорила она так мягко, словно теплом одаривала
тех, с кем разговаривала. Поморка, истинная поморка!
     А вот изба у Аграфены Петровны, которая стояла дольше, чем жила в
ней ее хозяйка,  уже плоховата.  Но старенькие мосточки,  в две доски,
перед избой вымыты, выскоблены, точно половицы.
     Жила Аграфена Петровна в одиночестве.  Сын в Отечественную  войну
на  фронте  погиб.  А  замужняя дочь и сноха имели свои дома и семьи в
других деревнях.
     Приехавших хозяйка встретила гостеприимно, ласково:
     - Проходите,  соколы,  раздевайтесь,  умывайтесь.  Путь,  должно,
дальний  держали.  Отдыхайте!  В  избе  просторно.  Не будьте гостями,
будьте хозяевами!
     Аграфена Петровна   неторопливо,  степенно,  но  быстро  и  ловко
хозяйничала  -  согрела  самовар,  накрыла  в  передней  комнате  стол
узорчатой скатертью,  выставила на блюде,  тарелках, в мисках и чашках
картофель,  свежую жареную треску и  соленую  селедку,  грибы,  колоб,
яйца, капусту, ягоды, кувшин с квасом.
     - Кушайте, соколы, всего отведайте. Селедка-то очень соленая, мне
так не по вкусу.  Сейчас кулебяку запеку да сочней подам.  Живу я ноне
куда с добром,  а гости-то у меня редки.  Когда  вот  только  из  хора
русского наезжают за одеждой старинной да за пропеваньями, за песнями.
Все записывают да слушают.  Ну, наезжают порой дочка да сноха, сынoвья
вдова. А вот теперь вы... Мне и радостно. На людях-то веселее.
     Матросы "Ласточки" всего отведали и поблагодарили хозяйку.
     - Не за что,  не за что. Что вы, что вы, - приговаривала Аграфена
Петровна.  -  Да  вы  хоть  куда  путь-то  держите?  Может,   ночевать
останетесь? Места хватит на всех, не обидите.
     - Останемся,  переночуем,  - согласился Степан Иванович.  - И  не
только переночуем, а еще и завтра денек поживем. Изба у тебя, Аграфена
Петровна,  состарилась.  Вот мы завтра ее и подновим,  подремонтируем,
подмолодим.
     - Что вы,  что вы!  - взмахнула руками хозяйка.  - На мой  век  и
такой  избы хватит.  А на добром слове спасибо.  Только не за то я вас
приветила,  хлебом-солью угощала... Я на полчасика отлучусь к соседке,
а вы, гости дорогие, отдыхайте.
     Как только Аграфена Петровна вышла, боцман распорядился:
     - Инге,  Вяче и Егору убрать в избе и вымыть посуду. А Антон и Ян
пойдут со мной готовить ремонтную ведомость. Потом будем отдыхать. Кто
не умеет отдыхать, тот не умеет работать. А завтра нам придется хорошо
потрудиться.
     Боцман, Антон и Ян ушли. И Вяча решил покомандовать.
     - С посудой справится Инга,  - рассудил он. - Егор подметет пол и
принесет дров.  А я займусь летописью нашего похода. Если забудем, как
мы плыли, история многое потеряет.
     Инга послушно   принялась   убирать   со  стола  посуду,  а  Егор
усмехнулся:
     - История  подождет и ничего не потеряет.  А вот если я сейчас не
наловлю рыбы, то мы потеряем многое. Останемся неблагодарными. Бабушка
нас  угощала?  Угощала.  А  мы ее угостим ухой.  Так что подметанием и
дровами заняться придется, Вяч, тебе.
     Теперь даже Инга рассмеялась. А Вяча и Егор еще немного поспорили
и решили сделать в избе уборку вместе.  Тем  более,  что  и  уборки-то
оказалось  совсем  мало,  так  как  Аграфена Петровна содержала избу в
чистоте.
     Когда все было сделано, Инга сказала:
     - Ну  вот,  теперь  каждый  может  заняться  тем,  что   пожелает
душенька.
