е уже была, верно, полная весна. Из тюремных маленьких окошек было видно, как по углам позеленел двор. - Кастинов! Выходи! - крикнул однажды дежурный. Никто не отозвался. - Кастинов, выходи, чего мнешься? - крикнул еще раз дежурный. "Кто же тут Кастинов?" - подумал я, совсем позабыв Васькину фамилию. Да и Васька не сразу сообразил, что это он - Кастинов. Только когда дежурный в третий раз вызвал его, Васька вскочил, огляделся вокруг - будто ища помощи - и пошел, переступая через лежащих людей, к двери. - Не трусь, Вася, авось обойдется! - шепнул я ему вслед. Не успел дежурный закрыть дверь за Васькой, вся тюрьма зашумела. - Храбрецы кубанские, - хрипел Полежай. - С детьми им только и воевать... Аким подсел ко мне и стал утешать меня, как маленького. - Не горюй, Гриша, его, может, только на допрос позвали. Покричат и отпустят. Что с него взять? В это время опять громко звякнул засов. Опять вошел дежурный надзиратель: - Ми-рош-ко! Выходи! Моя очередь. Так я и думал. Пошатываясь, перешагнул я через перекладину порога. Ну и легкий же воздух! Дохнешь - и сразу тебя в сон бросает. Небо чистое. По зеленой церковной крыше воробьи скачут. Если бы не мой конвойный, пробежал бы я теперь без остановки верст пятнадцать одним махом. Побежал бы на Кубань, сиганул бы с кручи прямо в речку, - даром, что вода еще холодная, - проплыл бы ершом под водой и вынырнул бы на самой середине Кубани. Ох и хорошо оттуда смотреть на мост железнодорожный, на другой берег, где густые кустарники, на станицу! А еще лучше растянуться после купанья в том месте, где Зеленчук впадает в Кубань. Там трава мягкая, а камни теплые. Вот бы поспать вволю! Вдруг небо надо мной потемнело, церковь покосилась, зашатались дома. Я ухватился за рукав часового, чтобы не упасть. Это у меня от ходьбы и от воздуха закружилась голова. - Чего чепляешься? - заорал во всю глотку часовой, видно испугавшись. - Стой на своих ногах, а то я тебя прикладом долбану. Я перевел дух и поплелся дальше, еле волоча ноги. Мы поднялись по знакомому крыльцу и вошли в коридор. Дверь к атаману была открыта настежь. Атаман сидел за столом, а прямо перед ним стоял Васька, сбоку - Илья Федорович. У дверей и окон выстроились казаки с винтовкой к ноге. Атаман медленно читал бумажку: - Мы, станичники, сего марта тринадцатого дня во время дождя... около станции... железной дороги обнаружили шпиена, у которого обнаружен в правом кармане штанов револьвер, коего система неизвестна, а на вид белый, одноствольный, пятизарядный, заряжается при посредстве разлома рукой. Что подписью руки заверяем. Станичники Петрусенько, Юдин, Дериземля, Новохатский, Бородюк. - Что скажешь! - спросил атаман у Ильи Федоровича. - Вот тебе документ, а вот и само вещественное доказательство. - Атаман выдвинул ящик стола и достал оттуда Васькин смит-и-вессон. - Теперь вопрос: откуда у несовершеннолетнего огнестрельное оружие? Проще сказать, откуда он его достал? Илья Федорович пожал плечами: - Да почему я знаю, откуда он достал? Может, ребята ему дали, а может, он в поле нашел. Мало ли их там валялось! Делать ребятам нечего, вот они и рыщут, хоть к черту в трубу залезут. Атаман сидел, откинувшись назад, и тер желтыми от табака пальцами впалые рябые щеки, крючковатый нос, острый, гладко выбритый подбородок. Время от времени он поглядывал на меня воспаленными глазами, будто что-то вспоминал. Вдруг он стукнул кулаком по столу. Пузырек с чернилами так и подпрыгнул. - Так вот оно как? Револьверы в поле находите? Чтой-то мне не случалось находить. Верно, мне счастье в руку не идет. А тебе, Поликарп Семенович, попадался где-нибудь на лужку стейер какой-нибудь или там маузеришко какой? - Никак нет, - ответил бородатый казак басом. Другие казаки загоготали. - То-то что нет. Кабы оно валялось на дороге, так и оружейных заводов не нужно бы. Посылали бы баб, вроде как по ягоду-живику. Собирай, мол, в торбу. Тут же на кусточке и патрончики растут, а глядишь - и пулеметик, что грибочек, из-под земли вылез. Так ведь? Ну, чего молчишь, говори, много ли ваши дедовские пулеметов да винтовок после дождя насбирали? Илья Федорович нахмурился и махнул рукой. - Чего зря время терять! - тихо сказал он, не глядя на атамана. - Позвали как по делу, а сами сказочки рассказываете. Либо отпустите, либо допрашивайте. - Отпустить? - спросил атаман, хитро улыбаясь. - Я бы тебя отпустил, на что ты мне сдался? Да как бы они тебя у двери не задержали! Атаман кивнул головой на казаков. Казаки, как по команде, грохнули об пол прикладами. - Не пустят, говорят, - сказал атаман. У Ильи Федоровича так и заходили скулы. Но он ничего не ответил. Да и что было отвечать! На этот раз продержали нас у атамана долго. Меня и Ваську почти совсем не допрашивали. Одного