     Сама она села у окна.  Изба Аграфены Петровны стояла  на  высоком
берегу  и  окнами  смотрела на Северную Двину.  Два буксирных парохода
тащили по ней вниз огромный плот бревен. В Архангельске бревна попадут
на  лесопильные  заводы,  где будут распилены на доски.  А доски потом
погрузят  на  океанские  теплоходы  и  повезут  их  далеко-далеко,  за
границу.  Обо всем этом и думала сейчас Инга. Вот если бы и ей поплыть
на большом и красивом теплоходе в далекие страны!
     А еще один буксирный пароход тащил баржу.  Он даже не тащил ее, а
толкал сзади. Инга такое увидела впервые и сказала об этом Вяче.
     - Это  так  и называется,  - сказал всеведущий Полянкин,  - метод
толкания. Такой метод стали применять недавно.
     Навстречу буксирам  промчался  быстроходный  катер,  разгоняя  за
собой широкие и отлогие волны.  А двое мальчишек на вертлявой лодчонке
едва  выгребали  против  течения.  Наверно,  они отправились на рыбную
ловлю.
     Егор после  уборки  также  ушел  на  реку рыбачить,  а Вяча писал
дневник похода,  придумывая при этом  самые  невероятные  приключения,
которые будто бы пережил экипаж "Ласточки".
     На крыше  слышался  скрип  досок.  Это  боцман  и  его  помощники
осматривали и готовили избу к ремонту.
     Покончив со своими фантастическими записями,  Вяча подсел рядом с
Ингой к окну.
     На берегу реки Егор-Беломор  затеял  грандиозную  рыбалку,  заняв
своим  "предприятием"  чуть ли не полкилометра водной поверхности.  Он
воткнул в берег три удилища,  в отдалении от них закинул две жерлицы с
посеребренными металлическими рыбками и трехлапыми крючками,  похожими
на маленькие якоря,  и добавил к этому  еще  две  донницы  с  тяжелыми
грузилами.  Потом  отвязал  от  пристани  чью-то  лодочку  и выехал на
середину, реки, подгребая и управляя одним веслом.
     На реке  Егор  вытравил  в воду небольшой перемет-продольник и не
спеша поплыл вверх,  подергивая  с  кормы  лодки  длинную  дорожку  из
крепчайшего   нейлона,   как  и  жерлицы,  с  металлической  блестящей
приманкой - на щуку.
     Словом, маленький  рыбак  превосходно  знал  свое  дело  и так же
превосходно с ним справлялся.
     В душе Вячи все еще не улеглась обида на Егора,  пренебрежительно
и  с  насмешкой  относящегося  к  его  дневнику.   "Великий   историк"
мучительно   раздумывал,   какую   бы   каверзу  подстроить  "великому
рыболову".  Он перебирал в памяти все хитрости знаменитых полководцев,
героев и мудрецов,  обрушенные ими на головы противников.  Приходили в
голову и троянский конь,  и праща Давида,  и  голуби  русской  княгини
Ольги  и  даже  японские  проволочные заграждения с подвешенными к ним
консервными банками.
     Все эти  хитрости вспомнились Вяче,  но они никак не годились для
сведения счетов с Егором-Беломором.
     Наконец "блестящая" мысль появилась.  Через пять минут он уже был
на берегу у удочек Егора,  а еще через десять минут снова сидел у окна
и безмятежно и равнодушно поглядывал на реку.
     Пришла Аграфена Петровна,  удивилась,  что все прибрано,  и  даже
чуточку рассердилась.
     - Это гости-то почему у меня работают?  - певуче выговаривала она
Инге.  - Гости - они на то и гости,  чтобы отдыхать и угощаться.  Ведь
хозяйку обижаете...
     Аграфена Петровна  снова  согрела  самовар  и  принялась готовить
чаепитие. В это время спустились с крыши Степан Иванович, Антон и Ян и
вошли в избу.
     Подплыл к пристани Егор.
     - Смотрите,  граждане!  -  торжественно  провозгласил Вяча.  - Вы
будете свидетелями потрясающего зрелища,  которое впервые произойдет в
истории  человечества.  Сейчас  щедрая добыча вознаградит трудолюбивые
усилия нашего Егора-Беломора.
     Егор спокойно  вытащил  и принялся осматривать жерлицы и донницы.
Вот в руках его забилась средних размеров рыбина, должно быть, щука. С
крючка первой удочки он снял крошечную плотичку, а может, ерша. Вторая
леска оказалась без добычи.
     Наконец Егор подошел к третьему удилищу.
     - Начинается самое захватывающее! - воскликнул Вяча.
     Все, даже боцман и Аграфена Петровна, прильнули к окнам.
     Ловким движением Егор поднял удилище и замер.  В таком оцепенении
он простоял с полминуты.
     - Что с ним? - встревожилась Инга.
     - Смотрите,  -  озадаченно произнес Ян,  - у него на одной удочке
три рыбины!
     - Соленая  селедка  хорошо  вымокла,  и  мы аппетитно поедим ее с
постным маслом и с горячей картошкой!  - весело  пояснил  Вяча.  Хохот
потряс комнату.
     Когда Егор вернулся в избу,  он  поставил  у  порога  наполненную
свежей рыбой небольшую корзину и в ярости набросился на Вячу:
     - Почему ты берешь чужую селедку?!
     - Некоторые  берут  не  только  селедку,  но  и  чужие  лодки,  -
невозмутимо ответил Вяча.  - Но ты не огорчайся.  Мы с  тобой  сделали
полезное дело:  селедка была очень соленая, а теперь она вымокла, и ее
и Аграфена Петровна есть будет.
     - Нет  уж,  сам ешь свою селедку.  А для Аграфены Петровны у меня
свежие окуни, сиги и камбалки найдутся.
     Как ни  протестовала Аграфена Петровна,  на следующий день экипаж
"Ласточки" в полном составе принялся за ремонт. Прохудившиеся места на
крыше  покрылись новыми досками,  подновились ступеньки на крыльце.  У
крыльца появились крепкие,  надежные перила. Степан Иванович вставил в
оконные рамы два новых стекла.  Работа заняла полный день. Но все были
довольны.  А Аграфена Петровна не знала,  как  и  отблагодарить  своих
добровольных помощников.
     - Ну тогда в благодарность я вас хоть песней да сказкой,  сказкой
да  пляской потешу,  - сказала она.  - У нас в Поморье песня в большом
почете. И хороводная, и свадебная, и пропевание.
     У нее  был настоящий талант артистки,  слушать ее - заслушаешься,
смотреть - не насмотришься.
     Аграфена Петровна   даже   в  преклонном  возрасте  сохранила  на
редкость сильный,  высокий голос. Напевая, она пританцовывала, и песня
поднималась так высоко,  что,  казалось, вместе с песней поднимается и
сама певица.  Она молодела на глазах,  широко расставляя в  хороводной
песне руки, словно держась за руки подруг.
     - А на наших  свадьбах  вы  бывали?  -  хитро  спросила  Аграфена
Петровна.  - Теперь свадьбы не те, что были прежде. И наряды не те. Да
и песни старинные свадебные  редко  поют.  А  раньше  неделю,  бывало,
гуляли  -  ели,  пили,  песни играли.  И нарядов у девок и у баб каких
только не насмотришься!  Платья,  юбки,  кофты, сарафаны всех цветов -
глаза разболятся,  право слово!  А еще кокошники и повязки в бусах,  в
бисере, а то и в жемчуге.
     - А ты, Петровна, не жалеешь о тех временах? - спросил боцман.
     - Да жалеть не жалею,  но занятно было,  баско - красиво, значит,
по-нонешному. Да я вам свадьбу одна сыграю и за сватов, и за жениха, и
за невесту, а потом и за шаферов, и за шафериц.
     - Как!  Одна?  -  удивился  Степан  Иванович.  - На свадьбах-то в
Поморье я бывал, ведь там народу - поди, вся деревня. Как же ты одна?
     - А вот так.