Илью Федоровича мучили. Он даже вспотел весь, но держал язык за зубами, не горячился. С того места, где стоял он, хорошо было видно виселицу. Вдруг атаман выпрямился во весь рост. - Так ты ровно ничегошеньки не знаешь? А кто большевикам отступать помогал? А кто из комендантской винтовки потаскал, знаешь? - Не знаю, - сказал Илья Федорович. Атаман вышел из-за стола и подошел к Илье Федоровичу. - А кто телеграфиста в мазуте утопил, тоже не знаешь? - Не знаю. - Так. А кто платформу на броневик спустил? Кто в мастерских народ баламутит, через фронт к большевикам рабочих переправляет? Это ты знаешь? Илья Федорович только шевелил побелевшими губами. Атаман замолчал и шагнул к нему еще ближе. - А кто в буксы песочек сыплет, знаешь? Стерва ты этакая большевицкая! Атаман схватил со стола Васькин револьвер и, размахнувшись ударил Илью Федоровича по глазу. Илья Федорович и Васька закричали разом. Илья Федорович сразу утих, а Васька кричал долго, топал ногами, мотал головой. - В конюшню их! - крикнул атаман. - К стенке! У Ильи Федоровича широкой полосой текла по лицу кровь. Он вытер ее рукавом и вместе со мной и Васькой пошел к дверям. - Стреляйте троих сразу! - крикнул атаман вдогонку. - А перед смертью покрепче допросите. Может, еще сознаются, тогда по домам пустим. Нас пригнали в пустую темную конюшню, завязали глаза, провели шага два-три и остановили. - Расставляй, - кричат, - ноги шире! Я не успел расставить ноги - мне их раздвинули силой. - Становись! - скомандовал бородатый. Это не нам он скомандовал, а казакам. - Заряжай! Затворы щелкнули. "Неужели уже расстреливают? А допрос?" - подумал я. - Залп! Пли! Грохнуло. Я качнулся вперед, но устоял на ногах. "Жив, что ли?" - спрашиваю сам себя и не верю. Щупаю руками живот, грудь, плечи. Думаю, в крови у меня все. Нет. Руки сухие. И не болит ничего. Может, это вгорячах не чувствую? Может, у меня нога не действует? Двигаю правой ногой, поднимаю левую. Значит, жив и не ранен. Промахнулись. А как, думаю. Илья Федорович и Васька? Может, лежат оба? Ведь рядом Васька стоял, когда нам глаза завязывали. Дай-ка его ногой пощупаю. Протянул ногу вправо, - а Васька тоже меня ногой толкает. - Ну и стрелки! - говорит бородатый. - Под самым носом человека убить не могут. Значит, счастье ваше, товарищи деповские! Перед второй смертью, может, еще поговорите? Сняли у нас с глаз повязки и стали опять допрашивать. Опять никакого толку от нас не добились. - Расстреляем! - кричит нам бородатый. - Ей-богу, расстреляем! Первый раз мы вам, по совести сказать, промеж ног стреляли, а теперь прямо в лоб метить будем. Сознавайтесь лучше загодя. Долго еще морочил нам голову казак. Уговаривал, пугал. То к стенке опять ставил, то полено в руки хватал и грозил Илье Федоровичу раскроить темя. Мы ко всему привыкли. Ясно было - пугают они. Кабы в самом деле собирались расстрелять, давно бы расстреляли. А то так - волынка какая-то. Стращают, выпытывают. Только не дождаться им от нас ни черта. Ничего такого они про нас не знают, а сознаться - мы ни в чем не сознаемся. Держимся все трое крепко. - Ну черт вас забери, - сказал бородатый. - Поживете денек в тюгулевке, а завтра расстреляем. Прожили мы в тюгулевке день, и два, и три, и четыре. Про нас будто забыли. У Ильи Федоровича рана под глазом оказалась неглубокая. Аким Власов отодрал от своей старой рубахи рукав и перевязал ему глаз. А Васька совсем переменился. Нервный стал. Чуть что не по нем - дергается весь и плачет, как маленький. - Чего ты тут слезу пускаешь? - подтрунивал над ним Илья Федорович. - Под винтовками стоял - не ревел, а тут из-за коня соломенного расстраиваешься. Эх ты, герой! На пятый день после пытки вызвали нас к атаману. Атамана самого на этот раз в правлении не было. Черноусый моложавый казак сидел за его столом. Когда мы вошли, он протянул Илье Федоровичу бумагу и сказал: - Распишись о невыезде со станции и ступай себе домой. Да смотри, чтоб в мастерских все в порядке было. Говорят, ты мастер хороший, а нам такие люди пока что нужны. А этих хлопцев дома на привязи держи. Если что - ты за них отвечать будешь. Ну, до свиданьица. Казак приподнялся и протянул Илье Федоровичу руку с бирюзовым перстнем на пальце. Мы вышли из правления и минуту постояли у крыльца. Не верилось даже, что нас вправду отпускают домой. - Ай да хлопцы! - сказал Илья Федорович. - Теперь, значит, сто лет проживем - расстрелянные. А этим гадам я наработаю в мастерских. Уж поблагодарят! Глава XXIII СТРЕЛЯНЫЙ ЖАВОРОНОК Дня три после тюрьмы просидели мы дома. Матери и за порог нас не пускали, плакали. Зато кормили нас вовсю. Лепешки всякие пекли нам, чуреки из кукурузы, молоком нас поили. Да я этих дней и не помню: проспал я их. Только после узнал, что