     Аграфена Петровна сняла с  гвоздя  узорчатое  полотенце  и  стала
изображать  сватов.  Потом  показала  смотрины,  девичник  с песнями и
танцами,  самое венчание,  пир и битье горшков на  другой  день  после
свадьбы.  Она  не пожалела даже какую-то глиняную кринку и на глазах у
растерявшихся ребят грохнула ее об пол.  Потом  схватила  метлу  и  по
обязанности невесты принялась подметать черепки.
     Матросы "Ласточки" вдосталь нахохотались.
     А неугомонная хозяйка присела на скамью, но не умолкла.
     - Вот и меня в  семнадцать-то  годков  так  выдавали.  Хотела  за
Петрушу,  а отдали за Лександра.  Поди,  полвека прожили.  Маялась,  а
жила,  что поделаешь. Он ревнив был, Лександр-то. На гулянье пойдешь -
он за тобой.  Сам не поет,  не играет,  сидит - хмурки водит.  Потом с
ребятами выпьет и всю гульбу  нашу  разгонит.  А  дома  ни  слова.  Не
обидит,  не шумит.  Только скажет порой: "И пошто ты меня не любишь? Я
ведь горы для тебя сворочу".  Почти что полвека  прожили,  хороший  он
был,  а вот любить не полюбила. Свыклась и жила. За полгода до золотой
свадьбы он помер, на семьдесят седьмом году. А здоровый был, жилистый,
да  надорвался.  А  я  так,  горемычная,  и  промаялась.  Жили-то мы в
достатке.  Всего было,  живи да радуйся.  Ан нет, жила с Лександром, а
все  о  своем  Петруше думала.  А что о нем было думать-то?  Погиб мой
Петруша, так и не женатый, еще в шестнадцатом, на германской... Да что
я вам тоску нагоняю. Сейчас самовар поставлю...
     Она скорехонько  подставила  самовар  под  печную   трубу-втулку,
ковшом  наполнила  его  водой  из  ушата и разожгла угли.  Все это она
делала словно играючи.
     Не успела присесть, как снова начала рассказывать.
     Нарассказывала и напела она всего  много,  но  про  кафтан  Ивана
Рябова ничего не могла сказать.
     - Слыхала я о кафтане,  а где он, не знаю. Но вы поищите - должен
же он где-то быть. Ну, а не найдете, чистым воздухом подышите. Была бы
я помоложе, сама с вами поехала бы. Я в старинной одеже толк знаю.
     - Ну спасибо и на том!  - поблагодарил хозяйку Степан Иванович. -
Будь здорова.  Благодарствуем за угощение,  за  песни,  за  сказки.  В
Архангельск в гости приезжай!
     - Да  бываю  я  там,  хоть  и  не  часто.  Меня  в  народный  хор
приглашают. Будешь, говорят, у нас консультантшей.
     - Ну и что же ты, не согласна?
     - Да  куда  уж  мне теперь в город?  Век здесь прожила.  Тут уж и
помирать буду.
     Аграфена Петровна втихомолку сунула Инге под руку сверток.
     - На дорожку, - молвила она.
     В свертке  оказались  большой  пирог  с  рыбой,  колобки  и стопа
ячменных сочней.
     На реке стоял полный штиль,  безветрие - ни всплеска, ни рябинки.
Лазурная  безмятежность  высокого  неба   тоже   ничего   дурного   не
предвещала.  И  настроение  у экипажа "Ласточки" было бодрое.  Немного
печалился лишь Ян: в безветрие нельзя было поднять паруса.
     Плыли на  веслах.  Плыли  медленно,  а  с  обеих сторон неодолимо
манили к себе зеленые берега.
     - Хорошо,  конечно,  отдыхать в избе, - сказал Вяча, - но неплохо
бы отдохнуть на берегу,  у костра:  разбить лагерь, палатку, построить
вигвам. Правда, Антон, хорошо?..
     Антоша вопросительно взглянул на боцмана.  Предложение  Полянкина
было ему по душе.
     - Еще милю пройдем,  тогда можно и к берегу,  - согласился Степан
Иванович.  - Подальше от деревни отойдем, чтобы чистой природой, лесом
больше опахнуло.  Аграфена Петровна верно  говорила:  чистым  воздухом
подышите.
     Спустя полчаса "Ласточка" пристала к невысокому берегу, поросшему
ивовыми и ольховыми кустарниками.
     Кто из мальчишек в десять - четырнадцать лет не  разжигал  костра
на берегу реки или озера, не удил рыбу и не варил в котелке на таганке
уху из окуней,  ершей,  плотичек? Надо думать, что среди мальчишеского
населения  нашей  большой  страны  таких  найдется  немного.  Даже  не
верится,  что где-то живет такой мальчик,  который никогда не сидел  у
костра,  не  запекал  в золе картошку и не ел свежей ухи из только что
выловленной рыбы.  И разжигать  костер,  и  готовить  уху,  и  ставить
палатку,  и  даже  собирать  для  костра  сучья и щепки - удовольствие
немалое.
     Матросы "Ласточки"   устроили  на  берегу  лагерь,  перекусили  и
разлеглись на траве-мураве,  вспоминая  самые  разнообразные  истории,
происшедшие  с  ними,  мечтая  о  том,  кем  они  станут,  когда будут
взрослыми.
     - Я  буду  изучать  историю,  -  сказал Вяча.  - А ты кем будешь,
Беломор? Ихтиологом?
     - Сам ты ихтиолог!  - буркнул Егор,  потом подумал и спросил: - А
что они, эти ихтиологи, делают?
     - Изучают рыб.
     - А чего их изучать? Голова, хвост, брюхо, чешуя, плавники... Все
и так известно.
     - Эх ты,  голова...  хвост,  - засмеялся Вяча.  -  А  ты  знаешь,
сколько  видов  рыб  существует  на  свете?  Не знаешь?  Двадцать пять
тысяч...
     - Ты считал? - в свою очередь, рассмеялся Егор.
     - Не  я,  а  ихтиологи  считали.  А  знаешь,  сколько  лет  живут
некоторые рыбы? Тоже не знаешь, рыбак! Некоторые живут до ста лет.
     - Врешь.
     - Не вру. Я в книге читал.
     - Вот бы тебе,  Егор,  такую рыбку  выловить,  -  пошутил  Степан
Иванович. - Вытянешь?
     - Не вытянуть, такая враз сорвется.
     - А ты стальным тросом лови, - посоветовал Вяча.
     - В нашей реке таких рыб не бывает,  - убежденно заявил  Егор,  -
так  что  напрасно  беспокоишься.  Вот ты вигвам хотел строить,  а сам
валяешься.
     Вяча потянулся и встал.
     - Сейчас уже некогда, - сказал боцман. - Нужно плыть.
     - А может быть, ветерок потянет, - с надеждой заметил Ян.
     Степан Иванович оглядел небо.
     - Обязательно потянет.  Все признаки.  Собирайся,  команда!  Один
конец, пять узлов...
     Путешественники проплыли  мили  три,  и  тогда  в  самом  деле  с
северо-запада потянул ветер. Но, предвещая его, боцман не предполагал,
что он достигнет такой силы.
     В этих местах Северная  Двина  достаточно  широка,  чтобы  шторму
разгуляться почти как на море.
     Волна поднялась высокая, крутая - с шумными всплесками и грозными
белыми  гребнями.  При такой волне "Ласточку" могло захлестнуть и даже
опрокинуть.
     Боцман скомандовал:
     - Право руля! К берегу! Приготовиться к швартовке!
     Едва прозвучала  эта команда,  как нос шлюпа резко пошел вниз,  и
ревущий вал накрыл его.  При втором ударе волны вода в  шлюпе  покрыла
телгаса - решетчатые покрытия днища. Матросы экипажа вымокли до нитки.
А река все больше свирепела, бушевала, ожесточалась.
     В такую переделку "Ласточка" с новым экипажем попала впервые.  Но
боцман был уверен в своем шлюпе,  как был уверен и в своей команде.  И
действительно,  ни  один  из  них не дрогнул,  на лицах не было и тени
страха.  Все действовали дружно: и на веслах и у водоотливной помпы, а
Ян Эрмуш на руле, управляя шлюпом, даже улыбался.