Андрей ко мне два раза заходил, но моя мать его и в коридор не пустила. А потом отъелся я, отоспался и сам пошел к Андрею за новостями. Весна уже на полном ходу. Пыль туманом стоит, деревья над заборами шелестят крупными, жирными листьями. Ребятишки по всей нашей улице носятся, подбирают сбитые альчики, ищут в пыли свинцовый биток. Я и сам в прошлом году такими же делами занимался, - у нас лет до семнадцати парни в альчики играют, - ну, а нынче мне не до того. Шел я к Андрею и думал: не свернуть ли сперва в плавники, на Кубань, окунуться разок или лучше уж потом с ребятами всем хороводом отправиться? Да нет, раньше сбегаю к Андрею. Расспросить его надо, как тут без нас ребята жили, где Порфирий, что про Красную Армию слышно. Да и мне самому есть что рассказать: про тюрьму, про атамана, про конюшню. Не всякий ведь из-под расстрела жив выходит. Толкаю калитку, а она закрыта. С чего это Андрейка днем запираться стал? Может, и его куда увели? Или, чего доброго, он на фронт махнул и бросил нас? Стукнул я кулаком раза три, поворочал железное кольцо. Наконец слышу - дверь хлопнула, шаги. - Кто там? - спрашивает Андрей. - Свои, - говорю. - Чего запираешься? - Гришка! - кричит Андрей и выбивает изо всех сил железный засов. Калитка распахнулась настежь. Выскочил ко мне Андрей, втащил меня во двор, хлопает меня по плечу, по спине, руку мне трясет. А потом вдруг оглянулся на калитку и давай скорей засов задвигать. - Да что ты все запираешься? - спрашиваю. - Потише, - говорит Андрей, - у меня там Порфирий... - У тебя? Что же он делает? - Живет у меня. Третий день уже. - А почему с тупика ушел? - Там народу много стало болтаться. С разбитых вагонов тормоза снимают, рессоры снимают, муфты. Чинить вагоны будут. Видать, в далекую собираются... - Что, отступают уже? - Да нет, еще не отступают, а как будто приготовляются. Красные ведь уже к Ростову подходят. Деповские все настороже, чуть что - и готово... Одни мы зеваем. С тех пор как вас засадили с Васькой, Порфирий как на вожжах нас держит, никуда не пускает. - Что же, вы так ничего и не сделали без нас? - Кое-что сделали. С Иван Васильевичем да с Гавриком винтовки обрезали. И Сенька помогал, и Мишка Архоник. - А зачем обрезали? - Да как зачем? С длинной винтовкой никуда показаться нельзя. А обрез под полой носить можно. Я тебе потом свой покажу. Мы поднялись на крылечко и постучали в дверь. Открыл нам сам Порфирий. Он был теперь в синей ситцевой рубахе, побритый, молодой, прямо не старше Андрея. Он вышел в коридор, шлепая по дощатому полу босыми ногами. Мы с ним обнялись и поцеловались. - Ну, как, - спрашивает, - теперь ты уже стреляный жаворонок? Мне Илья Федорович все рассказал. Прямо герои-парни, вы с Васькой. Мне и рассказывать Порфирию ничего не осталось. Все уж он знал и про старого Полежая, и про атамана, и даже про соломенных коней. Мы посидели часок на сундуке в Андрейкиной комнате. Про фронт поговорили. Красная Армия уже близко, на Ростов нажимает, у Белой Глины прорыв готовит. Об этом деповские рассказывают да путейские передают - от будки до будки. А третьего дня Гаврик на станции болтался и видел, как из поезда вылезли четыре обтрепанных офицера. Они вынесли из вагона знамя, завернутое в черную клеенку. "Вот, - сказали они офицерам-станичникам, - все что от нашей части осталось. Черт его знает, - говорят, - как оно получилось. Еле знамя из огня вынесли." - Значит, бьют их? - спрашиваю я Порфирия. - Значит, скоро у нас красные будут? - Будут-то будут, а кто их знает, скоро ли? От Ростова до нас еще триста шестьдесят верст и каждую версту красным с бою брать придется. А нам здесь дело подвигать надо. Когда подойдет момент, мы дорогу поковыряем, поезда остановим, в затылок ударим. Как в мышеловку, беляков поймаем, не дадим уйти. Я соскочил с сундука и закричал: - Вот теперь и наш отряд начнет орудовать! Знаешь, Андрей, давай на стрелках накладки поснимаем, крушений понаделаем. Андрей посмотрел на Порфирия. - Брось это, - сказал Порфирий строго. - Ты хоть и герой, а раньше времени не суйся. Без меня ни шагу. Вы |и так уж много тут делов наделали, еле выпутались, а если и теперь без спросу выскочите - все загубите. Я опять сел на сундук и замолчал. Порфирий посмотрел на меня искоса, улыбнулся хитро и сказал: - Не расстраивайся, Гриша, на все время бывает. Брал же я вас с собой на семнадцатую да на Киян, еще куда-нибудь возьму. Когда я уже собрался домой, Андрей тронул меня в коридоре за плечо и шепнул: - Пойдем, штуку покажу. Мы вышли с ним из дверей и направились налево к плетеному сарайчику. На двери висел замок. Андрей отомкнул его без ключа и ввел меня в темный сарай. В углу Андрей встал на какой-то ящик, засунул руку под стреху и вытащил из-под крыши короткую винтовку с обрезанным стволом и спиленным прикладом. Вся винтовка была не длиннее ножки от стула. - Видишь, какая ловкая, - сказал Андрей и засунул обрез под штаны. Потом вытащил из-под штанов и сунул под рубаху - под самое плечо. Если бы не при мне он прятал, я бы никогда не догадался, что там у него винтовка. - Вот бы и мне такой? - сказал я. - Давно приготовлено, - ответил Андрей. - У Гаврика под черепицей. Там и для тебя и для Васьки есть. Мы в первую же ночь после вашего ареста из Васькиного сарая все винтовки унесли и по разным местам рассовали. Работы было? Теперь если одну найдут, так, по крайней мере, другие останутся. - Дай-ка поглядеть, - попросил я. Я повертел обрез в руках. Посмотрел в дуло. - Обрез ничего. Только мушка маловата - как горошина. - А мороки-то сколько с этой горошиной было! - сказал Андрей. - Сперва пилили, потом обтачивали, потом паяли, а она все набок сползает. Два дня мучились, пока ко всем обрезам мушки припаяли. Теперь зато пристрелку можно устроить. - Пристрелку? Вот это здорово! Только где же это мы пристреляем их? - В балках. Оттуда ничего слышно не будет. А пойдем мы туда по двое, по трое, будто так, на прогулку вышли. Время теперь весеннее, никто ничего и не подумает на нас. А винтовочки у нас такие, что и в голенище носить можно. Андрей перевернул свой обрез стволом вниз и сунул в сапог. Голенище так и оттопырилось с одной стороны. - Нет, уж лучше под штанами носить, - сказал я, - а то ноги получаются разные. - Ладно, - сказал Андрей и опять запрятал свой обрез под крышу. Глава XXIV ПРИСТРЕЛКА В тот день, когда я был у Андрея, отец не вернулся с работы. Вечером мать побежала к Илье Федоровичу спросить про отца, но Ильи Федоровича тоже не оказалось дома. Тогда она совсем забеспокоилась. - Вот, - сказала она, - верно, опять в депо случилось что-то. Пойдем, Гришка, узнаем. Мы побежали на станцию в мастерские. Ворота были наглухо заперты. - Ну, где же теперь искать будем? - спросил я у матери. Она ничего не ответила. Постояли мы с ней у ворот и молча пошли домой. "Вот тебе и пристрелка, - думал я по дороге. - Если отца и Илью Федоровича арестовали, значит, по всему поселку с обысками пойдут. Никуда и не выберемся". Дома мать накрыла на стол, и мы вдвоем сели ужинать. Только еда не лезла нам в рот. На столе так и остался недопитый чай и нетронутые кукурузные лепешки. Я улегся на полу возле окна, а мать задула лампу, но так и осталась сидеть в темноте у стола. Под утро кто-то постучал в окно. "Обыск", - подумал я спросонья. Нет, это вернулся отец. - Где пропадаешь? - спросила мать, открывая дверь. - Не шуми, может, кто следом идет, - сказал отец, прикрывая дверь. Потом еле слышно зашептал: - У Рулева на выгоне собрание было. Все деповские. Я было уходить собрался - нельзя, говорят, дела серьезные, вроде как мобилизация. Отец вздохнул и, не раздеваясь, сел есть. Мать подогрела чай и поставила на стол миску с вчерашними лепешками. Отец медленно отламывал кусок за куском, тянул из блюдца чай и, как бы про себя, бормотал: - Скорей бы кончилось все. А то совсем пропадешь. Тот говорит: не чини, а этот говорит: чини. И против своих не пойдешь, и пулю в лоб заработать неохота. В это время протяжно завыл деповский гудок. Отцу пора было опять на работу. Когда солнце показалось уже во весь рост, мы собрались у Гаврика во дворе. Андрей скомандовал: - Ремни под рубахи! Карабины в штаны! Мы разом скинули с себя рубахи, перекинули через плечо ремни, а самые обрезы засунули в штаны. Потом опять накинули рубахи. - Патроны в карманы! Мы набили карманы патронами. Острые пули кололи нам ноги, но мы не обращали на это внимания. - Через степь к Зеленой балке! - скомандовал он. Командиром первой четверки был сам Андрей, второй - Гаврик, а третьей - Семен. Третья четверка была у нас особенная - из трех человек. Пока дорога шла через поселок, мы нарочно валяли дурака. То камни швыряли, то гонялись друг за другом. А как вышли в степь, построились по два и военным шагом дошли до самой балки. - Снять карабины! Приготовить патроны! - опять скомандовал Андрей. Мы вытянули из-под штанов обрезы и выгрузили из карманов патроны. У всех был серьезный боевой вид. Только Ванька Махневич вдруг встал на голову и заболтал в воздухе ногами. Обрадовался, что на зеленую травку попал. - Ну, ты, очумелый, брось выламываться, - сказал Андрей. - Нашел время цирк разводить. Мишень-то захватил? - У меня мишень, - сказал Гаврик и показал дощечку с наклеенным бумажным кружком. - Так, - сказал Андрей, - теперь отсчитаем двадцать шагов и поставим мишень. А ну-ка, Гаврик, считай! - Слушаю! - крикнул Гаврик и, подумав, добавил: - Товарищ командир. Пока Гаврик пристраивал мишень, мы уселись на траву. Кругом нас в зеленой