                             Родной город

     Продовольствие заканчивалось.    И    боцман    решил   повернуть
"Ласточку", взяв курс на Архангельск.
     - А как же кафтан? - спросил Вяча.
     - А может,  кафтан давно износили, - насмешливо предположил Егор.
- А может, и совсем никакого кафтана не было.
     - Трудно дается нам этот кафтан,  - сказал Степан Иванович.  - Но
унывать  не  будем.  Кафтан  мы,  правда,  не  нашли,  да зато кое-что
повидали. Это уже хорошо.
     - И кафтан больше искать не будем? - встревожился Вяча.
     - Будем, обязательно еще раз поплывем, - заверил боцман.
     На последней    остановке    перед    Архангельском    "Ласточка"
пришвартовалась у лесозаводского причала,  рядом с маленьким буксирным
пароходиком  "Белуха".  Капитаном  и матросом в одном лице на "Белухе"
был  юркий  старичок  по  отчеству  Карпыч.  Сморщенное  лицо  старика
необыкновенно быстро преображалось:  то оно улыбалось, то через минуту
вдруг омрачалось и почти свирепело,  но как-то по-детски. Неопытному в
водных  делах человеку трудно было определить,  кто старше - буксирный
пароходик или его капитан.
     Едва "Ласточка"  подошла  к  причалу,  как  капитан  "Белухи" уже
подбежал к ней. Он и Степан Иванович оказались старыми знакомыми.
     - Ты что же, Степан, с "Буревестника"-то списался?
     - Прогнали, - усмехнулся боцман. - На пенсию.
     - Да  ведь  ты  моложе  меня.  А  мне свою любушку жалко бросить.
Хорошая она у меня,  дролюшка,  хотя и не молоденькая.  Голубонька она
моя ненаглядная - никогда не подводила.  А ведь и моложе-то меня всего
годков на пять.
     - Ну,  на пять...  - шутливо возразил Степан Иванович. - Тогда бы
ее давно списали.
     - Да вот меня-то не списывают.
     - Тебя,  Карпыч,  в  пароходстве  спросить  обязаны,  а  "Белуху"
спрашивать не будут. Дадут приказ-команду и поволокут твою дролюшку на
металлолом.
     - А я не позволю. Не позволю мою любушку на металл!
     Но настроение у капитана "Белухи" менялось так же быстро,  как  и
выражение его лица.
     Пока он  разговаривал  с  боцманом,  неожиданно  накатившейся  от
близко   прошедшего   быстроходного  катера  высокой  волной  "Белуху"
развернуло.  Так же неожиданно швартовый  канат  лопнул,  и  пароходик
отнесло от причала.
     - Ах ты старая дура!  - заорал старик на свою "дролюшку".  -  Ах,
ведьма, ленивая кобыла! Не могла сама закрепиться.
     Он обращался к своему судну,  как к живому существу.  Ребята едва
удерживались от смеха.
     - Отдать концы! - скомандовал боцман.
     И минут  через  десять  "Белуха"  на  буксире  была  водворена на
прежнее место у причала.
     Матросы "Ласточки" помогали Карпычу пришвартовать "Белуху",  а он
их поучал:
     - Э, куда, куда?! Не так! Не так! Это вам не академия! Тут думать
надо!
     - Смешной  старик,  -  сказал  Вяча,  когда  "Ласточка" отошла от
причала.
     - Странный, - отозвался Антон.
     - Это верно, старик с причудой, - подтвердил боцман. - Но главное
- честный! Мы с ним вместе плавали.
     За разговорами оставшаяся часть пути прошла незаметно.
     - Ура!  -  воскликнул  Вяча,  отдавая  якорь.  -  Возвращение  из
экспедиции и из похода - самое приятное во всех путешествиях и войнах,
говорили великие путешественники и полководцы.
     - А если  из  похода  возвращались  с  поражением?  -  по  своему
обыкновению, с язвинкой спр