балке стлалась пырей-трава, а из самой низины, где блестело порыжевшее болото, торчал камыш. Ветер колыхал камышовые стебли. Они цеплялись друг за друга и чуть слышно скрипели. - Ребята, давайте в кобылку играть! - крикнул Ванька Махневич. - Крой! Володька Гарбузов выбежал вперед и наклонил голову. Ванька Махневич разбежался, перескочил через него и сам стал, упершись руками в колени. Через Ваньку прыгнул Мишка, через Мишку Пашка Бочкарев, потом Иван Васильевич, потом Васька. Да так разошлись, что и не услышали команды Андрея: - Становись! - Эй вы, прыгуны голопузые, становись же! - заорал Сенька. - Товарищи, - сказал Андрей, когда мы наконец выстроились, - стрелять будем на расстоянии двадцати шагов, гремя патронами. Предупреждаю кто не стрелял раньше или по разным каким причинам боится стрелять, пусть сам скажет по-честному. Ну кто?.. Выходи... Никто, конечно, не вышел. Андрей обратился к Семену: - Ну, Сенька, ты у нас фронтовик. Покажи нам первый свою стрельбу. Семен молча лег на живот впереди шеренги и начал целиться. Целился, целился, минут десять целился. - А еще на фронте был... - не выдержал Мишка. - Пока ты собираешься выстрелить, тебя самого ухлопают. - Отстань, сам знаю! - огрызнулся Семен и стал целиться снова. Мы ждали-ждали выстрела, а потом и ждать перестали - надоело. Вдруг что-то резко хлопнуло, будто у самого уха стегнул арапник. Сенька выстрелил. Мы кинулись к мишени. Андрей нагнулся и стал искать пробоину. - Промазал, - сказал он. - Нет, не промазал, - заспорил Сенька, - гляди, пуля у доски край поцарапала. - Мало ли царапин на доске! - сказал Иван Васильевич. - И с этой стороны царапина и с той тоже... - Да ты что понимаешь? - перебил его Сенька. - След от пули сразу отличить можно. Видишь выемку? - Бросьте спорить, ребята, - сказал Андрей. - Если в круг не попал, значит, не считается. Стреляй, Сенька, остальные. Да не целься долго, а то обязательно промахнешься, - глаз устанет. Сенька лег, вытянул руку с обрезом вперед и замер. Раз, два! - грянули один за другим выстрелы. - Ну, и здорово же отдает, так и бросает назад, - сказал Сенька, потирая плечо. Мы опять побежали к мишени. - Есть, - сказал Андрей. На бумаге в кругу были две пробоины. Края их торчали наружу, будто мишень пробили с другой стороны. Сенька улыбался. Ребята один за другим наклонялись к мишени и разглядывали пробоины. - Сразу видать, на фронте побывал, - сказал Гаврик. - Да что там на фронте! - отозвался Ванька Махневич. - Два раза подряд попасть - штука нехитрая. Это все равно что один раз. - А ты попробуй хоть один раз попасть, - сказал Сенька. - Я и все три попаду. Мы на охоту ходили, так семь штук горлинок домой принесли. - Ну ладно хвастать, - сказал Андрей. - Иди ложись. Ванька долго ждать себя не заставил. Прилег и - трах! - выстрелил. Посмотрели - мимо. Ванька опять - трах, трах! - еще два выстрела. Нам не пришлось и к мишени бежать. Одна пуля в двух шагах землю ковырнула, - так и брызнула земля. А другая завыла где-то высоко и пропала в степи. - Три подряд мимо, - сказал Андрей. Ванька Махневич заморгал глазами: - Да у меня спуск никуда не годится. Только приложил палец, а он и щелкнул. Я и прицелиться не успел. - Дай-ка сюда винтовку, - сказал Андрей. Ванька протянул ему обрез. Андрей несколько раз пощелкал затвором, попробовал спуск, - все было в порядке. Но Ванька и сам видел, что спуск ни при чем. Он отошел в сторону и пробурчал: - В бумажку стрелять у меня и охоты не было. Вот когда птица или волк - это другое дело. За Ванькой стрелял Иван Васильевич. Этот, прежде чем стрелять, нагреб кучу земли и сделал перед собой бугорочек. - Зачем это тебе? - спросил Васька. - Винтовку положить, чтобы не вертелась, - объяснил Иван Васильевич. - Обстоятельный ты парень, - сказал ему Андрей. - Только возишься больно долго, дольше Семена. - А вы куда торопитесь? - спросил Иван Васильевич и сделал в бугорке канавку. В эту канавку он уложил ствол карабина и начал целиться. - Стреляй тремя сразу! - крикнул Андрей. Иван Васильевич выстрелил. Попал двумя. - Ну, у этого тоже выходит, - сказал Андрей. - Стрелок не хуже Сеньки. Только винтовку наводит, как трехдюймовое орудие. После Ивана Васильевича никто из ребят и двух раз не попал. Мишка Архоник, Шурка Кузнецов, Пашка Бочкарев и Васька попали по одному разу. Последними стреляли я, Андрей и Гаврик. Я совсем промазал, Андрей дал два раза мимо, а один раз попал сбоку. - Вот тебе и командир! - сказал Ванька Махневич. Андрей нахмурился и промолчал. - Это ничего не значит, - сказал Сенька, - в другой раз попадет. У нас на фронте лучшие стрелки мазали. Сам Саббутин иной раз так промажет, аж стыдно за него становится. - Прекратить разговоры! - сказал Андрей. - Ложись, Гаврик! Гаврик лег, нацелился и всеми тремя пулями попал в мишень. В самую середину бумажного кружка. - Ну и стрелок! - ахнули ребята. Гаврик сам удивился. - Это ему повезло, - сказал Сенька. - А ну, в четвертый попробуй. - В четвертый нельзя, - сказал Андрей. - Уговор был по три стрелять. - Чего там уговор! - загалдели ребята. - Пусть стреляет! Гаврик выстрелил еще раз и опять попал в цель. Весь кружок был уже истыкан, как решето. Но дырки были все больше по краям, а в середине чернели только четыре пробоины, и все Гавриковы. - Стрелок отличный! - сказал Андрей, разглядывая мишень. - Ну, если вы Гаврику в четвертый раз разрешили, так и мне можно еще раз пальнуть. - И мне, - сказал Ванька Махневич. Вдруг Иван Васильевич замахал руками. - Чего ты? - спросил Андрей. - Ка-за-ки... Ка-за-ки... На дор-рог-е... Мы повернулись. Далеко в степи мы увидели цепочку верховых. - Заряжай всеми пятью патронами! - скомандовал Андрей. - Не бойся, ничего не будет до самой смерти. Андрей побежал на гору. Мы защелкали затворами и побежали за ним. - Ложись! - опять скомандовал Андрей. С бугра мы видели, как, загребая копытами, скакали к нам галопом казачьи кони. Слышен был равномерный глухой топоток. - Дело дрянь, братцы мои, - шепнул Иван Васильевич. - Не трусь, главное - не трусь, - сказал Андрей. - Пусть только подъедут поближе... Вот уже слышно, как храпят лошади. Они вытягивают головы и отбрасывают копытами назад пересохшую землю. Вот они спускаются в балку, вот опять поднимаются в гору прямо на нас. У казаков на папахах болтаются белые ленты. - Стреляй! - закричал Андрей. - Стреляй поверху. Может, сдрейфят. А казаки - вот они. - Залп, пли!.. Нас затянуло дымом. Почти в ту же минуту открыли огонь и казаки. Пули зазвякали по камням, зацарапали землю, брызгали пылью в глаза. Мы поползли на животах вниз, цепляясь руками за траву. Под бугром Андрей скомандовал: - Стоп! Заряжай!.. Мы остановились. Только Ванька Махневич и Пашка Бочкарев все еще ползли вниз. - Стой! - крикнул Андрей. В это время на верхушке бугра показалась лошадь. К самой ее гриве припала казачья голова в папахе с лентами. Гаврик, почти не целясь, выстрелил. Вслед за ним выстрелил Сенька. Лошадь закрутилась на месте и затопала копытами. Казак сполз на край седла, хватаясь руками за гриву. Тут опять ударил выстрел, - я и не заметил, кто из ребят выстрелил. Лошадь круто повернула и поскакала обратно, волоча за собой повисшего в стременах казака. - Убили одного! - крикнул Сенька. - Ну, теперь крой, ребята, а то всех порубят! В самом низу, за кустарником, остановились перевести дух. Топота не было слышно. - Поди-ка, Гаврик, разведай, что там делается. Гаврик тихонько пополз по склону. Мы следили за ним из-за кустов. Вот он добрался до вершины и пропал из глаз. Мы так и замерли. Прошла минута, другая. Вдруг видим - Гаврик стоит наверху и машет нам рукой. Что это он? - Ребята, - кричит Гаврик, - сюда! Мы быстро взбежали в гору. - Смотри, вон они! - крикнул нам Гаврик, показывая рукой на дорогу в степи. По дороге в сторону станции скакали человек семь казаков. Они уже были далеко от нас, но мы разглядели, что одна лошадь шла без седока. - А убитый где? - спросил Васька - Верно его кто на седло взял, - сказал Сенька. Мы долго смотрели казакам вслед. Вдруг Андрей будто опомнился. - Ребята, - сказал он, - скорее по домам бежать надо. А то они еще с подкреплением вернутся. Подумают, тут целый партизанский отряд орудует. Так окончилась наша пристрелка. Мы вернулись домой как ни в чем не бывало и даже Порфирию не рассказали о том, что случилось в балке. На другой день в поселке было тревожно. Белогвардейцы носились галопом со станции в станицу, из станицы в степь, - верно, искали большевистский отряд. Старики на базаре говорили о том, что шкуринцы перестреляли человек двести большевиков, а оставшиеся из отряда ушли в горы и помрут с голоду. А в поселке среди мастеровщины шли другие разговоры. - Удрали белые, - говорили рабочие. - Всыпали им в Зеленой балке. - Ну, раз красный отряд появился, значит, дело будет! Глава XXV ЛЕНИН ИДЕТ! Каждый день к нам в поселок доходили все новые и новые слухи. Рассказывали, будто Богаевский, донской атаман, вместо того, чтобы защищать Ростов от красных, набирает какие-то "дружины самообороны". Но дать дружинникам винтовки атаман боится, потому что в дружинах много рабочих, которые только для того и записались, чтобы получить оружие. Рассказывали, что рабочие сами организуют боевые дружины, что Красная Армия отрезала Украину от казачьих районов, что Деникин перебрался со штабом и правительством из Ростова в Екатеринодар - поближе к морю. Все станции от Ростова до Хачмаса запружены пассажирскими, товарными, броневыми и санитарными поездами. Буденный нажимает с Белой Глины. Казаки удирают. Вот уже Ростов занят. По Кубани и ночью и днем скрипят подводы, будто табор за табором тянется из станицы в станицу. Казачки уже неприветливо встречают бесприютных донцев. - Пивни щипаные! Геть из наших хат! - Приихалы кубаньский хлиб задарма йисты! Рабочие уже громко говорят в депо что ждут со дня на день прихода товарищей. Мастер слушает эти разговоры и только трусливо поддакивает. В станице беднота тоже зашевелилась. Когда атаман объявил о мобилизации, в правление пришли только бородачи-богатеи. Никто из станичной бедноты и не подумал явиться. Да и немного ее осталось в станице. Кто в горы ушел, а кто в плавни. Илья Федорович и Репко по целым дням мотаются по поселку и станице, собирают свой народ. Корнелюк достал для рабочих винтовки. Андрей сам видел, как Порфирий с Корнелюком выгружали из ящика новые винтовки и чуть ли не открыто раздавали рабочим. - Ребята, - сказал нам Андрей, - надо бы нам на разведку сходить - в станицу да и на станцию. Говорят, скоро им придется пятки салом смазывать. Сам Андрей отправился с Гавриком в станицу, а меня, Сеньку и Ваську послал на железную дорогу. На станции всегда можно было узнать самые свежие новости. В этот день на станционном заборе мы увидели объявление, напечатанное на розовой бумаге крупным, жирным шрифтом: "Казаки! Меня послал сюда его величество король Англии для того, чтобы помогать вам в вашей борьбе против врагов христианства. Не забывайте, что с большевиками, идут китайцы, латыши и другие... Допустите ли вы казаки, чтобы ваши жены и дети стали посмешищем большевиков? Я доложил его величеству, что вы все решили во чтобы то ни стало уничтожить этих людей..." На этих словах объявление кончалось. Нижний край был оборван. Конец объявления мы прочли на другом заборе. Там листок был зеленого цвета. Вероятно, здесь шла речь о помощи белым со стороны англичан, которые и так щедро награждали белогвардейцев снарядами, обмундированием, медикаментами, мануфактурой, деньгами и своими советами. Чем только они не помогали - лишь бы нефть всю забрать, хлеб кубанский вывезти и Россию поделить. На это они мастера были. Другой обрывок так начинался: "Но этому всему я могу помочь и буду помогать, пока только смогу, обмундированием и снаряжением. Казаки! В сердце вашем помоги вам бог. Вы боретесь за славное и святое дело. С вами генерал Деникин. Если бы таких людей, как он, было бы больше в России, вы бы давно победили. Верьте этому, не верьте тем, кто говорит, что Россия одно, а Кубань и Дон - другое. Со временем, когда правительство получит возможность, оно - с помощью Англии - даст вам мануфактуру и товар. Поэтому несмотря на то что я англичанин, мне больно видеть, как некоторые сыны России колеблются сейчас, в момент ее опасности, и не идут горячо и быстро на помощь обиженной матери. Помоги вам бог" Подпись была такая: "Генерал-майор Xольман, начальник его величества английской военной миссии, почетный казак станиц Незамаевской и Старочеркасской". Васька сорвал оба листка, розовый и зеленый, сунул их в карман и сказал: - Как бы мне с этим генерал-майором повидаться. Я бы ему дал мануфактуры из винтовки в лоб. Мы пошли дальше. Шкуринский поезд, разукрашенный волчьими мордами, курсировал по железнодорожным путям. У подъезда станции выстроилась на конях "волчья сотня", верное шкуринское войско. У каждого шкуринца на белом башлыке болтался волчий хвост. Лошади так и плясали, выбивая из булыжников искры. Впереди на рыжей кобыле сидел есаул, хмурый и злой. Одной рукой он накручивал длинные усы, а в другой держал белые поводья. - Смотри, какой гад сидит, будто намалеванный, - шепнул мне на ухо Сенька. - Чего рты разинули?.. Проваливай! - заорали на нас сразу два казака. Мы отошли в сторону и остановились. В это время на подъезд вышел маленький курносый человек с короткими рыжими усиками, с воспаленными глазами. На нем была серая черкеска с газырями. Из-под рыжей кубанки торчали клочьями запыленные волосы. Весь он был какой-то пыльный и серый. Смотрел сердито. Сзади у него болтался на башлыке когда-то пышный, а теперь потрепанный волчий хвост. Есаул взмахнул плеткой и взял под козырек. Сотня что есть силы гаркнула: "Ура!" Курносый быстро оглянулся по сторонам и шагнул вперед. Казаки еще два раза прокричали "ура" и соскочили с коней. Курносый остановился перед казаками и хриплым голосом сказал: - Казаки! Огнем и кровью мы до последних сил будем защищать нашу славную страну, нашу кормилицу, нашу Кубань. Казаки как-то вразнобой крикнули: "Умрем за родину!", а курносый человек в рыжей кубанке сразу повернулся и скрылся в дверях третьего класса. Это был сам Шкуро. - Вот бы укокошить его, - сказал я Сеньке. - За всех товарищей убитых саданул бы! Мы еще поболтались по станции и пошли по домам. Под вечер заглянули к нам Андрей с Гавриком и рассказали, что в станице горят амбары богачей. Ночью их кто-то поджег. Тюгулевка полна арестованных. На заборе перед станичным управлением на одной веревке двое - мужчина и женщина. Он с одной стороны, она с другой. Они почти стоят, ноги чуть-чуть земли не касаются. В повешенных Андрей с Гавриком опознали стрелочника Утюско и фельдшерицу Наталью Никифоровну Вельбаум. Наталью Никифоровну Вельбаум все знали. Выступала она на митингах в станице, на собраниях мастеровых, в депо, на похоронах красноармейцев. И всегда она находила такие слова, которые могли заставить красноармейцев и деповских немедленно двинуться в бой. Это была низенькая полная женщина, в красной косынке, в стеганой красноармейской фуфайке, из-под которой сбоку виднелось дуло нагана. Наталья Никифоровна появлялась всюду, и больше всего на передовых позициях, в бою. Все знали ее, эту боевую женщину, как героиню. Но никто даже предполагать не мог, чтобы Наталья Никифоровна осталась здесь в подполье. А теперь ее нашли, поймали, сволочи, рассчитались. - Жалко! - сказал Андрей. - Жалко! - сказали мы. - Поймали! Был конец марта, а погода давно уже была совсем летняя. Только в последние дни дожди начались. Мы и в ливень дома не сидели, собирались всем отрядом и в степи и на путях. Теперь уже мы никого не боялись. О большевистском отряде, который перестреливался в Зеленой балке с казаками, станичане и поселковые давно позабыли. С тех пор в балках появилось множество настоящих отрядов. Они орудовали в тылу у белых, налетали на казачьи сотни и на станичные правления. К этому времени конница Буденного уже прорвала фронт и держала курс на Тихорецкою. Мы не знали толком, где Буденный но знали что он рубит белых, захватывает целые штабы, окружает эшелоны, берет броневики и с каждым днем продвигается ближе к нам. И мы не теряли ни одной минуты. Забирались в депо и тут же, почти на глазах у мастера, резали патроны, начиняли их порохом и забивали в них самодельные пули из свинца. Теперь мы были испытанные ребята, - ведь чего только за это время мы не попробовали и в тюрьме сидели, и под расстрелом были, и настоящий бой с казаками выдержали. Под конец даже до того дошли, что английскому генералу ответ сочинили и на всех заборах расклеили. Вот какое объявление мы написали: "Казаки! Брешет почетный казак, английской миссии генерал-майор Хольман. Никакой мануфактуры он вам не даст. Это он просто заманивает. А так как вы малограмотные, то вас и дурят, как дураков. Казаки! Переходите на сторону красных, пока не поздно. Бейте своих генералов! А нет, с вами, гадами, разговор будет короткий, смазывайте салом пятки и улепетывайте подобру-поздорову. Буденный вам - не мешок с картошкой. Он вам покажет, а в особенности офицерам. Вам даром не пройдет, что вы повесили стрелочника Утюско и фельдшерицу Наталью Никифпровну Вельбаум, а также и за всех остальных вам попадет здорово. Красная Армия нагрянет скоро. Ее ведет сам Ленин! Берегись, атаман! Мы ждем Ленина!". Это воззвание мы сочиняли целую ночь. Писали и черкали. Писали и черкали. Все, казалось, не так выходит. Насчет Буденного Сенька сочинил, про атамана - Васька, а про Ленина все разом сказали. А расклеивали мы это воззвание всем отрядом. Каждый написал по две штуки и тестом приклеил к забору. Недолго висело это воззвание на заборах. Его сорвали какие-то юнкера. Только на одном заборе у станции долго еще висел клочок бумаги со словами: "Берегись, атаман! Ленин идет!" Глава XXVI НАША ВЗЯЛА Девятого апреля на станции была полная неразбериха. Подавали составы, переводили их с одного пути на другой, то и дело слышались тревожные свистки составителей поездов. Начальник станции метался из стороны в сторону. Его окружили плотным кольцом люди с чемоданами, корзинами, тюками - беглецы из Ростова и Батайска. - Когда посадка? Ведь красные уже наступают. - Отчего состава не подаете? - Большевикам служите? Начальник только флажком отмахивался от наседавших пассажиров и отвечал всем одно и то же: - Погодите, господа! Нельзя же так! Я один, а вас много. Но когда сквозь толпу пассажиров протискивался к нему военный в английской шинели, с маузером на боку, начальник растерянно опускал флажок и бормотал: - Сию минуту-с. Вот только бис-пять пройдет стрелки, я немедленно состав сформирую. Военный хватался за маузер: - Я тебе покажу бис-пять, мерзавец! К вечеру вся платформа была запружена народом. Женщины в каракулевых жакетах, чиновники с кокардами, священники в запыленных рясах, с крестами на груди, офицеры с желтыми погонами, офицеры с серебряными погонами, офицеры с черепами на рукавах, - вся эта толпа гудела и шевелилась.